Глава десятая. Пароходик Вилли
Разбудило меня, оказывается, громкое металлическое клацанье. Это мой гость, сидя у стола, сердито скрежетал зубными коронками. На столе перед собой он разложил по порядку все выпуски «Фишера», с самого первого по двадцатый, и теперь сосредоточенно делал какие-то пометки огрызком карандаша на бумажном клочке.
– Доброе утро, – сонно пробормотал я. – А чего вы там пишете?
– Так, кое-что фиксирую на память, – нехорошим голосом ответил Фишер. – Никогда раньше не интересовался комиксами, а зря. Надо вспомнить всех поименно, кто их делал, – издателей, редакторов, текстовиков, художников. А там уж попозже я решу, кому из них первым отрывать голову… Иннокентий, скажи мне, ты правда всё это в детстве читал? И ты верил, что я выкрал Скорцени и спас конференцию в Тегеране? И при этом каждые пять минут трепался о любви к Родине? Ну не гады? Не-ет, они за все расплатятся…
От этих слов я проснулся окончательно и живо, в деталях, представил себе, как высокий мститель в черном плаще бурей врывается в офис «Русского Марвела», сея вокруг смерть и разрушения. И – очень-очень осторожно – предложил старику:
– Может, не стоит сразу отрывать головы? Есть, в конце концов, более цивилизованные способы мщения. Пусть они лучше расплатятся деньгами. Вы же пострадавшая сторона, отсудите у них без проблем кучу бабок. Хотите – я сам помогу с иском, у нашей инспекции большая практика… Ох, ешкин кот! Мое служебное удостоверение!
– А что с ним? – насторожился Фишер. – Ты его где-то потерял?
– Хуже. – Я покачал головой. – Его вчера унес этот, главный, ну начальник у Горна и остальных, которые были в масках. Теперь придется оформлять документы заново, а это такой геморрой…
– Погоди-погоди! – Вилли Максович одним движением отшвырнул комиксы, схватил меня за руку и рывком поднял с дивана. – Ты хочешь сказать, что они знают, как тебя зовут и где ты служишь? И ты мне только сейчас об этом говоришь? Так беззаботно?
– А чего дергаться? – удивился я. – Пусть даже знают, и что с того? Они же не явятся запросто ко мне на службу. А если наберутся наглости и явятся, их оттуда выпрут в три секунды. Мы – не склад утильсырья, мы – федеральное ведомство. Никто в здравом уме не станет давать мой адрес черт знает кому.
– Иннокентий, ты бестолочь! – припечатал старик. – Я ведь тебе вчера ясно сказал: они, скорее всего, не простые гопники. Что, по-твоему, это значит? Да то, что у них какая-то высокая крыша – даже повыше, чем полицейская. Если б ты знал, сколько в нашей стране бумаги – картотек, каталогов, списков, папок! Твой адрес есть и там и сям, и добыть его, при известной сноровке, – плевое дело. Штанов не успеешь надеть, как за тобой придут…
– И что мне, по-вашему, теперь делать?
Кажется, старик добился своего: я слегка занервничал. К Фишеру же, наоборот, вернулся вчерашний боевой настрой. Он по-молодецки расправил плечи, встряхнулся и даже как будто разом скинул десяток лет. Словно близкая опасность повернула в нем ключик и подкрутила стальную пружинку. Точь-в-точь как у заводного пароходика из моего детства. Всякий раз, когда я запускал его в ванне, он целеустремленно мчался от стенки к стенке прямым и верным курсом. И даже когда переворачивался, двигался все равно.
– Что тебе делать? Слушать меня! – Вилли Максович глянул на свой хронометр, потом на мой будильник. – Та-ак, сколько у нас еще времени? Мы оставили тех троих в десять тридцать вечера. На то, чтобы они полностью очухались, распутались и вернулись к себе, дадим часа четыре. Еще часа два накинем на неразбериху и раздолбайство – без них у нас ничего не обходится. Их главный будет на них орать, искать крайних, а это тоже займет время. Пока они там рассчитаются на первый-второй, пока соберут сведения, пока приедут сюда… В общем, у тебя есть в запасе часа два, а потом надо отсюда валить и залегать на дно… Эй, я к тебе обращаюсь! Иннокентий, ты меня слышишь?
Фишер хлопнул в ладоши прямо перед моим носом. Я отшатнулся.
