Глава тридцать вторая
Паника превращала мои мысли в пепел. Я видела только спины солдат, заполнивших коридор, но все равно пыталась оглянуться, безуспешно вырываясь из хватки того, который держал меня. Роман и Приянка исчезли – вдруг нас разделили? – от одной только мысли об этом в груди разверзлась бесконечная пустота.
Солдат справа поднял винтовку и ударил меня прикладом в самое основание шеи. Я вскрикнула – больше от потрясения, чем от боли, и качнулась вперед. Мужчина дал мне упасть на колени, потом вцепился в волосы и снова заставил подняться.
– Ударь ее еще раз, и я так надаю тебе по заднице, что моя нога выйдет у тебя из глотки!
Приянка.
Я повернулась и увидела, как охранница погружает локоть ей в живот. Приянка задохнулась от боли, но смогла устоять на ногах, хотя у нее подогнулись колени.
Где Роман?
В дальнем конце пустого коридора клубились тени. Холодный воздух вырывался из вентиляции у нас над головой, шипя и плюясь на нас, словно толпа недовольных зрителей.
«Плитки, – подумала я, глядя на серые плитки под ногами. – Как и там».
Воспоминания окатили меня темной волной.
– Что с ней нахрен такое? – спросил кто-то.
– Наконец-то поняла, в каком глубоком она дерьме, – ответил тот, что тащил меня вперед. – Вы сообщили в отдел обработки, что прибыла новая партия?
Я чувствовала их рации. Заряд их батарей гудел внутри пластиковых корпусов. Я ощущала генераторы белого шума, висевшие у них на поясе. Я чувствовала всe – и одновременно ничего. Голос в моей голове призывал меня подчинить эти заряды, причинить этим людям боль – такую же, какую они причиняли нам.
Я проглотила ком в горле, мысленно повторяя два слова: «Не могу. Не могу. Не могу».
Мы не просто так пришли сюда. Я не могла атаковать, не могла дать им повод причинить нам вред или случайно убить.
Я помнила об этом. Я помнила, как это устроено.
Еще один солдат открыл для нас дверь лифта. Когда мы вошли внутрь, я наконец смогла посмотреть на Приянку – ее лицо пылало плохо скрытой яростью. На щеке были свежие царапины, а челюсть справа опухла. Но она была здесь, со мной.
А Романа не было.
Лифт, оживая, дрогнул, и меня швырнуло на стену. Мы не поднимались на верхние этажи здания, как я предполагала. Вниз. Вниз и вниз, механизмы скрипят, их энергия окружает меня трескучими электрическими лентами.
Ты больше не маленькая девочка.
Я могу защитить себя и Приянку. Я знала это. Умом я это понимала. Но чем дальше мы спускались вниз, тем более растерянной и опустошенной я себя чувствовала, словно оставила наверху какую-то часть себя.
Всe хорошо. Всe с тобой будет хорошо.
Зрение то пропадало, то возвращалось. Рука в перчатке схватила меня за подбородок, заставила поднять голову. Наемник выглядел как размытое черное пятно. Потом его лицо стало четче – он наклонился, чтобы получше рассмотреть меня. Его карие глаза сузились.
Он видит. Он знает, кто я.
Собрав остатки самообладания, я вспомнила, что говорил мне Роман о восприятии человека вне обстоятельств. Так что я сделала нечто такое, чего верная правительству Сузуми не сделала бы никогда.
Я плюнула ему в лицо.
Он отшвырнул меня, и я врезалась в женщину, которая держала Приянку. Вытерев лицо рукой, он снова потянулся к дубинке.
Дверь лифта открылась с радостным звяканьем. За ней нас ждали еще трое вооруженных людей.
– Уотерсон, – сказала женщина с ровным акцентом уроженки Среднего Запада и отошла в сторону, уступая нам дорогу. Она была старше остальных, ее волосы уже начали седеть. У глаз и на лбу обозначились морщины, и они стали еще заметнее, когда она растянула губы в подобии улыбки. Ее камуфляжная рубашка была темнее, чем у остальных, и женщина была экипирована, как человек на военной службе.
