ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОТЕЦ МАРИКИТЫ
I
РЕШЕНИЕ СТАРОГО ГЕРЦОГА
На одной из площадей славного города Бургоса, являющегося, как известно, родиной Сида, толпа зевак окружила двух девушек.
Одна из них танцевала фанданго. Ее искусство вызывало восхищение не только столпившихся вокруг зрителей: погонщиков мулов, разносчиков воды и дуэний, – окна губернаторского дворца были распахнуты настежь, и сидящие возле них сеньориты, забыв о веерах, предназначенных для того, чтобы скрывать от нескромных взоров хорошенькие личики, бурно аплодировали юной танцовщице и бросали ей серебряные монеты.
В Бургосе любят музыку, будь то звуки тамбурина или перезвон колоколов. Каждый житель города с молоком матери впитывает чеканные строки поэмы о Сиде и на всю жизнь сохраняет пристрастие к поэзии. Однако звон шпаг, нередко раздающийся на узких городских улочках, не привлекает внимания муз. Эти своевольные особы предпочитают черпать вдохновение в иных звуках: в стуке кастаньет, в звоне золотых монет либо же в колокольном звоне, с утра до вечера разносящемся над городом. Ни в одном другом месте Испании колокола не звенят так часто, как в Бургосе.
Девушки, собравшие вокруг себя толпу зрителей, были совершенно не похожи друг на друга. Та, которая танцевала, была брюнетка, гибкая и тонкая, словно тростинка, с пунцовыми губками и блестящими глазами. Когда же она смеялась, смех ее звучал глухо и отрывисто, словно щелканье бича.
Ее подруга была блондинка, бледная, с потухшим взором. Она явно стеснялась внимания зрителей. Их любопытство причиняло ей видимое страдание, угнетало, а возможно, и оскорбляло. Лицо ее выражало одновременно отвращение и испуг. Подбирая брошенные монетки, она не благодарила тех, кто их давал, как это обычно делают уличные танцовщицы. И, тем не менее, именно к ней были обращены сочувственные взгляды, ибо все видели, как она страдает, и понимали, что в этом представлении ей досталась тяжкая роль мученицы.
Интересно, по каким дорогам ехал сейчас маленький маркиз де Шаверни? Вряд ли бы он обрадовался, узнав в брюнетке донью Крус.
Донья Крус, а вы уже, конечно, поняли, что танцевала именно она, то и дело вскидывала свою прекрасную обнаженную руку, державшую тамбурин, увешанный колокольчиками, и легко перебирала стройными загорелыми ножками. При этом добропорядочные обыватели Бургоса, равно как и бродяги, коими изобилуют города Испании, могли любоваться еще и сверкающими белыми зубами и упругой грудью молоденькой цыганки. Однако душа ее, словно душа христианской мученицы, была погружена в неизбывную печаль.
Белокурая красавица, неохотно склонившаяся к земле, чтобы подобрать несколько мараведи, была Аврора де Невер!
Как попала она сюда, почему оказалась вместе с доньей Крус на этой площади, отчего обе они едва ли не вынуждены просить милостыню?
Впрочем, разве можно ответить на вопрос, откуда на свете столько несчастных и сирых?
…Очутившись, наконец, в скромной гостинице, где девушки сняли комнату, Флор презрительно швырнула в угол свой тамбурин. Он перестал быть для нее источником волшебной музыки, под звуки которой она некогда с таким упоением танцевала на Пласа Санта в Мадриде: нынче он превратился в настоящее орудие пытки, преумножающее их страдания. Мужественная цыганка не сумела скрыть от подруги свою усталость и отчаяние, однако, заметив, как омрачилось чело Авроры, поспешила взять себя в руки: она не имела права на слабость.
– Посчитай-ка нашу выручку, – произнесла донья Круус с наигранной улыбкой. – Похоже, сегодня мы разбогатели!
С тем же отвращением, с каким Флор только что отшвырнула тамбурин, Аврора де Невер высыпала на стол монеты, обжигавшие ей руки: там были мараведи, довольно много серебряных песет и даже одинокий золотой дублон.
– Не надо пренебрегать этими деньгами, – строго сказала цыганка. – Они могут нас спасти.
– Разве они сильнее наших возлюбленных? – прошептала Аврора.
– Нет, но с их помощью мы сможем отыскать их или хотя бы добраться до французской границы.
– До границы? И когда же мы там окажемся?
– Если ничего не случится, то завтра. Жаль только, что мы не встретились с бедной Марикитой; она собиралась проводить нас.
– Она обещала найти Лагардера: время идет, а Анри все нет и нет! Она обещала известить господина де Шаверни: мы до сих пор не дождались маркиза… Правда, она подготовила наш побег, но почему в последний момент она отказалась сопровождать нас? Ведь мы обо всем договорились!
Донья Крус изменилась в лице.
– Горе сделало тебя несправедливой, – покачала она головой. – Как знать, может, Мариките еще хуже, чем нам? Может, она ранена?
– Ранена?
– Да. Ведь когда рухнула башня, она еще не успела выбраться из подземелья; наверное, обломки засыпали ее, и она оказалась погребенной заживо… Боже, неужели пока я пела, бедная Марикита умирала, шепча в предсмертном бреду наши имена?
На глаза доньи Крус навернулись слезы: если несчастье и впрямь произошло, они никогда уже не смогут отплатить подруге за ее беззаветную преданность.
– Погребена заживо?! – в ужасе воскликнула мадемуазель де Невер. – О, не говори так, Флор, замолчи!.. Я этого не переживу!.. Поклянись мне, что это не так, что ты просто решила наказать меня за мои необдуманные слова…
Сотрясаясь от рыданий, Аврора поднесла руки к лицу; цыганка прижала ее к груди и принялась утешать.
– Я уповаю на Господа. Он может сотворить любое чудо, – говорила она, – и поэтому я не теряю надежды вновь увидеть ее!
– Как ты думаешь, отчего рухнула башня? – спросила Аврора. – И почему она обрушилась спустя несколько минут после нашего бегства?
– Не знаю, я не могу понять, что случилось. Только сдается мне, что Пейроль и дон Педро погибли.
– Отец Марикиты?.. Вот видишь, бедная моя Флор, я приношу несчастье всем, кто желает мне добра: Лагардеру, Шаверни, тебе, вообще всем!.. Лучше бы я осталась под развалинами замка!
– Глупышка! Радуйся: ведь Пейролю ты тоже принесла несчастье. Если этот негодяй нашел свою могилу в Пенья дель Сид, а Гонзага и впрямь воюет далеко отсюда, то, клянусь, уже завтра мы будем в Байонне!
Прежде чем продолжить наше повествование, мы считаем необходимым объяснить, почему зловещая башня мавров, с виду столь прочная и даже казавшаяся незыблемой, в одночасье рухнула, словно старое дерево с прогнившим стволом.
Девушки не знали, отчего взорвалась башня, однако были уверены, что Марикита неспроста торопила их: скорее всего, взрыв был делом рук молоденькой цыганки.
За несколько дней до побега Марикита рассталась с Шаверни возле Сарагосы и тайными горными тропами отправилась на поиски Лагардера. Но она только понапрасну изранила в кровь ноги, бродя по каменистым дорогам и расспрашивая всех встречных. Смирившись, она вернулась в Пенья дель Сид, надеясь, что Шаверни уже удалось дать о себе знать мадемуазель де Невер и донье Крус.
Однако она застала обеих девушек в слезах: ни маркиз, ни шевалье так и не объявились.
Именно тогда она приняла великодушное решение: цыганка поклялась, что спасет подруг, даже если ради их спасения ей придется пожертвовать собственной жизнью. И она незамедлительно изложила свой план старому герцогу.
– Я придумала, как спасти Аврору и Флор, – сказала она отцу. – Девушки переоденутся цыганками, я устрою им побег через подземелье и еле заметными тропинками проведу их к французской границе. Но есть одна помеха: Пейроль. Надо усыпить его бдительность, а это нелегко…
– Я знаю, как это сделать, – глухим голосом ответил старик.
– Как?
– Убить его!
– Тогда я заколю его кинжалом! – воскликнула Марикита. – Твоя дворянская гордость не позволит тебе пачкать руки об этого негодяя, а цыганка смоет кровь, и руки ее вновь станут чисты.
– Я не собираюсь нападать на него сзади или в темноте, – ответил дон Педро. – Еще вчера Пейроль был моим гостем, и каким бы он ни оказался негодяем, я считал своим долгом защищать его. Сегодня между нашими государствами идет война: это дает мне право выгнать его из моего дома и поступить с ним как с врагом. Я вызову его на поединок и своей шпагой расчищу путь тебе и твоим подругам.
– Нет, отец, только не это! – воскликнула бедная девушка, повиснув на шее у старика. – Он моложе и сильнее тебя, а главное, душа его, как и его шпага, лжива и готова на любое предательство!
– Не пытайся переубедить меня, дитя мое! Я уже прожил свою жизнь! Король забыл обо мне: он не призвал меня к себе и не попросил вернуться в армию. Вот уже несколько лет Испания под гнетом Альберони пьет горькую чашу стыда, и завтра ее ожидает поражение. Я не переживу позора моей родины, так неужели же ты хочешь отнять у меня единственную возможность сразиться с неприятелем-французом, который вдобавок ко всему преступник и трус? Ведь сразившись с врагом Испании, я не только исполню свой долг дворянина, но и помогу свершиться правосудию!
Мариките был хорошо известен непреклонный нрав отца: годы нимало не смягчили его. Дон Педро уже принял решение, и никакие мольбы не могли заставить старого герцога отказаться от него. Однако девушка не оставляла надежды и все-таки попыталась отговорить отца от задуманного.
– Мне страшно от одной только мысли, что тебе придется обнажить шпагу против этого подлеца, – начала она. – Да и мадемуазель де Невер и донья Крус не согласятся оплатить свое спасение столь дорогой ценой…
Старик гневно топнул ногой:
– Не смей с ними советоваться, маленькая болтушка! Какое мне дело до ваших капризов? Я решил вызвать этого человека, и я это сделаю!
– Но, отец!..
– Мое слово крепкое, ты отлично знаешь, что я никогда не меняю своих решений! Если я выйду победителем в поединке с интендантом Гонзага – что ж, тем лучше, я сам провожу вас до границы. А если повезет ему… Короче говоря, слушай и запоминай: сегодня вечером я сообщу Пейролю, что желаю с ним говорить и попрошу его явиться в полночь во внутренний двор замка. Как только ты увидишь нас вместе, ты проводишь девушек в подземный ход, ведущий в долину, а сама спустишься в подвал башни. Там стоят четыре бочки с порохом, соединенные фитилем. Окошко, открывающееся во двор, позволит тебе все слышать; если я крикну «Испания!», значит, мне пришел конец…
– Отец! Отец! Но это ужасно! – воскликнула Марикита, чувствуя, что лоб ее покрыла испарина.
– Будь мужественна, дочь моя! – продолжал старик. – Когда ты услышишь это слово, подожги фитиль и беги со всех ног; фитиль длинный, так что ты вполне успеешь присоединиться к своим подругам, прежде чем башня взлетит на воздух.
– Нет, я не уйду, я умру вместе с тобой!
– Я запрещаю тебе умирать!.. Это старое орлиное гнездо я хотел оставить тебе в наследство, но Господь судил иначе. Не забывай отца: поверь, он очень любил свою Марикиту, хотя и не сумел сделать ее богатой. И вот тебе мой завет: никогда не сворачивай с прямой дороги! Это не так-то просто, но подобное поведение угодно Богу. Может быть, ты рассчитывала получить от меня нечто более весомое, но не стоит досадовать, ведь я, некогда имевший все, однажды лишился даже самого необходимого, однако, ни разу не прогневил Господа своими жалобами.
Он подошел к столу и откинул крышку шкатулки.
– Вот мое завещание, – произнес он. – В нем я признаю тебя своей единственной и любимой дочерью. Я не стал упоминать в нем о землях, некогда конфискованных у меня королем: ими он оплатил кутежи своего первого министра, и тебе никогда их не вернут! Здесь также лежит прядь волос твоей матери и наши с ней портреты… Это все!.. Если сможешь, приходи иногда помолиться на развалины башни Пенья дель Сид, ибо я чувствую, что они станут моей могилой!
Марикита залилась слезами и упала на колени.
– Отец! – воскликнула она. – Благослови свою дочь, дай ей мужество выполнить твой наказ!
Шепча слова молитвы, старый герцог поднял дочь, нежно прижал ее к груди и долго не отпускал.
Ни донья Крус, ни Аврора де Невер не знали об этой трогательной сцене прощания. Марикита не стала им ничего рассказывать, только сказала, что пора готовиться к побегу. Она объяснила, что им надо делать, и, скрывая собственную тревогу, постаралась рассеять все страхи и убедить девушек, что спасение во многом зависит от них самих.
Когда дон Педро сообщил Пейролю о своем желании встретиться с ним в полночь во дворе замка, последний не мог скрыть своего удивления.
– К чему встречаться в столь поздний час и в таком унылом месте? – спросил интендант Гонзага. – Неужели мы не можем поговорить в более приятной обстановке?
– Нет, не можем; у меня имеются весьма веские основания пригласить вас в столь поздний час во двор замка. И советую вам не пренебрегать этим свиданием, ибо оно имеет важное значение не только для меня, но и для вас.
В ожидании указанного часа интендант большими шагами мерил свою комнату и задавал себе тысячи вопросов.
Он спрашивал себя, не раскрыл ли хозяин развалин некий заговор, имеющий целью похитить мадемуазель де Невер, и не собирается ли он с его, Пейроля, помощью расстроить планы заговорщиков… А может, напротив, это засада, устроенная врагами Гонзага? Поразмыслив, Пейроль все же отверг последнее предположение. Старый обитатель замка был известен как благородный и справедливый идальго, не способный на преступный или противный чести умысел.
Подобные рассуждения привели фактотума Гонзага к весьма утешительному для него выводу: черт побери, как приятно иметь дело с честными людьми! Самое же невероятное, любезный читатель, что к таким людям Пейроль причислял и себя, напрочь забывая, что те, кто когда-либо доверились его чести, потом горько в этом раскаивались!
В урочный час приспешник принца Гонзага, надев перевязь со шпагой и спрятав под камзолом кинжал, спустился во двор; вокруг было тихо и пустынно. Ночи стояли ясные; луна щедро изливала свой бледный свет на молчаливые руины, и они казались мирными и величественными, тогда как днем из-за резкого контраста между белесыми, выжженными солнцем камнями и отбрасываемой ими черной тенью, развалины имели вид грозный и устрашающий.
Небо было усыпано мириадами золотых божественных светил, Млечный Путь напоминал вуаль новобрачной. Пришла пора звездопада, и звезды, словно яркие угольки, почти непрерывно сыпались за горизонт, оставляя за собой блестящие и причудливые следы. В этот час на небосклон жадно глядели студенты Саламанки, поэты Мурсии и влюбленные всей Испании.
Пейроль был равнодушен к подобного рода зрелищам. Душа его не умела наслаждаться красотой, даруемой нам природой. Это и не удивительно, ибо там давно поселился червь, снедавший ее; имя ему было – тревога. А сегодня вечером можно было с уверенностью сказать, что тревога эта сменилась страхом. Люди с нечистой совестью очень часто боятся того, что у честных людей вызывает радость.
Пейроль недолго пребывал в одиночестве. Вскоре перед ним возникла фигура дона Педро. Старик также был при шпаге, легкий ветерок развевал его белоснежные волосы, отчего он казался выше ростом и шире в плечах. На нем был надет великолепный шелковый камзол, расшитый золотой нитью – последнее свидетельство былого могущества и богатства.
При виде облачившегося в парадный костюм герцога Пейроль не смог сдержать улыбки.
– Хотя это ночное свидание кажется мне весьма странным, – начал он, – я, тем не менее, выполнил вашу просьбу и явился. Надеюсь, беседа наша не затянется?
– Возможно, для одного из нас эта встреча продлится вечно! – торжественно ответил герцог.
Пейроль решил, что старик сошел с ума, и с нарастающим удивлением принялся слушать продолжение речи герцога.
– Прошу учесть, что этот разговор должен остаться между нами: ни вы и ни я никому не расскажем о нем. Уверен, что вы согласитесь со мной.
При словах «Уверен, что вы согласитесь со мной», произнесенных насмешливым тоном, интендант невольно вздрогнул. Он вдруг вспомнил, что именно эти слова произнес Кокардас в трактире «Адамово яблоко», когда он, Пейроль, расплачивался с наемниками за убийство герцога Неверского.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил фактотум.
– До вашего приезда эти стены ни разу не были осквернены присутствием в них лжеца, труса и убийцы. Я должен был бы в первый же день вышвырнуть вас за дверь, но сейчас я рад, что не сделал этого, ибо тогда не состоялась бы наша теперешняя встреча.
– Так вы, сударь, ищете ссоры?! – вопрошающе воскликнул Пейроль, на всякий случай обнажая шпагу.
– Скорее, это вы ее ищете; впрочем, извольте убрать ваш клинок в ножны, у вас еще будет время обнажить его.
– Если только я пожелаю это сделать, – нагло ответил интендант. – Неизвестно еще, могу ли я драться с вами без ущерба для своей чести!
