Глава девятнадцатая. Терпи, агент
Должно быть, я все-таки задремал, потому что проснулся от скрипа. Открыл глаза и увидел такую картину: дверцы шкафа распахнуты, а внутри на полке сидит Корвус Коракс и методично клюет зубастую матерчатую уточку, которая нам досталась от внука наркома. Своим черным делом ворон занимается не украдкой, а демонстративно, искоса посматривая на меня. Взгляд его означает: знаю, уточка несъедобна, но что делать, если злые люди не хотят меня кормить?
Пришлось подняться с койки и отобрать у ворона игрушку. К счастью, она не очень пострадала – Корвус лишь немного поклевал по шву, словно догадываясь, что там будет легко ее зашить.
– Это наглый демарш? – спросил я шепотом, боясь разбудить Фишера.
Ворон утвердительно каркнул, довольно громко. Вилли Максович заворочался на кровати и пробормотал во сне: «Шайзе!». Тут же приоткрыл один глаз и тревожно спросил у меня:
– Я сейчас что-нибудь сказал, кроме «шайзе»?
– Нет-нет, – успокоил я старика. – Одно это слово. По-немецки «дерьмо», да?
– Догадлив, деточка… – Глаз Фишера закрылся, и разведчик снова погрузился в сон.
Корвус между тем перелетел с полки шкафа на стол, со стола ко мне на плечо и клювом показал на холодильник: давай, мол, поторопись. Открыв, я обнаружил, что продовольственные трофеи с «Челси» уже немного пованивают, но для носителя годятся. Под строгим взглядом ворона я наломал в стеклянную гостиничную тарелку крабовых палочек, туда же бросил половинку яблока и треть банана. В гостиничный стакан положил ложку варенья и залил водой из-под крана. Корвус подождал, не будет ли ему чего еще, и, не дождавшись, стал питаться.
Ну хорошо, сказал себе я, для носителя пища есть, а для нас с Фишером? Кусочек колбасы и пара ломтиков сыра из запасов Акима съедобны, но их не хватит даже для легкого перекуса. И, главное, что потом? Наши финансовые перспективы выглядели туманно. В кармане у меня лежала одинокая лиловая пятисотка – и других не предвиделось. Почти все тайные заначки Вилли Максовича на вокзалах мы, похоже, исчерпали, а мою идею заглянуть в ФИАП и получить причитающийся мне аванс старик отверг еще вчера. И все-таки…
Я воровато посмотрел на Фишера. Может, я смог бы сгонять на службу, пока он спит? За полтора часа управлюсь, он и не заметит. То есть нет, конечно, потом заметит и даже будет ругаться, как только он умеет. Но когда я явлюсь с деньгами и продуктами, его ворчание будет формальным: ведь победителей не судят. Аппетит у Вилли Максовича не хуже, чем у Корвуса, и большой кулек с горячими пирожками наверняка растопит лед в сердце старого разведчика.
К тому же, подумал я, прямого запрета идти на службу не было, а была только рекомендация. Могу я ею не воспользоваться – ну, скажем, по забывчивости? Это же не приказ, верно? Тем более что я как раз хотел отправить эсэмэску Лине – узнать состояние наших отношений. Помнится, Фишер сам в целях безопасности запретил пользоваться гостиничной пневмопочтой. А значит, мой выход на улицу неизбежен. И если уж я все равно выйду и пройду пару кварталов до будки «Би-Лайма», почему бы потом не сесть в метро и не проехать пару остановок?
Так, уговаривая себя, я тихо вышел из номера и скоро уже заходил в черно-желтую будку на Зацепском Валу. «Простое или с аттачментом? Ответ будете оплачивать?» – Сиделец принял у меня пятисотрублевую купюру. Я сказал: «Простое. Буду» – и получил вместе со сдачей этикетку и бланк. Шариковой ручкой, привязанной к стойке, я вывел на этикетке адрес и индекс Лины, а на бланке написал текст. После чего свернул бумагу вдвое и отдал сидельцу. Тот отработанным жестом скатал бланк в рулончик, сунул в контейнер, этикетку шлепнул сверху и отправил серебристую капсулу в путь – на главный сортировочный пункт.
Чмок! Я читал, что среди первых трех причин, из-за которых люди отказываются заводить дома пневмопочту, второе место занимает характерный звук, с каким труба глотает и выплевывает эсэмэски. Хотя меня, например, чмоканье пневматики не злит. Если бы мой микрорайон не оказался в зоне дефектного покрытия, я бы, как Лина, подключился к сети. А так во время ссор мне приходится выяснять ее настроение по телеграфу. Или – как сейчас – с помощью уличной будки. В моей эсэмэске было всего пять слов, включая предлог: «Дорогая, мы еще в ссоре?»
