На третий день после реакции макросинтеза на полигон приехал отец Линь Юнь.

К этому времени значительная часть более чем трехсот макроядер была выпущена в воздух. Как только отключались удерживавшие их электромагниты, танцующие «струны» быстро расходились во все стороны и вскоре бесследно исчезали. Оставшиеся тридцать с небольшим «струн» были помещены в надежное хранилище для дальнейших исследований. Обслуживающий состав также в основном покинул полигон, и в этой части пустыни Гоби, в двух разных столетиях ставшей свидетелем двух мощных выбросов энергии, снова воцарилась тишина.

Генерала Линя сопровождали до места реакции только полковник Сюй и Динг Йи. Генерал заметно осунулся и постарел по сравнению с совещанием в Пекине, состоявшимся совсем недавно, однако он сохранил неукротимую силу духа, оставшись несломленным.

Три человека приблизились к краю огромного зеркала, образованного макросинтезом. На поверхность намело тонкий слой песка, но она по-прежнему оставалась гладкой и блестящей. В зеркале отражались клубящиеся над головой облака, и создавалось впечатление, будто кусок неба упал в пустыню – или же открылось окно в иной мир. Генерал Линь и сопровождающие молча стояли перед зеркалом, и казалось, словно время в этом мире остановилось; в том же мире, которому принадлежало зеркало, оно стремительно неслось вперед.

– Уникальный памятник, – заметил Динг Йи.

– Пусть песок медленно погребет его, – сказал генерал Линь. Появившиеся у него на голове седые волоски трепетали на ветру.

И тут появилась Линь Юнь.

О ее появлении возвестил лязг затвора, передернутого часовым. Подняв взгляд, все увидели молодую женщину, стоящую в четырехстах метрах по другую сторону зеркала, но даже на таком расстоянии все ее узнали. Линь Юнь направилась к нам прямо по зеркальной поверхности. Генерал Линь и остальные сразу же поняли, что это настоящая Линь Юнь, а не видение, поскольку у нее под ногами хрустел песок, ритмично, словно тиканье секундной стрелки, и на нем оставались отпечатки ее ног. Отражения облаков продолжали свою беспорядочную пляску в зеркале, а молодая женщина шла по ним, время от времени поднимая руку, чтобы смахнуть со лба короткие волосы, взъерошенные ветром со стороны пустыни. Когда Линь Юнь была уже совсем близко, все разглядели, что форма на ней аккуратная, почти новая, и хотя лицо ее было бледным, на нем сохранялось спокойное, ясное выражение. Наконец она остановилась перед отцом.

– Здравствуй, папа, – тихо произнесла Линь Юнь.

– Линь Юнь, что ты натворила? – спросил генерал Линь. В его негромком голосе прозвучали глубокая скорбь и отчаяние.

– Папа, по-моему, ты очень устал. Не хочешь присесть?

Охранник притащил деревянный ящик из-под оборудования, и генерал Линь медленно опустился на него. У него действительно был изможденный вид. Быть может, впервые за всю свою долгую службу в армии он не скрывал свою усталость.

Приветливо кивнув полковнику Сюю и Динг Йи, Линь Юнь улыбнулась.

– У меня нет оружия, – повернувшись к охраннику, сказала она.

Генерал Линь махнул охраннику. Тот опустил автомат, однако палец его остался на спусковом крючке.

– Папа, я правда никак не предполагала, что макросинтез обладает такой мощностью, – сказала Линь Юнь.

– Ты оставила треть страны без защиты.

– Да, папа, – подтвердила она, потупившись.

– Линь Юнь, я не собираюсь тебя осуждать. Для этого уже слишком поздно. Это конец всего. Я думаю только о последних двух днях, о том, почему ты сделала этот шаг.

– Папа, мы пришли сюда вместе, – глядя отцу в лицо, сказала Линь Юнь.

– Да, дитя мое, – тяжело кивнув головой, сказал генерал Линь. – Мы пришли сюда вместе. Для тебя этот путь не был коротким. Возможно, все началось с той жертвы, которую принесла твоя мать.

Прищурившись, генерал уставился на отражение голубого неба и облаков в зеркале, словно стараясь заглянуть в прошлое.

