Глава одиннадцатая. Небесное тело
С высоты Москва напоминала карту Москвы – только не плоскую и неподвижную, какая лежала сейчас в моем рюкзаке, а живую и выпуклую, похожую на шкурку видавшего виды ежика: местами она весело топорщилась небоскребами, а кое-где зияла унылыми проплешинами городских площадей. В предыдущий раз я поднимался в воздух два десятилетия назад, когда мне было только пять. Мои папа с мамой отчаялись достать в разгар сезона билеты на поезд «Москва – Сочи» и раскошелились на рейсовый цеппелин. Тогда я, правда, в окошко так и не выглянул. У нас были дешевые места в середине салона – ничего путного оттуда не увидишь…
– Трудно, наверное, управлять таким аппаратом, – с уважением сказал я Фишеру, отлипнув наконец от иллюминатора.
– Да фигня! – ухмыльнулся в ответ старик и постучал костяшками пальцев по приборной панели. – Ты бы тоже смог. Это все равно что на роликах кататься – раз освоил, то не разучишься никогда.
– И долго надо учиться?
– Кому как. В наше время базовый курс вождения был шестнадцать часов. Я их отпахал еще на «Леопольде Касторском», он же Эль-Зет 13. Умопомрачительная, доложу тебе, была бандура. Не воздушное судно, а огромный летающий сарай. И знаешь что самое смешное? За семьдесят лет конструкция принципиально не изменилась.
– Шутите? – Я с сомнением посмотрел на россыпь переключателей и целое созвездие мигающих огоньков.
– Зуб даю, чистая правда! – поклялся Вилли Максович. – Наворотов стало больше, но все это для цены и красоты. А так везде практически одно и то же: сверху газовый баллон, снизу гондола и пропеллер, двигатель работает на керосине, как примус. Есть зажигание и есть ключ зажигания. Вставил, повернул, мотор завелся. Вот, смотри, переключатель скоростей и спидометр. Хочешь быстрее – тумблер вправо, хочешь медленнее – влево. Видишь эти двойные рукоятки? Это рули высоты. Тянешь их на себя – поднимаемся, толкаешь от себя – опускаемся… Ну и все! Этих знаний тебе вполне хватит на полтора часа нашего полета.
– А почему так мало? – удивился я. – У нас керосин кончается?
– Керосина – хоть до Магадана, но перехватят нас раньше, – жизнерадостно сообщил мне Фишер. – Как только они очухаются, будет погоня. Пока у нас кое-какая фора: над городом не разрешено делать больше тридцати узлов, а мы сейчас выжимаем максимум. В общем, девяносто минут мы в безопасности. Ну то есть теоретически, если не случится какой-нибудь катастрофы. Вчера здесь, по-моему, была бурная вечеринка. О-о-о-очень бурная, я бы сказал. После таких вечеринок нельзя гарантировать ничего, в том числе и сохранность шпангоутов… Да шучу я, Иннокентий, шучу. – Вилли Максович подмигнул мне. – Они стальные. Даже во время аварии «Гутенберга», в тридцать седьмом, каркас почти не пострадал… в отличие от экипажа и всех пассажиров…
Не могу сказать, что слова старика меня сильно успокоили.
– На вид машина надежная. – Я оглядел рубку. Все вокруг, от пятнистого ковра на полу до матовых шаров-светильников под потолком, выглядело очень внушительно. Или, по крайней мере, очень дорого. – Вы ведь не случайно выбрали «Челси», да?
– Не дрейфь, Иннокентий, ситуация под контролем, – заверил меня Фишер. – Есть четыре причины, по которым я взял именно это судно. Во-первых, владелец с утра свалил в Лондон – значит, корабля он сразу не хватится. Во-вторых, сбивать нас не рискнут: даже в ПВО нет таких больных на голову, чтобы связываться с собственностью Абрамовича. Им же, если что, век не расплатиться за самую маленькую дырку. В-третьих, украсть «Челси» было проще простого. Зря они нагнали много охраны. Когда на узком пятачке ее столько, она сама себе мешает. Шесть амбалов – это подарок, вот с тремя такими же я бы наверняка быстро не управился. Ну и в-четвертых… Та-ак, прямо по курсу грозовое облако. Ничего страшного, мы обогнем слева, не задев даже по касательной…
– И что же «в-четвертых»? – не отставал я от старика.
