Глава 5

Вторым в списке Илюшина был Борис Лобан.

Родители Лобана жили в подмосковном Серпухове. Дверь Макару открыл неопрятного вида пожилой мужчина в семейных трусах и грязно-белой майке.

– Иван Сергеевич? Я вам звонил…

– С ней вон разговаривай, – на полуслове перебил его хозяин.

К Илюшину вышла краснолицая женщина лет пятидесяти в халате, неся под мышкой йоркширского терьера с бантом. «Какая-то пародия на гламур, ей-богу», – успел подумать Макар.

– На кухню пойдем, – без выражения приказала женщина и ушла, не дожидаясь его ответа.

В воздухе стояла сигаретная вонь. Нет, сам воздух был удушливой застарелой вонью. На плите в сковородке что-то шкворчало, сквозь грязное стекло духовки смутно угадывался противень с пирогами, но ароматов еды Илюшин, как ни старался, ощутить не мог. Он посочувствовал судьбе терьера.

Хозяйка опустила собачку на пол, обернулась к Макару и сощурилась.

– Ты, значит, хочешь писать про Бориса…

– Я собираюсь создать альбом обо всех студентах нашего курса, – вежливо ответил Илюшин.

– Чего стоишь! – Она ногой придвинула ему табуретку и запахнула халат. – О Борисе, значитца… Хороший он был парень. Сам себе дорогу пробивал, своим умом. Все его любили. У него и невеста была в деревне, они росли вместе, в соседних дворах… – Женщина вытерла сухие глаза и без перехода спросила: – Сколько платишь-то?

– Плачу за что?

– За Борьку.

Илюшин поднял брови.

– Даром такие вещи не делаются, – веско сказала женщина. – Я не дура – задарма тебе языком чесать. У меня бы сейчас уже внуки бегали! А вместо этого что? Сижу вон, обихаживаю этого козла… – Она ткнула куда-то за спину Илюшину. – Меня судьба обидела! Если ты хочешь писать про моего сына, я тебе ни слова бесплатно не скажу. У вас там в Москве привыкли все на халяву получать… Нетушки. Обойдешься.

Макар смотрел на мать Бориса Лобана и чувствовал не отвращение, а жалость.

– Сколько вы хотели бы получить, Вера?

Бабкину не стану рассказывать, что заплатил ей, подумал он. Сергей вытряс бы из этой жадной глупой бабы все подробности. А я стал какой-то слабак. Может, кризис среднего возраста, или просто мне терьера этого жалко с его дурацким бантом, лежит ведь под столом, нюхает этот дрянной воздух… Хоть бы форточку она открыла, что ли.

У Веры Лобан загорелись глаза.

– Сорок тысяч, – выпалила она.

Макар засмеялся.

– Тридцать, – сбавила Вера. – Ты моего Борю не знал! Такой был парень… умный, красивый, все бабы его привечали, он, если б захотел, на любой мог жениться!

– Я с вашим Борей учился на одном курсе, – напомнил Макар.

– …ему эти ваши студентики в подметки не годились! – гнула она свое. – Он хотел в судьи пойти. Всех бы обошел! Мне каждый день говорил: спасибо, мамочка, что делаешь из меня человека. Не врал, не воровал, никаких грехов на нем не было!

Она набивала цену своему покойному сыну, как мясник – бараньей туше. Илюшин слушал, и его сентиментальный порыв таял с каждой секундой.

– Враги у него были?

– Только эти, бывшие приятели его… туфта, а не приятели!

– Почему туфта?

– Завидовали! Вначале терлись возле Бори, каждый хотел к нему подлизаться, а потом как стало ясно, что Боря сам по себе, птица гордая, так они и слиняли. Когда им было нужно, Борька помогал. А как у Бори проблемы, так никто руки не протянет.

– Разве у него были проблемы? – удивился Илюшин.

– С учебой не особо выходило, – неохотно сказала женщина. – У вас ведь в Москве как – все взяток хотят. Карманы оттопырят и ждут, пока им кое-что упадет. – Она демонстративно послюнявила пальцы. – А Боря хотел честно учиться, своими силами пробиваться. Вот его и валили. Так-то он самый умный был из всех. Может, и во всем институте. Я тебе это записывать не разрешаю, понял? У меня права есть!

