VIII
СТЕРВЯТНИКИ
Не найдя Лагардера, Шаверни присоединился к учителям фехтования, и они продолжили поиски втроем.
Несмотря на свою гасконскую заносчивость, Кокардасу пришлось признать, что идея действовать в одиночку была несовершенна. Впрочем, он уже успел прославиться как стратег и теперь мог спокойно отдать бразды командования в руки Шаверни, что он и сделал с величайшей радостью. Тем самым он снял с себя ответственность не только за нынешние, но и за все будущие неудачи.
Убедившись, что шевалье не возвращался в лагерь, все трое – как Риом и сообщил Лагардеру – отправились его искать, полные решимости объехать всю Кастилию и Наварру, а если понадобится, то добраться и до самой столицы королевства.
– Черт побери, – ворчал гасконец, – малыш явно промахнулся, когда уехал от нас, не оставив адреса. Мы потеряли столько драгоценных дней! За это время мы вполне могли бы избавить испанскую армию от доброй сотни солдат. Ну-ка, скажи, голубь мой, разве я не прав?
– Нет, не прав, – просто ответил Амабль Паспуаль. – Потому что если он так поступил, значит, у него был свой план, который он не счел нужным нам сообщить.
– Э-э!.. В этом-то и загвоздка. Зная, как мы его любим, он мог бы нам довериться…
– Тут я с тобой согласен, – подумав, кивнул нормандец. – Эти края просто кишат разбойниками и прочим сбродом. Как знать, не напал ли кто-нибудь из засады на нашего Маленького Парижанина…
– Не каркай, мой милый… Дьявол тебя раздери! Горе тому разбойнику, что станет у него на дороге! Но, конечно, если мы были с ним, мы бы даже горы свернули…
Обеспокоенный исчезновением Лагардера, и тревожась за судьбу Авроры и доньи Крус, Шаверни больше не слушал разговоры мэтров, некогда столь его забавлявшие.
Время шло; утро сулило нашим героям надежду, но вечера вновь повергал их в уныние. Маркиз был уверен, что девушек похитил Гонзага. Он надеялся лишь на то, что из-за беспорядочного отступления испанской армии принц не успел увезти пленниц в глубь страны, где отыскать их будет весьма сложно.
В довершение всех напастей Шаверни испытывал угрызения совести: он обещал сообщить госпоже де Невер, где находится ее дочь, но до сих пор этого не сделал, ибо сообщать было нечего. Исполняя приказ регента, госпожа де Невер ждала его в Байонне, и с каждым днем тревога ее возрастала.
Маркиз терялся в догадках. Где, в каких краях искать девушек и Лагардера? Война затрудняла поиски; пересекая линии испанских укреплений, им всякий раз приходилось выдумывать новые уловки. При этом Шаверни старательно избегал любых стычек, рискуя навлечь на себя гнев и обвинения в трусости со стороны своих компаньонов. Маленький маркиз считал, что погибнуть, не выполнив возложенного на них поручения, попросту глупо.
Шаверни очень жалел, что с ними нет Антонио Лаго: знание местного наречия и его холодная отвага делали из юноши поистинебесценного спутника. Маркиз даже подумывал, что Антонио удалось, отыскать Лагардера; шевалье мог быть ранен, и баск со свойственной ему обстоятельностью теперь выхаживает его в каком-нибудь укромном уголке, попросту позабыв известить об этом остальных.
– Клянусь кровью Христовой! – успокаивал его Кокардас. – Малого наверняка потянуло в родные края, к своей сестре, прекрасной трактирщице.
– Сомневаюсь я, – подавал голос Паспуаль, у которого при воспоминании о красавице Хасинте лицо расплывалось в умильной улыбке. – Он свободен, с нами его ничто не связывает, он добровольно последовал за Лагардером; если бы он решил расстаться с нами, он бы нас предупредил.
– Ты в этом уверен, голубь мой?
Совершенно уверен; скорее всего, с ним что-то приключилось в Бургосе. Самое надежное – отправиться за ним следом и самим все разузнать.
Шаверни, которому, в сущности, было все равно, в какую сторону ехать, согласился с мэтром Паспуалем. И маленький отряд двинулся по направлению к Бургосу.
Главные силы испанской армии были сосредоточены в Каталонии, где разворачивались военные действия. Так что по дороге в Бургос им встречались только банды разбойников, цыгане и воришки – мародеры.
В те времена они, словно стая стервятников, после каждого сражения налетали на поле битвы. Эти нелюди грабили убитых и нередко добивали раненых, если те не желали расставаться с последним своим имуществом.
В Испании привыкли к выяснению отношений с помощью удара шпаги или выстрела из-за угла. Ревнивые мужья руками наемных убийц таким образом обычно расправлялись со своими счастливыми соперниками. Грабителям в этой стране поистине раздолье. Не только те, кто сделал воровство своей профессией, но и цыгане и нищие не брезгают взять то, что плохо лежит. В Испании даже родилась особая философия, оправдывающая грабеж.
Отвратительные физиономии нищих и бродяг встречались нашим героям на каждом шагу. Но если видавшая виды шляпа Кокордаса, потрепанный костюм Паспуаля и длинные рапиры, болтавшиеся у них на боку, не вызывали у бандитов желания познакомиться с их обладателями поближе, то золотое шитье камзола Шаверни притягивало бродячих щеголей как магнит, тем более, что они надеялись поживиться и содержимым карманов маленького маркиза.
– Разрази меня гром, – то и дело ворчал гасконец, – если я вру, но я впервые вижу такое скопище отвратительных рож. Моя Петронилья прямо-таки рвется из ножен, желая продырявить шкуру парочке тех тварей, что каждую минуту норовят броситься под копыта наших коней.
В самом деле, шпаге мэтра фехтования было некогда скучать; как только кто-нибудь из мерзавцев пытался преградить друзьям дорогу, она, забыв о скромности, мгновенно обнажалась, и негодяю приходилось спасаться бегством. После встречи с Кокардасом многие из любителей поживиться за чужой счет остались лежать в придорожной канаве, потирая ушибленные бока и кряхтя от боли.
Среди мародеров нередко встречались женщины, дряхлые старики и даже дети; они шли пешком, волоча за собой награбленное, или же ехали в жалких повозках, запряженных тощими мулами, позорно влачащими наворованный скарб.
Однажды вечером Шаверни и его спутники сбились с пути и угодили прямо в лагерь мародеров, да еще в тот самый час, когда там шел дележ добычи. Бандитов было много. Возле огромного костра мелькали причудливые тени. Кокардас решительно ворвался в освещенный костром круг. Появление его было подобно приходу Юлия Цезаря в стан поверженных галлов. Но больше всего разбойников напугал конь гасконца: шарахнувшись прочь от пламени, тот заржал, поднялся на дыбы и опустил свои копыта прямо на кучу награбленного добра, которую предводитель как раз собирался поровну разделить между членами банды. Несмотря на то, что эти люди не считали грехов ни обман, ни воровство, друг с другом они всегда были скрупулезно честны.
– Эй, приятель! – крикнул своим зычным голосом гасконец. – Надеюсь, ты простишь мне мою неловкость – ведь я оторвал тебя от такого благочестивого занятия. Но я готов искупить свою вину и помочь тебе. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы наполнить свой пустой кошель тем золотом, что лежит перед тобой!
Возле костра на большом куске холста блестела груда золота и дорогих украшений, среди которых были даже предметы церковной утвари. Рядом виднелась дорогая одежда, конская сбруя и оружие.
– Держу пари, что эти сокровища вовсе не ваши! – раздался голос Шаверни.
Маленький маркиз тоже въехал в освещенный пламенем круг и остановился рядом с гасконцем.
– Так что, если вы не захотите расстаться с ними добровольно, нам придется задать вам хорошенькую трепку, – заключил он.
В ответ послышались глухие звуки – бандиты заряжали свои мушкеты.
– Осторожно, – заметил благоразумный Паспуаль, – у волков есть зубы.
– Но мы укусим первыми, черт побери! – воскликнул Кокардас. – Клянусь богом, голубь мой, мы еще посмотрим, кто будет править бал!
– Вперед, Кокардас, – поддержал его Шаверни. – Проучим этих каналий!
И, выхватив шпаги, все трое бросились разгонять мародеров. Женский визг смешался со звоном стали и громоподобными выстрелами из тяжелых старинных мушкетов. Отовсюду доносились стоны и проклятия… наконец мародеры обратились в бегство.
Громовой бас Кокардаса перекрывал всеобщий гвалт.
– Ого! – вопил он. – Что, ягнятки, не ожидали такой прыти от моей рапиры? А ну живей проваливайте отсюда!..
– Во имя Господа! – гнусаво вторил ему нормандец.
И столь же щедро раздавал удары направо и налево, стараясь по возможности щадить женщин. Не оставшийся в стороне Шаверни также уложил немало негодяев.
Ущелье, куда случайно занесло наших героев, напоминало длинную кишку, расширявшуюся в середине и стиснутую по краям горами. Купцы и погонщики мулов избегали ездить этой дорогой, словно специально созданной для удобства грабителей и разбойников.
Земля здесь была усыпана отбросами, пеплом и золой – наглядным свидетельством неряшливости цыган, контрабандистов и нищих, многажды избиравших это место для своих стоянок. Это ущелье было своего рода прихожей Чаши Дьявола, той круглой долины, что расположена в самом центре горной системы Баладрон.
Мародеры со всех ног бросились к выходу из ущелья, но, добежав до него, они не скрылись в узкой горловине, а почему-то повернули назад, оглашая воздух громкими воплями. Похоже было, что там они столкнулись с новым, не менее грозным противником. Маркиз с удовлетворением отметил, что этот неизвестный явно щадил женщин, и те беспрепятственно покидали поле боя.
Тем временем грабители, уворачиваясь от ударов шпаг Кокардаса и Паспуаля, бежали в другой конец ущелья. У французов одновременно мелькнула одна и та же мысль, и они радостно улыбнулись друг другу.
– Хвала Господу! – вскричал Кокардас. – Я уверен, что мерзавцы натолкнулись на нашего Маленького Парижанина. Только он может в одиночку разогнать пять десятков бандитов! Мы повсюду разыскиваем его, а он разгуливает прямо у нас под носом!
– Думаю, что на этот раз ты прав, мой дорогой, – умилившись, проворковал Паспуаль. – Ах, узнаю нашего малыша: он не сражается с женщинами! Значит, он не забыл уроков вежливости, преподанных ему его старым учителем фехтования.
В ответ гасконец расхохотался.
– Типун тебе на язык! Знаю я этих дамочек! Они оберут тебя почище любого мужчины… Если бы я, Кокардас-младший, не боялся огорчить тебя, голубь мой, я бы с радостью пообщипал этих ворон в юбках…
– Да будет тебе известно, друг мой, что любая женщина – существо нежное, и наш долг защищать и почитать ее…
– Черт побери, ты, кажется, совсем ополоумел, голубь мой! Что до меня, то где бы я ни встретил это мерзкое отродье, я буду гнать его, словно назойливую муху!
Беседа не мешала друзьям уверенно раздавать во все стороны удары. Вскоре в ущелье не осталось ни одного мародера: те, кого настигли шпаги троих ревнителей справедливости, лежали на земле, ожидая встречи со Всевышним, а прочие позорно бежали.
Расправившись с последними бандитами, Шаверни поспешил к узкому выходу из ущелья. Он был уверен, что они наконец-то нашли Лагардера, и сердце его переполнялось радостью.
Тем горше оказалось его разочарование, когда среди скал он увидел только гору трупов; Лагардера же нигде не было. Но кто-то же преградил дорогу мародерам!
Шаверни встревожился. Его волнение передалось Кокардасу и Паспуалю: физиономия гасконца вытянулась, нормандец побелел как мел. Все трое одновременно подумали об одном и том же: за свою дерзкую отвагу Лагардер мог заплатить жизнью.
Гасконец спешился и принялся вглядываться в лица лежащих на траве мертвецов.
– Если бы здесь побывал наш малыш, – произнес он, – то кто-нибудь непременно был бы убит ударом в лоб… а таких ран я не вижу. Нет, его здесь не было!
Все облегченно вздохнули, хотя встреча с Лагардером опять откладывалась на неопределенный срок. Но уж лучше подождать и увидеть Лагардера живым и невредимым, чем найти его изрешеченным пулями разбойников и мародеров.
Неожиданно Кокардас чертыхнулся от изумления: перед ним на земле лежал монах, сжимающий в руке окровавленный кинжал!
Если святой отец не принадлежал к членам шайки, тогда получалось, что именно он и обратил в бегство несколько десятков грабителей. Однако гасконец знал, что в Испании, желая обмануть своих врагов, часто рядятся в чужое платье. Поэтому при встрече с монахом неплохо удостовериться, впрямь ли перед тобой слуга Господень. Ведь под его рясой может скрываться кровожадный злодей, благородный идальго или даже трепетная, девица. Поэтому Кокардас быстро откинул капюшон и вгляделся в лицо человека, облаченного в монашеский наряд.
– Да это же баск! – воскликнул он.
На его крик прибежал Шаверни; убедившись, что перед ними действительно Антонио Лаго, маленький маркиз стал осматривать его, желая убедиться, что тот не ранен. Внезапно горец открыл глаза и огляделся. Он увидел маркиза и Кокардаса, и глаза его радостно заблестели, а губы зашевелились. Антонио хотел что-то сказать, но ему это никак не удавалось.
Баск не случайно оказался в ущелье. Отправившись на поиски Лагардера и Шаверни, он избрал ведущую в обход коварных долин гряду Баладрон. Шагая по горной тропе, юноша заметил внизу костер, а вокруг него – банду мародеров. Он уже собрался идти дальше, когда у костра появился Кокардас, а за ним и Шаверни с Паспуалем. Увидев, что друзья Лагардера решили хорошо проучить бандитов, Антонио Лаго поспешил вниз, чтобы поддержать их в сем благородном стремлении.
Неподалеку от входа в ущелье журчал ручей. Найдя среди награбленных вещей чашу, Паспуаль наполнил ее водой. Живительная влага оказалась поистине чудодейственным лекарством, и первым вопросом утолившего жажду Лаго был вопрос о Лагардере.
– Увы! – вздохнул Шаверни. – Мы надеялись услышать о шевалье от вас!
– Проклятье! Мы во что бы то ни стало должны отыскать его! Его ждут…
– Где?.. Кто?.. – взволнованно воскликнул маркиз, опускаясь на колени перед баском, чтобы лучше слышать его.
– Кто?.. Ну, разумеется, мадемуазель де Невер!
Шаверни схватился за грудь, чтобы унять биение сердца.
– Скажите, она не одна? – спросил он дрожащим от волнения голосом.
Баск широко улыбнулся: он был рад, что хоть кому-то может сообщить приятную новость.
– Нет, – ответил он, – не одна… Вас тоже ждут, господин маркиз. И раз вас я уже нашел, то нам осталось разыскать только Лагардера…
– Где сейчас Аврора и донья Крус? – перебил его Шаверни.
– В безопасности, там, где их никто не найдет.
– Неужели они во Франции? – изумился маленький маркиз. – Но как они туда попали?
– Нет, они всего лишь в монастыре, но сама мать-настоятельница взяла их под свое покровительство. Впрочем, скоро вы увидитесь с ними, и они вам сами все расскажут. А сейчас я попрошу вас перевязать мою открывшуюся рану, и мы тронемся в путь. Судя по тому, что рассказали мне девушки, Лагардер должен быть где-то поблизости.
Паспуаль, бывший некогда подручным у цирюльника, ловко наложил повязку, так что баск мог ехать дальше. Пока его приятель перевязывал рану Антонио, Кокардас, умевший наносить удары шпагой, но отнюдь не исцелять их, разбирал брошенную мародерами добычу.
– Черт побери, – восхищался он, – да здесь просто золотые россыпи! Жаль оставлять все эти сокровища, ведь они тут же станут добычей очередных мерзавцев, которые, судя по следам на земле, непременно придут сюда. Что вы об этом думаете, господин маркиз?
Шаверни окинул взором разбросанные по земле драгоценности.
– Эти деньги уже не смогут послужить своим владельцам, – мрачно произнес он. – Единственное, что мы можем сделать – это отдать их монахам, чтобы они нашли достойное им применение.
«Ну, вот еще! Раздавая милостыню, начинай с себя!» – подумал гасконец. Обменявшись взглядом с Паспуалем, он понял, что нормандец вполне разделяет его мнение.