Чмок! И двух минут не прошло, а капсула уже вернулась. Дурной знак. Сиделец отщелкнул крышку мини-контейнера и показал мне содержимое. Пусто. Ответ красноречивый – я пока не восстановлен в правах, и до завтра нет смысла повторять попытку. Похоже, Лина в этот раз как-то особенно сурова. Вроде бы и времени прошло уже достаточно, и провинился я не сильнее обычного – то есть вообще никак. Вдруг скворушки Карл с Фридрихом, отправленные к ней в гости, накосячили, а отдуваться мне? Или, может, у Лины неприятности по службе? В такие дни на меня ложится ответственность за все несовершенства мира, включая моду и погоду…
Будь у меня больше времени, я мог бы и подольше размышлять о сложностях отношений с Линой. Но будка «Би-Лайма» была рядом со входом в метро, а поездка до «Октябрьской» заняла всего пятнадцать минут. Еще десять я потратил, чтобы дойти от метро до работы, а затем мои раздумья о личной жизни выветрились из головы. Вернее, их вытеснили совсем другие мысли…
Нет, сам по себе мой расчет был безупречен. ФИАП расположилась в светло-зеленом трехэтажном здании на пересечении улиц Житной и Мытной. В этом бывшем купеческом особняке Трофима Морозова имелось три входа. Один главный – с массивной деревянной дверью, турникетом, бюро пропусков и уходящей ввысь красной ковровой дорожкой. Другой – прозаический, служебный, с вытертым линолеумом на полу и дежурным охранником Витей, знающим всех штатных работников в лицо. Третий – пожарный, который, собственно, был не входом, а выходом. Но поскольку через него курящие сотрудники проскальзывали с сигаретами во двор, в течение рабочего дня железная дверь обычно не запиралась. Через нее-то я и вошел. И отправился не в кассу, которая все равно была уже закрыта, а спустился вниз, в котельную.
По графику, сегодня дежурили Эрик и Эдик Бестужевы. Зарплату им выдавали недавно, и деньги у братьев наверняка еще водились. Я рассчитывал стрельнуть у них хотя бы половину суммы, которая мне была положена в качестве аванса, и оставить доверенность для кассира. А назавтра братья возместили бы свои потери. Ничего сложного, дело на пять минут.
Вот только в котельной Бестужевых не было. Вместо них у полуоткрытой печной заслонки сидел на трехногом венском стуле их сменщик Толян-эрудит – двухметровый амбал с толстой затрепанной книгой в руках. Заметив меня, Толян отбросил в угол свой фолиант и вскочил.
– О, Ломов, ты-то мне и нужен! – возбужденно воскликнул он, хватая меня за руку и заглядывая в глаза. – Знаешь, какой курс у монгольского тугрика? Прикинь, за один рубль дают 41 и одну десятую тугрика. Значит, 200 тысяч рублей – 8 миллионов 220 тысяч тугриков, целая гора денег!
Толян-эрудит считался у нас парнем глуповатым, но безвредным. Фамилия его была Водянкин. Он носил, не снимая, зеленый засаленный жилет с сотней мелких кармашков и гордо называл себя Вассерманом – в честь популярного циркового человека-счетчика, который перемножал в уме трехзначные цифры, мог без подготовки назвать столицу любого государства, перечислить все королевские династии и так далее. Со столицами и династиями у Толяна получалось не очень, но с цифрами он дружил и вынашивал идею как-нибудь на этих цифрах разбогатеть.
– Ладно, гора так гора. – Я попытался выдернуть руку. Без толку. – Хотя нафига тебе эти тугрики? И вообще какого черта ты здесь делаешь? Разве сегодня не дежурство Бестужевых?
– Я с ними поменялся, на полную неделю, – с довольной улыбкой идиота объявил Водянкин и потянул меня к выходу из котельной. – Как чувствовал! А тугрики, Ломов, – это вещь! Если, допустим, закупить в Монголии одеял из верблюжьей шерсти по 39 тысяч тугриков за штуку и потом реализовать в России хотя бы по три тысячи рублей, это выходит такой профит…
– Какие одеяла? Свихнулся? – Мы уже поднимались по лестнице, и я, как ни старался, не мог освободиться от цепкого захвата. Толян целеустремленно волок меня вверх, словно здоровый паучина полудохлую мушку. – На какие шиши ты их будешь покупать? Чтобы человек мог заняться бизнесом, ему нужен стартовый капитал… Да отпусти же, псих, куда ты меня тащишь?
Как назло все пролеты главной лестницы были пусты: кроме нас с Водянкиным, никого.
– Да-да-да-да… – пыхтел паучина, преодолевая ступень за ступенью. Мы уже почти добрались до третьего этажа. – Нужен, еще как нужен… Ты, Ломов, умный… и правильно говоришь… Но у меня теперь… стартовый капитал есть. Мой стартовый капитал… это… ты! – Водянкин, втолкнув меня в приемную шефа, бесцеремонно протащил мимо секретарши к двери кабинета и мною же ее открыл. – Вот, Лев Львович!.. Разыскиваемый… Ломов… уфф… доставлен!
