Глава двадцатая. Поиски наугад
Из наружного кармана Вилли Максович достал две пары тонких резиновых перчаток. Надел свою пару, убедился, что и я надел свою, а потом спросил:
– В чем главное преимущество шпиона? – И, не дожидаясь моего ответа, объяснил: – В том, что он не капризен. Он использует те возможности, которые ему предоставлены. Хозяин на месте? Отлично, с ним можно поболтать. Хозяин свалил? Тоже неплохо – устроим шмон. У Сверчкова в резиденции наверняка найдется что-нибудь полезное для нас, надо лишь поискать и не наследить. А если некому пригласить нас в дом, пригласим себя сами. Добрые намерения плюс качественная отмычка – надежный залог всякого гостеприимства…
Отмычка, впрочем, не пригодилась. Когда мы по очереди исследовали двустворчатые окна, одно из них оказалось закрыто не до упора: сбоку обнаружился большой зазор.
– Вот они, кремлевские мечтатели, – усмехнулся Фищер. – Сгорают на ерунде. Это же импортные окна, нежные в обращении. За ними следить надо, а не клювом щелкать.
Лезвием складного ножа Вилли Максович стал осторожно расширять найденную щель.
– Я тебе про товарища Шепилова не рассказывал? – спросил меня он. – Тоже пострадал от своей рассеянности. Шел в комнату, попал в другую. А там заседала антипартийная группа. Ну и выгнали бедолагу из ЦК. А не ошибся бы дверью, был бы в шоколаде … Вуаля! Путь свободен.
Старик подцепил раму пальцами и потянул на себя. Створка раскрылась, как раковина. Фишер отодвинул штору, забросил в комнату цветочную корзинку, а следом запрыгнул сам. Из окна он протянул руку и, когда я за нее ухватился, выдернул меня с улицы, словно репку. Только дедке Вилли не понадобилась помощь ни жучки, ни курочки Рябы, ни даже златовласки Рапунцель.
Я залетел в комнату, оказавшуюся гостиной, и приземлился между длинным роялем, одетым в серый чехол, и высоким креслом, смахивающим на трон из комиксов про войну Стерхов и Клонистеров. Фишер закрыл окно, задернул штору, окинул взглядом гостиную, всю забитую красивыми вещами, поцокал языком, глядя на картины и статуэтки, и сказал с неудовольствием:
– Эстет!
– Что-что? – не понял я.
– Эстет, говорю, наш Сверчков. Ну то есть любитель всякого антиквариата и прочей хурды-мурды. Здесь такой хламовник, что нам с тобой и недели не хватит все пересмотреть. Поэтому действуем по сокращенной программе. Ты берешь комнаты на первом этаже, я – на втором. Ванная и санузел – твои, мансарда, подвал и гараж – мои. Кухню и кладовки потом осмотрим вместе. Прежде всего обращай внимание на пыль, как я тебя учил. Там, где она не потревожена, тебе тоже делать нечего, а места, где она вытерта или есть свежие следы, изучай.
Вилли Максович извлек из заднего кармана джинсов два свернутых клеенчатых пакета, непрозрачных и на вид довольно прочных, а из наружного кармана куртки – два фонарика, похожих на толстые укороченные карандаши. Один пакет и один фонарик предназначались мне.
– Вот и сгодились, – сказал Фишер. – Не зря я их припас. Батареек хватит надолго, но пока не стемнеет, не включай. На аллее мы крайние, то есть случайно мимо дома никто не пройдет. Занавески тоже в плюс. Но все-таки нам лучше побыть невидимками. Старайся не шуметь, ничего не разбей и не увлекайся раритетами – они уж точно к пионерчикам нас не приведут. Вообрази себя эстетом и ищи то, что необычно, перпендикулярно этому, что не вписывается в ряд, а выпадает из него. Проверь подоконники – на них что-нибудь по забывчивости оставляют. Проверь корзины для мусора, особенно в кабинете. Проверь телеграфный аппарат и трубу пневмопочты – там могут быть свежие депеши. Увидишь календари или ежедневники – хватай, там могут быть записи. То, что найдешь, складывай в пакет, после разберемся. Действуй!