– Что же касается украшений, – продолжал Шаверни, – и, прежде всего тех, что помечены гербами владельцев, то наш долг – вернуть их, если не тем, кому они принадлежали, то хотя бы их родным. Пока же нам придется стать их хранителями.
Каждый наполнил свою сумку. Затем все, что нельзя было увезти с собой, Кокардас свалил в кучу и поджег.
– Куда же нам теперь ехать? – спросил Шаверни. – Говорите, Лаго, похоже, что вы лучше нас это знаете.
Баск задумался.
– В Испании идет война, – издалека начал он. – Гонзага – ближайший друг первого министра Альберони. Каким бы надежным ни было убежище мадемуазель де Невер и ее подруги, во Франции они будут в большей безопасности. Мы вчетвером за два дня доставим их в Байонну, это не займет у нас много времени. А потом мы продолжим поиски Лагардера.
– И тогда уже ничто не помешает мне как следует утолить жажду, – вмешался Кокардас. – А то в этой чертовой стране солнце печет так, что не успеешь допить стакан, как в горле опять пересыхает… И я клянусь муками Христовыми выпить за здоровье Лагардера и его благородной супруги не меньше вина, чем моя Петронилья пролила испанской крови!
Мечтательный Амабль внес в разговор свою лепту.
– Клянусь крестом Господним, может быть, вид этой любящей парочки смягчит еще чье-нибудь сердце, и прекрасные глазки посмотрят и в мою сторону…
– Благодарю вас, – обратился Шаверни к Лаго, – вы успокоили меня. Мы принимаем ваш план и едем за Авророй и доньей Крус. Мы отвезем их в Байонну, где Аврору ждет мать, убедимся, что девушкам больше ничего не угрожает, и вернемся в Испанию продолжать поиски Лагардера.
И все четверо поскакали по дороге к Бургосу.
IX
ЗВЕЗДА
Филипп Мантуанский снова ушел от мести Лагардера.
Величавый и прекрасный, словно ангел, Лагардер вихрем носился по полю сражения, ища Гонзага. Наконец он заметил, как над редутом показалось ненавистное лицо. Принц не заметил шевалье; Лагардер стремительно налетел на его солдат и, кроша в ужасе разбегавшихся испанцев, попытался прорваться к Гонзага. Гонзага в ужасе вскочил на коня и помчался прочь от города. Лагардер и Марикита упорно преследовали его.
Миновав городские ворота, Гонзага свернул на дорогу, по обеим сторонам которой высились огромные валуны. Конь принца явно начинал уставать. Еще немного – и Гонзага будет вынужден скрестить свою шпагу со шпагой Лагардера…
Но вдруг Лагардер остановился. Дорога круто свернула вправо, и шевалье на секунду потерял Гонзага из виду. Принц исчез! Как сквозь землю провалился! Никогда еще судьба не смеялась так зло над нашим героем. Он снова проиграл Филиппу Мантуанскому! В отчаянии Лагардер упал на землю и зарыдал. Наверное, сам дьявол помогал Гонзага! Иного объяснения шевалье придумать не мог. В надежде обнаружить подземный ход он тщательно исследовал все валуны, наваленные вдоль дороги, все трещины, все ямы. Ничего!
Невозможно описать ярость, охватившую шевалье, когда он убедился, что все его усилия отыскать тайник Гонзага тщетны. С той роковой ночи, когда он не смог помешать Филиппу Мантуанскому похитить Аврору де Невер, принц стал его злым гением. Он даже не может отомстить ему!
– Все кончено! – горестно воскликнул Анри. – У меня больше нет ни сил, ни желания бороться с коварством судьбы. Бог свидетель, я сделал все, что мог, но, видимо, сам ад покровительствует моим врагам! Я же потерял всех своих друзей… Где тот непобедимый Лагардер, чье имя заставляло содрогаться подлецов и вселяло надежду в добродетельные души? Неужели Луис-резчик из Памплоны и Эзоп Второй из особняка Гонзага – это я? Неужели это мне регент вручил свою шпагу?
Марикита сидела рядом и молча смотрела на Лагардера. Опьянение битвой прошло: цыганка вновь была тиха и печальна, и из глаз ее градом текли слезы. Внезапно она вскинула свою прекрасную голову и схватила шевалье за руку. Ее прикосновение вывело Анри из забытья.
– Надо надеяться, – прошептала Марикита, – всегда надо надеяться! Настанет день – и волки не уйдут от когтей льва. Лев гордо встряхнет гривой, зарычит, и от его грозного рыка злодеи задрожат и попрячутся по норам, а добрые люди возрадуются.
Туманные речи цыганки повергли Лагардера в еще большее уныние: разве можно верить словам несчастной безумицы?
– Когда лев ранен, – сказал шевалье, – он слабеет и уже никого не может испугать.
Пришла ночь. На небосводе зажглись звезды. Марикита указала на одну из них и проговорила:
– Надо идти на запад. Я умею читать по книге звезд, а там написано, что время крови уже миновало и наступает время целительных слез, за которым придет пора радостных встреч. Только одно черное пятно омрачает твое будущее, но скоро и его не станет, и тогда наши сердца возрадуются… Так идем же за твоей звездой.
– Мне все равно куда идти, – отвечал Лагардер. – Если ты знаешь, что предначертано мне судьбой, то веди меня, и я пойду за тобой: отчаяние всегда ступает рядом с безумием.
Шевалье вложил шпагу в ножны и вскочил на коня. На душе у него было тоскливо и мрачно. Он напоминал себе стальной клинок, который сломали и выбросили в придорожную канаву, где он станет ржаветь от бурь и дождей, пока не рассыплется в прах.
Он не думал о возвращении в лагерь, где его, без сомнения, считали погибшим, он просто шел за Марикитой, потому что надо было идти, идти до тех пор, пока сама смерть не остановит его.
Так они шли много дней, ночуя в сараях или прямо в поле, потому что крестьяне нередко закрывали дверь перед странной парой: сумрачным молчаливым всадником и юной красавицей с безумным взором. От обоих веяло тоской и безысходностью.
Лагардер был безучастен ко всему и, когда ему отказывали в ночлеге, молча ехал дальше. Это был его крестный путь, и несчастный жаждал поскорее добраться до вершины голгофы, дабы обрести там вечный покой.
Марикита ехала впереди; в ее состоянии произошла разительная перемена. Она больше не бормотала бессмысленных фраз и не издавала жутких воплей. Сейчас девушка казалась провидицей, идущей к цели, видимой только ей одной. Можно было подумать, что свет звезды, избранной ею в провожатые, рассеял туман, окутывавший ее разум. Просветленная, она шла вперед, повинуясь велению звезд.
Они достигли ущелья Панкорбо, где цыганка впервые увидела Лагардера. Она остановилась; шевалье последовал ее примеру. Глядя на грозные неприступные скалы, он с горечью думал о том, что в тот день, когда они грозили ему смертью, он был счастлив, ибо в сердце его жила надежда. Теперь надежда умерла, а его израненное сердце истекало кровью.
Девушка откинула со лба спутанные волосы и провела рукой по лицу, словно снимая налипшую паутину. Затем она соскочила с коня, преклонила колени и принялась молиться. Шевалье молча наблюдал за ней; он решил, что Марикита вновь находится во власти безумия, и ждал, что будет дальше. Но когда цыганка поднялась с колен, он с удивлением отметил, что движения ее уверенны, а выражение лица резко изменилось.
– Я начинаю вспоминать, – проговорила она. – У меня такое чувство, будто я долго-долго спала, и мне снился страшный сон… Со мной что-то произошло… Но что? Не могу вспомнить! Может быть, ты мне поможешь?.. Но прежде скажи мне, куда девались твои товарищи?.. А мадемуазель де Невер и моя подруга и сестра донья Крус? Где они?
Слова Марикиты вывели Лагардера из оцепенения. Неужели на нее нашло просветление, и она вновь попытается обнадежить его? Однако во взоре девушки не осталость и следа былого безумия. Анри мягко привлек ее к себе.
– Говори! – ласково произнес он. – Расскажи мне о том, что ты вспомнила… Где и когда ты рассталась с Авророй и доньей Крус?
Марикита надолго замолчала: память возвращалась к ней медленно. От напряжения она даже заплакала, но постаралась скрыть свои слезы от Лагардера. Цыганка не могла сказать шевалье ничего определенного, ибо сама не знала, куда делись девушки после взрыва, но ей очень не хотелось отнимать у него последнюю надежду.
– Мы с отцом подготовили их побег, – медленно начала она. – Мы сделали все возможное, чтобы они смогли бежать. И они должны были успеть выбраться из замка задолго до взрыва. Но куда они отправились потом, я не знаю…
Анри опустил голову: лучик надежды, мелькнувший было во мраке отчаяния, оказался таким тонким, что с трудом верилось в его реальность. Видя, что слова ее не только не успокоили, но, напротив, еще больше огорчили Лагардера, Марикита тяжело вздохнула.
– Не печалься, мой прекрасный рыцарь, – прошептала она, – и верь мне… Цыганка пока не может сказать тебе, где твоя невеста, но она наверняка знает, что скоро ты встретишься с ней.
– Кто тебе это сказал? – недоверчиво спросил Лагардер.
– Никто не говорил; я прочла это по звездам.
Шевалье горько усмехнулся. Что ж, она права. Его последний час уже не за горами, он отправится вслед за Авророй, и они непременно встретятся… но только в ином мире. Однако Марикита уверенно продолжала:
– Верь мне. Ты знаешь, что я на время потеряла память. Я побывала в мире мрака, но не нашла там твоей невесты. Теперь тьма рассеялась, ко мне вернулся разум, и книга звезд по-прежнему раскрывает мне свои тайны. Умение угадывать судьбу по звездам передается у нас от матери к дочери. Ведь мы – цыгане, египтяне, ромы, раньи – поклоняемся одному богу – Ветру, молимся одной богоматери – Пыли Больших Дорог, а звездное небо – это наш храм.
Лагардер с опаской прислушивался к словам девушки, спрашивая себя, не бредит ли она.
– Я уже показывала тебе звезду, – продолжала цыганка. – Нам надо идти за ней. Я не могу научить тебя явыку звезд, поэтому верь мне и следуй за мной.
– И что же сказали тебе звезды?
– Что в этом месте мне надо спешиться, помолиться и внимательно осмотреть землю. Видишь? Здесь отпечатались следы четырех лошадей и двух мулов… На мулах ехали мадемуазель де Невер и Флор…
Лагардер схватил Марикиту за руку и сжал так, что чуть не сломал ее.
– Говори, говори! – вскричал он, не в силах сдержать свое волнение. – Если твои слова верны, то мы скоро найдем их, потому что следы совсем свежие.
– Ты прав, они прошли здесь час назад. Их сопровождали четверо всадников…
– Кто они?.. Люди Пейроля? Наемники Гонзага?
– Не знаю, но скоро узнаю.
– Откуда?
– Звезды мне все расскажут, – пообещала Марикита, устремляя взор в небо.
– Звезда Лагардера уже скатилась на землю и потухла, – раздался внезапно зловещий голос. – Шевалье де Лагардер, вас ожидает смерть, и расстояние, разделяющее вас, не превышает длины клинка шпаги!
– Согласен, но это будет моя шпага! – воскликнул шевалье, мгновенно изготовившись к бою.
В нескольких шагах от Лагардера нагромождение камней образовывало естественное ограждение, внутри которого находилось маленькое горное озеро. Воды его питали ручей. В мрачном ущелье Панкорбо это был единственный уголок, где скалы расступались и не нависали над дорогой свинцовой тяжестью. На берегу этого озера и расположились приспешники Гонзага.
Пока военные действия шли в Каталонии, приятели старались держаться поближе к границе: они твердо решили не возвращаться к принцу, пока между Францией и Испанией не будет заключен мир. Таким образом, они сдержат свое слово и не поднимут оружия против Франции.
Разумеется, они не рассчитывали, что Филипп Мантуанский похвалит их за дезертирство. Однако у них уже готово было оправдание: они скажут, что напали на след Лагардера и все время гнались за ним по пятам. Зная, что принц хочет покончить с шевалье, они решили, что выследить и убить Лагардера для них гораздо важнее, чем пополнить собой ряды испанской армии, где и без них хватает солдат.
Место командующего временно занял Монтобер.
– Не вечно же нам болтаться неприкаянными, – рассуждал он, растянувшись на мягкой траве. – Пора возвращаться под крылышко Гонзага. Прискорбно, что мы так и не нашли Лагардера, – (заметим, что в своих скитаниях клевреты его и не искали), – ведь, если мы явимся к принцу с пустыми руками, он, пожалуй, обвинит нас в нерадивости…
– Всегда можно найти подходящее объяснение, – заметил Носе. – Надо только хорошенько подумать. Тем более что, служа Гонзага, мы все прекрасно научились лгать и изворачиваться.
Толстый Ориоль тяжело вздохнул.
– И куда мы катимся, – пропыхтел он. – Черт побери, было время, когда совесть моя была куда более спокойна.
– И это говоришь ты! – возмутился Таранн. – А что тогда делать мне, чьи предки были посвящены в рыцари еще во времена первого крестового похода? Торговцам же, как известно, врать не привыкать…
Монтобер резко оборвал Таранна.
– Довольно, сейчас уже трудно сказать, кто больше заврался, мы или Ориоль. Раз уж мы не можем покрыть славой наши гербы, давайте хотя бы покроем их золотом, а для этого нам надо убедить Филиппа Мантуанского в том, что Лагардер мертв…Итак, что вы предлагаете?
Неожиданно Носе приложил палец к губам.
– Тихо! Похоже, что на ловца и зверь бежит, – прошипел он. – Я слышу голос, чертовски напоминающий голос Лагардера.
Все замолчали и прислушались. Действительно, это были Лагардер и Марикита. Через несколько минут приспешники Гонзага поняли, что более удобного случая и желать нельзя: Лагардер был один и всего в нескольких шагах от них. Девушку, сопровождавшую шевалье, никто в расчет не принимал.
Из того, что им удалось услышать, клевреты сделали вывод, что победа им обеспечена. Правда, Ориоль счел его чересчур поспешным, однако никто не обратил внимания на предостережение откупщика. Все убедились, что шевалье пал духом и вряд ли сможет оказать достойное сопротивление. Отбросив предрассудок, именуемый честью, господа дворяне решили напасть на Лагардера всем скопом. И четверо дворян выскочили из своего укрытия и преградили ему дорогу.
– О! Старые знакомые! – весело воскликнул Лагардер; в преддверии поединка к нему вернулась прежняя бодрость духа. – Совсем недавно ваш хозяин нанял не меньше сотни бродяг, чтобы убить меня в этом самом ущелье, а сегодня Гонзага решил оказать мне честь и подослал титулованных убийц…
Услышав такое оскорбление, клевреты разразились злобной бранью. Шевалье был спокоен: он вновь обрел привычную уверенность в себе. К тому же он решил, что, пожалуй, ему стоит еще пожить, чтобы самому убедиться, правду ли сказала Марикита.
– Послушайте, господа, – продолжал он, – пока еще не поздно, я советую вам пропустить меня. Иначе вы рискуете составить компанию тем наглецам, что уже пытались стать у меня на дороге.
Внезапно из-за спины шевалье выскочила Марикита. В руках она сжимала кинжал, и весь ее вид недвусмысленно говорил о том, что она собирается принять участие в схватке.
– Прежде чем вы коснетесь хотя бы волоса на его голове, – воскликнула она, – вам придется убить меня!
Решив, что у девушки вновь помутился рассудок, шевалье попытался отстранить ее, но она вырвалась и, словно львица, бросилась вперед. Блеснул кинжал, и Таранн с громким воплем схватился за плечо, из которого потоком хлынула кровь.
Клевреты Гонзага с обнаженными шпагами бросились на Лагардера. Шевалье отбивал атаки и старался закрыть собой Марикиту, однако девушка упорно рвалась вперед. Наконец, она таки проскочила под рукой Анри – и тут же ей в грудь уперлась шпага Монтобера. Лагардер отбил клинок, но из-за этого вынужден был раскрыться, чем немедленно воспользовался Носе: его шпага пронзила грудь шевалье. Лагардер вскрикнул, зашатался и упал.
И тут случилось то, чего не ожидал никто из французов: черноволосая девушка заслонила собой упавшего шевалье и, окинув нападавших исполненным ненависти взором, угрожающе воздела окровавленный кинжал. Никто не собирался убивать Марикиту, но цыганка столь яростно размахивала своим оружием, что увернуться от него было весьма непросто. Клевреты Гонзага растерялись: как заполучить труп шевалье, не причинив вреда Мариките?