– Слава те господи! А то я уж боялся, что ты от переживаний впал в ступор. Ты кататонией не страдаешь, нет? И в семье не страдал никто? Вот и чудненько. Стать бессловесным бревном – это хуже смерти. Когда меня при Брежневе гноили в дурке, у нас в палате лежал один такой, бывший дирижер оркестра. Так вот он страдал непереносимостью Лакримозы. Услышит случайно хоть несколько тактов Реквиема Моцарта или, на худой конец, Верди – и всё, цепенеет в любой позе, пока ему кто-нибудь, по доброте душевной, не насвистит в ухо «Ландыши». И вот однажды во время посещений… Хотя ладно, об этом расскажу тебе попозже. А пока, Иннокентий, не стой столбом, давай шевелись, крутись. И заодно думай о том, где тебе отсидеться. Помни: на дачу нельзя, к родным и к близким друзьям тоже, к даме сердца тем более… На работе о ней не знают, нет? Уже плюс, но лучше не рисковать. У тебя есть запасные убежища? Ты хоть раз в жизни по-настоящему скрывался?
Я неуверенно пожал плечами: последний раз я скрывался от нашего физрука, который хотел выковать из меня защитника чести школы. А я был уверен, что нельзя защитить то, чего нет.
– Ты как представляешь себе переход на нелегальное положение? Стоп! Замри! Комиксы не в счет! Ну, теперь отвечай!
– Вообще никак не представляю, – сознался я.
Мои познания на эту тему и впрямь ограничивались комиксами. Но они сейчас вряд ли бы мне помогли. У того же Штирлица в каждом городе была конспиративная квартира и свои люди на голубятне.
– Младенец! – фыркнул старик. – Он не представляет! Ему двадцать пять, и он не позаботился об отходе. Иннокентий, ты намекаешь, что из твоей квартиры нет прямого выхода на чердак? У тебя же последний этаж – это ведь такой стратегический плюс… Что, и веревочной лестницы в шкафу у тебя нет? И парашюта на антресолях? И паспорта на чужое имя? Правда нет? Жуть! Что за поколение? Более беспечной молодежи мне в жизни не встречалось!
Я покаянно вздохнул, и это подействовало: Фишер смягчился.
– Ладно, не дрейфь, – утешил он меня. – У меня бывало и похуже. Помню, в лесу под Смоленском, когда я лежал со сломанной ногой и гранатой без запала… Короче, тебе подфартило: дедушка Вилли плохого не посоветует… Та-ак, прикинем диспозицию… Это еще что? У тебя все окна в квартире выходят во двор? И нет ни одного, которое на улицу?
– Все – во двор, – доложил я. – Улицу можно видеть только из окна, которое в подъезде, где у нас лестни…
Старик, не дослушав, выскочил за дверь. С лестничной площадки до меня донеслось: «Дурацкая планировка! Кто так строит?» Двадцать секунд спустя Фишер вернулся обратно и торжественно возвестил:
– Тебе опять везет, поздравляю. Наружки возле дома я не вижу, а раз я не вижу, стало быть, ее и нет. Значит, тебя еще не вычислили, но это, сам понимаешь, вопрос времени… Ну что ты застыл, как зимняя муха? Ты уже давно должен собирать вещи… Эй, куда тебя понесло? Зачем тебе такая идиотская сумка? Выкинь ее, она тебе свяжет руки. Рюкзак в этом доме есть?
Я притащил из кладовки два рюкзака – свой и отцовский. Мой был сразу забракован («невместительный! пижонский! вообще не рюкзак, а говно!»), а старый папин, с которым мой покойный родитель когда-то ходил в турпоходы, Фишеру внезапно приглянулся.
– Настоящий армейский сидор, – сдержанно похвалил он, – брезент и кожа, сейчас таких не выпускают. Выглядит неказисто, зато вес держит и лямки не оторвутся. Складывай только самое необходимое: деньги, документы, смену белья, продукты… Вижу, ты уже нацелился со мной спорить? Что тебе не так?
– Насчет продуктов… – Я замялся. – Мы с вами их вчера…
– Ты хочешь сказать, что неприкосновенный запас вчера тоже закончился? И нет резерва на самый крайний случай? Эх! Деточка, для человека твоей комплекции ты на удивление много лопаешь… Молчать! Не смотреть на меня так! И не сметь пререкаться! Что дозволено ветерану, не дозволено молодняку, закон природы… Да, чуть не забыл: о живой природе. С ней надо расстаться. Когда человек в бегах, он заботится только о себе. Улавливаешь мысль?
