За Екатерину были граф Петр Толстой, главный виновник несчастья Царевича Алексея, и все худородные «птенцы гнезда Петрова», которым грозило возвращение в прежнюю безвестность: Ягужинский, Девьер, Шафиров. Главой этой партии, конечно же, являлся Меншиков. Наконец, к приверженцам Екатерины принадлежало большинство членов Синода – учреждения, вызванного к жизни Преобразователем. Все эти люди подписывали смертный приговор Алексею.

Меншиков распорядился умело и быстро. Гарнизон и войска, шестнадцать месяцев не получавшие жалованья, всё получили сполна. Были разосланы указы: подразделениям, находившимся на работах, возвратиться к своим полкам – чтобы они могли молиться за покойного Императора. В столице стража была удвоена на всех постах, и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В то же время старшие офицеры обоих гвардейских полков – Преображенского и Семеновского (шефом одного был сам Меншиков, а другого – генерал Бутурлин, обожавшие Императора и перенесшие обожание на его супругу), – а также влиятельные светские и духовные лица были приглашены во дворец.

Сначала Меншиков сообщил им план о возведении на престол Екатерины. После чего сама Екатерина, оторвавшись от смертного одра Императора, вышла к ним с мокрыми от слез глазами. Она старательно повторила все, что велел ей сказать Меншиков: о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка сына Алексея. При этом уверяла, что не только не хочет лишить его короны, но жаждет сохранить ее для него. И когда Господь призовет ее, корона перейдет к Петру Алексеевичу. Она обещала повышения в чинах и награды, были розданы заготовленные деньги, векселя, драгоценности. Гвардейцы поклялись поддержать матушку Екатерину.

На следующее утро наступил день официального решения. Во дворец съехались все сподвижники покойного – вершить судьбу Империи. Увидев с изумлением незваных офицеров гвардейских полков, князь Репнин, президент Военной коллегии, строго спросил: «Что это значит?» В ответ с улицы раздался барабанный бой, и князь увидел в окно, что весь двор заполнен гвардейцами. «Кто смел распорядиться войском без моего ведома?» – гневно спросил Репнин. «Я, – ответил генерал Бутурлин. – Сделал это по воле Императрицы, которой всякий подданный обязан повиноваться, не исключая тебя!»

В эту минуту из внутренних покоев вышел в залу князь Меншиков, а вслед за ним – скорбящая Императрица, поддерживаемая женихом Анны, герцогом Голштинским. Отерев слезы, она обратилась к собранию: согласно воле покойного Государя, возложившего на нее корону, она готова посвятить все свои силы тяжкому труду правления. Она постарается воспитать великого князя так, чтобы он сделался в будущем Императором, достойным великого деда. Под барабанный бой с улицы и выкрики гвардейцев: «Да здравствует Императрица Екатерина!» собравшиеся вельможи согласились с волей покойного Самодержца.

Так кухарка стала Императрицей необъятной Империи. И на арену нашей Истории вышло петровское детище – гвардия. Гвардия будет оставаться на ней весь XVIII век, галантно сажая на престол Императрицу за Императрицей. Иногда – не без крови.

Правление началось с помилования сестры казненного красавца Монса – Матрены Балк. Императрица вернула ко двору любимую подругу. Екатерина подписала соответствующий указ на имя начальника Тайной канцелярии, генерал-майора и лейб-гвардии майора Андрея Ивановича Ушакова… Этот генерал пыточных дел совсем недавно допрашивал участников дела Монса. Ненужного не записывал, Монса не порол, но других причастных сек и пытал беспощадно… И вот не прошло и полугода, как Андрей Иванович трогательно заботился о скорейшем возвращении арестованной и высеченной Матрены Балк. Ей тотчас вернули конфискованное имущество. Возможно, опытный палач поспешил также позаботиться и об исчезновении из Тайной канцелярии того самого «сильненького» доноса с рассказом о злосчастном питье. Зачем лежать подобному документу при хождении гадких слухов об отравлении Преобразователя? Такие понимающие люди, как Ушаков, бесценны для власти, и он остался в должности начальника Тайной канцелярии при Екатерине.

Взойдя на трон в 1726 году, Екатерина Первая закончила важное личное дело. Были наконец-то найдены все ее родные: два брата с семействами – Карл и Фридрих Скавронские… Екатерина наградила их графскими титулами, тем самым признав родство. С сестрами было похлопотней. Они вышли замуж за польских крепостных крестьян, которые не носили фамилий – лишь имена. Один был Иоахим, другой Генрих. Их имена стали фамилиями и были также украшены графскими титулами. Так появились их сиятельства графы Ефимовские и графы Гендриковы…

Первое время после смерти мужа Екатерина много плакала. Потом, удалив из спальни портрет Петра (боялась его и после смерти), постаралась вести себя как развеселая вдова. В ее спальне появились фавориты – молодые красавцы поляк Петр Сапега и немец Рейнгольд Лёвенвольде. Был награжден ее милостями и мужчина зрелый – крещеный португальский еврей, первый генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девьер. Появлялись и кратковременные счастливчики, среди которых оказывались даже дворцовые служители, – все высокие, хорошо сложенные молодые люди… Фрейлина Иоганна Петрова ведала ее ночными развлечениями.