– А на каком курсе друзья слиняли? – уточнил Макар.

– Откуда мне знать… На третьем вроде. Или на четвертом. Какая разница! Бывший друг – это враг, ясно тебе? Бесплатно делюсь, цени!

– Я очень ценю! – заверил Илюшин.

– Больше ничего не скажу. Плати! Можешь на карту перевести, она к телефону привязана, тебе удобно будет. Записывай! Чего стоишь-то! – рассердилась она. – У вас таких парней еще сто лет не будет! Вы все бестолочи, шнурки на кроссовках завязать не можете. Борька и отцу помогал в огороде, и плавал, и бегал, и на турнике подтягивался…

– Почему же он утонул? – удивился Макар.

Женщина осеклась.

– Сглазили его, – нехотя сказала она. – Ходили цыгане и сглазили. Боря всю жизнь купался на карьере…

– Где?

– Протвинский карьер, от нас недалеко. Там мелко, утонуть-то негде. Ночью его туда понесло. Идиот упрямый! Придурок, весь в отца. Эй, эй! – Она привстала. – Ты куда намылился?

– Всего хорошего, – пожелал Макар.

– А деньги? Ты ж обещал! Стой, сволочь! Стой!

Обратно в Москву Илюшин доехал быстрее, чем ожидал. «Еще успею зайти к родне Сенцовой». Ему хотелось перебить ощущение от разговора с матерью Лобана.

Тихий старый район. Простыни сушились на веревках, из открытой форточки доносился скрипичный этюд. На скамейке у подъезда грелась черная кошка, безбоязненно потянувшаяся к Макару. Илюшин почесал ее за ухом и поднялся на второй этаж.

«Сенцовой – звонить один раз.

Курейко – звонить два раза».

Бабушка Любы Сенцовой, худая седая старуха на голову выше его, провела Макара в комнату, где на стенах висели морские пейзажи.

– Это писала я, – с грустной улыбкой пояснила она. – И Любу учила, у нее были способности к рисованию. Мы с ней ездили в Крым… Это Симеиз, да-да, картина, на которую вы смотрите. Присаживайтесь. Две минутки, с вашего позволения… Вы не торопитесь?

Она вышла и вскоре вернулась с заварочным чайником. Старую треснутую чашку поставила себе, новую, явно купленную для гостей, – Макару.

– Мы много ездили с Любой, когда она была маленькой. Мой сын, Любин папа, умер очень рано, и ее мама оставила Любу мне.

– Где она сейчас? – спросил Макар.

– Не знаю. Уехала сразу после похорон, и больше мы ее не видели. Так что свободолюбие у моей внучки в крови. – Она грустно улыбнулась. – Любу нельзя было принудить к тому, чего она не желала. Только убедить! – Старуха подняла палец. – И мне пришлось договариваться, представьте себе, много лет подряд решать все дипломатическими путями. У этой девочки имелось свое мнение по каждому вопросу.

Макар никак не мог связать между собой безбровую девицу с этой интеллигентной старой женщиной, с картинами, с чайником в прозрачных голубых незабудках, с густо цветущими фиалками на подоконнике, – со всем, что он видел вокруг.

– Примите мои соболезнования, Ольга Викторовна. Смерть Любы стала неожиданностью для всех нас…

– О, что вы! Я не сомневалась, что все закончится именно так.

Илюшин уставился на старуху.

– Поймите, единственное, что ей нравилось в жизни по-настоящему, – это рисковать. Если Любе удавалось забраться на крышу, она ходила по самому краю. Как только замерзало озеро, она испытывала лед на прочность не у берега, а на глубине. Я пыталась, руководствуясь максимой «Если не можешь победить, возглавь», направить этот поток в осмысленное русло. Скалолазание, водное поло, бокс, наконец… Все оказалось бесполезно. Ей требовался адреналин в его естественных, так сказать, формах, а не выданный по заказу.

Она усмехнулась, заметив выражение его лица.

