13. Союзники

Я не боюсь. Меня не оставят. Мой друг, мой учитель трюков Жиль Деламар здесь, по другую сторону. Он видел, что я застрял. Он не даст мне погибнуть. Я уверен. Я не боюсь, но мне больно. И все же я предпочел бы не слишком долго висеть так в воздухе. Мне что-то не хочется любоваться невероятным видом на выросший из земли бразильский город, открывающимся с высоты.

Подо мной как-никак пропасть в сорок этажей. А ведь этот окаянный канат испытывали сегодня утром на мой вес в мешках с песком. Жиль – отличный профессионал: он просчитывает и несколько раз проверяет безопасность предстоящего трюка.

И все же канат ослаб несколько минут назад, когда я двигался, перехватывая его руками, от крыши небоскреба к другому небоскребу напротив.

И теперь я застрял посередине. Как бы я ни был тренирован, спортивен и мускулист, руки устают. Правая уже побелела. Онемение, или начало конца. Надо что-то делать, пока не онемела и левая. Жиль кричит мне, мол, уцепись за канат ногами, чтобы облегчить нагрузку на руки. И мне удается это сделать отчаянным усилием брюшных мышц. Уцепившись лодыжками за канат, я отпускаю правую руку. Но ненадолго. Не зависать.

Подтягиваясь ногами, я медленно продвигаюсь по канату. Я подбадриваю себя, прикидывая, как немного мне осталось преодолеть. Метр, еще метр. И оп-ля – я добираюсь до карниза, где меня принимают с бурной радостью: все перестали дышать.

Какое облегчение! Глупо, если бы Жиль, который изначально должен был выполнять трюки, и Филипп чувствовали бы себя виноватыми в моей гибели. Ведь я сам захотел рискнуть. Вообще-то, это пришло в голову Брока, когда я рассказывал ему, как в детстве выполнял акробатические номера, зависая на перилах шестого этажа, и Жилю, который и предложил мне: «Почему бы тебе не сделать это самому?»

Когда Александр Мнушкин, продюсер, узнал, что я хочу быть дублером Жиля Деламара, он наорал на меня. Но я все же уговорил его дать мне попробовать. И после удачной пробы, когда я перебрался из окна в окно на верхнем этаже небоскреба, он разрешил мне выполнить все трюки самому. Даже самые опасные, например зависнуть на парашюте над рекой, кишащей пираньями, готовыми отъесть мне пальцы.

Такие рискованные эпизоды тоже давали нам повод повалять дурака. Потому что мы, Филипп де Брока и я, не уставали радоваться жизни.

По одним и тем же причинам мы хотели оставаться детьми, играющими, нарушающими правила, ведущими себя неблагоразумно.

За плечами у нас была война 1939 года и, главное, алжирская. Он служил в отделе документации армии, заказывавшем учебные фильмы об оружии и боеприпасах. В которых он забавы ради менял местами эпизоды так, что оружие не могло сработать. Увидев воочию ужасы, совершенные там взрослыми, он взрослым быть не хотел.

Что меня вполне устраивало. Тем более что продюсер его фильмов тоже обладал прекрасным чувством юмора и был весьма снисходителен к двум «идиотам», Филиппу и мне. Александр Мнушкин всегда был лучшим союзником, самым понимающим из продюсеров, с которыми я имел дело.

По прибытии в Бразилию, в Рио, съемочной группой, сокращенной до минимума в 13 человек – учитывая значительные расходы, сопряженные с такой поездкой, – и счастливой, он сообщил нам, что средства, предназначенные на оплату отеля, еще не поступили из Франции.

Так что он настоятельно порекомендовал нам быть паиньками, ничего не ломать, вести себя смирно и вежливо в гостинице, где нас разместили. Мы обещали; никто в это не верил, но не важно.

Через два дня съемки наши благие намерения рассеялись, как дым, в возбуждении от бразильской экзотики. К тому же из-за нашей натуры. Мнушкин знал, на что мы способны. Ему была известна наша страсть к глупым игрищам, которые заканчиваются плохо (что значит за гранью приличий). Кроме кино, для нас не было ничего святого.