– Да, я помню ту ночь. Это был праздник середины осени. Суббота. Из всех малышей в детском саду для детей военных я осталась одна. Я сидела на стульчике во дворе, сжимая в руке пряник, которым меня угостила воспитательница, но смотрела я не на него, а на калитку. «Бедняжка Юньюнь, твой папа на службе и не сможет забрать тебя сегодня, – сказала воспитательница. – Тебе придется остаться на ночь в садике». «Папа никогда не забирает меня из садика, – ответила я. – Меня забирает мама». «Твоя мама умерла, – сказала воспитательница. – Она отдала свою жизнь за родину. Больше она никогда не заберет тебя из садика, Юньюнь!» Я уже знала страшную правду, но теперь надежда, которую я лелеяла на протяжении целого месяца, окончательно умерла. Все это время входная калитка садика являлась мне во сне и наяву. Разница заключалась лишь в том, что во сне мама всегда входила в калитку, но, когда я не спала, калитка оставалась закрытой… Та субботняя ночь стала переломным моментом в моей жизни. Мое одиночество моментально превратилось в ненависть, в ненависть к тем, кто отнял у мамы жизнь и вынудил папу оставлять меня одну в садике даже в день праздника.

– Я приехал к тебе неделю спустя, – сказал генерал Линь. – Ты не выпускала из рук спичечный коробок с двумя пчелами. Воспитательницы боялись, что пчелы тебя ужалят, и пытались отобрать у тебя коробок, но ты плакала и кричала и не отдавала его им. Твоя ярость их испугала.

– Я сказала тебе, что хочу выдрессировать этих пчел так, чтобы они жалили врага, как они жалили маму, – сказала Линь Юнь. – Я даже с гордостью изложила тебе свои соображения насчет того, как убивать врагов. Помню, я сказала, что свиньи любят есть, поэтому нужно выпустить много-премного свиней туда, где живут враги, чтобы свиньи съели все продовольствие и враги умерли от голода. Еще я придумала с помощью маленького громкоговорителя, установленного рядом с домами врагов, по ночам издавать жуткие звуки, чтобы пугать их до смерти… Мне постоянно приходили в голову такие идеи. Для меня это стало увлекательной игрой, бесконечно веселившей меня.

– Я был встревожен, видя такое в своей дочери.

– Да, папа. Однажды, когда я закончила свой рассказ об очередном способе убить врага, ты какое-то время молча смотрел на меня, затем достал из бумажника две фотографии. Совершенно одинаковых, но только у одной был опален угол, а на другой были бурые пятна, которые, как я узнала впоследствии, были кровью. На фотографиях была семья из трех человек, оба родителя военные, но форма у них была не такая, как у тебя, папа, и у них были погоны, которых у тебя тогда еще не было. Девочка была примерно одних лет со мной, хорошенькая, с розовыми щечками, похожими на дорогой фарфор. Выросшая на севере, я никогда не видела такую кожу. Длинные черные волосы ниспадали до пояса. Девочка была такая красивая. И мама у нее тоже была привлекательная, а отец был такой красивый, что я прониклась завистью ко всей семье. Но ты объяснил, что это вражеские солдаты, они были убиты огнем нашей артиллерии, а эти фотографии забрали с их трупов. И теперь у хорошенькой девочки с фотографии больше нет ни мамы, ни папы.

– Я также сказал, что враги, убившие твою маму, не были плохими людьми, – сказал генерал Линь. – Они поступили так, потому что были солдатами и до конца выполнили свой долг. И твой отец тоже солдат и должен выполнять свой долг и убивать врагов на поле боя.

– Я все помню, папа. Конечно, я все помню. Ты должен понять, что это были восьмидесятые годы. В то время то, чему ты меня учил, было еще непривычным и странным. Если бы правда всплыла, это положило бы конец твоей военной карьере. Ты хотел вырвать у меня из души семена ненависти до того, как они прорастут. Ты показал мне, как сильно меня любишь, и я до сих пор признательна тебе за это.

– Но это не помогло, – вздохнул генерал Линь.

– Не помогло. В то время мне просто было любопытно, что же это такое – долг, который заставляет солдат убивать друг друга, но не испытывать ненависти к своим противникам. Однако для меня все было по-другому. Я по-прежнему хотела, чтобы пчелы до смерти изжалили врагов.

– Мне было больно слушать тебя. Ненависть, рожденная одиночеством ребенка, потерявшего мать, быстро не проходит. И рассеять эту ненависть способна одна только материнская любовь.

– Ты это понимал. Появилась женщина, которая часто приходила к нам и была со мной ласкова. Мы с ней подружились. Но по какой-то причине она не стала мне новой мамой.

– Линь Юнь, – снова вздохнул генерал, – мне следовало обращать на тебя больше внимания.