– Я уже в том возрасте, юноша, когда о смерти нужно либо говорить спокойно, либо вовсе молчать. В другое время, в другом месте она стала бы героем. Для таких натур требуется война, катаклизмы, слом мироустройства… Вот тогда они проявляют себя так, как задумано природой. Минуточку, кажется, кто-то стучится…

Героем бы стала, значит, думал Макар, дожидаясь возвращения хозяйки. Пятнадцать ножевых… а, впрочем, одно другого не исключает. Поставь какого-нибудь героя в ситуацию, где не дают возможности проявить распирающий его героизм, – может, и схватится за нож от избытка пассионарности.

В коридоре послышалось шарканье.

– Соседка со своими глупостями.

Но ведь она умна, думал Макар, пристально глядя на старуху, умна и знает человеческую натуру, – откуда же эта романтизация образа внучки? Бабкин твердит, что девчонка замешана минимум в одном убийстве, а ему веры больше, чем песням о натуре, не приспособленной к мирной жизни.

– Ольга Викторовна, вы сказали, Любин папа рано умер…

– Нелепейшая смерть. – Углы ее рта скорбно опустились. – И жизнь нелепейшая, а ведь столько таланта отпустил Господь, столько внутренней силы! Но – зависимость, от которой я пыталась избавить его много лет и которая в конце концов его и погубила. Я надеялась, его жена сможет что-то изменить… Так утопающий хватается за соломинку.

– Алкоголь?

– С этой напастью еще можно было бы побороться. С наркотиками бороться бессмысленно. Никого нельзя ни осчастливить принудительно, ни спасти. Я понимаю это умом, но не сердцем. Столько лет прошло со дня его смерти, а от чувства вины мне не избавиться ни на день. Боже мой, я скатилась к исповеди! – Она поднялась, сокрушенно всплеснула руками. – Простите, милый мой! Могу я исправить положение, если угощу вас хорошим шоколадом?

«Я и забыл, что существует два вида слепцов: «человек любящий» и «человек виноватый», – думал Илюшин, глядя вслед старухе. – Должно быть, девочка была очень похожа на отца. Ребенок растет, и бабушка испытывает вину уже перед ним – потому что тот же высокий лоб, и близко посаженные глаза, и ротик складывается в такую же гримаску, и все повторяется заново».

Когда Ольга Викторовна вернулась, Макар расспросил ее о студенческих друзьях внучки и услышал то, что ожидал услышать. Была теплая компания, – Люба и несколько юношей («детка с двух лет предпочитала играть с мальчишками»), – а потом отчего-то все перестали поддерживать отношения. Ссора? Нет, она не думает, что ребята ссорились. Просто так получилось само собой.

Илюшин был уверен, что никакого «само собой» со студенческой компанией не бывает. Они могли разбежаться после окончания учебы, но не на третьем курсе.

– Как вы думаете, ее убийцей мог быть кто-то из знакомых? – спросил Макар.

– Никогда, – твердо ответила старуха. – Люба не крутила романов, никому не переходила дорогу. В сущности, она была исключительно безобидным человеком. Ей встретился случайный мерзавец. Он не просто зарезал ее, но и изуродовал лицо до неузнаваемости. Должно быть, моя девочка задирала его. Мне хочется думать, что со свойственным ей бесстрашием Люба пыталась предотвратить какое-то преступление… Если это и удалось, то ценой ее жизни.

Макар поставил чашку на стол.

– Преступника тогда не нашли. Вы хотели бы знать, кто он, Ольга Викторовна?

Старуха решительно качнула головой:

– Какая разница! Это зло, зло в чистом виде. Не имеет ни малейшего значения, чье именно обличье оно приняло.

Пока Макар занимался родственниками погибших, Бабкин взялся за однокурсников.

«Группы Вконтакте мне в помощь».

На его просьбу откликнулись девушка и парень.

Сергей видел в соцсетях их студенческие фотографии и при встрече с изумлением осознал, что эти двое ни капли не изменились с тех пор. Он вспомнил собственный выпуск. Ни у кого не повернулся бы язык назвать его бывших сокурсников пареньками. А в кафе перед ним сидел именно паренек – в деловом костюме и с синими дредами.