Вилли Максович вышел из гостиной, а я в ней остался и честно излазил все углы – без результатов. Перешел в соседнюю комнату, каминную, но и там не обнаружил ничего перпендикулярного. Взяв кочергу, я тщательно пошуровал в куче золы – не найдутся ли следы обгоревших бумаг? Однако раскопал я лишь красный кирпич с отбитым краем. На фоне благородно-старой ампирной мебели и коллекционной бронзы, развешанной по углам, моя находка выглядела неуместной, но я вспомнил, что специально нагретые камни в стародавние времена использовались для утепления ложа. Сейчас, конечно, применяются электрогрелки, куда более удобные, но раз уж тут повсюду ретро, каминный кирпич из ряда не выпадает…
В следующей комнате обнаружились стеллажи с книгами. Двое суток назад я, разочарованный библиотекой Абрамовича на дирижабле «Челси», попытался представить, каким должно быть книгохранилище в доме Сверчкова. Хотя с тех пор мое отношение к нему сильно ухудшилось, комната-читальня в доме президентского советника выглядела примерно такой, какой я ее себе навоображал. Отдельный стеллаж до самого потолка занимала русская классика, еще один – переводная литература, а рядом – детективы и фантастика. Корешки были целыми, без царапин и вмятин. Я приставил стремянку к полкам, с трудом вылущил несколько книг из разных мест и вскоре понял, что девственно-нечитанными здесь были не только собрания сочинений Пушкина или Чехова, но и тома из «Черной серии» или «Библиотеки остросюжетной мистики». Комиксов не было вообще, как я и предполагал, но если бы они и были, то вряд ли бы хозяин их листал.
Не думаю, что художественную литературу Сверчков держит у себя дома только для красоты или для солидности. Он наверняка из тех, для кого культура, приобретенная себе в коллекцию, – просто стратегический запас вроде банок тушенки в погребе или прессованных брикетов с кашей на антресолях. Мол, вряд ли он пригодится, но ради успокоения пусть будет под рукой. Вдруг захочется почитать – и пожалуйста. Я знавал людей, которые тратили большие деньги, покупая на лицензионных носителях Баха или Бетховена, а через десяток лет сдавали в скупку постаревших птиц за гроши и заказывали новых. Слушать музыку им было недосуг…
Без особой надежды я переставил стремянку к противоположной стене и вдруг наткнулся на три полки с книгами, которые были читаны хозяином дома – и читаны многократно. Вековые залежи пыли на полках отсутствовали. Корешки были заметно потерты, суперы обветшали, золото тиснений потускнело. Это был не худлит. Если не считать «Государства» Платона и «Государя» Макиавелли в серии «Academia», все прочие издания тут, кажется, были по новейшей истории и посвящены Второй мировой войне. Может, книги подскажут, из-за чего Сверчков нацелил пионеров на Корвуса? Забрать с собой все тома я бы не сумел, поэтому выбрал один, самый толстый и потрепанный. Автором значился некий William Shirer. Его книга «The Rise and Fall of the Third Reich» была на английском, но внутри я увидел несколько закладок и рядом с каждой – какие-то пометки и подчеркивания карандашом.
Находка меня приободрила, и в кабинет, расположенный по соседству, я вступил в победном настроении. Я был уверен, что здесь-то, в сердце дома, отыщется нечто полезное для дела. Но кабинет меня разочаровал: он оказался самым бесперспективным помещением на первом этаже. Большой сейф, вмурованный в стену, был приоткрыт и пуст. В лотке приемника пневмопочты ничего не лежало. С бобины телеграфного аппарата свисала лента с тремя сообщениями – и все три были таким же спамом, какой присылали и на мой адрес.
Я осмотрел стены – ничего необычного. Три раскрашенные литографии в рамках: два пейзажа и поясной портрет брюнета с усиками и в тонких очках, то есть хозяина дома. Затем я проверил подоконники – кроме цветов ничего. Обследовал всю поверхность стола – ни перекидных календарей, ни ежедневников, ни блокнотов с адресами, ни даже пресс-папье с отпечатками свежих чернил. Выдвинул по очереди все ящики – и ни в одном не нашел ничего мало-мальски любопытного, даже припрятанных шоколадных батончиков. Аспидная доска на стене была вытерта. В каретке пишущей машинки ни одного листка не залежалось. Особые надежды я возлагал на две мусорные корзины – и напрасно. В большой, стоящей в углу на видном месте, не было вообще ничего. Из маленькой, под креслом, я извлек два конфетных фантика.
За окнами начало темнеть. Включив фонарик, я направил луч на ковер, расстеленный в кабинете. Чем пушистее ковровое покрытие, тем больше мелких улик оно скрывает. Особенно когда урна рядом, а людям свойственно промахиваться. Так и есть! Мне сразу удалось собрать горсть бумажных клочков. Чтобы ничего не упустить, я лег на пол и, подсвечивая себе фонариком, стал разгребать мягкий ворс. В этой позе меня и застал появившийся Фишер.