На потемневшем небосклоне появились первые звезды.
Внезапно совсем рядом зазвучало громкое протяжное пение, одна из тех заунывных мелодий, которые обычно напевают кочевники во время своих странствий по пустынным дорогам. Заслышав их, цыганка издала крик, напомнивший уханье совы. Его услышали; из-за поворота показалась ветхая колымага, запряженная взмыленной клячей. Громыхая ржавым железом, повозка резко остановилась, и с нее спрыгнуло несколько мужчин, вооруженных мушкетами. Четверо французов невольно отступили.
Марикита торжествовала.
– Ну же, давайте, берите его, если осмелитесь! – насмешливо воскликнула она.
Появился Ориоль, ведя на поводу лошадей.
– Оставьте его, – произнес он, – нам пора ехать. Иначе мы рискуем вместе с Лагардером навечно остаться в этом ущелье.
Словно подтверждая его слова, над головами французов просвистели пули. Клевреты Гонзага не стали дожидаться следующего залпа и, вскочив на коней, помчались прочь из рокового ущелья. Раненый Таранн одной рукой держал поводья, а другой зажимал рану, из которой продолжала струиться кровь.
X
РАНЬИ
Как вы уже наверняка догадались, люди, откликнувшиеся на призыв Марикиты, были цыгане. Когда девушка была еще совсем маленькой, они с матерью исколесили немало дорог в повозках этого табора. Мать Марикиты была знаменитой предсказательницей, ее прорицаниям верили не только сами цыгане, но и знатные испанцы.
Известно, что цыгане свято чтут свои традиции. Века идут, а жизнь их не меняется. Они постоянно кочуют с места на место, из страны в страну, из города в город, распевая одни и те же протяжные песни. Никто не знает, откуда они взялись, а сами цыгане ревностно хранят тайну своего происхождения. Особой тайной окружены у них главные события в жизни человека, те, которые у христиан опекает церковь: рождение, брак и смерть.
Мариките угрожала опасность; на языке, понятном только тем, в чьих жилах течет цыганская кровь, она призвала на помощь своих соплеменников, и те явились защитить ее.
Повозки, запряженные тощими одрами, образовали полукруг. Цыганские кибитки заслуживают отдельного описания. Под драными и выцветшими полотнищами невозможно укрыться ни от палящего солнца, ни от пронизывающего ветра, ни от проливного дождя. Зато в них чего только нет: ковры, кастрюли, чашки, ложки, баночки с бальзамами для лечения ран и приворотными зельями, высушенные лягушачьи лапки и змеи, разнообразные амулеты, кости, карты и прочие магические предметы, необходимые для предсказания судьбы и ворожбы.
В самой большой и удобной кибитке на возвышении из дорогих тканей сидели вожак и самая старая женщина в таборе, почитавшаяся как колдунья. Вокруг были небрежно разложены серебряная и медная посуда, дорогая утварь, блестящие безделушки. Седые волосы длинными прядями обрамляли изрезанное глубокими морщинами лицо колдуньи; рот ее напоминал оскаленную волчью пасть.
Цыгане, явившиеся на зов Марикиты, принадлежали к племени изгоев. Великая каста цыган извергала из своих рядов тех, кто осмелился нарушить брачный обычай, или, говоря языком европейцев, отважился на мезальянс. Ибо, если цыганская девушка выходит замуж за чужака, она и ее семья тотчас же превращаются в изгоев: лишаются прав на защиту и на причитающуюся им часть добычи, не смеют посещать всеобщие собрания. Они, словно пораженные проказой, безжалостно отторгаются табором.
Так иудеи до сих пор противятся бракам с христианами, а среди католиков долго бытовало предубеждение против брачных союзов между дворянами и простолюдинками. Те, кто пренебрегал мнением общества, обрекали себя на участь, равносильную гибели.
К счастью, времена изменились; сегодня все народы смешались, а мир все такой же – не лучше и не хуже.
Цыгане, изгнанные из своих племен, быстро объединились между собой, чтобы в трудную минуту помогать друг другу и защищаться от вчерашних собратьев и своих извечных врагов – христиан.
Цыгане-изгои сохранили все прежние обычаи, кроме одного: они были терпимы к чужакам и не требовали от них отказываться от своей веры и своих привычек. Впрочем, тех, кого в цыганский табор приводила любовь, обычно не интересовали вопросы религии. Дети, рожденные от таких союзов, также находились под защитой табора. Когда же девушка-цыганка покидала племя ради чужака – мужа или возлюбленного, – она всегда имела право вернуться, не боясь, что соплеменники ее не примут.
Цыгане-изгои именовали себя раньи, а так как Марикита имела отца-католика, то она тоже была раньи. У раньи были свои песни, одну из которых и услышала девушка в тяжелую для себя минуту.
Весь табор, включая женщин и детей, столпился вокруг юной цыганки, склонившейся над Лагардером. Скорее всего, стремительно бросившись на помощь соплеменнице, раньи рассчитывали извлечь выгоду и для себя, очистив карманы ее врагов. Но враги бежали, а на земле остался лежать лишь чужак-христианин, который вот-вот должен был умереть.
– Кто этот человек? Он твой муж? – спросил Марикиту предводитель, рослый загорелый мужчина с посеребренными сединой висками.
В прежние времена девушка боялась его как огня. Но сейчас в ней не было страха; она подняла голову и ответила:
– Это мой брат…
– Ты никогда не говорила нам, что у тебя есть брат. Мы не знаем его…
– Я сама не знала о его существовании…
– Почему он не похож на тебя?
– А разве он сын моей матери? – дерзко ответила она вопросом на вопрос. – И вообще, какое тебе дело до того, кто он? С каких это пор раньи перестали принимать к себе чужаков? Я ручаюсь за этого человека: он не причинит нам зла. А я росла вместе с вами! И разве моя мать была не из твоего табора?
– Ты права… Твоя мать кочевала с нами, значит, ты имеешь право на нашу защиту… Скажи нам только, как зовут этого человека.
– Зачем вам его имя?
– Он испанец?
– Француз.
– Значит, враг…
– Для нас не существует границ…
– Я же не сказал, что он враг Испании: это меня не касается… Но в его стране вешают наших соплеменников…
– А в Мадриде инквизиция подвергает их пыткам и сжигает…
– Ты что, считаешь, что ты умнее всех? – проворчал предводитель, нахмурив брови.
– Нет, я просто говорю то, что думаю… и говорю правду…
– Твой брат умер; ты хочешь, чтобы я дал тебе рубиду?
Опустившись на колени, Марикита приложила ухо к груди Лагардера и услышала слабое биение его сердца.
– Он жив, – ответила она, – значит, его можно спасти… Если вы не хотите мне помочь, тогда оставьте меня здесь, я сама позабочусь о нем.
– С каких это пор раньи бросают своих раненых без помощи – возмутился предводитель.
– Но этот человек не ваш, вы сами только что это сказали.
– Раз ты защищаешь его, значит, сейчас он один из наших. Хватит спорить, давай лучше спросим колдунью, умрет он или его можно вылечить.
Марикита расстегнула мокрый от крови камзол Анри. На груди возле самого сердца зияла колотая рана. Если бы шпага Носе прошла на два дюйма ниже, Лагардер бы уже не нуждался ни в чьих заботах.
– Судьба сберегла его, – заметила одна из женщин.
– Ты видишь медальон, который он носит на груди? – спросила ее другая. – Смотри, как искорежена оправа; удивительно, как еще портрет сохранился.
Алчные взоры уставились на оправленный в золото портрет девушки, в которой Марикита сразу же узнала мадемуазель де Невер.
– Она спасла его, – прошептала девушка. – Любовь оказалась сильнее смерти!
Этот медальон на золотой цепочке Аврора в присутствии матери сама повесила на шею Анри в тюрьме Шатле, где Лагардер, приговоренный к смерти Огненной палатой, ожидал исполнения приговора. Неужели он больше никогда не увидит ту, чье изображение носит у самого сердца?
Колдунью звали Мабель. Это была та самая старуха, которая когда-то стерегла маленькую Аврору в палатке цыганского вожака в долине горы Баладрон и которую Флор усыпила, чтобы во сне выведать у нее, куда цыгане бросили опоенного сонным зельем Лагардера.
Уже тогда Мабель считалась старухой, и время только добавило морщин на ее чело. Она приказала подвести ее кибитку поближе к раненому и со своего возвышения долго разглядывала лежащего без сознания шевалье. Облаченная в причудливые лохмотья, со спутанными волосами и пергаментно-желтой кожей, она выглядела отталкивающе, но движения ее были исполнены величия.
– Он красив, – наконец вымолвила она. – Он мертв?
– Нет, матушка, – ответил кто-то. – Девушка говорит, что он выживет.
– Чем его ранили?
– Он получил ужасный удар шпагой, однако лезвие не задело сердца.
– Помогите мне спуститься; я хочу получше разглядеть его.
Однако колдунья, несмотря на свой преклонный возраст, отнюдь не была немощной старухой и не нуждалась ни в чьей помощи. Она без труда слезла с повозки, быстрым шагом подошла к раненому и склонилась над ним. Ее лицо приняло странное выражение; морщины на нем разгладились, взгляд устремился вдаль, словно она пыталась оживить какие-то давние воспоминания.
– Это он, конечно же, он, я не могла ошибиться, – прошептала она. – Значит, судьба сделала его своим избранником, ведь он вернулся оттуда, откуда не возвращается ни один из смертных.
– Ты его знаешь? – спросил изумленный предводитель.
– Когда-то давным-давно, – напевно начала Мабель, – я собстренными руками приготовила волшебное питье шотландских цыган, и он выпил его…
Цыгане прекрасно знали страшный наркотик, о котором говорила колдунья, и были осведомлены о последствиях его употребления: он действовал одновременно как снотворное и как медленный смертельный яд. Человек, принявший его, спал беспробудным сном несколько часов, а потом умирал, так и не приходя в сознание. На старую цыганку устремились вопрошающие взоры.
– Его тело положили в могилу, – продолжала она, – вместе с истлевшими костями старого Хаджи. Утром мы пришли туда убедиться, что он уснул вечным сном, но его там уже не было…
– Не может быть, Мабель! Это невозможно! – раздались голоса.
– Я так и не узнала, кто сумел спасти его, потому что в ту ночь меня саму усыпили. Но это наверняка был кто-нибудь из наших, раз ему был известен секрет, как пробудить человека от колдовского сна. Он прижег спящему ступни и ладони раскаленным железом.
– А зачем ему дали выпить это зелье?
– Христиане обещали нам много золота, если мы убьем его и отдадим им девочку, которая была с ним. Но он был нашим гостем, и мы могли только усыпить его, – объяснил старый цыган.
– Законы гостеприимства священны, – поддержали старейшину мужские голоса. – И кто же его спас?
– Загадка!.. Но кто бы он ни был, он поступил хорошо… Иначе бы меня все время мучила совесть – ведь я помогала свершиться черному делу. Та девочка была такая нежная, кроткая… прошло уже много лет, но я до сих пор не могу забыть ее… – прошептала старуха.
Внезапно взгляд колдуньи упал на портрет в покореженной золотой оправе, и с губ ее сорвался удивленный возглас.
– Это она, – воскликнула старая цыганка, – только здесь она совсем взрослая. Какой же красавицей она выросла!
Мабель взяла медальон и принялась внимательно разглядывать портрет Авроры. Марикита даже испугалась, не захочет ли старуха оставить его себе.
– Верните ему портрет, матушка, – произнесла она. – Это его талисман: если бы не медальон, он был бы уже мертв.
Колдунья нахмурилась, и под острым взглядом ее серых глаз юная цыганка потупилась.
– Кто тебе сказал, что я собираюсь взять его? – сурово спросила она. – И почему ты защищаешь этого человека?
– Потому что он мой брат, – ответила девушка.
– Ты лжешь… у тебя никогда не было братьев… Признайся лучше, что ты любишь его; впрочем, ты не первая. Одна наша девушка, вроде тебя, когда-то тоже любила его до безумия. Эта любовь погубила ее: она стала христианкой.
– Это правда, – ответила Марикита. – Раньше ее звали Флор, а теперь ее зовут Мария де ла Санта-Крус.
– А ты что, знаешь ее?
– Она моя подруга. Мы вместе танцевали на площадях Мадрида.
– Она любила его, – повторила Мабель, – но он, скорее всего, даже не знал об этом, потому что у сердца он носит портрет другой… Ни одна женщина не может устоять перед его красотой… если бы я встретила его в двадцать лет… – Она умолкла, устремив взор на шевалье. – Так, может, это Флор и спасла его? – продолжала она. – Хотя в те времена Флор была еще совсем девчонкой… Что ж, если она сумела это сделать, то повторяю, она хорошо поступила… Ты знаешь, где сейчас Флор? – обратилась старуха к Мариките.
– Здесь неподалеку мы нашли следы мулов, на которых ехала Флор и та девушка, что изображена на портрете, – ответила Марикита. – Судьбе было угодно, чтобы они подружились и стали едва не сестрами.
Мабель осторожно надела медальон на шею Лагардера и направилась к своей повозке. Вскоре она вернулась, неся в руках склянку с целебной мазью. Прошептав какие-то заклинания, она смазала рану Лагардера и бережно наложила на нее повязку.
Смеркалось. Мужчины зажгли факелы. Их неверный свет освещал странную картину: старая уродливая цыганка с седыми космами колдовала над распростертым на земле белокурым красавцем христианином. Ведунья пустила в ход все свои чары, чтобы раздуть ту искру жизни, которая еще тлела в теле Лагардера, но в любую минуту могла угаснуть.
Лагардер по-прежнему был без сознания. Мабель смочила ему губы и виски уксусом: он открыл глаза, но, увидев склонившееся над ним морщинистое лицо Мабель, тут же снова закрыл их. Он решил, что попал в руки испанских бродяг, этих полунищих-полуразбойников, слетающихся на падаль, словно стая стервятников. Они наверняка приняли его за мертвеца, и теперь одно из этих кошмарных созданий обшаривало его карманы.
«Значит, Марикиты нет в живых?» – спросил он себя. Печальный ответ напрашивался сам собой. «Бедное дитя, я всем приношу несчастье! Ты вселила в меня надежду, что Аврора жива и я скоро увижу ее, а я погубил тебя…»
Имя мадемуазель де Невер шевалье невольно произнес вслух. В ответ чей-то голос воскликнул:
– Хвала небу! Он жив!.. Звезды не обманули меня!
– Марикита! – узнал голос девушки Лагардер.
– Да, это я, – ответила цыганка. – Открой же глаза, здесь нет наших врагов.
– Открой глаза, – повторила Мабель, поводя руками над лицом Анри.
Шевалье повиновался.
– Перенесите его в мою кибитку, – приказала колдунья, – и уложите поудобнее.
С бесконечными предосторожностями Лагардера отнесли в повозку Мабель.
– Куда вы ехали? – спросила старуха у Марикиты.
– На поиски его похищенной невесты.
– Кто ее похитил?
– Думаю, те же люди, по приказу которых ты когда-то опоила его зельем возле горы Баладрон. Ты сказала, что за его убийство они заплатили много денег?
– Нам все равно, кому служить, лишь бы нам хорошо платили за нашу службу. Пусть теперь он заплатит нам, и мы станем служить ему, – раздался голос одного из мужчин.
Но колдунья смерила его презрительным взглядом:
– Он наш гость, и никто не посмеет даже пальцем тронуть ни его, ни то, что ему принадлежит. Мы отвезем его туда, куда он прикажет, и не возьмем ни гроша. Это говорю я!
– Слово Мабель – закон, – произнес вожак.
– Я сама стану лечить его, – прибавила старуха.
– Прошу тебя; позволь мне ехать вместе с ним! – умоляюще попросила Марикита.
– Так ты любишь его?
– Как брата… Ты мне веришь? Я никогда не обманывала тебя.
– Хорошо, я возьму тебя к себе в кибитку. У тебя отважное сердце…
Старуха забралась в повозку и устроилась возле Лагардера, следом за ней поднялась Марикита. Она села рядом с шевалье, чтобы вытирать его покрытый испариной лоб.
Табор тронулся в путь. Скалы, нависшие над дорогой, отбрасывали на землю причудливые тени. Время от времени раньи затягивали унылую песню; когда мужчины умолкали, их сменяли женщины, и, убаюканный заунывными звуками, шевалье заснул, сжимая в своей ладони руку маленькой цыганки.