Увидев ее, я отшатнулась. Сердце снова загрохотало в груди, и мне стало так страшно, хотя я все еще не понимала, что же случилось.
Что?
– Мэм? – проговорил один из солдат.
– У вас проблемы с этой заключенной? – спросила она.
Заключенной. У меня внутри все перевернулось. По крайней мере, они не скрывают, зачем мы здесь. Не притворяются.
– Нет, мэм, – сказал он, выпрямился и отступил обратно в лифт. – Просто помогаю доставить их в обработку.
Женщина отрывисто кивнула и встала справа от меня.
Коридор был в точности таким, как тот, по которому мы шли над землей – только короче. И не пустым.
Две девочки, в пыли и в саже, дергались, пытаясь вырваться из наручников, прикованных к металлической скамье. Одна гораздо старше, и судя по схожему оттенку их перепачканных светлых волос, форме подбородков, они были сестрами. Это предположение только укрепилось, когда младшая при нашем приближении съежилась, а другая в защитном порыве наклонилась вперед.
Остатки самообладания, которое мне только что удалось обрести, рассеялись.
Где Роман?
– Вы не можете держать нас здесь, – прорычала старшая девочка. – Мы не сделали ничего плохого! Это был несчастный случай! – Она пнула ногой солдата, который опустился на колени, чтобы освободить их запястья и ноги.
– Ваши действия – вот что имеет значение, – сказала женщина. – А ваши действия доказывают, что вы нуждаетесь в переобучении. Стройся!
Я оглянулась на Приянку. Она опустила голову, сверкая глазами из-под прядей, которые выбились из ее растрепавшейся прически. Приянка вопросительно подняла бровь. Я покачала головой.
Младшая девочка сглотнула, по ее щеке скатилась большая слеза. Она молча встала передо мной – сделала то, что ей сказали. Послушалась, как ее учили школа, родители и общество.
Как это сделала и я девять лет назад, когда нас выстроили цепочкой, высадив из автобуса, который привез нас в Каледонию, растерянных и напуганных, бесконечно задававших один и тот же вопрос: когда мы вернемся домой. Я была не старше этой девочки-ребенка, тонкой, как хворостинка, со сбитыми коленями, молочными зубами. Не старше той, что стояла передо мной в этой цепочке. Не старше той, которая стояла позади.
Всe повторяется.
Ничего не изменилось. Все эти годы мы боролись, чтобы вернуть наше место в мире, пытаясь растопить верхушку айсберга. Старая система легко вернулась, как кошмарный сон.
А может, на самом деле ничего и не менялось.
Старшая девочка бросилась на солдата. Приянка вскрикнула, когда одна из запакованных в форму женщин достала тазер, ткнула девочку в бок и решительно нажала на кнопку. Та упала на пол, корчась от боли. Разряд, выпущенный тазером, спиралью пронесся сквозь мои мысли, оставив после себя только одно слово: «Хватит».
– Нет! Простите ее! Она извиняется! – закричала младшая.
Не знаю, кто из нас на самом деле вырубил тазер – я или Приянка. Он с треском отключился, но было уже слишком поздно. Девочка лежала без движения, лицом вниз на серых плитках.
– Переверните ее, чтобы я могла ее просканировать, – сказала та немолодая женщина. Один из наемников с усилием перевернул безвольное тело стонущей девочки. Она моргнула, глядя на женщину, белки ее глаз сверкали в темноте коридора. Со стенки сняли прибор, похожий на планшет, и передали его старшей по званию.
Та навела устройство на лицо девочки и сделала снимок.
– Ах, так-то лучше. От правительства хоть какой-то прок.
Я невольно распрямилась. Это невозможно. Круз отказала в снабжении тренировочному центру Мура, пока он не пустит на территорию инспекторов. Либо кто-то осмотрел это место и отметил, что всe в порядке, либо… либо им просто стало всe равно.
Я стояла у нее за спиной, и мне был видел экран – вихрь лиц, прогоняемых через правительственную программу отслеживания «пси», пока наконец не появился портрет хмурой чистенькой девочки.