– Иннокентий, ты выбрал неудачное место, чтобы учиться ползать по-пластунски, – сказал он. – К твоему сведению, это не только спорт, но и искусство, где вдохновение не менее важно, чем тренировки. Никогда не забуду, как мы впервые переползали через Альпы. Ты не бывал на альпийских лугах? Райское местечко, если не считать коровьих лепешек: их нам встретилось намного больше, чем противопехотных мин, хотя и мин там было предостаточно… Когда будет время, я изложу тебе в подробностях, а пока вставай. Нашел хоть что-нибудь? Выкладывай.
Фишер протянул руку и помог мне встать. Он что-то подкрутил в моем фонарике, превратив одну тонкую и яркую струйку света в дюжину коротких и тусклых. Со своим он проделал ту же манипуляцию. Тени нехотя попрятались по углам, а чернота вокруг нас стала серой. Теперь мы видели лица друг друга, не напрягая глаз. Я рассказал старику про каждую из осмотренных комнат и отдал найденные бумажные клочки вместе с томом «The Rise and Fall of the Third Reich». Обрывки Вилли Максович пересыпал в конверт, а при виде книги Ширера улыбнулся:
– «Взлет и падение Третьего рейха». Как же, как же! Тезка. Мы с ним разминулись. В год, когда шведы прислали его в Германию, корреспондентом, мы с родителями уже переехали в Москву.
– Он что, был шведом?
– Американцем с немецкими корнями, но шведский паспорт помог ему задержаться в Берлине до самого конца войны. Потом этот Ширер стал историком. Он, по-моему, слегка подвирает в мемуарной части книги, чтобы набить себе цену как очевидцу, зато документы приводит убойные. У него был свой источник в рейхсканцелярии, и как только британские «москито» и «веллингтоны» начали всерьез утюжить Берлин, крыса стала под шумок таскать моему тезке архивные копии, в том числе по 39-му году. В СССР, понятно, Ширера запретили намертво, а в свободной России как-то позабыли разрешить… Словом, ты правильно сделал, что захватил эту книгу. Давно пора кое-что освежить в памяти, особенно с учетом Корвуса. – Вилли Максович засунул том в мешок. – А каковы впечатления о доме в целом? Что говорит твоя интуиция?
– Пока молчит, – признался я. – Не видит здесь ничего перпендикулярного. Вот только… – Я задумался, пытаясь словесно выразить то, что меня смущало, пока я переходил из комнаты в комнату. – Не смейтесь, я сам знаю, звучит глупо, но… В этом доме слишком много порядка.
– Та-а-ак, – протянул Вилли Максович. – Интересная мысль. А тебе, значит, хотелось, чтобы у советника президента царил дома творческий бардак? Деточка, он не художник, он чиновник.
– Да нет, я про другое, – сказал я, досадуя на свое косноязычие. Обычно я не думаю над формулировками и все получается само собой. Сейчас же как нарочно куда-то подевались все точные и ясные слова. Пришлось пользоваться кривыми. – Он ведь, этот Сверчков, торопился уехать в отпуск, и времени на сборы у него было немного… Когда, например, опаздываешь на вокзал и срочно собираешь чемодан, вещи из шкафов разлетаются во все стороны, и ты уже не успеваешь разложить обратно по местам те, которые не пригодятся. И на рабочем столе прибраться уж точно некогда. Тут же, смотрите сами, ни хаоса, ни мусора, все в ажуре…
– Может быть, сразу после его отъезда явилась домработница и просто-напросто прибралась в комнатах? – усмехнулся Фишер. – А, деточка? Такая мысль тебе в голову не приходила?
– Приходила, конечно, – кивнул я. – Но у кремлевского чиновника и домработница должна быть на уровне. Она бы не только разложила вещи по шкафам, но и сделала влажную уборку, полила бы цветы на окнах, что ли. А тут ничего такого нет, только подметено… Или вот столешница – пустая. Кто же доверит домработнице разбирать документы, отделять ценное от ненужного?
– Молодец, Иннокентий, – похвалил меня Фишер. – Излагаешь ты по-дилетантски, но мыслишь ясно. Когда наверху я осмотрел спальню, бильярдную и кладовку, я почувствовал примерно то же, что и ты. А потом поднялся в мансарду и вот что нашел на голубятне… – Старик запустил руку в карман и достал скрученный листок бумаги. В полумраке он выглядел как маленький клочок. – Голубеграмма от Гоги. Та самая, которую я перехватывал на его крыше вчера, – «пож» с тремя подчеркиваниями. Ясно теперь, почему Сверчков не пришел на встречу в ресторан «Сойка»: депешу никто даже не снял с почтаря. Тебе это не кажется немного странным?