Гонзага мог сотни раз проезжать мимо пестрого каравана, но ему бы ни за что не пришло в голову искать в потрепанных цыганских кибитках своего смертельного врага. Когда-то принц хорошо заплатил этим цыганам, чтобы они избавили его от Лагардера, но любовь и преданность оказались сильнее денег, и шевалье остался жив. Теперь же цыгане бескорыстно помогали Лагардеру.
Когда шевалье очнулся, солнце стояло уже высоко; он с изумлением обнаружил, что лежит на груде тряпья в каком-то фургоне, который медленно едет по каменистой дороге. Сквозь прорехи в пестром ковре, натянутом на кривые прутья, пробивались яркие лучи солнца. Он попытался встать, но не смог: острая боль пронзила все его тело.
Увидев, что Лагардер проснулся, Мабель протянула ему чашку с питьем. Раненый заколебался. События вчерашнего вечера полностью изгладились из его памяти.
– Пей, не бойся, – подбодрила она его. – Это не то зелье, которым тебя когда-то опоили цыгане возле горы Баладрон.
– Откуда ты об этом знаешь? – удивился шевалье.
– Я сама готовила его…
– Пей, – раздался голос Марикиты. – Я вымыла твою чашку и набрала свежей воды из источника. Здесь ты среди друзей.
Действительно, питье принесло шевалье облегчение, боль утихла. Он начал вспоминать происшедшее…
Всю ночь Марикита рассказывала старой колдунье о Лагардере. Мабель пообещала ей, что сделает все, чтобы отыскать мадемуазель де Невер и донью Крус.
– Ты же знаешь, что раньи найдут любого человека куда быстрее, чем вся королевская полиция. Так что если ты не ошиблась и девушки действительно вчера проехали неподалеку отсюда, то уже к вечеру мы будем знать, где они находятся. Если же ты ошиблась, мы будем искать повсюду и, в конце концов, отыщем их. А уж выкрасть их не составит для нас никакого труда.
Цыгане ехали по голой пыльной равнине. Повозка колдуньи остановилась, Марикита спрыгнула на землю и, разглядев следы конских копыт, указала на них старухе. Отпечатков было множество, потому что совсем недавно здесь побывали приспешники Гонзага.
– Следов слишком много, и они налагаются друг на друга, – задумчиво произнесла Мабель, пристально вглядываясь в землю. – Я сама этим займусь. Ладно, может, я и смогу что-нибудь разобрать. А сейчас, пожалуй, пора устроить привал. Заодно и раненому надо бы отдохнуть от долгого пути в тряской телеге.
Приказ был услышан, и караван остановился. Лагардер остался лежать в повозке; Марикита сидела рядом с ним и, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, болтала без умолку.
К их повозке каждую минуту подходили цыганки и подносили кто спелый гранат, кто апельсин, а кто и мех с молодым вином. Все они были приветливы и с Марикитой, и с Лагардером.
Шевалье благодарил их улыбкой, а про себя думал, что если бы в Париже кто-нибудь сказал ему, что его спасут от смерти те же самые цыгане, которым Гонзага когда-то заплатил за его убийство, то он решил бы, что над ним попросту издеваются.
– Цыгане добросердечны и отзывчивы, – вслух произнес он, – если, конечно, им не платят за то, чтобы они творили зло.
– Ты прав, христианин, – услышав его слова, отозвалась Мабель. – Но это еще не все. Только тот, кого мы полюбим, получает право на нашу защиту и наше уважение: ведь миром правит любовь.
XI
ЛОЖНЫЙ СЛЕД
Когда раньи завершили трапезу, Мабель приказала вожаку собрать всех взрослых цыган и обратилась к ним с вопросом:
– Только что христианин, которого привела к нам одна из наших девушек, сказал, что цыгане добросердечны и отзывчивы. Но тут же он сказал и другое: если им заплатят, они готовы сотворить зло. Верно ли это?
– Какая нам разница, лишь бы христиане почаще выкладывали денежки, а платят они за добро или за зло – нас это не касается! – раздался чей-то голос.
– Жить-то надо, – поддержали его остальные.
– Согласна, – кивнула колдунья. – Чужие дела нас не касаются, тем более дела христиан, наших самых злых гонителей. Но разве мы станем причислять к ним тех, кого сами же и взяли под свою защиту?
– К чему ты клонишь? – спросил один из мужчин.
– А вот к чему. Я не знаю, богат ли наш гость, а поэтому не могу обещать, что он вознаградит нас золотом за наши заботы. Но не забывайте, что доброта всегда бескорыстна… Поэтому сейчас я расскажу вам все, что мне известно о нем… и пусть каждый сам решит, готов он помочь ему или нет.
И Мабель поведала соплеменникам ту часть истории Лагардерде, которую услыхала от Марикиты, знавшей о прошлом шевалье из обрывочных, но весьма красочных рассказов учителей фехтования.
Как известно, мораль цыган отличается от той, к которой привыкли мы, поэтому на одни и те же поступки мы с ними нередко смотрим разными глазами. Больше всех иных достоинств человека они ценят его умение презирать смерть. Кочевая жизнь приучила этот народ к постоянным опасностям, поэтому они почтительно относятся к тем, кто, как и они, с открытым забралом идет навстречу смерти. Не успела старая колдунья расписать и половину известных ей подвигов Лагардера, как большинство раньи уже прониклось искренней симпатией к шевалье.
Легко поставить под сомнение честность цыган, однако никто не откажет им в бесстрашии. Общество не приняло их в свое лоно и вечно подозревает их во всех смертных грехах. Цыгане никогда не думают о будущем, ибо даже настоящее им не принадлежит. У этих кочевников нет своего постоянного места под солнцем: они живут, покоряясь воле судьбы, уповая на случай и добывая себе пропитание кражей.
Видя перед собой богатого баловня фортуны, они испытывают к нему презрение, а иногда и ненависть, ибо судьба отказала им и в богатстве, и в почестях. Но если счастливчику повезет и он станет гостем цыган, они, повинуясь нерушимым законам гостеприимства, не только отнесутся к нему со всем почтением, но и, если потребуется, выступят на его защиту… Однако закон этот действует всего двенадцать часов и распространяется лишь на двенадцать миль от стоянки табора. Как только цыгане обнаруживают, что положенное время истекло, а расстояние пройдено, они со спокойной совестью могут ограбить, а то и убить своего бывшего гостя.
Любопытно, что священное отношение к особе гостя встречается либо у изгоев цивилизованного общества (цыган, корсиканских бандитов, алжирских разбойников), либо у племен, еще не вышедших из первобытного состояния (эскимосы, лопари, кочевники Сахары). В утонченных же странах старушки Европы о нем давно уже позабыли.
Впрочем, сейчас Мабель требовала от своих соплеменников оказать Лагардеру гостеприимство не на двенадцать часов, а на неопределенно долгое время, до тех пор, пока шевалье окончательно не поправится.
В цыганском таборе, будь то табор ромов, гитанос или раньи, самая старая женщина всегда пользуется наибольшей властью и повелевает всеми мужчинами, даже вожаком. Сама же она подчиняется только королеве всех цыган, загадочной личности, держащей в своих руках судьбу каждого, кто родился в вольном племени Ветра и Большой Дороги.
Поэтому Мабель могла попросту приказать раньи терпеть Лагардера столь долго, сколь она сочтет нужным, однако старуха хотела, чтобы все, кто окружает Лагардера, помогали ему добровольно, а не по принуждению. Она поступила мудро, и результат не замедлил сказаться. Ничто так не вдохновляет людей, как оказываемое им доверие.
– Итак, – заключила Мабель, – теперь вы знаете о чужаке, который лежит полумертвый в моей кибитке, столько же, сколько знаю о нем я. Согласны ли вы, чтобы он считался нашим гостем столько времени, сколько потребуется для его полного излечения?
– Согласны! – раздался единодушный ответ.
– А согласны ли вы помочь мне отыскать его невесту? Скорее всего, она находится где-то совсем рядом; но если я ошиблась, то согласны ли вы объехать всю Испанию, чтобы найти ее?
– Согласны!
– Тогда я напомню вам то, что вы уже слышали. Я не знаю, есть ли у этого человека золото, чтобы заплатить нам…
– Неужели мы не сумеем сами вознаградить себя во время этих поисков?.. Дорога – наша судьба, и какая нам разница куда идти: на север или на юг, на восток или на запад?
– Все ли думают так же? – спросила Мабель.
В ответ вверх взметнулся целый лес рук.
– Приказывай, матушка, – раздались мужские голоса, – что нам делать?
Тогда старая цыганка рассказала, что, судя по следам, обнаруженным Марикитой в ущелье Панкорбо, мадемуазель де Невер и Флор вчера проехали через ущелье.
– Так, по крайней мере, считает Марикита, – заключила старуха. – Других сведений у нас пока нет, так что нам придется положиться на ее чутье.
Цыганские старейшины никогда ничего не скрывают от своих соплеменников, потому что среди цыган не бывает предателей.
– Мы проверим, не ошиблась ли наша сестра, – раздались в ответ голоса.
– Тогда в путь! И да помогут нам звезды! – воскликнула Мабель.
В мгновение ока раньи убрали все свои пожитки, и табор тронулся в путь.
Хотя Лагардер и видел, что цыгане искренне стараются ему помочь, он никак не мог избавиться от навязчивой мысли, что угодил из огня да в полымя. Их прошлая встреча еще не изгладилась у него из памяти, и только дружеская болтовня Марикиты прогоняла печальные воспоминания. Как и все его современники, шевалье был уверен, что в среде цыган попросту не существует такого понятия, как честность. Поэтому даже слова Марикиты не всегда звучали для него убедительно: ведь она сама была наполовину цыганка, а, значит, могла лгать, как и ее соплеменники. И разве не обманула его когда-то Флор? Марикита изо всех сил старалась рассеять подозрения Анри и вселить в него уверенность в успехе поисков.
– Забудь о былых печалях, скоро тебя ждет большая радость, – говорила она ему.
– Кто тебе это сказал?
– Никто… и все: звезды, трава, цветы, мое сердце. Мабель составила твой гороскоп, и в нем написано то, о чем уже сообщила тебе я.
– Я не доверяю прорицателям…
– Можешь не верить, дело твое, – вступила в разговор Мабель. – Но знай, что вчера я приказала расплавить свинец, чтобы в его причудливо застывших узорах прочесть твою судьбу. Свинец никогда не лжет… На долю избранников всегда выпадают тяжкие страдания… Но не пройдет и двух недель, как та, кого ты ищешь, будет рядом с тобой. Вас ждет счастье, и твои враги будут завидовать тебе, так завидовать, что захотят погубить вас обоих. Но они не успеют причинить вам вреда, ибо падут от твоей руки. Все, кроме одного, самого злобного и самого изворотливого. Он похож на песчинку, подтачивающую бронзового колосса до тех пор, пока тот не рухнет. Но прежде чем этот человек приведет твою смерть, ты успеешь дать жизнь сыну, который отомстит за вас обоих. И когда придет твой последний час, ты вспомнишь о словах старой Мабель и поймешь, что предсказания цыганок всегда сбываются.
Не то, чтобы колдунья сумела переубедить шевалье, но все же она немного успокоила его.
Расспросив жителей близлежащей деревушки, цыгане узнали, что на рассвете по дороге промчались четыре всадника.
– Это люди Гонзага, – убежденно сказала Марикита. – Нам надо ехать за ними.
Дорога уходила на запад; лазутчики обшаривали каждый дом, каждую деревню, каждую рощицу. Но ни следов клевретов Гонзага, ни следов Авроры и ее спутницы нигде не было. Никто из местных жителей не видел двух девушек на мулах, сопровождаемых четырьмя всадниками. Марикита встревожилась: шевалье совсем уже решился сам заняться поисками.
Однажды утром цыгане наткнулись на старую нищенку, которая после долгих расспросов заявила, что в краю басков, неподалеку от Толосы, она видела отряд из шести всадников.
– Это были шесть знатных сеньоров, – объяснила она. – Судя по костюмам, четверо из них не из здешних мест, а двое были одеты так, как одеваются у нас в Испании. Они проехали мимо меня, но я не запомнила их лиц.
Кажется, поиски наконец-то увенчались успехом: чтобы не привлекать к себе внимания, девушки вполне могли облачиться в мужской наряд. Сердце Лагардера забилось тревожно и радостно. Неужели он вскоре встретится с Авророй?
Колеса цыганских повозок завертелись быстрее, и хотя подобная езда угрожала разбередить рану шевалье, он беспрестанно торопил своих смуглых спутников.
Однако сведения, полученные в Толосе, оказались неутешительными. Никто не видел, чтобы в город въехал отряд из шести всадников. Зато им сразу указали гостиницу, где остановились четверо дворян, которые своим выговором и платьем напоминали французов.
Лагардер и Марикита терялись в догадках: куда же могли исчезнуть девушки?
Мабель отправила в гостиницу самых смышленых своих лазутчиков, к утру они должны были все как следует разузнать. Но ослабевший организм Лагардера не вынес новых волнений и разочарований. Ночью шевалье снились кошмары, и он метался на своем жалком ложе, стеная и вскрикивая. Мабель и Марикита проснулись и с тревогой наблюдали за раненым, чьи вопли сменились горячечным бредом. Колдунья как раз принялась готовить успокаивающее питье, когда Лагардер внезапно вскочил и, призывая Аврору, бросился вон из кибитки. Марикита не успела опомниться, как он ступил на землю, зашатался и упал, потеряв сознание.
У него началась жестокая горячка, против которой было бессильно искусство старой колдуньи. От падения рана шевалье открылась, и из нее потоком хлынула кровь. И если еще вчера вечером Лагардер мог считать себя почти здоровым, то теперь все лечение приходилось начинать сызнова.
Мабель и Марикита не на шутку встревожились, опасаясь роковой развязки: известно, что лекарь помощник лишь тем, кто сам стремится к выздоровлению. Бессвязный же бред Лагардера свидетельствовал о том, что шевалье вновь утратил надежду и стал призывать смерть.
– А он выживет? – поминутно спрашивала заилаканная Марикита у колдуньи.
– Надеюсь, – отвечала та, – потому что; так написано в книге судеб. На все находится в руках случая. Пока же нам придется продолжить поиски без него.
– Но кто же станет заботиться о нем, когда мы отправимся искать его невесту?
– Я же не говорю, что ехать должны именно мы с тобой. Мы снова положимся на верных и надежных друзей, а сами поищем уголок, где наш больной будет в безопасности. Ему необходим полный покой, езда по каменистым дорогам не даст его ране затянуться, и он умрет от потери крови.
– Я буду ухаживать за ним, и мои заботы победят болезнь!
– Думаю, что я и сама справлюсь с этим, а тебе все-таки придется отправиться на поиски. Ведь ты единственная, кто знает в лицо не только друзей Лагардера и его невесту, но и его врагов.
– Нет! Я не оставлю ero! Я так подробно опишу всех его товарищей и тех негодяев, которые напали на него в ущелье Панкорбо, что тот, кого ты отрядишь на поиски, ни за что не ошибется!
– А если вместе с девушками едут вовсе не друзья, а враги? Если их опять похитили? Как нам тогда доказать друзьям Лагардера, что мы хотим помочь им? Боюсь, они не поверят нам на слово и не согласятся ехать в наш табор.
– Твои рассуждения справедливы, матушка, – тяжело вздохнула Марикита. – И я не знаю, как мне быть – остаться подле него или попытаться разыскать его друзей и невесту. Ответь, что я должна делать?
– Я подумаю, дитя мое, – сказала Мабель, – а сейчас давай попробуем облегчить его страдания и дадим ему снотворного, чтобы он смог спокойно уснуть.
XII
ТАИНСТВЕННЫЙ ГРОТ
Утро застало пестрый караван в предгорье Пиренеи, в двух лье от Ирупа, откуда рукой подать до границы с Францией.
Старой колдунье было ясно, что дальше везти Лагардера нельзя: раненому был необходим полный покой, и, значит, следовало отыскать надежное укрытие, где бы он смог пролежать до полного выздоровления. Мабель призвала к себе несколько самых смышленых юношей, объяснила, что им следует искать, и они отправились по окрестностям, надеясь наткнуться на уединенную хижину, сторожку или заброшенный шалаш пастухов.