Я еще не понимал, куда он клонит.
– Пора избавиться от домашних птиц, – объяснил старик. – Скворцов, раз они знают карту, отошли своей девушке – она ведь добрая и отзывчивая? Она не станет морить их голодом тебе назло? А твой вещдок, этого ворона, выпусти на свободу. Не откладывай на потом… Ну чего ты насупился? Служба, понимаю, но сейчас тебе не до авторских прав на «ой-мама-Шикотан-Шикотан»… Давай тащи сюда носителя. Покорми его пирожком на дорожку, скажи «До свидания!» – и пусть летит на все четыре стороны…
Моя надежда уберечь от Фишера тайну ворона испарилась.
– Нельзя его отпускать, – пробормотал я, – это не из-за моей службы. Он, Вилли Максович, стоит сумасшедших денег…
– Не пори чушь! – отмахнулся старик. – Никакая птица такого калибра не может стоить сумасшедших денег. Если, конечно, она не проглотила голубой карбункул. Или… А ну постой! Смотреть на меня, не моргая! Ты вчера говорил, что на этом носителе записан твой контрафактный болгарин… Ты что, мне вчера соврал? Ты – мне – врал?!.
Не успел я опомниться, как уже стукнулся затылком о потолок: это Фишер, обеими руками ухватив меня за ворот, резко приподнял над головой и плотно вжал в стенку. Я затрепыхался, но не сдвинулся ни на сантиметр – словно меня придавило деревом.
– Не совсем… – задушенно пробулькал я из-под потолка. – Там взаправду он… новый альбом Киркорова… то есть он сверху…
– Сверху, говоришь? И что под ним? А? Чего я не знаю?
– Там еще… старая запись… Но пообещайте… что не убьете…
– Кого не убью? Тебя, деточка? А есть за что?
– Не меня… Птицу…
– Птицу? – В глазах Фишера мелькнула искра удивления. Он ослабил хватку, позволив мне сползти на пол, а затем поднял меня на ноги. – Иннокентий, ты в своем уме? Какого рожна мне гробить старого ворона? Что в нем такого ужасного?.. Ла-а-адно, не трону я его, слово дедушки Вилли. А теперь выкладывай все начистоту!..
Отдуваться одному за чужую фонограмму мне не хотелось. Я принес клетку с носителем и поставил ее на письменный стол.
– Пусть он вам сам и выкладывает, – буркнул я. После чего потеребил расческой прутья и сказал: – Дрю-жьба!
Никакой реакции. Ворон выслушал меня со скучающим и равнодушным видом, как будто он внезапно онемел или потерял память.
– Бастует, – догадался Фишер. – Не одобряю, но понимаю. Без порции баланды кайлом не машут. Тащи его пайку, будем кормить.
Оба пирожка, оставленные ему с вечера, носитель раздербанил за считаные секунды. Подобрал крошки, прочистил клюв и обронил:
– Др-рюжьба мэжьду…
И вновь замолчал, выжидательно глядя на нас с Фишером. Похоже, он установил новые расценки: один пирожок – одно слово.
– Начало многообещающее, – заметил старик. – А что дальше? Продолжение последует? Или это уже вся твоя уникальная запись?
– Там еще много, – с отчаянием сказал я. В эту минуту мне уже самому захотелось свернуть шею наглому пернатому шантажисту. – Там разговоров часа на полтора, и на русском языке, и на немецком… Но этот гад опять вымогает добавку. Только у нас…
– Только у нас ничего уже не осталось, – подхватил вслед за мной Вилли Максович. – Кое-кто вчера вечером вздумал сэкономить и не закупил еды побольше. Значит, теперь вырисовываются две возможности: или мы будем его зверски пытать, пока он не запоет, или ты сейчас же расскажешь сам. И раз уж я обещал не трогать птицу – да и времени, честно говоря, на это не остается, – первую возможность мы исключаем… Ну, вперед, деточка. Я тут посижу, а ты все изложишь вкратце. Даю тебе пятнадцать минут…
Мне хватило десяти.
