День третий

Специальный поезд фюрера был необычайно тяжелым: вагоны сварили из стальных листов. Не делая остановок и даже не замедляя хода, он уверенно катил в ночи на юг со средней скоростью пятьдесят пять километров в час. Проходил через крупные города, такие как Лейпциг, небольшие поселки и деревни, а между ними расстилались длинные отрезки темноты, где лишь изредка светилось окно фермерского дома.

Раздевшись до белья, Хартманн без сна лежал на верхней полке. Оконные жалюзи он раздвинул так, чтобы иметь возможность вглядываться во тьму. Он воображал себя пассажиром лайнера в безбрежном океане. Эту бесконечность он никак не мог растолковать своим приятелям по Оксфорду, национальные пределы которых так удобно ограничивались побережьем. этот простор, рождающий гениев, безграничный в своих возможностях, требовавших постоянного усилия воли и воображения, чтобы преобразовать Германию в современное государство… Сложно было говорить на эту тему, не впадая в патетику. Даже Хью не понимал. Для уха англичанина речи Пауля звучали как пропаганда германского национализма. Хотя что в этом такого? Извращение понятия честного патриотизма было одним из тех грехов, которые Хартманн наотрез отказывался простить австрийскому капралу.

Снизу доносилось размеренное сопение Зауэра. Они еще из столичной городской черты выехать не успели, как штурмбаннфюрер, напирая на свой ранг, потребовал нижнюю койку. Хартманн и не возражал – багаж будет находиться на полке прямо над ним. Широкая сетка прогибалась под весом чемодана – его нельзя упускать из виду.

Вскоре после пяти утра Пауль заметил, что край неба начинает сереть. Постепенно выступили из темноты поросшие соснами горы, напоминавшие в косом свете утра зубья пилы; окутанные туманом долины казались застывшими, как ледник. В следующие полчаса молодой дипломат наблюдал, как местность обретает цвет: зеленые и желтые луга, красные крыши деревенских домов, белые деревянные шпили церквей. Замок с башенками, с голубыми ставнями на окнах возвышался на берегу широкой спокойной реки – не иначе как Дуная.

Убедившись, что до рассвета осталась пара минут, Хартманн сел и осторожно снял с полки чемодан.

Замки он открыл по одному, зажимая рукой, чтобы не щелкнули. Поднял крышку, извлек конверт, сунул его под майку, затем надел чистую белую рубашку и застегнул пуговицы. Достал из кармана пиджака пистолет и завернул в брюки. Держа их в одной руке, а пенал с бритвенными принадлежностями зажав под мышкой другой, осторожно спустился по лестнице. Когда его босые ноги коснулись пола, Зауэр пробормотал что-то и повернулся на другой бок. Форма висела на вешалке в конце койки; прежде чем лечь спать, эсэсовец долго чистил ее щеткой и расправлял складки. Тщательно выровненные по линии сапоги стояли под мундиром. Пауль выждал, пока дыхание штурмбаннфюрера вновь стало размеренным, медленно поднял защелку и выскользнул за дверь.

Коридор был пуст. Он прошел по нему до туалета в конце вагона. Войдя внутрь, закрыл задвижку и включил свет. Подобно купе, уборная была отделана панелями из светлого полированного дерева и оснащена современными сантехническими приборами из нержавеющей стали. На всех имелись маленькие свастики. Никуда не денешься от эстетики фюрера! Даже если пойдешь облегчиться.

Хартманн посмотрелся в зеркало над миниатюрным умывальником. Ну и физиономия! Снял рубашку и намылил подбородок. Бриться в раскачивающемся вагоне приходилось широко расставив ноги для равновесия. Покончив с делом, Пауль вытер лицо, потом присел на корточки и обследовал деревянную панель под умывальником. Он водил по ее краям пальцами, пока не нащупал щель. Дернул. Панель снялась легко, открыв систему слива. Хартманн извлек завернутый в брюки пистолет, сунул его за канализационную трубу и приладил панель на место. Через пять минут он уже шел по коридору. За окнами виднелся пустой автобан, проложенный вдоль железной дороги; асфальт поблескивал в первых солнечных лучах.