Около полудня к повозке колдуньи подошел подросток лет пятнадцати. Марикита впервые видела его, но слышала, как все хвалили его необычайную ловкость. Говорили, что при необходимости он ухитрился бы пролезть даже в игольное ушко. Мальчишка бесшумно карабкался по скалам, легко переплывал бурные реки и мог незаметно обокрасть любого сеньора.
– Вы ищете тихое место для вашего раненого? – обратился он с вопросом к обеим женщинам. – Я знаю такое местечко и готов показать его вам. Там совершенно безопасно. Вход надежно скрыт от любопытных глаз колючим кустарником. А если кто-нибудь случайно и забредет туда, то даже женщина с легкостью сумеет перестрелять поодиночке непрошеных гостей, которым придется гуськом пробираться через густые кусты.
– И где же это место?
– В двухстах шагах отсюда: это грот. Там стоит кровать, стол и несколько стульев, и нет хозяина… вернее, когда-то хозяин был, но исчез, скорее всего, умер… Так что, думаю, мы вполне можем занять его дом.
– А ты сам как нашел этот грот?
– Случайно… Я удирал от пастухов, рассердившихся на меня за то, что я без спросу угостился их чудесным овечьим еыром. Забравшись высоко в горы я, чтобы вновь не столкнуться со своими преследователями, решил спуститься там, где обычно никто не ходит, потому что там нет ни дорог, ни тропинок. А в таких уголках всегда встречаешь что-нибудь интересное…
– Веди нас, – приказала Мабель.
Напомним читателю, что в те времена граница между Испанией и Францией пролегала через места дикие и пустынные. Неподалеку от ложбины, где раскинулся цыганский табор, высилась огромная, высотой более тридцати футов, скала, подступы к которой преграждали непроходимые заросли колючего кустарника. Однако пристальный, опытный взор непременно различил бы среди высокой травы и густых ветвей узкую тропинку.
Разумеется, ни знатная сеньора, ни благородный идальго ни за что не прошли бы по ней, ибо колючки мгновенно изодрали бы пышное платье и богато украшенный камзол. По таким тропам пробираются только ползком, а для этого надо быть цыганом, баском или… волком.
Старуха и девушка ползли вслед за своим провожатым под колючим зеленым сводом, обдирая руки и царапая лицо; метров через двадцать они смогли, наконец, выпрямиться и встать во весь рост. Перед ними в скале находилась узкая дубовая дверь. Когда-то на ней висел замок, но с помощью кинжала ловкий малый без труда справился с ним.
За дверью находился просторный грот, стараниями природы выточенный в скале. Внутри было сухо и чисто, и, как говорил мальчик, стояла скромная, грубо сколоченная мебель.
Через узкую трещину, то ли природную, то ли проделанную руками человека, внутрь проникал дневной свет. К ней вела лестница, сооруженная из нескольких поставленных друг на друга камней. Из этого импровизированного оконца виднелась раскинувшаяся у подножия скалы долина. В случае осады возле него, не мешая друг другу, вполне могли разместиться трое стрелков с мушкетами. В сочетании с прочной дубовой дверью это жилище при необходимости легко превращалось в хорошо укрепленный форт. Тем более что в небольшом соседнем помещении, отделенном от основного легкой перегородкой, из трещины в скале бежал тонкий прозрачный ручеек.
Мабель сразу же отметила, что на стульях и столе лежит толстый слой пыли, свидетельствующий о том, что хозяин давно покинул свое уединенное жилище.
Убедившись, что паренек их не обманул, старуха даже захлопала в ладоши от радости.
– Дружочек, – обратилась она к юноше, – когда в таборе начнется дележ добычи, твоя доля будет самой большой. Во всей Испании не найдется более удобного и надежного укрытия, где мы могли бы спрятать нашего больного.
– А если… – задумчиво произнесла Марикита, – если хозяин неожиданно вернется?
– Не думаю, чтобы он оказался жестоким и выгнал прочь раненого. Главное, чтобы пещеру не обнаружили люди Гонзага; впрочем, сама природа надежно защитила вход в нее.
Теперь предстояло придумать, как доставить сюда Лагардера. Самое простое было бы прорубить дорогу в зарослях кустарника, однако по вполне понятным соображениям этого никак нельзя было делать.
И снова на помощь пришел юный Бенази. Решительно, если бы все цыгане походили на этого ловкого малого, то я уверен, что народ этот скоро отвоевал бы себе место под солнцем. Он быстро сообразил, в чем состоит главная трудность. Его живой ум мгновенно заработал, и проворные руки соорудили из двух палок и куска холста узкие носилки. Поверх холста набросали тряпье, чтобы смягчить удары и толчки. Затем носилки поставили на маленькие колеса, хотя и грубые, но вполне пригодные для передвижения.
Несколько веток над тропинкой было отогнуто, и, когда настала ночь, двое мужчин переправили Лагардера в его новое жилище.
Мабель и Марикита уложили шевалье, тщательно перевязали его рану и устроились возле его изголовья. В случае тревоги они через бойницу могли сообщить своим соплеменникам о грозящей опасности, так как табор раскинул свои шатры вдоль большой дороги, в сотне шагов от грота.
Всю ночь Лагардер бредил; утром, когда жар спал, старая колдунья стала собираться в лагерь, чтобы отдать последние распоряжения. Внезапно раздался резкий свист – сигнал тревоги.
Старуха и девушка припали к бойнице и увидели, как по дороге скачут четверо всадников; Всадники были еще далеко, поэтому лица их оставались пока неразличимыми.
Сердце Марикиты тревожно забилось. Кто эти четверо: Шаверни, Кокардас, Паспуаль и баск – или же люди Гонзага?
Ей так не терпелось все разведать, что она едва не выскочила на дорогу, чтобы поскорее разглядеть их. Однако девушка вовремя опомнилась и сообразила, что если ее увидят люди принца, то они сразу поймут, что где-то неподалеку находится и сам Лагардер, и таким образом, она выдаст убежище шевалье.
В окружении своих соплеменников девушка, разумеется, не боялась приятелей Гонзага. У нее даже мелькнула мысль о том, чтобы разделаться, наконец, с этой гнусной четверкой. Но благоразумие снова одержало верх: сейчас предпочтительнее было не трогать их.
В дверь постучал Бенази: он принес затворникам еду.
– Бенази, – приказала ему Мабель, – пойди и скажи нашим, чтобы все спрятались в повозки и шатры, хорошенько закрыли все дыры и не высовывались. Мужчины же пусть будут наготове и ждут моего сигнала. Если я прокричу совой, стреляйте в них из всех мушкетов сразу; если же я крикну «Лагардер!», то ты выйдешь к ним навстречу и приведешь сюда того, кого зовут маркизом де Шаверни.
– Понятно, – ответил мальчишка и бросился исполнять приказ.
Когда всадники были уже близко, из горла Марикиты вырвался сдавленный вопль:
– Это люди Гонзага! Пусть они катятся ко веем чертям!
Действительно это были Монтобер, Носе, Тарани и Ориоль.
Подъехав поближе, французы принялись внимательно разглядывать цыганские кибитки, пытаясь понять, не те ли это самые цыгане, которые похитили у них из-под носа тело Лагардера в ущелье Панкорбо. Но табор словно вымер, нигде не было ни души. Впрочем, при тщательном осмотре клевреты Гонзага заметили, что под натянутой тканью шатров проступают очертания ружейных дул.
– Осторожно, друзья! – воскликнул Монтобер, обнажая шпагу. – Тишина – плохой признак. Я уверен, что эти язычники не спят и готовы в любую минуту напасть на нас.
– Эй, Ориоль, – предложил Таранн, – пошевели-ка шпагой в этой черной колымаге. Похоже, что их вожак сидит именно здесь; легкий укол напомнит ему о правилах вежливости, и он выйдет поприветствовать нас…
– Залпом из мушкетов! Нет уж, благодарю! – ответил Ориоль. – Я не суеверен, но эта черная телега внушает мне ужас. По-моему, нам не стоит с ними связываться.
На этот раз приятели оказались настолько благоразумны, что послушались Ориоля и тем самым спасли себе жизнь. Если бы они осмелились коснуться похоронной повозки, именуемой, как вы помните, рубидой, они мгновенно поплатились бы жизнью за подобное святотатство.
– Сомнений больше нет, мы пошли по ложному следу, – произнесла Мабель. – Но как случилось, что сначала они ехали вшестером?
Объяснение было очень простым. Двое других были кастильцы, посланные Гонзага на поиски своих приятелей. После долгих странствий идальго, наконец, встретили французов и передали им приказ принца обыскать всю приграничную область от Фонтарабии до Ронсеваля и, во что бы то ни стало, найти мадемуазель де Невер. Исполнив поручение, кастильцы отбыли обратно в Мадрид.
Почувствовав, что в настроениях двора назревают перемены, Филипп Мантуанский решил отыскать своих приятелей, а заодно и забрать Пейроля, ибо последний прислал ему письмо с просьбой приехать за ним в Бургос. Фактотум также сообщил, что Авроре де Невер удалось бежать. Желая смягчить удар, интендант написал, что девушки вдвоем направились к границе, поэтому захватить их не составит труда.
Гонзага пришел в ярость, однако важные дела удерживали его в Мадриде, и он не мог сам отправиться на поиски беглянок. Ему пришлось ограничиться тем, что он направил Пейролю обстоятельное послание, где сообщал о своем намерении задержать Аврору и донью Крус и не дать им пересечь границу Франции.
В столице же Испании Гонзага с нетерпением ожидал решения участи своего приятеля и покровителя кардинала Альберони.
Гонзага и Альберони – оба итальянцы и оба отъявленные мошенники – давно нашли общий язык. У них не было секретов друг от друга, и принц не без основания надеялся, что в Мадриде он в один прекрасный день станет куда более могущественным, чем был когда-то в Париже.
Однако внезапно выяснилось, что жирный кусок проносят мимо его рта: Франция готова была заключить мир только при условии отставки Альберони и изгнания его за пределы Испанского королевства.
Над головой кардинала стали сгущаться тучи, и он еще больше возлюбил Гонзага. Это был верный признак, по которому искушенные придворные узнают о предстоящей опале сильных мира сего: как только звезда всемогущего вельможи начинает закатываться, он немедленно проявляет повышенный интерес к своим приближенным.
Однажды, беседуя у себя в кабинете со своим другом Гонзага, Альберони неожиданно заявил:
– Вот уже два дня, как королева дуется на меня. Меня это беспокоит, ибо никогда не знаешь, что взбредет в голову этой чертовке. Хорошо еще, что нашего короля можно не принимать в расчет: ему достаточно молитвенной скамеечки да хорошенькой мордашки…
– Если ваши слова дойдут до их величеств, – перебил его Гонзага, – они вряд ли придутся им по вкусу.
– Здесь нас никто не слышит, – произнес кардинал, пронзая собеседника серыми и острыми, как буравчики, глазками. – А вы не станете доносить на меня.
Филипп Мантуанский улыбнулся и не ответил.
– Если меня вынудят уйти в отставку, – продолжил Альберони, – я уйду не с пустыми руками.
– Было бы благоразумно поместить ваше состояние в надежное место…
– Речь идет не о золоте; у меня есть кое-что получше…
Принц не осмелился спросить вслух, но взгляд его был красноречивей любых вопросов. Кардинал склонился к уху Гонзага.
– Филипп V, – прошептал он, – стал королем только на основании завещания Карла II, а это завещание лежит у меня в кармане.
Знаменитым ворам и великим преступникам, то есть тем, кому приходится втихомолку обделывать свои темные делишки, хочется иногда излить душу и похвастаться своими подвигами, и только инстинкт самосохранения не позволяет им бросаться на шею первому встречному. В таких случаях они предпочитают выговориться перед своим лучшим другом, который обычно с радостью доносит обо всем в полицию, и та, в свою очередь, отправляет преступника на виселицу. Что ж, таков наш несовершенный мир.
Альберони, кардинал, ухитрившийся сколотить на королевской службе состояние едва ли не вдвое больше, чем кардинал Мазарини, разболтался, словно горничная, и выдал секрет, хранимый им на протяжении всего своего пребывания в должности первого министра.
Почувствовав, что над его головой сгущаются тучи королевской немилости, Альберони стал готовить пути к отступлению; он хотел предложить кусочек пергамента, именуемый завещанием Карла II, императору Карлу VI в обмен на монаршее гостеприимство. Так что, если бы ему и пришлось покинуть Испанию побежденным, во владения германского императора он бы въехал победителем.
Итак, кардинал не удержался и раскрыл свой секрет. Если бы он мог читать в душе своего соотечественника, он бы тут же увидел, какую непростительную ошибку он совершил. Но даже мудрейшим из мудрейших случается ошибаться. Ошибся и Альберони.
Внезапно дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился офицер королевской гвардии. Оглядевшись, он подошел к кардиналу и протянул ему пакет, запечатанный королевской печатью. Альберони судорожно сорвал печать и стал читать послание. По мере прочтения он все больше и больше бледнел, а ознакомившись с документом, протянул было его Гонзага. Но прежде чем принц успел бросить взор на бумагу, офицер выхватил ее у него из рук.
– Соблаговолите удалиться, сударь, – произнес он.
Гонзага нахмурился.
– Это что, оскорбление? – надменно спросил он, положив руку на эфес шпаги.
– Это приказ, – ответил офицер. – С этой минуты его высокопреосвященство кардинал Альберони не имеет права общаться с кем бы то ни было, а также состоять с кем-либо в переписке, включая их королевские величества.
– Так, значит, кардинал арестован?! – воскликнул Филипп Мантуанский.
– Нет, мой бедный друг, – ответил Альберони, – меня всего лишь изгоняют. Мне дают двадцать четыре часа, чтобы покинуть Мадрид, и две недели, чтобы пересечь границу Испании. Надеюсь, вы приедете в Парму навестить меня?
Гонзага задумался.
– Сомневаюсь, – наконец ответил он и, не протянув руки тому, кого еще несколько минут назад именовал своим дорогим другом, повернулся на каблуках и вышел.
Нужно обладать особым бессердечием, чтобы бросить друга именно тогда, когда он больше всего нуждается в твоей поддержке. Никто сейчас не предположил бы в Гонзага доверенное лицо и близкого приятеля Альберони.
Если бы министр оказал сопротивление офицеру, стало бы ясно, что у него еще достаточно сил и влияния для борьбы за власть. В этом случае Гонзага, быть может, и поддержал бы опального кардинала. Но Альберони молчал, с трудом сдерживая слезы, – значит, он признавал свое поражение.
«Карьера этого человека кончена, – думал Гонзага, – так что, пока не поздно, уйдем отсюда».
Покинув кардинальские покои, принц остановился и криво усмехнулся:
– Я проиграл, играя партию в паре с лакеем. Что ж, пожалуй, пора отыгрываться на стороне короля.
XIII
ЗАВЕЩАНИЕ
Пока регент оставался у власти, дорога во Францию для Филиппа Мантуанского была закрыта. К тому же Гонзага подозревал – и не без основания, – что Людовик XV, достигнув совершеннолетия, сохранит неприязнь к недругам регента и не допустит принца ко двору. Поэтому Гонзага крайне необходимо было завоевать себе положение в Испании.
Под сенью кардинальской шапки Альберони Филипп рассчитывал достичь высших ступеней власти, ибо в истории с заговором Селамара он сумел оказать первому министру такие важные услуги, какие среди людей, причастных к большой политике, забывать не принято.
Но, будучи искушенным в придворных интригах, Гонзага на всякий случай начал заигрывать с королевой и ее окружением. Альберони, не допускавший никого из своих соотечественников напрямую общаться с Елизаветой Фарнезе, закрывал глаза на поведение Гонзага. Столь снисходительное отношение к своей особе принц воспринимал как должное и уверенно продвигался все выше по придворной лестнице, несмотря на настороженное отношение к себе родовитых испанских идальго.
Но Альберони оказался колоссом на глиняных ногах; пришло время, и он с грохотом рухнул. Весть о его падении радостью отозвалась в сердцах всех испанцев; иностранные державы поздравляли Испанию с избавлением от этого проходимца. И ловкий интриган Гонзага решил нанести поверженному министру смертельный удар.
Сомнительно, чтобы сей поступок можно было назвать достойным. В характере Гонзага было гораздо больше низменного и трусливого, нежели героического и возвышенного. Предавая Альберони, принц напоминал погонщика, пинающего споткнувшегося от усталости мула.
Впрочем, у Альберони и без Гонзага хватало врагов. Кардинал намеревался покинуть Испанию через Памялону и Сен-Себастьян; его вынудили ехать через Каталонию, где верные ему войска только что жестоко подавили мятеж местного населения. Возможно, испанские властители втайне надеялись, что каталонцы избавят их от бывшего министра.