Одной из моих любимых игр, в которой я изрядно поднаторел, была воздушная перестановка. Принцип ее элементарен и прост; результаты уморительны. Выигрывает тот, кто быстрее перебросит всю мебель из одной комнаты в другую через окно. Кроме самой тяжелой мебели, все улетало на раз. Прежде чем персонал отеля успевал среагировать, номера были опустошены.

Директор заведения так разнервничался из-за нашей забавы, что мы покатывались со смеху, пока не услышали шум подъезжающих полицейских машин. Мы увидели команду здоровенных усачей при оружии, которым бы явно не понравилось, что их потревожили попусту. Я юркнул в свой номер и спрятался под кровать, которую Брока не смог сдвинуть с места. Полицейские поискали меня, да и бросили, вполне успокоенные улыбками моей жены, которая так и стояла перед кроватью – я видел ее маленькие ножки на фоне сапог, – и ушли.

К счастью, мы вскоре покинули Рио, что избавило нас от серьезных проблем. Мы отправились сеять смуту на север Бразилии.

Должен сказать, что в Манаусе я валял дурака особенно вдохновенно. Мы с Филиппом устроили шутку, которой я больше всего горжусь: насыпали муки в кондиционеры в номерах отеля, так что достаточно было клиентам их включить – первое, что они делали, входя, учитывая тропическую жару в этой стране, – чтобы стать белыми с ног до головы.

Но мне все было мало, одна глупость влекла за собой другую. Бродя по амазонскому рынку города, я влюбился в очаровательных маленьких крокодильчиков и, боясь, что они закончат на ногах или на талии какого-нибудь гадкого капиталиста с сигарой, решил изменить судьбу хотя бы одного из них. Я выбрал для него идеальное гнездышко в холодке, уютный водоемчик, где он мог поплескаться: ванну в номере Симоны Ренан, подруги продюсера Мнушкина. Когда дама обнаружила крокодила, удобно расположившегося в ее апартаментах, она завизжала так, что разбудила бы мертвого. После она и сама посмеялась, но при виде зубастой пасти с ней едва не случился обморок.

Наше пребывание в Южной Америке на съемках «Человека из Рио», который был и остается любимым фильмом моей мамы, оставило у меня чудесные, солнечные воспоминания. Нас была только горстка, и жизнь текла вольно.

Мы жили как маленькое сообщество в летнем лагере: каждый занимался всем понемногу, не было ни иерархии, ни обслуги. Я носил багаж, в том числе моей партнерши по фильму, очаровательной Франсуазы Дорлеак.

Средства у нас были скудные, и приходилось постоянно импровизировать, справляться, обходясь малым; участвовали в этом все. И потом, эта манера Брока, фаната Тинтина, делать комикс, снимая фильм, простодушно и радостно, тоже добавляла прелести съемкам.

Для приключений Адриена Дюфурке режиссер поставил себе только одно правило: заставить его передвигаться всеми возможными способами. И найти мотив, чтобы отправиться снимать в далекую и привлекательную страну, что в ту пору считалось эксцентричностью. Безумием, осенившим нас, когда мы представляли в Чили наш первый совместный фильм «Картуш».

Сначала речь шла об экранизации «Трех мушкетеров»; но из-за проблем с правами проект не состоялся. Вместо него Филипп де Брока отыскал другой сюжет плаща и шпаги: легенду о благородном разбойнике Картуше. Кастинг очень меня устраивал, так как я снова встретился с Клаудией Кардинале, с которой мы подружились во время моей итальянской кампании, и вдобавок сумел пристроить моего друга Жана Рошфора на замену Жан-Пьеру Марьелю, занятому в другом фильме.

На первый взгляд угловатое лицо Жана и его серьезное, неулыбчивое выражение встревожили режиссера, который шепнул мне на ухо: «Слушай, что-то невеселый вид у твоего приятеля!» Само собой разумеется, жизнь опровергла его первое впечатление: Жан был человеком юморным и очаровательным, идеальным для роли Крота.