Когда Пауль открыл дверь в купе, Зауэр стоял в одних трусах, склонившись над нижней полкой. Выпотрошив чемодан Хартманна, штурмбаннфюрер рылся в содержимом. Пиджак дипломата валялся рядом, – видимо, эсэсовец его уже обыскал. Зауэр даже не потрудился обернуться.

– Извините, Хартманн. Ничего личного. Я не сомневаюсь, что вы приличный парень. Но если человек находится близко к фюреру, я не могу полагаться на случай. – Он выпрямился и указал на груду вещей на матрасе. – Вот, можете убирать.

– Может, и меня самого обыщете, раз такое дело? – Пауль поднял руки.

– Это лишнее. – Зауэр хлопнул Хартманна по плечу. – Ну же, приятель, не дуйтесь! Я ведь извинился. Вы не хуже меня знаете, что в Министерстве иностранных дел свила гнездо реакция. Как это Геринг выразился про вас, дипломатов? Что всю первую половину дня вы точите карандаши, а всю вторую половину гоняете чаи?

Хартманн сделал вид, что обиделся, затем коротко кивнул:

– Вы правы. Восхищаюсь вашей бдительностью.

– Вот и славно. Подождите, пока я побреюсь, а потом пойдем завтракать.

Штурмбаннфюрер взял мундир и сапоги и вышел в коридор.

Когда он удалился, Хартманн трясущимися руками вытянул документ из-под майки. Сунул бумагу в чемодан – Зауэр ведь не будет рыться в нем снова? Или будет? Ему представилось, как эсэсовец стоит на коленях и проверяет панель под умывальником. Хартманн сложил обратно вещи, застегнул замки и закинул чемодан на багажную полку. Едва он успел одеться и взять себя в руки, как из коридора донесся стук сапог. Дверь открылась, вошел Зауэр, снова в эсэсовском мундире, выглядящий так, будто собрался на парад. Офицер бросил набор с умывальными принадлежностями на койку.

– Идемте.

Чтобы добраться до ресторана, им пришлось пройти через еще один спальный вагон. Поезд уже проснулся. Частично одетые или еще не успевшие сделать это мужчины выскальзывали один за другим в коридор и выстраивались в очередь в туалет. Пахло потом и табаком, царила атмосфера раздевалки. Когда поезд дергался и люди валились друг на друга, слышался смех. Зауэр обменялся приветственным «хайль!» с парой товарищей из СС. Он открыл дверь, и Пауль прошел следом за ним по металлическому настилу тамбура в вагон-ресторан. Тут было намного спокойнее: белые льняные скатерти, запах кофе, звон ложечек по фарфоровым чашкам, официант, катящий тележку с едой. В дальнем конце вагона армейский генерал в серой полевой форме с красными петлицами вел беседу с трио офицеров. Зауэр заметил обращенный в ту сторону взгляд Хартманна.

– Это генерал Кейтель, – сказал он. – Верховный главнокомандующий вермахта. Завтракает с военными адъютантами Гитлера.

– Что генералу делать на мирной конференции?

– А вдруг это будет вовсе не мирная конференция? – Зауэр подмигнул.

Они заняли ближайший столик на двоих. Хартманн сел спиной к локомотиву. В вагоне потемнело, когда они въехали под навес станции. С платформы им махали ожидающие пассажиры. Наверное, по громкоговорителю объявили о проходе поезда Гитлера. За окном в пелене пара мелькали восторженные лица.

– В любом случае, – продолжил штурмбаннфюрер, расправляя салфетку, – присутствие генерала Кейтеля напомнит пожилым господам из Лондона и Парижа, что довольно одного слова фюрера – и армия пересечет чешскую границу.

– Мне казалось, что Муссолини приостановил мобилизацию.

– Дуче подсядет на поезд на последнем отрезке пути до Мюнхена. Кто знает, что может выйти из совещания двух вождей фашизма? Что, если фюрер склонит его переменить мнение?

Зауэр подозвал официанта и заказал кофе. Когда он снова повернулся к собеседнику, глаза его блестели.

– Согласитесь, Хартманн: что бы ни случилось, но после всех этих лет национального унижения разве не замечательно будет заставить наконец англичан и французов поплясать под нашу дудку?

– Воистину удивительное достижение.

Этот тип на самом деле одурманен, подумал Пауль. Опьянен мечтой маленького человека о мести.

