За короля и общины!

Возглавил это восстание Уот Тайлер. Этот человек был не крестьянином, а ремесленником, что явствует из самой его фамилии. «Тайлер» по-английски – «кровельщик», «черепичник». В этом нет ничего удивительного. Во многих странах крестьянские бунты возглавляли люди, не имеющие никакого отношения к этому сословию.

Это можно сказать не только о крестьянах. Чего стоит одна пролетарская Октябрьская революция. В ее большевистском руководстве пролетарий имелся один-единственный, и тот бывший, Шляпников. Остальные в подавляющем большинстве были дворянами либо интеллигентами из разночинцев.

Горючего материала в Англии имелось предостаточно, и поводы для бунта наличествовали очень серьезные. Тут уж не обойтись без более-менее подробного рассказа об английском крестьянстве того времени, да и не только о нем.

Прямое, откровенное рабство ко второй половине четырнадцатого века уже сошло на нет. В Англии жили совершенно свободные крестьяне-фригольдеры, владевшие собственными участками, но их было не так уж и много, меньше пятнадцати процентов всего населения страны. Большинство составляли вилланы, то есть крепостные. Их нельзя было покупать и продавать, они владели кое-какой собственностью, но не землей, в некоторых случаях могли отстаивать свои права в суде. Однако эти люди, как вогнанный в стену гвоздь, были намертво прикреплены к земле и не имели права покидать своего хозяина, лорда или крупного сквайра.

В этом отношении их русские собратья находились в лучшем положении. Раз в году, в так называемый Юрьев день, они могли выбирать себе нового хозяина и переходить к нему со всем своим движимым имуществом, но только в том случае, если полностью рассчитались по долгам со старым.

У вилланов такой возможности не было. При покупке поместья новым хозяином они автоматически переходили в его собственность точно так же, как сараи и амбары.

Господа выделяли им земельные участки для личного пользования, но за них нужно было вносить арендную плату. В прежние времена она в основном была натуральной. Наличествовала, конечно, и барщина – всевозможные работы на хозяина, как светского феодала, так и духовного. Монастыри и церкви были крупными землевладельцами, их вилланы жили и работали по тем же правилам, что и все прочие.

Всевозможных повинностей было много. Например, вилланы не могли сами молоть зерно и печь хлеб. Они были вынуждены идти на мельницу и в пекарню сеньора и платить за это. Когда виллан выдавал дочь замуж, ему приходилось платить господину очередную подать.

Пикантная деталь: если невеста оказывалась не девственницей, то ее папаша вынужден был отдать хозяину еще и выкуп «за утрату целомудрия». Вам, уважаемые читатели, надобно знать, что по тогдашним законам девственность крестьянок считалась собственностью их сеньоров точно так же, как земля и амбары. Какая у них там была система проверки, мне, увы, неизвестно, что открывает немалый простор для фантазий, уж согласитесь. Гусары, молчать!..

Была еще масса других повинностей, перечислять которые будет слишком долго. Сказать можно одно. Жилось вилланам нелегко, хозяева обдирали их как липку.

Особенно тяжким их положение стало в описываемые времена, когда английские сеньоры, подобно своим братьям по классу в других странах, пришли к выводу, что гораздо выгоднее брать плату не натурой или барщиной, а деньгами. Кое-какая наличность у вилланов водилась. Они имели право продавать излишки своей сельскохозяйственной продукции.

Здесь обязательно нужно отметить, что в то время находились уже и «справные хозяева», которые зарабатывали достаточно, чтобы приобрести собственную землю. Такие персонажи переходили в другую категорию – йоменов. Но и йомены тоже несли немало повинностей.

В любой деревне часть вилланов составляли люди безземельные, вынужденные наниматься батраками к сеньору или к односельчанам позажиточнее. Этим бедолагам, как легко догадаться, приходилось хуже всех. Они существовали исключительно на жалованье, недостаточное для мало-мальски сытой жизни.

В деревнях покрупнее работали и свои ремесленники – кузнецы, кровельщики, столяры, плотники и прочие. Таким ремесленником был и Уот Тайлер. Они тоже числились прикрепленными к поместью, самовольно уйти в другие места не могли и несли часть тех же повинностей, что и землепашцы. Например, после смерти виллана его наследник, не важно, землероб или ремесленник, должен был уплатить сеньору сперва компенсацию скотом или имуществом, а потом и налог на право наследования.

Обязательно нужно отметить, что при всем при том вилланы были неплохо организованы. Они не были каждый сам по себе, а объединялись в общины, во многом напоминавшие те, которые после отмены крепостного права появились в России. К этому их толкала сама жизнь.

В отличие от ремесленника и городского мастерового благосостояние крестьянина всегда зависит от случая, то есть в первую очередь от погоды. Нынешний год выдался урожайным, а следующий может оказаться вовсе даже наоборот. Община помогала своим членам выживать в случае неурожаев, заботилась о вдовах, стариках и сиротах, лишившихся кормильцев, а потому вилланы держались за нее обеими руками.

Кроме того, община распоряжалась угодьями, принадлежавшими как бы всем вместе – пастбищами, сенокосными лугами, рыбными ловлями. Слабенький, но все же противовес произволу сеньоров. Поэтому лорды и сквайры стремились ее уничтожить, что им через неполных двести лет и удалось, но об этом в свое время будет отдельный разговор.

Наступление на общины пока что шло, образно говоря, ползучее. Как читатель помнит, с определенного времени Англия стала экспортером шерсти, и в самом деле лучшей в Европе. Он ширился, соответственно, земля становилась все дороже. Сеньоры принялись при любой возможности отжимать общинные земли. По тогдашним законам договоры аренды составлялись надолго, переходили от поколения к поколению, но повсюду, не только в России, известно: закон – что дышло.

Все это вилланам благополучия отнюдь не прибавляло, очень даже наоборот. Довольно долго они практиковали лишь пассивный протест – массами бежали из деревень в города. Пойманных неудачников ожидали клеймение и тюрьма, но правоохранительные органы тогда пребывали в зачаточном состоянии и ловили далеко не всех. Достаточно было прожить в «городе, окруженном стенами», один год и один день, чтобы стать свободным как ветер, вольным человеком. Таких людей города, ревниво относившиеся к своим привилегиям, уже никогда не выдавали.

Другие бежали в леса. По ним, многочисленным, обширным и дремучим, гуляло превеликое множество шаек, возглавляемых всяческими робингудами. Сами себя они предпочитали именовать зелеными стрелками. Согласитесь, такое название звучит не в пример благороднее, чем просто лесной разбойник.

Народ туда стекался самый разный. Это были беглые вилланы, уголовники, укрывавшиеся от наказания, профессиональные браконьеры, солдаты, отвоевавшие во Франции и не нашедшие себе места в мирной жизни, просто любители воли, каких хватало во все века во всех странах.

Там было немало и людей благородного сословия – мелких землевладельцев, джентри, небогатых сквайров и даже самых настоящих. Они, как правило, теряли свои земли из-за произвола по-настоящему сильных и богатых соседей, на которых управу в суде далеко не всегда и найдешь.

Чем жили эти личности? Браконьерством и грабежами, понятно. Благородные рыцари, оказавшиеся в зеленых стрелках, не усматривали в этом ничего позорного для себя. Согласно незатейливым нравам той веселой эпохи позорным для благородного дона было как раз занятие ремеслами или торговлей. А вот разбой на дорогах считался для рыцаря вполне приличным, что ли, занятием.

Конечно, власти искали и ловили их, но при тогдашней слабости силовых структур это было делом нелегким. Этот факт хорошо иллюстрируют баллады и легенды о Робин Гуде. В борьбе с властями всегда выигрывают зеленые стрелки, а терпит поражение ноттингемский шериф. Это не начальник полиции, как в США, а крупный администратор, заведовавший сбором налогов, судебными делами и многим другим, в том числе ловлей разбойников.

Вообще, как показывает не такая уж давняя история, опыт Второй мировой и послевоенная борьба с партизанами в колониях, крайне трудно успешно воевать с людьми, засевшими в дремучих лесах, даже располагая танками, авиацией и автоматическим оружием.

Второй серьезной причиной восстания Уота Тайлера послужило нововведение властей, очередной налог. Новый. Историками давно подмечено, что по всей Европе народец, покряхтывая и матерясь, еще кое-как терпел старые, привычные налоги, но яростно бунтовал именно против новых, каких отцы и деды не знали.

Вялотекущая Столетняя война высасывала из казны деньги не хуже пылесоса. Испытанное средство – займы у итальянских банкиров – помогало плохо. Ломбардцы хорошо помнили о печальной участи флорентийцев, своих предшественников, не торопились так уж широко распахивать кошелек перед королем. Что тому оставалось делать? Самое простое для власти – вводить новые налоги.

Так они и сделали, придумали неслыханный доселе поголовный налог, именовавшийся впоследствии на Руси подушной податью. Платить его должны были все жители королевства, независимо от пола и сословия, достигшие пятнадцати лет, от последнего виллана до титулованного вельможи. С богатых людей и духовенства король брал больше, с простолюдинов – меньше.

Как легко догадаться, сословия оказались в неравном положении. Для какого-нибудь герцога или епископа внести пять-шесть фунтов стерлингов было сущим пустячком, а вот шиллинг, берущийся с простолюдинов, являлся для них серьезными деньгами.

К тому же этот налог за четыре года вводился трижды. Дело с финансами у короля обстояло так скверно, что пришлось заложить банкирам драгоценные камни из короны.

В отличие от многих других инициаторов финансовых новшеств автор поголовного налога известен точно. Это сэр Ричард Гелз, занимавший высокий пост королевского казначея. Его идею моментально подхватил лорд-канцлер, нечто вроде первого министра, архиепископ Саймон Седбери, а провел ее через парламент всесильный дядя юного короля Ричарда Второго Джон Гентский, герцог Ланкастерский.