– Позднее я постепенно привыкла жить без мамы, и со временем наивная ненависть в моем сердце угасла. Однако мне по-прежнему очень нравилось фантазировать, и я росла в окружении самого разного вымышленного оружия. Но лишь в то лето оружие стало частью моей жизни. Я окончила второй класс. Тебе предстояло отправиться на юг, разворачивать базу морской пехоты. Увидев, как я расстроилась, ты взял меня с собой. Место было уединенное, и, лишенная общества других детей, я играла с твоими товарищами по службе, по большей части молодыми офицерами, не имеющими детей. Вместо игрушек они дарили мне стреляные гильзы. Самые разные. Я мастерила из них свистульки. Однажды у меня на глазах солдат извлек из магазина патрон, и я потянулась к нему. «Детям с этим играть нельзя, – остановил меня солдат. – Детям можно играть только с обезглавленными». «Так оторви ему голову и дай его мне!» – сказала я. «Тогда это будет просто гильза, каких у тебя много. Я принесу тебе еще». «Нет! – упрямо сказала я. – Я хочу вот эту, с оторванной головой!»

– Да, ты именно такая, Линь Юнь. Если ты на что-то нацелишься, все остальное не имеет для тебя никакого значения.

– Я так приставала к солдату, что он наконец сдался. «Хорошо, но оторвать голову трудно. Я лучше ее выстрелю». Он вставил патрон в магазин, вышел с автоматом на улицу и выстрелил в воздух, а затем указал на выброшенную стреляную гильзу и предложил мне ее взять. Но я лишь уставилась на него широко раскрытыми глазами. «Куда подевалась пуля?» «Она улетела, высоко в небо», – сказал солдат. «А звук после выстрела – это сделала голова, когда улетала?» – спросила я. «Ты очень сообразительная девочка, Юньюнь», – сказал солдат. Затем он снова прицелился в небо и выстрелил, и я снова услышала свист летящей пули. Солдат объяснил, что пуля летит очень быстро и может пробить стальную пластину. Я погладила теплый ствол автомата, и тотчас же все оружие, которое я придумала в своей голове, стало слабым и беспомощным. Настоящее оружие, лежавшее передо мной, обладало неудержимой притягательной силой.

– Суровые вояки находили восхитительным то, что маленькой девочке нравится оружие, поэтому и дальше развлекали тебя им. В те времена учет боеприпасов был не такой строгий, и многие солдаты, увольняясь из армии, прихватывали с собой десятки боевых патронов. Так что тебе было с чем играть. Наконец дошло до того, что тебе позволили выстрелить самой; сначала тебе помогали держать тяжелый автомат, но затем ты уже справлялась сама. Узнав обо всем, я не придал этому особого значения, и к концу летних каникул ты уже самостоятельно ложилась на огневой рубеж и стреляла из автомата очередями.

– Я держала автомат и чувствовала, как он вибрирует при стрельбе, в то время как другие девочки убаюкивали кукол. Потом я увидела на стрельбище ручной пулемет. Мне звуки его выстрелов принесли радость, а не боль… К концу лета я уже не зажимала уши при взрыве гранаты и выстреле из безоткатного орудия.

– Позднее я часто на каникулы брал тебя с собой в боевые части, в первую очередь для того, чтобы проводить с тобой больше времени, но также потому, что, хотя я и не считал армию подходящим местом для ребенка, на мой взгляд, ничего плохого там с тобой произойти не могло. Но я ошибался.

– На протяжении всех каникул я постоянно общалась с оружием, поскольку солдаты с удовольствием давали мне поиграть с ним. Другим подросткам приходилось довольствоваться игрушечными пистолетами и автоматами, но я имела возможность играть с настоящим оружием, поэтому все с удовольствием учили меня стрелять – лишь бы никому не было плохо.

– Точно. Помню, это было вскоре после того, как была создана морская пехота, тогда постоянно проводились боевые стрельбы, и ты смотрела, как ведут огонь тяжелые орудия. Танки, самоходки, корабли. Ты стояла на возвышенности на берегу и смотрела, как боевые корабли обстреливают побережье, а бомбардировщики сбрасывают вереницы бомб на морские цели…

– Но самое большое впечатление, папа, на меня произвел огнемет. Я с восторгом смотрела на то, как шипящая струя пламени оставила на берегу огненную лужу. Полковник морской пехоты сказал мне тогда: «Юньюнь, знаешь, какое оружие на поле боя самое страшное? Не пушка, не пулемет, а вот эта штука. На южном фронте одного моего товарища облила огненная струя, у него тотчас же обуглилась кожа, и дальше наступил ад наяву. В полевом госпитале, когда его оставили одного, он достал пистолет и оборвал свои мучения». Помню, какой я видела маму в госпитале: кожа покрыта язвами, почерневшие пальцы так распухли, что она уже не могла взять пистолет… Одних подобный опыт навсегда отвратил бы от оружия, но другие, наоборот, прониклись бы тягой к оружию. Я относилась к последним – на меня эти устрашающие орудия оказали неудержимое воздействие, пьянящее, словно наркотик.

