Клеверли назначил совещание с младшими личными секретарями ровно на девять часов. Они вошли вместе: Легат, Сайерс, мисс Уотсон – и выстроились в ряд, тогда как начальник примостился на краю стола. Подчиненные приготовились к тому, что Сайерс называл «речью штаб-офицера, соблаговолившего посетить окопы».

– Спасибо вам за отличную работу сегодня. Знаю, все устали. И тем не менее прошу всех быть на местах завтра утром в семь тридцать. Все мы должны проводить ПМ. В семь сорок пять он выезжает из дома номер десять на аэродром в Хестоне. В Мюнхен летят два самолета. – Клеверли взял стопку бумаг. – Принято решение, что первым отправляются ПМ, сэр Хорас Уилсон, лорд Дангласс и три сотрудника Форин-офис: Уильям Стрэнг, Фрэнк Эштон-Гуоткин и сэр Уильям Малкин. Нам дано также указание послать кого-то из личного секретариата. – Он посмотрел на Сайерса. – Сесил, предпочитаю, чтобы это были вы.

От удивления Сайерс слегка дернул головой.

– В самом деле, сэр? – Он глянул на Легата, который тут же опустил взгляд на свои ботинки, полный облегчения.

– Как полагаю, собираться нужно из расчета на пребывание в течение трех суток. Немцы предоставят места в гостинице. Вторым самолетом полетят два детектива для охраны ПМ, доктор премьера и две девушки из Садовой комнаты. Каждый самолет рассчитан на четырнадцать пассажиров, поэтому, если один сломается, всех можно будет разместить на другом.

Сайерс поднял руку:

– Я ценю эту честь, сэр, но не лучше ли послать Хью? Его немецкий раз в десять лучше моего.

– Таково мое решение. Легат останется здесь вместе с мисс Уотсон и будет заниматься почтой. Нам надо разослать ответы на поздравительные телеграммы от глав почти всех государств мира, не говоря уже про тысячи писем от представителей общественности. Если не примемся за работу сразу, то нас скоро накроет с головой. Договорились? – Он обвел шеренгу взором. – Вот и хорошо. Всем спасибо. До встречи завтра утром.

Едва оказавшись в коридоре, Сайерс кивком пригласил Легата зайти к нему в кабинет.

– Мне очень жаль, Хью. Это все жутко нелепо.

– В самом деле, не стоит переживать. Вы старше меня.

– Верно, но вы знаток Германии! Черт побери, да вы были в Вене, когда я все еще торчал в Министерстве по делам доминионов!

– Честное слово, все хорошо. – Легат был так тронут его заботой, что испытывал желание облегчить ношу. – Если уж начистоту, только между нами, я даже рад, что не еду.

– Да почему, скажите бога ради, вы не хотите лететь? Как упустить шанс увидеть Гитлера во плоти? Будет что рассказать внукам.

– Вообще-то, у меня этот шанс уже был: я видел Гитлера во плоти. В Мюнхене, кстати сказать, за полгода до его прихода к власти. И смею вас уверить, одного раза вполне достаточно.

– Вы об этом никогда не рассказывали. Как это произошло? Вы побывали на сходке нацистов?

– Нет, выступления его не слышал. – Легат вдруг пожалел, что поднял эту тему, но Сайерс так настойчиво просил подробностей, как будто для него это был вопрос жизни и смерти. – Дело было на улице – возле дома, где размещалась его квартира, если быть точным. И закончилось все тем, что его коричневорубашечники разогнали нас.

Хью на миг зажмурился, как всякий раз, когда вспоминал об этом случае.

– Я только что выпустился из Оксфорда, поэтому молодость может, наверное, послужить мне извинением. Кстати, насладитесь Мюнхеном – если у вас, конечно, будет возможность посмотреть на город.

Он выскочил в коридор.

– Спасибо, Хью! – крикнул Сайерс ему вдогонку. – Я передам от вас привет фюреру!

Вернувшись в своей кабинет, Легат застал мисс Уотсон надевающей свой плащ, чтобы идти домой. Никто не знал, где она живет. Легат предполагал, что его коллега одинока, но женщина отметала все попытки расспросов.

– А, вот и вы наконец! – раздраженно сказала она. – Я вам уже записку собралась писать. Секретарь Кадогана заходил. Сэр Александр немедленно хочет вас видеть.

При свете прожекторов рабочие укладывали мешки с песком у входа в Министерство иностранных дел. Легата эта картина слегка возмутила: явно никто не озаботился сообщить Министерству труда, что Судетский кризис вроде как преодолен.