Имена авторов идеи довольно быстро стали повсеместно известны. Англичане относились к ним примерно так, как россияне к Чубайсу, даже еще хуже. Попыток повесить Чубайса на воротах как-то все же не отмечено, зато из трех инициаторов данного налога двое лишились голов, а третий уцелел исключительно потому, что пребывал очень далеко от Лондона, на шотландской границе.

Но не будем забегать вперед. Кстати, чтобы дать читателю некоторое представление о величине налога, докладываю. Шиллинг тогда составлял почти недельную зарплату среднего мастерового и гораздо более значительную часть годового дохода обычного виллана.

К тому же третий по счету налог 1380 г. по предложению Саймона Седбери был сделан прогрессивным. Семьи, в которых насчитывалось более двух десятков домочадцев, а для Средневековья такое не редкость, платили уже не по шиллингу с головы, а больше. В том числе и нетрудоспособные старики, за которых приходилось раскошеливаться работающим людям.

По всем графствам кроме тех, что королевской власти не подчинялись вообще – были и такие, о них поговорим позже, – разъехались чиновники, без особых затей именовавшиеся сборщиками. Они разъезжали по деревням без охраны, их единственным оружием были чернильница и список жителей.

Нет, поначалу их не убивали и даже не били. Вилланы вновь выбрали тактику пассивного сопротивления. Они целыми семьями, а порой и небольшими деревнями бежали в болота и в леса, благо таковых на острове имелось предостаточно. Безоружному сборщику, пребывавшему в единственном числе, оставалось бессильно материться им вслед.

Руководители сотен – так назывались районы, охватывавшие определенное количество деревень – с самым невинным видом пожимали плечами и объясняли сборщикам, мол, у нас нет ни законного права, ни возможностей ловить беглецов, что положению дел полностью соответствовало. К тому же сохранились сведения, что порой сборщиков элементарно подкупали, чтобы они занизили в своих бумагах число жителей, подлежащих налогообложению. Сборщики были из мелких чиновников, жалованье получали грошовое и продавались столь же охотно, как гулящие девки.

Амбициозные планы знатной троицы с треском провалились. Конфуз получился нешуточный. Вместо ста тысяч фунтов, которые планировал собрать лорд-канцлер, в казну поступило всего-то двадцать две.

Власти ощетинились и оскалились. Чтобы собрать недоимки, был разработан гораздо более жесткий план – дать сборщикам в сопровождение чиновников, мировых судей и вооруженную стражу. Всех глав семейств заставить поклясться на Библии в том, что о численности своих домочадцев они заявили чистую правду. Ввести для неплательщиков и беглецов суровые наказания, вплоть до тюремного заключения. Вдобавок назначить сборщиками уже не мелкоту, а чиновников повыше.

Автор этого плана опять же известен точно. Это королевский парламентский пристав Джон Легге. Он тоже довольно скоро расстался со своей умной головой.

Власти принялись незамедлительно претворять эту идею в жизнь. Тут-то и полыхнуло.

30 мая 1381 г. в город Брентвуд, что в графстве Эссекс, собирать налоги прибыла персона не самая маленькая – верховный судья Суда королевской скамьи – это примерный аналог нашего Верховного суда – сэр Роберт Блекнап. Он потребовал прислать в город представителей трех ближайших деревень, которые должны были принести с собой всю сумму недоимки.

Вместо нескольких старшин и сотских в город пришли человек сто. Многие были вооружены луками и дубинами, которые не прятали под одеждой, а демонстративно держали на виду. Денег они не принесли ни гроша, вообще не собирались ни платить, ни каяться. Эти люди пришли бунтовать, к чему незамедлительно и приступили.

Сначала они всерьез собирались убить сборника налогов комиссара – ну да, именно так называлась его должность – Бемптона. Однако ему повезло, под рукой у него оказалась лошадь, и он сумел унести ноги под градом камней. Тогда вилланы взялись за благородного сэра Роберта. Солдат с ним было немного, их легко одолели числом, обезоружили, надавали по шее и пинками выставили из города. А вот чиновникам, сопровождавшим судью, пришлось гораздо хуже. Вилланы перебили их всех поголовно. Самого судью они обступили со всех сторон и заставили поклясться на Библии в том, что он больше никогда не будет заниматься столь поганым ремеслом, как сбор налогов, и не станет поощрять к тому других. Он должен был пообещать в дальнейшем стать честным советчиком во всех мужицких делах.

Судья так и сделал. Чтобы спасти свою шкуру, он, пожалуй, пообещал бы и луну с неба достать. Явно не великой храбрости был человек и отнюдь не горел желанием отдать жизнь за короля. Потом он по требованию мужиков сообщил им имена всех городских присяжных, составивших для него списки злостных неплательщиков. Вилланы тут же перебили их всех до одного, а дома разрушили.

Судья, как легко догадаться, мужицким честным советчиком становиться не собирался. Охраны к нему крестьяне не приставили, всецело положились на клятву, данную на Библии, и сэр Томас, не будь дурак, ночью пробрался в конюшню и ускакал в Лондон.

Дела развернулись совсем серьезно. Заполыхали усадьбы лордов, самых ненавистных крестьянам, монастыри, аббаты которых особо притесняли своих вилланов. В считаные дни восстание лесным пожаром распространилось по графствам Эссекс и Кент.

Зачинщиками восстания повсюду выступали бывшие солдаты. Очень скоро его возглавил Уот Тайлер. Этот безусловно незаурядный человек сумел превратить бунтующие толпы в сильное, хорошо организованное войско с жесткой дисциплиной и авторитетными командирами.

Люди всегда любили красивые легенды, выглядящие гораздо предпочтительнее скучной прозы жизни. Вот и о Тайлере была сложена такая сказка, которую потом охотно подхватил в своей «Истории Англии для юных» Чарльз Диккенс, всегда в глубине души остававшийся большим романтиком.

По легенде, когда все началось, Тайлер мирно крыл крышу в своем родном городке, больше напоминавшем большую деревню. В его дом в это время заявился очередной сборщик налогов и, несмотря на присутствие жены Тайлера, подступил с самыми охальными намерениями к его четырнадцатилетней дочке.

Мать и дочь подняли крик. Тайлер услышал его, бросился им на помощь и, разумеется, убил нахала до смерти. Потом он схватил то ли дубину, то ли топор, выскочил на улицу и стал призывать земляков к бунту. Они охотно откликнулись. И понеслось!..

Больше всего это напоминает старый голливудский блокбастер «Спартак», где известное восстание гладиаторов показано как чисто стихийная вспышка ярости. Владелец школы гладиаторов, всем известный злыдень, хотел увезти и продать рабыню, подругу Спартака. Тот сгоряча прикончил первого же вертухая, попавшегося ему под руку. Тут-то гром и грянул.

В реальности же восстание Уота Тайлера было отнюдь не стихийной вспышкой народного гнева, а результатом многолетней идеологической пропаганды. Оно стало не только крупнейшим крестьянским мятежом в истории Англии, но и единственным народным восстанием, имевшим обширную, четко проработанную идейную программу, составленную отнюдь не неграмотными вилланами.

Давайте об этом по порядку. Во второй половине XIV в. решительную борьбу за реформу церкви начал профессор богословия Оксфордского университета Джон Уиклиф. Человек глубоко религиозный, он считал, что церковь должна отказаться от всяких претензий на светскую власть и мирские блага, сосредоточиться исключительно на духовном окормлении народа. Никаких земельных владений она иметь не может, обязана передать их мирянам, жить исключительно за счет церковной десятины.

С подобными идеями тогда выступали не только жители Англии. Почти в то же самое время и в Русской православной церкви шла борьба между нестяжателями и иосифлянами. Первые точно так же выступали за то, что церкви следует отказаться от всех мирских богатств, вторые, как нетрудно догадаться, стояли за существующее положение дел. Нестяжатели в конце концов потерпели поражение, были разогнаны по дальним монастырям, и никаких реформ в русской церкви не произошло. Зато в католической через сто с лишним лет последователи Уиклифа начали процесс, известный нам как Реформация.

Позже Уиклиф пошел еще дальше. Он поставил серьезнейший вопрос: имеет ли церковь хоть малейшее значение в деле спасения христианских душ? По Уиклифу получалось, что никакого. Он считал, что загробную судьбу каждого верующего Господь предопределил заранее, в самом начале мира. Позже именно на основе таких утверждений возникнет протестантизм. Правда, нужно отметить, что эти идеи Уиклиф не сам придумал, а почерпнул из работ одного из отцов церкви, о чем подробнее позже.

Далее Уиклиф делал выводы, вполне логично вытекающие из его теории. Коли уж судьба каждого человека предопределена Господом заранее, то совершенно бессмысленно надеяться на церковные покаяния, исповеди, отпущения грехов, заупокойные службы. Священники, в принципе, и не нужны вовсе.

С точки зрения церковных догматов ересь была жуткая. Где-нибудь на континенте Уиклифа, чего доброго, быстренько свели бы на костер. Однако английская церковь по причине отдаленности от Рима всегда чуточку бравировала своей независимостью. Поэтому когда в 1377 г. из Рима потребовали, чтобы профессор публично отрекся от своих еретических взглядов, на его защиту дружно поднялись и Оксфордский университет, и лондонские церковные власти. Вовсе не оттого, что разделяли взгляды Уиклифа, а из принципа, чтобы римский папа не подумал, будто он тут может кого-нибудь съесть. «С Дону выдачи нет», короче говоря.

К тому же церковников втихомолку подзуживал сам король Эдуард Третий, тоже стремившийся к максимальной независимости от Рима. Он демонстративно приятельствовал с королем Людвигом Баварским, отлученным папой римским от церкви.