– Я понимал, какое воздействие оказывает на тебя оружие, Линь Юнь, но не придавал этому особого значения. По крайней мере, до тех учений на полигоне на берегу моря, в ходе которых пулеметный взвод вел огонь по целям на воде. Упражнение это было трудным, поскольку мишени качались на волнах, а сошки ручных пулеметов проваливались в глубокий песок, поэтому результаты стрельб были неважные. И тогда капитан, командовавший взводом, воскликнул: «Стыд и позор! Вы только посмотрите на себя! Даже маленькая девочка справится с этим лучше вас! Юнь, подойди сюда и покажи этим недотепам, как нужно стрелять!»

– И я легла на песок и расстреляла два магазина патронов. Поразив все мишени.

– Я смотрел на пулемет, равномерно пульсирующий в твоих нежных слабых руках, руках двенадцатилетней девочки. Пряди волос у тебя на голове тряслись в ритме сильной отдачи, в детских глазах отражались вырывающиеся из дула вспышки, на лице застыло выражение восторженного возбуждения… Мне стало страшно, Линь Юнь, по-настоящему страшно. Я не мог сказать, когда моя дочь стала такой.

– Ты утащил меня прочь. Утащил под восторженные крики солдат, гневно бросив им: «Впредь не позволяйте моей дочери прикасаться к оружию!» Впервые я увидела тебя таким разъяренным, папа. С тех пор ты перестал брать меня с собой в войска, стараясь проводить больше времени со мной дома, хотя это и сказывалось отрицательно на твоей карьере. Ты познакомил меня с музыкой, живописью, литературой, сначала поверхностно, затем все более и более углубленно, открывая мне прелести классического искусства.

– Я хотел развить у тебя нормальное эстетическое восприятие, побороть нездоровое увлечение оружием.

– Ты великолепно поработал, папа. Ты был единственным, у кого это получилось. Твои товарищи ничем не могли тебе помочь. Я всегда восхищалась твоей эрудицией, и я не могу выразить словами, насколько признательна тебе за потраченные на меня усилия. Но, папа, сажая у меня в сердце этот цветок, посмотрел ли ты, какая там почва? Ничего изменить уже было нельзя. Да, в своем восприятии музыки, литературы и живописи я превосходила большинство своих сверстниц, однако главным для меня было то, что это помогало в полной мере восхититься красотой оружия. Я поняла, что красота, какой ее понимает большинство людей, на самом деле является чем-то хрупким и беспомощным. Истинная красота должна держаться на внутренней силе и развиваться через чувства, родственные ужасу и жестокости, от которых можно подпитываться силами или принять смерть. И в оружии эта красота выражена в полной мере. С той поры – пожалуй, это произошло в старших классах школы – мое очарование оружием поднялось до уровня эстетики и философии. И ты не должен переживать из-за этой перемены, поскольку в значительной степени поспособствовал ей.

– Линь Юнь, но как ты сделала этот шаг? Оружие способно сделать человека бесчувственным, но может ли оно свести его с ума?

– Папа, к старшим классам школы мы с тобой проводили вместе все меньше и меньше времени. А после того как я поступила в военный университет, у нас осталось еще меньше возможностей для общения. Ты даже не представляешь, сколько всего произошло за это время. Например, был один случай, связанный с мамой, о котором я тебе никогда не рассказывала.

– С мамой? Но ее же больше десяти лет как не было в живых.

– Совершенно верно. Но этот случай оказал на меня колоссальное воздействие.

И тут, на пронизывающем ветру со стороны пустыни, между усеянным облаками небом и его отражением в огромном зеркале, Динг Йи, полковник Сюй и генерал Линь выслушали ее рассказ.

– Возможно, тебе известно, что пчелы, убившие маму на южном фронте, родом были не из этих широт. Их ареал обитания расположен значительно севернее. Странное дело: в тропических лесах на юге Китая полно собственных видов пчел, так зачем же использовать в качестве оружия уроженцев далекого севера? К тому же это были обыкновенные пчелы, не отличавшиеся особой агрессивностью, и их яд не был таким уж токсичным. Похожие атаки имели место на других участках фронта, были жертвы, однако война быстро закончилась, и это не привлекло особого внимания.