Надежды их чуть было не оправдались: на кардинала совершили нападение. Если бы не отвага преданной свиты и не отряд в пятьдесят человек, присланный губернатором Барселоны, чтобы сопроводить кардинала до границы, бывший первый министр окончил бы в тот день свой земной путь.
Так что, как мы видим, одни вели честную игру и в точности соблюдали приказ короля, другие же за его спиной пытались окончательно погубить опального вельможу.
На следующий день после отъезда Альберони принц Гонзага испросил аудиенцию у ее величества королевы; просьба его была отклонена, причем без соблюдения надлежащих форм вежливости.
Однако принц был не из тех, кого легко обескуражить отказом; отвергнутый королевой, он стал добиваться приема у короля.
Когда кому-нибудь из придворных надо было спешно обсудить важные политические вопросы, он шел прямо к королеве, державшей в своих руках нити всех политических интриг. Королю обычно сообщали уже готовое решение, выработанное в покоях королевы. Суть оскорбления, нанесенного Гонзага, состояла в том, что, вынудив его обратиться вначале к королю, ее величество заранее оценивала сообщение принца как не заслуживающее внимания.
Филипп Мантуанский проглотил оскорбление и написал письмо Филиппу V. Принц сообщал, что хочет раскрыть его величеству государственную тайну, от которой зависит будущее испанской короны. В приписке же Гонзага указывал, что если его величество проявит к его сообщению такой же интерес, как и ее величество, то он вынужден будет покинуть Испанию, дабы не стать очевидцем печальных событий, к которым приведет нежелание их величеств выслушать его.
Король всегда и во всем советовался со своей первой женой. Этой привычке король не изменил и тогда, когда женился вторично, поэтому он не мог не известить о настойчивом просителе Елизавету Фарнезе. Королева предложила супругу отправить Гонвага вслед за его бывшим покровителем кардиналом Альберони. Только заступничество короля спасло принца от немедленной высылки из Испании.
Однако дерзость Филиппа Мантуанского произвела должное впечатление на королеву. Эта женщина любила сильных противников, ибо победа над ними была вдвойне сладка.
Итак, спустя два дня после отъезда Альберони Гонзага получил вожделенную аудиенцию. Их католические величества ожидали принца в тронном зале. Нахмуренные брови королевы не предвещали ничего хорошего.
– Сударь, неужели вы полагаете, что ваше итальянское происхождение дает вам право столь назойливо требовать у нас аудиенции?
– Если я считал своим долгом служить вашим величествам, будучи во Франции, – ответил Филипп Мантуанский, – то тем более естественно, что, прибыв в Испанию, принявшую меня в свои объятия, после того как я стал жертвой интриг регента и его окружения, я пожелал стать еще полезнее моему государю. Происхождение здесь ни при чем, мною движут лишь признательность и благодарность; теперь я подданный Испании, и интересы моего короля для меня столь же священны, как и для любого испанского дворянина.
И Гонзага, гордо вскинув голову, смело взглянул в лицо королеве, пытаясь понять, какое впечатление произвели на нее его слова. Убедившись, что он достиг желаемого, принц продолжал:
– Ступив на испанскую землю, я мог предложить ее королю только свою шпагу. Но кому нужна шпага воина в мирное время? Тут началась война, и я отправился на поле брани сражаться с врагами вашего величества.
– И теперь вы, разумеется, требуете вознаградить вас за сей подвиг? – презрительно спросил король.
– Да, сир.
– И какую же награду вы желаете получить?
– Разрешение оказать услугу вашему величеству. Я хотел это сделать еще два дня назад… но мне было отказано в этой милости.
Королева нахмурилась: она поняла, что принц снова пошел в наступление. Но Гонзага не внял предупреждению; он был уверен, что как только Елизавета Фарнезе услышит о похищении завещания, гнев ее мгновенно улетучится.
– Каким образом вам удалось проникнуть в некую государственную тайну, о которой вы намереваетесь нам сообщить? – спросил король.
– Это произошло совершенно случайно…
– А не зовется ли эта случайность – Альберони? – прервала его королева.
– Вы не ошиблись, ваше величество, – ответил Гонзага. – Точнее, случай предоставил мне еще одно доказательство измены Альберони.
– Вы были его другом…
– Я расстался с ним, как только он перестал быть достойным управлять Испанией. Возможно, кто-то и отважится обвинить меня в предательстве интересов дружбы, эгоизме и корысти… но я не стану отвечать этому человеку. У меня есть свой судия – моя совесть, и я следую ее призыву.
Речи Гонзага всегда отличались убедительным правдоподобием, особенно для тех, кто не знал, какой отъявленный мошенник и негодяй скрывается под личиной блестящего вельможи.
– С каждой минутой мои сведения теряют свою ценность. Если вы сомневаетесь в том, что я собираюсь поведать вам нечто действительно важное, я немедленно удаляюсь.
– Говорите, сударь, я вам приказываю, – произнес Филипп V.
Принц провел рукой по лбу, словно отбрасывая последние сомнения, и вновь окинул взором их королевские величества: по выражению лиц короля и королевы он понял, что те с нетерпением ожидают, что же он скажет. И когда Гонзага, наконец, заговорил, в зале воцарилась напряженная тишина, в которой слова принца звучали громче пистолетных выстрелов.
– Меня могут слушать все, ибо то, что я скажу, касается всей Испании… Известно ли вашему величеству, где сейчас находится завещание Карла II?
Вопрос Гонзага изумил присутствующих. Король и королева тревожно переглянулись.
– Завещание находится в моих покоях, в шкатулке, ключ от которой я всегда ношу при себе, – ответила королева, извлекая из складок платья маленький ключик на золотой цепочке.
– Шкатулка наверняка стоит на месте, – отрывисто произнес Гонзага, – но завещания в ней больше нет!
– А где же оно, по-вашему?
– Альберони увез его с собой… Вот, собственно, и вся моя тайна. Надеюсь, теперь вам понятно, почему я утверждал, что дорога каждая минута…
Дабы проверить истинность слов Гонзага, королева быстрым шагом отправилась к себе в спальню. Когда она вернулась оттуда, лицо ее было белее мела.
– Вы сказали правду, сударь, – объявила она. – Мы же были неправы, не желая выслушать вас раньше.
Гонзага стоял с гордо поднятой головой, наслаждаясь своей победой.
– Может быть, пока кардинал не пересек еще границу Испании, отправить за ним погоню? Документ спрятан у него на груди, под рясой.
Потрясенный Филипп V отдал надлежащее распоряжение. Нашлось немало добровольцев, готовых задержать кардинала, и через час взвод солдат в сопровождении дюжины идальго мчался к границе, имея приказ задержать Альберони, обыскать его и доставить во дворец все найденные при нем бумаги. Высокородные идальго были бы не прочь приволочь с собой и самого бывшего министра, чтобы поглубже упрятать его в одну из королевских подземных темниц, но этому воспротивился Филипп.
– Мне нужно завещание! – рявкнул он. – А Альберони пусть убирается на все четыре стороны!
Решение, принятое королем, было наиболее благоразумным, ибо Испания избегала ссоры с папой и германским императором. Это был тот редкий случай, когда Филипп V оказался мудрее своих советников.
Гонзага украдкой взирал на придворных: он прекрасно понимал, что только что публично предал своего бывшего покровителя. Но опасения его были напрасны. Разумеется, если бы речь шла не об Альберони, ни один испанский гранд отныне не пожелал бы пожать руку Филиппу Мантуанскому. Но ненависть к бывшему всесильному министру была столь велика, что заявление Гонзага никто не расценил как предательство.
– Мы благодарим вас, сударь, – сказал король, – и не забудем оказанной вами услуги. Отныне мы будем рады видеть вас каждый день на малом утреннем приеме; любая ваша просьба будет выполнена безотлагательно.
– Благодарю вас, сир, – смиренно ответил предатель. – Думаю, что очень скоро мне придется искать у вашего величества защиты от своих врагов, преследующих меня даже в Испании, и покровительства для юной особы, опекуном которой я являюсь…
– Мы защитим вас, сударь, – ответила Елизавета Фарнезе, – а ваша подопечная будет пользоваться нашим королевским благорасположением.
Принц покидал дворец с высоко поднятой головой. Теперь в борьбе с Лагардером у него были развязаны руки, и звезда Гонзага, еще недавно столь бледная, вновь ярко засияла на небосводе.
Филипп Мантуанский прекрасно все рассчитал: чем ближе человек стоит к трону, тем проще одурачить его. А уж провести коронованную особу для такого мошенника не составляло никакого труда.
Альберони был задержан в нескольких лье от границы. Эскорт, ревностно защищавший его от каталонских мятежников, был предан своему королю. Солдаты с удовольствием помогали королевским посланцам перетряхивать сундуки кардинала. Завещание лежало во внутреннем нагрудном кармане бывшего министра, и, когда люди короля попытались до него добраться, Альберони со шпагой в руках принялся защищать бесценный документ. Однако силы были не равны, и кардинал сложил оружие. Тут он вспомнил, что единственным человеком, знавшим о завещании, был принц Гонзага, и губы его искривились в горькой улыбке… Впрочем, сам он, будучи министром, столько раз обманывал, хитрил и изворачивался, что гнев его быстро прошел.
«Я сам во всем виноват, ибо забыл простую истину: у побежденного нет друзей. Сейчас Гонзага переиграл меня, но партия не окончена, и мы еще встретимся».
Отправляясь в ссылку, этот человек взял с собой целую колоду козырей. У него отобрали завещание Карла II? Не беда, разве у него нет в запасе секретного мемуара, адресованного регенту Франции? Этот документ поможет французам навсегда покончить с Испанией…
Историки знают, что через несколько дней кардинал действительно отправил мемуар регенту. Но Филипп Орлеанский сжег его, не читая, избавив тем самым Францию от позора быть обязанной предательству кардинала Альберони.
Как только Филипп V обрел пресловутое завещание, в котором он назначался наследником испанского престола, Гонзага занял место среди первых грандов Испании. Филипп Мантуанский тут же воспользовался королевской милостью и вытребовал себе голову Лагардера. Принц приписал шевалье те преступления, в которых обвинял его еще во Франции, а заодно и свои собственные. Однако пока старания его не увенчались успехом. При нем находились только барон фон Бац и Лавалад; он не знал, куда подевался Лагардер и что стало с Авророй и доньей Крус. Зачем было, говоря его же собственными словами, играть на стороне короля, если добыча уже успела ускользнуть?
Неизвестность мешала Гонзага в полной мере насладиться своим триумфом при дворе. Не зная, куда подевались его приспешники, которые с началом военных действий как в воду канули, сн начал подозревать их в предательстве. Поэтому он нанял двух идальго, из тех, кто за хорошее вознаграждение готовы отправиться хоть к черту в лапы, и послал их на поиски своих клевретов. Этих же идальго он надеялся использовать и в дальнейшем.
Испанцы отыскали людей Гонзага подле французской границы, где те напали на след Лагардера. Это известие обрадовало принца. Донесения идальго подтверждали содержание послания, отправленного ему Монтобером. Монтобер пространно объяснял, почему они так долго не давали о себе знать, и рассказывал, сколько они изъездили дорог в поисках их заклятого врага; в заключение он сообщал, что поимка Лагардера – дело одного-двух дней.
Как видите, приятели Гонзага сумели удачно вывернуться из щекотливого положения. В роли спасителя выступил Ориоль. Став дворянином, этот низенький толстячок не утратил ни здравого смысла, ни изворотливости, всегда помогавшей ему всучить покупателю залежалый товар по самой высокой цене. Вот и теперь он сумел сочинить столь правдоподобную историю, объясняющую их долгое отсутствие, что даже такой проходимец, как Гонзага, ей поверил. В общем, Ориоль сполна расплатился за свой дворянский титул.
Принцу не в чем было упрекнуть своих сообщников: они остались ему верны и, более того, ни на секунду не упускали из виду шевалье. Возможно, Пейроль и учуял бы подвох; Филипп же Мантуанский даже в мыслях не допускал, что кто-то осмелится его одурачить, поэтому принял все за чистую монету. Только одно обстоятельство по-прежнему беспокоило принца: в послании Монтобера не было ни слова об Авроре.
«Если она не встретилась с Лагардером, – говорил себе Гонзага, – значит, ничего не потеряно. Без него она не сможет добраться до Франции. Как только девица вновь окажется у меня в руках, я увезу ее так далеко, что ни одна живая душа не сможет ее отыскать. А с помощью короля я легко избавлюсь от Лагардера». План Гонзага был прост; оставалось только ждать, как будут разворачиваться события.
Прожженный интриган всегда сумеет исхитриться и изменить ход событий в свою пользу. Но, опьяненный своими успехами при испанском дворе, Гонзага забыл пословицу, гласящую, что человек предполагает, а Бог располагает. Не вспоминал он и о поражении, которое ему нанес Лагардер, и о том, что именно это поражение стало причиной его изгнания. Принц вновь уверовал в свою звезду; будущее улыбалось ему, и он довольно потирал руки с видом человека, которому дозволено все.
Единственное, чего не хватало Гонзага, так это его верного фактотума, всегда готового разделить радость своего господина. Но достойный Пейроль до сих пор пребывал в Бургосе – без денег и в отвратительном настроении. Несчастный интендант уже начал склоняться к тому, чтобы постричься в монахи и вступить в орден приютивших его милосердных братьев: молчание Гонзага казалось ему признаком того, что он получил отставку за свою нерадивость в отношении мадемуазель де Невер. Неизвестность и одиночество угнетали фактотума; он смертельно боялся, что враги застигнут его врасплох, а он, не чувствуя за собой поддержки Гонзага, не сможет защитить себя и падет под их ударами.
Каждое утро он выходил за городские ворота и с тоской вглядывался в горизонт, ожидая, не покажется ли там посланец Гонзага.
А в это время Филипп Мантуанский рассуждал следующим образом: «В Мадриде мне больше делать нечего; зато мое присутствие может понадобиться в Бискайе, где-нибудь поближе к границе. По дороге я заеду в Бургос и заберу Пейроля. Если Лагардер со своей невестой не успели перейти границу, то за голову шевалье я не дам и одного мараведи. Через неделю с Лагардером будет покончено».
Чтобы заполучить так низко оцененную им голову, Гонзага нанял двадцать пять бандитов. Король, узнав, что охрана принца столь малочисленна, посоветовал ему удвоить ее, и тот с трудом удержался, чтобы не последовать королевскому совету. Несмотря на внешнюю браваду, в душе Филипп Мантуанский испытывал панический ужас при одной только мысли о встрече с Лагардером.
«Их должно быть четверо: Лагардер, Шаверни, Кокардас и Паспуаль. (Гонзага не знал, что к маленькому отряду присоединился пятый: Антонио Лаго.) Когда я соберу моих французов, нас будет вдвое больше. Испанцы послужат нам щитом, и я уверен, что после нашей встречи мне уже будет некому платить».
Если бы солдаты, согласившиеся служить Гонзага с благословения самого короля, смогли прочесть мысли принца, большинство из них отказалось бы от этой сомнительной чести… или при первой же возможности избавились от свежеиспеченного королевского фаворита. Многие наемники успели уже побывать на полях сражений и видели в бою Королевский полк Лагардера. Поэтому они прекрасно знали, что ждет тех, кто встретится лицом к лицу с отважными французами.
XIV
НОЧНАЯ ГОСТЬЯ
Ни Мабель, ни Марикита не могли оставить раненого Лагардера. Старуха была искусной врачевательницей, и, пока рана не зажила, Лагардеру требовался ее присмотр. Юная же цыганка ни за что не согласилась бы расстаться с Анри, ибо была уверена, что только она одна может унять его сердечную боль. В результате обе женщины решили остаться возле раненого. Но кто же тогда отправится на поиски мадемуазель де Невер?
– Болезнь шевалье может затянуться, – сказала Марикита. – Мы рискуем навсегда потерять след невесты Анри, которая, скорее всего, находится сейчас где-то неподалеку.
– Послушай, дитя мое, – сказала Мабель после долгого размышления, – нельзя гнаться сразу за двумя зайцами. Тише едешь – дальше будешь, гласит народная мудрость. Мы будем делать наше дело, а на поиски пусть отправляются другие.
– Кто же?
– Среди нас есть немало опытных лазутчиков. От тебя потребуется только подробно описать девушек и сопровождающих их мужчин, чтобы наши люди могли сразу узнать их.