– Изабелла Дженнер, – озвучила женщина, перелистывая сведения из базы данных. – Лагерь Блэк-Рок. Синяя. Тебе нужно было просто хорошо себя вести, и ты бы не оказалась в таком месте. – Она трижды цокнула языком.
Этот негромкий звук – тц-тц-тц, без перерыва на вдох. Этот звук.
Теперь я ее вспомнила.
Эта женщина была из Каледонии. Она работала в контрольной башне, а потом патрулировала лагерь ночами, переходя от комнаты к комнате, и стучала в двери, чтобы внезапно нас разбудить. Просто потому что могла.
Тц-тц-тц, цокает она языком. Заткните свои тупые маленькие пасти. Раз-два-три, тц-тц-тц. Что? Теперь плакать собираешься? Раз-два-три. Мне плевать, что вы говорите, потому что мне вообще на вас плевать.
Как ее звали? Я вспомнила только прозвище, которое ей дали дети: Вышибала.
Сквозь нарастающий шум помех, заполнивший мои уши, пробились ее слова:
– …И не прошла процедуру, как я и ожидала.
Вышибала еще раз поцокала языком, чтобы привлечь внимание женщины, которая держала меня.
– Отведите ее в операционную. Мелкая пойдет следующей.
У девочки еще остались силы бороться. Младшая закричала, когда одна из вооруженных женщин схватила Изабеллу за воротник, потащила вниз по коридору и скрылась за двойными дверями.
Я резко обернулась и встретилась взглядом с Приянкой. Ее глаза расширились, и я увидела, что и она тоже поняла.
Они не просто удерживали здесь «пси». Нет, сначала у них отбирали их силу. А значит… мы забрались так далеко, чтобы просить помощи у «пси», лишенного своей способности.
Приянка снова посмотрела на устройство в руках у женщины, неотрывно сосредоточившись на нем. Женщина, державшая ее, свободной рукой дотронулась до тазера на боку и многозначительно посмотрела на меня.
Вышибала сфотографировала лицо маленькой девочки.
– Ах… Зеленая. Превосходно. – Вышибала улыбнулась. – Нам в этом месяце их не хватает.
Солдат вернулся за маленькой девочкой.
– Эту отведите в камеру ожидания, – приказала Вышибала. Солдат кивнул и схватил девочку за руку.
– Нет! Верните мою сестру! Хочу к сестре! – Она упала на пол, крича, и свернулась клубком, пытаясь защититься. Ее отчаяние эхом отражалось от голых стен. Она продолжала бороться, когда солдат наклонился и легко перебросил ее через плечо.
Темные ресницы Приянки опустились. За закрытыми веками глаза метались туда-сюда, ее сознание уже подсоединилось к базе и принялось за работу.
Проклятье! Что, если они уже просканировали Романа до того, как она подправила базу, добавив в нее ложную информацию, будто мы уже прошли процедуру лечения… Что, если у Приянки случится передоз адреналина…
Я отреагировала на Вышибалу, лишь когда она направила мне в лицо планшет – вспышка обожгла мне сетчатку. Серебряная нить вытянулась, коснулась батареи устройства, готовая поджарить его.
Не могу.
Это было бы слишком подозрительно, особенно после того, как у нее испортился тазер. Я выдам себя.
– Анна Барлоу, – прочитала Вышибала, а потом снова посмотрела на меня, подошла ближе, задумчиво нахмурилась, приоткрыла рот. Она узнала меня. Если не по лагерю, то по новостям. Что-то сверкнуло в ее глазах.
Обстоятельства.
Слова вырвались сами, я же только старалась как можно лучше скопировать акцент Лиама:
– У меня что-то на лице, дорогуша?
Тюремщица удивленно заморгала, но быстро собралась и, приподняв верхнюю губу, сказала:
– Ничего, кроме слишком умного вида, который мне не нравится.
Вышибала повернулась к Приянке, но сначала кивнула женщине-солдату, которая держала ее за руку, показав на меня. Та наклонила голову в ответ, и тонкая прядь рыжих волос выбилась из ее аккуратно уложенной прически. Выпустив Приянку, охранница схватила меня за шиворот и потащила по коридору.