– Сенцова была крутая, – рассказывал парень, качая ногой. – Я с ней в тесный контакт не входил, так, шапочное знакомство. Они тусили с Матусевичем… «Тусили с Матусевичем», – повторил он с нескрываемым удовольствием и засмеялся. – Аллитерация, круто. Он – душа нараспашку. Звезда. Обаяние – восьмидесятый левел. Если начистоту, материальный статус тоже способствовал. Я слышал, Артему отец ни в чем не отказывает. У него тачки менялись раз в год, и не на «Ладе Калине» он рассекал. Его мать организовала частный детский сад и сама там работала. Я племяшку хотел туда пристроить по просьбе сестры. Но не вышло: по деньгам не потянули. А, чуть не забыл: предки у Матусевича были в разводе. При Артеме и Любе терся Эмиль Осин, тихоня, но перспективный. Дико обидно, что они, ну, это… умерли. Интересно было бы посмотреть, что из них выйдет со временем. Эксперимент! Было – стало.

«Даешь практичный подход», – про себя усмехнулся Бабкин.

– Хотя по-человечески тоже жаль, – исправился парень.

– А Никиту Сафонова помнишь?

– Конечно! Норм чувак. Вроде скромный, на первый взгляд скучноватый даже, но когда я с ним ближе познакомился, понял, что он занятный. Мы с ним вместе ходили на семинары по гражданскому праву. Некоторые люди похожи на мотыльков. По сравнению с бабочками вроде тусклые, невзрачные, а потом приглядишься – мать моя! Там одного только бежевого – миллион оттенков, разглядывать и разглядывать. Он все время искал подработку, потому что семья небогатая. На четвертом курсе Никита взял академ. Может, понял, что экзамены завалит и вовремя подсуетился. Я не спрашивал.

– А Борис Лобан?

– Лобан, Лобан… – Он нахмурился. – Нет, не помню такого. Он не играл в «Диком Шекспире».

– Где?

– Я тебе не сказал? Эмиль, Люба и Артем ставили спектакли. Я, кстати, все посмотрел. Вроде фигня, но что-то в этом было. Жаль, что театр распался в декабре.

– Причину не знаешь?

– Нет. Никто не знает. Вроде бы они и не ссорились, но все заглохло. Потом возник новый, с другой труппой, но это было уже не то. Кураж пропал, то ли у меня, то ли у них. Ты пойми: Осин, Сенцова и Матусевич – те люди, которых всегда будут вспоминать первыми, если речь зайдет о нашем потоке. Рядом с ними все казались блеклыми. Это в лучшем случае! Вот ты на мои дреды пялишься – не, не надо, я же вижу, что пялишься. А я знаешь почему в синий покрасился? Хотел быть тупо ярче. Вот прям тупо! Потому что Матусевич был в моей группе и я чувствовал себя пустым местом.

– До сих пор чувствуешь?

– Не! – Парень от души рассмеялся. – Жене моей нравится. Она на меня обратила внимание из-за дредов, а теперь не разрешает вернуться к нормальной прическе, говорит: разлюблю. Пришлось договариваться с начальником. Ничего, вроде быстро привыкли. Видишь? Я даже женой своей обязан Матусевичу. Клевый был чувак, светлая ему память.

– Она типа Кары Делевинь, такая страшненькая, что даже офигенная, – говорила девушка, успевая что-то быстро набирать на телефоне. Поймав взгляд Бабкина, она без смущения объяснила:

– С ребенком переписываюсь. Это у меня уже на автомате, не обращай внимания.

– А сколько лет ребенку?

– Четыре. Я с ней не общалась – это про Сенцову. Она такая вся была в себе. Может, высокомерная, а может, наоборот, слишком стеснительная. Осин был в нее влюблен по уши, хотя на него столько девчонок заглядывалось… Он на Джуда Лоу похож. Или нет! На Элайджу Вуда! Это Фродо из «Властелина колец». – Бабкин поднял брови, вспомнив актера, и девушка пожала плечами. – Глаза такие же.

