Глава 13

– Рукой пошевелить можешь? – спросила бледная Маша, похожая на утопленницу.

– Я все могу, – сказал Бабкин. – Кроме простейшей вещи: взять за шкирку какого-то жилистого хмыря и притащить его в отдел. – Он с отвращением посмотрел на окровавленный бинт, валявшийся у ног. – Плотнее бинтуй, Макар.

– Уверен, что не надо в травмпункт?

– Пальцы шевелятся, запястье крутится, значит, все в порядке. Не хочу объясняться по поводу ножевого.

– Соврал бы, что резал мясо и рука дрогнула. Маша, дай ножницы, пожалуйста. Девчонка точно цела?

– Судя по скорости, с которой она драпала огородами, цела и невредима, – усмехнулся Бабкин. – Хотя в какой-то момент я был уверен, что он на моих глазах сломает ей шею. Там шейка-то, господи… Как стебелек у одуванчика. Но он стиснул ее одной рукой… Терминатор какой-то, – вырвалось у него.

– Как этот терминатор ухитрился уйти от тебя? – спросил Илюшин. Он завязал свежий бинт, подобрал старый и выкинул в мусорное ведро.

– Представь, что дерешься с гадюкой. – Бабкин дернул плечом и поморщился. – А теперь представь, что пытаешься удержать взбесившуюся гадюку. Это псих, Макар. Он и дерется как псих. У него не тело, а одна сплошная мышца. Он умчался – я глазом не успел моргнуть. Конечно, и сам сглупил: раздумывал, кто для нас ценнее, он или девчонка. Теперь думаю, что допустил ошибку, нужно было догонять его, с Козловой само все решилось бы.

– Ты уже пытался его схватить, – сказала Маша. Она понемногу приходила в себя. Ей удалось мысленным усилием стереть картину: извивающийся человек без лица втыкает нож не в руку ее мужа, а в сонную артерию.

– Глаза у него стеклянные, – вдруг сказал Сергей, поежившись. Маша раньше не видела, чтобы ее муж ежился при воспоминании о каком-то психе. – Или не стеклянные. Или двухслойный полипропилен.

Илюшин внимательно посмотрел на друга, но ничего не сказал.

– Акриловые такие глазки, – продолжал Бабкин, – зрачки и радужка как будто нарисованы на них. Омерзительное ощущение, скажу я вам: человек живой, даже чрезмерно живой, а глаза – мертвые. Я даже не уверен, что он моргал, хотя мне, конечно, было не до того, чтобы…

Он осекся. Продолжай, мысленно попросил Илюшин, выговаривайся, этот человек испугал тебя, и не только потому, что ранил. Но Бабкин ссутулился, замолчал и только шевелил пальцами левой руки, сосредоточенно наблюдая за тем, как выдвигаются одна за другой пястные кости.

«Ладно, придется мне», – мысленно сказал Илюшин. Он принес из прихожей рюкзак, вытащил планшет, а рюкзак пристроил в ногах.

– Серега, можешь детально описать его?

Бабкин почувствовал себя неловко. Работать надо, а не предаваться созерцанию собственной клешни.

– Так, подожди… – он собрался. – Среднего роста, тощий, гибкий. Он был в шапке-балаклаве. Глаза темные, но серые или карие, я не разобрал. Что успел заметить: уголки опущены. Переносица широкая. Кожа не загорелая и не смуглая, светлая, поры не выражены. Ресницы густые и длинные.

Он ушел в соседнюю комнату, вернулся с бутылкой виски в руках. Нацедил себе в чашку из-под чая и закрыл бутылку.

Макар услужливо придвинул ему сахарницу. Сергей фыркнул.

– Что еще помню… Пальцы невероятно сильные. Хватка такая, что черта с два ее разожмешь. Ты бы видел, как он держал Козлову! Я бы сказал, это у него профессиональное, но не могу сообразить, в какой профессии так мощно развиваются кисти.

– Массажист, – не задумываясь, сказала Маша.

– Для массажиста он тощеват. Но, как вариант… Макар, ты записал?

Илюшин кивнул.

– Что еще помнишь?

– На ногах кроссовки, грязные, бывшие белые. Джинсы. Темно-синяя куртка до середины бедер, внизу утяжка. Большая, как балахон. Или с чужого плеча, или он сильно похудел. Голова и лицо закрыты подшлемником, таких в любом спортивном магазине двадцать штук любого цвета. У него синий, приметный, но если он закатает его и нахлобучит на макушку, будет похоже на обычную шапчонку. Студенты часто ходят в таких.

– А руки? – спросила Маша.

– Руки ледяные. Примета так себе, согласись.

– Форма пальцев? Шрамы?

– Ну, выглядят как мужские, и пальцы длинные, синеватые, с крупными суставами. Ногти короткие. Ни шрамов, ни татуировок. Очень холодные, – повторил он и подумал, что не мешало бы бросить в виски пару кубиков льда, к тому же чашка не успела остыть после чая, заваренного Машей, а теплый виски – жуткая дрянь…

Но в следующую минуту как-то само собой получилось, что он уже пьет теплую дрянь, наплевав на лед.

Акела промахнулся два раза. Он упустил и девушку, и того, кто охотился за Сафоновым. Слава богу, хватило ума вернуться и вытряхнуть все из ее парня, иначе впору бы предложить Илюшину искать другого напарника.

– Серега, хватит рефлексировать, – сказал Макар, проницательно глядя на него. – Ты судишь себя, исходя из того, что сплоховал в банальной драке. Но это не так. Мы столкнулись с чем-то нетипичным.

– Девчонка тоже нетипичная? – осведомился Бабкин.

– Ты имел дело с лошадьми? – вмешалась Маша.

– В колхозе меня как-то лягнул мерин.

Жена села напротив, спокойно глядя на него. Бабкин как никогда был благодарен ей за отсутствие сочувствия.

– Сережа, это целый мир, и она в нем своя. Ты злишься, что не поймал ее, но это так же нелепо, как ругать себя за то, что не выловил русалку из моря, плававшую под лодкой. Да, ты можешь нырнуть за ней следом, но она всегда уйдет от тебя на глубину.

– Девчонка как будто растворилась. – Сергей упрямо качнул головой. – Конюшня в виде буквы «Г», и я уверен, что из дальних ворот никто не выбегал, потому что они плотно закрыты. Девочка-ниндзя, ей-богу. Терминатор и ниндзя за одно утро… Не хватает еще человека-паука. Нет, ты не годишься, – фыркнул он, заметив слабую усмешку на лице Макара, – ты человек-клещ.