– Кажется, – согласился я. – Но этому можно найти объяснение. Скажем, он уехал отсюда еще до вчерашнего вечера, и голубь от Костанжогло не застал хозяина дома. Чем не версия?
– Мысль интересная, однако… – Вилли Максович качнул головой. – Нет, не подходит. Ты пока не знаешь одного важного нюанса. Вспомни, почему нам вчера удалось быстро додавить Гогу? Потому что он занервничал еще до нас. Его вчерашняя голубеграмма была уже третьей по счету, которая осталась без внимания босса. Я это только предположил – и не ошибся: сейчас наверху я обнаружил еще двух почтарей Костанжогло с его предыдущими посланиями. Тоже, между прочим, нераспакованными. И их, Иннокентий, он присылал боссу гораздо раньше.
– Значит, Сверчков и вправду решил кинуть Гогу и перестал обращать внимание на его письма. Перешел с ним в режим «игнор», как у нас теперь говорят.
– Еще одна неплохая версия, – хмыкнул старик, – ты сегодня фонтанируешь. Однако и в ней имеется изъян. Получается, что одновременно с Гогой Сверчков решил кинуть еще человек пятнадцать: столько чужих почтарей, не от Костанжогло, я насчитал наверху. И все они с непрочитанными депешами. Что-то у нас не складывается, деточка. Насчет домработницы ты, кстати, прав: нога ее давно уже не ступала на голубятню. А когда ступила моя, едва не увязла в помете. Клетки не чищены уже недели три, воды в автопоилке осталось на донышке, зерна в кормушках с гулькин нос. Чем таким важным занят хозяин, если он забыл о почтарях? Решает судьбы мира? Мне пришлось самому доливать воду птицам и досыпать корм. Ведь без питья и жратвы всякому живому существу неуютно – будь то голубь или человек… О! Хорошо, что вспомнил. – Фишер поднес к глазам циферблат наручных часов. – Мы же еще не осмотрели холодильник! А ведь он для тех, кто проводит шмон, – первейшее подспорье. И знаешь почему?
Ответ был очевиден. Даже обидно, что Вилли Максович экзаменует меня на такой ерунде.
– По этикеткам на скоропортящихся продуктах определяем время, когда они куплены, – четко отрапортовал я. – В детективных комиксах герои всегда обращают внимание на срок хранения. Чем он меньше, тем точнее можно вычислить, когда хозяин был дома в последний раз.
– Ох уж эти комиксы, – вздохнул Фишер. – Им бы только усложнять… Деточка, по этикеткам на скоропортящихся продуктах мы определяем, можно их съесть или уже нет. И если можно, едим. Потому что я, например, очень не люблю работать без ужина. Ступай-ка к холодильнику и проверь, не осталось ли там чего пожрать. Сверчкову, конечно, далеко до размаха Абрамовича, зато у эстета могли залежаться в уголке деликатесы типа фуа-гра, устриц или трюфелей…
Зря Вилли Максович сказал о еде. По дороге в Улитино я приглушил голод чипсами, но теперь он напомнил о себе. Подсвечивая фонариком, я вышел из кабинета и двинулся по коридору, примерно представляя себе, где кухня. Ага, вот, нашел! Холодильник Сверчкова здесь был не просто большим, а огромным: широким, почти как платяной шкаф, и высотой под потолок. По сравнению с ним мой собственный, оставшийся еще от бабушки, выглядел школьным пеналом.
Я приложил ладонь к серебристому боку и ощутил легкую вибрацию. Некоторые снобы перед отъездом в отпуск размораживают и выключают свои холодильники. К счастью, этот работает…
– Ну, деточка! Есть что-нибудь съедобное? – донесся из прихожей нетерпеливый голос Фишера.
Потянув за тугую ручку, я открыл морозильную камеру и уже через секунду захлопнул. Одной этой секунды при свете лампы оказалось достаточно, чтобы чувство голода напрочь покинуло меня, а на освободившееся место вползла тягучая, сосущая, сильная до рези в желудке тошнота.
– Вилли… Максович…
Старик почувствовал по моему голосу что-то неладное, поэтому уже через несколько секунд оказался рядом, отодвинул меня в сторону и сам заглянул в морозилку.