Я обернулась, пытаясь еще раз встретиться взглядом с Приянкой, но меня волокли слишком быстро. Мне понадобилось приложить огромные усилия, просто чтобы не цепляться одной ногой за другую. На одну ужасную секунду подумала, что женщина – ГИЛБЕРТ гласила нашивка на ее форме – впихнет меня в те же двойные двери с надписью ОПЕРАЦИОННАЯ, за которыми исчезли остальные.
Но вместо этого она повлекла меня дальше к двери с надписью «ДЕЗИНФЕКЦИЯ».
«Все в порядке, – повторила я себе. – Я в порядке».
Ноздри обжигал едкий запах протирочного спирта и лимонного ароматизатора. Мне пришлось зажмурить глаза, чтобы не ослепнуть от вида комнаты с белыми стенами, освещенной флуоресцентными лампами. Половина помещения была с пола до потолка выложена блестящим кафелем цвета слоновой кости. Простой орнамент нарушал вид прикрепленных к стене душевых головок. Вдоль противоположной стены тянулись металлические полки. Длинные ряды полок, и все были забиты прозрачными коробками. Когда Гилберт провела меня мимо них, легкий испуг превратился в ужас.
Стопки одежды. Ботинки. Личные вещи, которые уничтожат, вместо того, чтобы вернуть владельцам.
Так было и со мной.
– Стой здесь. Не двигайся, – сказала Гилберт, указывая на ближайший душ. Я переступила через невысокий выступ в полу.
Я хотела разодрать своими обломанными ногтями эти стены. Вырвать душ из стены, вцепиться в ее кевларовый бронежилет, выжечь все лампы над головой, чтобы они взорвались, осыпав помещение вихрем горящих осколков.
Я никогда не ненавидела себя сильнее, чем в тот момент, когда стояла там, опустив голову, сгорбившись, со связанными за спиной руками. Воплощение подчинения. Смирения.
Все самообладание, которое я обрела за эти годы, исчезло. Умные слова и тщательно продуманные позы выветрились из головы. Мы стояли в тишине, которая становилась всe более удушающей с каждой секундой.
«Со мной все должно быть в порядке».
Каледония случилась много лет назад. Целую жизнь назад. Я понимала это, но всe равно помнила. Моe тело тоже не забыло. Оно дрожало, как я ни старалась это скрыть, стискивая руки в попытке вернуть им чувствительность. У меня за спиной открылась дверь, и я увидела Приянку. Но чувство облегчения тут же рассеялось, когда я услышала:
– Раздевайтесь. Положите вещи в коробку…
Гилберт сняла пустую коробку с полки у себя за спиной и швырнула на пол перед нами с таким грохотом, что я вздрогнула.
– Немедленно.
Приянка сделала шаг вперед. Она была на несколько сантиметров выше охранницы. Ее глаза снова блестели от избытка адреналина, и казалось, будто девушка содрогается от невероятных усилий, которые ей приходится прилагать, чтобы оставаться на месте.
– Вы ожидаете, что мы устроим шоу, или все-таки отвернетесь?
Гилберт не стала размениваться на тазер или дубинку и сразу же взялась за оружие. Она вытащила его из кобуры и прицелилась нам в ноги.
– Я ожидаю, что вы на хрен заткнетесь и будете делать, что говорят.
Женщина, сопровождавшая Приянку, подошла ко мне и разрезала стяжки на моих запястьях.
«Не пытайся бороться, – прошептала мне одна девочка в Каледонии, когда мы ожидали своей очереди у входа. – Будет хуже. Будет намного хуже».
В жизни случаются моменты, когда сознание просто… отключается. Ты растворяешься в темноте, в том безопасном месте, которое защищает тебя, хотя тело по-прежнему функционирует. Это тихое место – просто попытка выжить. Оно помогло мне не сломаться в Каледонии и только оно спасало сейчас, когда я медленно развязывала шнурки на ботинках, снимала джинсы, рубашку – слой за слоем, пока не осталась лишь дрожащая голая кожа.