Директор ФИАП сидел за столом в кожаном кресле между двумя портретами. Слева от его головы матово блестела плешь президента Пронина, справа серебрился парадный парик князя-кесаря Ромодановского, прапрапрадеда хозяина кабинета. Шеф недовольно взглянул на меня.
– Отпусти его руку, – велел он Водянкину. – И позови сюда Иохвидсона. А потом свободен.
Толян-эрудит избавил меня от своего железного захвата, попятился и послушно исчез за дверью. Но уже через секунду вновь ее приоткрыл и, просунув голову обратно, спросил:
– Я насчет вознаграждения за поимку… ну это… то есть… когда уже можно получить?
– Позже, Водянкин, позже, – вяло отмахнулся Лев Львович. – Мы же не на пиратской шхуне, а в госучреждении. Проведем через бухгалтерию договором дарения, заплатишь налог с физлица, НДС, сделаешь отчисления в пенсионный фонд и в фонд медстрахования… Что останется, то твое… Ясно? Теперь закрой дверь с той стороны и ступай наконец за Давидом Марковичем.
Когда шеф убедился, что голова Толяна исчезла, а дверь кабинета плотно закрыта, он пододвинул свое кресло поближе к столу и спросил у меня скорбным голосом:
– Ну и зачем ты, спрашивается, сюда приперся? Неужто не знал, что тебя будут искать?
– Догадывался, – чистосердечно признал я. – Но слегка поиздержался. Надеялся на аванс.
– Иннокентий, ты олух царя небесного, – без гнева, даже с некоторым сочувствием обругал меня Лев Львович. – Поиздержался! Лучше бы ты ларек ограбил, тупица! Господи, я так надеялся, что у тебя хватит мозгов затаиться. Как только пришла первая телеграмма, я сразу же подделал твою подпись и оформил задним числом отпуск без содержания, а им потом сказал, что, скорее всего, тебя не будет на службе еще недели три… И тут ты являешься собственной персоной, и ведь не просто являешься, а даешь себя поймать. Осел. Баклан. Телепень.
– Кому это «им»? – переспросил я, хотя заранее знал ответ.
– Им, – повторил Лев Львович и поджал губы, что означало высшую степень начальственного неудовольствия. – Очень неприятным на вид молодым людям с очень высоким покровителем там, – он показал глазами на потолок. – Настолько высоким, что даже я, генерал-майор, руководитель федерального ведомства, не мог с порога послать этих наглых мудаков на хер…
Он выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда небольшой красный цилиндрик – пучок плотно скрученных купюр, туго перетянутых аптечной резинкой.
– Знаешь, о каком вознаграждении толкует дурачок Водянкин? – спросил шеф. – Вот об этом. Гости заранее принесли. За тебя дают 200 тысяч. Приличная сумма для таких, как Водянкин, но вообще-то она оскорбительно мала. Мои лучшие работники не должны стоить так дешево…
Самое забавное, подумал я, глядя на красный цилиндрик, что деньги наверняка из партии кэша, которую Федя Утрохин забрал из банка Костанжогло в тот самый день, когда я познакомился с Фишером. Олигарх уже успел заложить босса и покаяться, а его бабло еще работает против нас.
– Короче говоря, извини, Иннокентий, – Лев Львович поднялся из-за стола, – но у меня нет иного выхода. Мне придется отправить телеграмму о твоем задержании, а пока за тобой едут, я вынужден просить нашего завскладом конфиската… – В дверь кабинета постучали. – …а вот, кстати, и он… да-да, Давид Маркович, входите. Видите, кто здесь у нас? Узнаете нарушителя?
– Ох, беда какая! Ох беда! – запричитал Дезик. – Такое натворить! Такое!.. А кстати, Лев Львович, вам не сказали подробнее, чего наш сорванец натворил? Я только слышал, будто он присвоил какой-то редкий экземпляр носителя, и это почему-то кошмарное преступление…
– Я знаю ровно столько же, сколько и вы, сколько и все сотрудники ФИАП, – с раздражением ответил шеф. Он вышел из-за стола, развернул меня лицом к двери, хлопнул по спине и легким тычком отправил прямо в объятья Иохвидсона. – Однако это не наша забота. Мы с вами сделаем то, что у нас просят. Пожалуйста, Давид Маркович, заприте его в мешке у себя на складе.
Умом я понимал, что вляпался всерьез. И одновременно никак не мог в это поверить. Это была моя контора. Это были люди, которых я давно знал. Казалось, вокруг меня разыгрывается любительский спектакль, участники которого фальшиво произносят чужие дурацкие реплики.