Девушка задумалась. Прежде она сама предлагала колдунье подробно описать лазутчикам внешность друзей и врагов Лагардера, но теперь ее вдруг охватили сомнения.
– Я всего лишь раз видела господина де Шаверни, – неуверенно начала она, – но думаю, что смогла бы узнать его, а значит, по моим рассказам его узнают и другие. Что же касается трех других мужчин, – голос Марикиты звучал уже уверенно, – то их я запомнила так хорошо, словно мы расстались только вчера.
– Превосходно, – удовлетворенно заметила колдунья. – Я пошлю, лучших лазутчиков, через несколько дней нам уже будет известно, где находятся друзья и невеста нашего гостя.
Она позвала Бенази и приказала:
– Пойди и разыщи Антора, пусть он придет сюда с женой, обоими сыновьями и дочерью. Скажи вожаку, пусть он тоже придет сюда.
Гибкий, как уж, юноша выскользнул из пещеры. Через несколько минут те, кого назвала Мабель, уже протискивались в узкую дверь грота.
Антор был высокий загорелый гигант, его скуластое лицо украшала густая черная борода. С детьми и женой он вел себя смирней ягненка, но стоило кому-нибудь его разозлить, как он становился похожим на разъяренного буйвола. Оба сына были ему под стать: такие же рослые, загорелые, сильные. Его жена Эльда, напротив, была маленькая и хрупкая; лукавое выражение ее лица свидетельствовало о том, что она прекрасно справляется со своими мужчинами-великанами. Их дочь Пепита была истинной жемчужиной среди славящихся своей красотой цыганок Гренады.
– Слушайте меня все, – обратилась к собравшимся старая Мабель. – Дело, которое я собираюсь вам доверить, потребует от вас как силы, так и хитрости. Антор, ты запряжешь свою кибитку парой лучших лошадей, и вы отправитесь в путь на день, на два, на месяц – словом, на столько, сколько понадобится. Вам предстоит отыскать друзей и невесту нашего раненого гостя. Если вы не встретитесь с ними в Бискайе, вам придется отправиться дальше – в Наварру, Арагон и Кастилию. Но, скорее всего, искать их следует поблизости от границы с Францией.
– Кто эти люди? – спросил цыган.
– Четверо французских дворян и с ними две девушки. Когда вы их увидите, Эльда должна будет подойти к той девушке, у которой черные волосы, и сказать ей заветное слово раньи.
– Так, значит, она из наших?
– Ты помнишь маленькую Флор, что когда-то привела к нам чужеземцев? В то время наши шатры были раскинуты в ущелье горы Баладрон.
– Флор! – удивленно воскликнула Пепита. – Я играла с ней, когда была совсем маленькой, и уверена, что узнаю ее и сейчас.
Мабель снисходительно улыбнулась девушке и продолжила, обращаясь к Эльде:
– Когда ты поймешь, что это именно она, ты скажешь ей: «Иди за мной, я отведу тебя к тому человеку, которому много лет назад дали выпить сонного зелья возле горы Баладрон»
– А если они разделились? – спросил Антор.
– Тогда вам придется быть особенно внимательными. Главное, не спутайте их с теми четырьмя французами, которые хотели убить нашу сестру и нашего гостя в ущелье Панкорбо. Это они проехали здесь сегодня утром.
– Этих я узнаю.
– Марикита подробно опишет вам внешность тех, кого вам предстоит искать… Говори, дитя мое.
Сначала цыганка принялась описывать Аврору. Однако она быстро вспомнила, что Лагардер не расстается с портретом своей невесты; вместе с Эльдой и Пепитой она бесшумно проскользнула к кровати, где в забытьи лежал шевалье, и показала им портрет в золотом медальоне. Затем она набросала портреты Шаверни, Антонио Лаго, Паспуаля и – на всякий случай – Флор. Это заняло у нее немногим более четверти часа. И только Кокардас удостоился долгого и подробного рассказа. Походка удалого рубаки, шляпа и сапоги, красный нос, длинная рапира и вечные ругательства – все было подробнейшим образом расписано Марикитой. Теперь спутать его с кем-нибудь другим было невозможно.
– Второго такого нет нигде, – заключила юная цыганка. – Вы узнаете его среди сотен тысяч мужчин.
Эльда слушала очень внимательно и иногда перебивала рассказчицу, прося уточнить ту или иную деталь костюма, цвет глаз или волос. Наконец лазутчики выяснили все необходимые для себя подробности, и настала пора прощаться.
– Идите, – напутствовала соплеменников Мабель, – и поскорее возвращайтесь. Надеюсь, что ваше путешествие будет не долгим, и вы возвратитесь к нам не одни.
Спустя четверть часа повозка Антора уже катила по направлению к французской границе. Из расплывчатых указаний Мабель относительно того, где искать друзей и невесту раненого христианина, они поняли только одно: для начала надо объехать все приграничные селения.
Цыгане свято чтили приказы старой колдуньи, к тому же Антор был одним из тех, кто после рассказа Мабель о подвигах Лагардера проникся искренней симпатией к шевалье. Поэтому лазутчики были готовы сделать все, что будет в их силах, а может, даже и того больше.
– Зачем ты звала меня, матушка? – спросил вожак, когда семейство Антора покинуло грот.
На протяжении всего рассказа Марикиты он простоял у двери, опираясь на узкий дубовый косяк.
– Прикажи разбить лагерь, – сказала старуха. – Возможно, нам придется задержаться здесь надолго. Днем и ночью кто-то из мужчин должен следить за тропой, ведущей к гроту, и сообщать нам о приближении чужаков. В том случае, если опасность будет грозить нам со стороны горы, я дам вам знать: кто-нибудь из нас встанет у окна, и будет размахивать факелом. Все, что нам потребуется, станет приносить Бенази. Через него ты будешь сообщать нам, как идут поиски, а также то, что сам сочтешь нужным. Что ты на это скажешь?
– Ничего, если мы пробудем здесь не больше недели. Но если ты считаешь, что стоянка наша затянется, тогда я осмелюсь кое-что возразить… Я не совсем понимаю тебя… За неделю мы обворуем все окрестные дома, ограбим все ближайшие деревни и окончательно подчистим все запасы съестного в округе. Полиция вскоре пронюхает, где стоит наш табор, заявится к нам и, в лучшем случае, прогонит нас прочь. В худшем же случае они посадят наших братьев и сестер за решетку и предъявят им обвинение в воровстве, грозящее виселицей не только нам, бездомным бродягам, но даже христианам.
– День делится на двадцать четыре часа, а в неделе целых семь дней, – назидательно заметила Мабель. – Как знать, что станет с нами к концу недели? Иди и делай то, что я тебе приказываю.
Несмотря на воистину тернистый путь к гроту, Мабель отправилась вместе с вожаком, чтобы убедиться, что место для лагеря выбрано удобное. Затем она пошла искать целебные травы. К вечеру колдунья вернулась в пещеру с большим пучком зелени, которую тут же принялась измельчать и кипятить, произнося при этом магические заклинания и проделывая руками пассы, предписанные каббалой.
Вскоре Лагардер очнулся. Лихорадка прошла, и он чувствовал себя значительно лучше. Он с любопытством окинул взором грот и искренне обрадовался, увидев Марикиту.
Зелье Мабель принесло облегчение, и скоро болезнь была побеждена. Однако же чем быстрее шло выздоровление, тем задумчивее и печальнее становился Лагардер; об Авроре он больше не вспоминал.
– К чему эти пустые слова? – сказал он однажды вечером Мариките после того, как цыганка вновь пообещала ему скорую встречу с Авророй.
Прошло несколько дней. Шевалье уже мог вставать; опираясь на плечо Марикиты, он совершил обход своего нового жилища, а потом строил догадки о бывшем хозяине грота.
Лагардер часто разговаривал со старой Мабель, пытаясь понять, что побуждало старую колдунью совершенно бескорыстно помогать ему. Он до сих пор подозревал, что цыганка преследует какую-то тайную цель. Но все, что говорила ему она и Марикита, свидетельствовало только об их искренней и глубокой привязанности к нему.
В пещеру часто приходил Бенази и рассказывал, что происходит за ее пределами. С тех пор, как мальчишке было поручено снабжать едой Лагардера и его сиделок, мастерство подающего надежды отрока в деле очищения кладовых мирных селян неизмеримо возросло. Он каждый день отправлялся на промысел и никогда не возвращался с пустыми руками: фрукты, каплуны, старое мурсийское вино и дичь не переводились на столе затворников. Разумеется, за все эти деликатесы не было уплачено ни мараведи. Если бы Лагардер знал, каким образом пища попадает в пещеру, он бы наотрез отказался от нее. Впрочем, юный мошенник не понял бы его щепетильности, так как искренне считал, что поступает правильно, и выполнял свои обязанности со всей возможной ловкостью.
Прошла неделя. Лагардер стремительно поправлялся. По вечерам он быстро засыпал, и сон был теперь для него истинным отдохновением: он перестал бредить, горячка отступила.
От Антора не было никаких известий. Шевалье не знал о том, что на поиски Авроры посланы опытные лазутчики, и однажды утром заявил, что готов отправляться в путь… Впрочем, фразу эту он не закончил. Видимо, внутренний голос по-прежнему звал его на поиски Авроры, но разум отказывался верить, что девушка жива. Замешательство Лагардера помогло Марикнте уговорить его подождать еще несколько дней.
Оберегая по ночам покой раненого, Марикита забывала о собственном отдыхе: радость, которую испытывала она при виде выздоравливающего Анри, помогала ей преодолевать любую усталость. Но однажды ночью она не выдержала и задремала подле крепко спящей Мабель.
Надвигалась гроза, в тяжелом воздухе вязли отдельные раскаты грома, небо затянуло густыми черными тучами, на нем больше не было ни звездочки. Такие темные, непроглядные ночи для Испании большая редкость.
В цыганском таборе, раскинувшемся в ста шагах от пещеры, все спали. В удушливой предгрозовой атмосфере уснул даже часовой, который, согласно приказу Мабель, должен был наблюдать за дорогой.
Ближе к полуночи легкая женская тень проскользнула мимо табора раньи. Ночная странница удивилась, увидев в этой пустынной местности стоянку цыган, но, похоже, ничуть не испугалась. Обутая в мягкие сандалии, она двигалась легко и бесшумно, так что никто ее не услышал и не увидел. Скоро тень ее уже мелькала возле кустарника, преграждавшего вход в каменный грот. Незнакомка опустилась на колени и проскользнула в узкий лаз. Ни один лист, ни одна ветка не были ею задеты. Очутившись перед дверью, она достала из кармана ключ и собралась отпереть замок. Тут она с удивлением заметила, что дверь открыта и требуется всего лишь слегка толкнуть ее. Незнакомка заволновалась и схватилась за рукоятку кинжала, торчащего у нее из-за пояса. Но беспокойство быстро сменилось радостью; она улыбнулась и прошептала:
– Педро!
Никто не ответил. Она открыла дверь и позвала уже громче. В ответ раздалось какое-то шуршание и сонное женское бормотание.
В гроте было темно. Стоя на пороге, женщина ждала, пока глаза ее привыкнут к темноте. Внезапно она почувствовала, как в ее горло вцепились сухие старческие руки; руки эти явно принадлежали не мужчине. Ночная посетительница опять потянулась за кинжалом, желая ударить невидимого врага, но потом передумала. Резким движением она стряхнула с себя нападавшую, и та, не удержавшись на ногах, с визгом покатилась по полу. Как уже понял наш читатель, это была старая Мабель.
Привыкнув к темноте, незнакомка вошла в грот, но не успела сделать и двух шагов, как шею ее снова сдавили женские руки – гибкие и сильные… Таинственная гостья пыталась что-то сказать, но ее душили все яростнее, и тогда ее терпению пришел конец. Она извернулась и вцепилась противнице в волосы. Завязалась жестокая борьба. В темноте слышались тяжелое дыхание, глухие толчки и злобное шипение. Время от времени к этим звукам присоединялось сердитое бормотание Мабель, которая осыпала неизвестную посетительницу отборными проклятиями.
Этот шум разбудил шевалье; он вскочил и воскликнул:
– Что случилось? Зажги свет, Марикита.
Услышав мужской голос, незнакомка решила, что попала в засаду, и стала подумывать об отступлении. К несчастью, кругом стояла такая кромешная тьма, что она не могла разглядеть, где же выход. Тогда ночная гостья решила дорого продать свою жизнь и извлекла кинжал.
Почувствовав прикосновение холодной стали, Марикита вспомнила, что она тоже вооружена, и, выхватив свой кинжал, совсем было собралась пустить его в ход. Внезапно вспыхнул свет: колдунья наконец-то раздула огонь и зажгла факел.
– Остановитесь! Остановитесь! – крикнул Лагардер.
– Кто вы? Что вы здесь делаете?.. Это ты, Педро? – воскликнула незнакомка.
И она, не дожидаясь ответа, бросилась к шевалье. Марикита, сжимая в руке кинжал, преградила ей дорогу. Девушка решила, что незнакомка собирается убить Анри. Однако незваная гостья внезапно отбросила кинжал и изумленно воскликнула:
– Господин де Лагардер?
– Кто вы? – удивленно спросил шевалье.
– Я? Разве вы меня не узнаете? Я Хасинта, прозванная прекрасной басконкой, хозяйка трактира в Байонне!.. Но как вы оказались здесь, в убежище моего брата?
– Вашего брата?.. Антонио Лаго?
– Нет, другого, Педро… Мой брат Педро убил дворянина, посмевшего неуважительно обо мне отозваться, и вынужден был бежать в Испанию. Однако это не помешало ему сражаться на стороне французов. Теперь война окончилась, и я пришла узнать, не вернулся ли он… Он уже третий год прячется в этом гроте, и я каждую неделю прихожу из Байонны повидаться с ним. А чтобы никто не разнюхал, где он скрывается, я вынуждена приходить ночью…
Лагардер протянул ей руку; она взяла ее и почтительно поцеловала.
– Как хорошо, что я пришла сюда раньше него, – с облегчением произнесла она. – Если бы на моем месте оказался Педро, могло бы случиться несчастье.
Мабель и Марикита уже без ненависти, но по-прежнему недоверчиво разглядывали девушку.
– Кто эти женщины? – спросила басконка.
– Я забыл, что вы не знакомы, – улыбнулся шевалье. – Марикита, оставь свой кинжал и улыбнись Хасинте; вы обе добры и отважны, и я равно благодарен вам обеим.
Девушки подчинились и, забыв о том, что еще несколько минут назад они были готовы убить друг друга, улыбнулись и радостно обнялись.
Мабель все еще была не в духе и ругала несчастных караульных, проморгавших красавицу басконку. Конечно, ничего страшного не произошло, раз Лагардер знает эту девчонку, но если бы на ее месте был мужчина?..
– Что ты теперь собираешься делать? – спросила она. – Надеюсь, ты не станешь гнать нас отсюда?
– Я – гнать вас?.. Храни меня Господь! – воскликнула басконка. – А почему вы меня об этом спрашиваете?
Хасинта с любопытством разглядывала властную уродливую старуху.
– Потому что господин де Лагардер ранен, – сказала Мабель, – и пока он не выздоровеет, он не выйдет отсюда.
– О чем это она? Неужели вы ранены?.. – воскликнула Хасинта.
– О, ничего опасного, все уже позади, – ответил Лагардер. – Они ухаживали за мной и спасли мне жизнь.
– Вот и славно, – сказала Хасинта, беря Марикиту за руку. – Я вас случайно не оцарапала?
В пылу борьбы обе женщины раскраснелись, их волосы растрепались и теперь змеились по плечам длинными черными прядями. Никто не посмел бы утверждать, что одна из них красивее, чем другая. Смеясь, они помогали друг другу привести прически в порядок.
Глядя на них, Лагардер улыбнулся, но внезапно на его лицо набежала тень: эти две красавицы, ставшие отныне неразлучными подругами, напомнили ему Аврору и донью Крус, наряжавшихся для королевского бала.
Хасинта наклонилась к нему и тихонько спросила:
– А где же мадемуазель де Невер?
На глаза шевалье навернулись слезы.
– С тех пор я ее ни разу не видел, – с болью в голосе прошептал он, – и теперь повсюду ищу.
– Матушка, верно, все еще ждет свою дочь в Байонне, – сказала басконка.
