Глава 39

Я позвонил Лайле и попросил забрать меня от здания мэрии. Полицейские оставили у себя мою машину в качестве вещественного доказательства, чтобы снять отпечатки пальцев и все такое. Я в общих чертах рассказал Лайле по телефону о том, что произошло. Конец истории я изложил уже в автомобиле, на обратном пути домой. Лайла погладила правую сторону моей головы, о которую разбилась бутылка «Джека Дэниэлса», а затем – оставленные ремнем ссадины на шее. Лайла попросила меня повторить слова, которые произнес Локвуд, прочитав дневник. Я напряг память:

– Вроде бы он называл Кристал вавилонской блудницей. Бормотал нечто невнятное, будто мне не понять его любовь к ней… будто это библейское, будто она… Он что-то говорил насчет того, что дети – это награда мужчине, ниспосланная ему свыше. А потом он сказал, что ему приходится делать вещи, которые ненавидит, и зафигачил мне бутылкой по голове.

– Похоже, он психопат, – заметила Лайла.

– Не стану спорить.

Всю обратную дорогу домой я старался быть начеку, вглядываясь в лица всех мужчин, мимо которых мы проезжали. Когда мы припарковались возле нашего дома, я огляделся по сторонам, всматриваясь в ветровые стекла машин в поисках тела, скрючившегося на сиденье водителя, или выглядывающего из-за приборной доски лица. Моргающий фонарь в конце квартала заставлял тени шевелиться и танцевать. На секунду мне показалось, будто я вижу поникшие плечи Дугласа Локвуда за мусорным контейнером, но оказалось, что это всего-навсего проколотая шина. Я не стал объяснять Лайле причину своей благоприобретенной паранойи, но, полагаю, она и сама догадалась.

Я понял, как сильно перенесенные испытания сказались на моем физическом состоянии, только тогда, когда начал подниматься по узкой крутой лестнице в свою квартиру. Все тело буквально горело огнем: икры, плечи, спина болели так, будто до сих пор были сведены судорогой после неукротимой дрожи. Порезы и ссадины покрывали грудь, руки и бедра, словно после единоборства с диким кабаном. Я остановился на повороте лестницы, чтобы, прежде чем подниматься дальше, мысленно отметить все свои больные места.

Мне не пришлось просить у Лайлы разрешения остаться у нее на ночь – она предложила это сама. Она также предложила сварить куриного супа с лапшой. И я с готовностью принял оба предложения. После этого Лайла провела меня в ванную комнату, включила душ и оставила одного. Вода восхитительно согревала кожу, расслабляя сведенные мышцы, смывая корки засохшей крови в волосах и промывая ссадины. Я простоял под душем дольше обычного и стоял бы так до бесконечности, если бы не знал, что Лайла специально варит для меня суп. Смыв грязь, я насухо вытерся, стараясь не потревожить порезы и ссадины. Выйдя из душа, я обнаружил свою чистую одежду, аккуратно сложенную на сиденье унитаза. Выудив у меня из кармана штанов ключ от моей квартиры, Лайла успела сходить туда за чистыми трусами, футболкой и банным халатом. Она также принесла бритву и зубную щетку, так что я смог побриться и почистить зубы – впервые за три дня.

Когда я открыл наконец дверь ванной, Лайла уже наливала суп из кастрюли в миску. Она успела переодеться в свою любимую безразмерную толстовку с эмблемой «Твинс», розовые пижамные штаны и тапочки в цвет. Мне нравилась ее толстовка «Твинс».

– Похоже, тебя прилично отделали, – заметила Лайла.

– Ага, немножко побаливает, – согласился я.

– Иди приляг. – Лайла показала на спальню. – Я принесу тебе суп в спальню.

– Мне будет гораздо спокойнее, если ты разрешишь мне спать на диване, – сказал я.

– Не спорь. – Лайла решительно махнула рукой в сторону спальни. – Тебе здорово досталось. И поэтому ты должен спать на кровати. И все, разговор закончен.

Я не стал спорить. Ведь я уже три дня мечтал поспать, как все нормальные люди, на подушке, на простыне, под теплым пуховым одеялом. Прислонив подушку к изголовью кровати, я забрался под одеяло и на пару секунд закрыл глаза, чтобы насладиться прикосновением мягкого белья к своему избитому телу. Лайла принесла суп с крекерами и стакан молока. После чего присела на край кровати, и мы еще немного поговорили о выпавших на мою долю испытаниях. Я рассказал, как разжигал огонь в хижине, о дизайнерских шмотках, которые надел перед выходом из леса, о пончо из клетчатой занавески и обо всем остальном. Наконец я доел суп, и Лайла унесла миску, тарелку и стакан; я услышал звяканье посуды, которую Лайла ставила в раковину. Потом на секунду все стихло, и Лайла вернулась в спальню.

Когда она вошла – когда я ее увидел, – у меня перехватило дыхание. Лайла расстегнула толстовку практически до пупка, аккуратные холмики груди выступали из мягкой ткани, длинные края толстовки скользили по шелку голых ног.

У меня так сильно колотилось сердце, что Лайла не могла этого не слышать. Я собрался было что-то сказать, но все слова застряли в горле. Я просто смотрел на Лайлу и любовался ее красотой.

Очень медленно и грациозно она спустила толстовку сперва с правого плеча, обнажив грудь, затем – с левого. Толстовка упала на пол, и Лайла осталась в одних черных кружевных трусиках.

Откинув одеяло, Лайла легла рядом со мной и поцеловала царапину на моей груди, порез на руке, ссадины на шее. Она медленно скользила вниз по моему телу, целуя раны, лаская сведенные мышцы, прикасаясь ко мне с нежностью, доселе мне не знакомой. Она прижалась губами к моему рту. И мы поцеловались, трепетно и ласково, мои пальцы перебирали ее короткие волосы, и она прильнула ко мне всем телом. Я пробежался свободной рукой по изгибам ее спины, шелковистого бедра, пальцами познавая великолепие пленительных женских форм.

В ту ночь мы занимались любовью, но не потным, неистовым, неуклюжим сексом, подогретым алкоголем и гормонами, но трепетной, томительной, сладостной любовью воскресного утра. Лайла двигалась подобно легкому ветерку, ее податливое, мускулистое тело в моих объятиях было легким как перышко. Мы обнимались, и прижимались друг к другу, и медленно покачивались, будто танцуя, пока наконец Лайла не оседлала меня, восхитительно извиваясь и выгибаясь. Лунный свет, проникший в щель между шторами, упал на обнаженное тело Лайлы: ее руки сжимали мои бедра, голова была откинута назад, глаза зажмурены. Я смотрел на Лайлу c благоговением, стараясь навсегда запечатлеть ее прекрасный образ в своей душе.