Под стать Императрице вели себя и ее камер-фрау Анна Крамер и Юстина Грюнвальд. Не отставали и русские подруги Голицына и Толстая (та самая «тетка» из начала фантастического пути Катеринушки)…

Всепьянейший Собор не собирался, но его традиции продолжали жить. Петровское царствование превратило в алкоголичек и любимых фрейлин Екатерины, и ее саму. Во время семейной жизни она полюбила «Ивашку Хмельницкого», разделяя пристрастие своего повелителя. Кроме того, жизнь с Петром держала ее в постоянном чудовищном напряжении, и алкоголь помогал сбросить бремя, расслабиться и ей, и ее придворным. «Ивашка Хмельницкий» стал обязательным гостем у высокопоставленных дам – не реже, чем у кавалеров. Таков был один из результатов петровской феминистской революции. Тон по-прежнему задавала княгиня Анастасия Петровна Голицына… Вчерашняя княгиня-игуменья помнила заповедь Всепьянейшего Собора: «Быть пьяным во все дни и не ложиться трезвым ночью». Только за одну неделю, согласно дворцовой приходно-расходной книге, с 12 по 19 октября 1725 года удалая княгиня получила от Императрицы сначала 20, а потом 15 золотых червонцев за то, что выпивала по два Петровских кубка. И весь кружок ее веселых дам за Бахусовы достижения постоянно поощрялся червонцами Императрицы.

Датский посланник Вестфаль утверждал, что за два года царствования Екатерины Первой при ее дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион рублей, в то время как весь государственный бюджет не достигал десяти.

Она по-прежнему была добра и старалась оставаться матушкой для старых петровских гвардейцев. К ней они приходили со своими нуждами – постаревшие ветераны, их вдовы, дети, внуки. И никогда не уходили без помощи. Но править Империей она не могла… Она была способна управлять неуправляемым властелином страны, но не его страной. Как справедливо писал наш знаменитый историк Сергей Михайлович Соловьев, она походила на вьющееся растение, которое «достигало высоты благодаря только тому великану лесов, около которого обвивалось; великан сражен – и слабое растение разостлалось по земле».

Но вся ее развеселая жизнь после Петра скрывала женскую трагедию. Петр был всем для нее. Он ушел, и жить стало нечем. Все попытки заполнить дни вином и мужчинами заканчивались печальным похмельем одинокой женщины…

Вот она идет по залам дворца, как всегда, немного навеселе, – тяжко идет, звеня орденами, увешанная наградами, драгоценностями и маленькими иконками, защищающими «от сглаза»…

Долго выдерживать свою бесцельную жизнь вчерашняя Золушка не смогла и, возможно, не захотела. Она начала угасать. Меншикову приходилось распускать слухи о том, что Императрица совершенно здорова и лишь потому отсутствует на приемах послов, что «уединяется для государственных дел».

Однако в посольствах знали все. Немецкий посол сообщал своему двору: «Хотя здоровье царицы принято считать превосходным, но государыня до того ослабела и так изменилась, что ее почти узнать нельзя».

Она начала умирать…

Фактическим правителем должен был стать и стал прежний хозяин и любовник Императрицы – Меншиков. Стал – в силу своего давнего влияния на нее и в награду за услуги, оказанные при ее воцарении. Но, главное, потому, что среди «птенцов гнезда Петрова» не было никого, кто лучше мог справиться с великим наследством.

Во главе необъятной Империи, где еще вчера царило местничество, где бояре таскали друг друга за бороды, доказывая свою знатность, теперь оказались бывшая кухарка и бывший уличный продавец пирогов. Такой вот революционный демократизм был в России уже XVIII веке.

Свое правление Меншиков начал с титулов – ему торжественно вернули все, что забрал Петр. Он снова назначен президентом Военной коллегии; все расследования о его злоупотреблениях казной прекращены. Не забыл он и о прибытках. В июне 1726 года Екатерина исполнила его давнее желание, в котором отказывал покойный Император: пожаловала два огромных имения – в 1300 дворов и в 2000 дворов. Он присоединил их к своим необъятным владениям.