Короче говоря, для Уиклифа все обошлось, он не был даже на шиллинг оштрафован. А его идеи подхватили и принялись разносить по всей Англии так называемые лолларды. От фламандского слова Lollard – «бормочущий псалмы». Это были бродячие монахи и проповедники-священники, не имевшие своих приходов. На Руси такие персонажи именовались безместными попами.

Самым видным их представителем стал Джон Болл. Когда-то он был священником в церкви Святой Марии, расположенной в графстве Йорк, но за свои проповеди сподобился сначала отстранения от служения, а потом и вовсе отлучения от церкви. Этот факт Болла как-то нисколечко не взволновал. Он около двадцати лет странствовал с проповедями по всей стране.

Болл и прочая нищая братия пошли гораздо дальше Уиклифа. Они заявляли, что земли следует отобрать не только у церкви, но и у лордов, богатых сквайров. Надо отдать их народу, чтобы не стало ни богатых, ни бедных, а дворянство как таковое вообще прекратило существовать.

Библию Болл знал прекрасно и постоянно напоминал своим слушателям о том, что во времена праотца Адама и его потомков никакого дворянства не было вообще. Свои нынешние земли эти благородные господа захватили силой, а потом сочинили в свою пользу многочисленные законы, не божеские, а человеческие. Стало быть, одни люди всегда могут изменить то, что когда-то написали другие.

Суть его проповедей тогда же записал некий дворянин-книжник: «Люди добрые, плохие дела творятся в нашей Англии, и не исправятся они до тех пор, пока все не станет общим достоянием, и не будет ни вилланов, ни господ, пока мы все не объединимся, а знать не перестанет быть большими господами, чем все мы. Следует нам обратиться к королю, ибо млад он, и показать ему, в какой нужде и бесправии обретается его народ, и рассказать ему, что мы хотим видеть вместо этого».

Этакий вот средневековый большевизм. Тот же ученый дворянин меланхолически констатировал: «Слова такие снискали ему любовь многих из простого народа». Еще бы! Как иначе мог реагировать простой народ на слова о том, что дворян вообще быть не должно, а их земли, заодно и церковные, следует разделить по справедливости между бедным людом? Только одобрительными криками. Аплодисментов тогда люди еще не знали, иначе Боллу и его коллегам они непременно устраивали бы бурные овации.

Болл еще писал довольно неплохие стихи. Некоторые считают, что именно он сочинил знаменитое двустишие, ставшее потом прямо-таки гимном восставших:

Или вот так:

Среди неграмотного средневекового люда поэзия была весьма популярна. Она оказывала большое воздействие на англичан. Впрочем, как и прозаические послания Болла: «Если бы Богу были угодны вилланы, он бы с самого начала определил, кому быть рабом, а кому – господином».

За решетку Болла власти отправляли трижды, но всякий раз, стиснув зубы, вынуждены были отпускать его, учитывая невероятную популярность в народе. Когда вспыхнуло восстание Тайлера, он в четвертый раз сидел в тюрьме, находившейся в Кентербери.

Как мы видим, стихийному якобы восстанию предшествовало лет двадцать самой активной теологической работы нищей братии. Так что крестьяне получили неплохую идейную подготовку. То, что происходило тогда в Англии, ничем не напоминало бунт, «бессмысленный и беспощадный».

Мало того, есть сведения, что задолго до восстания в стране уже существовало нечто вроде подпольной организации, в которую входил и Уот Тайлер. Восстание тщательно готовилось. Это ясно хотя бы из того, что мятежные толпы в нескольких графствах как-то очень уж быстро объединились в армию, спаянную строгой дисциплиной и порядком. Задолго до событий в Эссексе заговорщики оживленно общались и друг с другом, и с нищей братией, для которой мятеж вовсе не стал неожиданностью. Переписки они по причине неграмотности не вели, но сведения о том, что эти люди задолго до восстания сносились друг с другом, в судебных документах того времени сохранились.

Правда, у восставших с самого начала было чертовски уязвимое место. Именно это обстоятельство впоследствии и привело их к поражению. Вспомните слова Джона Болла: «Следует нам обратиться к королю, ибо млад он, и показать ему, в какой нужде и бесправии обретается его народ, и рассказать ему, что мы хотим видеть вместо этого».

Да, вот так дело и обстояло. У нас на Руси люди по этому поводу говорили: «Царь хороший, а бояре плохие». Очень многие повстанцы – но далеко не все, как мы вскоре убедимся – с детским простодушием верили, что пресветлый король, совсем юноша, всего-то четырнадцати лет, просто-напросто не представляет, как тяжко живется его народу. Беда в том, что он окружен дурными советниками, которые ради своей выгоды скрывают от него истинное положение дел. Этих негодяев следует как можно скорее от короля убрать, да что там, попросту перебить, обстоятельно объяснить ему все. Тогда его величество прозреет, в несказанной доброте своей удовлетворит все народные чаяния и примет новые, правильные законы, после чего жизнь настанет прямо-таки райская. На знаменах повстанцев так и было написано: «За короля и общины».

Что вы хотите – дети своего времени. Подобные представления о хорошем царе и плохих боярах были очень долго распространены во многих странах. В России они среди простого народа сохранялись и в начале XX века. В точности так, как мятежники Тайлера, русские простолюдины 9 января 1905 г. двинулись к Зимнему дворцу с царскими портретами, иконами и хоругвями, чтобы рассказать царю правду, которую от него скрывают зловредные баре. Но народ был встречен ружейными залпами.

Зато насчет лордов, сквайров и церковных сеньоров восставшие ни малейших иллюзий не питали. Повсюду, где они проходили, как пучок соломы пылали поместья и аббатства. Во всем этом была строгая система, ничего общего не имевшая с анархией. Повстанцы первым делом старательно сжигали бумаги – долговые записи, акты феодальных привилегий, документы о налогах и повинностях. Расчет был точный. Все эти документы велись не по единой системе, в каждом графстве, а то и поместье она была своя, так что восстановить потом все то, что сгорело, оказалось крайне трудно.

Все это вовсе не носило, пользуясь терминами позднейшего времени, ярко выраженного классового характера. Противостояния вилланы – дворяне не было. Все оказалось гораздо сложнее. Кого-то из светских и церковных сеньоров крестьяне убивали на месте. Слишком уж те их допекли. Некоторых лордов и аббатов, в особых притеснениях не замеченных, они всего-навсего заставляли поклясться на Библии в том, что они и дальше будут обходиться со своими крестьянами по справедливости. Правда, бумаги мужики жгли и у них.

Грабежей не было. Повстанцы выполняли строжайший приказ Уота Тайлера. Правда, это не касалось винных погребов. Однако тут уж не только Тайлер, но и любой другой человек на его месте был бы бессилен.

Более того, к восставшим совершенно добровольно присоединялись мелкие сквайры, дворяне-джентри и обедневшие рыцари. Все они тоже немало натерпелись от богатых лордов и наконец-то увидели прекрасную возможность посчитаться с ними за все обиды. Повстанцы охотно принимали их в свои ряды. Многие из них были людьми с немалым военным опытом.

В одном из графств первым поднял мятеж не виллан, а как раз дворянин, мелкий землевладелец. Он очень быстро организовал немаленький отряд, состоявший из вилланов, прошелся по окрестным богатым поместьям, оставляя за собой одни головешки, потом присоединился к войску Тайлера, целеустремленно идущему на Лондон, чтобы разделаться с дурными советчиками и пожаловаться на свои беды юному королю.

Это действительно было уже настоящее войско численностью примерно в сто пятьдесят тысяч человек. Властям просто-напросто было нечего противопоставить этой армии. Кое-какие войска у них имелись, но часть их под командованием Джона Ланкастера стояла на шотландской границе, другие подавляли очередное восстание валлийцев в Уэльсе, а остальные уплыли в Испанию на очередную войнушку. Если поскрести по сусекам, то у короля отыскалось бы всего пятьсот-шестьсот даже не солдат – стражников. Армия Тайлера втоптала бы их в землю, толком и не заметив. Что и происходило с небольшими отрядами то ли неумеренно храбрых, то ли особенно тупых рыцарей, рискнувших выйти навстречу мужицкой рати.

Что интересно, крестьяне и при этом не рубили головы всем подряд благородным донам, убивали только тех, кто дрался насмерть. Противников, бросивших оружие, они не трогали как сдавшихся в честном бою. Среди восставших была широко распространена такая точка зрения: если вилланы этих рыцарей имеют к ним какие-то претензии, то пусть сами и разбираются. Правда, известен случай, когда крестьяне в рамках черного юмора заставили нескольких пленных благородных господ себе прислуживать – резать мясо, подавать плащи, в общем, делать все, что положено слугам. Господа старались со всем усердием.

Беднота тех городов, в которые приходили восставшие, встречала их со всем дружелюбием, снабжала продовольствием. Грабежей не было. Крестьяне лишь старательно изничтожали чиновников и судейских. Среди таковых на свою беду оказался и главный судья королевства сэр Джон Кавендиш.

По дороге на Лондон повстанцы освободили Джона Болла, сидевшего за решеткой в городе Мейдстоуне. Неистовый поп с большим воодушевлением принялся за прежние проповеди:

– Дела в Англии не могут идти хорошо, покуда все у нас не станет общим, когда не будет ни вассалов, ни лордов, когда лорды будут не господами, а такими же, как мы. Разве все мы не происходим от одних и тех не родителей, Адама и Евы? – говорил он.

Потом повстанцы направились в Кентербери, рассчитывая взять его штурмом и отыскать там архиепископа Саймона Седбери, ненавистного всем. Но воевать не пришлось. Горожане сами открыли ворота и вышли навстречу крестьянам с подарками и приветствиями.

Седбери в Кентербери не оказалось. Мужикам пришлось ограничиться разгромом его дворца и торжественным сожжением всех бумаг, в первую очередь крестьянских долговых обязательств и актов о привилегиях, полагавшихся архиепископу как светскому феодалу.