– А в-четвертых…
Нас резко качнуло вбок, и я с трудом удержался на ногах.
– А в-четвертых, любопытный мой друг…
Дирижабль качнуло еще пару раз, но уже слабее.
– А в-четвертых, выбрать мне было не из чего… – с досадой пробормотал Фишер, налегая на рули высоты. – В ближайшем эллинге оказалось всего одно судно, это самое… Ну вот, поздравляю, ты меня отвлек. По твоей милости мы чуть не въехали в край грозового фронта. Теперь минут десять придется ползти на малой… В общем, если у тебя нет вопросов умных, пожалуйста, не доставай меня глупыми. Лучше ступай-ка поищи нам пожрать. В том холодильнике, который здесь рядом, шаром покати, даже колбасных обрезков не осталось. Может, хоть в пассажирском зале есть еще что-нибудь съедобное? Надеюсь, за вчерашний вечер тут не все подмели… И носителя с собой прихвати – он-то харч себе отыщет. У них, у пернатых, инстинкты на все случаи жизни…
Развязав рюкзак, я вытащил оттуда клетку. Не знаю, как там у нашего ворона со всеми прочими инстинктами, но слова «пожрать», «съедобное» и «харч» его, похоже, сильно взбодрили. От былого уныния не осталось и следа. Наш носитель вновь держался молодцом и с видом заправского взломщика деловито ковырялся клювом в защелке клетки. Это был откровенный намек: если мы сейчас же не выпустим его попастись, он освободит себя сам.
– Наглец, – одобрительно заметил Фишер, бросив короткий взгляд на ворона. – В нашей команде сигнальщик был, Ваня Критский по прозвищу Бык, у него нюх на еду был феноменальный. Я его всегда в авангард ставил. Он даже ленд-лизовскую американскую тушенку, которая и запаха-то никакого не имеет, чуял, представь, за тремя слоями бетона. Вот и этот носитель, думаю… Слушай, Иннокентий, а чего мы его все «носитель» да «носитель»? Он теперь член нашей команды, ему необходимо имя. Есть у тебя свежие идеи?
С идеями, тем более свежими, у меня сейчас было негусто.
– Может быть, Филя? – предложил я наобум. – Ну сокращенно от Филиппа. Раз уж у него внутри киркоровская фонограмма, дадим ему и киркоровское имя. По-моему, это будет логично.
– Отчего бы тогда не назвать его Ося – сокращенно от Иосифа? – ядовитейшим тоном поинтересовался Вилли Максович. – Это, согласись, тоже будет логично… Нет уж, деточка, давай идти другим путем. Будем танцевать не от содержимого, а от формы. Ты не помнишь случайно, как будет по-латински «ворон обыкновенный»?
– Корвус коракс, – без запинки отчеканил я. – Обижаете.
Всю латынь, связанную с носителями, каждый служащий ФИАП был обязан выучить, как таблицу умножения. В официальных бумагах, которые мы готовили для судов, названия птиц всегда приводятся и по-русски, и по международной классификации. Я знал, что в прошлом веке, когда музыкальная индустрия только-только зарождалась, процесс записи на родных носителях у нас поначалу называли коракопированием, а воронов-носителей с фонограммами – коракопиями. Но в народе умные красивые слова отчего-то не прижились и тихо канули в историю шоу-бизнеса.
– Отлично! С этой минуты у него есть не только имя, но даже и фамилия, – объявил Фишер. – Теперь можешь выпускать. Если он попробует смыться, найдем его через адресный стол.
Открыв клетку, я дал свободу нареченному К. Кораксу. Носитель осмотрелся по сторонам, вспрыгнул на панель управления и клюнул по-хозяйски одну из лампочек: не для того, чтобы разбить, а из принципа. Лампочка клюву не поддалась, и ворон, взмыв к потолку, вылетел в полуоткрытую дверь, ведущую в коридор, – изучать новые территории и искать пропитание. Я вышел вслед за птицей.