– А Матусевича помнишь?

– Артемка! – Она расплылась в улыбке. – Его все помнят. Умница, красавец. Фигура – закачаешься! Несправедливо, что такие люди уходят раньше всех. Он бы сделал выдающуюся карьеру, я уверена. Актер, конечно, куда без актерства… Но это ему шло. Ездил на хорошей машине. Я запомнила один случай. На втором курсе забеременела одна из девочек, и Матусевич стал регулярно подвозить ее из института домой. Просто так, без выпендрежа и тому подобного. В этом он весь. Девушки у него были, но не с нашего потока, это точно. Можешь посмотреть у меня в Инстаграме старые фотки, я недавно оцифровала и выложила. Матусевич там тоже есть.

Бабкин едва успевал записывать.

– Расскажи про Эмиля.

– Голубоглазый интеллектуал. Вещь в себе. Такой умный, что даже страшно.

– А Лобан?

– Борька? – Девушка пренебрежительно пожала плечами. – Даже не знаю, что о нем сказать. Хамоватый он был, грубый. Артем везде таскал его с собой. Еще с ними тусил Сафонов, милый стеснительный мальчик. Вечно краснел, когда я на него смотрела. Интересно, где он сейчас… В соцсетях его точно нет, я проверяла.

«Мне тоже очень хотелось бы знать, где он сейчас», – подумал Бабкин.

Его третий респондент отличался от первых двух. Олег Игнатов и выглядел взрослее, и карьера его была тесно связана с институтом. Он остался в аспирантуре и успел защитить кандидатскую.

Телефон, указанный на сайте, не отвечал. Сергей нашел Игнатова в Фейсбуке и отправил сообщение.

Мессенджер пискнул почти сразу.

«Да будут благословенны социальные сети!» – в который раз подумал Бабкин.

Два часа спустя он входил в здание института.

– Ты Сергей? – Невысокий бородач в свитере под горло пожал ему руку.

– Рад познакомиться!

Бабкин покосился на охранника, не спускающего с него глаз.

– Ты не похож ни на студента, ни на преподавателя, – ухмыльнулся Игнатов. – Чем вызываешь обоснованные подозрения. Пойдем в буфет, там сейчас народу немного.

Они взяли кофе, уселись за круглый столик возле окна. Обстановка больше напоминала хорошее кафе, чем студенческую столовку.

– Славно тут у вас. – Бабкин обвел взглядом светлое помещение с высокими окнами. – Спасибо, что согласился встретиться.

– Да мне и самому интересно, – признался Игнатов. – Этих ребят я хорошо помню. Тебя наняли родственники?

– Что-то в этом роде.

– Думаешь, их прикончили?

Сергей едва не поперхнулся кофе. Он не собирался раньше времени думать о причинах смерти всех четверых, и его поразил легкомысленный азарт, с которым Игнатов выдвинул свое предположение.

– Ты, похоже, не слишком-то их любил!

– Их никто не любил, – махнул рукой бородач. – Самым приличным из них был Сафонов, а остальные…

– Подожди-подожди! Как это не любил? Я уже дважды сегодня услышал, что Артем Матусевич был звезда и душа компании.

– Матусевич был нарцисс, – отчеканил Игнатов. – Цитируя Стругацких, «что это за компания, у которой такая душа»?

– Любопытно. – Бабкин, задумавшись, повторил любимое слово Илюшина. – Правда, насчет «никто не любил» ты все-таки погорячился.

– Погорячился, – согласился Игнатов. – Но давай отличать «звезду» от человека с хорошими навыками самопрезентации. Матусевич – из вторых. У него завались природного обаяния, глупо отрицать. Но его приятели…

Он замялся.

– Нет уж, давай, руби правду-матку. – Бабкин всыпал в кофе четыре ложки сахара. – Что с приятелями? Кстати, кто входил в ближний круг? Я толком не разобрался.

– А черт их знает! Матусевич разводил вокруг этого идиотскую таинственность. Я точно знаю, что Лобана и Сенцову он выделял из всех остальных. Хочешь понять, кто такой Матусевич? Посмотри на этих двоих. Сенцова психованная. Борис – выродок.