– Эк его оприходовали… – пробурчал он. – Капитально… Иннокентий, ты что-то говорил про кирпич, который нашел в камине. Не мог бы ты вернуться в каминную и проверить…
Но я уже не слушал: ноги сами несли меня по коридору в противоположном направлении. Над унитазом я мигом распрощался со съеденными чипсами, а потом еще долго-предолго полоскал рот и плескал в глаза холодной водой, безнадежно пытаясь смыть из своей памяти только что увиденную картину: человека, целиком утрамбованного в морозильную камеру. Человек был брюнетом. На его затылке зияла большая прореха, до краев заполненная ярко-красным льдом.
Когда пальцы мои стало сводить судорогой от холодной воды, я закрыл кран и старательно вытер носовым платком лицо. Очень хотелось снять перчатки и вымыть руки по-настоящему, но я знал, что нельзя. Медленными шажками я пришел обратно, на свет открытого холодильника.
Спасибо Вилли Максовичу – он пощадил мои чувства. Вытащив тело из морозилки, старик разогнул его и уложил разбитым затылком вниз. Теперь я мог видеть не красную ледяную прореху, а лицо, похожее на черно-белый рисунок в газете «Новый Коммерсант» или цветную литографию на стене кабинета. Бледный лоб. Черные брови. Очки в тонкой оправе. Усики. Треугольный подбородок. Дальше были домашний халат тигровой расцветки и шлепанцы с помпонами.
– Оклемался немного? – спросил Фишер. Он сидел на полу рядом с трупом. – Проблевался? Рассуждать способен? Хорошо. Тогда садись поближе и займемся делом. Для начала обрати внимание вот на эту деталь. – Старик показал мне на левое запястье покойника.
Часы на руке мертвеца явно были недешевой моделью – даже, наверное, подороже тех, которые пресс-секретарь Глиняный заложил в плавучем казино. У этих был золоченый корпус, и показывали они, кроме часов, минут и секунд, еще месяц и число. Теперь хронометр нуждался в ремонте: стекло покрылось белой паутинкой мелких трещин, стрелки замерли… А-а, понятно.
– Скорее всего, они разбились, когда он упал на пол, – сказал я. – В комнатах повсюду ковры, а значит, его убили не в кабинете, а в коридоре или…
– …или на кухне, или в ванной, или еще в десятках мест, потому что часы могли удариться об стену, – перебил меня Вилли Максович. – Уж не говоря о том, что их могли защемить дверцей морозильника, когда тело запихивали внутрь. Не отвлекайся на пустяки, деточка. Забудь ты наконец про детективные комиксы. Смотри на циферблат. Время важнее, чем место.
Из-за трещин на стекле я не мог разглядеть положение стрелок, но боковые окошечки с месяцем и датой видел отчетливо. Часы остановились в конце апреля. Сейчас была середина мая. Значит, президентского советника пристроили в морозилку больше двух недель назад… Двух недель?!
– Ми-ну-точ-ку! – спохватился я. – Извините, это какая-то ерунда, несуразица. Сверчков только вчера был на совещании в Кремле.
– Ну, значит, труп выбрался из морозильника, сходил на совещание в Кремль, а потом вернулся и залез обратно, – хладнокровно предположил Фишер. – А до этого мертвец заинтересовался нашим Корвусом и отдавал приказы пионерчикам. Что скажешь? Хорошая версия для тех, кто верит в зомби. Но я, деточка, не верю ни в каких зомби и тебе категорически не советую.
И поскольку я продолжал тупо таращиться на циферблат, старик ощутимо ткнул меня в бок.
– Соберись, Иннокентий, – строго сказал он. – Сложи два и два. Вспомни, от кого мы узнали про совещание в Кремле, про отъезд на сафари, про этот дом и про то, что «Юрий Долгорукий» – машина именно Сверчкова. Вспомни, наконец, кто трепался про кирпич за пазухой…
В моей голове взорвалась маленькая петарда. Как наяву, я услышал знакомый голос: «…хорошо еще, если он просто начистит рыло, а ведь может и тюкнуть чем-нибудь тяжелым по башке…».
– Рыбин! – воскликнул я.
– Рыбин, – кивнул Фишер. – Вся деза – от него. Промахнулись мы, деточка, недооценили подлеца. Кремлевские обычно тормознутые, а этот пострел везде поспел. Смотри, какой ловкач: грохнул конкурента, прибрал к рукам его штурмовичков и даже тертого Гогу обул как пацана. Тот все еще думает, что башляет одному советнику президента, а на деле – уже другому. И нас он, как видишь, красиво подвел под монастырь…
– Погодите, Вилли Максович, – растерялся я. – Пусть ловкач, но не пророк же. Он ведь не мог предвидеть, что мы к нему нагрянем с вопросами про Сверчкова.