Первое же помещение, куда мы с вороном попали из полутемного коридора, оказалось плавательным бассейном. В центре зала, обитого зелеными – цвета малахита – пластиковыми панелями, сверкала и переливалась круглая прозрачная линза. Сперва мне почудилось, будто дна у бассейна нет вообще и вода каким-то невероятным образом парит в воздухе. Вскоре, однако, я догадался, что дно сделано из прочного оргстекла и пловцы, не выходя из воды, могут насладиться видом сверху. Ощущение, наверное, незабываемое, позавидовал я. Ты ныряешь над Москвой и плывешь среди облаков, а под тобой проносятся стаи птиц…
От искушения попользоваться краденым бассейном меня, однако, быстро избавили запах и, главное, вид воды. Сменить ее после вчерашнего, похоже, не успели. В просветах между облаками весело проплывали смятые бумажные стаканчики, одноразовые тарелки, пробки, испачканные салфетки, увядшие цветы, куриные кости, ореховая скорлупа и прочая послебанкетная дрянь.
Ну и свинтусы! Я поспешил отступить подальше от края летучей помойки, зато носителю было чем поживиться. Словно альбатрос над морем, ворон несколько раз пронесся над бассейном, на лету выхватывая из воды то огрызок яблока, то половинку апельсина, то почти ненадкусанный бутерброд с красной икрой. Впрочем, здешние запасы объедков, годных к употреблению, истощились довольно быстро. На четвертом заходе Корвус подхватил только сморщенную банановую кожуру, а пятый уже не принес ему ничего, кроме разочарования. Оскорбленно каркнув, носитель сделал над бассейном прощальный круг позора и вылетел в коридор.
Я последовал за вороном. Лишь теперь мне стало ясно, отчего в коридоре царит полумрак: из полудюжины шаров-светильников уцелело всего два. Прочие же вывели из строя разнообразными и затейливыми способами. Один шар, к примеру, был поражен сильным ударом вилки, другой напрочь выпал из своего электрогнезда и горестно удавился на одном проводе, а от ближайшего ко мне шара какой-то садист-затейник аккуратно отбил верхнюю половину и на место лампы приладил зазубренное бутылочное горлышко. Хорошо же вчера погуляли, про себя вздохнул я, с размахом, изобретательно. Надеюсь, до стальных шпангоутов они все-таки не добрались.
Пока я изучал светильники и прикидывал убытки Абрамовича, ворон деловито обследовал коридор вдоль, затем поперек, а под конец еще и по диагонали. Вернувшись, он взгромоздился мне на плечо и дружелюбно потыкал клювом в ухо. Похоже, это было предложением разделить обязанности: я как командир начну открывать все двери подряд, а он уж, так и быть, готов поработать моей воздушной разведкой, летучей штурмовой группой и интендантской ротой.
– Ладно, гражданин Коракс, – сказал я, – предложение принято. Но чур не сбегать с передовой, как только набьешь едой желудок.
В ответ носитель издал громкий кашляющий звук, похожий на хриплый пиратский смех. Что на языке воронов, должно быть, означало: издеваешься, начальник? Где ты видишь настоящую еду?
Первая из приоткрытых мною дверей вела не в комнату, а в шкаф, до краев наполненный разнокалиберным тряпьем – зимним и летним, современным и древним. На меня тотчас же надвинулись сплоченные ряды каких-то песцовых шуб и горностаевых мантий вперемешку со связками крокодиловых смокингов и штабелями леопардовых пляжных бикини. Не будь этот секонд-хэнд от-кутюр плотно утрамбован в своих гнездах, миллиардерский гардероб мог бы вывалиться наружу, придавить меня к стене и раскатать в лепешку. А так я отделался пятисекундным приступом клаустрофобии. Моему спутнику повезло куда меньше. Как истинный разведчик, ворон сумел закопаться в узенькую щель между Версаче и Лагерфельдом, но вскоре откопался обратно – взъерошенный, злой, весь пропахший нафталином и, главное, без единой съедобной крошки в клюве.