– Скрестить мой клинок с вашим это и впрямь позор для меня. Если моя шпага уцелеет в нашем поединке, мне придется сломать ее, ибо это славное оружие никогда не оскверняло себя прикосновением к низким подлецам. Ваш же клинок всегда верно служил вашему негодяю-хозяину. Вот и сегодня ваша шпага охраняет двух несчастных, которых вы и Гонзага похитили и заточили в темницу.
Кто-то явно поведал герцогу о прошлом Пейроля. Кто же? Интендант решил попробовать отвести от себя грозу и, усмехаясь, спросил:
– Откуда вы все это взяли? И как давно вы располагаете такими сведениями?
– С того самого дня, как вы прибыли в мой замок, иначе говоря, с того дня, когда я начал презирать и ненавидеть вас. Однако, считая себя вправе освободить девушек от вашего ига, я все же не смел выступать судьей ваших поступков; вот почему до сих пор терпел вас. Сегодня же Франция и Испания находятся в состоянии войны, и я могу отбросить свою щепетильность: мы больше не личные враги, мы враги по воле наших королей, вашего и моего!
– Иначе говоря, вы считаете, что действуете по воле короля и сражаетесь за Испанию? – уточнил Пейроль.
– Именно так; потому-то я и вызвал вас на честный бой, – торжественно ответил герцог, – и призываю вас оказаться достойным вашего короля.
Фактотум Гонзага попытался рассмеяться, но смех его прозвучал наигранно.
– Мне часто говорили, – произнес он, – что испанские идальго похожи на самодовольных напыщенных индюков. Сегодня я и сам в этом убедился. Если, разумеется, вы имеете право называть себя идальго: вы же скрываете свое имя!
– Мое имя? Да, я был вынужден скрывать его. Но сейчас я назову его вам. Вы должны знать, кто оказал вам честь скрестить с вами шпагу: я герцог Педро Гомес-и-Карвахал де Валедира, потомок андалузских мавров, граф де Жеан-и-д'Альбаразен, гранд Испании!
– А я…
– Вас я знаю… Вас зовут Пейроль, вы лакей Филиппа Мантуанского, принца Гонзага. Вы предали своего короля и свою родину, а может, и самого Господа Бога! Вдобавок вы – убийца и трус!
Старинные часы, помнившие еще мавританское владычество, начали медленно отбивать полночь.
– К бою! – воскликнул старик. – Одержу ли я победу или умру, вам все равно не уйти отсюда живым!
Несмотря на то, что герцог призвал Пейроля до начала поединка спрятать шпагу в ножны, интендант этого не сделал. И теперь, увидев, что старик потянулся за шпагой, он не стал дожидаться, пока тот извлечет ее: стремительно выбросив вперед руку, Пейроль первым нанес предательский удар.
Он совершил новое преступление, очередной раз запятнав свою совесть. Впрочем, она и так уже была чернее ночи.
Коварная сталь пронзила грудь дона Педро. Он беспомощно взмахнул руками, собрал остатки сил и испустил крик, призывая отомстить убийце:
– Испания!
И не успел прозвучать последний, двенадцатый, удар часов, как страшный взрыв потряс башню. Она с грохотом рухнула, похоронив под своими обломками интенданта Гонзага.
II
ПОГРЕБЕННЫЕ ЗАЖИВО
Дон Педро де Валедира, честный и отважный испанский дворянин, лежал на своей земле, возле развалин своего родового замка; его недвижный взгляд был устремлен в небо, куда уже отлетела его душа.
Пейроль оказался погребенным под кучей камней и пыли, засыпавших почти весь двор.
Шагах в пятидесяти от дымящихся руин, совсем недавно бывших башней Пенья дель Сид, уткнувшись лицом в землю, лежал Лагардер. В ту минуту, когда огромная башня взлетела на воздух, он как раз подъехал к подножию утеса, на котором она возвышалась. От отчаяния шевалье лишился чувств и, упав с коня, распростерся в пыли.
Перепуганные Аврора и донья Крус, выбравшись из подземелья, бежали прочь от развалин своей тюрьмы. Наконец-то они были свободны!
Но что же стало с Марикитой?
Услышав отчаянный крик старика, она поняла, что отец умирает и велит ей отомстить за его смерть. Отважной девушке пришлось собрать все свое мужество; прижимая одну руку к сердцу, бившемуся так сильно, словно оно хотело выскочить из груди, она другой рукой поднесла к фитилю горящий факел.
Губы ее дрожали, ноздри раздувались, на лице появилось несвойственное ему обычно выражение жестокости: сейчас это была готовая к схватке тигрица. Рука ее не дрогнула.
Какой бы отважной ни выказала себя женщина в те часы, когда жизнь ее и ее близких висит на волоске, потом непременно придет та минута, когда слабые нервы не выдерживают страшного напряжения и отвага уступает место слабости и сомнениям.
Как часто, выиграв сражение, Жанна д'Арк плакала, видя вокруг множество раненых и умирающих!
Цыганка вспомнила, что она обещала отцу бежать… но было уже поздно!
Она едва успела подняться по ступеням, как позади нее стали рваться бочки с порохом; ноги ее подкосились, факел задрожал в руке. Мариките казалось, что она ослепла, оглохла, что она сходит с ума! Ужасное, неподвластное нашему перу чувство охватило ее; действительно, как можно описать надвигающееся безумие?!
Несколько мгновений Мариките было очень больно, ибо в ее мозг как бы впивались тысячи раскаленных иголок, и она судорожно сжимала руками голову, пытаясь облегчить свои страдания. Она призывала смерть, но смерть не шла, и, наконец, обессилев, цыганка покатилась вниз по лестнице.
Она не слышала того страшного грохота, с каким раскололась скала, являвшая собой основание мавританской башни. Слабо тлеющий факел лежал рядом с девушкой, угрожая ее платью, а может, и ее жизни, если обморок продлится слишком долго. Что же ждет Марикиту в темном подземелье?
От каменного свода откололся кусок кирпича и больно ударил ее по голове. Лоб цыганки окрасился кровью, однако это вернуло ей сознание.
– Что случилось? – слабо произнесла несчастная, открывая глаза.
И тут она ясно вспомнила все, что предшествовало взрыву: рассудок вновь вернулся к ней. Сейчас, когда башня была уничтожена, настала пора выбираться на волю и разыскивать Аврору де Невер и Флор.
Однако в результате взрыва произошли сильные сдвиги почвы. Гора, на которой высилась Пенья дель Сид, была поколеблена до самого основания. Случилось то, чего так боялась донья Крус: подвал был замурован с обеих сторон, и Марикита оказалась похороненной заживо.
Цыганка быстро осознала весь ужас своего положения, и слезы выступили у нее на глазах. Неужели ей придется умереть от голода и холода здесь, в подземелье, где тело ее станет добычей крыс и пауков? Неужели никто не услышит ее отчаянных криков, никто не придет ей на помощь? От этих мыслей кровь стыла у нее в жилах. Почему она не осталась возле бочек с порохом? Тогда бы тело ее разорвалось на тысячи кусков, и ей бы не пришлось мучиться. Зачем не стала она ждать, когда упадет башня и тяжелые каменные обломки раздавят ее?
Усевшись на ступеньку и уставившись в темноту, она обхватила руками колени и принялась размышлять о том, как бы поскорее свести счеты с жизнью.
Сначала она решила поджечь себя и долго разглядывала тлеющий факел: зрелище поминутно вспыхивающих искр заворожило ее. Время шло, и она осознала, что ни в коем случае не станет этого делать. Марикита представила себе, как языки пламени лижут ее тело, какую боль ей придется терпеть – и решительно отвергла мысль о самосожжении. К тому же неизвестно, сколько часов придется ей страдать, прежде чем она превратится в безобразный обгорелый труп.
И все-таки она не могла оторвать взора от угасающего факела: это единственное в окружающем мраке светлое пятно буквально околдовало ее; бедняжка не понимала, что на нее надвигается безумие, сдавливая ее мозг своими стальными оковами.
Внезапно она пронзительно расхохоталась; смех сменился протяжным воем, который эхом отразился от мрачных сводов и зазвучал так грозно и оглушительно, что даже ее саму испугал. Охваченная паническим ужасом, цыганка вскочила и стала колотить руками по стене; не удержавшись на ногах, она упала, но тут же вновь поднялась и застучала по камням еще неистовее, испуская при этом бессвязные крики, перемежавшиеся рыданиями и взрывами хохота.
Словно подчиняясь чьей-то воле, а может, побуждаемая инстинктом самосохранения, Марикита принялась разрушать стену, вытаскивая из нее камни и отбрасывая их назад с такой силой, какую трудно было предположить в столь хрупкой девушке. Безумие удесятерило ее силы: она не чувствовала тяжести каменных обломков, не замечала кровоточащих рук и обломанных ногтей.
Факел окончательно погас; впрочем, в его свете она уже не нуждалась, ибо безумные глаза Марикиты прекрасно видели в темноте. Внезапно на цыганку пахнуло ночной прохладой: в стене подвала образовалось довольно большое отверстие. Быстро расширив его, Марикита протиснулась между камнями и бросилась бежать по склону в долину; из горла ее вырвался дикий крик. Она закружилась в бешеном танце и кружилась в нем до тех пор, пока ноги ее не подкосились, и она, сраженная усталостью, не упала на землю.
…Придя в себя, девушка больше не вспоминала ни об отце, ни об Авроре де Невер, ни о Флор. Сумерки окутали ее разум: она сошла с ума!
Знакомой тропинкой она поднялась к развалинам замка, не понимая, что побудило ее идти именно туда. Она шла по дороге вместе с крестьянами, которые, дождавшись рассвета, спешили к замку, чтобы поглазеть на то, что осталось от него после взрыва. Время от времени Марикита задавала им бессвязные вопросы и, не дожидаясь ответа, шагала дальше.
Испанцы, в чьих жилах есть толика восточной крови, не проявляют враждебности к сумасшедшим; однако же, в отличие от индусов, которые объявляют безумцев святыми, они все же стараются держаться от них подальше.
Таинственная девушка из башни Пенья дель Сид всегда вызывала любопытство окрестных жителей. Ходили слухи, что она колдунья и умалишенная. Теперь все могли в этом убедиться; кто-то радовался, видя, что пресловутая колдунья совсем не страшная, кто-то, наоборот, досадовал. Многие полагали, что кровь, которой были испачканы ее лицо и руки, свидетельствует об участии в каком-нибудь жутком богохульственном обряде, ибо дьявол никак не мог остаться в стороне от событий сегодняшней ночи и наверняка приложил свою лапу ко взрыву башни мавров.
Так что чем дальше продвигалась безумная цыганка, тем меньше людей оставалось рядом с ней: любопытные кумушки разбегались по домам, опасаясь, как бы ведьма не напустила на них порчу.
Марикита шла, не обращая на окружающих никакого внимания; иногда она останавливалась, чтобы сорвать с куста ягоду или цветок, а то и побеседовать с облаками и птицами.
Подойдя к замковым воротам, лежащим теперь на земле, цыганка остановилась и принялась что-то мучительно припоминать. Однако она так ничего и не вспомнила, ибо ее внимание привлекла оседланная лошадь, бродившая среди обломков стен и щипавшая травку, буйно произраставшую между каменных плит.
Девушка подошла к коню и потрепала его по шее. Тут она заметила человека, который, казалось, спал, раскинувшись прямо на голой земле. Он был так бледен, что цыганка поначалу приняла его за мертвеца и вскрикнула от страха. Крик этот пробудил незнакомца. Он открыл глаза, огляделся и тут же со стоном закрыл их.
Сумасшедшая подошла поближе и стала в упор смотреть на него; туман, окутавший ее мозг, на мгновение рассеялся, через него пробился тонкий луч света. Она поднесла руки к глазам, потом сжала ладонями виски и что-то невнятно пробормотала; однако же завершилась вся эта пантомима взрывом хохота и потоками слез. Бедная девушка опустилась на колени, обняла молодого человека и, положив его голову к себе на грудь, начала нежно и страстно целовать его.
Ее горячее дыхание, казалось, обожгло это бледное лицо, вдохнуло жизнь в бесчувственное тело. Человек вновь открыл глаза и издал слабый удивленный вскрик.
– Спи, спи, любимый, – откликнулась цыганка. – Спустилась ночь… сейчас мы выйдем в море и поплывем на восток… Скажи мне, как твое имя?..
Пораженный ее словами, человек устремил изумленный взгляд на юную цыганку; тут только он заметил, как странно блестят ее глаза. Такой лихорадочный блеск обычно появляется в глазах безумцев…
– Разве ты не узнаешь меня? – с тревогой в голосе спросил он. – Разве ты уже забыла шевалье де Лагардера?
– Лагардера?.. – повторила она смеясь. – Да, он жил там, внизу, когда я была еще совсем маленькой…
– Послушай, – продолжал Анри, – ну постарайся же припомнить… Ты знаешь, где сейчас Аврора де Невер?
В первую минуту шевалье показалось, что она поняла его вопрос и даже попыталась сосредоточиться – к сожалению, безуспешно.
– Аврора де Невер? – переспросила девушка. – Та самая старуха, что жила на самом верху мавританской башни?.. Сегодня утром она выпала из окна, и ее утащили волки…
– Может быть, ты помнишь донью Крус?
– Донья Крус?.. Она танцует, бежит, летит… Я вижу ее… смотри…
Увы! Ее указующая рука была устремлена в небо.
Взволнованный шевалье спрашивал себя, отчего же помутился разум маленькой цыганки, и что за драма разыгралась прошлой ночью в замке Пенья дель Сид, под руинами которого, быть может, погребена теперь его невеста…
«Скорее всего, – с ужасом подумал он, – Марикита единственная, кто пережил этот кошмарный взрыв. Неужели она видела, как умирали Аврора и Флор, и страшное зрелище их гибели свело ее с ума?»
Никто, кроме несчастной девушки, не мог рассказать шевалье, что же здесь в действительности произошло. Но сумасшедшая хранила свою тайну, и Лагардер не знал, удалось ли подругам спастись, или эти развалины стали их могилой. Никогда еще Анри не чувствовал себя таким беспомощным, никогда еще душа его не погружалась в пучину такого беспредельного отчаяния.
– И зачем только она вернула меня к жизни?.. – промолвил Лагардер, отталкивая Марикиту, вцепившуюся в его плечо.
Но цыганка, то всхлипывая, то смеясь, не отставала от него и упорно повторяла:
– Нельзя спать… Она ждет тебя!..
Был ли это луч разума, внезапно забрезживший в ночи безумия? Три слова, всего три слова – но они утешили шевалье, дали ему надежду. Он обнял девушку и, словно ребенка, прижал к себе.
– Успокойся, бедное мое дитя, – шептал он. – Не бойся, я тебя не брошу, я увезу тебя с собой, мудрые врачи вылечат тебя… Но умоляю, постарайся вспомнить и скажи мне, жива ли Аврора?..
Задав этот вопрос, Лагардер пристально посмотрел на цыганку, стараясь внушить ей уверенность в себе и помочь обрести утерянную память.
Под этим обжигающим взором, который приказывал ей думать и говорить, Марикита съежилась, заморгала и вдруг надолго закрыла глаза. Когда же веки ее вновь поднялись, взгляд девушки стал осмысленным.
Увидев, что губы цыганки зашевелились, Лагардер затаил дыхание.
– Она жива? – спросил он.
– Она жива! – ответила Марикита.
От радости сердце шевалье готово было выскочить из груди. Но девушка тут же добавила:
– Это я умерла!.. Тогда, на лестнице… там было много пороху! И я была похоронена живьем! О, небо!.. Мой отец!
Из уст ее вырвался душераздирающий крик, и если бы Лагардер не поддержал ее, она бы рухнула как подкошенная. Что она имела в виду? Кто был ее отец?
«Она жива!» – сказала девушка. Увы! Она сказала также: «Это я умерла!» Может быть, ее словам вообще нельзя придавать значения?
Анри подождал, пока цыганка успокоится, и, решив во что бы то ни стало прояснить эту тайну, снова попытался расспросить несчастную.
– А где Пейроль? – быстро спросил он.
– Там!.. – ответила Марикита, указывая на руины.
Не успела цыганка закончить фразу, как из замкового дворика на полном скаку вылетел всадник. Сидя на лошади Лагардера, он, словно ураган, промчался мимо изумленного шевалье и девушки.
Анри издал яростный вопль и выхватил шпагу.
– Пейроль! – воскликнул он.
В глазах Марикиты блеснуло пламя, и она, выхватив кинжал, грозно взмахнула им.
– Пейроль! – в отчаянии повторила она.
Но интендант Гонзага был уже далеко; на губах его играла гнусная усмешка: он знал, что сейчас врагам не под силу его догнать.
Как и Марикиту, его тоже засыпало обломками замка; он выбрался из-под них целым и невредимым, полностью сохранив рассудок. Ад вновь пришел на помощь негодяю! Да если бы разразилась жестокая буря, которая смела бы с лица земли все живое, Пейроль все равно бы отделался только легким испугом!
Когда старая мавританская башня закачалась и рухнула, Пейроля швырнуло на землю, и он довольно долго пролежал без сознания. Придя же в себя, фактотум принца Гонзага обнаружил, что ни один из обломков его не задел, хотя положение создалось отчаянное: над ним высился целый холм из камней и щебня. Любое неверное движение – и все это немедленно обрушится ему на голову.
На лбу у интенданта выступил холодный пот: он понял, что погиб, и проклял судьбу за то, что она не даровала ему мгновенной смерти.