– Не мог, – согласился Фишер, – здесь ему крупно повезло. Уж не знаю, на кого он потом планировал повесить труп – может, на простых грабителей, а может, придумал бы под это дело каких-нибудь политических экстремистов. Но тут очень удачно подвернулись мы. Сами к нему явились. Два недоумка, старый и малый. Представляю, как он про себя радовался, загоняя нас в ловушку. Двойной выигрыш: отвести подозрения от себя и переложить их на нас. Кто в доме Сверчкова? Мы. Хозяин мертв? Мертвее не бывает. Значит, кто его убил? Мы и убили-с…
– Так чего же нам тут рассиживать? – Я вскочил с места. – Скорее бежим отсюда! Надо уносить ноги, Вилли Максович, пока нас не засекли на месте преступления!
– Боюсь, уже засекли, – хмыкнул старик. – Ничего не слышишь? Совсем ничего? Уже минут семь или восемь они шуршат вокруг дома, и их там целая толпа. Думаю, вот-вот начнется.
– Начнется что? – не понял я.
В ту же секунду темень за окнами, разом вспыхнув десятками ярких огней, вся превратилась в свет. Жестяной голос, усиленный рупором, произнес откуда-то снаружи:
– Это полиция. Дом окружен. Немедленно отпустите заложника и выходите следом с поднятыми руками!
– На пол, деточка! – Вилли Максович захлопнул дверцу холодильника и дернул меня за руку.
Почему-то я в первый момент больше удивился, чем по-настоящему испугался.
– Они там сдурели? – шепотом спросил я, вновь очутившись на полу рядом с Фишером. – Как можно взять в заложники труп?
– Вопрос философский, – усмехнулся старик. – Это мы с тобой точно знаем, что он труп, а те, которые снаружи, вполне допускают, что он живой. Ну типа кота Шредингера. Не слышал? Нам про него рассказывал профессор Румер, Юлий Борисович. Физик, доктор наук, светлая голова. Ему впаяли десятку как пособнику врагов народа плюс пять по рогам. Представьте, говорил он, что обычного кота сажают в камеру с парой голодных блатных, и у каждого заточка…
– Отпустите заложника и выходите с поднятыми руками! – опять вмешался голос снаружи.
– Вот заладил одно и то же, – фыркнул Фишер. – Ни ума, ни фантазии, одна инструкция в голове. Посиди-ка тут, а я проверю качество оцепления. Как-никак с одной стороны дома река… – Старик поднялся с пола и бесшумно выскользнул из кухни. Очень скоро он вернулся и с удовлетворением признал: – В целом неплохо справились. Обложили нас и по суше, и по воде. Там человек сто, в общей сложности, держат периметр. По фарватеру Жуковки расставили моторки через каждые три метра, светят фонарями. Даже опытным пловцам не проскочить.
Тем временем огней на улице стало еще больше. Лучи пробивались к нам сквозь неплотные занавески и, как живые, жадно шарили по комнатам в поисках добычи. Казалось, они простреливают светом весь дом насквозь, не оставляя шансов никому. Шкафчик для кухонной утвари уже сдался на милость победителя и позволил ярким бликам отплясывать на всех его полированных ручках, стаканах, графинах и металлическом боку чайника. Спасительного мрака, в котором мы смогли бы отсидеться, затаившись, теперь не было даже по углам.
– Совсем не экономят электричество, – посетовал Фишер. – Что за расточительство? Я смотрю, они свои прожектора подключили к местной хиленькой подстанции. Зуб даю, проводку тут не меняли с середины 90-х… Эй, ты чего так нахохлился? Из-за жмурика? Тебя еще тошнит?
– Есть немного, – пробормотал я и для убедительности сделал глубокий вдох и выдох.
На самом деле мне было не тошно, а страшно. Ситуация выглядела пугающе-безнадежной: полиция окружила нас в чужом доме с мертвым хозяином внутри, причем орудие убийства я сам, как идиот, вытащил из камина. Что делать дальше, непонятно. Я бы уж совсем запаниковал, если бы не Фишер. На лице старика не было ни страха, ни сомнений. Щеки его порозовели, морщины как будто даже разгладились, веселого азартного блеска в глазах прибавилось.