– Я не человек, а золото.

– Мягкий и пластичный? Обладаешь низким сопротивлением? Растворяешься в царской водке?

Маша задумалась, вычерчивая пальцем на столе абстрактные фигуры.

– Сережа, ты осмотрел все денники в конюшне? – вдруг спросила она.

Бабкин тяжело вздохнул.

– Я вообще все осмотрел. Разве что на второй этаж не поднимался, но Козлова не успела бы туда взбежать, лестница с другой стороны. Даже в душевую заглянул… Выход на манеж у них неподалеку от лестницы, ее и там не оказалось. – Он вдруг закипел. – Да она физически не успела бы… Я за ней все окрестности оббегал, но отстал на пару минут буквально.

– Были лошади, которые лежали в своих денниках? – перебила Маша.

– Лежали?

– Да, да! Не стояли, а лежали.

– Не было, – решительно сказал Бабкин. – Они все тянулись ко мне и хотели сожрать или лягнуть. Особенно один коняга там лютовал, белый такой, свирепый, аж сопли из носа текли…

Он вдруг замолчал. Белый конь… Да, белый лупил копытами в стенку, как боксер по груше. Но был еще вороной, с длинной гривой, заплетенной в косички.

– Вообще-то один лежал, – неохотно признал Сергей. – Здоровенная такая зверюга. Копыта как столбы.

– Достаточно здоровенная, чтобы за ним могла спрятаться миниатюрная девушка?

Несколько секунд Бабкин смотрел на жену. Затем молча встал, вытащил из морозилки форму со льдом и налил себе еще виски.

Однако кое-что ему все-таки удалось выяснить.

– Студента зовут Алексей Еврашкин, он снимает у Козловой половину дома. Собственно, это всего одна комната. То, что он говорит, полностью подтверждает рассказ матери Артема. Это Еврашкин заметил, что на конвертах стоят фальшивые штампы, но о том, кто напал на Козлову, ему известно не больше, чем нам. А теперь самое интересное…

– Аня никого не убивала, – сказал студент.

Поняв, что Бабкин раскусил его обман, он сбросил маску новичка и теперь смотрел на Сергея неприязненно и без капли страха. Когда Бабкин повел его к выходу, взяв чуть повыше локтя, студент дернул рукой и взглянул на сыщика недоуменно, будто говоря: «Ну, это уж совсем лишнее». Тот разжал пальцы.

– Ты, часом, не медицинского вуза студент? – спросил Бабкин, щурясь от солнца. – Нет? Жалко. Надеюсь, перевязку сможешь сделать, а то самому неудобно.

Он стянул куртку, и Еврашкин, увидев залитую кровью футболку, протяжно свистнул.

– Не свисти, денег не будет. Сейчас аптеку найдем… И учти, дырка у меня в руке, а не в ноге.

– Не собираюсь я от вас убегать. Что касается бинта… Минуточку.

Прежде чем Бабкин успел возразить, студент решительно пересек двор и скрылся в конюшне. Сергей почему-то был уверен, что он никуда не денется, и оказался прав: Алексей вернулся с бинтом, пластырем и бутылкой перекиси водорода.

– Я так и думал, что у них найдется аптечка первой помощи. Это Аня вас ударила?

– Чтобы меня ударить в предплечье, ей потребовалось бы встать на скамеечку.

На лице студента явственно отразилось облегчение.

– Допустим, вы лежали…

Бабкин поискал глазами лавку, не нашел и сел на бордюр. Издалека, слабо виляя хвостами, к ним потянулись дворняги.

– Кровушку чуют, – сказал студент. – Не дергайтесь.

– Шутник…

Однако следовало признать, что парень перевязал его ловко. И держался он спокойно. Тощий, долговязый, с интеллигентным лицом, – вылитый отличник, разве что без очков; лет двадцать назад таких ботаников гоняли во дворах хулиганы. Чутье подсказывало Бабкину, что этого не погоняешь.

Куртку жалко, конечно. Сергей осмотрел дыру, оставленную ножом, и вздохнул. В детстве мама ставила ему на порванные вещи заплатки, и каждый раз это были солнышки или зверушки, в то время как маленький Сережа предпочел бы самую завалящую машинку самому выдающемуся еноту. Теперь появилась возможность закрыть детский гештальт. К куртке он прикипел за десять лет. Есть вещи, в которых чувствуешь себя собой больше, чем в других.

– Сейчас выпускают разнообразные термонаклейки, – сказал студент, возвышаясь над Бабкиным. – Я племяннику такие покупал. Прижмешь их раскаленным утюгом…

Сергей поднял на него недобрый взгляд.

– Или раскаленным паяльником, – не меняя интонации, продолжил студент. – Зависит от того, что вам ближе.

– Ближе всего мне дать тебе по хребтине, – устало сказал Бабкин. Оба понимали, что ни по какой хребтине он никому не даст. – А теперь давай побеседуем. Только сядь, иначе у меня шея затечет.

– Аня никого не убивала, – сказал студент.

Он обошел ближайшую собаку, едва не наступив ей на хвост, и примерился к обрубку бревна, вертикально установленному в земле.

– А я и не говорил, что убила, – вслед ему крикнул Бабкин.

– Но вы приехали, потому что уверены, что она в чем-то виновата.

На это возразить было нечего.

Студент притащил бревно, расположился напротив Сергея и задумчиво оглядел его.

– Вы не из полиции. На бандита тоже не похожи. То есть похожи, но…

– Частный сыщик я, – прервал Сергей. – Пытаюсь разыскать парня, которого собиралась прикончить твоя подружка.

Студент кивнул.

– Никита Сафонов. Я видел его фотографию. Аня унесла ее из квартиры той женщины, которая присылала ей деньги. Вы знаете о ее сыне и его дружках?

– Знаю, – сказал Бабкин. У него пересохло во рту, но просить этого хмыря принести ему еще и воды не хотелось. – Кто-то из них, похоже, убил и отца Козловой.

– Опекуна, – педантично поправил юноша. – Аня узнала от нее, что один из той группы остался в живых, и решила его найти.

«Двое из той группы, если уж на то пошло, – подумал Сергей. – Но тебе и твоей подружке эта информация ни к чему». Вслух он сказал:

– Слушай, не держи меня за дурака. Начал говорить – договаривай. Она не просто так его искала, чтобы в глаза ему взглянуть с немым укором.