В иностранных банках лежали вклады, соразмерные бюджету страны. Но Алексашке всё было мало. Фельдмаршал Меншиков решил стать генералиссимусом. Однако даже вечно веселая Екатерина поняла, что вчерашний ее хозяин перебрал (к тому же потом награждать его будет нечем).

Чтобы окончательно взять управление страной в свои руки, Меншиков создал Верховный Тайный Совет. Официально он должен был помочь Императрице управлять Империей, и уже вскоре Совет в составе 6–7 членов заменил многоголосый Сенат. Во главе Совета стояла Императрица – то есть опять же Меншиков. Он был полным хозяином там. Светлейший придерживался нехитрой формулы «разделяй и властвуй». Членом Совета стал князь Дмитрий Михайлович Голицын, представитель старой знати, поборник давних обычаев. Для оппозиции к представителям старой знати Меншиков ввел в Совет трех «птенцов гнезда Петрова» – генерал-адмирала графа Апраксина, канцлера графа Гавриила Головкина и графа Петра Толстого. Все эти члены Совета были, конечно же, не соперники Меншикову. По государственным способностям любимец Преобразователя чувствовал себя единственным законным наследником Петра.

Членом Совета Меншиков сделал также вице-канцлера Андрея Остермана. Правда, умнейшая голова, хитрейший дипломат Остерман считался совершенным трусом. Постоянно болел, когда требовалось принять спорное решение, мог внезапно оглохнуть, чтобы не отвечать на опасный вопрос дипломата. Впрочем, если дипломат был настойчив, слух также мгновенно возвращался. Об Остермане ходил анекдот: «Когда обсуждают, посылать ли флот против противника, он болен; когда флот вернется с победой, он здоров». Но насмешники не знали, каким опасным, даже буйным мог быть осторожнейший Остерман. Этот сын вестфальского пастора во время учебы в Йенском университете слыл разгульным, храбрым студентом, буршем. В очередной пьяной драке сумел отправить на тот свет однокурсника, после чего бежал в Голландию… Потом, как многие удальцы и авантюристы, подался через открытую Петром дверь в Россию. Из переводчиков быстро выбился в главные дипломаты петровского времени. Его немецкая аккуратность и твердый расчет привели русскую политику к союзу с Австрией, столь полезному для будущих войн с турками. Но вчерашний продавец пирогов презирал Остермана, считая угодливым трусом, как, впрочем, он презирал и остальных членов Совета.

Итак, это был апофеоз могущества Меншикова и его… слепоты. Как часто бывает с властителями, Александр Данилович жил в состоянии трогательного романтизма – «все его любят, все его боятся, и все они – ничто». Он все чаще показывал себя грубым деспотом, вспоминая повадки великого друга. Но деспотизм Петра, потомка Царей, – ничто по сравнению с деспотизмом плебея. Тот страшит, этот унижает.

Он поручил секретарю вести для истории дневник событий из жизни Светлейшего…

Вот он выходит из дворца. Его сопровождает караул. Роскошная галера перевозит Светлейшего на другой берег Невы. Он садится в золоченую карету, украшенную княжеским гербом, и карета везет его… полсотни метров до Зимнего дворца. Это старый петровский дворец – его надо бы перестроить. Да нет денег в казне, – так объясняет Светлейший. Он контролирует все расходы.

Да, с захватом власти Меншиков справился, но как он ее использовал?

Постоянного напряжения сил требовал от подданных Преобразователь, и страна надорвалась! Государственное могущество было создано во многом за счет народной нищеты. Беспрестанные наборы солдат, сотни тысяч погибших – на полях сражений, на строительстве столицы в финских болотах… Строители Петербурга умирали от климата, но главное – от варварской эксплуатации при возведении крепостей, каналов, флота. Наконец, петровские налоги довели население до полной нищеты.

Петр обожал риторику. Он издал нравоучительный наказ «О бережении земледельцев», в котором мудро объяснял хозяевам крепостных рабов: «Понеже поселяне суть артерии государства и как… чрез артерию все тело человеческое питается, так государство поселянами. Чего ради надлежит оных беречь и не отягощать через меру». И после этого обрушил на крестьян лавину налогов. Новые и новые варианты налогов постоянно приходили в изобретательную голову Императора: налог корабельный (на строительство флота), седельный (на седла солдат), хомутный (на хомуты кавалерии), драгунский и тому подобные. К прежней повинности – «рекрутской» (поставляли солдат в армию) – он прибавил новые и тяжелейшие: «подводную» (давали подводы перевозить солдат и грузы в армию), «постойную» (обеспечивали пищу и кров солдатам во время постоя в деревнях). Мертвых не исключали из налоговых списков, как и младенцев, – они тоже платили налоги. Расходы на войну в мирное время поглощали три четверти бюджета. Павел Николаевич Милюков (который был не только политиком, но и историком) впоследствии подсчитал: расходы на армию составляли 5 974 084 рубля, на все остальное – 2 367 470 рублей.