– И не упустите его, он очень шустрый… – услышал я сзади голос актера, играющего шефа.
Актер, играющий Дезика, ухватил меня за локоть и ответил бодрым жестяным голосом:
– Будьте уверены, старый Иохвидсон сегодня в прекрасной форме и крепок как никогда.
Еще миг-другой – и меня бы накрыл с головой липкий кошмар, но тут спектакль кончился. Занавес упал. Софиты погасли. И уже по пути из приемной шефа в коридор, где бдительно околачивался Водянкин, завскладом конфиската перестал, наконец, быть актером любительской труппы. Он превратился обратно в нормального живого Дезика, который шепнул мне на ухо:
– Кеша, ничего не бойся. Сейчас у меня вдруг будет сердечный приступ. Я отвлеку этого шлимазла, а ты – бегом по главной лестнице и через служебный выход… И, умоляю, будь хорошим мальчиком и больше не попадайся. Даешь мне слово чести?
– Даю, – прошептал я в ответ и рванул по коридору.
До меня донеслись заполошные крики Толяна: «Уходит же, черт! Уходит!» и душераздирающие вопли Иохвидсона: «Сердце! Умираю! Помогите!». Краем глаза я еще успел заметить, как Дезик прицельно падает на эрудита, обвивая его руками и начисто лишая маневренности.
Мгновением позже я оказался на лестнице, которая больше не была пуста. На площадке между третьим и вторым этажами, возле кофейного автомата, кучковалась знакомая четверка: Белкин, Новожилов, Невский и Карасев. Случайно они там появились? Их вовремя позвали? Понятия не имею. При моем приближении все четверо щелкнули каблуками, вместе выкрикнули «Банзай!», а затем мгновенно расступились, освобождая мне проход. Думаю, за моей спиной они вновь сомкнули ряды, потому что когда я был на уровне первого этажа и несся к служебному выходу, то отчетливо расслышал, как наверху возмущенно кудахчет Водянкин: «Пустите меня, козлы!» И я даже на пару секунд притормозил, чтобы насладиться дружным хором моих дружков-кроссвордистов: «Пять по горизонтали! Первая “м”! Вторая “у”! Последняя “к”! У-га-ды-вай!..»
Я свернул налево, к служебному входу и сбавил скорость. Бегун в помещении подозрителен, достаточно делового шага. Я просто очень спешу, граждане, у меня важное поручение.
До двери на волю – еще метров десять. Пять. Три. Охранник Витя, увидев меня, деликатно закрылся газетой. Золотой парень. А ведь мы с ним почти не знакомы – так, здороваемся по утрам… Осталось всего полметра – и я на улице. Дверь. Ручка двери. Свобода! Сво…
Меня резко схватили в охапку и потащили за угол дома. Отбиваясь, я засучил ногами и руками и секунды две или три пребывал в тихом ужасе, что все пропало и я в плену, а потом увидел рукав знакомого кожаного плаща, перестал брыкаться и с облегчением пискнул: «Отпустите же, я сам! Сам!» Через ворота, выходящие на Житную, мы с Фишером вбежали во двор. Годами я ходил мимо этих ворот, не подозревая, что там дальше есть незаметный сквозной проход.
– Ожидается погоня? – коротко спросил старик.
– Не думаю, хотя… Возможно, один человек. – Я решил, что Толян, одержимый мечтой о призовых тугриках, непредсказуем. Крыша у человека одна, но сносит ее у всех по-разному.
– Крупный или мелкий? Умный или дурак?
– Крупный и дурак. Но, по-моему, считает себя хитрым.
– Тогда помогай. В темпе!
Вилли Максович раскидал во дворе какие-то ящики и нашел люк городской канализации – позеленевший, вросший в землю. Вдвоем мы сдвинули крышку подальше, после чего старик критически оглядел мой пиджак и пробурчал: «Сойдет». Он решительно оторвал с мясом пуговицу от обшлага, бросил ее у открытого люка, а затем мы помчались по двору дальше.
– Умника не обмануть, потому что сквозной проход для бегства очевиднее, – на ходу объяснил мне Фишер. – Но дурак не ищет легких путей и от других ждет того же. Он увидит пуговицу, возомнит себя сыщиком, сунется в люк и застрянет надолго. И даже если протиснется вниз и проползет по коллектору, то будет двигаться в противоположную сторону… А нам сюда!
Мы очутились в Казанском переулке, обогнули французское посольство, прошли еще шагов триста, свернули направо и уперлись в киоск «Роспечати». Из-за стеклянного окошечка виднелся мятый тетрадный листок со словами: «Закрыто. Киоскер В. Н. Кругликов отдыхает».
– Он по правде отдыхает? – подозрительно спросил я, наблюдая, как Фишер возится с замком.