Съемки проходили сначала в городе, дорогом сердцу Мольера, Пезенасе, где мне пришлось срочно учиться ездить верхом. Мне хватило недели, потому что я сразу к этому пристрастился. Жан же лошадок боялся и забирался в седло с комичной неуклюжестью и напряженным лицом. Поскольку мой герой был вором ловким и сильным, прыгал, бегал, дрался, совершал кульбиты и скрещивал шпаги, я был в своей стихии.

Меня поручили учителю фехтования Клоду Карлье, который давал мне уроки час в день и, считая меня хорошим учеником – небывалая оценка, – показывал все более сложные тактики, заставляя заходить все дальше. Благодаря ему я смог выполнить все трюки в «Картуше».

Этот избыток энергии, который мне всегда ставили в вину, наконец стал достоинством. Потому что ее требовалось много, чтобы сыграть Картуша. И я ее действительно не жалел – и в данном случае был доволен, что меня за это не упрекают. Не только Филипп де Брока с энтузиазмом одобрял мою актерскую работу, но и товарищи по съемкам подбадривали меня в моих фантазиях, которые позволял сценарий фильма.

Съемочная площадка была постоянным праздником; восстановленный в павильоне Париж XVIII века – гениальным игровым полем. Моя возлюбленная в фильме, Клаудия, само веселье, подхватывает и поддерживает все мои дурачества. Мы соревнуемся, кто кого.

Увы, по моей вине она умирает в конце фильма, и сцену, в которой я должен выразить мое горе, снять оказывается нелегко. Потому что плакать мне не хочется. Я только что отколол очередной номер, и моя партнерша хихикает, когда ей полагается испускать последний вздох. Чтобы помочь мне сделать серьезное и несчастное лицо, Брока дает странный совет: «Представь себе автобус». Похоже, это сработало: моей радости в кадре не видно. «Картуш» закончен, но невозможно остановиться на этом пути без руля и ветрил. В вечер премьеры, слишком чопорной и светской для нас, мы ищем способа развеять скуку.

Который подворачивается в виде огромных глиняных кувшинов, полных крупы для приготовления кускуса. Я делаю знак Клаудии, и она прячется вместе со мной под стол в непосредственной близости от емкостей. В нашем укрытии мы начинаем операцию «Фрикадельки». Из крупы, хорошенько ее уминая, мы лепим множество маленьких теплых катышков. И, как следует вооружившись, идем в атаку. Дождь из крупы обрушивается на зал, никого не оставив невредимым. Каждому гостю достается в лицо, на пиджак, брюки, усы… Презентация «Картуша» имела бешеный успех, стала событием, которое запомнили все присутствующие.

Но этим памятным вечером я не удовольствовался; я снова взялся за свое на пресс-конференции. Я незаметно расстегнул ремень под столом, а потом встал, чтобы поговорить с журналистами. Мало-помалу мои брюки сползли до самых ботинок. Я, конечно, делаю вид, будто ничего не замечаю, и продолжаю удовлетворять любопытство СМИ в одних трусах. Я говорю так пару минут и тут вижу, как идет из глубины зала мой друг Филипп де Брока, – он, мастер нагнетать, разделся полностью. Голым он поднимается на эстраду, чтобы рассказать о «Картуше». Зал, надо полагать, оценил наш импровизированный скетч, потому что рецензии были хвалебные!

Сам фильм быстро стал популярным, собрав более трех миллионов зрителей. Нет ничего лучше аншлага, чтобы польстить эго и побудить продолжать. Ведь единственное мнение, которое что-то значит, – это мнение публики.

Брока – тот не умеет почивать на лаврах, он всегда недоволен тем, что сделал. Он корит себя за то и за это, а когда ему говорят: «Твой последний фильм прошел мимо меня», он с юмором и самоуничижением отвечает: «Мимо меня тоже».