– Я вам уже десять минут пытаюсь об этом рассказать. – Студент демонстративно взглянул на наручные часы. – Даже четырнадцать. Сначала Аня не знала, зачем она ищет его. Ее мучила мысль, что на свете есть человек, восемь лет назад убивший ее опекуна и не понесший наказания. Вот он умывается, ест, пьет, может быть, гуляет с собакой… Это трудно объяснить.

– Козлова же тебе как-то объяснила. Или ты сочиняешь на ходу?

– Нет. Она вернулась пятнадцатого вечером в ужасном состоянии, на нее было страшно смотреть. Я сразу понял, что случилось что-то очень нехорошее. У меня даже мелькнула мысль, что ее изнасиловали. Оказалось, она выследила парня… ну, как парня, ему уже под тридцать…

– Двадцать семь, – сказал Бабкин. – Не отвлекайся.

– …Аня шла за Сафоновым до дома, а потом забралась через окно и стала ждать его, чтобы убить. Но в комнате с ней что-то случилось. Ей трудно было это описать, но, думаю, я ее понял. Вокруг были вещи. Не то чтобы Аня ожидала увидеть ножи и пыточные приспособления, но она не думала, что…

– …что он ничем не будет отличаться от нее, – закончил Бабкин.

– Что-то в этом роде. Хочешь видеть в человеке убийцу, а видишь в убийце человека. – Студент нахмурился. – У нее были грандиозные планы: связать Сафонова, произнести перед ним обвинительную речь и перерезать ему горло. О таком обычно мечтают или законченные психи, или благополучные люди, никогда не имевшие дела с настоящим насилием, даже синяк в жизни никому не поставившие.

Бабкин думал так же, но снова промолчал. Дети! Насмотрятся фильмов и отправляются мстить. Перерезать горло, надо же. Нож, однако, воткнула своему несостоявшемуся убийце не в глаз, а в руку.

– Еще кот пришел, стал крутиться у Ани под ногами, она боялась, что он привлечет внимание хозяина. Коты и собаки всегда все усложняют. Но Аня и без кота не смогла бы…

– Однако что-то же она в итоге сделала, – утвердительно сказал Сергей. Он не верил, что девушка, ворвавшаяся к Елене Матусевич, ушла так же тихо, как появилась.

– Пока она пряталась за шкафом, в комнату влетел Сафонов. Ане показалось, он был страшно возбужден… отшвырнул кресло, что-то бормотал себе под нос, потом взял телефон и убежал на кухню. Там он кричал что-то про пятую фотографию. Вернулся, схватил сумку и выбежал. По словам Ани, вел себя как сумасшедший, и она испугалась. Когда Сафонов исчез, она пошла к выходу, но тут зазвонил телефон.

– Где?

– В кухне. Сафонов, видимо, забыл его. Она хотела скрыться, но было поздно: он вернулся в дом. Ей пришлось спрятаться за входной дверью, а дверь открывается внутрь…

– Иными словами, Сафонов заметил бы ее, стоило ему повернуться. – Бабкин уже догадался, к чему приведет рассказ.

Студент кивнул.

– Кухня отделена от холла узким коридором. У Ани было время, чтобы выскочить наружу, но она оцепенела от страха. Видимо, Сафонов действительно вел себя очень странно. Или растерялась… Понимаете, она ведь думала, что именно этот мужчина убил ее опекуна, она была уверена в этом, хотя для такого предположения нет оснований. Ведь если убийц было пятеро, кто угодно из них мог встретить Константина Романовича в подворотне. Сафонов задержался в кухне лишь на несколько секунд, сразу бросился к двери и наткнулся прямо на Аню.

– И она пырнула беднягу тем самым ножом, которым собиралась перерезать ему горло, – закончил Сергей.

Студент укоризненно посмотрел на него.

– Она ударила его телефонным аппаратом. Старый, дисковый, стоял на полке. Сафонов упал. Аня проверила у него пульс, парень был без сознания. Она стала звонить в «Скорую», но тут он пришел в себя и начал приподниматься; вот тогда она и убежала.

– Твоя подруга, часом, не выдает желаемое за действительное? – спросил Бабкин. – Ударила, смотрит: труп. Ушла в ужасе. Как тебе такая версия?

– А труп где? – вопросом на вопрос ответил студент.

Крыть нечем. Трупа не было. Но Сергей, поразмыслив, сказал:

– А она позвонила тебе, и ты, как и полагается верному другу, прилетел на помощь. Машина есть у тебя?

– Нет. И я ей не друг. Я арендатор, исправно платящий за комнату площадью шестнадцать метров. – Он чему-то усмехнулся.

– Можно и без машины. Вы, два орла, дождались ночи, вытащили труп и закопали в огороде.

– Если вы действительно частный сыщик, то огород осмотрели в первую очередь, – парировал студент. – Слушайте, я вам правду говорю. Ни к кому я не ездил, никого не закапывал. Ане верю как себе. Она вернулась в коттедж несколько дней спустя, хотела убедиться, что с хозяином все в порядке. Вместо Сафонова там были какие-то два мужика. Она стерла отпечатки пальцев с телефона и убежала.

Бабкин тяжело вздохнул. А не ленись в другой раз, когда слышишь шорохи за дверью, а не сиди расслабленной кулемой. Если бы накрыл девчонку в тот же день, не страдал бы сейчас возле конюшни: голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве.

– Ты в курсе, кто на нее напал и зачем?

И вот тут студент сказал такое, что Сергей Бабкин начисто забыл и о своей ране, и о недавнем двойном просчете.

– Я не знаю, кто он, но этот человек требовал, чтобы Аня сказала ему, где Сафонов. Он был абсолютно уверен, что ей это известно.

– Сафонов?! – ошарашенно переспросил Сергей. – Он так и сказал?

Студент задумался.

– Н-нет. – Убежденности в его голосе не было. – По-моему, он не назвал имени. Но из его слов явственно следовало… Подождите, я вспомню… Аня воспроизвела то, что он сказал, даже сымитировала мерзкий сиплый голос… «Его мать тебе все выдала, ты его искала и знаешь, где он».

Бабкин прижал ладонь ко лбу. Только этого им не хватало! Это не случайный псих, не персональный враг Козловой, о нет! В расследовании появился их прямой конкурент, человек, готовый на все, чтобы отыскать Никиту.

– Или не Никиту, – пробормотал он, не открывая глаз.

Студент забеспокоился, даже похлопал его по коленке.

– Слушайте, вам плохо? Воды принести?

– Принеси, – мрачно сказал Бабкин. – И по дороге подумай: твоя подружка упомянула Сафонова или нет, когда пересказывала угрозы этого психа?