Он хотел позвать на помощь, но тут же понял бесполезность этих попыток. Даже если бы ему удалось до кого-нибудь докричаться, его положение вряд ли бы изменилось. Он прислушался и не уловил ни малейшего шума: после взрыва местные крестьяне явно не спешили полюбоваться развалинами замка, давно пользовавшегося у них дурной славой. Любой храбрец, забреди он сейчас сюда, немедленно сбежал бы, услышав голос, исходящий из-под груды камней.
– Впрочем, здесь и сотня крестьян не поможет. Стоит им начать разбирать завал, камни рухнут и превратят меня в лепешку, – тихо прошептал Пейроль.
Исключая те случаи, когда он оказывался лицом к лицу с шевалье де Лагардером, интендант Гонзага никогда еще не чувствовал себя так близко к смерти. И хотя у него был выбор – умереть от голода или быть раздавленным, – ни одна из этих возможностей не прельщала его. Стремясь избежать одного, он неминуемо погиб бы от другого: похоже было, что смерть уже занесла над его головой свою косу. Голод и жажда терзали его желудок, голова пылала, словно в лихорадке, но страстное желание спасти свою жизнь побуждало его мучительно размышлять, придумывая самые невероятные способы выбраться из-под завала.
От страха у него перехватывало дыхание, зубы стучали, как кастаньеты. Неожиданно тонкий луч света, пробившийся сквозь каменные осколки, упал ему на лицо, и в душе Пейроля мгновенно пробудилась робкая надежда.
Раз он может видеть солнце и тонкую полоску голубого неба, значит, не все еще потеряно, могила его не замурована навечно и, возможно, он скоро выберется на свет, к людям!
Теперь он страстно желал, чтобы хоть кто-нибудь прошел мимо, пусть даже злейший его враг, пусть даже сам Лагардер! Ведь прежде чем убить его, шевалье сначала извлек бы его из-под развалин и вернул ему шпагу, чтобы он смог защищаться. Сейчас смерть от удара шпаги казалась Пейролю в сотню раз привлекательней, нежели медленное и мучительное умирание под обломками башни.
Ему удалось чуть-чуть приподнять голову, и сквозь просвет меж камней он увидел двор и лежащий посреди него труп дона Педро. Этого человека убил он!
– Он пообещал мне, – прошептал интендант, – что я не выйду отсюда живым!..
Неужели испанец был прав? Неужели заранее знал, что он будет отомщен, а Пейроль обречен на страдания?
И Пейроль вспомнил об Авроре де Невер и донье Крус и задался вопросом: замурованы ли они, подобно ему, развалинами Пенья дель Сид, или же (если судить по обвинениям, брошенным ему в лицо доном Педро) спаслись, прибегнув к помощи старика? «Может, они погибли, – размышлял он, – и тогда я возблагодарю случай за то, что мне не пришлось разделить их судьбу. Принц ни в чем не сумеет меня обвинить… Но, может, им удалось бежать? Тогда я скажу ему, что, рискуя собственной жизнью, я пытался расстроить побег, и не моя вина, что я не умер, как рассчитывали наши враги».
Эти мысли вернули Пейроля к его нынешнему плачевному положению, и он с тоской прошептал:
– Какого черта я беспокоюсь об этих девицах, когда моя собственная жизнь висит на волоске, который в любую секунду готов оборваться?!
Долгое время он лежал неподвижно, обреченно ожидая, что окружающее его непрочное сооружение вот-вот рухнет от легкого дуновения ветра или же под тяжестью собственного веса.
…Внезапно внимание его привлек стук копыт, гулко цокавших по вымощенному брусчатым камнем двору.
Он изогнулся и в просвет между двумя балками увидел оседланную лошадь без всадника. Может, она ждала Пейроля, полагая, что тому удастся выбраться из своего чудовищного саркофага?
С появлением животного фактотум приободрился и даже несколько воспрянул духом: он вдруг осознал, что надо пренебречь опасностью и непременно попытаться выбраться отсюда. В случае неудачи его ждет смерть, но бездействие грозит тем же, значит, надо использовать любой шанс.
Осторожно, сантиметр за сантиметром, он стал отодвигать от себя бревна, камни и штукатурку, которыми был засыпан.
Немедленно раздался зловещий треск ломающегося дерева; бледный, в холодном поту, интендант замер и затаил дыхание. Шаткий свод пришел в движение и медленно осел, едва не придавив Пейроля.
Положение его становилось поистине критическим: теперь он мог лишь слегка приподняться на одной руке, чтобы другой прокладывать себе путь. Спасение его зависело лишь от быстроты его действий.
Расчистка завала в столь неудобной позе поначалу показалась ему совершенно невозможной, и он даже принялся звать на помощь. Но волнение его было так велико, что, сколько он ни кричал, из горла его не вырывалось ничего, кроме приглушенных хрипов, напоминавших лай полузадушенной собаки.
Его виски словно стянул железный обруч; Пейроль почувствовал, как кровь прихлынула к его сердцу; и он, побуждаемый древним животным инстинктом самосохранения, отчаянно рванулся вперед, забыв обо всем на свете и страстно желая выжить.
«Саркофаг» с грохотом обрушился, однако торжествующий Пейроль, выпрямившись во весь свой высокий рост, уже твердо стоял на земле и мог с уверенностью сказать, что и на этот раз ему удалось обмануть смерть.
И тут всего в нескольких шагах от себя он услышал голос шевалье де Лагардера! Пейроль вздрогнул. Неужели он попал из огня да в полымя?
Ну уж нет, больше он рисковать не хотел. Немного смекалки – и фактотуму удастся избежать этой новой опасности: ведь враг не подозревал, что Пейроль находится совсем рядом.
Однако аппетит приходит во время еды. Избежав смерти, интендант Гонзага возомнил себя неуязвимым, и решил напасть сзади на Лагардера, чтобы нанести тому предательский удар.
Свою шпагу негодяй потерял, так что теперь он подобрал шпагу дона Педро – доблестный и честный клинок, который не мог уже, к сожалению, служить благородному идальго…
Однако, немного поразмыслив, Пейроль отказался от своего гнусного замысла: чудом выжив, он решил не искушать больше судьбу. Известно ведь, что если слишком долго испытывать терпение фортуны, она непременно жестоко накажет наглеца.
Пейроль сейчас (как, впрочем, и всегда) готов был убить кого угодно, но только не Лагардера: внутренний голос шептал ему, что если он и нападет на шевалье сзади, то побежденным в их схватке все равно окажется он, Пейроль.
Внезапно лошадь заржала; Пейроль подбежал к ней, вскочил в седло и, словно призрачный всадник из старинных немецких легенд, на всем скаку унесся вдаль. Вслед ему летели угрозы Лагардера и проклятия Марикиты.
III
ЦЫГАНКИ
Новость об исчезновении шевалье де Лагардера распространилась в армии герцога Бервика с быстротой горения запального фитиля.
Товарищи его решили, что он пал смертью героя на поле брани. Маршал приказал снести трупы французов и испанцев в одно место. Восседая на сухом стволе поваленного дерева в окружении своего штаба, маркиза де Шаверни, обоих мастеров фехтования и Антонио Лаго, маршал терпеливо ждал: он желал лично убедиться в гибели Лагардера.
Но среди убитых шевалье не оказалось.
Попасть в плен шевалье не мог, ибо он упал с коня, не достигнув переднего края испанцев, а французы, преследуя врага, проникли далеко в тыл противника и несомненно освободили бы пленных, если бы испанцы захватили таковых.
Шаверни был в отчаянии: Лагардер исчез, а он так и не успел рассказать шевалье все то, что ему удалось узнать об Авроре де Невер! Кто знает, когда им теперь доведется свидеться?
Тайна, окутывавшая это непонятное исчезновение, повергла в такое смятение разум маленького маркиза, что он утратил всяческую способность принимать решения.
– Как вы собираетесь поступить, сударь? – видя его растерянность, спросил маршал.
– Положа руку на сердце, не знаю, монсеньор! Если через двое суток Лагардер не вернется, я стану думать, что он погиб…
– Еще чего! Погиб?.. Это наш-то малыш! – воскликнул своим зычным голосом Кокардас. – Господин маркиз де Шаверни заблуждается: мы всегда верили в нашего малыша, и он никогда не подводил нас… клянусь Господом, он вернется таким же бодрым и веселым, как Амабль и я! Если же кто-нибудь хочет заключить с Кокардасом пари на пятьдесят бутылок местного вина…
– Идет, по рукам! – перебил его принц Конто. – Надеюсь, дружище, что ты выпьешь свои бутылки!
– Ах, дьявол! Да хоть сейчас, у меня чертовски пересохло в глотке!.. Но я не притронусь ни к одной из этих бутылок, пока здесь не будет Лагардера, чтобы распить их со мной!
– А когда же он вернется?
– Думаю, что через два-три дня. В любом случае, мы с моим другом нужны ему там, а не здесь, так что мне кажется, голубчик мой, – добавил он, обернувшись к Паспуалю, – что неплохо было бы нам совершить небольшую прогулку по испанской территории.
Амабль, который с восторгом слушал, как его приятель разливается соловьем перед высшими военачальниками, с готовностью закивал.
– Ты прав, мой благородный друг Кокардас, – произнес он, – нам надо отправиться на поиски Лагардера.
– Ишь ты!.. А для нормандца ты не так уж глуп, голубь ты мой…
– Да и тебе, хоть ты и гасконец, ума не занимать…
– Черт побери! Мне об этом всегда говорили. Не хочу себя хвалить, но только мы с тобой, старина Паспуаль, сможем разгадать, в какую ловушку наш петушок, наш Маленький Парижанин, хочет заманить Гонзага и его банду.
– Истинная правда, – подтвердил добрейший Амабль, а его друг продолжал, обращаясь к окружающим:
– Я могу сказать вам, господа, где Лагардер с удовольствием поужинал бы нынче вечером… если бы у него нашлось на это время!.. Но, черт побери! Мне кажется, что у него множество хлопот и поесть он не успеет.
– Так где же он? – послышалось со всех сторон.
– Спросите это у господина де Шаверни, господа, он сам подписал его подорожную.
– Как так?
– Очень просто: он шепнул ему, куда надо ехать, вот и все!
Маленький маркиз хлопнул себя по лбу.
– О, черт! Я и забыл! – воскликнул он. – Я действительно сказал ему, что мадемуазель де Невер находится в замке Пенья дель Сид. Значит, там и надо его искать! Немедленно в путь!
– О, не торопитесь, – остановил его гасконец. – Какого дьявола ехать наугад?!. Вам, господин де Шаверни, мы предоставим лучшую дорогу: вы поедете по пути, что ведет из Гуэска; Лаго поедет по дороге на Бургос, а Паспуаль и я – на Сарагосу и Теруэль.
– Зачем ты хочешь, чтобы мы ехали порознь?
– Зачем?.. Когда мы прибудем в Пенья дель Сид, может оказаться, что малыш уже уехал оттуда, и тогда вы сумеете перехватить его по дороге к французской границе – ведь он, без сомнения, поторопится доставить мадемуазель де Невер на родину. Если же он выберет южное направление, то, значит, провожать его до границы будем мы. Ну а Лаго, по-моему, просто необходимо съездить в Бургос.
– Неплохо изложено, – промолвил маршал, подходя к Кокардасу.
Составив план предстоящей кампании, гасконец почувствовал себя генералом, только что набросавшим схему решающего сражения. Он подкрутил усы, приосанился и, завернувшись в свой дырявый плащ и положив левую руку на эфес шпаги, стал ждать, когда офицеры начнут выражать ему свое восхищение.
Первым свое одобрение высказал маршал:
– Ты все учел, дружище, кроме одного: мы находимся во вражеской стране! Неужели ты думаешь, что поодиночке вы сможете пересечь всю Наварру и весь Арагон, и по дороге вас никто не арестует?
Вместо ответа Кокардас чуть было не рассмеялся презрительно, однако же человек он был воспитанный, потому сумел сдержать свои чувства и ограничился вежливой улыбкой.
– Королевский полк Лагардера пройдет повсюду, – торжественно возгласил он. – Гром и молния! Те, кто попытаются его остановить, уже никогда не смогут рассказать об этом своим приятелям!..
Все рассмеялись, а маршал продолжил:
– Так, значит, ты ручаешься за успех предприятия?
– Пусть монсеньор де Конти заранее приготовит испанское вино, ибо клянусь вам, что по возвращении Кокардаса будет мучить жажда!.. Но если вдруг Маленький Парижанин прибудет раньше нас, что вполне вероятно, то скажите ему, чтобы он откупорил пару-другую бутылочек и выпил за здоровье своего старого учителя фехтования…
Все принялись пожимать руку достойного Кокардаса, а он с поистине королевским величием принимал оказываемые ему знаки внимания. В эти минуты в глазах своего друга Паспуаля гасконец возвысился, по меньшей мере, на сто локтей.
Шаверни решил во всем положиться на Кокардаса, и вскоре четверо приятелей уж были в седлах. Изящно взмахнув своей видавшей виды шляпой, Кокардас приветствовал оставшихся в лагере товарищей.
– До скорого свидания, господа! – воскликнул он. – К началу следующего сражения Королевский полк Лагардера вновь будет в полном составе!
– С такими людьми, – ворчал Бервик, возвращаясь в свою палатку, – война становится просто детской игрой.
Посовещавшись и уточнив план дальнейших действий, четверо храбрецов расстались. Шаверни сразу пустил лошадь в галоп, ибо в его сердце вновь зародилась надежда вскоре увидеть донью Крус или же, по крайней мере, услышать из уст Лагардера, что она и Аврора находятся в безопасности.
Самая трудная задача выпала на долю Антонио Лаго. Именно он, и никто другой, подходил для ее выполнения. Он превосходно говорил по-испански, а его баскский костюм в этих краях не привлекал к себе внимания, ибо не был тут редкостью. Итак, Антонио предстояло незаметно проскользнуть под самым носом у Гонзага и его приспешников; даже если бы баск встретил их, они бы его, скорее всего, не узнали, не говоря уж о том, что принцу и в голову не могло прийти, что Антонио давно стал верным соратником Лагардера.
Торопясь в Бургос, баск время от времени сталкивался с группками всадников – остатками разбитой в утреннем бою испанской кавалерии, в беспорядке отступавшей по всем дорогам. Антонио не стремился вступать в разговоры, но, когда его спрашивали о чем-нибудь, он с готовностью отвечал на вопросы.
Его природная невозмутимость помогала ему в пути гораздо больше, чем неутомимая болтливость Кокардасу. А так как до Бургоса было недалеко, то баск не стал гнать лошадь, а поехал неспешной трусцой.
В тот же вечер он прибыл на место; поговорив с несколькими нищими (эти люди всегда лучше других осведомлены о том, что делается в городе), он спокойно отправился спать. Ему незачем было возвращаться в лагерь прежде, чем Шаверни и учителя фехтования обыщут Арагон, а на это им потребуется не менее двух суток.
На следующий день он и сам пустился на поиски, и к вечеру убедился, что шевалье в городе не появлялся. Баск до того расстроился, что даже заподозрил Кокардаса в злом умысле: мол, тот специально отправил его в заведомо ложном направлении. Придя к этой мысли и глубоко оскорбившись, Лаго пообещал себе, что, если его пребывание в Бургосе и впрямь окажется безрезультатным, он немедленно после возвращения по-свойски поговорит с гасконцем.
«Потерплю до завтра, – решил он. – Если до полудня я не встречу господина Лагардера, то мне придется вернуться в армию. Может, наш командир уже нашелся… В крайнем случае, я и сам могу попытаться найти его. Еще неизвестно, кто окажется проворнее – я или Кокардас. Решительно, этот гасконец слишком болтлив; конечно, он умеет пользоваться случаем, но это вовсе не значит, что он всегда говорит и поступает правильно!»
В эту ночь Антонио Лаго спал плохо и проснулся в отвратительном настроении. Тем не менее, он решил покинуть город лишь после того, как еще раз – для порядка – проедет по его улицам.
На пыльной мостовой его немедленно окружила стайка маленьких попрошаек, которыми кишат все испанские города. Оборванцы тут же затянули свое вечное:
– Рог Dios, senor, un cuarto! Una lemosina!
Какая-то девчонка лет двенадцати особенно досаждала Антонио.
– Пошла прочь! – не выдержав, закричал он; потом, смягчившись, спросил: – Зачем тебе деньги, которые ты выпрашиваешь у меня?
В глазах ребенка блеснул радостный огонек.
– Я хочу купить себе тамбурин, чтобы петь и танцевать, как та цыганка, которую я видела на площади перед дворцом губернатора.
Цыганок в Испании бессчетное множество, однако редкая из них умеет плясать по-настоящему. Баск заинтересовался. Ему захотелось собственными глазами увидеть замечательную танцовщицу.
– Так ты говоришь, она искусная плясунья? – переспросил он.
– Не веришь? Пойдем со мной, и ты сам убедишься. Она обычно бывает с подругой, но та такая грустная: мне кажется, что у нее большое горе, которое заставляет ее плакать.
Но Лаго уже не слушал рассуждений девочки.
– Веди меня, – бросил он, беря нищенку за руку. – Может, ты уже сегодня получишь свой тамбурин.
Мысль о том, что он, кажется, напал на след девушек, которых разыскивает Лагардер, гнала его вперед, так что он едва не бежал.