– Ты хочешь знать, не отдыхает ли киоскер на больничной койке и не я ли его туда отправил? – Вилли Максович погрозил пальцем и открыл дверь, пропуская меня внутрь. – По-твоему, я кто? Громила? Нет, деточка, я его не трогал. Я просто чуть-чуть знаком с ним и его расписанием. Вадим Никитич кое в чем похож на меня: он тоже любит все планировать. С сегодняшнего утра у Кругликова плановый запой, подменят его послезавтра, а в промежутке киоск… что? Правильно, пустует. Убежище что надо. Ни нас, ни нашего барахла снаружи не видно. Сейчас я запру дверь изнутри и поговорим – к примеру, о твоей самоволке.
– То есть как барахла? – удивился я. Лишь сейчас я заметил в углу полутемного киоска мой рюкзак, из которого выглядывал краешек клетки Корвуса, и чемодан Фишера. – А гостиница?
– Мы выписались, – объяснил Вилли Максович. Он уступил мне табурет киоскера, а сам оседлал пачку газет. – Благодари носителя. Этот мелкий засранец разорался и разбудил меня вскоре после того, как ты слинял. И, надо сказать, вовремя: в коридоре я разговорился с прекрасной Татьяной, дочерью хозяйки. Оказывается, еще днем забегал один из пионерчиков и все вынюхивал про постояльцев. Татьяна его отшила, но я понял, что дело плохо и пора валить.
– Значит, мы теперь бродяжничаем? – огорчился я и заерзал на скрипучем табурете. Какая-то неровность, вроде сучка или шляпки крупного гвоздя, упиралась мне в зад, мешая сидеть.
В детстве я любил комикс про Бременских музыкантов, но когда вырос, скучный городской комфорт стал мне нравиться гораздо больше, чем полевая романтика странствующих лабухов – без душа, газовой плиты и холодильника, с котелками на кострах и ночевками в стогах.
– Терпи, агент, резидентом станешь, – ухмыльнулся Фишер. – Лучший в мире шпион, Томас Эдвард Лоуренс, он же Лоуренс Аравийский, добился выдающихся успехов, путешествуя с бедуинами по пустыне. А в пустыне, деточка, жара и змеи и никакой сантехники… Не тушуйся, все наладится. Сегодня нам все равно ехать к Сверчкову в Улитино. Одинцовский район мне как родной, есть куда бросить кости усталому путнику… Но ты, деточка, я смотрю, старательно направляешь беседу в другое русло. Не выйдет. Давай кайся. Когда ты улизнул, я мигом просек, куда тебя сдуру понесло. Что, дедушка Вилли был прав? Тебя повязали, а ты сбежал? Твоим сослуживцам очень посчастливилось. Я уже собрался брать ФИАП штурмом и выручать тебя силой… Короче, как командир я объявляю тебе строгое дисциплинарное взыскание.
– Вы были правы… но не совсем, – ответил я. И поведал о своих приключениях, не упуская ничего: от засады в котельной и до финального пробега мимо тактичного охранника Вити.
Старик внимательно выслушал мою коротенькую историю и нехотя пробурчал:
– Мир полон сюрпризов. Даже среди госслужащих приличные люди еще встречаются. Из всего вашего коллектива реальной сволочью оказался один чокнутый истопник. Недурно, совсем недурно. Хотя, конечно, твой патрон… как его там, Ромодановский?.. тоже повел себя как трус и капитулянт. Если бы не ваш Давид Маркович, еще неизвестно, как бы все обернулось.
– Иохвидсон – обалденный, без вопросов, – подтвердил я. – Но мне теперь кажется, что и шеф придуривался с ним заодно. Они вместе работают в ФИАП лет, наверное, пятнадцать и уж наверняка научились понимать друг друга с полуслова. Думаю, шеф заранее знал, что Дезик поможет мне сбежать, а Дезик знал, что шеф знает. Спектакль они разыграли для отмазки.
– И почему же ты так решил? – с иронией спросил Фишер.
– А вот почему! – К этому моменту я уже понял, что мешало нормально сидеть на табурете. Интересно, когда Лев Львович успел проделать этот фокус? Когда подтолкнул меня к Дезику?
Я привстал, вытащил из заднего кармана джинсов и вручил Фишеру рулончик плотно скрученных купюр, перетянутых аптечной резинкой.
– Двести призовых тысяч, которые пионеры дали за меня. Шеф намекнул, правда, что стою я дороже. Но нам сейчас пригодятся и эти двести. Все-таки я сходил на службу не зря.
Вилли Максович, надо признать, был справедливым командиром.
