IX
ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК
Вначале Аустерлицкого моста Глорьетта внезапно остановилась. Высвободив обе руки, она вытерла заплаканные глаза. В этом месте имеется небольшое возвышение; обернувшись, Лили могла увидеть отсюда Ботанический сад, от которого ее отделяло теперь бурное людское море. Забыв о той мысли, что секунду назад мелькнула у нее в голове, женщина пробормотала:
– Все эти люди собрались здесь ради нее. Ее любили все, и если бы все они стали искать ее днем и ночью, как стану искать ее я…
– Я обязательно буду искать, – произнес у Лили над ухом глухой голос, – искать днем и ночью…
Она посмотрела на говорящего. Лицо несчастного Медора опухло от слез.
– Завтра, – произнесла она, – эти люди обо всем позабудут…
– Но я, – воскликнул Медор, – я не забуду никогда!
Вместо благодарности Лили, словно ребенок, которому обещают исполнить совершенно нереальное желание, только пожала плечами.
– Вы меня еще не знаете, – выразительно заявил Медор.
Но тут Лили вспомнила, о чем думала минуту назад.
– Я хочу вернуться! Хочу вернуться! – воскликнула женщина. – Мы же совсем не искали Жюстину, сад большой, а она такая маленькая. Чтобы спрятать ее, хватит и большой цветочной клумбы. Все эти люди идут вместе со мной, наверное, никто не откажется помочь мне в поисках, а завтра…
– К тому же, – заторопилась Лили, отталкивая протянутые к ней руки, – я кое-что забыла в саду… Вы мне не верите, а я действительно забыла… Послушайте, матушка Нобле, покажите мне то место, где вы видели малышку в последний раз… я взгляну на землю, по которой ступала ее маленькая ножка… и унесу эту землю с собой… возьму ее… и сохраню…
Молодую женщину душили рыдания.
– Ну, полно! Полно! – успокаивал ее сержант, усиленно моргая глазами.
Судя по виду Медора, тот уже готов был кинуться на стража порядка с кулаками и отвести Лили обратно в сад, поэтому сержант быстро прибавил:
– Дружище, у тебя чувствительное сердце, но время не ждет. Господин Пикар и господин Риу издалека машут мне руками… Даю голову на отсечение: они решили прочесать пряничную ярмарку, что раскинулась на Тронной площади. Сегодня – последний день торговли, так что вперед!
Признав правоту сержанта, Медор увлек за собой Лили; та больше не сопротивлялась.
Оба агента, господин Пикар и господин Риу, неожиданно исчезли.
Процессия продолжала двигаться вперед. Чем ближе она подходила к улице Лакюе, тем больше любопытных примыкало к скорбному шествию. На площади Мазас оно увлекло за собой всех зевак, собравшихся вокруг канатной плясуньи, ежедневно демонстрировавшей здесь свое искусство, пылкой поклонницей которого была Королева-Малютка. Канатная плясунья вместе со своими тремя крошками-девочками и двумя маленькими мальчиками присоединилась к процессии; дети были совершенно не похожи друг на друга.
Взглянув на семейство уличной комедиантки, пораженная Лили шептала:
– Неужели все эти дети – ее собственные?
– Все матери немного колдуньи, – усмехнулся сержант. – Поищем на Тронной площади. Вперед! Вперед!
Теперь на каждом шагу им встречались соседи, те, кого Лили видела каждый день и кто каждый день останавливался поговорить с Королевой-Малюткой, улыбался ей или целовал ее.
– Неужели это правда? – всплескивали руками люди. – Не может быть! Она была такая хорошенькая! Особенно сегодня утром, когда отправлялась на прогулку! А как кокетливо держалась! Как изящно ступала своими хорошенькими ножками, как разворачивала носочки!
– Проходя мимо, она поздоровалась со мной…
– Она пела и смеялась…
– Они украли ее у меня! – говорила всем Лили. – Я совсем одна, у меня больше никого нет, это правда, чистая правда!
– Господи, да со мной впервые приключилось такое! И надо же было негодяям украсть именно Королеву-Малютку! – рыдая, причитала Пастушка, пряча лицо под широкими полями своей огромной соломенной шляпы. – Такой ребенок, его все знали! Теперь пиши пропало! Никто больше не доверит мне своих детей!
Надо сказать, что этим вечером мамаше Нобле действительно не пришлось разводить по домам своих овечек. Пока процессия двигалась по улицам, можно было заметить, как родители, одни за другими, молча хватали своих детей и, словно драгоценную добычу, быстро тащили их домой.
Когда толпа дошла до полицейского участка, Пастушка окончательно лишилась своего стада.
Скрестив руки на груди под старой шалью, мадам Нобле злобно сверкнула глазами в сторону Лили и проворчала:
– А ведь жалеть все будут ее!
Почтенную матрону пригласили войти в участок следом за Лили; сраженная горем несчастная мать хранила молчание. Затем позвали еще дюжину выбранных наугад свидетелей, остальные же остались ждать на улице.
Милорд, как упорно называли в толпе смуглого иностранца, вместе с обоими агентами и одним сержантом городской стражи уже находился в кабинете полицейского комиссара.
В приемной, где сидел секретарь, Лили предложили стул; Медор, словно часовой, встал рядом.
– Это гораздо хуже, чем мятеж, – сказал второй сержант секретарю. – Я работаю вот уже двенадцать лет, но никогда не видел ничего подобного. Подняли шум, словно украли не простую девчонку, а настоящую принцессу.
Секретарь с сосредоточенным видом сунул за ухо перо; ему предстояло еще раз сто выслушивать подробный рассказ о случившемся. Лили молча плакала; Пастушка роняла отрывистые фразы:
– А мне отдуваться! Мне одной! Вот увидите, только я и пострадаю!
В соседнем кабинете остались только милорд и комиссар; полицейский почтительно слушал смуглолицего иностранца, время от времени бросая взгляд на визитную карточку, где были перечислены все имена и титулы бородача.
«Эрнан-Мария Жерес да Туарда, герцог де Шав, португальский гранд, чрезвычайный посланник Его Величества императора Бразилии».
Герцог де Шав говорил медленно и с видимым трудом, но сидя перед полицейским чиновником, он совершенно естественным образом обрел приличествующий своему званию покровительственный тон.
– По причинам сугубо личного характера, – объяснял он, – я интересуюсь этим ребенком и его матерью. Час назад я легко мог исправить причиненное им зло, ибо случай поставил меня на пути гнусной женщины, укравшей малышку; но усилия, которые мне приходится прилагать, чтобы говорить на вашем языке, желание сохранить инкогнито, а также обстоятельства, о которых мне не хочется упоминать, – все это в сочетании с некоторой робостью, испытываемой мною из-за полного незнания ваших нравов и обычаев (я всего лишь месяц назад приехал в Париж), помешало мне задержать преступницу. Я упустил такую превосходную возможность и сейчас безмерно сожалею об этом, ибо слезы несчастной юной матери обжигают мне сердце. Но все, что я теперь могу сделать, – это подробно описать внешность женщины, похитивщей ребенка.
Полицейский комиссар взял перо и под диктовку зафиксировал на бумаге все приметы Саладена, переодетого старухой.
– Господин герцог, – произнес чиновник, завершив свою работу, – могу ли я задать вашей светлости несколько вопросов?
– Разумеется, можете, – ответил герцог де Шав.
– Человек, который привел вас сюда, утверждает, что вы говорили с похитительницей ребенка, – начал комиссар.
– Это правда, – кивнул бородач.
– Мне необходимо знать, о чем вы, ваша светлость, беседовали с этой женщиной, – продолжал полицейский.
Герцог задумался.
– Все, о чем мы говорили с этой особой, – произнес он после недолгих размышлений, – не имеет никакого отношения к делу, кроме, пожалуй, моего первого вопроса и ее первого ответа. Я поинтересовался у нее: «Куда вы ведете этого ребенка?»
– Малышка знала вас? – пытался уточнить комиссар.
– Да, потому что она улыбнулась мне… – вздохнул герцог. – Женщина в чепце заявила мне: «Я помощница мадам Нобле, прогулочницы, и веду Королеву-Малютку к ее отцу, куда за ней придет ее мамочка».
– И это все? – нахмурился чиновник.
– Нет… – покачал головой смуглокожий иностранец. – Женщина прибавила еще несколько слов, но они касались только меня… и воззвала к моей щедрости.
Полицейский комиссар положил на стол руки и впился глазами в собеседника.
– И вы дали ей денег? – тихо спросил он.
– Да, – просто ответил герцог. – Я богат.
– Это была милостыня? – осведомился комиссар. На смуглых щеках герцога проступил румянец.
– Сударь, – с откровенным удивлением произнес бородач вместо ответа, – в нашей стране с помощью денег можно удвоить рвение полиции.
– Во Франции, – с достоинством ответил комиссар, – полицейские чиновники почитают предложение денег самым тяжким оскорблением.
Герцог поклонился и поднялся со стула.
– Тем не менее, я думаю, – продолжал комиссар, – что вы, ваша светлость, не хотели нанести оскорбления честному человеку, который не сделал вам ничего плохого. И я только предполагаю, вернее, не сомневаюсь, что ваша светлость интересуется этим делом исключительно бескорыстно.