Обрадованная его словами, девчушка что-то весело щебетала; вскоре они оказались на площади и увидели донью Крус и Аврору.
Баск замер.
– Боже мой, это они! – прошептал он. – Но почему здесь? Ведь командир ищет их в Пенья даль Сид… И почему им приходится развлекать публику?.. Ничего, скоро я все узнаю и помогу им! А я-то собрался уезжать! Получается, что я бросил бы их здесь на произвол судьбы, – а ведь они наверняка нуждаются во мне!
Первым его побуждением было пробиться сквозь толпу и встать в первый ряд. Однако он быстро отказался от этой затеи, сообразив, что предстать перед ними здесь, в самом центре вражеского города, будет опасно. Девушки могли выдать себя неосторожными словами и угодить в темницу как французские шпионки.
Когда подруги направились в гостиницу, где они остановились на ночлег, Антонио последовал за ними.
– Хочешь прямо сейчас получить свой тамбурин? – спросил он у девчушки, покорно шагавшей за ним.
С тем же успехом можно было спросить ее, хочет ли она иметь блестящую королевскую корону.
– А что мне надо сделать? – быстро поинтересовалась она.
– Ничего особенного. Ты пойдешь в гостиницу и скажешь, что тебя послала одна знатная дама, и ты хочешь поговорить с цыганками…
– Но ведь мне придется соврать…
– Совсем немножко, – с улыбкой ответил Лаго. – Впрочем, выбирай: ложь или тамбурин.
Выбор был сделан, и нищенка спросила:
– А что я им скажу?
– Когда ты останешься с ними наедине, ты спросишь их, не могут ли они немедленно встретиться с человеком по имени…
Он запнулся, раздумывая, стоит ли называть свое имя.
– Так ты, значит, влюблен в них? – спросила плутовка с той хитрой улыбкой, какая бывает у маленьких бродяжек, привыкших к вольной жизни, где на каждом шагу перед ними разыгрывается любовный спектакль, актеры которого не считают нужным скрывать от кого-либо свои чувства.
– Какая тебе разница? Ты только назовешь им мое имя: Антонио Лаго.
– А потом?
– Это все. Когда ты принесешь мне ответ, я куплю тебе твой тамбурин… правда, с одним условием…
– С каким?
– Ты никому и никогда не расскажешь о случившемся…
Величественным жестом, к которому испанцы приучены с самого детства, и который вызвал у баска насмешливую улыбку, маленькая нищенка вытянула руку в сторону собора и произнесла:
– Клянусь Христом, что никому ничего не скажу!
Затем она стремительно проскользнула в гостиницу. Ее не хотели пускать, и она мгновенно выдумала целую историю про богатую даму, желавшую во что бы то ни стало залучить к себе во дворец танцовщиц-цыганок. Девчонка врала так вдохновенно, что вместо привычных затрещин, коими обычно награждали нищенок владельцы трактиров, ее встретила угодливая подобострастность. Спустя четверть часа Лаго вручил девочке вожделенный тамбурин и, поцеловав ее, распрощался с ней, а еще через несколько минут навстречу Антонио радостно порхнула донья Крус.
Аврора де Невер сидела, обхватив голову руками и забившись в угол, словно раненый зверек; она молчала, уставившись недвижным взором куда-то вдаль. Однако при виде Лаго она встрепенулась.
– Где шевалье де Лагардер? – тревожно спросила она.
Баск понял, что от его ответа зависит, продолжит ли она тягаться с судьбой или же окончательно утратит надежду.
– Еще два дня назад мы были вместе, но сейчас он покинул нас и отправился за вами туда, где думал вас найти…
– Боже! – воскликнула Аврора. – Господи, пощади его, сделай так, чтобы он не приехал в Пенья дель Сид в самые страшные минуты!
И, ломая руки, она устремила свой взор к небу. Лаго ничего не знал о взрыве, однако же сразу понял, что в замке, куда отправился Лагардер, разыгралась какая-то новая драма. Решив не волновать мадемуазель де Невер, он открыл ей лишь половину правды.
– Господин де Лагардер, – произнес он, – уехал один, но в этот час к нему уже присоединились господа де Шаверни, Кокардас и Паспуаль. Скорее всего, они все вместе вернулись в армию.
– В армию?
– Ну конечно. Французская армия успешно воюет в Испании, а шевалье возглавляет полк, который уже успел отличиться в боях с врагом и немало способствовал недавней победе.
– Что вы говорите?! – воскликнула Аврора, и глаза ее заблестели от гордости за Анри. – Значит, шевалье получил звание полковника?
– Я этого не говорил… Он не полковник и даже не капитан, потому что отказался от всех чинов: он просто командир Королевского полка Лагардера, в котором числятся четыре храбреца: господин де Шаверни, два учителя фехтования – Кокардас и Паспуаль, и я…
– Он как всегда безрассудно храбр! – прошептала Аврора.
– И Шаверни тоже, – столь же гордо произнесла донья Крус. – Что ж, сестричка, едем: в нашем присутствии они станут еще отважнее!
– Замолчи! Неужели мы обретаем наших возлюбленных лишь для того, чтобы шальная пуля или ядро вновь похитили их у нас?
– Так, значит, вы свободны? – спросил Лаго.
– Как птицы, вырвавшиеся из своей клетки, – ответила цыганка.
– На которых, впрочем, наверняка расставлены новые силки, – прибавила Аврора. – А сами вы почему оказались в Бургосе? Кто послал вас к нам?
– Думаю, что само Провидение! Но мой рассказ будет так долог…
– И, тем не менее, мы должны знать все, – присоединилась к подруге донья Крус. – Садитесь и выкладывайте без утайки то, что произошло после нашего отъезда из Байонны. А потом придет наша очередь исповедаться.
Антонио Лаго знал, что в Испании гораздо чаще, чем в иных странах, у стен неожиданно вырастают уши. Только после того, как он удостоверился, что их никто не подслушивает, он решился поведать девушкам обо всех подвигах, совершенных шевалье в Испании. Услышав в коридоре чьи-то шаги, он умолк. Но тревога оказалась ложной: хозяйка гостиницы провожала нового постояльца в отведенную ему комнату. Когда шум затих, Антонио шепотом продолжил рассказ.
Затем донья Крус сообщила ему о болезни мадемуазель де Невер, об их заключении в башню замка Пенья дель Сид, преданной Мариките, доставившей им весточку о Лагардере и Шаверни, и, наконец, о побеге, случившемся в ту роковую ночь, когда замковая башня со страшным грохотом рухнула, засыпав все вокруг своими обломками.
Баск слушал молча и бесстрастно, стараясь запомнить мельчайшие подробности рассказа доньи Крус, чтобы потом решить, как ему следует поступить.
– А что сталось с Пейролем? – спросил он.
– Он мертв, похоронен под развалинами; по крайней мере, мы очень надеемся на это, – ответила донья Крус.
– Да приберет его к себе Господь! – с надеждой в голосе прошептал баск.
– Что нам теперь делать? – спросила мадемуазель де Невер.
– На рассвете вы найдете меня за стенами Бургоса, возле Бискайских ворот; я куплю мулов и уже завтра вечером передам вас господам Лагардеру и Шаверни… или, в крайнем случае, маршалу Бервику. В лагере французской армии вам будут не страшны ни Гонзага, ни Пейроль.
– Но Пейроль умер! – прервала его донья Крус.
– Пока ты собственными глазами не увидел, как вороны клюют труп твоего врага, – назидательно произнес Антонио Лаго, – не стоит надеяться понапрасну.
– Согласна; мы действительно не видели труп нашего тюремщика, но все было так тщательно продумано: он попросту не мог остаться в живых.
Жаль, что с нами не было Лагардера, – промолвила Аврора, – он нанес бы негодяю удар, именуемый ударом Невера!
– А ведь шевалье, – воскликнул горец, – направился именно в замок Пенья дель Сид! Похоже, однако, что он опоздал…
– Если Пейроль жив, – тяжко вздохнула мадемуазель де Невер, обнимая подругу, – то, поверь мне, бедная моя Флор, мы не можем чувствовать себя свободными!
Лаго понял, что посеял смятение в сердцах девушек, хотя момент для этого был отнюдь не подходящий; напротив, ему надо было ободрить их, вдохнуть в них силы и мужество.
– Скорее всего, – поспешил он исправить допущенную ошибку, – Лагардер встретил Пейроля в окрестностях Пенья дель Сид, так что теперь ваш тюремщик валяется где-нибудь под скалой, с кровавой дырой во лбу. Но даже если это не так, он волею судьбы опять встанет у нас на пути, мой кинжал сумеет указать ему нужную дорогу.
С этими словами он удалился, а девушки, оставшись одни, опустились на колени и принялись молиться.
IV
КИНЖАЛ БАСКСКИЙ И КИНЖАЛЫ КАТАЛАНСКИЕ
За стеной какой-то человек буквально прилип ухом к тонкой перегородке, отделявшей его комнату от комнаты, занимаемой цыганками. Он слышал все, и на губах его играла сатанинская усмешка.
Разумеется, девушки не могли видеть труп фактотума Гонзага, пожираемый вороньем, ибо человек в соседней комнате был не кто иной как Пейроль собственной персоной!
Покинув Пенья дель Сид – замок, едва не ставший его могилой, – интендант рассудил, что хозяина следует искать не в Мадриде, а поближе к границе, там, где идет война и где шпага Филиппа Мантуанского наверняка уже окрасилась кровью французов. Придя к такому решению, он поехал наугад, не заботясь более о пленницах и втайне лелея надежду, что они навечно остались лежать под развалинами мавританской башни. Конечно, Гонзага вряд ли бы одобрил поведение своего приспешника, но принц был далеко, и Пейроль собирался просто-напросто поставить его перед свершившимся фактом.
Если же, паче чаяния, девушки остались живы, то он все равно не смог бы в одиночку похитить их у Лагардера. Пейроль был уверен, что организатором заговора выступил именно шевалье, а герцог де Валедира был всего лишь его помощником. Присутствие на развалинах замка Лагардера и Марикиты лишь укрепило его в мысли, что план побега разрабатывался заранее.
Итак, интендант убедил себя, что обстоятельства благополучно избавили его от роли сторожа, и, следовательно, он – во всяком случае, до встречи с принцем – может считать себя свободным человеком. Пусть хозяин сам думает, как вернуть ускользнувшую добычу.
Хотя Пейроль и не питал особой любви к принцу, он тем не менее желал как можно скорее найти его, дабы взвалить на вельможу ответственность за собственные гнусные злодеяния. Он направился в сторону Старой Кастилии, расспрашивая по дороге всех и каждого, не проезжал ли тут отряд Филиппа Мантуанского: Пейроль догадывался, что приспешники принца не могли проехать незамеченными.
Однако фактотум ошибся: он никак не мог встретить принца в этих краях, ибо Гонзага, не желая более сталкиваться ни с Лагардером, ни с французскими солдатами, в сопровождении лишь фон Баца вернулся в Мадрид. Там он надеялся найти своих компаньонов, чье длительное отсутствие начинало уже беспокоить его.
Пейроль ехал, испытывая неизъяснимое удовольствие от давно забытого чувства свободы; наслаждаясь солнцем и теплым ветром, он постепенно забывал, что еще совсем недавно ему грозила опасность быть заживо погребенным в мрачной могиле.
Можно смело утверждать, что среди тех, кто уповает на милость случая, этот последний – довольно своенравный господин – всегда выбирает самых отъявленных мошенников и с радостью приходит им на помощь. А так как Пейроль мог, разумеется, считаться отъявленнейшим из отъявленных, то случай и не замедлил к нему явиться.
Прибыв в Бургос, Пейроль остановился в первой попавшейся гостинице, и она оказалась именно той, где укрылись юные беглянки.
Прежде чем снять комнату, фактотум поинтересовался именами прочих постояльцев. Он всегда был осторожен и вовсе не собирался рисковать понапрасну: ведь в гостинице мог остановиться кто-нибудь из его врагов. Тогда Пейроль отправился бы ночевать в другое место. Можете представить себе его радость, когда он узнал, что в гостинице занята всего лишь одна комната. В ней жили две молоденькие цыганки, собиравшиеся съехать ранним утром следующего дня. Дьявольское чутье Пейроля подсказало ему, что это наверняка Аврора и донья Крус. После же того, как хозяйка подробно описала ему их внешность, у него исчезли последние сомнения.
Чтобы проникнуть к девушкам, маленькой нищенке пришлось прибегнуть ко лжи и пустить в ход все свое красноречие. Пейроль обладал гораздо более вескими аргументами, а именно – золотыми монетами, так что хозяйка была готова выполнить любую его просьбу.
Интендант Гонзага попросил разместить его в комнате рядом с комнатой цыганок. Так как перегородка оказалась на удивление тонкой, то ни единого слова из беседы девушек с Антонио Лаго от него не ускользнуло. Угрозы в свой адрес заставили его призадуматься. «Этот молодой человек явно не питает ко мне особого почтения. Было бы весьма любопытно узнать его имя. Мне кажется, я уже где-то слышал этот голос… Но где?.. Нет, это не может быть ни задира Кокардас, ни приятель его Паспуаль, и уж тем более это не Шаверни… И, тем не менее, этот тип – один из близких друзей Лагардера… Так кто же он?»
Едва лишь баск переступил порог гостиницы, как Пейроль, словно волк, в два прыжка спустился по лестнице. Вложив хозяйке в руку еще один золотой, он спросил:
– Кто этот человек, который только что вышел отсюда?
– Я не знаю его, сеньор.
Она сказала правду, но лишь потому, что не сумела солгать. Если бы ей пришла в голову какая-нибудь ловкая ложь, она немедленно обрушила бы ее на Пейроля, ибо считала его ревнивым влюбленным, из карманов которого можно выудить еще немало золотых монет. Впрочем, подобная сообразительность – азы ремесла трактирщика: секреты оплачиваются отдельно, помимо стола и комнаты.
Интендант был уверен, что достойная женщина прекрасно знает незнакомца и просто набивает цену, поэтому он вложил ей в руку еще несколько дублонов.
– Он заплатил тебе, чтобы ты забыла его имя? – спросил он.
– Увы, нет, – искренне вздохнула испанка, поняв, что при известной расторопности могла бы получить деньги от двоих. – Он пришел сюда полчаса назад и сказал, что хочет поговорить с цыганками от имени какой-то знатной сеньоры; вот и все, что я о нем знаю…
– Так, значит, он из Бургоса?
– Возможно, хотя по его одежде этого не скажешь. Не удивлюсь, если он окажется баском.
Интендант порылся в памяти, но воспоминание о брате Хасинты было запрятано так далеко, что он не сумел до него добраться.
– Пойду, пройдусь немного, – заявил он. – Если кто-нибудь будет спрашивать господина Пейроля, сделай вид, что в первый раз слышишь это имя. Никто не должен знать, что я остановился в твоей гостинице, особенно две танцовщицы-цыганки.
Эта просьба обошлась ему в одно дуро, но когда речь шла о собственной безопасности, Пейроль не скупился.
Здесь уместно заметить, что негодяи, готовые в любую минуту прикончить своего ближнего, удивительно трепетно относятся к собственной жизни.
Выйдя на улицу, Пейроль заскользил вдоль стен и скоро очутился в грязном, дымном кабачке, пользующемся в городе весьма дурной славой; фактотум уже не раз бывал здесь, когда ему требовалось нанять людей, умеющих хорошо стрелять и не отягощенных совестью. Как обычно, в этот вечер здесь собрались те, кто за деньги был готов на любую пакость. Появление дворянина в подобном месте говорило само за себя, так что Пейролю не пришлось долго объяснять, зачем он сюда явился.
Интендант Гонзага окинул своим хищным взором лица сидящих за столами пьяниц, бандитов, бретеров, нищих и воров. Он был неплохим физиономистом и с первого взгляда определял, может ли ему пригодиться тот или иной человек… Разумеется, если речь шла не о честных и добропорядочных людях.
Длинным сухим пальцем Пейроль указал на пятерых оборванцев; те встали и молча пересели за маленький столик в самом темном углу зала.
Переговоры велись шепотом и не заняли много времени: люди, слепленные из одного теста, быстро находят общий язык. По столу покатились золотые монеты, которые тут же исчезли в глубоких карманах наемников. Сделка состоялась.
Бросив на стол еще горсть мелочи, дабы мошенники выпили за его здоровье, Пейроль встал и направился к выходу. Он поминутно оглядывался, желая убедиться, что никто не идет за ним следом. Нанятые бандиты отнюдь не внушали ему доверия, и он опасался, как бы они не нагнали его на темной улице и не попытались заполучить все его деньги, сочтя свою плату слишком ничтожной.
Однако же он беспрепятственно вернулся в гостиницу, тихо поднялся к себе и после обильного ужина, поданного ему в комнату, лег спать и заснул сном праведника.
С рассветом он был уже на ногах и собрался в дорогу – к величайшему огорчению хозяйки, которая очень не хотела расставаться с постояльцем, чьи карманы были набиты золотом. Желая успокоить женщину, Пейроль улыбнулся… и солгал.
– Я вернусь через два дня, – сказал он ей, садясь на лошадь. – До тех пор никто не должен знать, что я останавливался здесь.
И, пришпорив коня, он исчез за углом.
Спустя несколько минут на лестнице появились цыганки; они рассчитались за свое скромное пристанище, причем хозяйка вовсе не пыталась удерживать их. Вчера еще печальные лица девушек сегодня лучились радостью. Покидая гостиницу, донья Крус даже напевала старинную андалузскую песенку.