– Не тушуйся, деточка, – подбодрил он меня. – Бывал я и не в таких передрягах. Однажды, когда шел через линию фронта, пришлось выбирать между стаей голодных волков и старым минным полем. Сразу скажу, что выбрал волков. Со всяким, кто дышит, как-то можно договориться…
– Со всяким? – переспросил я. – Значит, и с полицией тоже? – Внутри меня затеплилась надежда.
– В обычных условиях – легче легкого, – ответил Фишер. – На том стояла и будет стоять земля русская. Ну кто такие наши полицаи? Люди как люди, только в униформе. Любят деньги, и чем больше сумма, тем проще найти общий язык. Но… С этими, сдается мне, уже договорились.
– Неужели со всеми? Вы же говорили, их сотня человек.
– Зачем? Только с тем, кто реально командует. А для тех, кто в оцеплении, – Вилли Максович показал на окно, – есть приказ, и точка. Будь реалистом, Иннокентий. Даже если мы сейчас с тобой спятим и сдадимся, едва ли нас выпустят живыми. Думаю, чпокнут при задержании или при попытке к бегству. И никаких вопросов. Лучший террорист – мертвый террорист. Для Рыбина это был бы отличный вариант. А затем его пионерчики без помех поищут Корвуса. Не найдут – тоже неплохо. Значит, он в тайнике, где вскоре и помрет от бескормицы…
– Отпустите заложника и выходите с поднятыми руками! – вновь повторил голос с улицы.
– Ну все, надоел! – решительно сказал Фишер. – Это не человек, а какой-то носитель. Твердит одно и то же десять минут подряд. Хоть бы гарантии для приличия предложил или призвал нас к переговорам. Боюсь, я ошибся: слова про заложника – это у них просто фигура речи. Им определенно намекнули, что коту Шредингера капут. Значит, скоро будут штурмовать.
– Скоро? – Мое сердце привычно понеслось вниз, навстречу желудку. Мне почудилось, что заоконные огни уже начали придвигаться к нам, медленно сужая круг.
– Порядок, минуты четыре у нас есть, – утешил меня старик. – И еще столько же как минимум мы добавим… Главное – не суетиться. Та-ак, дай мне вспомнить. Мы ведь с тобой сейчас на кухне, верно? Значит, где-то здесь он определенно должен быть. Не видишь? Ну-ка проведи ладонью по стене правее холодильника. Чувствуешь выступ? Увидел?
Только теперь я разглядел прямоугольник чуть выступающего из стены электрощитка. Дернув за кольцо, Фишер открыл металлическую дверцу, бегло осмотрел здешнее электрохозяйство, присвистнул и щелкнул ногтем по запыленным клеммам. Затем он понюхал пучки проводов и жестом иллюзиониста выхватил из бездонного кармана отвертку с пластмассовой рукояткой.
– Мальчик засунул два пальца в розетку, – с выражением продекламировал Вилли Максович, нацелив отвертку куда-то в гущу переплетенных проводов. – Все, что осталось, собрали в газетку… Фольклор. Будь добр, деточка, отвернись от щитка. Гляди в окно, так безопасней.
Едва я послушно повернулся, за спиной раздалось веселое «Три-два-раз!» – а дальше почти одновременно случились три события. Раздался громкий треск, как будто сзади меня с силой разодрали кусок полотна, в кухне кисло запахло горелым, а яркий день за окном снова стал ночью. Всю иллюминацию разом, в один миг, поглотила тьма, и никакие огоньки ручных фонариков уже не могли с ней совладать. Взрыв злых матюков слышен был даже отсюда.
– Так я и знал, – довольно сказал Фишер. – Халтура! Все полетело. После меня тут работали одни фуфлыжники. Эти поганцы сэкономили на проводке, и первое же серьезное замыкание вырубило нафиг всю сеть… А теперь, деточка, поспешим. Освещение они вряд ли наладят быстро, но сами скоро очухаются и придут. И лучше, чтобы нас тут не было. Не отставай!
Подсвечивая себе фонариком, Фишер выскочил из кухни и устремился вперед по коридору, а я вслед за ним, стараясь не отстать. Собственный фонарик в суматохе я выронил, так что свет Вилли Максовича стал моим единственным ориентиром. Сумрак превратил дом Сверчкова в лабиринт с неожиданными поворотами и загадочными дверями, которых я прежде не замечал. Я, например, был твердо уверен, что коридор кончается входом в кладовку, но рядом с ним теперь появилась вдруг еще дверь, которую Вилли Максович – бум! – открыл ударом ноги.