Несколько минут спустя рядом с ним возникла пластиковая бутылка.

– Вода только холодная, – извиняющимся тоном сказал студент. – Я подумал как следует… Кажется, Аня все-таки не называла фамилии. Но я не уверен. Слушайте, а почему это так важно?

Наконец-то вода! Бабкин умылся под любопытными взглядами собак и в четыре глотка осушил бутылку. Вода произвела чудодейственное воздействие: он явственно ощутил запах конского навоза, а затем пахнуло свежими опилками.

– Почему? – настойчиво повторил Алексей.

«Потому что нас наняли искать Сафонова, и я категорически против того, чтобы его грохнули прежде, чем мы приведем его к сестре», – подумал Сергей, а вслух сказал:

– Не твое дело. Ты когда-нибудь раньше видел этого парня? Никто вокруг вашего домишки не шатался в последнее время?

Тот покачал головой.

– Где можно найти Аню? – продолжал допытываться Бабкин.

– Понятия не имею.

Сыщик наклонился к нему, поморщившись от боли в перевязанной руке.

– Если у тебя есть идеи, самое время ими поделиться. Потому что я не просто видел того типа, который чуть не свернул твоей подружке голову, но и пытался его задержать. Как видишь, безуспешно. Он пришел по ее душу…

– С чего вы взяли? – вскинулся студент, но по выражению глаз было ясно, что он отлично все понимает.

– …и будет искать ее, – продолжал Бабкин, будто не слыша. – Если хочешь ей помочь, постарайся сообразить, куда она могла отправиться.

В кармане завибрировал телефон, и Сергей увидел, что Илюшин звонил по меньшей мере час назад. Он оставил сообщение, и, включив его, Бабкин услышал: «Серега, вчера Елену Матусевич пытались убить, убийца может быть рядом с девчонкой».

– У него нет никаких версий, – удрученно сказал Сергей. – Закадычных друзей Козлова не завела, на конюшне со всеми ровные отношения, но не близкие. Владельцы лошадей ею очень довольны… Сомневаюсь, что девчонка с таким характером станет искать у них помощи. Куда она точно не обратится, так это в полицию. У нее неудачный опыт. В две тысячи девятом она написала заявление об исчезновении своего опекуна, но им никто толком не занимался. К письмам, которые Аня приносила, тоже не отнеслись серьезно… Ну, а ее версия о том, что опекун жив и продолжает посылать ей деньги, сам понимаешь, не выдерживала критики. Ей нахамили и отправили восвояси.

– Родственники есть?

Бабкин сверился с блокнотом.

– Здесь такая история, – неторопливо сказал он, – по линии отца имеется тетка, которая сдала девчонку в детдом, когда Козлов-старший умер. Она же, по словам Еврашкина, пыталась наложить лапу на квартиру, принадлежащую ее отцу.

Макар недобро усмехнулся.

– Серега, эта сфера очень жестко регламентирована законом. Не лишай меня веры в человечество: скажи, что у тетушки ничего не получилось.

– У тебя вера не в человечество, а в одного-единственного человека. – Сергей перелистнул страницу. – Тетке показали жирный кукиш. Квартира перешла по наследству Козловой, так что она владеет недвижимостью в Москве и маленьким домом в Зеленограде. У тетки есть дети, поэтому нельзя исключать, что Анна могла обратиться к ним… Но и это сомнительно. А самое главное… – Он замялся.

– Что?

– Она, похоже, неглупая девочка. Ей хватит ума не сунуться ни к тетке, ни к двоюродным братьям-сестрам. Паспорта у нее с собой, естественно, нет – значит, хостелы отпадают. Телефон выронила. Анна скрытная особа, так что студент не знает о ее прежних отношениях, но я ставил бы на то, что она поедет к бывшему парню. Все девушки так делают.

– Много ты знаешь о девушках, – подала голос Маша из соседней комнаты.

Илюшин повернулся к двери.

– Маш, а где бы ты пряталась, если бы возникла необходимость?

– Нигде бы я не пряталась, – помолчав, ответила Маша. – Вернулась бы домой. Убийца не будет сидеть под дверью целую вечность, замерзнет и отойдет пописать в кусты.

Нет, Анна Козлова не вернется, подумал Сергей, и не потому что напугана, хотя она страшно боится, не может не бояться, если даже мне не по себе после встречи с этим бешеным отродьем… Вернуться означает забраться в свою нору и трястись от страха, заказывать еду через интернет, каждую ночь прислушиваться, не лезет ли кто-нибудь в окно… и, кстати, на окнах ведь нет решеток. Маленькая решительная девушка, с шестнадцати лет росшая одна, не выберет этот путь. Ей потребуется время и укрытие, чтобы пересидеть несколько дней и все хорошенько обдумать. А потом она начнет действовать.

– У нас какой-то сбой в хронологии событий, – сказал Макар. Бабкин еще сверялся с записями, а он уже перечислял по памяти, загибая пальцы. – Первого октября Сафонов заселяется в чужой дом, а десятого обнаруживает фотографии в своем подвале. За несколько часов до этого он случайно натыкается на своего бывшего приятеля Клима, то есть Василия Клименко. О чем они разговаривали, мы не знаем. Сафонов пугается фотографий, звонит хозяину дома, убеждается, что тот ни при чем. Уезжает к сестре во Владимир, а возвращается пятнадцатого числа… Правильно?

– Пятнадцатого утром, – уточнил Сергей.

– Хорошо. Чуть раньше, одиннадцатого октября, Аня Козлова выслеживает курьера, который раз в три месяца доставлял конверт с деньгами. Она врывается к Елене Матусевич и узнает от нее правду о наших студентах. Для Матусевич единственный, кто выжил из всей группы, – это Сафонов, о возвращении Клименко она не имеет ни малейшего понятия. Так что она сдает Никиту с потрохами и, сама того не зная, наводит девчонку на верный след, показав ей альбом. Пятнадцатого октября риелтор приезжает на ипподром наблюдать за скачками. Козлова выследила его и проникла в дом. Бедняга Сафонов спускается в подвал, видит, свою собственную, и бежит. Но на полпути ему приходится вернуться из-за забытого телефона, и насмерть перепуганная девчонка бьет его по голове. Пока все верно?

Бабкин кивнул:

– После этого от Сафонова ни слуху, ни духу. Студент утверждает, что тот пришел в себя и Козлова удрала. Но доверять ему нельзя, он у нас лицо заинтересованное.