Похоже, в словах комиссара проскользнула язвительная насмешка, тщательно замаскированная серьезным тоном полицейского чиновника. Герцог де Шав вздрогнул.
– Я говорю так лишь для того, – продолжал комиссар, – чтобы понять, насколько это возможно, ход мыслей вашей светлости. Во Франции, как и везде, руководящие лица имеют подчиненных. Именно нижние чины занимаются поисками виновных и в конце концов находят преступников. Никто не будет отрицать, что деньги позволят значительно расширить сферу деятельности наших агентов; надежда же на заслуженное вознаграждение безусловно заставит их работать еще лучше, чем всегда.
Герцог де Шав достал из портмоне два банковских билета по тысяче франков и положил их на письменный стол.
– Это слишком много, – улыбнулся комиссар. – У нас в стране нет золотых россыпей… Половины этой суммы хватит за глаза; потом я дам вам подробнейший отчет, как и на что были употреблены ваши деньги.
Чиновник взял один билет, быстро черкнул на бланке несколько слов и протянул этот листок благородному португальцу.
– Я предложил бы вашей светлости немедленно отправиться в префектуру, к начальнику сыскной полиции, – сказал комиссар, вставая из-за стола. – В этой записке я объясняю причину вашего визита; в префектуре вы наверняка найдете применение своему второму тысячефранковому билету.
Комиссар почтительно раскланялся с герцогом, и тот покинул кабинет.
Как только португалец удалился, комиссар позвонил. Вошел Пикар.
– Что-то тут не так, – сказал ему комиссар. – Эта молодая женщина красива?
– Красива – это не то слово! – воскликнул Пикар. – Она просто божественна – даже с покрасневшими глазами и бледными, как у мертвеца, щеками.
– Пригласите Риу, – распорядился комиссар.
Риу был довольно поганеньким человеком, но прекрасным полицейским агентом. В профиль он отдаленно напоминал левретку, однако, вопреки хрестоматийным утверждениям френологов, был не лишен сообразительности. С озабоченным видом Риу вошел в комнату.
– Этот герцог держал свой экипаж у главных ворот, – заявил он, – хотя сам проник в Ботанический сад через калитку со стороны улицы Кювье. Все это очень странно…
– Его экипаж следовал за толпой через Аустерлицкий мост, – добавил Пикар, – а теперь ожидает возле дверей.
Комиссар с игривым смешком взглянул на часы.
– У каждого есть свои маленькие слабости, – заметил он, приглаживая свои и без того прилизанные волосы. – Воркотня таких вот голубков больше похожа на урчание тигра. Этот тоже не изобрел ничего нового. Я, как и положено, отослал его в префектуру, однако вовсе не рассержусь, если пропавший розанчик найдем мы. И не забудьте! Того, кто первым обнаружит девчушку, ожидает солидная награда.
– Этот герцог сразу показался мне щедрым типом, – заметил Пикар. – Поэтому я и остался.
Риу резко взмахнул тощей рукой с растопыренными пальцами.
– Заметано! – воскликнул он, как делают играющие дети. – Я придумал одну штучку.
– И я тоже! – вскричал Пикар. – Давай напишем!
Они схватили свои весьма потрепанные блокноты и карандаши и набросали по нескольку строчек. Сначала комиссар прочел «штучку» бригадира. «Неплохо!» – удовлетворенно хмыкнул чиновник. Взглянув на листок сержанта, он расхохотался.
– То же самое! – объявил комиссар. – Ex aequo. Похоже, вы оба правы. Итак, вам предоставляется полная свобода действий – и сто франков на первые расходы. Пятьсот франков победителю. С Богом!
Риу и Пикар бросились на улицу.
В их блокнотах комиссар прочел одну и ту же фразу, написанную четкими, но разными почерками и с разными орфографическими ошибками:
«Сегодня же переворошить всю ярмарку». Риу и Пикар в полном согласии сели в фиакр на площади Мазас: надо было торопиться.
– Послушай, старина, – сказал Риу, – вознаграждение, конечно, не повредит, но я даже сам готов приплатить, лишь бы отыскать малышку.
– И все из-за молодой дамы, – вздохнул Пикар. – Это лишь доказывает, что и ты не лишен чувствительности.
– Мы бросимся на них как тигры, согласен? – решительно проговорил Риу.
– И будем бить прямо в цель! Идет? – распалился Пикар.
– Идет… Живей, кучер, погоняй! – крикнул Риу. Саладен и не подозревал, что его преступление будет так быстро обнаружено.
Он не знал, что враг уже поджидает его в его собственном доме.
Юнец заметал следы, как заправская лиса; мы не в состоянии описать читателю проделанный Саладеном путь, поэтому ограничимся лишь тем, что в очередной раз напомним: наш герой был очень молод. А в четырнадцать лет нельзя требовать от человека совершенства. Спустя несколько лет Саладен петлял бы еще более хитроумно.
У детей нередко возникают странные капризы; Королева-Малютка имела все недостатки, присущие ребятишкам ее возраста. Из-за своей общительности и стремления со всеми быть «любезной» она иногда становилась слишком навязчивой; к тому же девочка всегда была готова расточать свои пленительные улыбки, чтобы в ответ получать улыбки восхищенные. Она наслаждалась своим успехом, у нее была неудержимая потребность все время находиться на виду, и Лили – увы! – сама немало способствовала тому, что в ребенке проснулась страсть нравиться окружающим.
Восхищенный шепот, неизменно раздававшийся при появлении девочки-куколки, служил наградой бедняжке Глорьетте.
Когда в Ботаническом саду взгляд Королевы-Малютки впервые упал на мадам Саладен, малышка ощутила жуткое отвращение и инстинктивный страх. Особенный ужас внушала Жюстине синяя вуаль, такая же, как на чепцах монахинь.
Если бы не случай, позволивший мадам Саладен блеснуть талантом на поприще вращения скакалки, вряд ли первое впечатление улетучилось бы столь быстро; но благодаря старушке, зачем-то нацепившей страшную синюю вуаль, Королева-Малютка снискала бурные аплодисменты зрителей; к тому же вскоре эта старушка угостила Жюстину яблочным сахаром. Королева-Малютка была почти такой же сластеной, как и кокеткой, не говоря уж о любви к восторгам публики. Знакомство состоялось.
Когда началась суматоха, уже описанная нами достаточно подробно, мадам Саладен ухитрилась устроить так, что толпа отделила Королеву-Малютку от остальных овечек из стада мадам Нобле. Саладен дал девочке пряничного человечка, и тот на две долгие минуты полностью приковал к себе внимание Жюстины.
Этого времени было более чем достаточно. Мадам Саладен, уже сумевшая увлечь свою добычу на край рощи, внезапно схватила Королеву-Малышку в охапку и зашептала приглушенным голосом:
– Осторожно! Осторожно! Львы выскочили из клетки! Посмотри, как спасаются бегством пансионеры!
Действительно, в эту минуту толпа зашумела, и пансионеры торопливо двинулись прочь из парка. Испуганная Королева-Малютка оглянулась по сторонам и заметила львов. Дети видят все, чего боятся, и все, что мечтают увидеть. Жюстина уткнулась лицом в грудь мадам Саладен; та стрелой понеслась вперед, приговаривая на бегу:
– Не бойся! Я убью их, если они попробуют тебя обидеть!
Королева-Малютка изо всех сил прижималась к своей защитнице; наконец та остановилась в аллее Белых Акаций: настала пора сменить тактику.
– Разве ты меня не помнишь? – неожиданно спросила почтенная дама у девочки.
Жюстина подняла свою хорошенькую головку и с удивлением посмотрела на похитительницу.
Самозваная старуха по-прежнему шла вперед, однако уже не так быстро… Саладену не хотелось привлекать к себе внимания окружающих. Пансионеры скрылись из виду.
– А где же львы? – спросил ребенок.
– Их поймали и снова посадили в клетку, – объяснила старушка.
– Тогда вернемся к матушке Нобле, – потребовала девочка.
– Ты же видишь, мы к ней и идем! – ответила мадам Саладен, завернув за угол широкой центральной аллеи.
– Да нет же! – возразила Жюстина, пытаясь определить нужное направление. – Матушка Нобле там, сзади, под деревьями.
– Какая она у меня чудачка! – воскликнула старуха, осыпая девочку поцелуями. – Она считает, что знает все лучше меня!.. Ты что, совсем меня забыла, крошка?
И Саладен быстро сунул в рот малышке печенье.
– Ах, что за дивный маленький ангелочек! – в один голос воскликнули то ли три, то ли четыре дамочки, остановившиеся на возвышении перед рвом с медведем. – Вы только полюбуйтесь на эту куколку!
Королева-Малютка тут же забыла обо всех своих неприятностях и, одарив дам любезной улыбкой, послала им воздушный поцелуй. Саладен опустил девочку на землю и шепнул ей на ухо:
– Покажи им, как красиво ты умеешь двигаться!
Быстро войдя в привычную роль маленького чуда, ребенок плавно заскользил вперед, выпрямив спинку, покачивая юбочкой с пышным турнюром и изящно ставя ножку носком наружу.