Так уже было со мной.
Скрестив руки на груди, я встала под душ. Я видела, как у стоящей рядом Приянки бьется жилка на шее, как напрягается ее горло, как она изо всех сил пытается сдержаться. Не реагировать.
Я не могла заставить себя смотреть, как вторая тюремщица разрезала стяжки на руках Приянки, и как она тоже раздевается, не отводя от Гилберт тяжелого взгляда, ни на секунду не утратив выражения вызывающего протеста.
Как получилось, что я снова к этому вернулась? Я попыталась опустить руки, скопировать позу Приянки, но не смогла. Я не могла думать ни о чем другом – только о том, как проходила через это же в лагере – о том, как десять девочек запихнули под один душ, и как веселилась охрана, когда мы вскрикивали от стылой, как лeд, воды и шлепали ногами по цементу, пытаясь согреться.
Мое тело замерло, а сердце колотилось будто из последних сил. Я стояла, пойманная в ловушку страха, и последняя хрупкая нить, которой я защищала свое сердце, оборвалась.
Я осталась лицом к лицу с единственной истиной:
«Я вовсе не в порядке».
Ледяная вода зашипела над головой, в считаные секунды окатив нас. Приянка зарычала, когда ее обдало холодом, но я не могла выдавить ни звука. Тело напряглось, пытаясь сопротивляться обжигающей боли. Студеные струи врезались в мою кожу, словно ножи, но проходила секунда за секундой, и чувствительность начала ослабевать.
Розовая краска медленно смывалась с моих волос, змеясь яркими полосами по плечам и рукам. Она не растворялась, а стекала по плиткам, как кровь по венам, оставляя на них следы. Она не становилась бледнее. Я не могла отвести от нее глаз.
«Я не в порядке».
Эти слова проплывали в моем сознании, искрились силой, превращаясь в нечто большее. Нечто новое. Я не обязана быть в порядке.
Дома у родителей была ваза, которая хранилась в нашей семье уже много лет. Представляю, как она стоит на полке в гостиной, сверкая в теплых лучах послеполуденного солнца. Она была не похожа на другие предметы искусства, которые были у нас. Очень, очень давно бабушка моей бабушки уронила ее, и ваза разбилась на куски. Но вместо того, чтобы смести осколки в совок и выкинуть, вазу отослали какому-то мастеру. Она вернулась через несколько месяцев, собранная с помощью метода кинцуги, когда осколки соединяют друг с другом полосками расплавленного драгоценного металла или лака с золотым порошком.
Шрамы, напоминавшие о том, что случилось, не исчезали, никто не старался склеить осколки так, чтобы сделать швы незаметными. Теперь в них сияли золотые ручейки – разбитая вещь становилась прекраснее целой.
Я вспомнила, что часто думала об этом, когда была еще маленькой: если бы наши шрамы можно было исцелять так же, мы никогда не пытались бы их скрывать или стирать. Тогда я не понимала, что мы не всегда носим шрамы на коже, некоторые из них скрываются глубоко под ней, невидимые для остального мира. И они продолжают болеть, даже когда мы надеваем радостные маски, даже когда мы убеждаем других, что мы в порядке.
Моя семья отказалась от меня.
Я сбежала из реабилитационного лагеря, где меня пытались убить.
Охотники за головами, СПП, солдаты, автомобильные аварии, облавы, смерть – я пережила это всe.
Я выжила, а многие – нет. И если я не смогу хотя бы признать то, через что я прошла, никогда не смогу спасти других от чего-то похожего.
Я держалась на ногах. Я дышала. Я не была в порядке, но я была сильной. И я собиралась использовать все свои силы, до последней капли, чтобы вытащить нас отсюда.
Струи воды превратились в мелкие брызги, постепенно иссякли. Приянка поежилась, но я не доставила Гилберт удовольствия видеть мои страдания – хватит с нее. Вторая тюремщица швырнула нам два одинаковых комплекта бежевой формы и кроссовки. Никаких полотенец. Когда я наконец оделась, форма совершенно промокла. Я закатала рукава и штанины. Приянка выглядела так, будто ей выдали детскую одежду.