Мы двинулись дальше по коридору. За соседней дверью обнаружилось книгохранилище. В этой комнате было намного просторнее, чем в платяном шкафу, но еще скучнее, чем среди одежды.
Подбор литературы меня озадачил. Я-то ожидал увидеть на полках у знаменитого богатея золотые россыпи невероятных книжных изысков – вроде «марвеловского» нумерованного эксклюзива «Леди-танк» с автографами Стэна ли и Джеймса О’Барра или хотя бы тома первого издания «Алисы» с гравюрами Тэниэла. Однако все то, что до краев заполняло высокие дубовые стеллажи, вовсе не было рассчитано на библиофилов или даже простых любителей чтения. В летучей резиденции владельца «Челси» почему-то нашлось место только для годовых подшивок глянцевых журнальчиков и собрания узкоспециальной литературы по углеводородам – отчего комната, куда мы с вороном угодили, была похожа на странноватый гибрид научной библиотеки какого-нибудь нефтегазового НИИ и дамской парикмахерской. Интересно было бы поглядеть на домашние книгохранилища наших вождей, подумал я. У президента Пронина стеллажи, должно быть, уставлены золотыми переплетами подарочных изданий мемуаров всяких исторических личностей, по рангу не ниже Наполеона и Тамерлана. Премьер Михеев, подозреваю, хранит у себя каталоги новинок – обуви и техники. У Рыбина, советника президента по безопасности от Запада, наверное, на полках стоят сотни различных изданий «Домостроя». Единственный, кого я еще более-менее могу представить в окружении нормальных книг – классики, современных романов, триллеров и так далее, – это другой президентский советник, Сверчков. Да и у него, чувствую, не нашлось бы дома продвинутых комиксов: ни отечественных, ни переводных…
Тем временем мой пернатый компаньон не меньше, чем я, был разочарован скудостью ассортимента библиотеки хозяина дирижабля. После тщательного осмотра помещения ворон вернулся ко мне с единственным трофеем: высохшим селедочным хвостом, который был кем-то использован вместо закладки в журнале «Космополитен».
– Не переживай раньше времени, – утешил я ворона. – Наши шансы растут. Когда что-то ищешь, все необходимое обычно находится в самой последней коробке и на самой верхней полке.
К. Коракс чувствительно клюнул меня в шею. Думаю, он намекал, чтобы я не болтал, а действовал: в самом конце коридора оставалась последняя, еще не открытая мною дверь. Я распахнул ее, сделал шажок вперед и попал именно туда, куда стремился с самого начала экскурсии, – в банкетный зал.
Наконец-то! Передо мной открылась дивная картина, радующая глаз. Вот черно-красно-серебряная барная стойка от стены до стены. Рядом – блистающий никелем встроенный холодильник. Тут же неподалеку – шеренга стоячих и висячих шкафчиков, расписанных под палех, под Кустодиева, под Дейнеку и под Энди Ворхола. А в центре зала – дюжина столов, покрытых широченными гобеленами вместо скатертей, и три десятка кресел вполне музейного вида.
Особый уголок был отведен эстраде: ведь без живой музыки самый крутой банкетище не более чем групповая пьянка, а с лабухами – уже культурное мероприятие. К крышке клавесина прилип ломтик карбоната, в пюпитре альта застряла полуобгрызенная куриная ножка. Сдается мне, вчера тут наяривали не Моцарта и не Гайдна.
Носитель возбужденно каркнул, обретя подлинный рай, и прямо с моего плеча воспарил над столами. Здесь-то ему будет настоящее раздолье! Старик Фишер украл дирижабль в тот малый промежуток времени, когда шумная вечеринка закончилась, а влажная уборка не началась. Ни веник-совок, ни губка-щетка-тряпка пока не стерли следов вчерашнего разгула. Повсюду еще громоздились тарелки с остатками горячих блюд, подносики с недоеденными холодными закусками, бокалы с недопитыми коктейлями и вазочки, в которых среди фантиков попадались обломки шоколадных конфет. Нашему ворону по случаю достался роскошный трофей – целая Вселенная в момент, когда она замерла на полпути между бардаком и порядком.