Мэр и члены магистрата, органа городского самоуправления, в парадных одеждах принесли на Библии присягу на верность королю Ричарду и общинам, поклялись верой и правдой защищать и поддерживать новый порядок. Ну да, попробовали бы они отказаться!..

Впереди лежал Лондон.

Мятежники изрядно потрудились в его окрестностях. Прежде всего они подожгли тюрьмы Маршалси и Кингз-бэнг, предварительно выпустив оттуда всех заключенных. Правда, это не означало никакой такой всеобщей амнистии. Повстанцы тщательно профильтровали арестантов, уголовникам отрубили головы, а на все четыре стороны отпустили тех, кто, по их мнению, сидел совершенно безвинно – за неуплату налогов, нарушение тогдашнего трудового законодательства, какие-то конфликты с сеньорами.

Потом повстанцы спалили дотла дворец Ламбет, принадлежавший Седбери, и аббатство Роберта Гелза. Как и многие государственные деятели того времени, он был еще и епископом. В завершение мужики по каким-то своим причинам, скорее всего по настоянию нищей братии, подожгли бордели, занимавшие целый квартал в Бэнксайде. Тружениц этих заведений они, правда, не тронули. Девицы попросту разбежались и попрятались, где уж смогли, в ожидании лучших времен.

В Лондоне царили разброд и замешательство. Тамошние олигархи, не питавшие к мятежникам ни малейшей симпатии, попытались было собрать народное ополчение и поставить его на стены. Однако низы этот призыв проигнорировали. В этом их втихомолку поддержали и многие члены самоуправления, усмотревшие в союзе с мятежниками отличную возможность расширить городские вольности.

Мэр Лондона Уильям Уолворс, не дворянин, крупный рыботорговец и главный акционер бэнксайдских борделей, приказал закрыть все городские ворота, поднять мосты. Потом он отправил к Тайлеру олдермена, то есть члена городского магистрата, Джона Горна с ультиматумом, в котором требовал немедленно уйти от Лондона. У мужика явно зашкалило нездоровое самомнение. Он ведь должен был учитывать, что у него самого имелась под рукой лишь кучка городских стражников, а у Тайлера – десятки тысяч человек.

Джон Горн побеседовал с Тайлером с глазу на глаз, ультиматум добросовестно передал, но тут же добавил от себя, что тот может наплевать на него с высокого дерева. Дескать, большинство лондонцев на стороне мятежников. Они со дня на день скоро откроют им ворота.

Так вскорости и произошло. Войско Тайлера вступило в город, соблюдая строжайший порядок.

На другой день, 13 июня, пришелся один из важнейших праздников католической церкви – День тела Христова. Мятежники собрались на площади у главного лондонского собора Сент-Мартин-ле-Гран, украшенного знаменами и вымпелами. Джон Болл отслужил торжественную мессу, а потом перешел к делам мирским, произнес проповедь, которую некоторые историки считают первым в Европе призывом к полному и всеобщему равенству. Он заявил, что жизнь народа не улучшится, пока все не станет общим, изложил конкретную программу действий на ближайшее время: казнить архиепископа Седбери и прочих дурных советчиков, а также истребить судейских, «подобно тому, как поле очищают от сорняков».

Эта программа была принята повстанцами с большим воодушевлением, и они тут же принялись претворять ее в жизнь. Тайлер отправил несколько отрядов, возглавляемых надежными людьми, по конкретным адресам с определенными заданиями. Прежде всего повстанцы заняли тогдашний судейский центр Темпл и главную юридическую корпорацию Линнольнз-инн, где старательно сожгли все бумаги и документы.

Однако «очистить поле от сорняков» по плану Джона Болла им не удалось. Чиновники и судейские уже, конечно же, прослышали о том, как мятежники повсюду поступили с их братией, и попрятались по углам так надежно, что никого из них за те девять дней, что Тайлер был хозяином Лондона, так и не удалось отыскать.

Потом повстанцы разгромили еще две лондонские тюрьмы, Флит и Маршалси, предварительно точно так же тщательно рассортировав заключенных. Уголовников они перебили, безвинно пострадавших отпустили на свободу.

Окажись в это время в Лондоне Джон Ланкастер, ненавистный всем, ему без церемоний оторвали бы голову, не глядя на то, что он – родной дядя короля. Однако Ланкастер, как уже говорилось, на свое счастье, пребывал у шотландской границы. Мятежники отыгрались на его лондонском дворце Савой, одном из самых роскошных не только в Англии, но и во всей Европе. Герцог всегда любил пожить красиво. Кроме огромного архива там хранились несметные богатства, награбленные Ланкастером во Франции: золотая и серебряная посуда, немало драгоценных камней, роскошная мебель и одежда, гобелены, богато украшенные рыцарские доспехи и целая коллекция дорогих восточных ковров, большая редкость по тем временам.

Тайлер строжайшим образом предупредил своих людей о том, что разгром дворца – это акт правосудия по отношению к ненавистнику народа, а потому он повесит любого, кто попытается присвоить хотя бы мелкую безделушку. Мятежники и лондонские простолюдины, примкнувшие к ним и тоже не питавшие к Ланкастеру ни малейшей любви, приказ выполнили в точности. Все ценное, что было в замке, они разломали, порезали и разбили. Драгоценные камни растолкли в мелкую пыль в ступках, специально принесенных с собой.

Нашелся экземпляр, который украдкой спрятал за пазуху то ли серебряный кубок, то ли несколько дорогих вещиц. Повстанцы без церемоний прикончили его. Неизвестно, повесили они этого поганца, утопили в Темзе или бросили в огонь, но все источники сходятся в одном. Такой урод был один-единственный.

Строгий приказ Тайлера все ломать и громить был нарушен, когда мятежники, разносившие дворец вдребезги, добрались-таки до винного погреба. Ну, кто-кто, а уж русский человек отнесется к этому с полным пониманием. Трагикомическая деталь. Когда дворец в конце концов запылал, несколько повстанцев, упившихся до бесчувствия, так в подвалах и остались. Товарищи забыли про них.

Король все это время оставался в неприступном Тауэре, в компании мэра Уолворса и всех трех авторов закона о поголовном налоге, чьей крови мятежники жаждали в первую очередь: архиепископа Седбери, казначея Гелза и парламентского пристава, по совместительству тоже епископа Легге. Сложа руки они там не сидели. Шла оживленная дискуссия по вопросу о том, можно ли хоть что-то сделать в этакой вот заковыристой ситуации.

Мэр Уолворс, в чем-то простой как две копейки, кричал, что нужно драться, обещал за несколько дней собрать войско, с которым можно будет дать бой мятежникам прямо в Лондоне. Лорд Солсбери, человек с солидным военным опытом, оказался и умнее и хитрее. Он доказывал, что на нескольких сотнях лондонских улочек, узких и кривых – предприятие крайне сомнительное, говорил, что к мятежникам непременно примкнут столичные небогатые ремесленники, подмастерья, вообще все городские низы. Гораздо выгоднее будет вступить с Тайлером в переговоры, затянуть их, торжественно пообещать удовлетворить любые требования. После этого повстанцам рано или поздно самим надоест торчать в Лондоне. Они, ублаготворенные щедрыми обещаниями, сами начнут потихонечку расходиться по домам. Вот тогда-то с ними и можно будет покончить.

Именно его предложение юный король и принял. Назавтра он выехал из Тауэра во главе блестящей кавалькады придворных и двинулся на встречу с мятежниками, собравшимися на огромном пустыре Мейл-Энд. Одни современники событий пишут, что их там было шестьдесят тысяч, другие – все сто.

Произошло примерно то, чего и следовало ожидать. Повстанцы почтительно сдергивали шапки перед юным Ричардом Вторым, а вот придворных осыпали угрозами и оскорблениями. Они никого не тронули, но обстановка была такая, что оба брата короля запаниковали и на полдороге ускакали куда-то за город.

При виде Ричарда многотысячная толпа повалилась на коленки с криками «За короля и общины!». К нему, остававшемуся в седле, подошли трое руководителей восстания: Уот Тайлер, Джон Болл и Иоанн (Джек) Строу, по одним источникам – виллан, по другим – безместный поп. Прежде всего они не попросили, а именно потребовали от короля разрешения лишить жизни любого, кого они считают государственным изменником и врагом народа. Потом главари ему вручили петицию, сохранившуюся до нашего времени.

Примечательный был документ, составленный с помощью нищей братии, хорошо разбиравшейся в законах.

«Все отданные в исключительное пользование сеньорам леса и воды должны стать общим достоянием, чтобы как богатый, так и бедный мог по всему королевству во всех реках и прудах свободно ловить рыбу, охотиться за зверями во всех лесах и гонять зайцев во всех полях. В королевстве не должно быть никакого закона, кроме Винчестерского. Впредь суды не могут объявлять кого бы то ни было вне закона. Находящиеся в распоряжении монахов, настоятелей приходов, викариев и других церковных людей имущества должны быть отняты у них, за исключением того, что необходимо для их содержания, и разделены между прихожанами. В Англии должен быть лишь один епископ (эту роль, по некоторым сведениям, мятежники отводили Джону Боллу. – А. Б.) и один прелат, и все земли и держания епископов и прелатов должны быть взяты у них и разделены между общинами. Права сеньоров должны быть упразднены и установлено равенство всех, кроме короля. В Англии не должно быть вилланов и вилланства, но все должны быть свободны и равны. Весь народ должен быть освобожден от ига ныне существующей крепостной зависимости, и ни один человек не должен служить другому. Всем участникам восстания объявляется полное прощение за любые совершенные ими проступки, и они не должны подвергнуться никаким преследованиям».

Можно только представить, что творилось в душах у придворных и самого короля, слушавших чтение этой петиции. Полное претворение ее в жизнь означало бы, что богатые лорды-землевладельцы перестают существовать как класс, а церковь – как институт.