Готовясь к защите кандидатской, я торчала в интернете на военных форумах. Три года назад я познакомилась там с одной русской – больше она о себе ничего не раскрывала, но по ее словам я поняла, что она определенно не дилетант, любитель оружия, а квалифицированный эксперт. Эта женщина специализировалась на биоинженерии, совсем не моя область, но она была проницательна, ее общие представления о новом концептуальном оружии были очень интересны, и мы быстро нашли общий язык. Мы поддерживали контакт, нередко часами общаясь друг с другом в интернете. Через два месяца русская сообщила, что в составе международной экспедиции отправляется в Индокитай для изучения долгосрочных последствий химического оружия, применявшегося американцами во время войны во Вьетнаме, и предложила мне присоединиться. У меня тогда как раз был отпуск, и я согласилась. Мы встретились в Ханое. Русская оказалась совсем не такой, какой я ее себе представляла: лет сорока с небольшим, худая, обладающая своеобразной восточной красотой, не имеющей возраста, и мне рядом с ней сразу же стало тепло и уютно. В составе команды исследователей мы приступили к тщательному изучению «тропы Хо Ши Мина», вдоль которой американские войска распыляли дефолианты, и джунглей Лаоса, где были обнаружены следы химического оружия. Русская показала себя настоящим профессионалом, целеустремленным и решительным. Единственным ее недостатком было пьянство. Она напивалась до бесчувствия. Мы с ней моментально сдружились, и несколько раз она по пьяни обрывочно рассказывала мне о своей жизни.

От нее я узнала, что еще в начале шестидесятых годов в Советском Союзе был образован секретный научно-исследовательский институт, посвященный проблемам концептуального оружия, подчиненный Комитету долгосрочного планирования Генерального штаба. Женщина и человек, за которого она впоследствии вышла замуж, работали в этом институте в отделе биохимического оружия. Я пыталась выяснить, какими именно проектами занимался отдел, но обнаружила, что русская даже пьяная сохраняла ясную голову и не говорила ни слова о работе. Не вызывало сомнений, что она много лет проработала в ведущих оборонных научно-исследовательских организациях. Наконец после настойчивых расспросов женщина в общих словах рассказала мне об одном проекте: проводились исследования большой группы людей, обладающих так называемой способностью «ясновидения», с целью установить, могут ли они обнаруживать подводные лодки НАТО в глубинах Атлантики. Однако эти работы, давным-давно рассекреченные, были объектом насмешек в мире серьезной науки. Тем не менее этот пример показал, что институт концептуального оружия руководствовался более динамичным подходом, в отличие от закостенелого мышления «Базы 3141».

Институт был расформирован после окончания холодной войны. Поскольку в те времена положение в оборонной промышленности было тяжелое, специалисты перешли в частный сектор, где сразу же столкнулись с проблемами, и западные спецслужбы, воспользовавшись удобным случаем, развернули охоту на таланты. Муж русской, уволившись из института, устроился на работу в компанию «Дюпон» на очень выгодных условиях. Ей самой также предложили работать там, при условии, что она передаст все свои разработки концептуального оружия. Супруги долго спорили по этому поводу, и женщина изложила свои соображения. Не полностью оторванная от реальности, она хотела выбраться из бездны нищеты, купить уютный коттедж с бассейном, ездить отдыхать в Скандинавию и дать хорошее образование своей единственной дочери, и заманчивые условия для свободной исследовательской работы выглядели очень привлекательными. Если бы речь шла о гражданской теме или хотя бы об обычном военном проекте, русская не колебалась бы ни минуты. Однако областью ее исследований было новое концептуальное оружие, не обсуждавшееся в открытой литературе. Новейшие технологии приблизились к тому уровню, когда уже можно было ждать конкретные практические результаты, и огромный военный потенциал разработок мог изменить баланс сил в грядущем столетии. Русская наотрез отказалась передать результаты работ всей своей жизни иностранцам, чтобы они были использованы против ее родины. Муж заявил, что ее позиция абсурдна. Сам он был родом с Украины, а она из Белоруссии. Родина, существовавшая в ее сознании, разделилась на множество независимых государств, и некоторые из них открыто враждовали друг с другом.

В конце концов муж уехал за границу, забрав с собой дочь. Русская осталась одна-одинешенька.