– Лови удачу, друг пернатый, – посоветовал я ему. – Все, до чего сейчас дотянешься клювом, будет твоим по праву победителя.
Ворон заметался по залу, не зная, чем ему заняться первым делом: то ли поскорей проложить штольню в горе мясного рулета, то ли погрузиться с головой, как в омут, в любой из десятков здешних салатов – с отпечатками лиц и без. Я же тем временем обследовал расписные шкафчики над баром, затем холодильник и убедился в скудности моего урожая. Почти все запасы успели оприходовать до меня. Мне достались только пачка иранского печенья, банка болгарского варенья, тюбик французской горчицы и перемороженные крабовые палочки (made in Anchorage, Alaska, USA) – до того твердые, что ими можно было запросто стучать на барабане.
Этими крохами особо не позавтракаешь, даже червячка не заморишь, опечалился я. Тем более если учесть неслабый аппетит Вилли Максовича. Будь мы птицами, проблем бы у нас не было, но люди, в отличие от воронов, все же не питаются объедками. Придется мне взять корзинку и хорошенько пошарить под столами – насобирать хотя бы фруктов. Они-то обычно всегда остаются внизу, их надо только не лениться искать. Как показывает скромный опыт Кеши Ломова, к концу любого банкета народ тяжел и малоподвижен, наклоняться ему западло. Что с воза упало, то и будет мое.
Я отодвинул в сторону ближайшую ко мне скатерть-гобелен с пасторальным пейзажем, присел на корточки и вытащил из-под стола нетронутую гроздь бананов. Это уже кое-что. Вдохновившись быстрым везением, я продолжил раскопки под соседней самобранкой – с рыцарями и средневековым замком. И опять удача: три яблока плюс нетронутая упаковка томатного сока. Новая находка легла ко мне в корзинку, а я, все так же на корточках, переместился к следующему гобелену – натюрморту с горшком и парой подсолнухов.
И обнаружил под натюрмортом лежащее тело.
Ой мамочки! Поспешно отпрянув, я чуть не треснулся затылком о столешницу. На покойнике были огненно-рыжий патлатый парик, красный накладной нос, кургузый канареечный пиджачок, зеленые штаны в черную полоску и длинные веселые башмаки с фиолетовыми помпонами. О том, что клоун умер, а не просто прилег отдохнуть, я догадался по его неестественной позе. В таком скрюченном виде живой человек не продержался бы и десяти секунд…
– …Ну чего ты разнюнился? Заладил, понимаешь, одно и то же: «мертвец, мертвец»! Ты кто, мужик или беременная гимназистка?
Новость о найденном мною трупе Фишер встретил с обидным равнодушием. По-моему, его намного больше огорчила моя хиленькая продовольственная корзинка. Не выпуская штурвала, старик одной свободной рукой ухитрился одновременно вскрыть банку варенья и освободить от целлофановой обертки одну из смерзшихся крабовых палок. Ее он обмакнул в самую гущу варенья, вынул, задумчиво похрустел тем, что у него получилось, и сообщил мне:
– А ничего, интересный вкус. Смахивает на мороженое… Деточка, умоляю, не надо так таращить глаза, это даже в твоем нежном возрасте вредно для зрения. Лучше вот возьми и скушай печенье.
– Но, Вилли Максович… – Я все еще не мог прийти в себя.
– А-а-а-атставить нытье! – железным голосом окоротил меня Фишер. – Помни, на войне как на войне. Поле боя не детская площадка. Мне, если ты еще не забыл, с утра пришлось кое-кого спасать, и быстро. У меня не было времени обыскивать дирижабль и проверять, остались на борту чьи-нибудь трупы или нет…
Мое лицо, наверное, выглядело таким разнесчастным, что старый разведчик добавил после паузы, уже более мягким тоном:
– Иннокентий, я тут ни при чем, слово чести. Пока ты не прискакал с дикими воплями, я знать не знал про твоего мертвого клоуна. Да и охранников эллинга я, кстати, отоварил вполсилы, без членовредительства. Им даже больничный не понадобится: два-три пустяковых вывиха, два-три зуба, а в остальном – неглубокие царапины, синяки и шишки… Эй, парень, ну почему ты такой бледный? Недолюбливаешь мертвецов, что ли?