В приемной Кадогана было пусто, дверь в святая святых внутреннего кабинета оказалась слегка приоткрыта. Когда Легат постучал, навстречу ему вышел постоянный заместитель министра собственной персоной, с сигаретой в зубах.

– А, Легат. Входите.

Внутри он был не один. На диване в дальнем углу похожего на пещеру кабинета сидел мужчина лет пятидесяти, угрюмый, элегантный, с густыми усами и глубоко посаженными темными глазами.

– Это полковник Мензис. – Это имя Кадоган произнес на шотландский лад: «Мингис». – Я попросил его просмотреть документы, которые вы принесли вчера вечером. Да вы присаживайтесь.

«Полковник, который ходит по Уайтхоллу в костюме с Сэвил-роу», – подумал Хью. Это может означать только секретную разведывательную службу.

Кресло было под стать дивану: жесткое, коричневое, затертое, исключительно неудобное. Кадоган устроился в другом таком же. Протянув руку, щелкнул выключателем украшенного бахромой торшера, который, судя по виду, был позаимствован в замке какого-то шотландского барона. Угол кабинета залил тусклый желтоватый свет.

– Вам слово, полковник.

На низком столике перед Мензисом лежала толстая желто-коричневая папка. Открыв ее, он извлек документ, который Легат вчера нашел у себя под дверью.

– Для начала отметим, что бумага подлинная, насколько мы можем судить. – У полковника была располагающая манера говорить, свойственная выпускникам Итона, что сразу заставило Легата насторожиться. – Ее содержание вполне сходится со сведениями, которые мы получали от различных представителей германской оппозиции с начала лета. Однако это первый случай, когда они предоставили нам настоящие письменные свидетельства. Насколько я понял из разговора с Алексом, вы понятия не имеете, кто передал вам этот документ?

– Совершенно верно.

– Что ж, надо заметить, что мы имеем дело с весьма разобщенной группой. Горстка дипломатов, пара землевладельцев, промышленник. Одна их половина даже не догадывается о существовании другой половины. Единственное, в чем все они сходятся, – это в своем ожидании, что Британская империя вступит в войну с целью вернуть на престол кайзера или кого-нибудь из его семьи. А это, учитывая, что менее двадцати лет тому назад мы потеряли почти миллион человек, чтобы избавиться от мерзавца, граничит с политической наивностью, если мягко выразиться. Оппозиционеры утверждают, что у них есть поддержка в армии, но, говоря откровенно, у нас есть большие сомнения на этот счет. Разве что несколько разочарованных пруссаков из генералитета. А вот ваш парень, напротив, обещает стать чем-то более интересным.

– Мой парень?

Полковник заглянул в папку.

– Насколько понимаю, имя Пауль фон Хартманн вы слышите не в первый раз?

Ну вот оно и случилось. Досье выглядело пугающе пухлым. Смысла отпираться не было.

– Да, разумеется, – сказал Хью. – Мы вместе учились в Бэллиоле. Он был стипендиатом Родса. Так вы полагаете, документ передал он?

– Скорее послал, чем передал. Он находится в Германии. Когда вы в последний раз с ним виделись?

Легат притворился, будто вспоминает.

– Шесть лет назад. Летом тридцать второго.

– И с тех пор не имели никаких контактов?

– Нет.

– Позвольте спросить почему?

– Особой причины не было. Просто разбрелись в разные стороны.

– И где произошла ваша последняя встреча?

– В Мюнхене.

– В Мюнхене? В самом деле? Внезапно все дороги начинают вести в Мюнхен. – Полковник улыбнулся, но глаза его пристально смотрели в глаза Легата. – Могу я поинтересоваться, что вы там делали?

– Был в отпуске – пеший поход по Баварии после сдачи выпускных экзаменов.

– Отпуск вместе с Хартманном?

– В числе прочих.

– И с тех пор вы никак не связывались с ним, даже не писали?

– Верно.

– В таком случае, прошу меня простить, но мне кажется, вы разбрелись в разные стороны достаточно, чтобы дошло до открытой ссоры.

Легат помедлил, прежде чем ответить.

– Признаю, у нас имелись определенные политические разногласия. В Оксфорде они почти не играли роли. Но то была Германия, июль, разгар всеобщей избирательной кампании. В то время нельзя было отстраниться от политики. Особенно в Мюнхене.

– Значит, ваш друг – нацист?

– Нет. Если уж у него и есть политические предпочтения, то скорее он социалист. Но при этом он еще и германский националист. Вот из-за этого и вспыхивали споры.

– Выходит, он национал-социалист, только скорее низшего разряда, нежели высшего? – вмешался Кадоган. – Вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?

– Извините, сэр Алекс, но это то, что Пауль назвал бы «типичным образчиком английской софистики».