Выехав за городские ворота, фактотум Гонзага принялся изучать дорогу – насколько это позволял туман, стелющийся над полями. Можно было подумать, что в столь ранний час этот человек вышел полюбоваться зрелищем пробуждающейся природы. Немного постояв, он – видимо чтобы не спугнуть просыпающихся птиц – спрятался в придорожном кустарнике и затаился там. Теперь никто бы не заподозрил его присутствия.
Вскоре колокола возвестили о начале утренней молитвы. На небе засиял золотой диск восходящего солнца, заливая своим светом город и поля. Запели птицы, и сидящий в засаде Пейроль замер, устремив взор на Бискайские ворота.
Вскоре его терпение было вознаграждено: из ворот выехал всадник, держащий на поводу двух оседланных мулов. Он остановился в пятидесяти шагах от укрытия Пейроля.
«Вчера вечером, – размышлял интендант, вглядываясь в лицо всадника, – мне показалось, что я уже где-то слышал его голос… Сегодня мне кажется, что я узнал его лицо… Что за черт, где я мог встречать этого человека, и что за игру он затеял?!»
Как известно, всем играм на свете Антонио Лаго предпочитал игру с баскским кинжалом, и сейчас ему представилась отличная возможность продемонстрировать свое искусство.
Баск неожиданно заметил, что вокруг него словно из-под земли выросли пятеро нищих – из числа тех, что, протягивая левую руку за подаянием, правой наносят предательский удар. Наметанный глаз Антонио сразу распознал, что это за люди. Он незаметно спрятал кинжал в рукав и стал ждать.
– Подайте милостыню, сеньор! – загнусавил тот, кто стоял к нему ближе всех.
– Ступай своей дорогой, разбойник! – прикрикнул на него Лаго. – Ты такой же нищий, как я папа римский!
В ответ оборванец злобно сверкнул глазами, и его правая рука исчезла под лохмотьями.
– Сеньор, – начал второй, – у тебя лошадь и целых два мула… Не слишком ли это много для одного человека? Не одолжишь ли ты мне своего мула?
– Если хочешь, я могу одолжить тебе кусок прочной веревки, чтобы тебя на ней повесили!
Тут за спиной у Антонио выросли еще трое нищих.
– Мы решили забрать у тебя мулов, – произнес один из них. – Несправедливо, когда у одного слишком много, а у других – ничего… Ноги мои устали, а этот мул молод и вынослив.
– Что ж, возьми его, – невозмутимо ответил Лаго.
С этими словами он подхватил выскользнувший из рукава кинжал и кончиком его уколол бедное животное. Мул взревел от боли и яростно взбрыкнул задними ногами: нищий с пробитой грудью покатился по земле и, громко стеная, отдал Богу душу.
– Ни к лошади, ни к мулу не стоит подходить сзади, – иронически заметил баск.
– Ты прав, приятель, лучше это делать спереди, – отозвался второй бандит, хватая под уздцы коня Лаго.
И тотчас же негодяй испустил жуткий крик: пальцы его, вцепившиеся в уздечку, так и остались висеть на ней, рука же, лишенная кисти, кровавой плетью повисла вдоль тела.
Баск стремительно соскользнул на землю, связал в один узел все поводья и, выставив вперед кинжал, занял оборонительную позицию: бандиты рассеянно смотрели на юношу.
– Теперь вас всего лишь трое, – спокойно сказал Антонио. – На каждого по скакуну. Может, вы желаете, чтобы я вам их продал?
– А сколько запросишь? – поинтересовался самый наглый из головорезов. Остальные испуганно молчали, ибо никак не ожидали встретить столь грозного противника.
– Недорого: каждый из вас расплатится собственной жизнью!
Под лохмотьями блеснули кинжалы.
– Не пойдет! – воскликнул все тот же наглец. – Мы платим другой монетой!
Он взмахнул рукой, и возле груди баска блеснул нож. Антонио уклонился от удара и крикнул звонким голосом:
– Получи сдачу!
С быстротой молнии он выбросил вперед руку с кинжалом, и тут же раздался предсмертный вопль, сменившийся хрипом: один из нищих корчился на земле со вспоротым животом. Прочие предусмотрительно отскочили подальше.
– Кто еще желает отправиться прямиком в ад? – воскликнул баск. – Ну, кто следующий?
Из своего укрытия Пейроль видел, что двое из подкупленных им бандитов уже мертвы. Смогут ли оставшиеся, один из которых был сильно искалечен, собраться с духом и прикончить своего противника? Вряд ли, решил фактотум, и приготовился сам вступить в игру: его длинная шпага была куда более грозным оружием, чем короткий баскский кинжал.
Но Пейроль всегда славился своей осторожностью. Вот и теперь он вспомнил слова, сказанные баском вчера в гостинице: «Если Пейроль встанет у нас на пути, мой кинжал укажет ему нужную дорогу». Последние события убедили интенданта, что Антонио не бросал слов на ветер. К тому же Пейролю не хотелось убивать баска прежде, чем появятся девушки. «Чтобы захватить беглянок или хотя бы одну мадемуазель де Невер, надо расправится с их защитником у них на глазах, воспользоваться растерянностью подруг и увезти их раньше, чем из Бургоса подоспеет помощь». Два прозвучавших разом женских вопля дали понять Пейролю, что ему пора покидать свое укрытие. Со всей скоростью, на которую только были способны их маленькие ножки, Аврора и донья Крус мчались к Антонио Лаго; за ними гнались двое оборванцев.
– Ну, давайте, живей, – усмехнулся баск при виде своих врагов. – Вам, видимо, не терпится заполучить моих мулов.
За убийство Антонио и поимку девушек Пейроль обещал бандитам солидное вознаграждение, а смерть приятелей увеличивала долю оставшихся в живых. Обменявшись взглядами, негодяи бросились на Лаго.
Но баск разгадал их маневр и яростно ринулся вперед. Кинжал его, брошенный так, как бросают его мексиканские пастухи, со свистом рассек воздух и вонзился в правый глаз одного из нападавших. Тот, страшно закричав, рухнул на землю. Антонио Лаго пронесся мимо поверженного врага, на бегу нагнулся, схватил свой кинжал и устремился за последним бандитом. Догнав, он повалил испанца наземь, уперся коленом ему в грудь и, устрашающе взмахнув своим смертоносным оружием, воскликнул:
– Я сохраню тебе жизнь, если ты скажешь, какой мерзавец заплатил вам за мою смерть!
– Я не знаю, как его зовут, – прохрипел оборванец. – Я впервые видел его.
– Тогда скажи мне, как он выглядит… Только не ври, если хочешь жить.
Баск немного ослабил хватку, и бандит подробно описал человека, нанявшего его с приятелями убить Антонио.
– Это Пейроль, – проговорила подошедшая к ним донья Крус. – Значит, он уцелел!
Лаго сжимал горло поверженного врага, донья Крус и Аврора слушали признания бандита, а тем временем по густой траве, извиваясь, словно гадюка, полз человек. Кисть одной руки у него была отсечена, но вторая рука крепко сжимала острый кинжал; никто не слышал и не замечал его приближения… Никто, кроме Пейроля, который не спускал с бандита глаз. Интендант Гонзага с нетерпением ожидал развязки неравного поединка, готовясь, если потребуется, в финале пустить в ход свою шпагу. Разумеется, ему придется увеличить плату раненому, который, превозмогая боль, полз, оставляя на траве кровавый след. Он хотел, чтобы ему одному досталось все обещанное золото!
Антонио Лаго отпустил своего противника и встал, но встал он только для того, чтобы тут же ничком упасть рядом с испанцем. Из спины баска торчал длинный охотничий кинжал! Девушки в ужасе закричали… В ответ прозвучал торжествующий вопль Пейроля. Фактотум Гонзага собственной персоной вылез из кустов.
– О Боже! Мы пропали! – прошептала Аврора.
– Напротив, вы нашлись, – ответил Пейроль со зловещей усмешкой. – Я уже больше часа поджидаю вас здесь, голубки мои.
Оборванец, которому Лаго сохранил жизнь, был так рад этому подарку, что тут же удрал. Убийца же Лаго, нанеся предательский удар, исчерпал последние силы и, потеряв сознание от боли, недвижно лежал на земле. Пейроль остался в одиночестве. Удастся ли ему сломить девушек и их стремление к свободе?
– Мулы оседланы и ждут вас, – произнес интендант. – Правда, у вас будет другой проводник; его выбрали не вы, да и поведет он вас совсем в другую сторону, однако же придется с этим смириться. Извольте сесть в седла и следовать за мной.
В ответ цыганка разразилась пронзительным смехом; ее блестящие глаза вызывающе смотрели на Пейроля.
– Хватит с нас подлостей и преступлений! – воскликнула она. – Дьявол спас тебя в Байонне и в Пенья дель Сид, а шевалье де Лагардер не успел швырнуть твой смердящий труп на растерзание волкам – вот ты и возомнил, что преступления твои всегда будут оставаться безнаказанными!.. Негодяй! Пришла пора свершиться правосудию!
Донья Крус, слабая девушка, над которой, бывало, Пейроль издевался и подтрунивал, напоминала сейчас готовую к прыжку раненую львицу. Один удар мощной когтистой лапы – и враг будет повержен…
Интендант понял, что заполучить обратно Аврору, этот живой выкуп Гонзага, он сможет только после того, как уберет с дороги донью Крус.
Охваченная ужасом, Аврора застыла, не в силах сдвинуться с места; Флор же, удивительно красивая, с длинными черными волосами, которые растрепал утренний ветерок, бесстрашно приближалась к Пейролю.
– Аврора де Невер находится под моей защитой! – сверкнув глазами, прошипела она. – Пока я жива, ни ты, ни Гонзага не получите ее!
И цыганка, быстро выдернув кинжал из спины Антонио Лаго, всадила его в грудь Пейролю по самую рукоятку.
V
САНТА-МАРИЯ-РЕАЛ
– Во имя неба! – раздался голос за спиной у доньи Крус. – Зачем вам понадобилось убивать этого человека?!
Аврора и Флор молниеносно обернулись и увидели двух монахинь; судя по их скромным одеждам, это были сестры из близлежащего монастыря Лас Эльгас.
Та, что обратилась с вопросом к донье Крус, была напугана собственной дерзостью и, казалось, хотела, не дожидаясь ответа, поспешно ретироваться. Еще бы: гора окровавленных трупов могла испугать и куда более мужественную натуру, а разъяренная цыганка, только что совершившая убийство, выглядела отнюдь не миролюбиво. В Испании, где религиозное рвение доведено до степени крайнего фанатизма, монахини, считающие себя дочерьми Господними, никогда не общаются с цыганками, называя их дочерьми сатаны.
Монахини боялись цыганок, цыганки презирали монахинь, и только общая опасность или чья-то смерть могли на время примирить враждующие стороны. В повседневной же жизни всюду, где бы им ни довелось встретиться, многовековая религиозная рознь побуждала монахинь и цыганок отворачиваться друг от друга, а то и обмениваться колкими фразами.
Впрочем, было и кое-что, что объединяло этих женщин: милосердие! Ни монахиням, ни цыганкам оно не чуждо. У сестер, не побоявшихся заговорить с Флор, тоже было доброе сердце, поэтому они не раздумывая решили предложить девушкам свою помощь. Увидев же, как Аврора внезапно опустилась на колени и, воздев руки к небу, принялась жарко молиться, монахини растрогались, хотя в душе и посчитали, что взывать к Господу подле горы еще не остывших трупов, по меньшей мере, неуместно. Впрочем, они заметили, что красавица была искренна в своем порыве: по щекам ее катились крупные слезы.
Девушка, несомненно, исповедовала христианскую веру. Хотя на ней и было цыганское платье, но ее белокурые волосы и тонкое лицо свидетельствовали о принадлежности к европейской расе и о знатном происхождении. Что могло связывать это хрупкое создание с ее черноволосой подругой, чьи руки только что обагрились кровью?
В глазах доньи Крус все еще бушевало пламя ненависти. Цыганка ликовала: она не только отомстила негодяю за все его издевательства, но еще и отстояла завоеванную ею свободу. Теперь она с омерзением взирала на распростершегося у ее ног Пейроля. Судорожно кусая губы, она с трудом сдерживалась, чтобы вновь не вонзить кинжал в грудь фактотума.
Глядя на разгневанную донью Крус, монахини было подумали, что она сошла с ума. Однако вскоре все разъяснилось: цыганка торопливо рассказала, что убитый ею человек первым напал на девушек, и поэтому им пришлось защищаться.
– Я убила негодяя и горжусь этим! – воскликнула донья Крус, обращаясь к перепуганным сестрам. – Посмотрите, сколько людей погибло из-за него! Он и нас собирался убить!.. Везде, где бы он ни появился, он сеял одну лишь смерть. И да падет его кровь на голову Филиппа Мантуанского, злодея и убийцы!
Монахини замерли в нерешительности, а цыганка тем временем быстро опустилась на колени возле баска, прижала ухо к его груди и радостно сказала:
– Он жив! Заклинаю вас, добрейшие сестры, помогите мне спасти его, и Господь вознаградит вас!
– А как же остальные?
– Им уже ничем не поможешь!
– А тому человеку, которого вы ударили кинжалом?
– О! – вскричала донья Крус, сверкая глазами и сжав кулаки. – Если он жив, я прикончу его собственными руками!
Монахини, торопливо крестясь, в ужасе отшатнулись от нее.
– Нужно прощать своих врагов, – прошептала одна из них.
– Этого – никогда!.. Сам Господь не простит ему его преступлений. Не бойтесь нас, я и моя подруга – христианки, и мы вовсе не отличаемся кровожадностью. Но этот человек и его хозяин причинили нам столько зла, что мы до самой своей смерти будем проклинать их и молить Господа избавить нас от преследований Филиппа Мантуанского.
Вновь склонившись к Антонио Лаго, донья Крус разорвала на нем куртку и обнажила рану. Осмотревшись вокруг, она сорвала несколько травинок, пожевала их и сделала примочку. Затем она наложила примочку на рану, желая остановить кровь, и, оторвав полосу ткани от рубахи Антонио, перевязала раненого.
Монахини, стоя на коленях рядом с недвижным телом баска, как могли, помогали донье Крус. Та, что была постарше, внимательно осмотрела края раны и сказала:
– Лезвие не задело жизненно важных органов. Через неделю он встанет на ноги.
Аврора схватила ее руку и поцеловала.
– Спасибо, матушка, – пылко произнесла она. – Надеюсь, вы поможете нам вылечить его? Прошу вас, приютите нас, чтобы мы смогли выходить нашего друга!
В ее голосе звучала такая неподдельная мольба, а глаза взирали на монахинь с такой тревогой и нежностью, что сестры поняли, что не смогут ей отказать.
– Что ж, попробуем совершить невозможное, – вздохнули они. – Мы проводим вас к нам в монастырь, но прежде давайте положим раненого на одного из этих мулов.
Оседланные мулы по-прежнему стояли поодаль и, вытянув шеи, тревожно принюхивались к запаху крови.
– Едем, едем, – торопила донья Крус. – Мертвецам уже ничем не поможешь, а нам дорога каждая минута.
– Но что здесь произошло? – спросила старшая из монахинь.
– Потом мы вам все расскажем, – ответила Флор. – Куда мы идем?
– Туда, – монахиня указала на видневшиеся вдали стены и колокольни монастыря. – Если идти по Алансонской дороге, то через четверть часа мы уже будем на месте.
С величайшими предосторожностями четыре женщины, подняв недвижного баска, взгромоздили его на спину мула, и маленький караван тронулся в путь. Время от времени Флор подбегала к реке, мочила в холодной воде платок и клала его на лоб Антонио. Спутницы ее бережно поддерживали голову несчастного.
Спустя четверть часа они уже звонили в колокольчик возле ворот монастыря. Но здесь их встретило неожиданное препятствие. Сестра-привратница увидела в глазок, что монахини вернулись в сопровождении двух цыганок, ведущих на поводу двух мулов. Через спину одного из животных было перекинуто тело мужчины. Похоже, что тот был мертв. Осенив себя крестным знамением, привратница вскрикнула от ужаса… и отказалась открывать!
Согласно уставу, мужчины не смели переступать порог обители. Правда, сестра-привратница не была уверена, что этот запрет распространяется и на покойников тоже, но на всякий случай она решила не впускать чужих. А если монастырские ворота заперты, то попасть внутрь можно, лишь обзаведясь крыльями.
Благодаря толстым стенам и высоким башням с бойницами монастырь Санта-Мария-Реал больше напоминал крепость, чем прибежище смиренных служительниц Господних. В его архитектуре причудливо соединились устремленная ввысь готика и византийская приземистость зданий. Построенный в XII веке, он, по мнению историков, был не менее примечателен, чем древняя обитель Мирафлорес.
В монастыре Санта-Мария-Реал жили монахини-цистерцианки. Главной в обители была мать-настоятельница, которой все члены общины беспрекословно и смиренно повиновались.