Многие особенности ее характера и поведения были мне знакомы, и я подумала, что они сохранились у меня в сознании от туманных воспоминаний о маме. В Лаосе исследователи остановились в одной из деревушек в джунглях. Малярия, принесенная комарами, уже явилась причиной смерти двух детей. Врач пребывал в полной растерянности: по его словам, вирус был настолько сильный, что в текущих условиях бороться с ним не представлялось возможным. Однако вирус обладает инкубационным периодом, и если удалось бы установить какие-либо симптомы, проявляющиеся в это время, можно было бы провести полное медицинское обследование жителей деревни и победить инфекцию. Услышав об этом, русская тотчас же ушла в джунгли и вернулась через пару часов с сумкой, сшитой из противомоскитной сетки, полной пойманных комаров. Засунув руку в сумку, она туго завязала ее на локте. Когда женщина достала руку, она вся была покрыта волдырями от комариных укусов. Женщина предложила врачу осмотреть ее, но тот ничего не нашел. Тем не менее она заразилась малярией и заболела через пять дней. Ее отвезли в больницу в Бангкоке. Последние дни своего отпуска я провела у нее в палате.

Мы еще больше сблизились. Я рассказала о том, как моя мама погибла на войне, когда мне было шесть лет, как я прожила всю свою жизнь, храня воспоминания о ней, как у меня в памяти мама оставалась молодой, и только недавно, осознав, сколько же прошло времени, я начала мысленно представлять себе ее постаревшей, но только образ этот оставался расплывчатым. И вдруг, увидев перед собой эту женщину, я явственно увидела образ своей мамы. Я поняла, что, если бы мама сейчас была жива, она была бы похожа на нее. Когда я это сказала, русская обняла меня и заплакала, рассказав сквозь слезы, что шесть лет назад ее дочь вместе со своим дружком были обнаружены в гостинице в Лас-Вегасе мертвыми от передозировки наркотиков.

Мы расстались, близкие как никогда. Вот почему по пути вместе с доктором Чэнем в Сибирь за шаровой молнией я заглянула к ней, когда мы были проездом в Москве.

Можете представить себе, как она удивилась, увидев меня. Она по-прежнему жила одна в холодной пустой квартире, и пить она стала еще больше. Похоже, весь день напролет она пребывала в полупьяном состоянии. «Дай я тебе кое-что покажу, – твердила она. – Дай я тебе кое-что покажу». Смахнув стопку старых газет, она открыла герметичный контейнер странной формы и сказала, что это специальное хранилище, охлаждаемое жидким азотом. Значительная часть ее скудной пенсии уходила на то, чтобы периодически пополнять запасы жидкого азота. Меня удивило, что у нее дома есть такое устройство, и я спросила, что в нем. Русская ответила, что внутри выжимки более чем двадцати лет ее работ.

Она рассказала мне следующее: «В начале семидесятых годов советский институт нового концептуального оружия провел глобальные исследования, собрав воедино все разрозненные мысли и разработки в области создания принципиально новых видов вооружения. Предложения собирались из самых разных источников. Естественно, на первом месте были разведывательные ведомства, но поручения давались и простым гражданам, выезжавшим за границу. Порой доходило до абсурда: в одном отделе специалисты снова и снова пересматривали фильмы о Джеймсе Бонде, пытаясь найти в причудливых устройствах, которыми он пользовался, следы реальных новых видов вооружения. Другим направлением был сбор информации обо всех новых концепциях ведения боевых действий, замеченных в региональных вооруженных конфликтах. Разумеется, особое внимание уделялось войне во Вьетнаме. Западни из бамбука и прочие приспособления, применявшиеся вьетнамскими партизанами, тщательно изучались на предмет их эффективности на поле боя. В мой отдел поступили сведения о том, что повстанцы на юге использовали в качестве оружия пчел. Мы узнали об этом из выпусков новостей, и я отправилась во Вьетнам, чтобы ознакомиться со всем на месте. Это было тогда, когда Соединенные Штаты уже собирались выводить войска из Южного Вьетнама: сайгонский режим шатался, и партизанская война перерастала в полномасштабные боевые действия. Естественно, я уже не смогла найти свидетельств применения того самого странного оружия, которое меня интересовало. Но я пообщалась со многими повстанцами, выясняя подробности их действий в тылу врага, результаты которых, как выяснилось, сильно преувеличивались в военных сводках. Все те партизаны, которые использовали пчел, утверждали, что как оружие насекомые малоэффективны. Их воздействие на врага было сугубо психологическим: американские солдаты проникались верой в то, что в этой чужой стране для них все является непривычным и опасным.