На миг ему показалось, что он зашел слишком далеко, но потом уголки губ Кадогана слегка опустились вниз, а именно таков был его способ улыбаться.

– Ну да, не поспоришь. Тут, полагаю, он прав.

– Вам известно, что Хартманн поступил на дипломатическую службу? – осведомился полковник.

– Мне приходилось слышать его имя в связи с этим из уст наших общих знакомых по Оксфорду. И я не был удивлен: у него всегда имелось такое намерение. Его дед был послом во времена Бисмарка.

– А вы знаете, что он также стал членом нацистской партии?

– Нет, но это тоже вполне логично, учитывая его веру в великую Германию.

– Нам не доставляет удовольствия задавать вам все эти вопросы, Легат, но ситуация требует, чтобы мы имели точное представление о том, какие отношения связывают или, точнее, связывали вас с этим конкретным немцем.

Полковник положил папку, и Хью пришла в голову мысль, что большая часть ее содержимого не имеет отношения к нему – это такая уловка, способ заставить его думать, будто они знают о нем куда больше, чем на самом деле.

– Похоже, ваш бывший приятель Хартманн сотрудничает теперь с оппозицией Гитлеру, – продолжил Мензис. – Должность в Министерстве иностранных дел дает ему доступ к секретным материалам, которыми он склонен поделиться с нами или, если выражаться точнее, с вами. Что вы на это скажете?

– Я удивлен.

– Но не возражаете принципиально против продолжения?

– В каком смысле?

– Не возражаете отправиться завтра в Мюнхен и повидаться со старым другом? – сказал Кадоган.

– Боже милосердный! – Такого Легат не ожидал. – Он будет в Мюнхене?

– Судя по всему, да.

Разговором снова завладел полковник:

– Один из членов германской оппозиции, которого я на самом деле принимаю всерьез, связался с нами по секретному каналу и спросил, не могли бы мы организовать вам поездку в Мюнхен заодно с премьером. Они со своей стороны попробуют включить Хартманна в состав немецкой делегации. Похоже, у Хартманна имеется еще один документ, более важный, чем переданный вам вчера вечером. Он хочет лично вручить его премьер-министру, чего, разумеется, нельзя допустить. Однако он готов передать его вам. Нам бы очень хотелось узнать, что там. А посему мы думаем, что вам следует лететь и встретиться с ним.

Легат широко раскрытыми глазами смотрел на разведчика.

– Я совершенно ошарашен.

– Задание не лишено риска, – предупредил Кадоган. – Как минимум чисто технически это будет акт шпионажа на территории чужого государства. Мы не хотим вводить вас в заблуждение на этот счет.

– Да, – согласился полковник. – Но с другой стороны, немцы едва ли станут ставить правительство его величества в неудобное положение, устраивая шпионский скандал в разгар международной конференции.

– Вы в этом уверены? – Кадоган покачал головой. – От Гитлера чего угодно можно ожидать. Чего ему меньше всего хочется, так это заседать завтра с ПМ и Даладье. Подозреваю, он охотно использует подобный инцидент как повод прервать переговоры. – Сэр Александр повернулся к Легату. – Так что обдумайте все хорошенько. Ставки высоки. И вот еще что: мы предпочли бы, чтобы премьер-министр не знал обо всем этом.

– Я могу спросить, почему?

– При таких деликатных обстоятельствах для политиков зачастую лучше не знать всей правды, – ответил Мензис.

– На случай, если что-то пойдет не так?

– Нет, – возразил Кадоган. – Просто потому, что ПМ уже испытывает крайнее нервное напряжение, и наш долг как сотрудников правительства сделать все от нас зависящее, чтобы не усугублять его ноши.

Хью сделал последнюю робкую попытку извернуться:

– Вам известно, что Оскар Клеверли уже сказал Сесилу Сайерсу, что лететь в Мюнхен предстоит именно ему?

– Об этом не стоит беспокоиться. Предоставьте Клеверли нам.

– Все верно, – подхватил полковник. – Я знаком с Оскаром.

Оба замолчали, глядя на молодого человека, и у Легата зародилось какое-то странное чувство. Позже он пытался понять, что это было: не то чтобы дежавю, но ощущение некой предрешенности. Ему казалось, будто он всегда знал, что Мюнхен не отпустит его: как далеко ни уехал бы он от этого города, тот вечно будет удерживать его в своем гравитационном поле и рано или поздно вновь притянет к себе.

– Конечно, – сказал Хью. – Конечно, я согласен.

Когда Легат вернулся в дом номер десять, Сайерс уже ушел. Клеверли еще работал – Хью видел свет у него под дверью и слышал, как он разговаривает по телефону. Стараясь избежать встречи, молодой человек прокрался мимо, взял в углу своего кабинета «ночную» сумку и отправился домой.