– Четыре дня Никиту ищем мы и полиция, а на пятый к нам присоединяется… – Илюшин бросил взгляд на забинтованную руку напарника. – Хорошо бы знать кто. Я обзвонил родственников Сенцовой, Лобана и Осина, пока ты ехал из Зеленограда: к ним никто не приходил. Балаклава начал с матери Артема и угадал. Елена Юрьевна ухитрилась сбежать от него, и, думаю, больше мы ее не увидим. Чертовски жаль!

– Может, еще объявится, – подала голос Маша, сидевшая у окна.

– Вряд ли. Человек с пятого этажа выпрыгнул, а ты хочешь, чтобы она пришла с разоблачениями. Она бросила любимую собаку. Собаку, Карл! Нет, Елена Юрьевна не вернется. И я бы не вернулся на ее месте.

Бабкин почесал в затылке карандашом.

– Мы знаем, – продолжал Макар, – что фотографии в подвале повесила не Анна Козлова: она только одиннадцатого узнала о существовании Сафонова. Кто это сделал и связаны ли снимки с его исчезновением – вопрос номер два. Вопрос номер раз: где сам Сафонов. Я бы не доверял словам студента насчет того, что Никита был жив после ухода Козловой. Влюбленный парень будет плести что угодно, лишь бы выгородить девчонку. Он влюбленный?

– Как цуцик, – кивнул Бабкин.

– Нужна Козлова. Только она достоверно знает, что случилось в коттедже, когда Никита вернулся за телефоном. – Илюшин встал, потянулся и выглянул в окно. – Тетка отпадает, кузены отпадают, несуществующие друзья отпадают тоже. Что остается?

– Отцовская квартира, – сообразил Бабкин.

Макар взял телефон.

– Татьяна? Да, здравствуйте, Илюшин…

Сергей слушал, как его друг осторожно, шаг за шагом сообщает заказчице о том, что в деле появился новый фигурант, которого ей нужно опасаться. Татьяна, похоже, не принимала предупреждения всерьез. Сам бы он давно брякнул: «Бери ребенка, дура, и уезжай с мужем куда-нибудь, пока не кончится расследование».

У него мелькнула мысль: а ведь странно, что Балаклава не пришел к сестре Сафонова. Выходит, он не знает о ее существовании или ему неизвестно, как ее найти.

Закончив разговор, Макар облегченно выдохнул.

– Убедил? – сочувственно спросил Бабкин.

– Не уверен. У мужа работа, у ребенка – кружки, она не может гарантировать, у нее нет уверенности, и тра-та-та, и все в таком духе.

Сергей заволновался.

– Подожди, как это – не может гарантировать? У нас только чудом не случилось два трупа. Ей не гарантировать надо, а смываться и адреса никому не оставлять!

– Серега, – Макар заговорил вкрадчиво и нежно, – ты слышал разговор? Я дважды повторил, что их семья может быть в большой опасности. Она взрослый человек. Не в наших силах принять решение за нее. Если всех троих завтра прирежут, мне будет очень жаль, но только потому, что мы останемся без второй части гонорара.

– Сердца у тебя нет.

– У меня нет сердца для тех, у кого нет мозгов, – возразил Илюшин. – А для всех остальных я буквально Данко, только вечно живой.

Бабкин махнул рукой и вернулся к своему блокноту.

– Я обошел тот коттедж, из которого, по словам Сафонова, за ним кто-то следил. Уверен, все лето там не было жильцов: сад запущен, цветы не обрезаны… Ни одна хозяйка не бросит свои розы гнить на земле.

– Забраться в дом сложно?

– Не сложно, если он не поставлен на охрану и у тебя есть навыки взломщика. То есть для рядового человека – почти невозможно.

– Решетки есть?

– Нет. Но разбитых окон я не увидел. Может, все просто? Приехал хозяин, привез с собой любовницу. Смотрит: снаружи кто-то шарахается, в дверь барабанит. Зачем мужику светиться? Чтобы сосед пару месяцев спустя в разговоре с его женой случайно обмолвился: мол, я тут вашего супруга видел?

– Хорошее объяснение, – согласился Макар. – У которого есть только один недостаток.

– Какой?

– Оно неверное. Возле дома не гараж, а навес. Сафонов увидел бы машину.

Бабкин выругался сквозь зубы. Он не заметил навес, вернее, выкинул его из головы. «Теряю хватку», – привычно подумал он.

– Нет, не теряешь, – возразила жена.

На лице Сергея отразилось детское изумление, и Маша с Илюшиным засмеялись.

– Ты его так с ума сведешь, – сказал Макар. – Интересно будет посмотреть на тебя, Серега, в смирительной рубахе.

– Прекрати издеваться над человеком. – Маша, по-прежнему смеясь, встала и поцеловала мужа в макушку. – Сережа, ты каждый раз, стоит тебе что-то забыть, произносишь одно и то же: «Теряю хватку!» И еще верхней губой вот так делаешь. – Маша подергала губой.

– Во-во, – обрадовался Илюшин. – Именно такое выражение лица! Кабан во время гона.

– Маша, уйми его, – попросил Сергей.

– Вепрь!

– Нет, я сам его уйму.

– Ты раненый, тебе нужен покой! – Макар отклонился от полетевшей в него тетради.

Бабкин поморщился: рука постоянно давала о себе знать.

– Значит, московская квартира Козловой, – вслух подумал он. – Съезжу и разведаю, что происходит. Но если девчонка прячется там, разговаривать с ней лучше тебе, а не мне.

– Хоть ты и спас ее от супостата, вид твой зверский отвращает от тебя юных девиц.

– …и слава богу! – громко сказала Маша из соседней комнаты.

Сергей почувствовал, что по губам расползается глупая улыбка, и быстро спросил:

– У тебя есть предположения, что за тип гоняется за Сафоновым?

Предположения у Илюшина были, не было доказательств, о чем он и сказал.

– Напрашивается версия, что родственник или близкий мстит за беднягу, ставшего жертвой нашей компании в две тысячи девятом. Он последовательно убил всех остальных, начиная с Эмиля, и потрудился замаскировать часть убийств под несчастные случаи. Полагаю, это было сделано для того, чтобы остальные не успели испугаться и разбежаться, следуя примеру Василия. Убедительно? – Макар кивнул и сам себе ответил: – Убедительно. Но совершенно не объясняет, отчего он сразу не расправился с Сафоновым. Тот не уезжал, и отыскать его было легче легкого. Почему именно сейчас? Если фотографии в подвале развесил этот же человек, что за псих напал на Елену Матусевич и на тебя? – Он покачал головой. – Нет, что-то здесь не сходится. Слишком много желающих найти Сафонова. И мы, и Анна Козлова, и неизвестный Балаклава… Мало похоже на совпадение. Что-то случилось…

– Я вот о чем подумал, – сказал Сергей. – Если Балаклава не заявился первым делом к сестре Сафонова, может, он не из родственников жертв? Те навели бы справки о семье Никиты.