Официант принес поднос с едой, и оба наполнили тарелки. Хартманн взял булочку и разломил пополам. Аппетита у него не было, хотя он и сам не помнил, когда ел в последний раз.

– Позволите спросить, Зауэр: чем вы занимались до того, как поступили в штат Министерства иностранных дел? – На самом деле Хартманну было все равно, просто приходилось как-то поддерживать разговор.

– Служил в конторе рейхсфюрера СС.

– А до этого?

– Прежде чем партия пришла к власти, хотите сказать? Торговал автомобилями в Эссене.

Офицер ел яйцо вкрутую. К подбородку у него прилип кусочек желтка. Неожиданно его лицо исказилось в ухмылке.

– Я знаю, о чем вы думаете. «Какой вульгарный малый! Продавец машин! А теперь вообразил себя вторым Бисмарком!» Но нам удалось то, что оказалось не по зубам вам: мы снова сделали Германию великой.

– На самом деле я думаю о том, что у вас яйцо на подбородке, – мягко возразил Пауль.

Положив вилку и нож, Зауэр вытер рот салфеткой. Лицо его побагровело. Не следовало его задевать. Зауэр такого никогда не забудет. И когда-нибудь в будущем – завтра, через месяц или через год, но он обязательно отомстит.

Завтрак продолжился в молчании.

– Герр фон Хартманн!

Пауль обернулся. Над ним нависал высокий, дородный мужчина в двубортном костюме. Яйцевидную голову венчала плешь, оставшиеся темные волосы были зачесаны назад и удерживались в положении промеж ушей при помощи масла. Он вспотел.

– Доктор Шмидт! – Хартманн отложил салфетку и встал.

– Простите, что помешал вашей трапезе, штурмбаннфюрер. – Главный переводчик Министерства иностранных дел поклонился Зауэру. – Мы получили обзор вечерней английской прессы, и я подумал, нельзя ли потревожить вас, Хартманн.

– Разумеется. Прошу извинить меня, Зауэр.

Пауль последовал за Шмидтом по ресторану мимо генерала Кейтеля в соседний вагон. Левую его сторону занимали столы, пишущие машинки, шкафы. Окна по правой были завешены. Сидя по двое лицом друг к другу, офицеры связи вермахта с наушниками на голове располагались за столиками с коротковолновыми рациями. Это был уже не поезд, а передвижной командный пункт. Уж не собирался ли Гитлер изначально ехать на нем к чешской границе?

– Фюрер хочет увидеть обзор прессы как можно скорее, – сказал Шмидт. – Двух страниц будет вполне достаточно. Сконцентрируйтесь на заголовках и редакторских статьях. Задействуйте кого-нибудь из этих людей, чтобы отпечатать текст.

Он положил кипу рукописных английских копий на стол и поспешно ушел. Хартманн сел. Как хорошо было заняться чем-нибудь! Он принялся рыться среди десятков цитат, отбирая самые интересные и раскладывая их по значимости публикации. Потом нашел карандаш и принялся писать.

Тон газет был одним и тем же, вне зависимости от политической их направленности. Все описывали драматическую сцену в палате общин, когда Чемберлен зачитал послание фюрера. («За несколько минут или даже секунд это послание подарило надежду миллионам тех, чья жизнь буквально за миг до этого висела на волоске».) Британский премьер-министр стал героем всего мира.

Закончив перевод, Хартманн был препровожден командиром подразделения к армейскому капралу. Покуривая сигарету, Пауль стоял у капрала за спиной и диктовал. Машинка была специальная и предназначалась только для документов, поступающих напрямую к Гитлеру, с буквами в сантиметр высотой. Дайджест занял в аккурат две страницы.

Когда капрал вытащил лист из машинки, в дальнем конце вагона появился обеспокоенный адъютант-эсэсовец.

– Где обзор зарубежной прессы?

– Вот он. – Хартманн помахал страницами.

– Слава богу! Идите за мной. – На выходе адъютант указал на сигарету Пауля. – Дальше этого места курить запрещено.

Они вошли в вестибюль. Часовой из солдат СС вскинул руку в салюте. Адъютант открыл дверь в отделанный панелями зал для совещаний с длинным полированным столом и стульями на двадцать человек, знаком велел Хартманну идти вперед.

– Это для вас в первый раз?