– В награду, – продолжал Саладен, приближаясь к воротам сада, – я сейчас покажу тебе больших баранов и водяных курочек, умеющих нырять… Удивительно, как быстро дети все забывают! Ну хотя бы своего папочку ты помнишь?
Жюстина от неожиданности замерла на месте; широко раскрытыми глазами она уставилась на Саладена.
– Ах, ты, моя милая, – заворковала мнимая старушка. – Когда-то ты звала меня нянюшкой…
– Это когда же? – перебил ее ребенок: в Королеве-Малютке пробудилось любопытство.
– Иди ко мне!.. Тогда ты была богата и спала в колыбельке, вся в кружевах, – разливался соловьем Саладен.
– Мама мне об этом рассказывала! – прошептал ребенок.
– Ты же всегда молишься за своего папочку, разве не так? – спросила достойнейшая дама.
– Конечно!.. Ой, как быстро ты идешь! – недовольно воскликнула Жюстина.
– Вон там водяные курочки, – объявила мадам Саладен, поскольку уже привела девочку в парк, где содержались водоплавающие птицы. – Посмотри, какая уродина! Вон та, с острым клювом! Она стоит на одной ноге! Гляди!.. Разве ты не хочешь встретиться со своим папочкой?
Жюстина подпрыгнула от радости.
– А разве я увижу его сегодня?
Саладен снова взял малышку на руки: он чувствовал себя, как на иголках. Время бежало. С минуты на минуту могла начаться погоня.
– Послушай, – сказал юнец, понизив голос, – есть очень злые люди, которые мешают твоему папочке жить вместе с твоей мамочкой. Ты еще слишком мала, чтобы понять все это.
Жюстина кивнула: она вся обратилась в слух.
– Так вот, – продолжал Саладен, ускоряя шаг, – мамочка мне сказала: «Нянюшка, надо, наконец, сходить с Жюстиной к ее отцу. Увидев, какая у него миленькая, хорошенькая, розовощекая, белокурая и голубоглазая дочка…»
– В красивых ботиночках, – добавила Королева-Малютка.
– «В красивых ботиночках, в шапочке с пером… он непременно захочет каждый день играть со своей малышкой!»
– Но, – попыталась вставить девочка, – матушка Нобле…
– Подожди же… – отмахнулась старушка. – Так вот, мамочка сделала вид, что сегодня ее не будет дома…
– Почему? – изумилась Жюстина.
– Из-за злых людей, – пояснила мадам Саладен. – И если мы их встретим, будь осторожна! Тебе придется смеяться и крепко обнимать меня… Возле «Золотого Дома», где живет твой папочка и где полным-полно богатых и благородных господ, злые люди попадаются чуть ли не на каждом шагу.
Жюстине было жутковато, однако мысль о том, что она увидит папочку и его дом из чистого золота, заставила малышку забыть о страхе.
– А какие они из себя, эти злые люди? – спросила она.
– Они черные… и других цветов, – заявила старуха. – Когда надо, ты поймешь. Мамочка уже была там раньше…
– У папы! – воскликнула Жюстина, хлопая в ладоши от радости.
– Совершенно верно! – кивнула мадам Саладен. – У твоего дорогого папочки. Он ждет нас.
Они уже прошли весь Зоологический сад и выскользнули на улицу через маленькую калитку, ведшую на улицу Кювье. Жюстина больше ничего не замечала, она целиком погрузилась R волшебную сказку, героиней которой была она сама. Мадам Саладен, несказанно обрадовавшись при виде калитки, достала из кармана последнее печенье и сунула его в рот Королеве-Малютке.
Но именно возле выхода чаще всего и случаются все напасти. В тот момент, когда мадам Саладен проходила мимо сторожа, она нос к носу столкнулась со знакомой личностью; это был мужчина с лицом цвета бронзы, тот самый, который вчера вечером последовал за Лили в балаган мадам Канады.
Саладен не ожидал этой встречи. В первую секунду он так испугался, что по телу его забегали мурашки.
– Ты дрожишь? – испуганно спросила Жюстина.
– Это злой человек, – пролепетал Саладен. —.Значит, мне надо смеяться и обнимать тебя? – сообразила малышка.
И Королева-Малютка, кинувшись на шею «нянюшке», принялась целовать старушку, приговаривая:
– И правда, он совсем черный!
Герцог с первого взгляда узнал Королеву-Малютку. Нам известно, что в душе у португальца зародились подозрения, и он обратился за разъяснениями к мадам Саладен; помним мы также и ответ сей достойной особы.
Осталось лишь узнать, о чем же господин герцог отказался поведать комиссару полиции.
X
ОДИССЕЯ МАДАМ САЛАДЕН
В Саладене, этой примечательной уже в столь юные годы личности, было очень много от женщины, точнее, от старухи. Впрочем, наш век удивительно богат на согбенных подростков. Мы узнаем это из писем, книг, произведений искусства, словом, встречаем сих морщинистых юношей повсюду, даже на картинах – в образах амуров. Херувиму всегда пятнадцать лет, но он уже давно не проказничает: у него болят зубы, он боится сквозняков, носит под костюмом фланелевое белье и смеется над утраченными иллюзиями.
Любая старуха, досконально изучившая повадки детей, не смогла бы действовать лучше Саладена; е го ловкость тем более заслуживает одобрения знатоков, что мы отлично понимаем: он, конечно же, не мог уделить слушком много времени изучению ребячьих характеров, ибо с самого младенчества только тем и занимался, что совершенствовал свой талант шпагоглотателя.
Саладен прекрасно заглатывал железо – как в прямом, гак и в переносном смысле; мы еще увидим этого одаренного юношу на сцене театра, столь же знаменитого в определенных кругах, как и театр мадам Канады.
Замешательство Саладена, вызванное встречей с господином герцогом де Шав, продолжалось не более двух-трех секунд. Смуглолицый герцог не знал имени юнца; он и видел-то Саладена всего лишь раз, да и то в таких обстоятельствах, о которых светский человек, преследовавший женщину из простонародья, нередко и вспоминать не хочет.
Внезапно Саладену пришла в голову мысль воспользоваться сложившейся ситуацией.
Призвав на помощь все свое врожденное нахальство, он решительно сменил тактику и вместо того, чтобы защищаться, ринулся в наступление.
– Если вы поспешите, ваша светлость, – бросил он, – вы, быть может, еще застанете ее там… Не бойтесь: сторож нас не услышит, к тому же этот бравый вояка, кажется, ничего и не заметил.
Герцог покраснел. Чтобы отразить подобную атаку, даже являясь великим грандом Португалии и имея дело всего лишь с мерзкой и нищей старухой, необходимо подобрать точное и меткое слово, которое поставит мерзавку на место.
Герцог с трудом говорил по-французски.
Он промолчал и сделал вид, что уходит. Саладен бесцеремонно остановил бородача: юнец хотел использовать все преимущества своей победы.
– Сейчас ты увидишь, как я умею избавляться от злых людей, – заявил он Королеве-Малютке. – Если я захочу, он даст нам денег. Смотри!
И преградив противнику путь, Саладен нагло заявил:
– Женщина в моем возрасте все видит, все запоминает, у меня глаз – алмаз. Я с самого начала заметила, как вы ходите вокруг нас кругами, и сказала себе: вот красивый брюнет, но он зря теряет время, ведь если я не вмешаюсь – совсем чуть-чуть, ведь добродетель нашей красавицы подобна чистому золоту…
– Вы только посмотрите на него! – внезапно оборвал юнец свой монолог, поскольку герцог отстранил его с дороги, намереваясь следовать дальше. – Он еще и презирает нас! Эй, послушайте, где же ваша щедрость? Дайте несколько монеток крошке, и кое-кто замолвит за вас словечко, шепнет кое-кому на ушко пару фраз о том, какой вы хороший…
И Саладен нахально протянул руку.
Герцог де Шав поколебался, но потом положил на раскрытую ладонь старухи золотую монету, предварительно поцеловав с почтительной нежностью кончики пальцев ребенка.
Затем герцог сказал:
– Я запрещаю вам говорить обо мне с матерью этой девочки.
Мимо проезжал фиакр. Саладен испытывал жгучее желание подбросить в воздух Королеву-Малютку, как он обычно поступал в часы триумфа со своим картузом, и тут же на лету поймать ее; однако юнец удовлетворился тем, что радостно зашептал:
– Спасены! Господи Боже ты мой, спасены! Спасибо, Провидение! Пешком бы мы далеко не ушли, нас схватили бы уже через полчаса… Ты видела, моя козочка, как я расправляюсь со злодеями? Теперь мы помчимся к твоему папочке в карете!
Саладен остановил фиакр и на глазах у сторожа сел в него; страж ворот с любопытством следил за комичной старухой с прелестной девочкой на руках; когда же фиакр, увозивший странную парочку, окончательно скрылся из вида, этот человек еще долго ходил взад-вперед, бурча себе под нос:
– Ну и хитрюга же эта дамочка, а тот смуглорожий на солнце перегрелся, не иначе… А может, он и есть папаша этой хорошенькой овечки, и дело тут в каком-нибудь адюльтере, а то и хуже… чего только в Париже не бывает!