При первом упоминании о Сталине Фишер, как я и боялся, сурово сдвинул брови и заиграл желваками, но затем выражение свирепости стерлось. Моя сбивчивая и обрывочная история произвела на старика ошеломительное воздействие. По его лицу пробежала целая гамма быстро сменяющихся чувств – от сомнения и настороженного любопытства до какого-то буйного дикарского веселья. Под конец моего рассказа Вилли Максович вскочил с места, схватил клетку обеими руками и заключил ее в объятия. Испуганный ворон, вообразивший, что сейчас-то ему наконец вломят за шантаж, торопливо упрятал голову под крыло, сжался в бесформенную черную кляксу и притворился трупом. Однако Фишер не собирался никого наказывать. Наоборот, он нежно огладил прутья клетки.
– Иннокентий, ты балбес! – счастливым голосом объявил старик. – И не просто балбес, а балбес феноменальный. В силу своего дремучего невежества ты даже не понял, что к тебе попало…
Осторожно, словно в руках у него оказалась хрустальная ваза или взведенная мина, Фишер водрузил клетку с вороном обратно на стол и в радостном возбуждении забегал по комнате, бормоча:
– Поразительно! Поразительно! Теперь ясно, почему ничего не было в сейфе! Сукин сын не стал бы прятать и птицу, и бумаги в одной квартире… Звуковая дорожка переговоров плюс оригинал протокола – это же полный карт-бланш… Найдем бумаги – им не отвертеться…
Есть люди, которые согласны меньше знать, чтобы крепче спать. От некоторых тайн я бы и сам предпочел держаться как можно дальше, но дремучим болваном тоже быть не хотелось. Поэтому я подождал, пока Фишер, набегавшись, остановится, и осторожно спросил:
– Вилли Максович, а этот ваш сукин сын… он, извините, кто?
– Так ты ничего о нем не знаешь? – удивился старик.
– Только его фамилию, – сказал я, изо всех сил припоминая скудные детали рассказа юного тезки. – Вроде какой-то Хряпин. То есть нет, скорее, Корявин или Крябин… Да, точно, Крябин.
– Не Крябин, а Скрябин! Первая литера «С». – Большим и указательным пальцами Вилли Максович изобразил искомую букву. – Тебе эта фамилия хотя бы о чем-то говорит? А, грамотей?
В голове моей ослепительной молнией мелькнула догадка. Ну как я мог забыть курс музыкальной грамоты! Для ФИАП он обязателен.
– Неужели великий Скрябин? Александр Иванович? Композитор? – выдохнул я.
Меня охватил запоздалый стыд – и за то, что я едва не позабыл азы, и за то, что приписал создателю «Поэмы экстаза» авторство песни «Валенки». Но… Стоп, Кеша, стоп! Рановато ты каешься. Скрябин, кажется, родился глубоко в позапрошлом веке. Если бы он протянул до наших дней, ему сегодня должно было бы быть лет полтораста. Творцы музыкальных шедевров так долго не живут. Даже для простых горцев-аксакалов это, пожалуй, запредельно.
– Бестолочь, – подтвердил мои сомнения Фишер. – Это не тот. Он Скрябин, но не композитор. Не Александр Иванович, а совсем наоборот – Вячеслав Михайлович… Ну ладно, даю подсказку. В прошлом веке он был известен не по фамилии. Его кликуха была Мо-ло-тов. Теперь ты понял наконец, кто это?.. Ну-ка быстро скажи первое, что приходит в голову, когда ты слышишь «Молотов»!
Я зажмурился, напряг память и выпалил то, что всплыло первым:
– Коктейль «Молотов»!
– Неплохо. Теперь дело за малым: сообрази, кем он был.
– Бармен? – наугад произнес я. И, увидев выражение лица Фишера, тотчас же поправился: – Ресторатор? Повар? Сомелье?
– Не-е-е-е-ет, – хищно протянул Вилли Максович, – хочешь ты или нет, но твою историчку я когда-нибудь обязательно отыщу и ухлопаю. Как чехи – Гейдриха. Это будет такая показательная казнь в назидание всем школьным Марьиваннам… Молотов, деточка, был при Сталине наркомом иностранных дел. Он и подписывал тот самый пакт с Риббентропом и к нему секретный протокол, про который сейчас как бы все забыли… Ох, Иннокентий, умоляю, не зли меня. Если ты заявишь, что не знаешь про наркоминдела и хотя бы про пакт, за себя я не ручаюсь.
Я опасливо промолчал: из всех сталинских наркомов я помнил только двух – Берию и Микояна. Первый руководил разведкой, а второй, по-моему, занимался фастфудами и выпуском колбасы.