Однако это навело меня на одну мысль. По возвращении домой мы начали модифицировать пчел с использованием генных технологий. Возможно, это явилось самым первым примером генного моделирования. Результаты первых нескольких лет были мизерными, поскольку во всем мире молекулярная биология тогда находилась еще в зачаточном состоянии, а в Советском Союзе в особенности, вследствие долгих политических преследований генетики в этой области наблюдалось значительное отставание. К началу восьмидесятых нам наконец удалось совершить прорыв и вывести очень токсичных, крайне агрессивных пчел. Маршал Дмитрий Язов лично наблюдал за тем, как на испытательном полигоне пчелы закусали до смерти быка. На него это произвело большое впечатление, и я как руководитель работ была награждена орденом Красной Звезды. В проект рекой потекли деньги, дальнейшие работы были направлены на изучение возможности боевого применения атакующих пчел. Следующий прорыв был совершен в области распознания целей. Новая выведенная порода пчел оказалась крайне чувствительна к определенным химическим препаратам, которые в небольших количествах могли наносить на свое тело наши солдаты, чтобы избежать случайных укусов. Следующим шагом было изменение токсичности пчелиного яда: вслед за первым подвидом пчел, чей высокотоксичный яд убивал мгновенно, был выведен новый, яд которых, такой же смертельный, растягивал свое действие на промежуток от пяти до десяти дней, чтобы увеличить нагрузку на неприятельскую армию… В этом резервуаре хранятся сто тысяч личинок атакующих пчел».

Тут Линь Юнь остановилась. Она вздохнула, и голос у нее дрогнул.

– Можете себе представить, что я почувствовала, услышав такое. У меня потемнело в глазах, и я едва не свалилась в обморок, но у меня еще оставалась последняя надежда. Я собиралась спросить, имело ли место боевое применение атакующих пчел, хотя я уже предвидела ответ. Не обращая внимания на выражение моего лица, русская возбужденно рассказала о том, что в ходе войны в Камбодже и пограничных конфликтов с Китаем Вьетнам постоянно просил у Советского Союза оружие, вызывая головную боль у Политбюро, отвечавшего лишь туманными обещаниями. Во время визита Ле Зуана генеральный секретарь пообещал ему самую современную систему вооружения, подразумевая не что иное, как атакующих пчел. Во Вьетнам отправили сто тысяч атакующих пчел, и можете себе представить, в какую ярость пришли вьетнамцы, обнаружив, что заветная новейшая система вооружения на поверку оказалась обыкновенными ульями. Они заявили, что Советский Союз бессовестно предал своих товарищей, сражающихся на передовой в кровавой войне с империализмом. И хотя советское правительство действительно просто отмахнулось от вьетнамцев, русская считала, что никто никого не обманывал. Хотя вьетнамцы первое время не верили в эффективность нового оружия, они применили атакующих пчел в деле, передав их специальному подразделению в составе Главного управления военной разведки. Перед отправкой на передовую подразделение прошло недельный курс интенсивной подготовки. Русская поехала вместе с ними. «На какой фронт? – дрожащим голосом спросила я, по-прежнему отчаянно хватаясь за тонкую ниточку надежды. – В Камбоджу?» «Нет, не в Камбоджу, – ответила русская. – Там вьетнамская армия к тому времени уже обладала абсолютным превосходством. Мы отправились на северный фронт. Воевать с вами». «Вы… вы отправились на китайско-вьетнамскую границу?!» – в ужасе посмотрела на нее я. Русская подтвердила, добавив, что сама она не попала на передовую, а осталась в Лангшоне. Она наблюдала за тем, как крепкие молодые солдаты наносили на форму специальный пахучий реагент, после чего отправлялись на фронт группами по пять человек, с двумя тысячами атакующих пчел…

Наконец, заметив мое состояние, русская спросила: «В чем дело? Мы проводили только опыты и практически никого из ваших не зацепили». Она произнесла это так небрежно, словно речь шла о футболе. Если бы мы с ней просто болтали как солдат с солдатом, я бы сдержалась, поскольку нам удавалось сохранять спокойствие, даже обсуждая инцидент на Чжэньбао. Но я не хотела раскрывать русской обстоятельства гибели моей матери, поэтому я просто выбежала из квартиры, оставив ее в шоке. Она бросилась за мной, умоляя объяснить, что случилось, но я вырвалась от нее и бесцельно бродила по замерзшим улицам. В ту ночь шел сильный снег, и я воочию увидела угрюмое лицо мира. Наконец меня подобрал милицейский патруль и отвез в гостиницу…