Фиакр катил в сторону площади Сен-Виктор; Саладен приказал кучеру:
– Площадь Пантеона.
Юнец уже успел выработать четкий план. Саладен хотел сбить со следа любую погоню.
Жюстина обожала ездить в фиакре; аккуратно усевшись на переднее сиденье, она расправила свою пышную юбочку, как это делают взрослые дамы, и спросила:
– А далеко ли живет мой папочка?
– Нет, – ответил Саладен, думая совершенно о другом.
«Этот чернобородый мулат наверняка готов будет заплатить сотни, а то и тысячи франков, чтобы заполучить девчонку и вручить ее матери вместо букетика цветов, – соображал юнец. – Когда я вновь обрету дарованный мне природой облик симпатичного мальчугана, я вполне могу явиться в роли спасителя… Но вдруг этот тип меня узнает? Рука у него, судя по всему, тяжелая… Нет, пожалуй, я предпочту сто франков мадам Канады. Это, конечно, скромнее, зато и безопаснее».
– Мне скучно! – воскликнула Королева-Малютка. – Мы слишком долго едем.
Саладен посадил ее к себе на колени.
– Сейчас мы поменяем экипаж и поедем еще быстрее, – ответил парень, и, высунувшись из окошка, приказал: – Остановитесь на улице л'Эстрапад.
– В доме из чистого золота, – начал рассказывать он, и Королева-Малютка вновь запрыгала от восторга, – у тебя будет экипаж, украшенный рубинами и запряженный четырьмя козочками с розовыми и голубыми рожками.
– Но ты сама выглядишь, как нищенка, – доверительно прошептала Королева-Малютка.
– Это для того, чтобы обманывать злодеев, – ответил юный волк.
Фиакр остановился. Саладен посмотрел сначала в одно окошко, потом – в другое, расплатился с кучером деньгами герцога и только тогда помог Жюстине выбраться из экипажа.
Взяв ее за руку, Саладен вошел в кондитерскую, чтобы возобновить запас сладостей; ради успеха предприятия он готов был на любые затраты.
Однако поразмыслив, юноша несколько умерил свой пыл и принялся рассуждать:
«До победы пока еще далеко. Если бы у меня в городе была комната, мы бы отправились туда, я снял бы свои обноски и переодел девчонку. Не могу же я допустить, чтобы папаша Эшалот и мадам Канада заподозрили меня в похищении ребенка; и уж тем более мне не хочется, чтобы они узнали в ней вчерашнюю малышку. Тогда они того и гляди разжалобятся! Однако места для переодевания у меня нет, придется тащиться к Лангедоку, в „Сороку-воровку“. Тем более, что я не в курсе, куда двинулся теперь Французский Гидравлический театр… Пройдено лишь полпути. За работу!»
– Скажи мне, – выходя из кондитерской, резко спросил он ребенка, – как тебя зовут, любовь моя?
– Ты же знаешь: Жюстина, – удивилась девочка.
– Жюстина – а дальше? – осведомился Саладен. Королева-Малютка застыла с раскрытым ртом.
– Но ты же сама знаешь, – повторила она.
– Разумеется, разумеется, знаю, – торопливо закивала старушка. – Я просто хотела услышать это от тебя, сокровище мое. А где ты живешь?
– Ты же знаешь, что у нас! – воскликнула малышка.
Саладен еще раз возблагодарил демона, покровительствующего волкам, пославшего ему, Саладену, глупую Красную Шапочку.
– А где это «у нас», дорогуша? – ласково поинтересовался он.
– Над канатной плясуньей, конечно! – нетерпеливо топнула ножкой девочка.
«Маленькие дети поразительно похожи на собак, – подумал счастливый Саладен. – Когда на пса забывают надеть ошейник, к которому прикреплена пластинка с адресом хозяев, – все, пиши пропало!»
Однако юнец продолжал настойчиво расспрашивать малышку:
– Готов поспорить, что ты знаешь, как зовут твою мать! – ласково произнес он.
– Мамочка, – ответила Жюстина и добавила: – Ее называют еще Глорьеттой… Ты не знаешь, почему?
– В путь, к «Золотому Дому»! – воскликнул Саладен. – Даже в раю не найдется столь чистого ангелочка, как ты! Иди сюда, я причешу тебя получше.
Он толкнул калитку, ведущую в темную аллею, и мгновенно снял с Королевы-Малютки шапочку, заменив ее клетчатым платком. Девочка хотела было рассердиться, но хитрец тут же принялся восхищенно оглядывать ее и даже захлопал в ладоши от удовольствия:
– Ах! Какая же ты красавица! Если бы ты только могла посмотреться в зеркало! Твой папа просто проглотит тебя, как конфетку!
И Саладен подхватил удивленную и испуганную девочку на руки. План его заключался в том, чтобы второй кучер не смог описать внешность малышки, даже если полиция и выйдет на след старухи с ребенком. Поэтому сейчас он целиком укутал Жюстину концами своей старой шали.
Он продолжал весело улыбаться, суля ребенку золотые горы и всяческие чудеса, расточал перлы своего красноречия, расписывая прелести «Золотого Дома».
Оцепеневшая Королева-Малютка больше не смеялась, но и не плакала.
Так они подошли к стоянке фиакров, где Саладен выбрал экипаж, запряженный парой выносливых коней.
– Плачу за каждую минуту, проведенную в пути, – заявил юнец, усаживая девочку в коляску. – Улица Сен-Поль, в Марэ. Поезжайте помедленнее, в экипаже больной ребенок.
Королева-Малютка, уже устроившаяся на подушках, услышала слова своей спутницы и воскликнула:
– Да нет же, я вовсе не больна! – Саладен забрался в фиакр.
– Замолчи, глупышка! – прошептал он, подмигивая. – Ты же видишь, что я просто хочу над ним подшутить!
– А я не хочу подшучивать над ним! – закричала Жюстина, внезапно приходя в ярость, как это свойственно избалованным детям.
– Я совсем не больна, а ты просто врушка! – визжала она.
Саладен принялся напевать песенку, а про себя думал:
«Рано или поздно, все равно придется ее усыпить, чтобы нанести визит Лангедоку. Давай, сокровище, ори, все равно ты попалась. Скоро ты у меня попляшешь!»
Когда фиакр тронулся, парень прекратил петь; Королева-Малютка, надувшись, исподлобья поглядывала на него. Внезапно он резким движением сорвал с себя вуаль, а следом за ней – и чепец, и пристально уставился на ребенка своими круглыми глазами; так он делал всегда, когда хотел напугать собеседника.
Королева-Малютка открыла рот, чтобы закричать, но не смогла выдавить из себя ни звука. От изумления и страха крик застрял у нее в горле.
Саладен вновь принялся напевать. Не прекращая своих вокальных упражнений, он плотно закрыл дверцы и одну за другой опустил все шторки, так что в фиакре воцарилась кромешная тьма.
– Теперь ты меня узнала? – нарочито грубым голосом спросил Саладен. – Я великий волшебник. Я глотаю сабли, ножи, кинжалы, бритвенные лезвия и змей. Ты сказала, что я урод, и за это я теперь везу тебя к людоеду.
Слова юного негодяя сопровождались несколькими выразительными гримасами, вполне соответствовавшими смыслу его речей.
Дрожа всем телом, Королева-Малютка закрыла лицо руками.
– И людоед сожрет тебя! – страшным голосом заключил Саладен.
Ручки Королевы-Малютки соскользнули со щек и упали на колени. Она опустила голову и беззвучно зарыдала.
Это был настоящий, жестокий урок жизни.
В ходе нескольких судебных процессов, потрясших и ужаснувших все общество, был выявлен один мерзкий секрет: оказывается, проще и быстрее усыпить ребенка, заставив его не улыбаться, а плакать. Бесчеловечные создания, у которых нет времени укачивать своих крошек, принуждают малышей рыдать.
В слезах младенцев содержится мощное снотворное, действие которого погружает малышей в крепкий сон. Те изверги, что время от времени предстают перед нашими судами, держа ответ за гибель своих сыновей и дочерей, отлично это знают; похитительницы детей тоже прекрасно осведомлены об этом.
Заставить ребенка спать, когда он этого не хочет, – такая же тонкая наука, как и укрощение диких лошадей с помощью голода и страха.
Но говорят – и эти сведения более всего отягощают наши сердца – что беспросветная нищета знает свои особые средства усыпления. Чтобы заработать на хлеб и тем самым прокормить ребенка, надо трудиться без отдыха, ни на миг не отвлекаясь от своего дела. Времени укачивать младенца нет. Плач ребенка – это его способ зарабатывать на жизнь.
Саладен знал все. Несколько минутой смотрел на плачущую Королеву-Малютку, содрогавшуюся от нервных всхлипываний. Девочка больше не пыталась ни кричать, ни открывать глаза.
В душе Саладена не было места жалости. Сердце этого подростка было твердо и холодно, как камень. Нет сомнений, этот мальчик должен был далеко пойти.
Наблюдая таинственное действие слез, мало-помалу погружавших девочку в сон, он сидел и размышлял.