Картины прошлого, которые он сознательно подавлял вот уже дней пять, преследовали его на каждом шагу. То были воспоминания не столько о Германии, сколько об Оксфорде. Проходя мимо Вестминстерского аббатства, он видел невероятно высокую фигуру, шагающую рядом с ним по окутанной вечерним туманом Терл. «Ночь – лучшее время для дружбы, дорогой Хью…» Вот профиль Пауля резко обрисовывается в свете фонаря, когда он останавливается, чтобы прикурить сигарету, – красивый, резкий, почти суровый, – а потом выдыхает дым с подкупающей улыбкой, которая удивительно преображает его.

Длинные полы пальто метут булыжники мостовой. Причудливое смешение мужественности – Хартманн казался более взрослым и опытным, чем большинство из них в мальчишеском мире Оксфорда, – и подчеркнуто театрального пессимизма (он называл его «моя страстная меланхолия»), который был чисто юношеским и граничил с фарсом. Однажды Пауль забрался на перила моста Магдалены и грозил броситься в реку от отчаяния, что принадлежит к сумасшедшему поколению, и слез, только когда Легат указал, что в результате он всего лишь вымокнет и, возможно, подхватит простуду. Хартманн часто жаловался, что лишен «одного замечательного свойства англичан – отстраненности, не только друг от друга, но и от всякого опыта». «я убежден, что в этом и заключается секрет британского стиля жизни», – говаривал он. Легат помнил его тираду дословно.

Хью добрался до конца Норт-стрит, достал ключ и вошел в дом. Теперь, когда нависший кризис вроде как остался позади, он отчасти ожидал найти дома Памелу с детьми. Но, включив свет, обнаружил в комнатах прежнюю пустоту.

Легат оставил сумку под лестницей, в плаще прошел в гостиную, снял телефонную трубку и вызвал коммутатор. Был уже одиннадцатый час вечера – неприличное время для звонка, особенно в английскую глубинку, но ему подумалось, что обстоятельства оправдывают это. Ответил тесть, педантично назвав свой номер. Памела рассказывала, что отец занимался чем-то «жутко скучным» в Сити, пока не вышел в пятьдесят в отставку. Хью охотно верил ей и никогда не пытался вызнать, чем именно: он старался как можно реже общаться с тестем. Разговор неизменно переходил на деньги и на недостаток оных у зятя.

– Добрый вечер, сэр. Это Хью. Простите за поздний звонок.

– Хью! – в кои веки старикан искренне ему обрадовался. – Должен признать, мы часто вспоминали тебя сегодня. Ну и дела творятся! Ты, наверное, в самой гуще?

– Нет – только с краю, должен признать.

– Знаешь, посмотрев от начала до конца прошлое шоу, я не могу нарадоваться, что избежал нового представления. – Тесть прикрыл трубку рукой, но Легат все равно слышал, как он крикнул: – Дорогая, это Хью! – Потом сразу же вернулся к разговору. – Ты просто обязан рассказать мне все. Ты находился в палате, когда премьер-министр получил известие?

Легат уселся в кресло и пару минут терпеливо излагал все события дня, пока не счел, что сполна воздал долг сыновнего уважения.

– Короче, сэр, я охотно расскажу вам все до мельчайших подробностей при следующей нашей встрече. Мне просто хотелось бы перемолвиться несколькими словами с Памелой, если вы не возражаете.

– С Памелой? – Голос на другом конце провода сделался вдруг растерянным. – А разве она не с тобой? Она оставила детей на нас и укатила в Лондон четыре часа назад.

Повесив трубку – «Не волнуйтесь, сэр! Кажется, это она входит в дверь», – Легат долго сидел и смотрел на телефонный аппарат. Наконец взгляд его упал на лежащий рядом ежедневник – книжечку из особо тонкой смитсоновской бумаги в красном сафьяновом переплете, какие он покупал ей на каждое Рождество. Зачем еще оставила она его лежать тут, как не затем, чтобы он раскрыл его, пролистал плохо слушающимися от волнения пальцами, нашел число, прочитал номер и в кои веки, всего единственный раз, позвонил по нему?

Долго шли гудки, затем трубку все же сняли. На другом конце послышался мужской голос, смутно знакомый, спокойный, уверенный.

– Да, алло?

Хью плотно приложил трубку к уху и вслушался. Ему мерещился шум моря.

– Алло! – повторил голос. – Кто это?

И тут на заднем фоне, достаточно отчетливо для предположения, что ей хотелось быть услышанной, раздался голос его жены:

– Кто бы это ни был, скажи, пусть проваливает.