Однако король, несмотря на молодость, прошел школу хороших манер и показал себя неплохим дипломатом. Он с непроницаемым лицом выслушал петицию, пообещал удовлетворить все без исключения требования, указанные в ней, выдать каждому графству вольные хартии, которые будут иметь силу закона. Потом Ричард вручил Тайлеру знамя с королевскими вензелями, тем самым предоставляя ему полную свободу действий, медленно, под приветственные крики объехал ряды повстанцев и покинул пустырь.

Ликование мятежников не поддавалось описанию. Вот оно, свершилось! Стоило королю пообщаться с народом без дурных советников, как он моментально проникся нуждами простых людей и удовлетворил все их требования! Да здравствует король! Солнышко наше ясное!

В Тауэр Ричард не вернулся, а поехал в так называемую Королевскую гардеробную, хорошо укрепленное здание, стоявшее в центре Лондона, где хранилась большая часть его дорогой одежды и драгоценной посуды. Тауэр, где по-прежнему тряслись от страха авторы закона о налогах, он оставил с распахнутыми воротами. Гарнизон крепости, вероятнее всего, получил приказ не сопротивляться.

Король должен был прекрасно понимать, что бросает троицу налоговиков на верную смерть, но, должно быть, рассуждал об этом со здоровым житейским цинизмом. В конце концов, новых придворных можно набрать сколько угодно. Только свистни, и набежит несметное количество. А мятеж, грозящий основам существующей системы, нужно погасить любой ценой.

Тайлер немедленно поскакал в Тауэр во главе тщательно отобранного отряда и под королевским знаменем вошел туда беспрепятственно. Его люди без всяких церемоний потащили Седбери, Гелза и Лэгга на ближний Тауэрский холм и отрубили им головы на бревне, валявшемся там. Заодно были казнены еще несколько знатных людей и богатых купцов, близких к Ланкастеру.

Один из современных английских историков бесстрастно комментирует это событие, говорит, что мятежники поступили даже гуманно. Официальная казнь за государственную измену, как мы уже знаем, состояла в том, что палачи подвешивали осужденного, но не давали ему умереть, потом вынимали из петли, потрошили, сжигали внутренности перед его глазами и в заключение четвертовали. По сравнению с этим простое лишение головы и в самом деле выглядит немалой милостью.

Обещания, данные мятежникам, король принялся выполнять незамедлительно. Вокруг собора Святого Павла и на улице Чипсайд были поставлены тридцать столов. Чиновники, сидевшие за ними, принялись выписывать вольные хартии. Они сохранились.

«Мы, Ричард, милостью Божьей король Англии и Франции и правитель Ирландии, приветствуем всех наших судебных исполнителей и иных верных слуг, кому будет предъявлена настоящая хартия. Да будет вам известно, что своей особой милостью мы отпускаем на волю всех наших вассалов, подданных и прочих в графстве Хертфордшир и настоящей хартией освобождаем каждого из них от крепостной зависимости. Мы также даруем полное прощение вышеозначенным вассалам и подданным за все преступления, акты измены, нарушения закона и грабежи, совершенные ими в любых формах, всеми вместе или каждым из них в отдельности. Мы также отменяем все приговоры и постановления, принятые против них за таковые нарушения. Тем самым мы даруем им всем и каждому из них в отдельности наше полное королевское расположение, в подтверждение чего и даем сию хартию. Засвидетельствовано лично мною в Лондоне 15 июня в четвертый год моего правления».

Есть и другой вариант: «…чтобы эти его подданные свободно покупали и продавали во всех городах, местечках, торговых селах и в других местах его королевства Англии и чтобы ни один акр земли, который теперь держат на вилланском праве за службу, впредь не держали иначе как за деньги, и притом не более чем за четыре пенса, а где раньше держали его за меньшую плату, там он и впредь не возвышался бы в цене».

И Луну с неба!..

Хартии тут же заверялись королевскими печатями и вручались представителям мятежников при всеобщем ликовании. Им казалось, что теперь больше совершенно нечего желать. Райская жизнь, о которой они столько мечтали, не за горами.

Полным хозяином Лондона Тайлер оставался еще девять дней. Даже те хронисты, которые крайне враждебно относились к нему лично и к мятежникам вообще, отмечали, что он был человеком незаурядным и глубоко порядочным. Его люди вели себя в Лондоне идеально, не устраивали погромов и грабежей, хотя в домах богатых горожан было чем поживиться.

Погромы и массовая резня все же произошли, но к ним мятежники не имели ни малейшего отношения. Главы ремесленных цехов и богатые купцы усмотрели великолепную возможность разделаться под шумок с конкурентами-иностранцами. Фламандцы-ткачи очень успешно соперничали с членами лондонских швейной и ткацкой гильдий. Неплохо шло дело и у искусных итальянских оружейников. Олигархи собрали мастеров и подмастерьев, выставили винца, провели разъяснительную работу. Многим мастерам, тоже недовольным конкурентами, она и не требовалась, а подмастерья увидели неплохую возможность пограбить.

Добрые жители Лондона начали убивать фламандцев и на улицах, и в домах, которые они старательно грабили. Чтобы ненароком не досталось кому-то из коренных, кто-то из этих милых ребят придумал безошибочный метод проверки. Одеждой и внешностью фламандцы от англичан нисколько не отличались, но они совершенно по-разному произносили слова «сыр» и «хлеб». Англичане говорили «чииз» и «брэд», фламандцы – «кавзе» и «броуд». Так что отличить своих от чужих оказалось крайне легко.

Любопытно, что человечек, который это придумал, несомненно, хорошо знал Библию. Именно там в Книге Судей описывается, как во время войны двух народов один из их врагов определял именно по произношению. Они вместо «ш» говорили «с». «И перехватили Галаадитяне переправу чрез Иордан от Ефремлян, и когда кто из уцелевших Ефремлян говорил: «позвольте мне переправиться», то жители Галаадские говорили ему: не Ефремлянин ли ты? Он говорил: нет. Они говорили ему «скажи: шибболет», а он говорил: «сибболет», и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв его, закололи у переправы чрез Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи».

То же самое происходило и с итальянскими оружейниками. Кроме того, было убито немало ломбардских банкиров, а их дома оказались разграблены. Причем лондонцы прежде всего не ценности тащили, а старательно жгли долговые расписки и все деловые документы. Так что это была не импровизация, а хорошо продуманная акция, устроенная то ли конкурирующими английскими банкирами, которые к тому времени уже завелись, то ли недобросовестными должниками, то ли всеми вместе.

Резня продолжалась несколько дней в обстановке совершеннейшей безнаказанности. Королевские чиновники и стражники прятались по углам, а мятежники Тайлера в это дело не вмешивались. Они ровным счетом ничего в нем не понимали и потому решили: пусть горожане сами разбираются со своими делами. Всего было убито 160 фламандцев, а сколько погибло итальянцев, по-моему, точно так и не подсчитано.

Обязательно нужно отметить, что мятеж не ограничился графствами Эссекс и Кент. Просто-напросто именно их жители и составили основу войска Тайлера, вступившего в Лондон. Пожар полыхал повсюду. Не обо всех бунтах сохранились документы, но достоверно известно, что королевские приказы об их подавлении были разосланы во все до единого графства. Это значит, что пламя охватило все королевство.

Как частенько случается при подобных смутах, охватывающих всю страну, в восстании участвовали не одни только крестьяне, ремесленники и городская беднота.

Уж нам-то сие прекрасно известно. Например, за Емельяна Пугачева кроме казаков и крестьян воевали немецкие колонисты и ссыльные поляки. Присягу самозваному императору совершенно добровольно принесло немалое число священников.

А вот рабочих у него как раз оказалось гораздо меньше, чем потом пытались представить советские историки, старательно рисовавшие трогательное единение трудового крестьянства и пролетариата. Дело в том, что пугачевцы захватывали заводы исключительно для того, чтобы их разграбить и разрушить. Рабочих это категорически не устраивало, а потому они на многих заводах ожесточенно отбивались от бунтовщиков. Ни о какой такой классовой солидарности в то время и слыхом не слыхивали.

Нечто похожее мы наблюдаем и в Англии. В городе Сент-Олбанс, графство Хертфорд, зачинщиком мятежа стал богатый и именитый человек по фамилии Уоллингфолд. Значительную часть бунтовщиков составили как раз горожане. В графстве Саффолк один из двух крупных мятежных отрядов возглавил церковник, нет, не странствующий проповедник, а приходский священник. К нему примкнули несколько мелких землевладельцев-эсквайров и даже викарий церкви Всех Святых в Седбери.

Интересно, что один из вожаков саффолкского мятежа решил, очевидно, не мелочиться и провозгласил себя королем. Точных сведений о его участи у меня нет, но по головке за такое дело его безусловно не погладили.

В Норфолке восстание поднял городской ремесленник, красильщик Листер. Он тоже провозгласил себя королем, но не Англии, а общинников, держался чуточку скромнее. Мятежниками всего графства командовал благородный рыцарь Роджер Бэкон де Бэконторп.

Повстанцев Кембриджского графства возглавлял ремесленник, седельный мастер Симфорд.

Восстание в Йорке замутили сами власти, мэр и бейлифы, то есть городские и сельские чиновники. То немногое, что нам известно об этом восстании, чертовски похоже на классический рэкет. Горожане под руководством администрации посадили в тюрьму пятерых самых зажиточных жителей Йорка, угрожали поубивать к чертовой матери, вынудили их заплатить приличные суммы денег и написать обязательства, что никаких претензий те иметь по этому поводу не будут.