«Государство пухло, а народ хирел», – писал Ключевский.

В последние годы Петра наступила такая нищета народная, что накануне своей смерти Император вынужден был остановить на время сбор денежных и хлебных податей, хотя казна пустовала…

Такое наследство получил Меншиков. Но в отсутствие Петра Светлейший князь Александр Данилович сильно потускнел. Как все «птенцы», он оказался всего лишь исполнителем великой воли. Лучшим, но исполнителем. Сейчас не было того, кто задавал ритм, в котором жили сам покойный гигант и вся страна. Его не стало, и бешеный галоп, которым Петр мчал Россию, остановился. Прекратились великие завоевания, прервались великие реформы – к радости истощенной, загнанной страны. Правда, ничего существенного из петровских завоеваний не было отменено, но почти ничего и не добавилось.

Достижения Меншикова придется собирать по крохам. Исполнена петровская мысль об учреждении Академии наук. Основанная Петром в 1724 году, она была официально открыта после его смерти. Приняты отдельные меры для облегчения тяжелейшей жизни крестьян. Смягчены некоторые подати. Отменены некоторые стеснительные для торговли постановления.

Все это происходило за окнами Зимнего дворца, в котором обитала безвластная Императрица.

Во дворце теперь постоянный порядок беспорядка – пир горой… Меншиков знает: расходы можно сокращать любые, но только не на жизнь двора. Однако пир явно подходил к концу. Здоровье Екатерины таяло день ото дня. Как сообщили в свои столицы иностранные послы, подтверждением ее болезни стал необычно скромно отпразднованный день ее рождения. Присутствовали только «свои» – герцог и герцогиня Голштинские (старшая дочь Петра Анна с мужем), другая дочь, Елизавета, и любовники Императрицы, давний и нынешний – Меншиков и Сапега. На Пасху Екатерина уже не смогла присутствовать в дворцовой церкви. Великий муж явно звал ее к себе, в таинственную сень…

Не прошло и двух лет, как Меншикову опять пришлось заботиться о преемнике на троне. Согласно петровскому указу о престолонаследии, Екатерина сама должна была распорядиться Империей. Она, конечно, решила передать трон дочерям Анне или Елизавете. Такова была ее монаршая воля. Но истинный монарх Меншиков потребовал отдать трон… одиннадцатилетнему сыну убиенного Алексея!

Петровские «птенцы» были изумлены – отдать Империю сыну того, кого они погубили, того, в чьей гибели, в числе других, виновен сам Меншиков…

Недоумение развеется, когда выяснится один из пунктов завещания Императрицы: одиннадцатилетний Петр обязан был взять в жены шестнадцатилетнюю… дочь Меншикова Марию! Совсем недавно эту красавицу собирались выдать за Петра Сапегу, которого она любила. Но Меншиков придумал для дочери совсем иной брак и заставил Марию согласиться.

Итак, вчерашний продавец пирогов готовился стать дедом будущих Царей. Но взбунтовались петровские «птенцы». Генерал-полицмейстер Петербурга граф Антон Девьер и граф Петр Толстой были в первых рядах бунтовщиков. Толстой, главный губитель Алексея, страшился пустить на трон его сына…

Но Меншиков успешно повторил опробованное. В Зимнем дворце собрались члены Верховного Тайного Совета, Сената, Синода. И при деятельном участии командиров гвардейских полков собравшиеся проголосовали правильно. На престол вступал малолетний Царевич Петр Алексеевич. На время его малолетства учреждалось регентство в составе Меншикова, обеих Цесаревен, герцога Голштинского и Верховного Тайного Совета с полномочиями Государя.

Петра должны были привести к присяге – не мстить подписавшим приговор его отцу.

Умирающей Екатерине дали жалкое отступное: коли Петр умрет бездетным, престол перейдет к ее дочерям, Анне или Елизавете. Обеим дочерям было выдано по миллиону рублей за согласие с этим решением.

После чего Меншиков напомнил о забытых отечественных традициях – наказании за бунт против повелителя. Девьера и Толстого арестовали и приговорили к смерти… Умиравшая Екатерина должна была подписать указ о казни близких ей людей. Она вымолила у Меншикова смягчение наказания – заменила смерть кнутом и вечной ссылкой. Остальных участников бунта против решений Светлейшего понизили в званиях, им было велено покинуть двор.

Подписав духовное завещание, продиктованное Меншиковым, уже через несколько часов Екатерина умерла. Кухарка-Золушка скончалась русской Императрицей 6 мая 1727 года, исполнив перед смертью волю прежнего хозяина.