– Если у них были такие возможности, – возразил Илюшин. – Родственники жертв, родственники жертв… – Он прошелся по комнате из угла в угол, щелкая пальцами. – Что-то мы упускаем.

– Уголовное дело мы упустили, – мрачно сказал Сергей.

– И что-то ещё…

Вернулась Маша, тихонько села в углу с блокнотом. Рисовала она последнее время всякие загогулины, носившие смешное название «дудлы», и из этих загогулин удивительным образом складывались то совы лупоглазые, то рыбы, то цветы. «Мне нравится, что каждый раз получается закольцованная история, – говорила Маша, показывая ему рисунки. – Летела сова, сорвала диковинный цветок, уронила в море, а из моря выросла звезда о десяти лучах, на каждом луче по солнцу, в каждом солнце по сове. Каждый раз история возвращается в одну и ту же точку». «В истории должен быть конфликт», – возражал Бабкин, помнивший уроки литературы. «Это у тебя с Илюшиным должен быть конфликт, иначе вам жизнь не в радость».

В их расследовании все листки были перепутаны. Не получалось истории, и даже картинки, похоже, они трактовали неверно.

– Допустим, взял Сафонов наркоту на реализацию, а деньги не отдал, – пробормотал Сергей. – Наш Балаклава никакой не родственник, а честный коммерсант, желающий вернуть свое. Допустим.

– А на Елену Матусевич как вышел твой коммерсант? – полюбопытствовал Макар.

Бабкин замялся.

– Проще простого, если у них были отношения, – подала голос Маша, не переставая водить ручкой по альбомному листу.

Бабкин с Илюшиным переглянулись.

– Балаклава пришел в коттедж Сафонова, нашел там свидетельства их связи и отправился к Елене, рассудив, что кому как не любовнице знать о том, где обретается Никита. Хорошая версия, непротиворечивая. – Илюшин встал и с неподдельным интересом заглянул в Машин рисунок. – У тебя там не зашифровано, где Сафонов?

– Или хотя бы участвовал ли он в убийствах, – дополнил Бабкин.

– У меня зашифрован только ловец снов. – Маша повернула альбом к Сергею. – Смотри, как красиво!

– То же самое мне хочется сказать о нашем деле. – Илюшин вернулся на табуретку. – Чувствуется в нем внутренняя красота, которая от нас ускользает. Я поговорю еще раз с Порошиной. Послушай, Серега…

Бабкин обернулся к нему.

– А этот студент, Еврашкин, не может быть тем, с кем ты дрался?

Сергей озадачился.

– Слишком костляв, слишком высок… Нет, это не он.

– Хорошая версия пропала, – с сожалением сказал Макар. – Это ведь он навел Козлову на мысль, что письма приходят не по почте.

Телефон задрожал и исполнил последние такты «В пещере горного короля», от которой все вздрогнули.

– Слушаю! – ответил Сергей. – Привет, Виктор Степанович. «Урюпин!» – одними губами сказал он Макару. – Идет потихоньку… Нет, пока не нашли, а что? – Брови у него полезли вверх. – Подожди-ка, повтори! Стой, запишу.

Он яростно захлопал по столу, и Маша подсунула ему альбом.

– Да. Записываю. Одно ножевое? Ага. Занятно. Это как-нибудь объяснили? Ясно… Спасибо, Витя, век буду твоим должником.

Бабкин отложил телефон и похлопал альбомом по коленке.

– Скажи, что это не Сафонова нашли с ножевым, – попросил Илюшин.

Маша вздрогнула и уронила карандаш.

– Спокойно! Все гораздо интереснее. Мы с тобой думали, Макар, что в две тысячи девятом пятерых прохожих зарезали в арках. Но Урюпин запоздало вспомнил, что с одной из жертв дело обстояло иначе. Мужчина был мертв до того, как его нашли в подворотне. Настоящая причина смерти, по словам Урюпина, – сердечный приступ.

– Пока не вижу ничего странного, – пожал плечами Илюшин. – Прохожий входит в арку, пугается студента с ножом, умирает от инфаркта. Парень делает то, что собирался, а экспертиза показывает…

Он замолчал, видя, что Бабкин качает головой.

– Смерть наступила за несколько часов до того, как в тело всадили лезвие. Урюпин помнит это совершенно точно: они много обсуждали между собой, зачем серийному убийце подкидывать труп. И это единственное тело, которое не было опознано.

– А вот это любопытно, – протянул Илюшин.

– Очень любопытно, – эхом откликнулся Бабкин, и они уставились друг на друга.

Маша заволновалась.

– Подождите! Объясните мне, я не понимаю…

Сергей обернулся к жене.

– Вспомни – Анна Козлова ничего не знала о судьбе своего опекуна. Голову Илюшина дам на отсечение: неизвестный, скончавшийся до удара ножом, – это и есть Константин Мельников.

Константин Романович Мельников вернулся домой из института, снял пальто и вспомнил, что забыл зайти за сахаром. Ерунда, но Мельников расстроился. Память в последнее время выкидывала фокусы. Месяц назад из нее испарилось имя-отчество ректора, которого Мельников знал лет тридцать. Потом – грибы… Как можно потерять слово «шампиньоны»? Пару недель назад пришлось лезть в старый блокнот жены, чтобы посмотреть, когда у Анечки день рождения. А ведь они вместе… кстати, сколько лет? Цифры утратили неизменность. Двойка постыдно легко переворачивалась и становилась пятеркой, о девятке и говорить нечего. Ольгу Степановну хоронили вдвоем, это Мельников твердо помнил. Но летом или весной?

Теперь вот сахар.

Он оделся, сунул в карман деньги. Днем было солнечно, а к вечеру подтаявший снег превратился в лед. Константин Романович шел осторожно и, завидев тропу, решил срезать путь мимо заброшенного недостроя.

Шажок за шажочком. Зимой как никогда ощущаешь себя стариком. Где былое чувство равновесия? Заставь его сейчас прокатиться по длинному ледовому языку – бесславно шмякнется.