Итак, сестры вели переговоры с упрямой привратницей, а донья Крус кусала губы и от нетерпения топала своей изящной ножкой. Наконец на шум к воротам вышла сама мать-настоятельница. К счастью, в то время во главе обители стояла женщина благородная и великодушная, принадлежавшая к одному из самых знатных семейств Испании. Звание настоятельницы богатейшего цистерцианского монастыря наделяло ее исключительно широкими правами. Она могла говорить на равных даже с коронованными особами, юрисдикция ее распространялась сразу на несколько монастырей ордена. За свои действия мать-настоятельница была ответственна только перед трибуналом инквизиции. Обладая широкими взглядами, она при необходимости закрывала глаза на неуклюжие запреты монастырского устава.
Увидев честные и открытые лица девушек, цыганский наряд которых сразу показался ей маскарадом, и, узнав, что речь идет об оказании помощи умирающему христианину, она без колебаний приказала открыть ворота.
– Входите, дочери мои, – проговорила она, – ибо я уверена, что помыслы ваши чисты. Что привело вас к нам?
– Нам нужно вылечить нашего друга, – смиренно ответила мадемуазель де Невер, – и укрыться от преследований наших врагов.
– Добро пожаловать, – ответила аббатиса. – И да пребудет с вами мир.
Тяжелые ворота захлопнулись за подругами, отгородив их от мирских забот и суеты. Почувствовав, что им, наконец, ничего не угрожает, Аврора и Флор приободрились.
Монахини призвали старенького лекаря, который обычно пользовал сестер, когда те заболевали, и поручили баска его заботам.
Прошли долгие часы, прежде чем раненый очнулся.
– Где я? – спросил он, озираясь по сторонам.
Подобный вопрос обычно вызывает у читателя улыбку, ибо романисты часто совершенно не к месту вкладывают его в уста своих героев. Однако мы считаем, что в нашем случае он вполне оправдан: сознание вернулось к Антонио Лаго, он открыл глаза и увидел, что лежит в незнакомой комнате.
У изголовья кровати сидела донья Крус и ласково улыбалась ему. В памяти Антонио всплыла страшная картина поединка с бандитами, нанятыми Пейролем. С трудом шевеля губами, он спросил:
– Где мадемуазель де Невер?
– Рядом, вот за этой дверью.
– Спасена! Благодарю тебя, Господи!.. – с жаром прошептал баск.
– Молчите, вам нельзя много разговаривать!
– А Пейроль?.. – словно не слыша донью Крус, поинтересовался он.
– Пейроль мертв! Я сама убила его! А теперь хватит разговоров, отдыхайте.
С удивлением, смешанным с ужасом, старый врач окинул взором девушку, гордо заявлявшую о том, что ее нежные руки обагрились кровью. Неужели под ее чарующей внешностью скрывалась черная, преступная душа? От такой мысли врач содрогнулся.
Перехватив его испуганный и недоумевающий взгляд, донья Крус сказала:
– Я помогла свершиться правосудию!.. Я уверена, что Господь простил меня.
Врач наложил на рану Антонио повязку с целебным бальзамом, и баск, почувствовав облегчение, вскоре задремал. Флор взглянула на врача.
– Вижу, что вам дорога жизнь этого человека, – ответил старик на немой вопрос девушки. – Тогда благодарите Небо, что оно сохранило его вам. Скользни лезвие на сантиметр в сторону, и он умер бы мгновенно; теперь же я готов поручиться, что он будет жить.
Донья Крус опустилась на колени возле ложа баска и долго молилась, затем она на цыпочках вышла из комнаты и постучалась в келью Авроры. Девушки вместе отправились к матери-настоятельнице.
Разговор затянулся; сами того не ожидая, Аврора и Флор подробно рассказали аббатисе свою историю. Повествуя о перенесенных ими мучениях, девушки плакали, и их слезы разрывали сердце великодушной монахини, искренне сочувствовавшей бедняжкам. Стремясь утешить подруг, она ласково гладила их руки и призывала уповать на милосердие Господа.
– Дочери мои, – воскликнула настоятельница, когда девушки завершили свой рассказ, – у нас в монастыре вам нечего бояться. Оставайтесь у нас столько, сколько хотите. Мы будем молиться за скорейшее возвращение дорогих вам людей. А если тяжкие воспоминания снова разбередят вашу душу, придите ко мне, и я постараюсь облегчить ваши страдания. Увы, всем нам суждено маяться в этой жизни, но Господь справедлив: он непременно вознаградит вас за ваше долготерпение.
Живя в монастыре, Аврора и донья Крус были почти счастливы: все, начиная от настоятельницы и кончая послушницами, стремились облегчить жизнь подруг. И только сознание того, что Анри де Лагардер ни за что не догадается искать их здесь, не давала им покоя.
Утратившая было последнюю надежду, Аврора вновь воспрянула духом, и будущее больше не рисовалось ей исключительно в черных красках. Ну а мужественная Флор и прежде верила, что счастье уже не за горами.
Подруги мечтали подать о себе весточку отважному шевалье, однако это зависело от Антонио Лаго: юноша должен был окрепнуть настолько, чтобы у него хватило сил отправиться на поиски возлюбленного мадемуазель де Невер.
Баск быстро поправлялся: его могучее сложение и страстное желание поскорей встать на ноги помогали врачу. Пользуясь своей привилегией выздоравливающего, он подолгу беседовал с девушками и тоже строил всяческие радужные планы…
Но давайте же вернемся под стены Бургоса и разузнаем, что же сталось с Пейролем и его подручными.
Достойнейший фактотум принца Гонзага уцелел и на этот раз. Душа его прочно вцепилась в тело – если, конечно, исходить из предположения, что у него вообще была душа. Смерть занесла над ним свою косу, но потом передумала и отступила. Если бы кинжал сжимала мускулистая рука Антонио Лаго, а не хрупкая ручка Флор, интендант наверняка отправился бы к праотцам, но, к счастью для негодяя, юная цыганка не владела искусством убивать человека одним ударом. Она действительно ударила Пейроля изо всех сил, однако лезвие соскользнуло и вошло в грудь, не задев сердца.
Пейроль даже смог сам выдернуть кинжал из раны; только после этого он лишился чувств. Впрочем, его жизни полученная рана не угрожала. Спустя час он очнулся и с удивлением обнаружил, что вокруг не было ни души. Исчез даже труп защитника девушек! Напрасно искал он и бандита с отрубленной кистью, хотя отлично помнил, что тот, нанеся предательский удар Лаго, остался лежать на траве, истекая кровью.
Интендант Гонзага понял, что судьбе было угодно сыграть с ним злую шутку. И не ошибся: его несчастья на этом не кончились. От злости у Пейроля потемнело в глазах, и ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы опять не впасть в беспамятство. Приподнявшись на локте, он увидел перед собой обожженные солнцем городские стены и возвышающиеся над ними колокольни Бургоса. Оглядевшись по сторонам, он заметил уносящегося вдаль всадника.
Вряд ли это был тот человек, для убийства которого он нанимал пятерых бандитов: тогда бы с ним были девушки, а незнакомец ехал один. Прищурившись, Пейроль всмотрелся и узнал под седоком собственную лошадь. Но кто же скакал на ней?
Исследовав свою одежду, Пейроль понял, кто украл его коня. И не только коня: камзол интенданта был порван, причем самые большие дыры зияли на месте карманов. Исчез также пояс, где Пейроль хранил свое золото и синие и розовые акции господина Лоу.
Интендант жалобно застонал. Ему стало ясно, что бандит с отрубленной кистью сам вознаградил себя за труды и теперь мчался на пейролевой лошади прочь от Бургоса. Когда имеешь дело с наемниками, жди, что тебя в любую минуту обманут, а в удобном случае и обкрадут.
Положение фактотума Гонзага было отнюдь не блестящим. Он был ранен, ограблен, почти раздет, а его собственная лошадь уносила на своей спине обобравшего его бандита. Растянувшись на земле, Пейроль предался мрачным размышлениям: волею случая добыча была почти у него в руках, и он уже предвкушал, как, торжествуя, вручит ее Гонзага. Но случай – весьма своенравный господин, и он нередко преграждает путь, на который сам тебя и вывел. Вот и сейчас он нагромоздил перед интендантом столько препятствий, что тот с трудом различал вьющуюся среди них свою заветную тропку.
Исчезновение золота, накопленного воровством и преступлениями, было для Пейроля куда большим ударом, чем удар, нанесенный ему кинжалом Флор. В бессильной ярости Пейроль заплакал. Из его злобных глазок градом хлынули слезы. Крупная слеза повисла на кончике крючковатого носа, увеличив его сходство с клювом хищной птицы.
Вокруг не было ни души.
Пейроль совсем уже было собрался ползти к городским воротам, когда вдали показался крестьянин, направлявшийся как раз в его сторону. Фактотум буквально пожирал его глазами, боясь, чтотот вдруг свернет направо или налево. От волнения сердце его готово было выпрыгнуть из груди. Неужели долгожданный спаситель пройдет мимо?
Как только испанец приблизился, Пейроль принялся истошно орать и звать на помощь. Но увы! Теперь он в полной мере мог убедиться, насколько велика сила золота: интендант взывал к милосердию, не подкрепляя свои слова весомыми обещаниями, и крестьянин явно не спешил откликнуться на его призыв. Несколько песет наверняка пробудили бы дремавшее в селянине сострадание, но мольбы и угрозы оставляли его равнодушным. Он мельком взглянул на раненого и продолжил свой путь.
Пейроль пришел к неутешительному выводу, что этот человек, видимо, невнимательно читал Библию и напрочь забыл притчу о добром самаритянине. Тем временем испанца, безучастно проследовавшего мимо истекающего кровью Пейроля, начала мучить совесть.
– Как только я встречу кого-нибудь, кто идет в Бургос, – пообещал он своей неугомонной мучительнице, – я непременно попрошу его помочь бедняге.
И, наскоро перекрестившись, крестьянин пошел дальше.
Глядя на удаляющуюся спину случайного прохожего, Пейроль посылал ему вслед самые страшные проклятия. При этом он совершенно забыл о том, что сам в подобном случае поступил бы точно так же. Но, рискуя повториться, напомним, что Пейроль любил себя гораздо больше, чем любого из своих ближних…
Наконец появился продавец воды; он дал интенданту напиться и пообещал прислать помощь. Вскоре пришли монахи из обители Милосердных братьев. Выслушав объяснения Пейроля, двое монахов положили его на носилки и понесли в монастырскую лечебницу. Остальные братья задержались на месте поединка, дабы позаботиться о мертвецах.
– На меня напала шайка бандитов. Они попытались меня убить, – рассказывал монахам Пейроль. – Защищаясь, я уложил троих; но силы были неравны, и, получив удар кинжалом в грудь, я без чувств упал на землю. Разбойники, по всей видимости, решили, что я умер, обобрали меня до нитки, забрали коня и бежали с места преступления.
Милосердные братья, несущие носилки с раненым Пейролем, сочувственно кивали. Вопреки своим ожиданиям, фактотум Гонзага вновь возвращался в Бургос.
Пейроль рассчитывал на легкую победу, однако потерпел сокрушительное поражение от неизвестного ему друга Лагардера. И теперь, лежа на носилках и глядя в небо, он старательно обдумывал план мщения.
Пейроль ненавидел Аврору и мечтал избавиться от нее, но он не мог не считаться с волей Гонзага, запретившего убивать девушку. Еще больше негодяй ненавидел Лагардера, ибо понимал, что только смерть шевалье положит конец его вечному страху погибнуть от ужасного удара Невера. Но больше всего он жаждал крови доньи Крус, дерзнувшей поднять руку на него, на самого Пейроля! Никто в мире, даже принц Гонзага, не помешает ему уничтожить эту гнусную цыганку! О, он припомнит ей все ее насмешки! Проклятая тварь! Ее подобрали на мадридской площади, ее вытащили из грязи, а она вместо благодарности размахивает кинжалом! Подумать только: ведь он сам убедил Гонзага, что эта цыганка станет послушным орудием в их руках, поможет осуществлению их планов! Но бойкая девица быстро переметнулась в стан врагов и начала свою собственную игру. К изумлению Пейроля, она оказалась умелым игроком, и ему приходилось считаться с ней, почти как с самим Лагардером.
«Решительно, принц пригрел змею у себя на груди, – думал Пейроль. – И если не размозжить ей голову, то мы все погибнем от ее ядовитых зубов! Но монсеньор вряд ли снизойдет до мести какой-то донье Крус! Что ж, значит, я сам раздавлю ее!»
Однако прежде ему надо было разузнать, где находятся сейчас обе девушки. К сожалению, он не успел выведать, куда именно держали путь Аврора, донья Крус и их новоявленный защитник. Впрочем, сам Пейроль нескоро сможет отправиться на поиски беглянок.
Все надежды интендант возлагал на Гонзага, хотя и не был уверен, что письмо его быстро попадет в руки принца, а тот благосклонно примет наскоро сочиненную историю о преследующих Пейроля несчастьях и об исчезновении девушек. К тому же, пока он будет выздоравливать, Лагардер и Шаверни могут встретиться с Авророй и Флор и уехать во Францию. А это значит, что его игра проиграна!
И Пейроль в бессильной злобе стонал, скрежеща зубами и кусая губы.
Стремясь облегчить его страдания, милосердные братья обращались к нему со словами утешения, но он даже не пытался их слушать. Сердце его переполняла ненависть, ему казалось, что онготов уничтожить все человечество, не исключая и Филиппа Ман-туанского и монахов, вырвавших его из когтей смерти.
Какую неоценимую услугу могли бы оказать человечеству милосердные братья, если бы бросили Пейроля подыхать посреди поля, словно паршивого пса!
VI
LE PAPA MOSKAS
Вскоре Антонио Лаго достаточно окреп и был готов отправиться на поиски Лагардера. Но куда идти? Где искать шевалье? Ответ на эти вопросы могло подсказать нынешнее расположение французской армии.
Обитатели испанских монастырей ведут уединенный образ жизни и неохотно допускают за высокие стены новости из внешнего мира. Обитель Санта-Мария-Реал не была исключением; сестры даже не знали, что Испания вот уже который месяц воюет с Францией. Впрочем, баск не исключал, что за время его болезни война успела окончиться. В любом случае, чтобы все в точности разузнать, надлежало покинуть монастырь.
Если забыть о ране Антонио, то можно было смело утверждать, что дни, проведенные в обители, оказались для баска едва ли не самыми спокойными и приятными за всю его жизнь. Омрачала их только мысль об Авроре де Невер, которая не встретилась пока с шевалье де Лагардером, и о Флор, не нашедшей еще маркиза де Шаверни.
И вот в одно прекрасное утро, сидя в саду вместе с обеими девушками, баск объявил:
– Завтра утром я уезжаю!
После трагических событий, разыгравшихся под стенами Бургоса, Аврора и Флор питали к Антонио сестринскую любовь и, как могли, выражали ему свою признательность: ведь завещая их, отважный баск был опасно ранен.
– Куда же вы направитесь? – спросила его донья Крус.
– Для начала я должен выяснить, где находится наша армия. Вряд ли она все еще ведет сражения в Бискайе; я думаю, что встречу ее в Арагоне или Каталонии, а то и в самом Мадриде.
– Боже, сколько всего случилось за это долгое время! – прошептала Аврора. – А вдруг Анри устал от бесплодных поисков, отчаялся и, уверившись, что навсегда потерял нас, отправился искать смерть на поле брани? Вдруг он погиб в бою?
– Замолчи! – оборвала ее Флор. – Ты не должна сомневаться ни в нем, ни в провидении…
– А я и не сомневаюсь. Но успокоюсь я лишь тогда, когда увижу его или, по крайней мере, услышу, что он жив. Ведь ему грозит гораздо больше опасностей, чем нам. К тому же мы не знаем, что замышляет Гонзага, и какие преступления он успел совершить с того дня, когда запер нас в башне Пенья дель Сид.
– Не стоит огорчаться попусту, – примиряюще сказал Антонио Лаго. – Скоро мы узнаем, как все обстоит на самом деле. Даже если я не отыщу шевалье де Лагардера, я непременно повидаюсь с господином де Шаверни или с учителями фехтования, а то и со всеми ними сразу.
– Да поможет вам Бог! – пылко воскликнула Флор. – Ах, как я хочу поскорее встретиться с Шаверни!
– Если же я не найду шевалье де Лагардера, – продолжал Лаго, – то мы вчетвером отправимся на его поиски, а потом вернемся и заберем вас из монастыря. Пока же вам ни под каким предлогом нельзя покидать его пределы.
– Каждое утро мы будем подниматься на башню и глядеть на дорогу – не едете ли вы, – сказала Аврора. – А еще мы будем молиться за вас.
– Не забывайте только, что вас не должны заметить враги, которые наверняка станут бродить вокруг монастыря. А главное, чтобы никто не узнал ваши имена. Я попросил аббатису строго-настрого заказать монахиням рассказывать кому-нибудь, что в монастыре живут гости. И если среди сестер не окажется предательниц, а у вас хватит терпения и твердости духа дождаться нас, то все кончится хорошо. Только бы не случилось этой непоправимой глупости…
– Какой же?
– Да ведь меня могут убить прежде, чем я успею добраться до наших друзей!
– О, не говорите так…
– Надо все предусмотреть, – хладнокровно ответил баск. – Если ровно через месяц ни я, ни кто-нибудь еще из Королевского полка Лагардера не приедет за вами, то вам придется самим отправиться в страну басков. Оттуда вы легко доберетесь до Байонны, где найдете мою сестру Хасинту, а уж она вам поможет, будьте уверены!