– Ого!

Игнатов протестующе вскинул руки:

– Слушай, я не собираюсь лицемерить только потому, что эти двое уже на том свете. У Лобана на лице все было написано. Люба хотя бы притягательная, для тех, кто любит типаж черной вдовы. Вся из себя такой гот-гот… но дело, конечно, не в шмотках. У нее харизмы было выше крыши, как и у Матусевича, в этом они похожи. А Лобан просто тупая злобная свинья. Он поступил по блату, его папаша был какой-то важной шишкой в городской администрации, а потом проворовался и сел. Но Боренька к этому времени уже был пристроен в институт и как-то ухитрялся учиться, хотя мозгов у него не больше, чем у булыжника. Письменные работы он списывал у Матусевича. Как ему удавалось сдавать устные, для меня загадка.

– Чем он тебе насолил?

Игнатов отхлебнул кофе и недобро скривился.

– Благодаря Лобану я вспомнил, как меня травили в школе. Не ожидал столкнуться с этим в институте. Ты не замечал, как легко всплывает всякая мерзость, которую вроде бы прочно похоронил в памяти? Без Лобана я был нормальный студент, а рядом с ним – урод и жирдяй. И слабак, потому что боялся ему врезать. Сейчас бы тоже боялся.

– Сейчас ты не похож на жирдяя и слабака, – заметил Бабкин.

В столовую вошли несколько преподавателей. Игнатов извинился, подошел к ним, недолго поговорил и вернулся к Сергею.

– Сказал, что ты мой старый друг, – объяснил он. Слово «старый» Бабкину не понравилось. – Ты по-прежнему не понимаешь, что такое Боря Лобан. И я не понимаю. Но чтобы догадываться, что в омуте с гнилыми корягами потонешь, как слепой щенок, не обязательно там купаться. Боря был психованнее, чем Сенцова. Я подозревал, что в один прекрасный день он явится в институт и перестреляет толпу народа. Все, кто сталкивался с ним ближе, это чувствовали. Кстати, единственным, кто за меня однажды заступился, был как раз Никита Сафонов.

– Я слышал, Сафонов водил дружбу с этими товарищами, – удивился Сергей.

– Не знаю, водил или не водил… Он играл в спектаклях Матусевича. Актер из него был так себе, особенно на фоне Любки. Однажды нам поставили сдвоенную пару, для обеих групп. Пришли, занимаем места. Лобан сел позади меня и линейкой по плечу – хлоп! Хлоп! – типа погоняет. Давай, говорит, И-го-гошин, поехали! Имитирует, значит, конское ржание. А Сафонов возился в рюкзаке и в нашу сторону даже не смотрел. Вдруг как швырнет в Лобана какой-то фигней, монеткой, может, я не разглядел. Попал точно в лоб. Боря даже пискнуть не успел. Сафонов на него орет, а я понимаю, что он мои мысли озвучивает. «Достал уже своим дебильным юмором, Лобан! В задницу себе засунь свою линейку! Имбецил». И швыряет в него свои вещи из рюкзака. Грохот, все на нас уставились…

– А что Борис? – с неподдельным интересом спросил Бабкин.

– У него отвисла челюсть, как у Щелкунчика, перед которым положили кокос. Я Сафонова никогда таким не видел, уверен, и Лобан тоже. Боря огрызнулся для порядка, но притих и как-то сразу слился. Пару дней я подбирал слова, чтобы сказать спасибо. Собрался с духом, подошел, а Никита даже не понял, о чем речь. А может, понял, но не хотел ставить меня в неудобное положение. В общем, я ему до сих пор благодарен. Лобан с того дня делал вид, что меня не существует. Но их тусовка очень быстро распалась. Может, ему просто стало не до меня.

– А почему распалась?

– Поссорились, наверное. Точно не скажу. После Нового года я их вместе не видел, они стали держаться как-то поодаль друг от друга.

Сергей задумчиво постучал ручкой по своему блокноту. Он больше верил своему собеседнику, а не тем двоим, что расписывали достоинства Матусевича и его приятелей, но допускал, что сказывается профдеформация.