Над головой вспыхнул фонарь и потух. Он, конечно, сглупил, сунувшись сюда. Темно, крайне неуютно… Под ногами обломки кирпичей, слева глухая стена, исписанная граффити. Нынешней ночью обещали снегопад. Занесло бы все снегом поскорее, чтоб в глаза не бросалась эта разруха, и не пришлось бы больше жалко семенить… Видели бы его студенты!

Представив себя со стороны, Константин Романович выпрямился и сделал четыре широких спокойных шага. Успел подумать, что ведет себя по-мальчишески, поскользнулся и рухнул навзничь.

Ветви деревьев кажутся прорезанными перочинным ножичком в ночном небе, если смотреть на них снизу. Это открытие Мельников сделал, открыв глаза.

Он лежал в снегу тяжело и плотно, словно был его частью. Снег не отпускал его. Бог знает сколько времени ушло у Константина Романовича на то, чтобы сесть, и он едва не пожалел об этом. Подташнивало, кружилась голова. При взгляде на груду битых кирпичей, к которым он приложился затылком, Мельников поморщился. Нет уж, все лучше, чем валяться здесь.

В общем-то, он легко отделался. Руки-ноги целы, спина не сломана. Плохо только, что адрес вылетел из головы… Куда он шел и откуда? Пальцы нащупали в кармане сторублевку. Ах да, за хлебом!

Завтра сходит. Или попросит Аню купить.

Осталось самое простое: найти путь домой.

Мельников встал и огляделся. Ничто из увиденного не было ему знакомо. Какая-то стройка… вдалеке деревня… почему деревня?

Нет, он должен быть не здесь.

Но где?

Из темного омута, из враждебной глубины всплыл волшебный радужный пузырь воспоминания и втянул Константина Романовича внутрь.

Старый московский двор. Просторная комната с высоким потолком, за окном зеленая листва… Это время помнилось ему как нескончаемое лето: герань цвела, жена пела, девочка бегала босиком по их квартире, все норовя заглянуть под ткань, наброшенную на клетку с канарейками, чтобы не просыпались раньше времени. Она стеснялась его, и Константин Романович, к своему огорчению, не знал, как с ней обращаться. Он и сам ее стеснялся. Легко было иметь дело со студентами. Они задавали вопросы, на которые он знал ответы. А девочка спрашивала у его жены, можно ли отстегнуть моторчик у Карлсона, и что будет, если поймать тучу сачком, и как испечь пирог из сирени.

Когда ей было лет десять, Константин Романович услышал, как она читает малышу сказку. Он стоял у приоткрытого окна, вдыхая запах молодой тополиной листвы, и наблюдал за ними через полупрозрачную занавесь. Анна сидела на скамейке, на коленях у нее устроился трехлетний мальчик, сынишка соседки.

– А Колобок говорит зайцу: не ешь меня, я тебе песенку спою.

Мальчик слушал, приоткрыв рот. Анна читала медленно, с выражением, и водила пальцем по странице.

– …катится, а навстречу ему медведь!

Когда дошло до встречи с лисой, Мельников заподозрил, что дело кончится плохо. Ребенок выпятил нижнюю губу и готовился зарыдать.

– «Колобок-колобок, сядь ко мне на язычок и пропой последний раз». Прыгнул колобок. А лиса его – ам! – и съела. – Девочка взглянула на малыша и после небольшой паузы продолжила: – Идет она по лесу, довольная-довольная, и вдруг слышит, как в животе у нее кто-то распевает во все горло. «Я колобок-колобок, я румяный бок, я от всех ушел… – Она задумалась на пару секунд, – …и теперь катаюсь в меховой лисе-колбасе».

Малыш недоверчиво взглянул на Аню и вдруг засмеялся.

– В меховой лисе-колбасе! – повторила она, довольная успехом своего повествования. – И еще поет!

– Фто паёт? – потребовал мальчик.

Анна задумалась.

– Вдоль по Пии-итерской! – вывела она громко. – По Тверско-ой-Ямской! По Тверской-Ямско-ой, с колокольчиком! – Она принялась аккуратно подбрасывать его на коленях в такт песне. – Едет миленький мой! Сам на троечке! Едет ла-апушка да по проселочкам!

Ребенок захохотал.

– Лиса слушает, подпевает! Зачем, думает, я такого певчего колобка съела? Глупая я, что ли? «Выходи!» – говорит. И выплюнула его. Колобок ее в нос поцеловал и дальше покатился. Вот и сказке конец! Ой, смотри, твоя мама идет.

– Мама, колобок живой! – закричал мальчик так пронзительно, что Мельников вздрогнул.

Это мгновение – крошечный бегущий малыш, и девочка, смеющаяся на скамейке, и ветер, и легчайшее касание кисеи, и запах распустившихся почек, и голубиное воркование на крыше подъезда – навсегда запечатлелось в его памяти. Колобок был живой. Все были живые.

Он вдруг отчетливо понял, что ему нужно делать. Вернуться туда, разумеется, как он раньше не сообразил! Падение тому виной, голова работает хуже, чем прежде, но это временно. Все наладится, стоит ему вернуться в свой дом.

Константин Романович отряхнул пальто от снега и пошел. Он ориентировался на шум машин и не ошибся. Дорога вывела его на скоростную трассу. Обочина была грязная, на него летели брызги от проносившихся мимо автомобилей, но Мельников, запахнув пальто от ветра, упрямо пробивался вперед.

Его обогнала разбитая «девятка» и вдруг притормозила метрах в ста перед ним. Вышли два парня, оба коротко стриженые, в дутых куртках.

– Отец, ты далёко ли топаешь? – спросил один.

– В Москву.

– В Москву-у? – Он присвистнул и посмотрел на второго. Тот сделал большие глаза. – Батя, Москва в другой стороне. Ты заблудился.

Мельников расстроился. Сколько времени он потерял впустую! И Ольга Степановна наверняка волнуется. Он чуть не заплакал, может быть, даже немного прослезился, потому что парни вдруг как-то засуетились, и один притащил из машины бутылку с водой, а второй начал искать платок и не нашел, но у Константина Романовича, к счастью, был в кармане свой.

Вода оказалась холодная. Он с достоинством отказался, сказав, что жена не разрешает употреблять ледяное, боится за его здоровье.

– А вот это правильно! – согласился первый. – Хорошая у тебя жена, бать. Она в Москве?

Мельников закивал. Парни снова переглянулись и оба вздохнули.

– Ну, на три часа позже приедем, – непонятно сказал второй.

– По пробкам-то? На пять – не хочешь?

Они замолчали.

– Да и хрен с ними, – плюнул один. – Чего он тут… Отец, ты адрес свой знаешь?