– Обувь не по размеру, – пожаловалась она.
– Не важно, – небрежно бросила Гилберт. – Вам повезет, если это зверье снаружи вам их вообще оставит.
Мы с Приянкой переглянулись.
А женщина рассмеялась.
Гилберт подвела нас к двойным дверям на другом конце комнаты, пинком распахнула одну и кивнула. Она так и не вернула пистолет в кобуру. Я почувствовала, как ствол задел мое мокрое плечо, когда я прошла мимо и оказалась в очередном полутемном коридоре. В нос ударил резкий запах – навоз и какая-то гниль.
В последнюю секунду охранница выбросила вперед руку, не давая Приянке пройти.
– Возможно, нам приказали не убивать вас, но это не значит, что мы обязаны помешать таким, как вы, убивать друг друга. Не забывайте об этом.
– Леди, у вас целая жизнь впереди, чтобы быть сволочью, – сказала Приянка. – Не забывайте иногда делать перерыв.
Я вытащила ее наружу, пока Гилберт не ударила ее пистолетом по лицу. Мы обе замерли, когда обе тюремщицы, вместо того, чтобы последовать за нами, закрыли и заперли дверь.
Камеры на потолке то и дело испускали вспышки энергии. Приянка, должно быть, тоже почувствовала их, потому что смотрела вниз и молчала. Я осмотрела ее, выискивая свежие порезы или ушибы, но она, похоже, не пострадала – лишь по-прежнему излучала обжигающий гнев.
– Порядок? – прошептала я.
– В допустимых пределах, – прошептала она в ответ. – Правда, все так же готова прошибить дыру в цементе.
Когда за нами захлопнулась дверь, оставался только один путь. Мы двинулись по коридору, который начал постепенно подниматься вверх. Я высматривала дверь или окно, откуда мог бы появиться Роман.
Коридор вывел нас к площадке, покрытой чем-то вроде густой черной грязи, к клетке, окруженной сеткой, которая отделяла нас от царившего за ней ада. Стены вздымались высоко над нами, и возникало ощущение, что мы на каком-то стадионе. Но трибун не было, только два уровня – покрытый грязью пол и соединенные друг с другом металлические переходы на высоте в несколько десятков метров. Верхний уровень патрулировали вооруженные мужчины и женщины. Некоторые занимали постоянные наблюдательные посты, отслеживая перемещение «пси» своими автоматическими винтовками.
Нижняя площадка представляла собой унылое зрелище. Не было никаких постоянных построек, только грязно-белые палатки – такие ООН раздавала бездомным семьям, пока те не смогут вернуться к «традиционному» образу жизни. Палатки стояли небольшими скоплениями, тут и там, одно из скоплений казалось разросшимся, словно оно мутировало и поглотило все близлежащие.
На другой стороне клетки столпились «пси», подавляющая масса со свежевыбритыми головами и незажившими послеоперационными шрамами. Кто бы ни проводил эти операции, явно не ставил целью сделать маленький надрез, через который обычно вживляли устройство. Шрамы были длинными и неровными, проходящими по всему черепу.
Один из детей начал трясти решетку. Остальные быстро присоединились к нему, и металлический лязг зазвучал так, будто стая волков с нетерпением ожидает новую порцию корма.
Не обращая на них внимания, я взяла Приянку за руку.
– Роман…
– Я знаю, – сказала она.
– Ты изменила его запись? – выдохнула я.
– Да, но не знаю, успела ли я… Когда мы вошли, его увели в другую дверь – судя по всему, мальчиков обрабатывают отдельно. Может, он прошел быстрее, или ему тоже пришлось ждать своей очереди. Я просто… не знаю.
– Заключенные, – донесся сверху голос охранника, усиленный мегафоном, – отойти от ворот!
У ворот стояли дети помладше, вряд ли кто-то из них уже вошел в подростковый возраст. Тонкая форма разорвана и переделана: рукава отодраны, штаны превратились в шорты. У некоторых волосы были перевязаны или переплетены полосками ткани такого же бежевого цвета. Старшие стояли подальше и пересмеивались, поглядывая вверх, на солдат. Что это? Попытка нас запугать или просто не позволить тем, кто контролирует ворота, впустить нас?