«Бьюсь об заклад, еще ни на одной ярмарке не было такой хорошенькой зверюшки, – думал Саладен. – До чего же ладно скроена! Что за плечики! А ножки! Вот будет забавно, если она через несколько лет станет мадам Саладен! А что? Почему бы и нет? Может быть, ее будут называть даже мадам маркизой де Саладен, ибо я твердо намерен занять достойное место в жизни. И я пробьюсь наверх, действуя с настойчивостью и упорством ломовика!»
Юноша пожал плечами и расхохотался.
– Много воды утечет за это время, – проговорил он, – однако моя идея не столь уж глупа. Можно ведь глотать настоящие сабли, а не старое ржавое железо, и показывать эти фокусы в великосветских гостиных, нарядившись в шелковый жилет и повязав на шею батистовый галстук, и получать за свою работу тысячефранковые билеты, а не жалкие монетки в два су. Папаша Симилор, пока совсем не ополоумел, умел держать нос по ветру и посещал салоны банкиров и полковников. Когда-нибудь я непременно вытяну из него, что же кроется за волнующими словами: «Будет ли завтра день?» Любопытно, жива ли еще эта компания Черных Мантий. Если жива, мы до них доберемся, а если нет, то ее можно и воскресить.
Жалобный стон сорвался с губ Королевы-Малютки.
– Заткнись! – грубо сказал Саладен.
– Ой, мамочка! – всхлипнул ребенок. – Иди сюда, ко мне, прошу тебя!
– Заткнись! – повторил Саладен.
Жюстина вздрогнула и затихла.
Саладен приподнял одну из шторок, чтобы в фиакре стало немного светлее. Негодяй хотел получше рассмотреть свою добычу.
– Вот это да! – произнес он. – Овчинка стоит выделки! Девчонка не успеет и глазом моргнуть, как станет первой ученицей мадемуазель Фрелюш, единственной наследницы мадам Саки.
«Судите сами, – вернулся он к прерванным размышлениям, – все зависит от положения, которое ты занимаешь в обществе. Есть люди, которые крадут золото мешками, но не подвергаются и четверти тех опасностей, что грозят мне, пожелавшему заполучить несчастные сто франков. Однако сперва требуется набить руку, поэтому приходится начинать с малого».
Фиакр остановился перед домом № 17 по улице Сен-Поль.
– Кучер, – сказал Саладен, – мой маленький больной уснул у меня на коленях, я не хотел бы напрасно будить его; спросите, пожалуйста, живет ли здесь мадам Герине.
Кучер слез с облучка, направился к дому и через минуту вернулся. Когда он заглянул в фиакр, Саладен уже успел нацепить свой чепец и взять Жюстину на руки.
Разумеется, в доме никто не знал никакой мадам Герине. Саладен сделал вид, что очень огорчен, и, глубоко вздохнув, произнес:
– Ах ты, Господи! Бывают же подлые люди! Мне дали неправильный адрес. Что ж, делать нечего… Отвезите нас на угол бульвара Монтрей и Триумфальной улицы… Взгляните, какой он бледненький, бедняжка!
– Какая хорошенькая девочка, – заметил кучер.
– Это мальчик, но такой хиленький, что все принимают его за девочку, – объяснил Саладен.
Он поцеловал ребенка, плотно закутанного в старую шаль, и кучер вновь занял свое место.
Пока фиакр ехал от улицы Сен-Поль до бульвара Монтрей, выходящего к заставе у Тронной площади, Саладен безжалостно разделался с нарядом Королевы-Малютки. Негодяй оставил ей лишь нижнюю юбку без турнюра. В процессе этой операции он обнаружил на груди, возле правого плеча девочки родимое пятно.
– Смотри-ка! – воскликнул Саладен, с любопытством разглядывая эту природную отметину. – Настоящая вишенка! Да какая прелестная! Наверняка мамочка все время целовала ее. Да, этот знак мог бы создать мне кучу проблем, если бы находится на лице малышки. К счастью, он не виден, если только наша красавица не станет носить вызывающе открытых платьев!
Таким образом, дружески болтая с самим собой, славный юноша отвлекся от вишенки, которая могла служить лишь объектом любопытства, поскольку ее никак нельзя было продать, и обратил свой взор на золотой крестик, висевший у малютки на шее; цепочка крестика была сделана из того же благородного металла.
– Я не стал бы надевать эту вещицу на девочку за просто так, – задумчиво пробормотал Саладен.
Затем, словно вспомнив о чем-то, воскликнул:
– Ну-ка, посмотрим! Только что я говорил, что лучше бы дети гуляли в ошейниках, словно щенки спаниелей. Любящей мамочке пришла в голову та же самая мысль!
Саладен повернул крестик: на его обратной стороне было отчетливо выгравировано:
«Жюстина Жюстен, улица Лакюе, номер 5. Мадам Лили».
– Ага, – проворчал юнец, извлекая из глубин бездонного кармана жуткого вида нож с основательно сточенным лезвием, – все это нам давно известно. Я досыта налюбовался на горести и беды, причиной которых были такие же вот крестики; даже в пятом акте драмы не всегда удавалось расхлебать эти неприятности… Сначала я сцарапаю надпись на кресте, а потом, быть может, срежу и ее вишенку.
Несколькими уверенными движениями Саладен уничтожил кончиком страшного ножа выгравированные на металле слова. Довольный своей предусмотрительностью, юнец засунул драгоценность поглубже в карман, и произнес:
– В такой работе, как моя, мелочей быть не может! Теперь – приступим к главному! Если мне удастся получить у Лангедока свои вещи, дело в шляпе!
Кучер остановил коней. Поправив на голове чепец, Саладен выпрыгнул из фиакра и подошел к облучку.
– Ребенок уснул, и я не хочу его будить, – заявил юный негодяй, – а мне надо уладить кое-какие дела на ярмарке; на это мне потребуется не менее четверти часа. У вас честное лицо, к тому же я запомнила ваш номер. Посторожите мое сокровище, и вы получите хорошие чаевые. Если малыш проснется, постарайтесь не давать ему говорить: слова надрывают его крохотную больную грудь. У него уже начался бред. Не правда ли, так жалко смотреть, когда болеет такой ангелочек? Он хочет видеть свою мамочку, а та, бедняжка, давно уже умерла… Ах, Господи ты Боже мой!
Тут Саладен вытер вуалью глаза и продолжал:
– А я – всего лишь бабушка, и, видит Бог, если я решилась продать кое-какие вещи на ярмарке, то только для того, чтобы у малютки был хлеб и все необходимое. Ах он, мой золотой! Ах он, мой бесценный!
И Саладен рысцой припустился вниз по Триумфальной улице, а потом свернул за угол возле Тронной площади.
День клонился к вечеру. Было не меньше пяти часов пополудни.
Теперь ярмарка выглядела совсем не так, как утром. Между балаганами образовались огромные пустые пространства; хозяева шатров, все еще красовавшихся на своих местах, тоже явно готовились к скорому отъезду.
Ничего другого Саладен и не ожидал; впрочем, отступать ему было некуда. Гибкий, словно дикий обитатель джунглей, он осторожно продвигался вперед.
План, разработанный Риу и Пикаром, был вполне доступен воображению юнца. На ярмарке отлично известны все полицейские уловки. Даже не вполне сознавая, чего же он боится, Саладен тем не менее почувствовал, как у него заколотилось сердце, и истолковал это следующим образом:
– Похоже, враг уже где-то рядом…
Окинув взглядом площадь, Саладен прежде всего убедился, что исчез балаган мадам Канады. Напротив «Сорока-воровка», пристанище Лангедока, непоколебимо высилось среди мусорных куч, которые навалили тут уехавшие соседи.
Все шло по плану. Однако в оставшихся на площади балаганах и шатрах не было ни души, ряды скамей пустовали. А вот в самом центре площади группками собирались люди и что-то оживленно обсуждали. Это был плохой знак.
Видимо, случилось нечто из ряда вон выходящее, раз, забыв о близком отъезде, народ побросал все свои дела и, взволнованно гудя, толпился на площади.
Действительно, было от чего прийти в смятение. Саладен почувствовал, как у него затряслись коленки. В голове юного шпагоглотателя промелькнула мысль о том, что неплохо бы «взять ноги в руки» и, ограничившись прибылью, которую принесет продажа золотой цепочки и крестика, поскорее смыться.
Но если на ярмарку и впрямь нагрянула полиция, занявшаяся делом о похищении ребенка в Ботаническом саду, то Лангедок непременно выложит на допросе всю правду. Как только начнут описывать внешность похитительницы, Лангедок тут же узнает свою собственную работу: лицо, созданное им с подлинным искусством. А затем великий трагик услышит о старой шали, чепце и синей вуали.
Действительно, Саладен переоделся так, словно собирался играть роль комической старухи в веселом фарсе. Забыв об осторожности, он сам повесил себе на спину табличку с собственным именем! Увы! Увы! Молодость, молодость… Хотя ум Саладена был уже вполне зрелым, шпагоглотатель еще не изжил поспешности в принятии решений, присущей его юному возрасту. Вы помните великого Конде? Под Рокруа ему было на четыре года больше, чем Саладену.