Два года спустя он встревожен, когда, вернувшись в Париж и смонтировав фильм, показывает первый вариант всей группе. Ему кажется, будто он смотрит не настоящий фильм, а любительское видео, снятое на каникулах оравой веселых шалопаев. Продюсер Александр Мнушкин находит, что все очень хорошо, и пытается его успокоить. Тщетно. А между тем он прав: «Человек из Рио» более чем смотрибелен. Всем нравится.

Во Франции, где зрители занимают очередь с раннего утра. В Соединенных Штатах тоже, благодаря бесплатной рекламе, сделанной братом президента Робертом Кеннеди, который влюбился в фильм, посмотрев его на французском.

Позже Спилберг напишет Брока, что смотрел фильм девять раз и вдохновлялся им, создавая свой сценарий «Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега».

Я же был счастлив убедиться, что наше сотрудничество с Филиппом приносит плоды, да не простые, а золотые, и что вложенные радость и искренность окупаются. Благодаря этим двум фильмам я вдобавок открыл для себя новый источник удовольствия: трюки.

Поддерживаемый Жилем Деламаром и окрыленный доверием Брока, я теперь способен выполнять любые, даже самые опасные действия своих персонажей. В Бразилии я принял боевое крещение, заглянув в пустоту. Отныне я все могу. И все мне интересно. Достаточно, чтобы между режиссером и мной была творческая дружба, согласие и взаимное уважение, – и будет возможно все. Так было с Филиппом де Брока и с Анри Вернеем, чей современный вестерн «Сто тысяч долларов на солнце», в котором мне досталась роль, соперничал с «Человеком из Рио» в зените славы.

В августе 1963-го довольно пестрая съемочная группа, состоящая, в числе прочих, из Бернара Блие, Лино Вентуры, только что закончившего съемки в «Дядюшках-гангстерах», и меня, высадилась в Варзазате, на юге Марокко, чтобы снять родео на грузовиках, расцвеченное смачными диалогами Мишеля Одиара. Верней – профессионал, в то же время глубоко человечный, и мне легко с ним работать. Он не пытается руководить актерами, но выбирает их в зависимости от того, как они руководят собой сами. Он ценит хорошую натуру, актеров, которые не играют, и потирает руки, объединив нашу троицу – Лино, которого я рад встретить вновь, Блие и меня.

Между сценами мои партнеры, два бонвивана, стосковавшиеся по французским застольям, только и говорят, что о еде. Бернар с неподражаемым талантом описывает хруст свежего багета, когда его кусаешь, розовый глянец свиного паштета и упоительный запах кровяной колбасы. Мы уже сыты так, что и не смотрим на доставленные для съемочной группы сандвичи.

Вечером Лино, итальянец, не в силах больше видеть турецкий горох, варит макароны, которых привез с собой целый запас. Поддразнивая его, неулыбающийся Блие будто бы критикует его варку, чем выводит из себя по-настоящему.

Со мной он проделывает то же, когда мы репетируем сцены. Бернар смотрит на меня недобро и, словно окатив ледяным душем, припечатывает: «Ты же не собираешься так играть?» На самом деле он шутит: он просто упражняется, испытывает свою достоверность на товарищах. Потому что этого как раз и не хватает десятой музе: непосредственного контакта со зрителем. Мы заменяем его своими партнерами, на них проверяя себя на фальшь. Смех, который можно услышать в театре, я ищу на съемочной площадке. И, как Блие, получаю его от товарищей между съемками или даже во время.

Я, в частности, устроил конкурс на самый громкий пук in situ, упражнение, весьма полезное для развития способностей к концентрации и хладнокровию в работе.

В первый раз Бернар слегка приподнял бровь; но, когда прошло удивление, он ответил мне так звучно и воинственно, что я понял: передо мной достойный противник. Он и победил в общем зачете. Я мог бы затосковать после завершения съемок, так отменно мы на них повеселились, если бы Анри Верней не пригласил меня в новый фильм с моими друзьями.