Где Роман?
Суета у сетки подарила нам пару минут, чтобы осмотреться в поисках Романа, пока нас не запустили внутрь. Чувствуя, как грязь просачивается в кроссовки, я просканировала остальную часть клетки, потом здание, из которого мы вышли. И там – у самого основания – чернел еще один выход из тоннеля, точно такой же.
– Смотри, – еле двигая губами, произнесла я, пытаясь незаметно кивнуть в ту сторону.
В подобных местах ты быстро усваиваешь: если надзиратели замечают, что ты чего-то хочешь, они приложат все усилия, чтобы ты никогда этого не получил. Даже сейчас я чувствовала тяжесть этих взглядов, как будто на мои плечи взвалили настоящий груз.
Я напрягала слух, пытаясь различить звуки приближающихся шагов, но было невозможно что-то расслышать сквозь уханье и вопли «пси» у ворот.
Они неистово трясли решетку, как настоящие безумцы. «Пси» постарше свистели и улюлюкали, глядя на наемников, стоявших в узком проходе над воротами, и они заверещали еще громче, когда на детей наставили винтовки. Светловолосый солдат прошептал что-то на ухо тому, что с мегафоном.
– Отойти от ворот! – снова рявкнул первый. Теперь в его тоне прозвучало больше уверенности, но остальные «пси», похоже, не понимали опасности.
Я снова обернулась к другому коридору. Я заставляла себя вдыхать через нос и выдыхать через рот.
Он не выходил.
От мысли о том, что его утащили в операционную там, внизу, вместе с девочками, я зажмурилась, почувствовав во рту вкус горечи и крови.
Слишком поздно.
– Ну же… – выдохнула Приянка. – Ну же… Боже… я знаю, я никогда не молюсь тебе, но Роман молится, и он хороший человек… и ладно, да, мне не стоило шутить насчет сандалий, которые носил один из твоих последователей, прости… Кто ж знал, что биркенштоки снова войдут в моду? Что ж, ты знал, наверное… но я хочу сказать… почему? Зачем все так происходит?
Внезапно электричество вспыхнуло у нас за спиной, пронеслось по решетке – по рукам детей, которые все еще держались за нее.
– Вот чeрт! – воскликнула Приянка, мгновенно развернувшись. Дети с криками попадали, дергаясь от электрического удара, который сотрясал их тела. Серебряная нить в моем сознании распрямилась, касаясь то одного, то другого, перенаправляя потоки электричества, которые сжигали их кости, прочь от них, прочь от мокрой земли.
Остальные «пси» рассыпались, разбежавшись по палаткам, как испуганные кролики.
– Что происходит? – раздался у нас за спиной низкий голос.
– Они подвели электричество… – Лишь в следующую секунду я осознала, кто это.
Роман обеспокоенно нахмурил лоб, скрестив руки на груди. У правого виска появилась новая припухшая шишка. Кровь из небольшого пореза капала на скулу и на форму.
Приянка выглядела так, будто готова растечься по земле от облегчения.
– Я думала, что опоздала.
– Скорее всего, так и было, – сказал он. – Я услышал, как один из охранников упомянул процедуру, пока мы шли вниз, и головой выбил планшет у него из рук. Пришлось подождать, пока нашли другой.
– Я так горжусь тобой и твоими поразительными инстинктами, – призналась Приянка.
– Как ты? – спросила я, осторожно потянувшись к порезу, но в последний момент заставила себя опустить руку, так и не коснувшись его.
– Заключенные! – крикнул вниз тот же солдат, на этот раз обращаясь к нам. – Стойте у ворот и ожидайте разрешения на вход. Любое сопротивление будет подавлено силой.
– Жить буду, – кивнул Роман, когда мы подошли к входу и выстроились перед ним в ряд. Огни по углам замигали красным. Ворота начали подниматься, и Роман повернулся к Приянке. – Но если мы выберемся отсюда, я тебя убью.