– Да.

– Приветствие. Смотрите ему в глаза. Молчите, пока он сам с вами не заговорит.

Они добрались до конца вагона и перешли в вестибюль следующего. Еще один часовой. Адъютант похлопал Хартманна по спине:

– Все будет хорошо. – Он осторожно постучал в дверь и открыл ее. – Обзор зарубежной прессы, мой фюрер.

Пауль вошел и вскинул руку:

– Хайль Гитлер!

Фюрер нависал над столом, опираясь на сжатые кулаки и рассматривая какие-то технические чертежи. Повернулся и посмотрел на Хартманна. На носу у него были очки в железной оправе. Гитлер снял их и поглядел мимо Хартманна на адъютанта:

– Передайте Кейтелю, пусть разложит карты здесь.

Знакомый металлический голос. Странно было слышать его в обычном разговоре, а не из громкоговорителя.

– Есть, мой фюрер.

Гитлер протянул руку за обзором:

– А вы кто?

– Хартманн, мой фюрер.

Тот взял два листка и начал читать стоя, неспешно перекатываясь с пятки на носок. Казалось, его переполняет энергия столь мощная, что он едва сдерживает ее в узде.

– Чемберлен там, Чемберлен сям… – процедил Гитлер минуту спустя. – Чемберлен, Чемберлен…

Дойдя до конца страницы, он остановился и покрутил головой так, словно у него затекла шея, затем с подчеркнутой иронией зачитал:

– «Данное мистером Чемберленом описание последней встречи с герром Гитлером есть убедительное доказательство того, что его непреклонная честность обрела награду в виде симпатии и уважения». – Фюрер повертел страницу, разглядывая ее. – Кто написал эту чушь?

– Это из редакционной статьи в лондонской «Таймс», мой фюрер.

Гитлер вскинул брови так, будто иного ответа и не ожидал, и перешел ко второй странице. Хартманн украдкой оглядел салон-вагон: кресла, диван, акварели с пасторальными сценами на светлых деревянных панелях стен.

Вот уже минуту с лишним он находится наедине с Гитлером. Он смотрел на хрупкую голову, склоненную за чтением. Знать бы, как обернется, можно было бы захватить с собой пистолет. Пауль представил, как нащупывает оружие в кармане, быстро выхватывает, наводит ствол; на миг их глаза встречаются, потом он нажимает на спуск, последний обмен взглядами, а затем фонтан мозгов и крови. Его будут проклинать до конца времен.

И вдруг он понял, что никогда не сделал бы этого. Осознание собственной слабости потрясло его.

– Так вы знаете английский? – спросил Гитлер, продолжая читать.

– Да, мой фюрер.

– Жили в Англии?

– Был два года в Оксфорде.

Фюрер поднял глаза, посмотрел в окно. Лицо его приобрело мечтательное выражение.

– Оксфорд – второй по старшинству университет в Европе, основан в двенадцатом веке. Я часто пытаюсь представить, каково побывать там. Гейдельбергский университет появился столетием позже. Ну а самый древний, разумеется, Болонский.

Открылась дверь, вошел адъютант:

– Генерал Кейтель, мой фюрер.

Кейтель промаршировал по кабинету и вскинул руку. Его сопровождал армейский офицер с охапкой свернутых в рулон карт.

– Вы просили доставить карты сюда, мой фюрер?

– Да, Кейтель. Доброе утро. Положите карты на стол. Хочу показать их дуче.

Бросив на стол обзор, Гитлер наблюдал, как раскатывают карты: на одной – Чехословакия, на другой – Германия. На обеих красным было отмечено расположение войск. Сложив руки на груди, фюрер изучал дислокацию.

– Сорок дивизий против чехов – мы сокрушили бы их за неделю. Десять дивизий удерживают захваченную территорию, остальные тридцать перебрасываются на запад оборонять границы. – Он снова стал раскачиваться с пятки на носок. – Это должно было сработать. И еще может. «Симпатию и уважение»! Старый кретин! Этот поезд следует не в том направлении, Кейтель!

– Да, мой фюрер.

Адъютант тронул Хартманна за плечо и указал на дверь.

Выходя из кабинета, Пауль на миг оглянулся. Но все внимание присутствующих было приковано к картам – про его существование уже забыли.