Я удрученно кивнул. Сама мысль о полете в компании с покойником пробирала до дрожи. Мертвых я и впрямь побаиваюсь, а тут еще как назло братья Бестужевы нагрузили меня по уши своей цирковой мистикой. Скоропостижная смерть клоуна – как и кончина бегемота – в цирке считается очень плохой приметой. «Клоуны и при жизни бывают мстительны, – объяснял мне Эрик, – но уж когда коверный откинется раньше срока, будь готов к неприятностям. А если, боже упаси, беда случится на гастролях или в пути, это вообще полный армагеддон: туши свет, запасайся памперсами и молись».
Чтобы старик не высмеял меня, я не стал пересказывать ему все эти мрачные байки Цветного бульвара, а только жалобно завздыхал.
– Успокойся, я тебе помогу. – Левой рукой Фишер дотянулся до меня и похлопал по плечу. – Ты, конечно, зря психуешь из-за жмурика, но хорошо-хорошо, не трусь, избавимся от тела еще в полете… Крематория на борту случайно нет? Точно? Ты проверил? Что, и в кухне тоже? Ладно, не дергайся, я просто рассуждаю вслух. Есть и другие варианты. Пододвинь мне вон ту карту города, и вот эту линейку туда же подтолкни, поближе к центру…
Заполучив план Москвы, Вилли Максович, бросил на него быстрый взгляд и локтем прижал линейку куда-то к Дмитровскому шоссе.
– Где бы нам его скинуть по-тихому? – забормотал он себе под нос. – Где бы найти местечко поукромней?.. Та-ак… Химкинский лес нам не по пути, Битцевский парк – далековато, Москва-реку в хорошем тихом месте мы перелетели, возвращаться нет смысла… О! Давай-ка я попробую взять градусов на пять севернее и зависнуть над Останкинской Ямой. Глазомер у тебя хороший?
На глазомер я не жалуюсь, но старый разведчик упустил из виду одну важную деталь: с некоторых пор самая глубокая расщелина столицы уже не пустует. При нынешнем мэре в эту прорву закачали уйму средств из муниципального бюджета, набурили пещер под офисы, обустроили, обставили, проложили коммуникации, обогрели, снабдили лифтами и превратили бывшую Яму в деловой небоскреб навыворот. А как же иначе? Теперь в Москве даже дырки обязаны приносить доход. Представляю, как на тех, кто решил оторваться в модном останкинском кабаке «Седьмой круг ада» (350 метров ниже уровня моря), сваливается мертвый клоун. Это будет катастрофа.
Я молча замотал головой, и по моим жестам и мимике Фишер догадался, что его красивая идея меня не слишком увлекла.
– Какой ты все же капризный, Иннокентий, – попенял он мне. – Терпеть на борту жмурика ты не хочешь, выбрасывать его за борт тоже не хочешь. Ты, наверное, в детстве так же мучил родителей: ах, манную кашу я не буду, дайте марципанов! А мы, дети голодных лет, рады были грызть макуху, то есть жмых, и о манной каше могли лишь мечтать… Хотя она, между нами говоря, действительно гадость. Я сам ее не переношу. Вообще не понимаю, как нормальные люди едят ее и не давятся? Там же комочки! Еда ведь не просто калории…
После этих слов старик покосился на мою полупустую корзинку, ненадолго задумался о чем-то и внезапно объявил мне:
– Все! Пора тебе, деточка, принимать вахту. Бери штурвал и смени меня минут на двадцать. Ничего особенного делать не надо, главное – следи за стрелкой альтиметра. Не сечешь? Показываю. Смотри, чтобы во-о-он та узкая фиговина не очень отходила от той длинной хреновины, а если отойдет, подкрути вот эту круглую штукенцию… Теперь ясно? Умничка. Значит, ты пока порули, а я прогуляюсь в банкетный зал, найду нормальный продпаек. При таких ничтожных запасах, что ты нам добыл, мы через десять минут с голоду околеем… Заодно взгляну на твоего клоуна-покойника. Может, соображу на месте, как с ним обойтись половчее…
Управлять дирижаблем и впрямь оказалось легко. Во всяком случае, за те четверть часа, пока Фишер отсутствовал, узкая фиговина не отклонялась от длинной хреновины – а потому я не превратил «Челси» в воздушный «Титаник» и был горд своими успехами. Мы шли прежним курсом. Москва в иллюминаторе расстилалась подо мной, творожные сгустки облаков то обступали нас, то рассеивались, и я даже сумел отвлечься от навязчивых мыслей о мертвеце. Впрочем, ненадолго: вскоре Вилли Максович напомнил мне о моей находке.