Кстати, занятный факт. После того как с мятежниками по всей Англии стали расправляться самым жестоким образом, Йорк оказался единственным местом, где никто не пострадал. Городские власти попросту купили всем амнистию за тысячу фунтов, определенно решили, что от повешенных пользы мало, так что выгоднее взять деньгами. Оборотистыми ребятами были жители Йорка, что уж там.

В городе Беверли мятеж опять-таки больше всего походил на вульгарный грабеж. Четырнадцать весьма небедных купцов и владельцев ремесленных мастерских собрали кое-каких подельников, ограбили городскую казну, выгребли деньги и векселя на приличную сумму. Процесс, как говорится, вышел из-под контроля. Насмотревшись на шалости местных олигархов, горожане попроще и победнее собрались в немаленькую толпу и в точности по «йоркскому методу» вышибли из городских богатеев немалые денежки.

В Сомерсетшире мятеж возглавил приходский священник Фромптон. О том, что там творилось, известно крайне мало, но это было явно что-то серьезное. Когда после кровавого подавления последних очагов восстания многим его участникам вышла королевская амнистия, жители одного из городов Сомерсетшира, Бридмуотера, под нее не попали.

Йорк и Беверли – отнюдь не какое-то исключение. Во время крупных смут, происходящих не только в Англии, некоторые личности под шумок устраивали свои делишки, не имевшие ничего общего с нуждами крестьян или ремесленников.

Можно опять обратиться к тому же пугачевскому бунту. Офицеры секретной комиссии, созданной для расследования этих событий, испытали нешуточный шок, когда узнали, что некоторые помещики во главе вооруженной челяди под шумок налетали на поместья соседей. Они грабили все подчистую, хозяев вешали на воротах, а потом с честнейшими глазами сваливали все на злыдней-пугачевцев.

Интересно, что никому из них за это ничего не было. В восемнадцатом столетии, еще до пугачевского мятежа, в совершенно мирное время, иные провинциальные помещики мало чем отличались от средневековых европейских баронов. Они устраивали самые настоящие частные войнушки с грабежами и поджогами усадеб, убитыми и ранеными. Особенно хороши в этом отношении были отставные офицеры, гулявшие вовсе не по-детски. Матушка Екатерина на это смотрела сквозь пальцы. Пусть забавляются, лишь бы заговоров не устраивали.

Самый яркий пример такой частной войнушки – события в Кембридже. Вообще-то в этом графстве полыхал совершенно «правильный» мятеж. Бунтовщики, среди вожаков которых снова оказался приходский священник, громили богатые поместья, увлеченно охотились на чиновников и судейских. Под раздачу попал и орден госпитальеров, обладавший обширными земельными владениями и прочим имуществом. Но кембриджцы в это не вмешивались, были увлечены своими проблемами.

Между городом и одноименным университетом давненько уже существовали споры и тяжбы чисто экономического порядка. Университет был не только цитаделью ученых знаний, но и феодальным сеньором, обладавшим и землями, и привилегиями, на почве чего он не раз судился и тягался с городом. Поднакопилось и немало конфликтов чисто бытового плана. Тогдашние студенты, в том числе и богословы, выпить любили ничуть не меньше нынешних и частенько буянили в городских кабаках. Если добавить, что они, подобно рыцарям, имели право носить меч, каковой привилегии горожане были лишены, то становится ясно, что особой скуки в Кембридже не было.

Позволю себе юмористическое отступление, к вопросу о почитании англичанами старинных традиций. Уже в наше время, не так давно, студент, явившийся на экзамены, на полном серьезе потребовал от преподавателей выставить ему предварительно внушительную баклагу пива, ссылаясь при этом на один из средневековых законов. Те отправились в университетский архив, порылись в нем и принялись смущенно чесать в затылках. Оказывается, и в самом деле был когда-то такой закон, до сих пор официально не отмененный, следовательно, действующий.

Однако пива этот хитрец так и не получил. Один из преподавателей оказался ничуть не менее изворотливым. Он извлек на свет божий другой закон, тоже средневековый и не отмененный, по которому всякий студент обязан был являться на экзамены при мече, в противном случае подвергался штрафу.

Крыть студенту было нечем. Поскольку он заявился на экзамен без меча, преподаватели с превеликим удовольствием оштрафовали его. Правда, по меркам нашего времени средневековый немаленький штраф представлял собой сущие копейки. Пива они ему не дали и заставили сдавать экзамены как миленького. Какую оценку он получил, я не знаю, но экзаменаторы наверняка изо всех сил старались завалить этого оригинала.

Так вот, горожане усмотрели в текущих событиях великолепную возможность свести старые счеты, отправились в университет немаленькой толпой, с мэром и бейлифами во главе. Программа была выдвинута незатейливая: разрушить дом университетского педеля – это нечто вроде современного ректора – Вигмора, а ему самому отрубить голову. Потом перевешать всех студентов, каких удастся поймать. А дальше видно будет.

Обезглавить и перевешать добрым горожанам никого не удалось. Педель и студенты заранее прослышали о злодейском выпаде, готовящемся против высшего учебного заведения, и разбежались кто куда. Жители Кембриджа смогли выполнить только первую часть своей программы. Дом педеля они разрушили, предварительно вынеся оттуда все мало-мальски ценное.

Потом горожане двинулись к зданию коллегии, то есть тогдашнего ректората. Они старательно искали студентов и там, но не нашли ни одного и с досады изрядно поколотили университетских служителей, попавшихся им под руку. Здание, как это ни удивительно, кембриджцы не разрушили и не сожгли, но выбили там все окна и двери, поломали все, что смогли, унесли имущества на тысячу фунтов стерлингов и документы о правах и привилегиях университета.

Коллегию они громили до утра, а с рассветом отправились к дому канцлера университета, что-то вроде нынешнего проректора. К великой радости горожан, он оказался дома. Ему был предъявлен ультиматум. Мол, мы тебя и всю ученую верхушку университета истребим лютой смертью, а само заведение и весь «академгородок» сожжем дочиста. Либо ты отдашь нам все документы насчет прав и привилегий, откажешься от всех бывших и будущих исков к горожанам и уплатишь к Рождеству три тысячи фунтов. В дальнейшем же университет будет во всем подчиняться городу.

Канцлер явно не горел желанием войти в историю как мученик науки, документы отдал все до единого. Горожане их порезали на кусочки и торжественно сожгли на костре.

Сохранилось предание, что когда от них остался один пепел, некая старуха Маргарита развеяла его по ветру с напутствием: «Пусть так исчезнет и мудрость ученых!» Эта бабуля явно не питала уважения к высшему образованию и ученой премудрости вообще.

После чего бунт пошел вразнос. Останавливаться уже никому не хотелось, коли уж дела пошли так весело. Добрые кембриджцы разграбили несколько домов своих состоятельных земляков, ворвались в две церкви и уперли оттуда пару ящиков с утварью из дорогих металлов и книгами, которые тогда писались и разрисовывались от руки и стоили очень дорого. Все это добро они тут же продали какому-то богатому человеку, а денежки – есть у меня такое подозрение – сообща пропили.

Затем, опять-таки под предводительством мэра – лихие все-таки мэры были в старину, совсем не то что нынешние! – кембриджцы навестили Бернуэлльский монастырь, расположенный за городом. Они много чего там сломали, оттяпали в городскую собственность монастырский луг и рыбные садки на реке, а для верности заставили приора, настоятеля монастыря, подписать обязательство: если он потом вздумает возмещать убытки через суд, то выплатит две тысячи фунтов.

После этого кембриджский мятеж как-то тихонечко самоликвидировался, что очень скоро вышло горожанам боком. Власти восстановили все права и привилегии университета и монастыря. Немало народу во главе с мэром оказалось на скамье подсудимых. Историки об этом ничего не пишут, но я подозреваю, что студенты потом неслабо оттянулись на тамошних жителях.

В то же самое время полыхал мятеж на острове Или. Там повстанцы кроме всего прочего отрубили голову мировому судье графства и сожгли архив местного епископа. Среди их вожаков оказались богатый купец и приходский священник.

Зато в графстве Нортгемптон дело обстояло с точностью до наоборот. В городе Питерборо мятежники хотели разрушить местное аббатство, однако молодой епископ Генри Спенсер собрал отряд рыцарей, надел доспехи, сел на коня и разгромил их. Очень похоже, что воевать ему понравилось. Не дожидаясь распоряжений сверху, он отправился в Кембридж и задал там перца погромщикам Бернуэлльского монастыря, а потом прошелся походом еще по трем графствам. Этот вояка не забывал о том, что является служителем церкви. Всех, кого присуждал к смертной казни, он исповедовал и отпускал им грехи. Одним словом, вульгарно выражаясь, епископ навел в целых пяти графствах такого шороху, что, заслышав о его приближении, бунтовщики заранее разбегались.

Однако давайте вернемся в Лондон, где Уот Тайлер в пригороде Смитфилд поехал на новую встречу с королем. Живым он оттуда не вернулся. Этот наивный человек определенно питал какие-то иллюзии насчет верности королевского слова, а потому взял с собой лишь одного оруженосца и оказался посреди двух сотен хорошо вооруженных всадников в кольчугах под одеждой.

Судя по всему, со стороны спутников короля это была не импровизация, а заранее спланированная акция. Они вытолкнули вперед какого-то мелкого персонажа. Тот с деланым вниманием присмотрелся к Тайлеру и громко заявил, что этого типа прекрасно знает как первого вора и грабителя во всем Кенте.

Организаторы этой провокации явно не удосужились проработать мелкие детали. Тайлер жил не в Кенте, где бывал лишь пару раз, а в Эссексе.

На предводителя повстанцев посыпались насмешки и издевательства. Он пришел в ярость, выхватил кинжал и бросился за обидчиком. Этого-то от него и добивались. Обнажить в присутствии короля оружие не смел никто. Это считалось одним из тягчайших преступлений. Человек, виновный в этом, подлежал смерти на месте, без суда и следствия.