– Жаль, времени уже нет ни на какой ликбез. – Вилли Максович с досадой взглянул на часы. – Позже я тебе все объясню, а пока запомни одно: ворон стоит гораздо больше, чем ты думаешь, но ценность его не измерить деньгами – ни рублями, ни фунтами. Он перевесит все учебники истории, потому что он живой свидетель – может, единственный во всем мире… Усвоил? А теперь наша задача – срочная эвакуация. Всю полноту командования, раз такое дело, принимаю на себя. Пока я ищу транспорт для отхода, ты собери рюкзак и жди – либо меня, либо сигнала от меня. Телеграфный аппарат работает? Включен? Отлично. Будь начеку. Береги себя и береги носителя, как себя. Дверь не открывай, на провокации не поддавайся. В экстренном случае можешь применять оружие и стрелять на поражение.
С этими словами Фишер взмахнул полами плаща, хлопнул дверью и исчез – до того стремительно, что я не успел ему доложить: ни огнестрельного оружия, ни холодного, ни даже детской рогатки у меня дома нет. Наша Федеральная инспекция лишь на бумаге считается силовым ведомством. Раз в год нам под расписку выдают «макаровы» и возят на полигон в Южном Бутове – стрелять по фанерным мишеням. За все время службы я попал в «яблочко» два раза, оба раза случайно. И это еще приличный результат. Саня Белкин, например, только чудом не прострелил собственную ногу…
Пора было, однако, заняться эвакуацией. Из двух часов, обещанных мне Фишером, осталось полтора. Но их, я надеялся, мне хватит.
Скворцы не отняли много времени и не доставили проблем. Карл и Фридрих – парни привычные. Большими умниками их не назовешь, но уж с рефлексами у них все четко. Свою отправку они приняли за очередной отпуск – благо уже неоднократно гостили у Лины дома, пока я уныло месил командировочную грязь в дальнем Подмосковье. Оба моих крылатых домочадца, по очереди склевав с карты Москвы путеводные просяные зернышки, покружили по комнате, прощально чирикнули и упорхнули в окно. Я знал, что самый перспективный дизайнер женской обуви на юго-западе столицы отнесется к моим питомцам по-доброму.
Теперь следовало заняться вещами. Я снял карту со стены, сложил ее в несколько раз и отправил в рюкзак на самое дно. Сверху тонкой стопочкой легли белье, рубашки, свитер, мыло, полотенце, три пары носков и остаток зарплаты в конверте – ровно две тысячи рублей. Все, вместе взятое, заняло меньше трети полезного объема. Стоя над раскрытым рюкзаком, я задумался: что дальше?
Дело было не в движимом имуществе, а во мне. Еще вчера утром я без труда набил бы мешок под завязку – книгами, журналами, комиксами, а сверху непременно засунул бы портрет великого разведчика Фишера, для лучшей сохранности обернув реликвию в наволочку. Но теперь, с появлением настоящего Фишера, бесценные раритеты стали бесполезным мусором. Понятная жизнь инспектора ФИАП, очевидная до вчерашнего дня, вмиг истаяла, и началась какая-то другая, неведомая и непредсказуемая. Верх внезапно стал низом, белое – черным, а твердь – болотной жижей, нагло чавкающей под ногами. Я ощущал себя игроком в шашки, которому дали в руки биту и вытолкнули на бейсбольное поле в разгар игры. Хотя не обольщайся, Кеша, какая уж там бита! Ты безоружен. У тебя вообще ничего нет, кроме этого старого облезлого ворона.
– Ну спасибочки, удружил, – обратился я к носителю. – И черт же меня дернул связаться с эдаким сокровищем!
Ворон, опасаясь мести, по-прежнему притворялся слепоглухонемой горкой перьев. Сейчас его трепет был кстати. Я воспользовался моментом, чтобы пересадить носителя из просторной клетки кенара обратно в каморку улетевшего скворца. Пускай она теснее, но для похода удобнее: теперь ее можно запросто впихнуть в рюкзак. Надо только не стягивать горловину мешка слишком сильно, иначе птица останется без свежего воздуха. Так, порядок. Отдыхай, пернатый.
– Удобно тебе там? – спросил я рюкзак. – Если неудобно, ты каркни, не стесняйся, я поправлю. Мой командир приказал тебя беречь. Еды пока не жди, но воду и воздух гарантирую. Слышишь?