– Хм. – Он пожевал губами. – Действительно. Стало быть, и твой начальник – человек. Беру слова о нем обратно. Наш инструктор, Тихоныч, тоже был такой. В мелочах зверь зверем, но когда Мишаня Крамер, еще зеленый, приземлился на сосну и сильно поломался, Тихоныч пер его на себе семь километров по лесу – это с его-то грыжей… Короче, строгое дисциплинарное взыскание я отменяю. Хватит с тебя замечания за нарушение субординации. И одновременно выражаю благодарность за взятие ценного трофея. Я-то уже прикидывал, кого брать на абордаж, чтобы выехать за МКАД, но раз мы при деньгах, задача упрощается. Посиди-ка тут, в киоске, а я организую попутный транспорт до Улитина. С такими бабками мы поедем как короли…
Пока Фишер отсутствовал, я со скуки разглядывал в киоске картинки. Торговля прессой у Кругликова шла, как видно, не слишком бойко, и повсюду лежали кипы нераспроданных газет и журналов за последнюю неделю. Я редко обращаю внимание на глянец, но тут деваться было некуда. На обложках таблоидов преобладали портреты. Лидировал, понятно, президент Пронин: анфас, в профиль, в водолазном скафандре, в летном шлеме, на фоне аэропланов, цеппелинов, восходов и закатов. Я знал, что в Кремле работает большая команда художников-«пронистов», которая сопровождает президента повсюду. Потом их литографии официально утверждаются и рассылаются по СМИ, и за каждую картинку авторам через наше агентство капают проценты.
Второе место по количеству обложек обычно занимал – с большим отрывом от Пронина – премьер Михеев со всякими техническими прибамбасами в руках. Однако теперь его здорово потеснил наш новый друг – президент Польши Дудоня. Наверное, к его администрации тоже была приписана группа профессиональных «дудонистов», но, скорее всего, куда меньшая по численности, чем у нас. Поэтому на всех литографиях польский лидер выглядел одинаково: сверху – конфедератка, снизу – пиджак полувоенного покроя, а между ними – волевое лицо-циферблат с жесткими стрелками усов, которые всегда показывали без двадцати четыре.
Прочие персонажи встречались куда реже. Сверчков, например, мне не попался ни разу. Рыбин – всего однажды, на обложке «Воскресного вечера», в окружении матрешек и балалаек. Мэр Масянин для художника журнала «Точка зрения» гордо позировал в строительной каске на фоне парового бульдозера. На первой полосе «Военного ревю» министр обороны Олгой Жавдетович Хорхой высовывался из люка танка «Амрита» и отважно вглядывался в даль. Еженедельники «Время покажет» и «Место встречи» развлекали читателя идейно выдержанными политическими карикатурами: украинский президент Олесь Кривенко изображался тут в виде нищего, который побирается на ступеньках американского Конгресса, а английская премьерша Блинда Мейс – в виде сказочной Алисы, задумчиво кусающей шляпку мухомора цвета британского флага. Из соотечественников карикатуры удостоился только Андрей Наждачный на обложке «Жизненовостей». Голову оппозиционера художник приставил к телу разноцветного попугая лори, а сбоку подрисовал облачко с надписью заглавными буквами без знаков препинания: «ЛОЖЬ КЛЕВЕТА БЛЕФ ЧЕРНУХА». Я вспомнил, как полицаи Эдуардыч и Валера вчера безуспешно ловили австралийского какаду, и мысленно хихикнул…
– Иннокентий! С вещами на выход! – Дверь киоска приоткрылась, и снаружи просунулась рука Фишера. – Давай сюда чемодан, сам бери свой рюкзак и передислоцируйся в направлении норд-норд-вест. Проще говоря, держи курс на белую «газель». Вон, выгляни наружу. Видишь ее?
И я увидел. На брезентовом борту припаркованной неподалеку грузовой «газели» крупными буквами было выведено «Мягкая мебель. Доставка от производителя» и нарисован диван.
– Фабрика обслуживает ближнее Подмосковье, – объяснил мне Фишер. – Склад у них в двух кварталах отсюда. Я нашел фургон, который идет в Одинцово, и за небольшую мзду попросил для нас сделать небольшой крюк. Пустяки, дело житейское. Дуй к машине, а я запру киоск.
Я добрался до фургона, влез в кузов и обнаружил внутри такой же, как на картинке, огромный кожаный диван, обернутый в полиэтилен. Поверх него был наброшен клетчатый плед.
– Устроился? На вот сухой паек, похрусти. – В кузов заглянул Вилли Максович и протянул мне большой пакет чипсов. На голове Фишера теперь красовалась бейсболка с логотипом мебельной фабрики. – Я в кабину, там и посплю. Тебе тоже советую, дорога длинная. Попрошу водителя, чтобы он разбудил тебя за сотню метров до въезда в Улитино, где мы и встретимся. Сам я сойду раньше: надо кое-что проверить, а заодно укрыть вещи в надежном месте. Не попремся же мы в логово Сверчкова с вороном… Подай-ка мне сидор. – Старик взял мой рюкзак и перекинул через плечо. В клетке сердито завозился Корвус. Ему не нравилось путешествовать взаперти.