– Матусевич какую-то беременную девушку подвозил, – вспомнил он.

Игнатов пожал плечами.

– Может, и подвозил. Даже наверняка. Репутацию хорошего парня не заиметь на ровном месте, ее нужно чем-то поддерживать.

«Зависть в тебе говорит, – решил Бабкин, – нормальная такая зависть. С кем бы еще мне обсудить этих четверых…»

– Слушай, мне пора. – Игнатов поднялся. – Рад был познакомиться.

– Спасибо, Олег. Ты очень помог.

Не доходя до двери, Игнатов щелкнул пальцами и вернулся к столику.

– Вспомнил кое-что. С нами учился такой Шубин, Шубин Илья. До меня доносились слухи о какой-то нехорошей истории, которая вышла у них с Матусевичем. Никто прямо ни о чем не говорил, Шубин меньше всех. Может, восемь лет спустя стал поразговорчивее. Его сестра учится у нас, я могу узнать номер телефона.

Илюшину удалось, после долгих споров, убедить сестру Сафонова обратиться в полицию. Бедную женщину одинаково пугали и возможные нешуточные проблемы брата, и то, что следователь узнает, как Никита пользовался чужой недвижимостью. «Не полагайтесь только на нас, – прямо сказал Макар. – Чем больше людей задействовано в его поисках, тем лучше».

Вместе с Сергеем Бабкиным они опросили коллег Сафонова (бывших), его девушку (бывшую) и даже квартирную хозяйку (тоже бывшую). В нынешней жизни у него, похоже, не осталось никого, кроме сестры. Ее муж относился к Никите прохладно, как любой тяжело и много работающий человек к бездельнику. Однако бездельником Сафонов не был.

– Не знаю, почему он сунулся к нам. – Директор агентства, из которого уволился Никита, пожала плечами. – У нас люди хваткие, без этого никак. Некоторые по десять квартир в день ухитряются показать.

«Видали мы ваших хватких людей, – подумал Бабкин, – вместо просторной трешки в пределах Третьего кольца привезут в хрущевку на окраине Мытищ и удивляются: что не так?».

– У нас есть разные люди, – сказала директор и со значением посмотрела на Бабкина. – Но риелтор без напористости может работать только в высшем сегменте. Там клиентура другая, ну, вы понимаете…

– Понимаем, – заверил Илюшин. – А Сафонов таким не был?

– Ему не хватало упрямства. Клиентов дожимать не умел. Мягкотелый парень, хоть и старательный. Долго пытался у нас продержаться! Риелторы живут на проценте, а откуда взяться проценту, если клиент не идет. Жилье нужно уметь показать с выгодной стороны. Сафонов будто нарочно себе вредил. То расскажет про шумную вентиляцию в магазине под окнами, то напомнит про трамвайную линию. Другой бы на его месте втюхал квартирку и десять тысяч сверху набросил: остановка в двух шагах! Транспортная доступность! А он как дурачок, ей-богу. У нас без хватки нельзя, – снова повторила она.

Квартирная хозяйка призналась, что если бы Сафонов вовремя платил, ему как жильцу цены бы не было.

Тихий, вежливый. Друзей не водит, зверье в квартиру не тащит.

– Полы во всех комнатах помыл перед отъездом, – сказала она, удивленно качая головой. – Первый раз такого мужчину вижу! Обычно-то свинарники оставляют… Никита, значит, виноватым себя чувствовал, что не заплатил мне за месяц. Когда я увидела, какая в квартире чистота, все ему простила.

С Алисой, бывшей подругой Сафонова, Илюшин встретился в сетевой кофейне. Она расплакалась, услышав, что он до сих пор не нашелся.

– Извините! – Девушка достала из сумочки бумажный платок, вытерла слезы. – Я все время опасалась, что с ним что-нибудь случится. Давно он исчез?

– Несколько дней назад. – Макар не стал вдаваться в подробности. – Его уже ищет полиция. Алиса, почему вы боялись за него?

Она задумалась.