Из рюкзака не донеслось ни звука, зато в прихожей вдруг коротко стрекотнул телеграфный аппарат. Когда я подбежал, на ленте уже отпечаталась свежая депеша: «ТЕБЯ ПАСУТ ТЧК СМОТРИ ОКНО ТЧК».
Я чуть-чуть отодвинул оконную занавеску, осторожно глянул вниз, но не заметил ничего подозрительного. Двор как двор, умеренно грязный. Бабушкин театральный бинокль приблизил ко мне клумбы, лавочки, песочницу и деревянный детский мухомор. А дальше – серый асфальт, белый бордюр и темно-зеленые мусорные баки… Вот девушка Марина торопится в институт, вот амбал Витюша вышел покурить, а мальчик Олег выгуливает пса. Никаких посторонних…
«БЕСТОЛОЧЬ ВСКЛ ОКНО ПОДЪЕЗДА ВСКЛ СМОТРИ УЛИЦУ ВСКЛ» – снова отстучал телеграфный аппарат. Как разведчик-профи, Вилли Максович предвидел мою идиотскую реакцию на его первую депешу.
С бабушкиным биноклем в руках я на цыпочках выскользнул на лестничную площадку, спустился на один пролет и прилип к окну, выходящему на улицу. И похолодел: дом был окружен строго по периметру. Два десятка высоких молодцев, по виду не старше двадцати, образовали на тротуаре длинную живую цепочку.
Стояли они неподвижно, в позе степных сусликов, игнорируя прохожих и упираясь взглядами только в мой дом. Вдоль цепочки шаркающей стариковской походкой прохаживались взад-вперед трое вчерашних знакомцев – Горн, Барабан и Котелок. Правда, теперь они уже не носили камуфляжа, а их физиономии были симметрично обклеены пластырем и обмотаны бинтами, как у кандидатов в инвалиды. Их бойцовский пыл, подозреваю, сильно поуменьшился, однако зрение оставалось при них, и мою внешность они наверняка помнили. Выйти незамеченным я точно не смогу.
Попался! Даже если бы у меня были парашют или отдельный выход на чердак, они бы меня не спасли. Я заперт в своем доме-клетке, и судьба не озаботилась выделить мне крылья для полета – даже маленькие. И что прикажете делать, а, товарищ командир?
Как будто почувствовав мою панику, телеграфный аппарат (а точнее, Вилли Максович) отстучал: «ЖДИ СИГНАЛА ТЧК СКОРО ТЧК». И смолк.
Жду, тоскливо подумал я, что мне остается? Надеюсь, у Фишера есть наготове какой-нибудь разумный план отхода. Вчера он без труда справился с тремя противниками, однако теперь их почти в десять раз больше. Конечно, Фишер-из-комиксов влегкую сладил бы и с таким числом врагов, забросав их, например, гранатами. Но мы не в ночном рейде по тылам фашистов, а в центре утренней Москвы, и здесь такой дерзкий номер, боюсь, не прокатит. Кроме того, я что-то не заметил у старика гранат – ни боевых, ни дымовых.
За следующий час я, наверное, раз пятнадцать спускался к окну подъезда и столько же раз возвращался обратно к телеграфному аппарату. Ни там, ни там новостей не было: аппарат в прихожей молчал, а цепь сусликов вокруг дома оставалась без движения. И никто, кроме меня, на тех молодцев не реагировал – словно это были не люди, а кусты. Шли по своим делам прохожие, дворник мел тротуар и вытряхивал урны, прошуршала и скрылась велотележка мороженщика, а главный умственный инвалид нашего микрорайона Юрий Вадимович, свихнувшийся на почве оздоровительного бега, наворачивал по проезжей части уже пятый или шестой круг.
Кого я здесь не увидел, так это официальных стражей порядка. Обычно доблестные полицаи всегда тут как тут: они, по-моему, замечают даже скопление трех синяков в скверике у винной точки. Но только не сейчас – словно какая-то певчая птичка насвистела им строгую команду «не вмешиваться». Сколько я ни вглядывался, на горизонте не мелькнуло ни городового, ни постового, ни даже краешка форменной фуражки. Пожелай я добровольно вручить себя патрульным, некому было бы принять мою капитуляцию.