На следующее утро Антонио Лаго собрался в дорогу. Свою одежду горца он сменил на монашескую рясу, самый распространенный и примелькавшийся костюм в Испании. Однако за широким поясом, скрытым многочисленными складками одеяния, прятались два острых кинжала, которые при необходимости легко извлекались на свет божий.
Дабы не привлекать к себе излишнего внимания, Антонио решил отправиться в путь на муле: эти выносливые животные издавна возили на себе святых отцов. Баск с сожалением расстался со своими удобными гетрами и надел обычные для монахов деревянные сандалии, перевязанные веревками.
Итак, попрощавшись с девушками и поблагодарив настоятельницу и монахинь, Антонио Лаго направился к Бургосу, чтобы узнать, где нынче идут военные действия и где, следовательно, предстоит искать Лагардера. Скоро он узнал, что французская армия, одерживая победу за победой, захватила весь север Испании; маршал Бервик занял Урхель и добрую половину Каталонии; было ясно, что кампания скоро завершится. Значит, разыскивать Лагардера и его товарищей следовало в Каталонии.
Антонио предстоял длинный путь, причем проделать его со скоростью королевского курьера ему не позволяло монашеское одеяние. Баск же очень спешил: как только война закончится, шевалье немедля отправится на поиски своей невесты – в этом Антонио не сомневался.
И, однако, проезжая мимо кафедрального собора Бургоса, баск решил помолиться. Как и большинство горцев, он горячо и наивно верил в Господа, молитва вселяла уверенность в его сердце и укрепляла душу, в ней он черпал силы для дальнейшего служения дорогим его сердцу людям.
Поэтому Антонио спешился, привязал мула к столбу возле дверей собора и вошел в храм, желая преклонить колена перед знаменитой фигурой Христа, обтянутой, как утверждали, человеческой кожей. Согласно преданию, статую эту нашли в море рыбаки; покачиваясь на волнах Бискайского залива, она медленно плыла к берегу.
Солнце, проникавшее сквозь цветные витражи, бросало яркие блики на белое, расшитое золотом одеяние Иисуса и его худое, исполненное страданий лицо. Лучи отражались от драгоценных дароносиц и кованой решетки хора, начищенной до блеска тысячами рук верующих; свет проникал и дальше, позволяя всем желающим любоваться строгой красотой расположенных в приделах усыпальниц.
Вокруг высоких колонн, терявшихся в полумраке, под куполом свода, толпились священники, монахи и многочисленные прихожане. Все они разговаривали о житейских делах, и никто не помышлял ни о Боге, ни о молитве. Ибо во все времена в католической Испании церковь заменяла светскую гостиную: туда приходили пококетничать, посплетничать, а то и встретиться с возлюбленным. С виду суровые и набожные синьоры и сеньориты, простолюдины и простолюдинки не испытывали почтения даже к святой воде в кропильницах.
Распростершись на вымощенном каменными плитами полу, Лаго горячо молился; из всех, кто сейчас находился под сводами собора, он один посвящал свои помыслы Господу! Баск не раз бывал в этом храме, однако никогда прежде он не испытывал таких чувств, какие охватили его в эту минуту: мысль о том, что провидение вручило ему в руки судьбу двух юных девушек, приводила его в трепет, и он поклялся, что сделает все, чтобы защитить их и сделать счастливыми.
Закончив молиться, он собрался уходить, не взглянув ни на надгробие Сида, ни на великолепную усыпальницу дона Педро Фернандо де Веласко, ни даже на королевскую исповедальню, которую в прежние времена накануне коронации посещали короли Кастилии, чтобы преклонить колена перед священником и испросить у него прощения за свои грехи.
Он уже открывал боковую дверь, когда часы пробили девять, и тишину нарушил пронзительный вопль, гулким эхом отозвавшийся под потолком собора. Баск невольно остановился и повернулся в сторону любимой простонародьем диковины, прославившей этот храм наравне с гробницей Кампеадора и чудесной скульптурой Христа.
Le Papa moskas, иначе – деревянный болван из Бургоса, представляет собой механическую деревянную фигуру, которая корчит страшные гримасы, ревет, блеет, кричит и рычит всякий раз, когда куранты отбивают очередной час. О создателях этой фигуры ходит множество легенд, претендующих на достоверность. Некоторые из этих рассказов откровенно примитивны и смешны, другие, напротив, грустны и трогательны, но ни один из них не говорит всей правды.
Суеверный и доверчивый народ приписывает создание механического человека самому сатане. Говорят, что когда дьявол сделал из кусочков дерева свою уродливую куклу, он подарил ее его святейшеству папе. Папа не мог вынести хохота и рева дьявольской игрушки и отдал ее своей наложнице, видимо втайне желая избавиться от бедной женщины. Смеем предположить, что он преуспел в своем замысле, и бедняжка сошла с ума от хриплых выкриков деревянного монстра. Тогда святой Изидор, архиепископ Севильи, забрал чудище себе, а потом – к великой радости кастильцев – прислал его в Бургос.
По другой версии деревянный болван некогда был знатным испанским грандом. На свою беду он влюбился в прекрасную Бланку Кастильскую. Синьор ходил за своей возлюбленной по пятам и был настолько дерзок, что даже осмеливался нарушать ее уединение, когда та приходила в храм помолиться Господу.
К счастью, в наши дни дьявол разучился превращать влюбленных идальго в деревянные игрушки; в противном случае в кафедральном соборе Бургоса можно было бы видеть не одного, а тысячи таких болванов. Наверное, нынче сатана стал более терпим, и дозволяет влюбляться без своего высочайшего соизволения.
Утомительно, да и невозможно пересказать здесь все легенды о механическом человеке, и все же мы дерзнем познакомить вас еще с одной, показавшейся нам наиболее достоверной и поэтичной. Мы приводим ее здесь исключительно в расчете на любознательного читателя.
Это случилось много лет назад. Некая девица несравненной красоты каждый день приносила цветы к гробницам Сида и дона Фернандо. Преклонив колена, она молилась, и из глаз ее струились потоки слез. Покидая дорогие ее сердцу могилы, она вся трепетала от обуревавшей ее страсти; во взгляде ее сверкали отблески потаенного огня, испепелявшего ее душу. И эта неутоленная страсть побуждала ее вновь и вновь возвращаться в собор.
Король увидел ее и влюбился. Под знойным небом Испании сердца подобны петардам – они быстро воспламеняются и бурно горят. Король признался девице в своих чувствах, но после этого она бесследно исчезла. Настал черед короля проливать слезы и каждое утро являться к могиле Сида в надежде найти там свою любимую. Прошел год, но король так и не увидел девушки; может быть, он уже забыл ее?
Однажды на охоте монарх заблудился; его доезжачие и придворные остались далеко позади. Вдруг из чащи выскочили шесть голодных волков. Мгновенно задушив собак, они бросились на короля: сама смерть заглядывала ему в глаза! Внезапно раздался страшный, нечеловеческий крик. Зародившись в глубине леса, он покатился со скалы на скалу, разбился на множество раскатистых отзвуков – и один из волков упал, сраженный выстрелом из аркебузы, а остальные в страхе разбежались.
Поискав глазами своего спасителя, король застыл в изумлении: перед ним предстало поистине фантастическое существо. Туловище его напоминало деревянный чурбан, лицо было искажено судорогой, глаза вылезали из орбит, а из разинутого рта то и дело вылетали жуткие, леденящие кровь звуки.
Любой другой, окажись он на месте короля, испугался бы, но не таков был кастильский монарх. Он стал пристально вглядываться в чудище и заметил, что из-под его уродливого облика проступают милые черты любимой девицы. Тогда король устремился к ней, желая обнять, но та оттолкнула его и сказала:
– Я любила дона Фернандо… я любила Сида… они были благородны, великодушны и отважны… и я полюбила тебя, потому что ты ни в чем не уступал ни Сиду, ни дону Фернандо…
Проговорив это, она упала замертво, вновь превратившись в мерзкого урода.
Год спустя, день в день, деревянный болван, сделанный по приказу короля одним арабским мастером, занял место в кафедральном соборе Бургоса, напротив королевской скамьи.
Он кривлялся, кричал и вопил так же, как уродец в лесу, и от него веяло отчаянием и тоской. Изготовивший болвана араб вскоре умер с досады: его творение так и не научилось говорить членораздельно и произносить слова любви, сказанные перед смертью таинственной девицей.
…Баск, подобно всем посетителям собора, стоял, замерев, перед этим странным существом, созданным мастером-мусульманином в память о любви короля-католика к прекрасной незнакомке.
Но внезапно он страшно побледнел, поспешно надвинул на лицо капюшон своей рясы и отступил в спасительную тень колонны.
Разумеется, не деревянная кукла, давно уже не пугавшая никого, кроме грудных младенцев, привела Антонио в смятение. Да он и не смотрел уже в ее сторону. Взор Лаго был прикован к тощему человеку, который, опираясь на трость, с видимым трудом шагал по каменным плитам. Настоящий ходячий скелет, этакий оживший деревянный болван. Это был господин де Пейроль собственной персоной! Тот самый Пейроль, которого донья Крус, да и они с мадемуазель де Невер почитали мертвым! Рана его зарубцевалась, он уже мог ходить, и ноги совершенно случайно привели его в собор. Нет, интендант вовсе не собирался молиться, он просто решил поглазеть на людей и рассеять свою тоску. Вынужденное бездействие тяготило Пейроля: он отлично понимал, что промедление угрожает разрушить все его планы.
Фактотум Гонзага был мрачен и молчалив; глубокая морщина пересекала его бледный лоб; нос, напоминавший клюв ястреба, нервно подергивался, а маленькие злобные глазки метали молнии. Пейроль выздоравливал, однако большая потеря крови подорвала его силы. Милосердные братья, подобравшие и выходившие раненого, продолжали заботиться о нем. Однако интендант вовсе не испытывал к ним чувства благодарности, и собирался покинуть монастырь и присоединиться к Гонзага и его приспешникам, как можно скорее. Знай Пейроль, где сейчас обретается принц, он бы ползком отправился к хозяину. Но увы, судьба лишила его возможности выразить свою преданность Гонзага столь замечательным образом. Неведение ухудшало и без того дурное настроение фактотума, а воспоминания об Авроре и донье Крус доводили его до бешенства.
Пейроль жил в постоянном страхе. Лихорадочное желание разузнать, где же находится его хозяин, все время влекло его на улицу. Подслушивая чужие разговоры, фактотум надеялся уловить имя Гонзага. И когда надежды его очередной раз не оправдывались, он шел куда глаза глядят, лишь бы избавиться от мучивших его кошмаров. Стоило ему переступить порог своей кельи, как его охватывал панический ужас: ему казалось, что дверь вот-вот отворится и на пороге появится Лагардер или же тот грозный незнакомец, который пообещал указать Пейролю верную дорогу в ад. Когда страх доводил интенданта до умоисступления, он отправлялся в церковь.
Вот и сегодня фактотум пришел искать отдохновения в соборе. Деревянный монстр пробудил его любопытство. Быть может, он узнал в этой жуткой кукле собственную душу, которая умела лишь взывать к мести и ненавидеть?
Погрузившись в созерцание деревянного болвана, Пейроль не заметил, как сзади к нему подошел монах и слегка коснулся его плеча. Интендант вздрогнул, пошатнулся и чуть не упал.
– Вас ждут у Бискайских ворот, – прошептал ему на ухо монах. – Идемте.
– Кто меня ждет?
– Там вы все узнаете. Возьмите меня под руку, и идемте.
Пейроль отступил назад.
– Я вас не знаю, – произнес он, – и никуда с вами не пойду.
– Вы можете довериться мне, слуги святой церкви никогда не лгут.
– А кто мне докажет, что вы действительно слуга церкви, а не переодетый убийца?
– Не валяйте дурака, – нетерпеливо прервал его Лаго (а это был именно он). – Мне поручили сообщить вам, что Филипп Мантуанский…
Интендант даже подскочил от неожиданности.
– Принц! Где он?
– В Лериде… И он ждет вас.
Баск хотел увести Пейроля подальше от города и от монастыря, где скрывались Аврора и Флор. А так как он сам собирался идти в ту же сторону, то понадеялся, что по дороге ему непременно представится случай навсегда избавить девушек от негодяя-фактотума.
Конечно, Антонио предпочел бы сделать это прямо сегодня, но, как он уже понял, выманить Пейроля из храма будет не так-то просто. А под его святыми сводами он не мог вонзить кинжал в грудь приспешника Гонзага.
– Почему вы мне не верите? – спросил Антонио, делая последнюю попытку увлечь за собой Пейроля.
– Я уже сказал, что не знаю вас…
Антонио собрался, было, ответить, что его послал Гонзага, но тут взор его упал на изображение Христа: Иисус, принявший смерть, дабы искупить людскую ложь, укоризненно взирал на него. И баск не смог солгать. Мелькнувшую же у него мысль о том, чтобы задержаться в городе и подкараулить Пейроля в укромном уголке, где ему никто не помешает разделаться с фактотумом принца, Лаго с негодованием отверг: противник его был еще слаб и не смог бы как должно защищать свою жизнь. Антонио даже упрекнул себя за то, что посмел осквернить храм столь недостойным замыслом.
Итак, надежды в ближайшее время избавиться от Пейроля или хотя бы вынудить его покинуть Бургос, не было. Впрочем, поразмыслив, баск решил, что это и к лучшему. Аврора де Невер надежно защищена от козней Пейроля стенами монастыря Санта-Мария-Реал. Даже если интенданту и станет известно, где она скрывается, вряд ли он попытается похитить ее из обители. А мать-настоятельница никогда не выдаст девушку ее врагам – даже если те привезут приказ, подписанный самим королем. Только трибунал инквизиции мог заставить аббатису выдать Аврору, однако Пейроль и Гонзага ни за что не станут обращаться к нему за помощью: отцы-инквизиторы не жаловали чужестранцев.
Итак, по здравом размышлении баск решил, что пребывание Пейроля в Бургосе ничем его подопечным не грозит. К тому же юноша надеялся скоро вернуться в город и вызвать интенданта на честный поединок. Поэтому, наклонившись к уху Пейроля, Антонио Лаго зловеще прошептал:
– Хорошенько запомни, как кривляется и вопит эта дьявольская кукла! Скоро ты и твой хозяин Гонзага завопите еще громче, извиваясь в предсмертных судорогах!
Пейроль задрожал, обмяк и, не удержавшись на ногах, растянулся на каменном полу. Вокруг упавшего фактотума тут же собралась толпа зевак, но монаха уже и след простыл.
VII
СКАЧКА НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ
Пейроль и Антонио Лаго залечивали свои раны в монастырях близ Бургоса, мадемуазель де Невер и донья Крус исцеляли свои душевные травмы в монастыре Санта-Мария-Реал – но чем же все это время занимались остальные герои нашей истории?
Мы оставили Анри де Лагардера на развалинах замка Пенья дель Сид в обществе безумной Марикиты в ту самую минуту, когда он, побуждаемый признательностью, поклялся взять девушку с собой.
Увидев мчащегося верхом Пейроля, шевалье подумал, что, быть может, фактотум Гонзага был не единственным, кому удалось выбраться из-под развалин замка.
Маленькая цыганка утверждала, что Аврора и донья Крус живы. Лагардер сомневался в этом, однако ему хотелось самому убедиться либо в правоте слов Марикиты, либо в верности своих собственных мрачных предчувствий. С тревожным сердцем ступил он на двор замка, со страхом ожидая того, что уготовила ему судьба. На каменных, покрытых трещинами плитах лежал мертвец.
Марикита следовала за шевалье по пятам; ее взгляд ничего не выражал, казалось, она вообще не понимала, где находится. Однако же при виде трупа она издала душераздирающий вопль, напоминавший предсмертный крик раненого зверя: смешались в нем и боль, и безумие. Бросившись к мертвому сеньору, она принялась покрывать поцелуями его холодное лицо и оледеневшие руки. Крупные слезы катились по щекам девушки; от пережитого потрясения к ней на миг даже вернулся разум.
– Отец мой, отец! Ответь мне! – стенала она. – Посмотри, это я, твоя дочь! Я больше никогда не покину тебя, я останусь с тобой до самого твоего последнего часа! Отец, проснись, скажи, что ты только притворился мертвым!.. Молю тебя, очнись, мне так плохо без тебя!..
Потрясенный отчаянием бедной помешанной, беседующей с умершим старцем, которого она называла «отец», Лагардер замер в горестном молчании. Он вспомнил, что цыганка несколько раз говорила ему о своем батюшке. Он был знатным вельможей; много лет назад он навлек на себя гнев короля, и тот лишил его большей части наследственных владений. С тех пор старый сеньор одиноко жил в полуразрушенном замке Пенья дель Сид, и каждую неделю Марикита приходила навестить его.
Шевалье наклонился и вгляделся в лицо мертвеца: он впервые видел этого человека.
Марикита пыталась приподнять отцовскую голову, чтобы запечатлеть на его челе последний поцелуй; внезапно она заметила бурое пятно на его камзоле, как раз напротив сердца. Сдавленный стон сорвался с ее губ. Марикита встала. Ее безумные глаза затравленно блуждали; схватив Лагардера за руку, она воскликнула:
– Это мой отец!.. Стервятник убил его за то, что он хотел спасти твою невесту… Поклянись же мне над его мертвым телом, что мы отомстим!
«Стервятником» цыганка называла Пейроля, чей нос и впрямь напоминал клюв хищной птицы.