– Несчастная женщина!.. Господи, умоляю тебя, верни ей дочь! Вдруг я уже не смогу этого сделать…
– С чего ты это взял? Глупости! – рассердилась Мабель. – Поди-ка ты лучше поспи: утро вечера мудренее. Как знать: может завтра будет великий день.
– Погодите, еще одно слово… – попросила Хасинта. – Где мой брат, где Антонио?
– Наверное, он уехал с господином де Шаверни и его спутниками, – тихо ответил Лагардер. – Я ничего о них не знаю.
– Вы не должны отчаиваться, – сказала Хасинта. – Они непременно вернут вам вашу возлюбленную. Я пробуду здесь до завтрашней ночи. Кто знает, может, по возвращении в Байонну, мне придется готовить госпожу принцессу к встрече с дочерью!
Теперь уже Лагардер взял руку Хасинты и нежно поцеловал. Немного спустя он заснул, а женщины всю ночь напролет шепотом поверяли друг другу свои секреты.
XV
ПОБЕДА!
Солнце затопило своим светом горы, и их гигантская тень постепенно отступила в глубь долины. Тысячи незаметных глазу зверьков скользили по ветвям деревьев и шуршали в траве, наполняя воздух шорохами.
В палатке цыгане тянули свои заунывные восточные песни. Лагардер, уже достаточно окрепший, позволял лечить себя и ухаживать за собой лишь потому, что не хотел огорчать милых дам, оспаривавших друг у друга право услужить ему.
Нынче утром он взял в руки свою шпагу. Он извлек ее из ножен и – о небеса! – клинок не показался ему слишком тяжелым. Исполнившись радости, шевалье с любовью начистил свое верное оружие до блеска; вместе с надеждой к нему возвращались и силы, и он уже подумывал о том, как скоро ему представится случай проверить себя в деле.
По извилистой дороге к табору медленно приближался довольно большой – человек в тридцать – отряд. Дозорные уже давно заприметили его и сообщили, что всадники одеты весьма пестро и выглядят подозрительно.
Во главе кавалькады, смеясь и оживленно жестикулируя, ехал Филипп де Гонзага, необычайно довольный тем, что вновь собрал свою шайку: рядом скакал Пейроль, все еще бледный; за ним гарцевал Монтобер, громко беседующий с Таранном; чуть поодаль ехали Носе, фон Бац и Лавалад. Процессию замыкал толстяк Ориоль, хранивший угрюмое молчание. Наверное, он вспоминал сейчас о сладких ночах, проведенных в Пале-Рояле, о пухленькой хохотушке Сидализе, и о сговорчивой, хотя такой жадной до денег прелестнице Нивель… За клевретами следовали солдаты. Это были наемники – отъявленные головорезы, лихие вояки. Принц предпочел их регулярной армии.
– Ни регент, ни Лоу не должны больше интересовать нас, господа, – говорил Филипп Мантуанский. – Мы все равно обменяем нашу бумагу на испанские дублоны, так что чего-чего, а золота у нас будет вдоволь. Испанский король – наш друг, да и сама королева нам покровительствует; если вы будете паиньками, вам дадут титулы и должности при дворе… Ориоль вон скоро станет испанским грандом. Ну что? Вы готовы, господа? Борьба продолжается?
Широкие улыбки осветили физиономии его спутников. Алчность и развращенность вновь обратили их взоры к хозяину. Одному Пейролю было не до смеха: не то, чтобы он был менее алчным и беспринципным, просто сейчас его мысли занимали вовсе не будущие прибыли.
– Лагардер! – произнес он вполголоса.
– Чума его возьми, твоего Лагардера! – вскричал Гонзага. – Стоит мне захотеть – и я натравлю на него тех пятьсот человек, что вот-вот даст мне Филипп!
– Он распугает их, как жалкую стаю воробьев, – прошептал интендант.
– Но мы тоже выступим против него, – вмешался Носе.
Пейроль обернулся и смерил его с головы до ног презрительным взглядом:
– Да мы только и делаем, что выступаем против! А толку чуть. Многие уже мертвы…
– Черт побери! – зарычал принц, взбешенный настойчивостью фактотума, который несколько подпортил впечатление от увлекательной речи самого Гонзага. – Ты что, струсил? Если так, то мне понятно, почему тебе не удалось задержать даже женщин.
– Лагардера не останавливают мечи, женщин – прочные каменные стены, монсеньор! Нет, вы как хотите, а я успокоюсь лишь тогда, когда своими собственными глазами увижу свежую могилу нашего бравого шевалье.
– Увидишь, не беспокойся, – буркнул Филипп Мантуанский. – Может, ты сам его туда и уложишь – для твоего же спокойствия. А что до прочных стен, то я прикажу посадить мадемуазель де Невер на цепь, и приковать ее к железному поясу, который ты станешь носить, не снимая. Пейроль усмехнулся:
– Прежде чем уложить Лагардера в гроб, его надо убить, прежде чем приковать голубку цепью, ее надо поймать. А этого не случится ни сегодня, ни завтра… быть может, этого не случится никогда, монсеньор!
Гонзага в ярости смял кружевное жабо. Клевреты молчали. Проклятый Пейроль своими нравоучениями и своим похоронным тоном сковал льдом бахвальство на устах хозяина. Так что лишь стук лошадиных копыт да грубые шуточки солдат нарушали тишину равнины, по которой ехал отряд всадников.
По той же дороге, только с другой стороны, к цыганскому табору приближалась еще одна группа. В ней было всего-навсего шесть человек: четверо мужчин и две женщины.
Один из мужчин тоже громко рассуждал вслух и тоже говорил о Лагардере, хотя и не обещал ни службы, ни почестей, ни денег.
– Тысяча чертей! – доносился ворчливый голос нашего старого приятеля Кокардаса. – Куда, черт возьми, мог запропаститься этот паршивец? Почему мы никак не можем его найти? По-моему, его похитили те мерзопакостные цыгане, которые шляются тут по всем дорогам. Небось, усыпили его где-нибудь в укромном уголке своим адским зельем…
– С тобой и впрямь можно было бы сыграть такую шутку: тебе ведь всегда хочется пить, – сказал Амабль.
– Глубоко заблуждаешься, голубь мой! Прежде чем пить вино, я его нюхаю, и тот, кто мне туда чего-нибудь подмешает, проглотит у меня сразу и вино, и стакан, вот так вот!
За Амаблем следовали Аврора де Невер, донья Крус и Шаверни. Все трое также говорили о Лагардере.
– Где-то он теперь? – вздыхала Аврора: бедное дитя только этим теперь и заботилось. – Я бы предпочла остаться в Испании, а не возвращаться во Францию без моего милого Анри. Мне нельзя покидать те места, где он страдает, потому что я буду непрестанно слышать зов горя, однако не смогу помочь ему, не смогу осушить слезы моего бедного суженого. Я умру без него. Даже если мне придется танцевать на площадях и просить милостыню на дорогах, я буду искать его, пока Бог не позволит нам свидеться хотя бы на минутку… Если же это случится, Боже, ты можешь призвать нас к себе, ибо наш запас счастья на земле будет исчерпан.
Донья Крус и Шаверни наслаждались счастьем быть вместе. Их глаза непрестанно говорили, их руки тайком искали встречи. Но они были слишком добры, чтобы выказывать свою любовь в присутствии несчастной Авроры. И, считая грехом предаваться радостям жизни, когда мадемуазель де Невер казалась живым воплощением боли, они соперничали в попытках утешить ее, вернуть ей надежду и силу духа. Донья Крус находила все новые и новые доводы, и ей удавалось передать Авроре де Невер малую толику своей веры в грядущее счастье.
– Ну, ты же знаешь, – говорила цыганка, – что когда мы окажемся во Франции, найти Лагардера будет делом нескольких дней. Наши друзья уверятся, что нам не грозит опасность попасть в руки врага, и смогут действовать смелее. Их тогда ничто не остановит. До границы всего несколько лье, мы будем там уже вечером, так что скоро нам улыбнется наша милая Франция.
– Если вы чего-нибудь боитесь, – сказал Антонио Лаго, – то здесь неподалеку есть одно укромное местечко, о котором знают только моя сестра Хасинта, мой брат Педро и я. Там вас не смогут найти все Гонзага мира. Правда, я надеюсь, что оно нам не понадобится.
Два отряда разделяла теперь всего лишь одна миля, и оба они были на одинаковом расстоянии от того места, о котором только что говорил баск.
Мабель со своего наблюдательного пункта видела, как они шли, но годы ослабили ее зрение, и она не могла различить их лиц.
– Пойди-ка сюда, Марикита, – сказала она вдруг. – А ты, Хасинта, сделай мне факел из соломы… Сделай, говорю, он мне понадобится.
Марикита вспорхнула по ступенькам и устремила взор на равнину. Дрожь пробежала по ее телу. Указав рукой сперва в одну, а затем в другую сторону, она воскликнула прерывающимся от волнения голосом:
– Вон там мадемуазель де Невер, Флор, Шаверни… Их всего шестеро. А там – Гонзага, Пейроль и еще человек двадцать… Это убийцы!
Лагардер спал одетый на своей кровати.
– Не надо его будить, – сказала Мабель. – Пусть поцелуй невесты заставит его разомкнуть веки.
Вошел Бенази; старуха показала ему два отряда.
– Слушай и запоминай, – приказала она. – Когда те, что идут с востока, приблизятся на расстояние выстрела, я прокричу совой и подниму свой факел. И следи, чтобы каждый выстрел нес врагам смерть. Предупреди этих шестерых, чтобы они были настороже и готовились отбить нападение; скажи им, что цыгане на их стороне и что их ожидает великая радость.
– Матушка, – спросил Бенази, – вы и вправду думаете, что нам необходимо сражаться за христиан?
В глазах старухи сверкнула молния.
– Делай, что я сказала! – властно произнесла она.
Едва Бенази вышел, как она взяла из рук Хасинты факел, который должен был вот-вот дать сигнал к началу боя.
– Я же говорила, что сегодня будет великий день! – воскликнула она.
В это мгновение в меньшем из двух отрядов, приближавшихся к их убежищу, гасконец, ударом кулака нахлобучив свою шляпу поглубже на голову, закричал:
– Черт побери! Там внизу я заметил табор этих цыганских дьяволов. Право, эти висельники мне вовсе не по душе.
– А вот я заметил кое-что другое, – сказал Паспуаль, прикрывая глаза сложенной козырьком рукой. – Взгляни на дорогу, мой благородный друг: видишь это облако пыли, поднятое, по меньшей мере, двадцатью всадниками? Если я не ошибаюсь, я узнал Пейроля.
– Так это, говоришь, милейший Пейроль? Петронилья, красавица моя, вот тебе цель, достойная тебя, и, клянусь Богом, тебе предстоит хорошо поработать!
Он обнажил клинок, и нормандец поступил точно так же.
– За дам, – воскликнул он, – и да победит Невер!
Шаверни приподнялся на стременах.
– Гонзага и его шайка! – процедил он сквозь зубы, сжимая эфес шпаги. – Что ж, раз Лагардера нет, именно мне надлежит отправить на тот свет моего дорогого кузена…
Аврора и донья Крус побледнели.
– Это конец, – сказала первая. – Их впятеро больше против нас. Поклянитесь мне, господин Шаверни, что если нам будет грозить опасность попасть в руки принцу, вы поразите меня своей шпагой.
– Обещаю, что до этого не дойдет! – ответил Шаверни. – Лаго будет охранять вас, пока я буду пробиваться вперед вместе с Кокардасом и Паспуалем.
Противники теперь могли не только сосчитать друг друга, но при желании даже переругиваться. Гонзага взглянул на своих приспешников.
– Господа, – сказал он, разразившись деланным смехом, – мадемуазель де Невер только что согласилась нам сдаться; я сам возьму ее в плен. Четыре человека, ее сопровождающие, в счет не идут; с троими поступайте как знаете, а маленький маркиз должен остаться в живых.
– Но с ними нет Лагардера, – заметил Пейроль.
Все, кроме Гонзага, вздохнули с облегчением, принц же от злости даже покраснел:
– Тем хуже, он лишился прекрасной возможности погибнуть на глазах у невесты!
И Филипп Мантуанский вновь расхохотался. Его глаза блеснули таким диким блеском, что клевреты затряслись от страха.
Пейроль, как всегда осторожный, выслал вперед солдат, не забыв указать им на Шаверни, жизнь которого надо было сохранить. Эта тактика не понравилась испанцам: им предоставили почетное право – нанести первый удар и, возможно, погибнуть, прикрывая собой тех, кого они сопровождали. Младший офицер, их командир, презрительно смерил Пейроля взглядом и произнес несколько слов, услышанных только его людьми.
– Подойдя, к противнику, – тихо сказал он, – разомкните ваши ряды и пропустите его!
Бряцанье обнаженных шпаг, отрывистый приказ – и кони, подгоняемые уколами шпор, устремились в атаку. Внезапно раздалось зловещее уханье совы. Пламя факела осветило неровности скалы, и залп пятнадцати мушкетов с грохотом прокатился по ущелью, прижимая к земле три ряда атакующих солдат. Гонзага едва не зарычал от ярости. Испуганный интендант побелел как саван. Легкий, словно косуля, молодой цыган в несколько прыжков очутился возле маркиза.
– Атакуйте! – закричал он тому. – И ничего не бойтесь: на вашей стороне пятнадцать мушкетов, а после победы вас ожидают радость и счастье! Вперед!
– Вперед! – повторил Шаверни.
Он и фехтмейстеры пришпорили своих коней – и вдруг заметили трех женщин, которые невесть откуда возникли рядом с ними. Одна из них размахивала факелом, который держала в исхудалой руке; ее седые волосы трепал ветер, а ее беззубый рот изрыгал проклятия и угрозы. Мабель, старая колдунья, дочь бродяг, преобразилась: теперь она походила на богиню мщения, призывающую к беспощадной войне.
– Огонь, кровь и смерть! – вопила она. – Проклятие убийце! Смелее, пускай никто из врагов не ускользнет!.. Нынче вечером цыгане выпьют вина из черепов злодеев; сегодня день возмездия и радости!..
Две другие женщины сжимали в руках кинжалы: они пришли, чтобы охранять подруг.
– Марикита! Хасинта! – воскликнули одновременно Аврора, донья Крус и Лаго.
– Не бойтесь, – ответили им обе воительницы. – Мы победим!
– Любовь будет права! – кричала Мабель. – Пусть смерть покарает тех, у кого высохло сердце!
Паника воцарилась в рядах отряда, возглавляемого принцем. Наемники ускакали, так что цыганам противостояли только Филипп Мантуанский и его приспешники.
Наступила короткая передышка: надо было перезарядить ружья. Кокардас и Мабель сыпали проклятиями, прочие усердно трудились. И в этот момент принца обуяла неистовая ярость. Он понял, что Аврора вновь может от него ускользнуть. Опустив голову, он бросился вперед с криком:
– Хватайте! Хватайте же ее!
Острие его шпаги указывало на несчастную. Но случилось неожиданное. Над полем битвы послышался звонкий возглас, заставивший всех застыть на месте:
– Я здесь!
– Анри! – воскликнула мадемуазель де Невер, едва не теряя от радости сознания; Флор и Лаго помогли ей удержаться в седле.
Одно имя было у всех на устах, но произносили его по-разному – кто с облегчением, кто со страхом:
– Лагардер!
Да, это был Лагардер, бледный, с развевающимися волосами, с высоко воздетой шпагой. Его сверкающие глаза приковали к себе взоры всех участников этой сцены.
– Живо, коня! – потребовал он. – Мне нужна жизнь убийцы Невера!
Филипп Мантуанский услышал эти слова – и пустился наутек, свирепо вонзая шпоры в бока своего скакуна. Клевреты последовали за ним.
– Значит, Лагардер все еще не в могиле, – проговорил Пейроль, клацая зубами от страха.
Шевалье разочарованно вернул шпагу в ножны.
– Подлецы везде, трусы всегда! – пробурчал он. – Неужто мне так и не удастся встретиться лицом к лицу с этим итальянцем?
Потом он приблизился к Авроре, взял ее на руки, посадил подле себя на коня и поцеловал в бледный лоб.
Слезинка упала на щеку девушки. Она открыла глаза, увидела своего милого жениха, нежно отерла его слезы и в свою очередь подарила ему поцелуй.
…Под ножом Лаго пал кустарник, ограждавший вход в таинственную пещеру, и Лагардер внес туда свое сокровище, с таким трудом отвоеванное им.
– Анри! – прошептала Аврора. – Я так люблю тебя! Я люблю тебя сильнее, чем Бога!