К Тайлеру подскакал мэр Лондона Уильям Уолворт и объявил, что арестовывает его. Тот сгоряча ударил мэра кинжалом в живот, но лезвие лишь скользнуло по кольчуге, поддетой под одежду. Мэр в свою очередь выхватил из ножен тесак и нанес Тайлеру два страшных удара в шею и в голову. Несколько рыцарей из королевской свиты тут же добили крестьянского вожака мечами.

Неподалеку стояли несколько тысяч мятежников. Узнав о смерти своего предводителя, они пришли в ярость и схватились за оружие. Двести всадников королевской свиты против них ни за что не выстояли бы. В толпе хватало лучников, отвоевавших во Франции, а тогдашние стрелы кольчуги пробивали легко.

Положение спас юный король, которому никак нельзя отказать в нешуточном личном мужестве. Он в одиночку, без свиты и охраны подскакал к мятежникам. Конечно же, молодой человек рисковал жизнью. Достаточно было одной-единственной метко пущенной стрелы. Однако вера народа в хорошего короля ничуть не ослабла.

Не теряя времени, Ричард произнес короткую речь. Дескать, Тайлера по собственному разумению убил злодей-одиночка, но его непременно изловят и покарают. А на место Тайлера встану я сам, отец народа, предводитель общин. Не зря же на ваших знаменах написано «За короля и общины».

Еще неизвестно, как обернулись бы события, окажись в Смитфилде другие вожаки мятежа, как мы вскоре увидим, особенного трепета перед королем не испытывавшие и не склонные относиться к нему с умилением. Но как-то так получилось, что все они остались в Лондоне. Так что мятежники прокричали королю здравицу и разошлись.

Вернувшись в Лондон, Ричард тут же начал действовать. Первым делом он произвел в рыцари Уильяма Уолворта и еще нескольких человек из городской верхушки и пожаловал им земли, «дабы могли должным образом поддерживать свое звание». Потом, не теряя времени, распорядился написать указ, который тут же огласили глашатаи, разъезжавшие по улицам. Всякий, кто не принадлежит к лондонским уроженцам и не прожил в столице год, должен немедленно оставить пределы города под страхом быть признанным изменником и лишиться головы.

Это подействовало. А больше всего то, что все вольные хартии уже были у мятежников на руках. Им казалось, что они добились всего, чего хотели, и делать в столице более совершенно нечего. Повстанцы стали массами покидать город. Вернувшись домой, они принялись размахивать этими хартиями и во многих местах устроили серьезные заварушки. С ними ушел и Джон Болл.

Мятежников в Лондоне осталась всего горсточка. Противники восстания уже начали там и сям убивать их на улицах, но почему-то даже тогда город не покинули лидеры мятежников Иоанн Строу, Джон Кэркби, купец Алан Тредер и некий Джон Стерлинг, которого очень многие знали как человека, самолично отрубившего голову архиепископу Седбери. Лично мне их поведение решительно непонятно.

А из Лондона во все стороны уже мчались гонцы с коротким королевским приказом: «Довожу до сведения господ дворян, поместных сеньоров, джентри и сквайров: чтобы все, кто любит короля и дорожит его честью, конны и оружны спешили в столицу». Впрочем, и без приказа в Лондон уже съезжались окрестные дворяне, услышавшие о смерти Тайлера и уходе мятежников.

В одном из исторических романов есть примечательная сцена. Беседуют меж собой несколько мятежных вожаков и горожан, уже понявших, что все рухнуло и король их предал.

Один, еще не растерявший каких-то иллюзий, недоуменно восклицает:

– Но ведь его величество клялся мужикам, что будет им как отец и брат!

Другой, гораздо более умудренный житейским опытом, цедит сквозь зубы:

– Разные бывают отцы и братья, разные.

Смерть Тайлера настолько приободрила струхнувших было благородных донов, что в Лондон за каких-то три дня собралось сорок тысяч вооруженных всадников. С такой силой король уже мог уверенно смотреть в будущее.

По всей Англии еще продолжались волнения, но рыцари не дожидались указаний сверху, легко разбивали мятежные отряды, теперь разобщенные и лишившиеся своих ярких лидеров. Иоанн Строу, Кэркби, Тредер, Стерлинг и несколько лондонских олдерменов, активно выступавших на стороне мятежников, были схвачены. Их судили по всем тогдашним законам, показания подробно записывали. Эти материалы сохранились.

Из прелюбопытнейших показаний Иоанна Строу недвусмысленно явствует, что, в отличие от рядовых повстанцев, их вожаки, скорее всего, и сам Тайлер, отнюдь не испытывали благоговейного трепета перед королем. Они считали его игрушкой в руках дурных советчиков и планы насчет венценосной особы имели самые радикальные. Судите сами.

Из показаний Иоанна Строу. «Нашей целью было предать смерти всех рыцарей, оруженосцев и остальных дворян, потому что неразумно оставлять в живых лису, если ты думаешь уберечь курятник. Самого короля мы думали заманить хитростью и возить с собой с места на место, воздавая ему на первое время царские почести. Так мы поступили бы ради того, что много еще есть в стране темного народу, который верит в то, что все, что делается именем короля, основано на правде и справедливости. Собрав именем короля бесчисленное множество бедного люда, мы намеревались предать смерти всех сеньоров, духовных землевладельцев, епископов, монахов и, кроме того, настоятелей приходских церквей. В живых мы бы оставили только нищенствующих монахов, так как их вполне достаточно для совершения треб и таинств. Иначе мы не могли бы и поступить, потому что дворяне и клирики, собравшись с силами, снова напали бы на нас и ввергли бы в еще худшее рабство. Уничтожив таким образом врагов королевства, мы обратились бы к другим. Мы бы учредили цеховой совет в ремесленных цехах, куда избирали бы не богатых содержателей мастерских, а учеников и подмастерьев, потому что эти лучше всего разберутся в нуждах своего ремесла. Богачей, составивших себе состояние на поте и крови бедных тружеников, мы предали бы по усмотрению их подмастерьев и учеников смерти или изгнанию. Уничтожив всех врагов королевства, мы убили бы затем и самого короля».

Как видим, тут нет ни следа умильного заблуждения «царь хороший, а бояре плохие». Налицо четко разработанная программа, по которой следовало извести под корень тех персонажей, которых большевики потом назвали эксплуататорами трудового народа.

Мне иногда интересно было подумать, а что случилось бы, если повстанцам все же удалось бы претворить эту программу в жизнь? Как ни прикидывай, а в тот момент для этого имелись все шансы. Что тогда произошло бы в Англии?

Боюсь, ничего хорошего. Тот, кто любит роман «Трудно быть богом», наверняка помнит, к каким выводам в схожей ситуации пришел дон Румата. Очень быстро колесо истории закрутится в обратную сторону. Бывшие вожди крестьянских мятежников станут новыми графами и баронами.

Впрочем, у этого колеса истории попросту не хватило бы времени даже на то, чтобы сделать хотя бы один оборот в обратную сторону.

Давайте представим себе, что в Англии истреблены все дворяне, священники, богатые купцы и хозяева ремесленных мастерских. Конечно, повстанцам не удалось бы перерезать их всех до единого. Кого-то не было в стране, кто-то обязательно успел бы сбежать: в Шотландию, в Уэльс, в Ирландию, на континент, к черту на рога. Мятежники прикончили не всех, но значительную часть, подавляющее большинство. Остались только вольные крестьяне, небогатые горожане и ремесленники да нищая братия. Что тогда?

Над ответом, думается мне, не стоит долго ломать голову. Он лежит на поверхности. Очень быстро в страну, оказавшуюся по сути дела беззащитной перед внешним врагом, оставшуюся без централизованного управления – ведь государственный аппарат тоже уничтожен! – вторглись бы соседи. Они ни за что не упустили бы такой случай. Это были бы шотландцы, валлийцы, возможно, ирландцы и непременно французы.

Сильного и организованного сопротивления они, безусловно, не встретили бы. Каждый город, любая сельская община защищались бы поодиночке. Внешние враги очень быстро разодрали бы страну на куски. Каждый из них отхватил бы столько, сколько ему удалось. Именно так чуть позже произошло с Наваррским королевством, сильно ослабевшим и в конце концов разделенным меж Францией и Испанией.

Этот печальный итог для Англии можно предсказывать смело, со стопроцентной точностью. Ничего иного просто не могло произойти в Европе, где испокон веков на всякое ослабевшее государство набрасывались соседи и отрывали себе то, что могли захватить. Несколько незаурядных людей – Уот Тайлер, Джон Болл, Иоанн Строу и их ближайшие сподвижники – так и ушли в небытие, не узнав, к чему мог привести их успех.

В Лондоне прямо на улицах шли массовые казни тех горожан, которые участвовали в резне иностранцев. Им отрубали головы, вздергивали на дыбу, четвертовали. Популизма тут не было ни малейшего. Король, несомненно, был разъярен всерьез. Налоги с иностранных ремесленников приносили ему немалый доход, и еще больше выгоды обеспечивали ломбардские банкиры.

Надо сказать, что король по просьбам друзей тех людей, которые погибли при погромах, разрешил им казнить преступников вместе с палачами и наделил тем же правом вдов. Наверняка некоторые из них этим правом воспользовались. Женщины Средневековья отнюдь не были оранжерейными цветочками и к жестокостям привыкли сызмальства.

Другое дело, что на плаху и на дыбу отправились рядовые погромщики, а богатеи, науськавшие их на конкурентов, скромно остались в сторонке. Цеховые олигархи и банкиры были не такими дураками, чтобы светиться на людях, самолично участвовать в резне и грабежах.