Однако преодоление трудностей, проистекших из собственной неосмотрительности, воспитывает в человеке мужество и закаляет душу.
В этот день Саладен повзрослел на пять лет.
Он поступил так, как повел бы себя в этой ситуации принц Конде или даже сам Генрих IV: подавив свой страх, шпагоглотатель решительным шагом направился к «Сороке-воровке» и вошел в театрик через черный ход, предназначенный для господ артистов.
Лангедок был в своей берлоге; с сосредоточенным видом он собирал пожитки.
– А, это ты, молокосос, – сказал он, украдкой разглядывая свое произведение. – Грим выдержал, каково, а? Я только что думал о тебе. В Ботаническом саду утащили какого-то ребенка.
– О! – промолвил Саладен. – Одного из ваших?
– Нет, нет, ни нашего, ни других артистов. Ребенка из города, – пояснил Лангедок.
– О! – вскинул брови юный шпагоглотатель.
Он изо всех сил старался придать своему голосу побольше твердости; разговаривая с Лангедоком, Саладен одновременно стаскивал с себя старушечий костюм.
– Это случается, – продолжал юнец. – К несчастью для родителей. В котором часу уехала Канада? – осведомился он.
– Около трех, – ответил великий трагик.
– Они сказали, куда направляются? – поинтересовался Саладен.
– В Мелен, на праздник, – проговорил Лангедок.
– Дорога на Лион, – сделал вывод Саладен, – отлично, спасибо.
Он налил воды в таз с отбитыми краями и опустил туда голову.
«А девица, видно, была что надо!» – подумал Лангедок; он подошел сзади к Саладену и тронул его за плечо.
Саладен вздрогнул, словно его пырнули ножом.
– В добрый час, – произнес Лангедок и беззлобно рассмеялся. – Так чем ты занимался весь день, молокосос?
– Предавался удовольствиям, – забормотал Складен, – с одной красоткой…
– Похоже… – усмехнулся артист. – Переодевайся быстрее!
– Почему? – спросил Саладен, мрачнея все больше.
– Потому что к нам нагрянули полицейские агенты, – объяснил Лангедок. – Теперь они переворачивают вверх дном все балаганы.
– Они уже приходили сюда? – заволновался шпагоглотатель.
– Сейчас придут!.. Послушай! – прошептал Лангедок. Саладен затаил дыхание. Голоса звучали уже в самом балагане.
Лангедок пристально взглянул на Саладена и произнес:
– Вот они! Ну, держись, парень!
XI
ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЕВЫ-МАЛЮТКИ
Саладен был очень бледен, с его волос и лица ручьями стекала вода, однако держался он уверенно, и взгляд его круглых глаз оставался на удивление наглым. – Ты далеко пойдешь, если по дороге не остановят, – проворчал Лангедок. – Я сам любил такие штучки. Ты забавный малый.
Голоса по-прежнему звучали совсем рядом, внутри балагана. Саладен вытер лицо и натянул панталоны.
– Ты хотел напугать меня? – проговорил он, пытаясь рассмеяться. – Откуда ты знаешь, что это полицейские агенты, раз они еще не заглядывали сюда?
– Потому что, – со страдальческим видом ответил Лангедок, помогая парню натянуть жилет, – я заметил их, когда они входили к господину Кошри. Таких птиц узнаешь по полету, уж больно у этих типов рожи поганые. Ты что это, испугался мой милый?
Надевая куртку, Саладен никак не мог попасть в рукава.
– Вот что я тебе скажу, – взволнованно принялся объяснять он. – Муж моей любезной – настоящий бешеный бык, к тому же богат и занимает высокое положение; он – депутат, имеет орден и большие связи в правительстве. Возможно, это он придумал историю об украденном ребенке, чтобы отловить меня, заковать в кандалы и отправить на каторгу, где я буду гнить всю оставшуюся жизнь; чего только этим ревнивым мужьям не взбредет в голову!
– Неплохо! – произнес Лангедок.
Голоса и шаги приближались. На лбу у Саладена выступил холодный пот, зубы стучали; однако юнец продолжал улыбаться. Глядя в осколок зеркала, он провел расческой по волосам, потом сгреб в кучу костюм старухи и плюхнулся на него.
Грубая холстина, служившая дверью в берлогу Лангедока, приподнялась, и на пороге показалась почтенная физиономия хозяина «Сороки-воровки».
– Старина, – обратился он к Лангедоку, – вижу, что ты не один; но эти господа желают непременно посетить твои апартаменты, и я надеюсь, что ты не станешь возражать.
– Как можно! – воскликнул великий трагик, галантно раскланиваясь с гостями; на лице его было написано явное стремление угодить представителям власти.
Риу и Пикар и вправду походили на весьма поганую парочку пернатых. Директор «Сороки-воровки» посторонился, агенты шагнули вперед, и каждый из них окинул цепким взглядом берлогу знаменитого гримера.
Саладен, развалившись на стуле, выбивал пепел из трубки, которую он не успел разжечь.
– А что, – вежливо спросил Лангедок, – вы еще ничего не нашли?
– Нас вычислили, как только мы появились на площади, – прорычал Пикар; он пребывал в гнуснейшем настроении.
– Актеры – опытные физиономисты, – философски заметил Лангедок.
Саладен скромно прибавил:
– Какая-то дама с малышкой только что прошла в обезьянник, тот, что в конце площади.
– А как она выглядела, эта дама? – воскликнул Риу.
– Довольно пожилая, сгорбленная… Наверное, у нее болят глаза: иначе зачем бы она стала защищать их от света синей вуалью, приколотой к чепцу?
Пикар уже метнулся к выходу из балагана, Риу последовал за ним, даже не сказав «спасибо».
В несколько прыжков агенты достигли деревянного строения, где расположился театр ученых обезьян.
Хозяин «Сороки-воровки», не глядя на Саладена, строго заявил Лангедоку:
– Ты завел себе сомнительных знакомых, старина. – После чего он демонстративно повернулся к гримеру и шпагоглотателю спиной.
Через несколько секунд Саладен и Лангедок остались одни. Великий трагик исполненным достоинства жестом протянул свою большую грязную руку.
– Молокосос, – торжественно произнес он, – это обойдется тебе на двадцать франков дороже, чем мы договорились.
– Как! На целых двадцать франков! – возмутился Саладен.
– Четыре монеты по сто су – не такая уж огромная цена, – усмехнулся Лангедок. – Ведь это ты умыкнул девчонку…
– Клянусь честью!.. – начал было Саладен.
– Бойся давать ложные клятвы! – сурово прервал его гример. – Это глупо, когда делается заведомо напрасно. Если ты отказываешься признать, что должен мне отныне еще двадцать франков, я отправляюсь к обезьянам и преподношу тебя полиции, как молодого удава, каковым ты, в сущности, и являешься.
Саладен достал из кармана золотую цепочку и такой же крестик.
– Это стоит втрое больше того, что ты у меня просишь, – заявил юнец, – у меня нет мелочи. Я оставляю тебе эти вещи в залог.
Поверх своего собственного костюма Саладен вновь натянул женское платье. Лангедок смотрел, как мальчишка одевается, и никак не мог прийти к какому-нибудь определенному решению.
– Бери или беги за этими вонючками! – поторопил актера Саладен.
Лангедок взял золотые штучки и опустил их в карман. Саладен же выскочил на улицу, бросив на прощание вполне достойную театральных подмостков фразу:
– Вот и прекрасно! Теперь ты мой сообщник!
В три прыжка юнец достиг Триумфальной улицы. Тут он натянул на бегу чепец с вуалью и нырнул в фиакр, пока кучер поил своих лошадей.
– Малыш не просыпался? – спросил Саладен, приоткрыв дверцу.
– А, это вы, матушка, – ответил кучер. – Паренек ни разу не пошевелился, спит, как убитый.
Саладен облегченно вздохнул.
– В Шарантон, по бульвару Пюкпюс, через Бреш-о-Лу, – распорядился он, – это самый короткий путь. У вас сегодня удачный день: я уладила свои дела на ярмарке как нельзя лучше.
Кучер щелкнул кнутом, и лошади побежали уверенной рысью. Но лишь тогда, когда фиакр затрясся по колдобинам Бреш-о-Лу, Саладен перестал дрожать от волнения.
– А ну, вставай! – воскликнул он, не в силах сдержать своей радости. – Просыпайся, малявка! Продолжим наши сказочки о твоем папаше! У меня на хвосте ни одного шпика, а ведь я видел двух ищеек, смотрел в их совиные глаза – и эти типы меня проморгали! Конечно, мне пришлось отдать цепочку и крестик, но зато я успел соскоблить адрес. Разве я не прав, а? Пожалуй, это и к лучшему, а то, не дай Бог, меня бы сцапали, как только я попытался бы их загнать. Вставай, малявка, едем в «Золотой Дом»! Просыпайся! Папочка! Мамочка! Варенье! Спасены! Все! Все!
Он взял на руки Королеву-Малютку и от чистого сердца принялся ее ласкать. Успех превратил Саладена в доброго принца. Он хотел, чтобы все вокруг радовались вместе в ним. Но Королева-Малютка не открывала глаз: под потрепанной старой шалью Саладен ощущал ее холодное тельце.