Старик появился в рубке, нагруженный туго набитым мешком, но если бы только мешком! На левом плече Фишера гордо восседал наш К. Коракс, а через правое – представьте мой ужас – было переброшено тело клоуна. Мысленно я застонал. Морг, который я пытался выкорчевать из памяти, сам без приглашения заявился в гости. Спасибо еще ворон, проявляя тактичность, на труп не заглядывался, клюва не точил. Хотя, скорее всего, носитель был просто слишком сыт для того, чтобы интересоваться покойниками…
Фишер сгрузил тело на пол в углу пилотской кабины и турнул меня с пилотского кресла. Забрав себе руль, он укоризненно прогудел:
– Стыдись, Иннокентий! Ты сообщил непроверенные сведения. А знаешь, как это в разведке называется? Дезинформация. Деза! И пожалуйста, не криви мордочку. Я не придираюсь, факты налицо. Прежде всего, он не клоун. Разве тебе трудно было залезть к нему в карман и найти документы? Я залез и нашел. Вот паспорт с московской пропиской, вот служебное удостоверение. Видишь, его зовут не Бим, не Бом, не Олег Попов, а Аким Степанович Каретников, и он не из цирка, а из газеты «Новый Коммерсант». Ты же следишь за прессой, сам говорил. Не знаешь такого журналиста?
Вздрогнув, я подумал о роковых превратностях судьбы. Еще вчера я читал в «НК» бодрую и едкую статью о Рыбине, и вот уже автор статьи лежит в метре от меня – тихий, мертвый, с чужим красным носом.
– Знаю, – мрачно ответил я. То, что клоун оказался ненастоящим, ничуть меня не успокоило. Для кого-то смерть репортера тоже, наверное, плохая примета. Может, еще и похуже, чем смерть клоуна. – Пишет про политику и про разное… В смысле писал… Не пойму, чем он здесь занимался, в этом цирковом прикиде?
– А что еще он может делать на подобном объекте? – в свою очередь удивился Вилли Максович. – Только одно, без вариантов, – собирать информацию. Журналисты – те же разведчики, просто работают они не на Центр, а на карман, и выучка у них несерьезная. Ни тебе стрелковой подготовки, ни основ рукопашного боя, ни актерских курсов. Потому они так легко прокалываются…
– Думаете, его тут разоблачили и… того? – сообразил я.
– Ничего такого я не думаю. – Фишер покачал головой. – Ты, деточка, чересчур торопишься и делаешь поспешные выводы. А поскольку ты впечатлительный, тебе вечно мерещатся страшилки… Смотри и учись! Маленькое чудо. – Вилли Максович взял линейку, прицелился и точным броском угодил клоуну прямо в накладной нос.
Не успел я ахнуть от такого неуважения к покойнику, как красный клоунский нос внезапно задвигался. Вместе с фальшивым клоуном.