Содрогаясь от рыданий, девушка упала на руки Анри. Тот осторожно опустил ее на землю. Затем он принес камни и куски дерева и соорудил над покойником нечто вроде кургана. Наверху шевалье водрузил сделанный из двух веток крест.
Тем временем цыганка очнулась от забытья и открыла глаза. Первое, что она увидела, был могильный холм, возле которого, преклонив колена, молился Лагардер.
Хотя Анри и не знал подробностей трагедии, разыгравшейся в старинном замке, он догадался, что Марикита вместе со стариком отцом подготовили побег Авроры, но коварный Пейроль расстроил их планы и предательски убил старого идальго.
Шевалье был искренне благодарен маленькой цыганке, которая ради Авроры рисковала собственной жизнью и жизнью своего отца. И если девушек не удалось спасти, значит, так распорядилась судьба. Почувствовав на себе пристальный взор, Лагардер обернулся. Цыганка печально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Взгляд ее был нежен и грустен, во всем облике не осталось и следа былого безумия. Девушка медленно опустилась на колени возле Лагардера и вместе с ним вознесла молитву к Всевышнему, прося его принять к себе душу новой жертвы Пейроля.
Шевалье вновь приступил к цыганке с расспросами, надеясь, что на этот раз она ответит ему более определенно, ибо слова ее, сказанные в состоянии умопомрачения, отнюдь не убедили Анри в том, что мадемуазель де Невер и донья Крус живы, а не погребены под обломками мавританской башни.
Однако, к несчастью, темное покрывало безумия вновь окутало Марикиту: взор ее потух, и девушка погрузилась в мрачное тупое оцепенение. На любой вопрос Марикита неизменно отвечала:
– Мертвы, мертвы! Они все мертвы!
Но Анри, скрепя сердце, решил продолжить поиски. Он обшарил все развалины. Он расчищал завалы, разгребал кучи щебня, сдвигал огромные каменные глыбы, но ничего не нашел. Башня Пенья дель Сид надежно хранила свою тайну.
– Идем, – произнес Лагардер, беря Марикиту за руку. – Если Господу будет угодно сохранить наши жизни, мы еще вернемся сюда помолиться за тех, кто остался здесь навечно.
Они молча побрели по дороге. В душе у Лагардера царили мрак и пустота. Он не понимал, зачем и куда они идут: жизнь его была разбита, он жаждал только смерти.
Они свернули на дорогу в Каталонию; Лагардеру некуда было спешить: смерть могла настичь его всюду. Мысль о смерти не покидала его ни на минуту, и если бы не желание отомстить Гонзага, он бы наверняка подыскал способ покинуть этот мир.
Надежда на счастье умерла вместе с Авророй де Невер. Осталась одна только жажда мести… Единственным утешением Лагардеру служила уверенность в том, что его возлюбленная пребывает у небесного престола, где ей больше не страшны козни коварного Гонзага.
Ради встречи с Филиппом Мантуанским Лагардер, не задумываясь, отдал бы все то немногое, чем он владел. Когда же провидение сведет их в решающем поединке?! Когда же настанет тот день, когда враг его падет в смертельной схватке?
Чем дальше они продвигались в глубь страны, тем чаще им встречались отряды испанской армии. Лагардер шел молча, опустив голову, ведя за руку Марикиту; солдаты беспрепятственно пропускали их.
Время от времени шевалье спрашивал кого-нибудь из офицеров, не знает ли тот, где сейчас находится полк Филиппа де Гонзага, друга кардинала Альберони. Офицеры принимали Лагардера за лазутчика Гонзага или даже шпиона самого Альберони и подробно объясняли, как ему отыскать полк принца.
Анри искал врага повсюду: в Лериде, в Балагере, в Карлоне – везде, куда отправляли его словоохотливые испанцы, но Гонзага по-прежнему ускользал от него. Теперь Лагардер хотел не просто убить предателя, но убить его в бою, прилюдно, на виду у обеих армий. Чтобы продвигаться быстрее, Лагардер раздобыл лошадей. Странное зрелище являли собой эти двое: безмолвный и мрачный Лагардер и безумная Марикита, время от времени оглашающая окрестности дикими воплями и угрозами. Иногда, впрочем, проклятия ее сменялись горькими слезами.
…Шевалье даже не заметил, как они миновали испанские аванпосты и оказались в расположении французской армии.
Увидев серую форму мушкетеров, Анри оживился. Он вспомнил, что еще совсем недавно вместе с этими солдатами он сражался за дело короля и регента, а в победоносной французской армии даже был полк, названный Королевским полком Лагардера.
– Бедный Шаверни! – вздохнул он. – Неужели я стану для него вестником несчастья? Донья Крус была предана Авроре, маркиз предан мне… Мы все не мыслили жизни друг без друга… Но наши возлюбленные уже покинули земную юдоль, а я скоро последую за ними… Что ждет Шаверни, когда он останется один?
От маленького маркиза мысли его перенеслись к Кокардасу и Паспуалю, его верным учителям фехтования, разделившим с ним многочисленные превратности его судьбы; вспомнил он и о своем новом соратнике, отважном баске.
Весь во власти воспоминаний, шевалье не заметил, как Марикита отстала от него. Очнувшись от горьких дум, Анри встревоженно обернулся и с облегчением перевел дух: девушка ехала сзади, в нескольких десятках шагов. Несчастная! Из-за него она лишилась разума и потеряла отца… Острая боль пронзила сердце Лагардера: судьбе было угодно, чтобы все, кто был ему дорог, страдали и погибали ради него и из-за него.
«К чему все эти жертвы? – в отчаянии подумал он. – Шаверни никогда не увидит могилы своей любимой, мэтры фехтования никогда не получат вознаграждения за свою преданность, Лаго наверняка сложит голову вдали от родины и от красавицы сестры, а к Мариките никогда не вернется разум! Боже, за что ты караешь всех нас?!» По щеке Лагардера сбежала слеза: он оплакивал участь своих друзей!
Навстречу ему мчался полк легкой кавалерии, и шевалье посторонился, пропуская его. Это был полк господина де Риома. Внезапно стройный порядок рядов был нарушен, всадники смешались, а полковник резко остановился, повернул назад и, пришпорив коня, поскакал к Лагардеру. Тот не успел опомниться, как Риом уже заключил его в объятия и расцеловал в обе щеки.
– Господин де Лагардер! – в восторге воскликнул он. – Вы живы! Эй, поскорее сообщите радостную весть господину маршалу, принцу Конти и всем остальным!.. Вот так сюрприз! Настоящий праздник!
Храбрец Риом и его офицеры искренне радовались возвращению Лагардера. Один из них, не утерпев, галопом помчался в лагерь, чтобы самому рассказать обо всем маршалу Бервику.
Лагардер был глубоко тронут столь теплыми изъявлениями дружеских чувств, однако в глазах его читалась прежняя неизбывная тоска. Его первый вопрос был о Шаверни.
– Маркиз отправился вас разыскивать. Говорят, он уже объехал всю Каталонию и почти весь Арагон…
– А что остальные?
– Кокардас и Паспуаль также ищут вас по всей Испании. В надежде, что вы вернулись, они уже дважды приезжали в лагерь, а, узнав, что вас до сих пор нет, снова пускались в путь. Не скрою, шевалье, что не только они, но и все мы очень беспокоились за вас. Надеюсь, с вами не случилось ничего плохого? Вы, упаси Бог, не ранены?
– Нет, – печально покачал головой Лагардер.
– Вот и отлично!
– А где Антонио Лаго? – спросил Анри.
– Он тоже поехал искать вас и еще не вернулся. Его путь лежал в Бургос.
Воцарилась тишина. Лагардер и офицеры сняли шляпы, отдавая дань уважения отважному баску. Они были уверены, что его больше нет в живых. Но господин де Риом не собирался завершать разговор на столь печальной ноте.
– Пока вы и ваши друзья отсутствовали, – сообщил он, – Королевский полк Лагардера был распущен, хотя маршал глубоко сожалел об этом. Однако он уверен, что вы снова встанете в наши ряды: предстоит поход на Мадрид, и маршал надеется, что вы примете в нем участие.
– Господин де Бервик столь лестно отзывается обо мне, – ответил шевалье, – что с моей стороны было бы недостойно обмануть его ожидания. Королевский полк Лагардера непременно примет участие в новой кампании, только в ином составе.
– Увы, вы пока один, – грустно вздохнул полковник.
– Нет, нас двое.
– Но кто же второй?
Лагардер указал рукой на Марикиту. Пока шевалье беседовал с Риомом, безумная цыганка остановила коня и принялась разглядывать солдат. Взор ее ни на ком не задерживался. Временами девушка начинала что-то бессвязно бормотать; руки ее то ласкали шею коня, то сжимали рукоятку кинжала. Черные волосы в беспорядке падали ей на плечи; в них, словно кровавое пятно, алел цветок. Платье Марикиты было разорвано, его лохмотья едва скрывали упругое загорелое тело. Несмотря на свой весьма экзотический вид, девушка была необычайно хороша. Настораживали лишь ее беспокойные пустые глаза да обрывки фраз, слетавшие с прелестных губ.
– Это Марикита, – представил ее Лагардер, – дочь цыганки и знатного испанского гранда. Она и ее отец пытались мне помочь, но в неравной борьбе отец девушки погиб, а несчастная сошла с ума. Поэтому я прошу вас, господа, отнестись к ней с уважением, коего она, несомненно, заслуживает.
– Что вы за человек, шевалье, – со смешанным чувством восхищения и сострадания вымолвил де Риом, – какая сила влечет к вам людей? Все, кто окружает вас, готовы идти за вами хоть на край света!
Лагардер опустил голову.
– Увы, сам я кажусь себе кораблем без руля и без ветрил, пустой оболочкой без сердца и души…
– Шевалье, я вижу, что вас постигло большое горе, и скорблю вместе с вами. Все мы здесь – ваши друзья и всегда готовы помочь вам. Вы можете рассчитывать на нас!
– Теперь я рассчитываю только на спасительницу смерть… Господа, мадемуазель де Невер больше нет! Принц Гонзага и Пейроль убили ее!
В глазах Лагардера блеснули слезы. Офицеры обнажили головы и печально потупились. В этот миг безумица, словно поняв, о чем идет речь, выпрямилась в стременах и трагическим жестом воздела руку к небу.
– Там, – пронзительно воскликнула она, – в Пенья дель Сид! Они все спят под руинами башни мавров!
И она без сил опустилась в седло; лицо ее залила смертельная бледность, на губах выступила пена. Все, кто стояли рядом с Марикитой, невольно вздрогнули.
– Сударь, мы все жаждем отомстить Гонзага за его злодейства, но понимаем, что это право принадлежит вам… Однако же помните, что в любое время наши шпаги к вашим услугам. Мы разделяем ваше горе и скорбим вместе с вами.
Лагардер пожал руку, протянутую ему де Риомом.
– Благодарю! Убив Гонзага и исполнив данную мною клятву, я тут же покончу с собой…
– Мадемуазель де Невер этим не вернешь. Никто из нас не вправе уходить из жизни раньше положенного Богом срока!
Полк вновь построился; господин де Риом занял место между шевалье и его спутницей. Внезапно вдали в облаке пыли показалась группа мчащихся во весь опор всадников.
– Это маршал Бервик! – воскликнул полковник. – Я еду к нему навстречу.
Заметив де Риома, маршал и его свита придержали коней. Лагардер видел, как Риом разговаривал с командующим; предметом беседы, несомненно, был он сам. Вскоре Риом и Бервик подъехали к шевалье. Лицо маршала выражало неподдельное волнение.
– Господин де Лагардер, – медленно начал он, – Господь повелел нам любить всех наших ближних… но среди них мы всегда выделяем тех, кого любим особенно горячо… Вы, шевалье, принадлежите именно к таким людям. Я рад вашему возвращению и глубоко скорблю о постигшей вас утрате.
– Благодарю вас за тот бальзам, коим вы желаете исцелить мою рану, – с признательностью в голосе ответил Анри, – но, к несчастью, такие раны, как моя, не поддаются врачеванию.
Оба воина пожали друг другу руки; их затуманившиеся взоры встретились: в глазах маршала читалось искреннее сочувствие.
Воцарилась тишина. Бервик понимал, что такому человеку, как Лагардер, не нужны слова утешения. Самым разумным было предоставить сердцу шевалье свободно излить свою тоску, а глазам – выплакать таящиеся в них слезы.
Анри первым нарушил молчание. Как ни велико было его горе, он понимал, что не имеет права приводить в уныние чуть не целую армию. Шевалье выпрямился и вскинул голову: теперь это был прежний Лагардер, Лагардер непреклонный, Лагардер – первая шпага королевства.
– Итак, куда же мы направляемся, господа? – спросил он.
– Штурмовать Уржель, – ответил маршал. – Но я не могу приказывать вам, ведь Королевский полк Лагардера распущен…
– Временно распущен, господин маршал, временно! Теперь, когда здесь присутствует почти половина его личного состава, Королевский полк Лагардера вновь становится передовым полком французской армии, – объявил Лагардер. – Как вы помните, господин маршал, мы с вами заключили именно такое соглашение.
– Хорошо, я согласен, – вздохнул маршал. – Только обещайте мне, Лагардер, что в предстоящем бою вы не станете искать смерти…
Шевалье втайне жаждал именно этого. Он давно призывал к себе смерть, а гибель на поле боя была для него желанна вдвойне, ибо снимала с его души грех самоубийства, предоставляя возможность сложить голову во славу своей страны. Последний удар шпагой он нанесет за своего короля, последнее слово, которое прошепчут его губы, будет имя Авроры де Невер! Как же мог он не желать столь прекрасной кончины?! На миг Лагардер забыл обо всем, предавшись упоительным мечтам о скором избавлении от всех страданий. Однако внезапно он вспомнил, что не сдержал слова, данного матери Авроры.
Перед его мысленным взором возникло благородное лицо вдовы Невера. Аврора де Кейлюс, столько выстрадавшая за долгие годы своего брака с Гонзага, все еще продолжала страдать. И шевалье понял, что если он уйдет из жизни, не отомстив за мать и дочь, вдова Невера проклянет его.
– Война есть война, – ответил Лагардер после долгого молчания, – и всем нам грозит смерть от шальной пули. Однако я обещаю вам, господин герцог, что не стану искать смерти… я буду искать только принца Гонзага!
– Большего я и не прошу, – ответил Бервик, – ибо уверен, что Господь милостив и не допустит, чтобы нам вновь пришлось оплакивать вас.
Впереди показались стены Уржеля и бастион Лас Оркас, напоминавший своими очертаниями притулившееся возле башни аистовое гнездо. Маршал отдал приказ готовиться к штурму.
В городе сосредоточились отборные части испанской пехоты. Испанская же кавалерия расположилась вдоль стен, по берегам двух протекавших тут небольших речек. Прежде чем штурмовать укрепления, французам предстояло разбить отряды, собравшиеся под стенами города, ибо, несмотря на недавние поражения, испанцы сумели стянуть к Уржелю весь цвет испанской армии.
Пользуясь тем, что многочисленные фортификационные сооружения делают их недосягаемыми для французских пушек, испанские офицеры гарцевали на самом виду у французов.
Пригнувшись к шее коня, Анри де Лагардер высматривал среди надменных идальго своего заклятого врага. Наконец он заметил его. Гонзага вместе с несколькими офицерами выехал далеко за укрепления и изучал в подзорную трубу французскую артиллерию. Шпага Лагардера сама выскочила ив ножен.
– Вы считаете, что пора начинать наступление, сударь? – спросил Бервик.
– Да, господин маршал. Королевский полк Лагардера выступает первым и прорывает вражескую оборону вон там, где сейчас находится предатель.
Концом шпаги Лагардер указал на Филиппа де Гонзага и, выпрямившись во весь рост, воскликнул:
– Прощайте, господа! Скорее всего, мы больше не увидимся!
Конь Анри, почувствовав острые шпоры всадника, взвился на дыбы и стрелой полетел в сторону противника. Следом за ним во весь опор понеслась Марикита. Волосы ее разметались по ветру, глаза горели диким блеском, в высоко поднятой руке блестел кинжал. Цыганка напоминала сейчас Медузу Горгону, – ослепительно красивую и одновременно ужасную в своей безумной ярости…
Лагардер думал только о том, как бы ему поскорее расправиться с Гонзага. Марикита ни на шаг не отставала от него. Оба мчались навстречу смерти!
Испанские офицеры увидели летящего прямо на них всадника со сверкающей шпагой в руке; следом за ним мчался конь, несущий на спине своей существо, которое суеверные испанцы приняли за саму смерть – столь ужасен был его вид.
Шевалье на всем скаку врезался во вражеские ряды, и в них мгновенно образовалась брешь; со всех сторон раздались предсмертные стоны и хрипы, перекрываемые жуткими воплями цыганки. Сверкали шпаги, гремели выстрелы, бешено ржали кони, и Лагардер метался среди крови, грохота и дыма в поисках жалкого предателя, вновь ускользнувшего от заслуженного возмездия.
Разметав передовой отряд испанской конницы, Лагардер вихрем пронесся через оборонительные сооружения испанцев. Марикита неотступно следовала за ним. Когда городские ворота распахнулись, и оттуда вышел свежий отряд противника, Королевский полк Лагардера на полном скаку врезался в него. За ним по пятам мчалась смерть.
