Глава двадцатая
Скоро лето

Для большинства из нас смена времен года проходит спокойно, почти незаметно, лишь постепенно поднимается или снижается температура, появляются или опадают листья на деревьях, покрывается инеем ветровое стекло, и происходят десятки мелких явлений, свидетельствующих, что окружающий мир приспосабливается к природным переменам. В Провансе такие перемены часто отмечены более яркими и разнообразными картинами, особенно в прекрасную пору ранней весны и начала лета.

Ранние признаки нарождающегося нового – это великолепные алые маки, живописно разбросанные по полям, простоявшим всю зиму привычно зелеными. Маки отцветают быстро, но они успевают дать нам сигнал: убирайте в шкаф тяжелую зимнюю одежду и начинайте чистить сандалии. Скоро лето.

Сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее природа разворачивает перед нами свое ежегодное представление. Одна из самых эффектных картин – розово-белое море цветущего миндаля. Одновременно с цветами на голых ветвях миндальных деревьев появляется зеленоватый пушок будущих листочков, бабочки-первопроходцы прилетают узнать, что происходит, пробиваются первые нежные почки. Растения, которые казались погибшими, вдруг оживают и вновь ползут вверх по стенам и оградам – куда ни кинь взгляд, всюду увидишь признаки пробуждающейся жизни. Некоторые из них особенно заметны: от зарослей ярко-желтого ракитника в полях до виноградных лоз, которые хотя и не скоро дадут урожай, но уже выглядят свежими, зелеными и многообещающими. Кажется, весь пейзаж вокруг избавился от морщин и омолодился.

Это также время, когда ночной оркестр вокруг дома начинает свои репетиции. Сверчкам еще рановато, но со стороны участка, где обитают квакши, каждый вечер на закате слышатся лягушачьи серенады. Время от времени вносят свою лепту совы, так что при таком количестве музыкантов скучно не бывает.

Тем временем внизу, в деревне, природа уступает место человеку. Приезжают первые иностранцы, и, пожалуй, здесь следует пояснить, кого местные называют иностранцами. Поначалу, еще в самом примитивном понимании, иностранцами считались все, кто родом не из этой деревни. Но прогресс сделал свое дело, и теперь иностранцы в Провансе – это практически те же люди, что и в любом другом месте. Обычно их встречают вполне дружелюбно, отчасти из-за сочувствия, ведь иностранцы, бедолаги, и без того наказаны: их угораздило родиться не французами. Сочувствие это проявляется по-разному, включая существенное замедление темпа речи, – обычная суматошная манера провансальской беседы превращается в медленный, тягучий монолог, когда говорящий озабоченно следит за восприятием его слов. Иногда, желая быть понятым, провансалец прибегает к крайним мерам: не без гордости из памяти извлекаются заржавевшие остатки примитивного английского времен учебы в школе. Такой подход может сильно озадачить. Помню, я, как мне казалось, вел оживленную дискуссию о шансах на победу французской команды регби, как вдруг мой собеседник, прервав разговор, ткнул меня пальцем в грудь и старательно выговорил по-английски: «Я имею собаку. Собаку зовут Жюль. Она любит гулять и бегать». Что на это ответишь?

О приближении лета можно судить по многим приметам. Двери в бутики уже не закрываются, причем наружу выставляют стул, чтобы владельцы могли посидеть на солнышке, посмотреть на мир и прохожих, примечая, что модно носить в этом сезоне. Деревенские собаки вылезают из своих уютных корзин-лежанок и снова наслаждаются прелестями улицы – видами, запахами, возможностью стянуть багет из сумки зазевавшегося покупателя или проявить свои способности к общению и конкуренции при появлении экзотических парижских собратьев. Но самые заметные перемены в деревне связаны, без сомнения, с перестановкой мебели.

В прохладные зимние месяцы кафе резко сокращают количество столов и стульев на улице, оставив лишь несколько для морозостойких и как следует укутанных курильщиков, которым запрещено предаваться своей пагубной привычке внутри заведения. Но стоит подняться температуре, как все кардинально меняется.

Прежде пустынные тротуары по обеим сторонам главной улицы вдруг оказываются уставленными столиками и стульями из кафе, а также большими зонтами, предназначенными для защиты от солнца бледнокожих посетителей. Улица становится редким и достойным примером того, как пешеходы оказываются важнее автомобилей. И какие это разнообразные пешеходы! В рыночный день они все на виду – безупречные парижане, англичане, щурящиеся от слишком яркого солнца, традиционалисты-японцы с винтажными фотоаппаратами, американцы со смартфонами, немцы, рыщущие в поисках очередной кружки пива, и уже успевшие утомиться рыночные продавцы, которым пришлось встать в четыре утра. Официанты и официантки изо всех сил стараются протиснуться с подносами сквозь эту колыхающуюся массу людей и даже переходят на другую сторону улицы, чтобы добраться до своего клиента. Это бедлам, но неторопливый, добродушный бедлам, на который лучше всего глядеть, удобно устроившись за столиком кафе.

Как легко догадаться, в такое благословенное время нет недостатка в том, что месье Фаригуль обычно называет «маленькими сокровищами из божьего меню». В течение двух месяцев, начиная с мая и кончая поистине знойным июлем, наступают недолгие сезоны, когда вы можете отведать первые дыни, первую спаржу, первый инжир (зеленый и фиолетовый), первые и самые толстые бобы, кругленький petits pois – все настолько свежее, что невозможно даже прикрепить этикетку. Поэтому товар выставляется в невысоких деревянных подносах, и вам нередко сообщают, что то, что вы собираетесь съесть, было собрано только сегодня утром. Этого достаточно, чтобы на несколько недель отбить у вас желание покупать фрукты и овощи в супермаркете.

Наконец сезон между весной и летом заканчивается. Столбик термометра ползет вверх, сверчки стрекочут вовсю. Жарко. И будет еще жарче. Bonjour, лето!