Вернувшись домой, я получила от русской письмо по электронной почте, в котором говорилось: «Юнь, не знаю, чем я тебя обидела. После твоего отъезда я провела много бессонных ночей, но так ничего и не придумала. Однако я убеждена, что это как-то связано с моими боевыми пчелами. Если бы речь шла о ком угодно другом, я бы не обмолвилась ни словом, но мы с тобой во многом схожи. Обе мы солдаты, создающие новое концептуальное оружие, у нас общие цели – вот почему я рассказала тебе всё. Когда ты в тот вечер выбежала от меня вся в слезах, у меня было такое чувство, будто мне вонзили нож в сердце. Вернувшись домой, я открыла крышку контейнера и смотрела, как жидкий азот испаряется, превращаясь в белый туман, таящий в воздухе. Из-за неразберихи, царившей во время расформирования института, вследствие ненадлежащего ухода погибло больше миллиона личинок атакующих пчел, и в контейнере, который ты видела, содержалось все то, что осталось. Я собиралась просидеть всю ночь напролет, глядя на то, как жидкость испаряется досуха; даже при морозах суровой московской зимы личинки должны были быстро погибнуть. Я уничтожала два десятилетия напряженной работы, уничтожала мечты моей молодости, и все потому, что какая-то молодая китаянка, еще более очаровательная, чем моя родная дочь, нашла это отвратительным. По мере того как пары́ азота рассеивались, у меня в квартире становилось еще холоднее. Холод прочистил мои мысли, и внезапно я осознала, что содержимое контейнера не принадлежит лично мне. Оно было создано ценой миллиардов рублей, заработанных напряженным трудом советских людей, и как только я это поняла, я плотно закупорила крышку. После чего я наконец передала контейнер тому, кому нужно.

Юнь, ради своих идеалов и своей веры, ради своей родины мы с тобой, две женщины, шли в одиночку по пустынной дороге, по которой не должна ходить ни одна женщина. Я шла по ней дольше тебя, поэтому мне лучше известны те опасности, которые могут подстерегать на ней. Все силы природы, в том числе те, которые считаются самыми мягкими и безобидными, могут быть превращены в оружие, отнимающее жизнь. Невозможно представить себе ужас и безжалостность некоторых видов этого оружия, если только не увидеть их воочию. Но я, женщина, как тебе кажется, похожая на твою мать, уверенно заявляю: мы на правильном пути. Страшные вещи могут выпасть на долю твоих соотечественников, твоих родных, поразить нежную плоть ребенка у тебя на руках, но лучший способ предотвратить такое заключается в том, чтобы создать подобное оружие самим, прежде чем эта возможность появится у врага или потенциального врага! Так что я не сожалею о том, как прожила свою жизнь, и надеюсь, что и ты, дожив до моих лет, не будешь сожалеть о своей жизни. Дитя мое, я переехала на другое место, и больше мы с тобой не будем общаться. Перед тем как попрощаться, я не стану тебя благословлять, ты – солдат, а солдату нет от благословения никакого прока. Я просто предостерегу тебя: опасайся атакующих пчел! Чутье подсказывает мне, что они снова появятся над полем боя, и теперь это будет не одинокий рой из одной-двух тысяч, а огромная грозовая туча из десятков и сотен миллионов, которая затянет все небо и заслонит солнце, способная, возможно, уничтожить целую армию. Опасайся их. Желаю тебе никогда не встретиться с ними на поле боя. Это единственное благословение, дитя мое, какое я могу тебе дать».

Раскрыв глубоко погребенные тайны своего психологического мира, Линь Юнь испытала облегчение, в то время как ее потрясенные слушатели молчали. Солнце клонилось к горизонту. Над Гоби сгущались сумерки. Отраженное от зеркала сияние окрашивало всех присутствующих золотистым цветом.

– Что было, то было, дочка. Теперь мы должны взять на себя ответственность за свои поступки, – медленно произнес генерал Линь. – А теперь сними кокарду и погоны. Ты теперь не солдат, а преступница.

Солнце нырнуло за горизонт, и поверхность зеркала потемнела, как и глаза Линь Юнь. Несомненно, горе и отчаяние молодой женщины были такими же бескрайними, как и ночная пустыня. Глядя на нее, Динг Йи словно снова услышал ее слова, произнесенные на могиле Чжан Биня: «Я выросла в армии. Вряд ли я смогу полностью принадлежать чему-либо другому. Или кому-либо другому». Линь Юнь медленно подняла руку к погону на левом плече, но не чтобы его сорвать, а чтобы потереть.

Динг Йи заметил, что ее палец оставляет за собой след в воздухе.

Когда Линь Юнь прикоснулась к погону, время словно остановилось. Это был последний образ, оставленный ею в мире, после чего ее тело стало прозрачным, быстро превращаясь в хрустальную тень. Полностью перейдя в квантовое состояние, Линь Юнь исчезла.