– А, ерунда! – заключил юнец, ничуть не огорчившись. – Ведь не убил же я ее парой гримас, велев ей заткнуться! Всех детей пугают людоедами, и ни один сопляк от этого еще не умер. Если подумать, то даже хорошо, что она спит. Лишь бы она дрыхла до тех пор, пока я не расплачусь с кучером. Иначе как я буду выходить из фиакра? Вдруг она в это время разрыдается? Это может показаться подозрительным! Так что спи спокойно, малявка!
Саладен, чей жизненный опыт был поистине неисчерпаем, прекрасно знал нравы своего бродячего племени. Он был уверен, что тяжелая повозка мадам Канады, запряженная одной тощей клячей, не могла уехать далеко. Нужно было лишь выбрать между Мезон-Альфором, что возле парижской заставы, или Вильнев-Сен-Жоржем, селением, расположенным в нескольких лье от города.
Как только фиакр миновал Шарантон, Саладен высунулся из окошка и обозрел дорогу. За три часа фургон Французского Гидравлического театра не мог укатить дальше.
В самом деле, неподалеку от Шарантон-ле-Пон, в надвигавшемся тумане Саладен углядел свой отчий дом, перемещавшийся в облаке пыли. Вскоре юнец уже мог различить буквы на ленте, нарисованной на задней стенке фургона; так моряки пишут на корме название своего корабля:
«Ученые трюки, завлекательные опыты – варьете XIX века».
Хроническое недомогание несчастной коняги Сапажу, без сомнения, перешло в тяжелую и долгую агонию, ибо кларнет – немец по прозвищу Колонь и по совместительству китайский великан – вместе с тромбоном – горбуном Поке, прозванным Атлантом, – толкали правое колесо повозки; левое колесо было предоставлено заботам директора Эшалота и самой мадам Канады, в то время как Симилор, этот вечный джентльмен, сдвинув на ухо серую шляпу и засунув руки в карманы, гордо выступал рядом, торжественно выкидывая вперед ноги в стоптанных сапогах и периодически обращаясь к мадемуазель Фрелюш с предложениями пикантного свойства.
Картина была достойна кисти великого живописца. Если бы у юного Саладена было сердце, оно непременно преисполнилось бы умиления, как только блудный сын завидел свой кочующий семейный очаг.
Но Саладен ограничился лишь словами:
– Хватит транжирить деньги, мы уже дома.
Откинувшись на спинку диванчика, мальчишка внимательнейшим образом обозрел местность по обе стороны дороги; слева он высмотрел узкую тропинку, слишком узкую, чтобы по ней мог проехать экипаж.
– Стой! – крикнул Саладен.
– Что это с вами? – удивился кучер. – Поблизости нет ни одного дома.
Саладен спрыгнул на землю, держа на руках Королеву-Малютку.
– Два часа в Париже – пять франков, – произнес он, – час за городом – три франка, двадцать су чтобы вернуться, двадцать су на чай, чувствуете, как я щедра? Все вместе – десять франков, вот они… премного обязана тебе, любезнейший!
Кучер получил две монеты по сто су и увидел, как старуха затрусила прочь; она пересекла дорогу и побежала по узенькой тропинке.
Кучер снял свою кожаную шляпу и почесал в затылке.
«Ну и чудная же старушенция, – подумал он. – Мне так и кажется, что меня обвели вокруг пальца, хотя она и заплатила мне неплохо, все, что причитается… и странно, одета она бедно, а деньжата водятся. Впрочем, мне-то что за дело… Но дай-ка я все-таки огляжу местность; чувствую, что не миновать мне в Париже вызова в префектуру».
Постаравшись хорошенько запомнить окрестности и узенькую тропинку, по которой умчалась загадочная женщина, кучер развернул лошадей и покатил в Париж.
Саладен не стал убегать далеко. Шагов через сто, обогнув какую-то изгородь, он наткнулся на огромную кучу навоза, лежавшую на краю поля, засаженного свеклой. Похоже, это было то, что нужно. Опустив Королеву-Малютку на кучу навоза и бросив рядом сверток с ее хорошеньким платьицем, шапочкой с перьями, ботиночками и турнюром, юнец внимательно огляделся по сторонам.
Стремительно надвигалась ночь. Вокруг не было ни души.
Желая убедиться, что кучер уехал, Саладен направился к дороге. Вполне удовлетворенный результатами осмотра, он вернулся к навозной куче и выкопал в ней руками довольно большую дыру, куда и затолкал одежду Королевы-Малютки, а следом – и свое собственное платье вместе со знаменитым чепцом, украшенным синей вуалью.
«Конечно, кто-нибудь непременно обнаружит эти тряпки, но когда это будет? – думал Саладен. – Раньше осени никому не придет в голову раскидывать навоз по полю, а то, что останется от одежды через шесть месяцев, не сумеет опознать ни один человек».
«Впрочем, – добавил юнец, убеждая самого себя, – я же не могу их сжечь! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах».
Успокоив, таким образом, собственную душу, Саладен закопал яму, навалив сверху побольше навоза, который должен был полностью скрыть следы трудов юного шпагоглотателя. Теперь он вновь обрел свой привычный облик, опять превратившись в мальчишку четырнадцати лет, тощего, гибкого, с крепкими мускулами и довольно смазливой рожей, которую не портили даже старческие глаза, – уж я не знаю почему – отличающие подростков его типа.
Внезапно Саладен схватил Королеву-Малютку и принялся ее трясти; но девочка не подавала никаких признаков жизни.
– Однако! Похоже, я слишком сильно ее напугал, – философски заметил Саладен. – Пустяки, дома мы потрясем ее как следует. Вперед!
И он стремительно зашагал к дороге.
Спустя четверть часа он нагнал Французский Гидравлический театр, раскинувший свой шатер на рыночной площади Мезон-Альфора.
Отсутствие Саладена породило весьма противоречивые чувства в душах славных членов дружного семейства мадам Канады.
Горбун Поке открыто обвинял мальца в краже трех своих монет по двадцать су; великан Колонь подозревал, что именно этот пострел и стянул у него семьдесят пять сантимов, а мадемуазель Фрелюш горько сожалела о том, что доверила юному негодяю свою монету с дырочкой, которая стоила сорок су. Эта троица страстно желала, чтобы Саладен вернулся.
Эшалот был печален. Несмотря на эгоизм и скверное поведение Саладена, Эшалот испытывал к парню поистине отеческие чувства, гораздо более теплые, чем жили в душе настоящего родителя Саладена – Амедея Симилора, кутилы и щеголя. Впрочем, мы можем процитировать грустные слова самого Эшалота: «Малыш так хорошо глотал!» И правда, ни один европейский монарх не имел при своем дворе столь юного и ловкого шпагоглотателя.
– Вот уж действительно повезло, – бормотала мадам Канада. – Слава Богу, теперь этого прохвоста повесят подальше от нас!
Симилор не разделял радости достойной дамы. Несмотря на свое внешнее безразличие, он все-таки сумел сохранить кое-какие теплые воспоминания о собственном чаде. Прирожденный мародер, Саладен частенько крал в деревнях уток и кур. Иногда ему удавалось увести даже барана.
В таких, случаях Симилор немедленно вспоминал о своем отцовстве и требовал себе лучшие куски.
Когда на горизонте показался Саладен, Эшалот скрыл свою радость, чтобы не «оскорбить» чувств мадам Канады, сразу заоравшей во всю глотку:
– Черт побери, неужели этот слизняк так никогда от нас и не отлипнет?
Мадемуазель Фрелюш, Колонь и опередивший их главный кредитор Поке бегом бросились навстречу юному шпагоглотателю, однако вовсе не для того, чтобы сказать ему «добро пожаловать».
– Мои три франка! Мои пятнадцать су! Моя монетка с дырочкой! – вопила разъяренная троица.
Однако Саладен повел себя весьма надменно.
– Знать ничего не знаю, – заявил он. – И уберите ваши лапы. Если будете паиньками, каждый получит маленький подарочек по случаю удачной сделки.
– Что ты там притащил, негодяй? – раздался издалека голос мадам Канады. – Когда-нибудь ты безнадежно погубишь репутацию нашего театра!
Саладен по-прежнему шествовал с гордо поднятой головой. На вопли хозяйки балагана он важно ответил:
– Не надо разговаривать со мной таким тоном. Я – самый молодой и самый талантливый в этом заведении, без меня оно и гроша ломаного не стоит.
– Если ты будешь столь любезен, то уберешься к черту… – прохрипела побагровевшая мадам Канада.
Но Эшалот обнял ее за талию – талию, которую он при всем своем желании не мог обхватить, даже широко раскинув обе руки, – и сказал:
– Дорогая, стоит ли так волноваться! Он действительно очень способный шпагоглотатель.
– Когда мне захочется сделать вам приятное и уйги из вашего вшивого балагана, – продолжал тем временем Саладен, – мне надо будет только выбрать одно из многочисленных заведений, владельцы которых просто спят и видят заполучить меня в свои труппы; эти люди готовы оплачивать мой талант золотом! И уж тем более я не собираюсь терпеть оскорбления именно тогда, когда я принес вам целое состояние.