– М-м-м-м… – замычал покойник, приоткрыв один глаз. – Ну чего вы… опять?.. Видите же… я отдыхаю…
– Заткнись, четвертая власть, – беззлобно произнес Фишер, а мне сказал с укором: – Хреновый, Иннокентий, из тебя следопыт. Пьяного с мертвым перепутал. Еще одна деза, покрупнее первой. А если бы я выкинул его, не проверив?.. Ладно, не страдай, я бы все равно сперва пощупал пульс. Да и в конце концов лопухнулся ты не сильно: тут люди и поопытнее тебя могли облажаться. В этой фазе внешние приметы похожи, если не особо принюхиваться…
Несколько секунд я переживал невероятное, ни с чем не сравнимое облегчение. Я был счастлив, что так ошибся – пускай и выставив себя придурком. В душе моей радостно пели птицы – даже те, которых Создатель не наградил ни голосом, ни слухом. Но едва первая эйфория улетучилась, как газ из открытой шипучки, а я снова стал чуть-чуть соображать, до меня дошло, что нетрезвый Каретников, пожалуй, страннее, чем мертвый. Из всех его газетных текстов, мною читанных, ну никак не выходило, будто их автор – алкоголик.
– Зачем же он так набрался? – с недоумением спросил я.
– Издержки профессии, – объяснил Фишер. – Хочешь общаться – жертвуй здоровьем. Такое бывает у Дедов Морозов и, само собой, у разведчиков. Помнишь, я рассказывал тебе про Леньку Велюрова? Он же не с бухты-барахты стал запойным, а пристрастился к этому делу перед финской, когда служил в штабе Маннергейма. Ленька по легенде изображал чистокровного чухонца. Изображал, изображал и доизображался. Слишком хорошо вжился в образ. Северные народы слабы на спиртное, это как-то с внутренней химией связано…
– Свя… за… чего? – Каретников вновь открыл один глаз, но уже другой, окинул мутным взором пилотскую рубку, нас с Фишером, задержал взгляд на вороне и пробурчал: – И вы тоже… туда же?.. ловить?.. Гы… Ну даете… Он и вас… подписал на это дело?..
– На какое еще дело? Кто подписал? – в пьяном лепете мне почудился какой-то важный смысл, но я пока не мог его уловить.
– Известно кто… ик… ик… – забулькал несостоявшийся труп. – Он самый, один такой… у нас… Главный наш дрррр…
– Дрррр-овосек? – Я попытался договорить слово за него.
– Неее… не овосек! – заупрямился Каретников. – Ты чего, он натурал… Жинник! Дрррр… уж… жинник. Старший, значит, пи… пионер… вожатый… Из Пионерской, значит, дру… шины… жины… дружины. Пэ-Дэ… Ну феня же… ой нет, зачем нам феня?.. Нет! Фе-дя… Утро…
– Утро? – переспросил я. – То есть время суток?
– Да не утро, а утро… – простонал фальшивый клоун. – Ты дослушай… утро… хин! Вот! Утро… хин! Фамилие у Феди такое… Оно всех на уши поставило… включая бомонд… Найдите, грит, какого-то ва-а-ажного во-о-орона, прям свербит у него… А чего ва-а-жного в нем, не выдает, сопляк… Но награда при… кольная… да… Тик-так… тик… ик…
– Награда? – Передо мной замаячила слабая тень догадки.
– Ик… так… смешная… Тик… Брегет его… Этот, с ридким ренг… То есть редким ринг… тоном… Федя им всех задолбал. «Взве-е-е-ейтесь орла-а-а-ами, сти-и-и-льные но-о-о-о-очи…» Древний хитяра, да-а. Теперь, есссно, шиш его в часах найдешь, уникум… уник… кум… хрррр… – Каретников коротко всхрапнул и, видимо, исчерпав последние силы, опять отрубился.
А меня словно обожгло воспоминаниями. Ох я тупица! Ну как меня угораздило забыть такое? Когда я был маленький и мы ездили на природу, эту песенку напевала мама, а отец ворчал, что слова «всегда будь готов» дурацкие. Именно ту мелодию я слышал вчера при обстоятельствах, какие вспоминать лишний раз неохота. Кому же понравится, когда привязывают к креслу и лупят по лицу?
– Извини, Иннокентий, – деликатно осведомился старик Фишер. – Я отстал от жизни. Ты не просветишь меня, что такое Пионерская дружина и кто такие пионервожатые? Насколько я понял, сегодня эти слова означают не совсем то, что было в годы моего отрочества.
– Совсем не то, Вилли Максович, – ответил я.