А по Англии уже разъезжали королевские глашатаи, оглашавшие на площадях и перекрестках больших дорог новый указ его величества: «Все держатели (т. е. арендаторы. – А. Б.), как вилланы, так и свободные, чтобы без противоречия, ропота и сопротивления исполняли своим господам все лежащие на них и их землях повинности, как натуральные, так и денежные, какие они исполняли перед восстанием, не уменьшая их и не заявляя притязаний ни на какие вольности и привилегии, какими они пользовались до восстания, под страхом конфискации всего, что король может у них конфисковать».

Ослушников король предписывал отправлять в тюрьмы. Он заявил, что определит им наказание.

Этот указ фактически аннулировал все вольные хартии. Чтобы не осталось никаких недомолвок, буквально через два дня появился второй, окончательно расставивший все по своим местам, разрушивший любые иллюзии и мечты народа о вольности.

«Божьей милостью его величество, Ричард Второй, король Англии, Франции и Ирландии, повелел довести до всеобщего сведения, что слух, распространенный восставшими, будто они действовали по его королевской воле и повелению, совершенно ложен. Все вольные хартии, выданные повстанцам, признаются отныне недействительными, так как они вышли из королевской курии без зрелого размышления и наносят великий ущерб королю и его короне, а также грозят конечным разорением как ему, прелатам, знати и магнатам, так и святой английской церкви и приведут к погибели королевство. Все, у кого имеются вольные хартии на руках, немедля, под страхом конфискации имущества, должны представить их королю и его совету для уничтожения».

Депутация эссекских вилланов каким-то чудом прорвалась к королю и пожаловалась на явную несправедливость. Эти люди довольно смиренно, но недвусмысленно напомнили его величеству, что нарушать честное королевское как-то и не вполне хорошо. Теперь Ричард чувствовал за спиной немалую силу, уже не играл в отца народа и в тонкой дипломатии больше не видел нужды.

Он сказал как отрезал:

– Рабами вы были, рабами и останетесь!

Чуть позже это выражение, «ваше рабское состояние», попало и в официальные документы, исходившие от короля. Разные бывают отцы и братья, разные.

По всей Англии разъезжали карательные отряды, один из них возглавил сам король. Джон Болл был схвачен в Сент-Олбансе, где он пытался организовать сопротивление, и предан смерти в точном соответствии с процедурой казни за государственную измену. Пощады он не просил и ни в чем не каялся. Не тот был мужик.

Начался натуральный террор, сплошь и рядом без всякой пародии на суд. Достаточно было любому доносчику ткнуть в кого-то пальцем и заявить, что он был с мужиками, как ему без всяких разбирательств отрубали голову.

Очевидец событий, каноник из Листера, писал в своей хронике: «И вот по королевскому повелению был послан судья Роберт Трезильян для следствия над восставшими против мира и для наказания их. Разъезжая повсюду, он никому не давал пощады и произвел великое кровопролитие. Ибо над всеми, кто был обвинен перед ним в вышесказанном деле, справедливо ли или из неприязни, он немедленно произносил смертный приговор. Одних он приказывал обезглавливать, других просто вешать, иных велел волочить через весь город, затем обезглавить, четвертовать и вешать в четырех концах города, у иных же приказывал выпускать внутренности и сжигать их на глазах у них, пока они были еще живы, а затем четвертовать их и вешать в четырех частях города, воздавая каждому по заслугам его».

Трезильян, главный судья королевства, печально прославился как самый жестокий палач. Остальные усмирители, впрочем, мало в чем ему уступали. Самый яркий пример – некогда богатая и зажиточная деревня Поверелл. После того как туда нагрянул очередной карательный отряд, из пятисот жителей в живых остались только четыре семейства.

Виселицы стояли повсюду. Когда король узнал, что родственники жертв потихоньку снимают с них покойников и хоронят их, он приказал приковывать тела казненных к виселицам железными цепями. Это распоряжение было отменено только через год.

По подсчетам известного английского историка XIX в. Д. Грина, всего было казнено около семи тысяч человек. Для тогдашней Англии с населением примерно в два с половиной миллиона человек это немало. В ноябре 1381 г. Ричард объявил амнистию почти всем участникам восстания, но вовсе не по благородству души, а оттого, что в королевстве катастрофически не хватало рабочих рук. Это произошло еще и из-за эпидемии чумы, прокатившейся по Англии чуть раньше, в середине столетия. Казнить народ и дальше было просто-напросто экономически невыгодно.

Джон Уиклиф репрессии избежал. Очень многие из его прежних доброжелателей, в том числе герцог Ланкастер, от него отвернулись, когда выяснилось, что труды этого человека послужили идейной основой восстания, но этим дело и ограничилось. В 1382 г. церковь осудила его как еретика, но и тут обошлось без последствий. Папа Урбан Шестой приказал Уиклифу явиться в Рим на церковный суд, откуда тот наверняка не вернулся бы живым, но знаменитый проповедник это решение проигнорировал.

Он прожил после восстания еще три года, и власти не решились его тронуть, опасаясь нового серьезного мятежа. Уиклиф был крайне популярен во всех слоях общества. Какое-то время сторонником его идей был даже один из дядей короля, но от этого открестился, когда резко поменялась политическая конъюнктура.

Правда, злопамятные церковные иерархи не оставили Уиклифа в покое и после смерти. В 1428 г. некий «возмущенный народ» выкопал его останки из могилы и сжег, а пепел бросил в реку Свифт.

Лолларды на двадцать лет ушли в подполье. Это уже была не только нищая братия. К ним примкнуло большое количество мирян, причем не только ремесленников, мастеровых и крестьян, но и дворян, порой весьма знатных. Власти охотились на них со всем усердием, особенно церковные. Его последователи развивали идеи Уиклифа, проповедовали, что в делах веры людям следует руководствоваться исключительно Священным Писанием. С его помощью любой человек может спасти душу без всякого посредничества священнослужителей, которые, в общем, и не нужны.

Проповедями в укромных местах лолларды не ограничивались. Они еще и перевели Библию с латинского на английский язык, что в те времена тоже считалось ересью и категорически запрещалось. Некоторые историки считают, что эту работу начал сам Уиклиф.

В 1395 г. почтенные господа, члены парламента, направляющиеся на очередное заседание, обнаружили воззвание лоллардов, прибитое к парадной двери Вестминстер-Холла, дворцового здания, где работал этот орган власти. После этого репрессии еще более усилились.

Именно лолларды первыми в Англии стали подвергаться новому для этой страны виду казни – сожжению на костре. Так власти поступили со священниками Соутри и Уайтом, портным Бредли и кожевником Клейдоном. Хуже всего пришлось Бредли. Когда он стал кричать от боли, должностные лица велели палачам притушить костер и принялись уговаривать его публично отречься от своих убеждений, обещая взамен и жизнь, и свободу, и деньги. В ответ Бредли то ли отказался в высокопарных выражениях, то ли попросту покрыл мучителей ядреным английским матом. Второй вариант куда более правдоподобен. Человеку, обожженному огнем, как-то не до высоких слов. Костер подожгли вновь и больше уже не тушили.

В 1414 г. ситуация взорвалась серьезным восстанием. Это был первый в истории Англии, но не континента, мятеж, вызванный исключительно идейными причинами. Точнее сказать, религиозными, но это, в принципе, одно и то же. Во главе его оказался человек весьма родовитый и известный всей Англии, сэр Джон Олдкастл, крупный землевладелец, участник войн во Франции, член палаты лордов и личный друг короля Генриха Пятого. Он был искренним, убежденным сторонником учения Уиклифа и лоллардов.

Власти нашли у Олдкастла трактаты лоллардов, обвинили его в пособничестве ереси и отдали под церковный суд. Тот признал лорда виновным, но предложил полное прощение в обмен на публичное отречение от своих убеждений, что дало бы церковникам великолепную возможность использовать этот факт в своей агитации. Олдкастл гордо отказался.

Казнить лорда, словно какого-то простолюдина, было как-то неудобно, и Олдкастл угодил в Тауэр. Друзья устроили ему побег. Скрываясь у единомышленников, он разработал довольно авантюрный, но все же имевший некоторые шансы на успех план, решил занять Лондон, захватить короля и все его семейство, провести реформу церкви, все земли и прочие богатства у нее конфисковать и передать мирянам, поделив по справедливости.

Эти соображения незамедлительно стали претворяться в жизнь. По всей Англии распространялись послания с призывом к мятежу, и в конце концов к Лондону подошла огромная толпа народа, состоявшая из ремесленников, мастеровых и вилланов. Впрочем, к ним примкнуло немало мелких землевладельцев и рыцарей. Олдкастл планировал занять столицу с помощью лондонских единомышленников из городских низов, да и не только их.

В общем, не такая уж и авантюра. Однако король заранее узнал о планах восставших и нанес удар первым. Сначала он велел запереть все лондонские ворота и бросить в тюрьмы всех подозрительных личностей. Потом на людей, собравшихся под городом, набросился сильный отряд всадников, закованных в железо. Он быстро, без малейших потерь для себя рассеял неорганизованную, вооруженную чем попало толпу, многих убил и переранил. Мятежники, оставшиеся в живых и не попавшие в плен, бежали, в том числе и сэр Олдкастл.

Власти объявили его вне закона и назначили за поимку большую награду. С помощью многочисленных друзей он скрывался целых три года, потом все же был выслежен и захвачен тяжело раненным. Лорд Олдкастл был повешен на том самом пустыре под Лондоном, где три года назад собирались мятежники. Чтобы и следа от него не осталось, тело его было сожжено, а пепел развеян по ветру.

После того как лолларды лишились всех своих ярких лидеров и сильных вождей, это движение быстро пошло на убыль. Совсем оно не исчезло, но ограничилось очень узким кругом ремесленников – кузнецов, плотников и ткачей. Угроза для церкви исчезла, и масштабная охота на лоллардов прекратилась.

Однако искорки этого учения слабо тлели по укромным углам. Через пару столетий они вспыхнули могучим пожаром, покончившим с прежней английской церковью.