Декор «Уик-энда в Зюйдкоте» уступает пейзажам Северной Африки, но что до дуракаваляния, уровень прежний. Мы отправились в Дюнкерк снимать эту очень серьезную экранизацию Робера Мерля, рассказывающую печальный эпизод нашей истории: разгром 1940 года.

Верней выбил фараоновский бюджет, позволивший ему приобрести всю военную технику, необходимую для достоверности действия, пригласить созвездие актеров и легион статистов, которых находили на месте, платили им в первый день, а в следующие они были мертвецки пьяны. Мы – большая развеселая компания. В ней мои добрые друзья Жан-Пьер Марьель и Пьер Вернье, а еще Пьер Монди, Франсуа Перье, Жорж Жере, Жан-Поль Руссильон… Ни одна сцена не обходится без наших дурачеств.

Марьель играет священника, который в какой-то момент фильма находит вещи убитого солдата в исполнении Перье. Над ним проносятся самолеты, и слышится взрыв. Он должен взять бумажник покойного героя со словами: «Я пошлю документы его жене» и открыть на фотографии – выбранной Вернеем, – супруги, зрительно совместимой с Перье.

Сцена начинается, и мой друг Марьель отлично играет кюре, сочувствующего и печального, внезапно облеченного прекрасной и трогательной миссией. Как прописано в сценарии, он осторожно берет бумажник и произносит свою фразу глубоким, серьезным голосом. Но, раскрыв его, он вздрагивает, кричит: «Ох, нет! Остановите!» и начинает трястись, плача от смеха. Верней командует: «Стоп!», потом тоном обвинителя: «Жан-Поль!» Я на голубом глазу защищаюсь: «Да почему ты так на меня смотришь?» Разумеется, он догадался, что это я подменил фото достойной спутницы покойного порнографической картинкой с изображением голой бабы, над которой трудится мужик.

Анри Верней отчитывает меня для проформы, но особенно не нервничает. Кроме одного раза, потому что наши дурачества в тот день смахивали на откровенный саботаж.

Материально-техническое обеспечение «Уик-энда в Зюйдкоте» было особенно сложным и тяжелым. В городе должны были гореть шины, чтобы воспроизвести удушливую атмосферу боев, а самолеты бороздили большое воздушное пространство, контролируемое различными базами. Режиссеру приходилось влезать в шкуру генерала, планируя действия и отдавая приказы по радио. График жесткий и точный. Пролеты самолетов увязаны со взрывами и толпой статистов. Сцена очень сложная, деликатная, и много дублей снять не удастся.

Но когда дурачусь не я, это делает кто-то другой. На сей раз Франсуа Перье шепчет какую-то шутку на ухо Пьеру Монди, и тот заходится смехом, заразив и меня.

Беда в том, что сама ситуация, присутствие всех этих людей и самолетов, готовых к съемке, не дает нам остановиться. Как в школе, когда смех разбирает в самое неподходящее время.

Верней долго терпел, но в конце концов разорался. Что только усилило нашу истерию. Мы все трое корчимся от смеха, держась за животы и утирая слезы. Это длится целую вечность, и мы действительно задерживаем съемку. Зато у нас осталось счастливое воспоминание.

После этого приступа смеха Пьер Монди будет затыкать уши ватой, чтобы не слышать наших шуток и сосредоточиться на роли.

Во время съемок «Уик-энда в Зюйдкоте» мы обожали поливать водой из пожарных шлангов околачивавшихся там полицейских. Промочив их насквозь, мы уверяли, что это по ошибке – мы, мол, приняли их за статистов. Они были очень недовольны нашей постоянной ошибкой и в конце концов возмутились.

Так же, как и дама-мэр этой северной деревни, которую фильм поверг в огонь и кровь, испортив ее визуальный и звуковой ландшафт, мешая руководителям и отвлекая жителей от дел фальшивой войной. А когда она приехала лично, чтобы пожаловаться на эту несносную съемку, я встретил ее петардами, что чуть не убедило ее вовсе запретить съемки. Но Верней смог закончить свой фильм, мы – наши дурачества, и все были счастливы. Особенно зрители, когда его увидели.