Константин Романович даже немного обиделся. Что он, слабоумный? Он назвал адрес, его посадили в теплую машину, и они поехали. В багажнике позвякивали бутылки. За окном в темноте мелькали машины, фонари, вывески, светофоры, и вскоре Мельников мирно спал в машине, уносившей его от Зеленограда.

Проснулся он оттого, что его осторожно похлопывали по руке.

– Приехали, отец. Узнаешь?

Еще бы не узнать! На минуту его смутили лежащие вокруг сугробы, в то время как Мельников определенно помнил, что во время его отъезда был июнь. Он даже чуть было не испугался. Но вовремя сообразил, что снег – это иллюзия, защита его дома от посторонних, что-то вроде маскировки – чтобы чужие не ходили. Вот почему двор у них такой тихий.

Парни высадили его и уехали. Но сначала Константин Романович показал им светящееся окно на первом этаже. Он уже забыл, для чего все эти расспросы, и хотел только побыстрее отвязаться от любопытствующих типов. Его фамильярно похлопали по плечу – Мельников вскинул брови – и он остался один.

На двери подъезда чернела панель домофона. Когда успели поставить? Зачем? Он слепил снежок, собираясь бросить его в окно, как вдруг заметил решетки. Ахнул, прижал ладонь к губам. Оля никогда не поставила бы решеток. Она боится пожара, а воров не боится вовсе. «Костя, пусть нас ограбят, но мы не будем жить как арестанты!»

Что же получается? Его привезли не туда?

А-а-а, все это проделки двух раскосых бесов! Путают его, звенит бутылочное стекло в ушах и сыплются в глаза красные дорожные огни, словно сечет песком. Прижать ладони к лицу, постоять… Вот так, вот так. Дом поплыл по небу – пароход, отходящий от пристани в темную небесную синь – а Мельников остался на берегу, лежал на прохладном песке, кутаясь в полотенце, и в конце концов уснул.

Очнулся в темноте. Холодно. Над головой фонарь. В фонаре снег вьется как мошкара. Присмотрелся – а это и есть мошкара, из июня посланная Ольгой Степановной: подсказывает ему, чтобы шел за светом. Константин Романович, кряхтя, поднялся и захромал по сетке меридианов и параллелей, сложенной из пересекающихся фонарных лучей, иногда сверяясь с мошкарой. Висит облако, звенит? Значит, путь выбран верно.

Иногда звон усиливался. Тогда Мельников останавливался, пережидал. Конечно, провожатые таким образом подбадривали его, но уж очень нехорошо становилось в голове, словно ее, как клетку с канарейками, накрывали тряпкой: черно и душно.

К утру Константин Романович оказался на пустыре. Он совершенно выбился из сил и догадывался, что вид имеет самый плачевный. Мошки улетели. Нужен был новый знак, Мельников не сомневался, что он будет, и, когда впереди мелькнул красноватый отблеск, нисколько не удивился.

Вокруг костра сидели люди. Он подошел, и ему освободили место, ни о чем не спрашивая.

Так Константин Романович поселился у огня. Те, кто пустил его, забрали шарф, пальто и ботинки, выдав взамен дырявые обноски. Мельников не возражал. Он кутался в пакеты из-под мусора, а спину от ветра защищал коробками. Поначалу его о чем-то спрашивали. Перед ним, будто морды чеширских котов, возникали из ниоткуда синюшные лица, и губы у них шевелились, а заплывшие глаза щурились, но голосов Мельников не слышал. Он тихо улыбался в ответ. Ему хотелось взять этих людей с собой, к Ольге Степановне, но он смутно ощущал, что вряд ли это возможно.

Они были к нему добры. Со второго дня окрестили Юриком – от юродивого – и делились тем, что имели сами. Впрочем, от еды блаженненький отказывался, а пил только воду. Был он так тих и светел, что, когда пара залетных пыталась отогнать его от костра, местные озверели и полезли в драку. «Юрика не трожь!»

Путь в Москву совершенно изгладился из его памяти. Необъятное хранилище его воспоминаний погрузилось во тьму; философы и их труды, студенты с дипломами, его коллеги, его монографии, тысячи прочитанных книг слились в одно целое и стали неразличимы, как деревья в ночном лесу. Но посреди этого леса вилась тропа. По ней и брел Константин Романович, немного испуганный, но твердо помнящий, что его ждут.

Знать бы только, кто именно…

Он не заметил, когда вернулась мошкара. Теперь звенело громко и почти непрерывно. Иногда его обступали деревья, а иногда все затапливала вода, в которой невозможно было дышать. И звон, неумолчный звон. Если бы хоть кто-то объяснил, куда идти! Константин Романович чувствовал, что должен что-то сделать… быть может, сказать правильные слова… Формула, открывающая двери, заклинание, что спасет его от тьмы. Тускнеет свет на тропе, к звону прибавился шум деревьев, и даже если найдется тот, кто подскажет слова, Мельников его не услышит.

«Помогите!» – пытался крикнуть он. Губы слабо зашевелились.

– Зой, чего это наш Юрик бормочет? – спросил один из сидящих рядом, приглядываясь к старику.

– А я знаю?

Они присмотрелись. С блаженненьким творилось что-то не то: он подергивался, глаза его закатились.

– Э, э! Юрец!

Зоя похлопала старика по щекам.

Константин Романович был близок к отчаянию. Он звал на помощь, молил о спасении, выкрикивал слова, смысла которых уже не помнил, но все было напрасно. Темнота сгущалась. На мгновение прояснившийся взгляд выхватил из тьмы безбрежную свалку, костер и людей с испитыми больными лицами. Они били Мельникова, они тянули к нему искореженные лапы. Константин Романович понял, что еще секунда – и его ничто не спасет: он провалится в адскую яму и больше не выберется.

– Ничо, у Зойки оклемаешься…

Мельников сделал колоссальное усилие и вдруг вспомнил самое важное, что было в его жизни.

– Оля, я хлеба не купил! – отчаянно крикнул он.

Звон стал невыносимым – и оборвался. Под ногами Константина Романовича снова была тропа, и вела она к московской пятиэтажке. Парусом надувался в окне белоснежный тюль, бежал ребенок, смеялась девочка, тополь шелестел на ветру, и Ольга Степановна, улыбаясь, смотрела из окна, как он приближается, размахивая пустой сумкой.

– Юрик! Юрец, не дури!

Его пытались растолкать. Но старик мягко завалился назад и уже не видел, как возле свалки тормозит машина и высокий бледный парень идет к ним, перешагивая через мусорные кучи.