– У него была какая-то тяга к саморазрушению. Никиту выгнали из двух контор за то, что он нахамил начальству. Без повода, на ровном месте! От него никто такого не ожидал. Его взяли в договорной отдел, а Никита всегда говорил, что бумажный червь – его призвание. Я видела, как он оборвал общение со своими друзьями… точнее, коллегами. Бывает такое приятельство, о котором ясно, что оно перерастет в дружбу, если ничего не помешает. Никита легко сходится с людьми. Он милый и ненавязчивый. Коллеги по работе звали его в свои компании, и он сначала везде ходил, радовался, говорил мне, какие они славные, веселые. А потом все прекратилось, и без малейшего повода. Может, Никита мне не рассказывал… Но мне казалось, что он со мной откровенен. В наших с ним отношениях получилось точно так же. Он меня бросил, хотя у нас все было хорошо.

– ОН вас бросил? – недоверчиво переспросил Илюшин. Пирожные им принес один официант, чай – другой, а кофе – третий, и Макар готов был поклясться, что на кухне идет драка за право обслуживать их столик.

Алиса грустно улыбнулась, верно истолковав его недоверие.

– Вы познакомились после института?

– Да, очень смешно вышло! Я пришла на ипподром за компанию с подругой, первый раз в жизни. Никита тоже был там, он завсегдатай. Не игрок, не думайте, просто изредка делал ставки. Говорил, что ему нравится сам дух скачек. В общем, я вся такая восторженная, машу руками, кричу своему коню: «Давай! Шевели копытами!», а подруга внезапно убегает, потому что у нее возникла неотложная встреча. Я этого даже не заметила. Вижу краем глаза, что рядом кто-то стоит, и выкладываю ему, не оборачиваясь, все, что я думаю о лошадях-конкурентах. Оборачиваюсь – а рядом незнакомый парень. – Она рассмеялась. – Помню, я сначала подумала, какая у него обаятельная улыбка, и только потом смутилась. Мы встречались два года. Я подружилась с Никитиной семьей – у него только сестра, ее муж и их сын, они очень славные. А потом все оборвалось. Никита сказал, что не видит для нас совместного будущего, что он меня не достоин, что не определился в жизни… нес еще какую-то оскорбительную чушь… Ну, знаете, все, что говорят нелюбимым. Но я была абсолютно уверена, что он меня любит… Думаете, слишком самонадеянно?

Макар отрицательно покачал головой.

– Я строила какие-то дикие версии. Например, что Никиту кто-то шантажирует. Или его завербовали шпионы, и он боится меня подставить. Даже съездила к его сестре, но та ничего не знала. Это была глупость, конечно. Не стоило ее впутывать.

– Вы часто видели его пьяным?

– Вообще не видела, – ответила Алиса не задумываясь. – Он мог выпить бокал вина за компанию или пару стопок. Мой папа как-то подарил ему бутылку хорошего виски, и она у Никиты полгода стояла в шкафу закрытая.

– Когда вы расстались?

– Дайте подумать… Год назад, нет, чуть больше.

– И с тех пор не виделись?

– Нет. Он позвонил единственный раз, сказал, что оставил у соседки мой свитер, который я забыла в его квартире. Даже не захотел со мной встретиться.

«И все-таки это странно, – думал Макар, возвращаясь домой. – Парень теряет хорошую работу, не позволяет себе завести дружеские отношения, расстается с красивой неглупой подружкой. Появилась другая женщина? Самое простое объяснение. А девушке наплел с три короба, чтобы не обижать. С коллегами не захотел общаться – тоже понятно. Пять дней в неделю видеть их физиономии на работе, а потом еще и в выходные жарить вместе шашлыки – свихнуться можно. Что у нас остается? Хамство начальству. Тоже ничего удивительного: нервишки пошаливали, или не так любил свои договоры, как рассказывал».

Илюшин покачал головой. Что-то здесь было не так. Каждый поступок по отдельности получал объяснение, но, объединившись, они начинали толкать друг друга – не звенья одной цепи, но колесики одного механизма – и приводить в движение… Что именно?

«Простой милый парень, значит, – сказал себе Макар. – Что с тобой не так, Никита Сафонов? И где ты сейчас, черт возьми?»