Машина тронулась. Спать мне поначалу не очень-то хотелось, однако диван, плед и легкая дорожная тряска сделали свое дело. Пока я хрустел, я бодрствовал, но едва покончил с чипсами, меня почти сразу же сморило. Таким образом весь долгий путь до Улитина уложился в два приключенческих сна, плавно переходящих один в другой. В первом мы с Фишером – оба в пробковых шлемах – прорубались сквозь первобытные джунгли, а во втором всё те же мы, но уже одетые бедуинами, вдвоем ехали по пустыне на верблюдах в поисках какого-то чудо-дерева с купюрами вместо листьев. И когда цель была близка, с неба раздался стук и я проснулся.
Фургон не двигался, а стучал водитель: пора, мол, выходить. Зевая, я выбрался и, когда «газель» умчалась, отошел к обочине, чтобы осмотреться по сторонам. В книжках я пропускаю описания природы, потому что они почти везде одинаковые. Если это поле, то ветер задумчиво шевелит тяжелые налитые колосья. Если река, то в воде, прозрачной до самого дна, весело проносится рыбья мелочь. Ну а если вокруг лес, то среди деревьев тоненько звенит комарье, а на клейких листочках блестят капли росы. Примерно так здесь и было. Окружающий лес с его листочками ничем не отличался от любого другого – хотя бы и в Бужарове. Реку я не видел, но, судя по плеску воды, текла она совсем рядом. Чего вблизи точно не было, так это полей с пшеницей: в окрестностях дачного поселка колосья, литые или нет, нафиг никому не нужны…
– Вот и я, деточка. Заждался?
Вилли Максович сменил черный плащ на синий джинсовый костюм. В руках старик держал большую корзину цветов – слишком ярких, чтобы быть настоящими.
– Корзину нести тебе, – сказал он. – Запомни, через КПП проходим в таком порядке: я налегке и следом ты с цветами. Они пластмассовые, но я их спрыснул духами, смотри не чихни.
– Зачем нам цветы? – Я принял корзину. Издали она пахла терпимо, но вблизи почти воняла. Примерно таким же был запах липовой «Шанели», которую я чуть не подарил Лине.
– Возлагать, конечно, – ответил Фишер. – Такая наша легенда. Пропуска у нас есть, но на входе спросят, куда и зачем мы направляемся, а мы не собираемся признаваться. Наша цель – пройти в поселок. Через час охрана сменится, и никто не станет проверять, почему мы возлагаем так долго. Ты, главное, помалкивай и делай серьезное лицо. Объяснением займусь я… Пошли!
Даже если бы Вилли Максович и не просил меня молчать, я бы все равно ненадолго онемел от неожиданности, когда на вопрос охранника: «Откуда? К кому?», старик степенно ответил: «Из областной библиотеки. К могиле братьев Гримм». Звучало это как обмен паролями, поскольку охранник, услышав необычный ответ, больше ни о чем не спрашивал и сразу же нас пропустил.
Я вытерпел пять минут, но когда ворота остались позади, дернул Фишера за рукав джинсовки:
– Вы имели в виду тех самых братьев? Сказочников, Якоба и Вильгельма? А я думал, они похоронены у себя на родине, в Германии.
– Иннокентий, все немного сложнее. – Старик взял у меня корзину и понес ее сам. – Лет двадцать назад, когда здесь еще не было элитного поселка, а была просто деревня Улитино с вкраплением нескольких дач, одна из них принадлежала депутату… я забыл фамилию, но она и не важна. Тем более он потом все равно утонул в Жуковке вместе с «мерседесом». Не смотри, что река с виду небольшая, глубина у нее восемь метров, а это почти трехэтажный дом…
– И при чем тут братья Гримм? – Я семенил за Фишером, не позволяя ему сойти с темы.
– Депутат однажды съездил в Европу, хотел прикупить для храма в Одинцове каких-нибудь святых костей – у нас тогда только-только пошла мода на мощи. Святых по доступной цене не нашел, зато приобрел на аукционе в Шенеберге сундучок – по местной легенде в нем и были настоящие останки знаменитых братьев. А на тамошнем кладбище Святого Матфея будто бы похоронены другие Гриммы, однофамильцы. Уж не знаю, сказали депутату правду или надули, но теперь у сказочников технически две могилы – одновременно в Шенеберге и в Улитине, куда он привез сундучок. И здесь могилу для братьев обустроили намного солиднее. Сейчас свернем на главную аллею, сам увидишь… Гляди! Скульптор Клыков делал памятник.