Через час и восемь минут я увидел, как возле пикета молодчиков, метрах в трех, притормозил длинный серый «Юрий Долгорукий» с тонированными стеклами. Мой плохонький бинокль не позволил как следует разглядеть номер: из трех букв я опознал одну, начальную «А», из четырех цифр – две последние, семерку и двойку. Никто из «Юрия Долгорукого» не вылез, но скоро в боковом окне машины возникла узкая щель. Людскую цепочку всколыхнуло порывом ветра. Горн тотчас же очутился возле машины, приник к окну и несколько раз взмахнул рукой куда-то в сторону моего дома. Слов я, разумеется, отсюда не слышал, но смысл зловещей пантомимы мне открылся довольно скоро. Не прошло и минуты, как шесть человек из оцепления – в том числе Барабан и Котелок – построились в колонну и быстрым шагом проследовали в сторону наших ворот. Черт меня побери, если они направляются не ко мне!
Я метнулся обратно в квартиру, заперся на оба замка, щеколду и цепочку, а для верности втащил в прихожую комод и загородил им проход. Дверь моя крепкая, дубовая, но если ее целенаправленно выбивать, рано или поздно она сдастся. Не она, так косяк. И что потом? Сдаваться и мне? Прыгать с балкона? Топиться в унитазе? Все три варианта мне одинаково не нравились.
Ну где же Фишер с его эвакуацией? Куда подевался?
На лестнице стало шумно. В дверь застучали, еще вполсилы, почти деликатно: вдруг я спросонья впущу незваных гостей?
Ага, прямо щас, не глядя. Уходите, нет меня дома! Я далеко, в тайге, на Северном полюсе, на теплом море.
– Открывайте, пожар! Пожар! – Бум! Бум! Бум!
Идея неглупая: если меня нельзя быстро взломать, то можно поджечь и ждать. Когда припечет, я выскочу сам им в руки.
Ожил телеграфный аппарат. Фишер? Слава богу, ну наконец-то! Я схватил ленту, торопливо развернул, но вместо депеши от Вилли Максовича увидел там другое: «СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВСКЛ ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ ВСКЛ ВЫ ПОКУПАЕТЕ ГАЗОВУЮ ПЛИТУ ОТ ФИРМЫ СЕЗАМ И ПОЛУЧАЕТЕ БЕСПЛАТНО НАБОР КАСТРЮЛЬ КЕРАМИЧЕСКИМ ПОКРЫТИЕМ…»
Меня захлестнул гнев. Спамеры проклятые, поубивал бы! Чтоб вы провалились со своими дармовыми кастрюлями! Если сегодня выживу, никогда не куплю плиту от фирмы «Сезам»! А если сдохну, не куплю тем более! В любом случае вы, гады, потеряли клиента. Вот вам!
Не помня себя от злости, я ухватился за телеграфный провод и выдернул его из розетки… И тут только до меня дошли новые звуки – не от двери, а со стороны балкона. Что-то требовательно билось о перила, как будто большая птица хотела влететь ко мне. Но только это была не птица: перил моего балкона касались деревянные перекладины трапа. Мамочка родная, откуда здесь трап?
Я выскочил на балкон и задрал голову: над моим домом лениво зависла огромная серебристая сигара с надписью «CHELSEA» на брюхе и на боку.
– Лезь, идиот! – раздался с небес знакомый голос. – Ворона не забыл? Ну, живее, живее, живее, деточка, что ты как вареный!
Никогда раньше я не взбирался по такому трапу, да еще и на ветру, но тут мои руки и ноги как-то справились без участия головы. Вилли Максович, бодрый и деловитый, все в том же плаще, уже ждал меня наверху, в открытом проеме прямоугольного люка пилотской кабины. Удостоверившись, что мы оба – я и ворон – прибыли на место и обратно нам не вывалиться, Фишер задраил люк и резко потянул на себя два каких-то полукруглых рычага.
Дирижабль с неожиданным проворством взлетел над крышей и двинулся прочь от моего дома, ежесекундно прибавляя скорость. Теперь-то я наконец смог осознать происходящее.
– Вилли Максович, Вилли Максович, – затеребил я Фишера, – это что же, тот самый дирижабль «Челси»? Знаменитый, из кроссвордов?
– Тот, тот, успокойся. Можно подумать, такие названия раздают направо-налево…
– Значит, нам теперь помогает сам Роман Абрамович?
– Ну в каком-то смысле, да, – рассеянно ответил старик, глядя на мигающие огоньки панели управления. – Некоторым образом… я бы сказал, косвенно… То есть он нам помогает, конечно, просто пока об этом еще не знает.
Через пару мгновений до меня дошел смысл фразы: мы только что угнали личный прогулочный дирижабль Абрамовича!