Сразу за дверью начиналась винтообразная лестница, уходящая в гулкую черноту с легким запахом земляной сырости. Я чуть замешкался, боясь потерять равновесие. «Не падай, хватайся за перила! – донесся снизу предостерегающий голос Фишера. – Держись за мной! Ориентир – мой голос и свет. Быстрее!» Цепляясь за перила, я стал съезжать по лестнице. Бледный круг света маячил уже под ногами, и я чувствовал себя Алисой, преследующей кролика.
Спустившись, я сразу потерял из виду фонарик Фишера и тотчас же сильно ударился коленом обо что-то твердое, шершавое и деревянно-скрипучее.
– Ой!
– Ничего себе не сломал? – озабоченно спросил из темноты Вилли Максович. Невидимые руки ощупали мое колено. – Фигня, простой ушиб, идем дальше. И не хромай, так быстрее пройдет.
Помещение, куда мы попали, оказалось подвалом, а сооружение, с которым я столкнулся – одним из нескончаемых стеллажей, уходящих под потолок. Фишер с фонариком вел меня между ними, вполголоса объясняя, до чего же мне подфартило, что я угодил сюда не в прежние времена, а сегодня, и нога моя врезалась в теперешний стеллаж, уже пустой. «Ты бы видел эти штабеля трехлитровых банок с соленьями, которые тут хранила теща замначальника железной дороги! Ну та самая, которой я здесь чинил электричество. Такая упадет сверху тебе на голову – и, считай, отбегался… я банку трехлитровую, как ты понимаешь, имею в виду…»
То ли теснота, помноженная на сумрак и эхо, увеличивала расстояние, то ли помещение действительно было таким длинным, но мы всё шли и шли, а подвалу не было конца. Поэтому когда Фишер наконец дал команду «Стоп!», я машинально сделал еще полтора шага. И уперся коленом уже во что-то металлическое. Бледный луч фонарика высветил новую лестницу – на сей раз не крученую, а прямую, с толстыми перекладинами вместо ступеней. Вилли Максович оттеснил меня и поскоблил отверткой несколько нижних перекладин.
– Ржавые, – буркнул он, – куда это годится? Река совсем близко, от нее влажность, понимать же надо. Теща замначальника по крайней мере постным маслом протирала металл у себя в подвале, а этот эстет – сущий пофигист, пустил хозяйство на самотек. За такое состояние пожарного выхода хозяину дома следовало бы настучать по башке… хотя ему и так уже того… Ладно, толщина скобы здесь с двойным запасом, авось пронесет. Я лезу первым, ты за мной. Вверх не смотри, а то можешь потерять равновесие. Если я начну падать, не вздумай меня ловить.
К счастью, лестница не подвела и выдержала нас обоих. Когда над моей головой раздался тихий скрежет металла, я все же поднял глаза и рассмотрел вверху черную тень в кружке звездного неба. Мгновение спустя тень пропала из виду, и шепот Фишера поторопил меня:
– Деточка, не возись, лезь быстрее. Они пока нас не засекли, но это вопрос времени.
Я выбрался наружу и, пригибаясь, последовал за Вилли Максовичем. Мы прошли по берегу метров десять или около того, и чем дальше мы шли, тем теснее нас обступала влажная ночь. Дом Сверчкова остался позади. Возле него кружились в совсем не мирном хороводе искорки полицейских фонариков. Прямо у наших ног растеклась густым дегтем ночная река. А впереди – казалось бы, рукой подать – протянулась двойная цепь заградительных огней: одна, неподвижная, на лодках и вторая, чуть подрагивающая, на поверхности воды.
– Они там еще группируются. – Фишер негромко засмеялся и показал пальцем на дом. – Внутрь не спешат, значит, готовятся перехватить нас на выходе. Думают, мы теперь будем прорываться фронтально, там, где у них кончилось электричество. А мы уйдем с этой стороны, где света предостаточно. И пусть он горит – будет вместо компаса, чтоб наш транспорт не заблудился.
– Взлетим опять, как в Бужарове? – смекнул я. – У вас тут где-то стратостат или монгольфьер?
– Лететь нельзя, – с сожалением ответил старик. – Луна, небо ясное, любой шар – отличная мишень. К тому же Рыбин теперь знает эту уловку и готов к ней. Наверняка полицаям дана особая команда следить за воздухом. Поднимемся над рекой – собьют. Так что нам не вверх, а вглубь… Тсс, Иннокентий, ничего не спрашивай, а просто делай, как я. Объясню потом.