Огромные улитинские Якоб и Вильгельм почти ничем не отличались от Кирилла и Мефодия на Славянской площади в Москве – только вместо креста братья обнимали за талию девушку с толстой косой. Из-за огромной длины этой косы, издали похожей на сонную змею, я догадался, что скульптор Клыков, наверное, имел в виду Рапунцель – героиню одной из сказок…
– Помню день, когда памятник устанавливали. Вот тут, левее брата Якоба, – Фишер показал рукой, – трибуну сколотили, с гирляндами. А тут, правее брата Вильгельма, играл духовой оркестр. Еще был фейерверк, выступали Кио с Никулиным, а от мировой общественности была дивная тетушка, почти мне ровесница, – то ли из Норвегии, то ли из Финляндии, она еще писала смешные книги про карликовых бегемотов… Сейчас-то из Европы к нам уже почти не ездят. – Вилли Максович ностальгически вздохнул. – Наверное, кроме меня, очевидцев здесь не осталось. Деревенские перемерли или разъехались. Никто меня не узнает, и хорошо. А ведь в прошлом веке, когда я служил монтером на выезде, электричество в Одинцовском районе было моей заботой… Ты заметил лампочки подсветки над головами братьев? Сколько лет прошло, а на вид целехоньки. Эту иллюминацию, Иннокентий, монтировал лично я. Не знаю, включают ли ее теперь по будням. Как пойдем обратно, уже стемнеет. Вот и увидим, светятся или нет…
Тут Фишер посмотрел на часы и сразу нахмурился:
– Однако! Прав поэт, никогда не возвращайся в прежние места. Из-за воспоминаний я недопустимо размяк, ты меня не остановил, и мы выбились из графика. А в Москве рабочий день уже закончился. Скоро сюда понаедут из города, будет полно свидетелей. Поэтому поспешим. Сто метров по дороге, потом налево и направо. Дом номер один – в начале аллеи…
Не знаю, сколько всего резиденций у Владлена Сверчкова, но эта, в Улитине, выглядела аскетично: всего два этажа плюс мансарда. Вокруг дома, за полуметровым деревянным штакетником, зеленел палисадник. Казалось, здесь обитает не крупная федеральная акула, а муниципальная плотва, вроде начальника райотдела полиции или даже инспектора по налогам.
– Что-то скромненько, – удивился я. – Дома, которые в центре, смотрятся гораздо круче.
Мы разглядывали здание, скрываясь за толстыми стволами окрестных дубов. Фишер не хотел, чтобы у хозяина был шанс увидеть нас раньше времени через окно.
– Те, что в центре, это новострои, – снисходительно объяснил Вилли Максович. – Не ведись на туфту, деточка. Форса много, а фундаменты хлипкие и стены в один кирпич. А номер первый – из прошлой жизни, тогда строили надежней. Раньше тут жил, по-моему, племянник валютчика Рокотова, а после него теща замначальника Октябрьской железной дороги – я ей новую проводку в подвале делал. Этот Сверчков очень неглуп, раз не стал здесь ничего переделывать. Да и место козырное, самое лучшее в поселке. С трех сторон шумит дубрава, с четвертой – река. Можно из окна нырять в Жуковку. Правда, пока не советую, вода сегодня холодна для купания, уж поверь мне на слово… Однако мы с тобой опять точим лясы, а пора бы уже за работу.
Фишер сложил ладони биноклем и еще раз внимательно оглядел коттедж.
– Слабое место – левый фланг, – сообщил он. – Куст шиповника разросся и почти полностью закрывает второе от угла окно первого этажа. А напротив второго окна этажом выше – ветви дуба, и там сплошная листва. По всей вертикали образуется мертвая зона, наша задача – в нее вписаться. Я иду первым, ты строго за мной и не вздумай заниматься самодеятельностью.
Две минуты спустя Фишер уже стоял, спиной прижавшись к двери, а я подавал ему на вытянутых руках всю ту же цветочную корзину. Только теперь она была обвязана черной муаровой лентой и превратилась в подобие траурного венка. «Внезапный визит служащего похоронного бюро деморализует любого, – заранее объяснил мне старик. – Я звоню, говорю про венок, Сверчков пугается, и мы берем его врасплох. Срабатывает на 99 процентов».
Победил, однако, тот самый единственный процент. На звонок в доме не отреагировали вообще. И сколько бы потом мы ни трезвонили, ни стучали в дверь, ни барабанили в стекла, уже не таясь, никто не открыл. Едва ли Сверчков прятался от нас. За окнами было темно. Не мелькали тени, не колыхнулась ни одна занавеска. Из-за дверей не донеслось ни шорохов, ни скрипа половиц. Дом номер один был попросту безлюден. Пуст, как ореховая скорлупа.
Увертливый советник президента отбыл на сафари раньше срока, подумал я. Мы опоздали с визитом. И что теперь будет? Я вопросительно взглянул на Фишера. Фишер был безмятежен.
– Спокойно, Иннокентий, – сказал он. – Ты же знаешь: резервный план у нас есть всегда.