И мальчишка нырнул под колесо огромного фургона.
– У него какой-то сверток! – воскликнул быстренько примчавшийся на шум Симилор.
Его острый нюх издали почуял поживу.
За спиной Симилора канючили три жертвы Саладена.
– Мои три франка! Мои пятнадцать су! Моя монетка с дырочкой! – уныло тянули они на разные голоса.
Было очень темно. Сцена освещалась тусклым фонарем, раскачивавшимся на ветру. Саладен оттолкнул отца, который, как всегда забыв о скромности, попытался ощупать содержимое старой шали, и торжественно объявил:
– Заткните ваши пасти. И слышать не хочу о вашей мелочевке. Мне надо переговорить наедине с директрисой и папашей Эшалотом.
– А разве я не твой отец? – возмутился Симилор.
– Да, разумеется, – ответил Саладен. – Согласно законам природы и общества ты обязан защищать мои имущественные и иные интересы. Иди за мной. Мы соберемся в апартаментах мадам.
И юнец поднялся по лестнице, ведущей в дом на колесах. Симилор следовал за сыном по пятам. Заметим, что эти двое уже успели о чем-то пошушукаться.
Всех охватило жуткое любопытство. Эшалот и мадам Канада обменялись взглядами. Поке по прозвищу Атлант покачал своей курчавой головой, непомерно большой для его маленького приземистого тела, и проворчал:
– Сейчас он их всех скрутит… да еще как!
– Успокойся, дорогая, – прошептал нежный Эшалот на ухо своей подруге. – Малыш знает, что говорит: это я развил его ум.
Две минуты спустя дирекция Французского Гидравлического театра, а также Симилор и родной его сын Саладен собрались на совет в том самом пенале, где мадам Канада готовила уже описанный нами знаменитый свой черный кофе. Старая шаль перекочевала из рук Саладена к Симилору; тот положил сверток на кровать и занялся какой-то таинственной работой.
Из комнаты было невозможно увидеть, что делает Амедей, поскольку кровать была устроена в старом шкафу, а Симилор, стоя спиной к дирекции, полностью загораживал вход в этот альков.
Саладен обратился к руководству театра, состоявшему, как мы уже говорили, из двух лиц обоего пола.
– Потрудитесь, пожалуйста, сесть, – проговорил шпагоглотатель.
– Что это за церемонии такие! – воскликнула мадам Канада, распаляясь все больше. – Если ты хочешь сказать нам что-то дельное, так говори, шут гороховый!
– Велите поставить варить баранину, – произнес Симилор из глубины алькова. – Я уж было решил, что малютка почила навеки, но нет. Сынок весь в меня, он бы не допустил такой неловкости.
«Мальчик украл какую-то зверюшку, – подумал простодушный Эшалот, – и теперь хочет всучить ее нам, выдав за дрессированную и обученную всяким штукам!»
Саладен сделал широкий жест.
– С самого раннего детства, – патетическим тоном начал юный негодяй, отнюдь не внося успокоения в семейство мадам Канады, – я находил в этих стенах пристанище и защиту. Мой отец, мужчина обаятельный, но легкомысленный, думал исключительно о собственных удовольствиях; господин Эшалот, которого я в порыве признательности называю папашей Эшалотом, был мне матерью – и даже более! По примеру козы Амалтеи, весьма известной в мифологии, он каждое утро поил меня молоком, купленным за одно су.
– Он все помнит! Все помнит! – прошептал Эшалот, готовый расплакаться от умиления.
Даже мадам Канада провела тыльной стороной руки по глазам и проворчала:
– Ничего не скажешь, умеет сказать, когда захочет.
– Не стесняйся, брыкай меня, поросеночек! – бормотал Симилор, полностью погрузившись в свою таинственную работу. – Я щиплю ее, она вздрагивает. Ей-богу, ну и хорошенькая штучка!
– И как следствие, – продолжал Саладен, – узы самой искренней любви связывают меня с балаганом, равно как и с мадам Канадой, за зверской внешностью которой скрывается благороднейшее сердце.
– Вот это загнул! – ахнула директриса.
– То-то еще будет! – восхитился Эшалот. – Как он тонко разбирается в людях!
– Другие на моем месте, – разливался Саладен, – влекомые непостоянством, присущим моему возрасту, а также соблазнительнейшими предложениями ваших многочисленных конкурентов, прельстились бы более выгодными условиями, ибо, должен признать, платят, во Французском Гидравлическом театре лучшему в мире шпагоглотателю весьма и весьма негусто.
– Ты все сказал? – прорычала мадам Канада.
– Умерь свой пыл, – прошептал Эшалот.
– Но я не таков! – с нарастающим восторгом продолжал Саладен. – Изменять – не в моих привычках! Не имея даже мысли бросить вас – хотя я давно превзошел вас всех и в умственном, и в физическом развитии – я подрезал собственные крылья, чтобы остановить свой стремительный полет ввысь, и одновременно старался выдумывать фокусы и трюки, которые понравились бы вам и доказали бы мою к вам горячую симпатию. А вот и пример! Совсем свежий, с пылу, с жару: вчера вечером, ложась спать, вы выразили желание завести маленькую девочку и научить ее ходить по канату с шестом и без оного, чтобы она со временем заменила мадемуазель Фрелюш, которую вы почему-то упрекаете в нерадивости и считаете весьма посредственной артисткой.
– И это правильно, – признался Эшалот. – Но как он говорит! Что ни слово – то перл, что ни мысль – то золото!
– Так, значит, ты подслушивал под дверью! – презрительно бросила мадам Канада.
– И вот как я поступил! – воскликнул Саладен, проигнорировав замечание директрисы. – Вы предоставили мне полную свободу действий в пределах ста франков…
– Тебе? Когда это? – хором вскричало руководство славного театра.
Саладен прижал руку к груди.
– Имея единственную цель – исполнить ваше желание, – вдохновенно проговорил он, – я нашел ребенка, чьи родители оказались в стесненном положении и продали мне свою маленькую дочь.
– И только попробуйте теперь отказаться от своих слов, старые хрычи! – добавил Симилор. Он резко повернулся: на его вытянутых руках лежала Королева-Малютка. – Я сидел под лестницей каморки моего милого сыночка, когда вы четко и ясно произнесли: «Сто франков». Именно столько вы и должны сейчас этому молодому человеку.
– О! Какая прелесть! – воскликнула мадам Канада, увидев Королеву-Малютку – бледную, растерянную, глядевшую на собравшихся в комнате людей огромными удивленными глазами. – Она похожа на вчерашнюю девчушку.
– Эта еще красивей! – повысил цену Эшалот. – Как только отец и мать могли расстаться с таким сокровищем!
– Мамочка! – в ужасе заплакала Королева-Малютка. Ее взгляд упал на Саладена, и она инстинктивно закрыла глаза от страха.
Симилор посадил малышку на колени мадам Канады и повторил:
– Это стоит сто франков!
Эшалот и его подруга попытались протестовать, но Симилор, не менее красноречивый, чем его сын, продел большие пальцы в проймы драного жилета и произнес такую речь:
– Поскольку я являюсь опекуном молодого человека, у меня нет выбора: я должен защищать его интересы до самой смерти! Если мальчика хотят лишить денег, которые он одолжил у добрых людей, чтобы заплатить несчастным родителям, – у нас есть шпаги, те, что глотает мой талантливый сын. Эшалот и я, мы оба имеем дипломы учителей фехтования: так скрестим же оружие в честном поединке!
– О! – возмутился Эшалот. – Чтобы я – и пролил твою кровь, Амедей!
– Тогда плати! – потребовал Симилор. Эшалот колебался. Слово взяла мадам Канада.
– Она того стоит! – произнесла директриса, осыпая поцелуями личико Королевы-Малютки. – Когда этот гаденыш уплатит долг, эта крошка станет нашей… и я уверена, что уже на следующей ярмарке мы заработаем с ее помощью кучу денег.
Хозяйка балагана достала из своего кошелька сто франков. Симилор и Саладен одновременно протянули руки к деньгам.
– Я – твой опекун, – заявил Симилор сыну..
Даже дикари имеют смутное представление о законности. Поэтому мадам Канада отдала деньги Симилору.
Саладен побледнел так, что стал почти зеленым. Он неотрывно смотрел на отца; выражение круглых глаз подростка не поддавалось описанию.
– И сколько же ты собираешься мне дать? – осведомился Саладен таким тоном, каким никогда еще не говорил раньше.
– Я даю тебе свое родительское благословение, – ответил Симилор, опуская все деньги в карман. – Иди спать, сосунок!
Саладен опустил глаза.
– Отлично, – тихо произнес он. – Всему нужно учиться. Сегодня ты сильней меня, папаша, но завтра… Настанет день, когда тебе придется плохо. Берегись же, мой почтенный родитель!
Королева-Малютка уснула на коленях у толстой женщины, пребывавшей в полном восторге от своего приобретения. Эшалот добрым взглядом смотрел на них.
– Ей будет хорошо у нас, правда, дорогая? – ласково спросил он.
– Еще как! – ответила мадам Канада. – Малышке чертовски повезло!
