С этим ничего нельзя было поделать. Воссоединение обещало быть неловким. Во-первых, событие должно было состояться в розовом каньоне, посреди вызывающих агорафобию просторов с их гипнотизирующими повторениями, что никак не назовешь уютным или удобным местом. Во-вторых, Байрон и команда на несколько минут опередили капитана. Они в тревоге топтались перед дверью, за которой пока еще не было коридора.

Они всей командой ни разу не обсуждали капитанские привычки, не поднимали вопрос, в состоянии ли он руководить, и теперь казалось, что этого уже и не случится, если только он сам не нарушит неловкого молчания. Они, конечно, на это и рассчитывали, но все зависело от того, какая версия их старого знакомого вернулась из недр библиотеки Сфинкса.

Состояние капитана было не единственным поводом для беспокойства. Эдит подташнивало при мысли о необходимости объяснять, куда подевался Адам. Что уж говорить о том, что Сфинкс спас жизнь Красной Руки… И еще была ее чудовищная конечность, которая уже порвала одну рубашку и раздолбала два дверных проема. Эдит опасалась, что двери лифта откроются и Том завопит, увидев ее.

Впрочем, она знала, что этого не случится. Пусть старпом и боялась неизбежных разговоров, она с нетерпением ждала встречи с ним. Сбитый с толку или нет, он всегда был на ее стороне.

К тому времени как раздался звонок, возвещающий о прибытии лифта, и двери разъехались в стороны, они все сгрудились в проеме, будто стайка сов.

К их облегчению капитан улыбался и вел себя убедительно, обнял каждого по очереди, даже скандализированного оленя, которого тряхнул, взяв за плечи:

– Спасибо за шоколад!

Он был похож на потерпевшего кораблекрушение: брюки изодраны в клочья, сюртук превратился в лохмотья, подбородок и щеки покрыты дюймовой щетиной. Он казался худым, изможденным, но был в приподнятом настроении, а его ясные глаза сияли.

Они не выразили и половину радости, прежде чем он спросил, где Адам. Его потрясение от ответа смягчили заверения Волеты в том, что Адам сию минуту натуральным образом морочит голову облачным людям. Когда Сенлин поднял вопрос о спасении, Эдит покачала головой и, запинаясь, ответила отказом. Он сразу же отбросил эту идею, сказав, что уверен: в этой истории есть что-то еще и позже будет достаточно времени для более подробного рассказа. Пока же он просто рад их видеть и знать, что Адам в безопасности – по крайней мере, по мнению сестры.

Сенлин, конечно, сразу заприметил новую руку Эдит, но он видел по осанке, по тому, как она держала ее немного в стороне, что ей эта конечность не нравится, и поэтому лишь мимоходом сказал, как приятно снова видеть ее целой. Потом прибавил, что она выглядит очень хорошо.

Пока подъемный коридор возвращал их в апартаменты, Волета похвасталась, что играла со Сфинксом по ночам. Это удивило Сенлина, но никого другого новость, похоже, не встревожила.

Сенлину пришло в голову, что последние десять дней изменили не только его – для команды опыт был не менее захватывающим и напряженным. Сколь многое поменялось менее чем за две недели! Как знать, что сделает с двумя людьми разлука длиною в год…

Случившееся нужно было осмыслить, но его согревало тепло их дружбы, по которой, как снова и снова говорил Сенлин, он больше всего скучал на протяжении дней в библиотеке.

За чаем в гостиной он немного поведал о своем приключении: о мертвом рыцаре, попавшем в ужасную ловушку, о нестабильном книжном туннеле и ужасных галетах. Волета поднесла ему тарелку холодной курятины, и он заявил, что в жизни не пробовал птицы вкуснее. Она угостила библиотекаря кусочком баранины и, не умолкая, всем рассказывала, как мило выглядит кот, поглощающий мясо.

– Я не тот, кем был, – внезапно сказал Сенлин, как будто страшась откладывать признание. Сидящие за столом друзья уставились на него с нетерпением. Итак, настал черед извинений – и, зная Сенлина, они должны быть долгими, окольными и неясными. Команда приготовилась к речи. – Я пытался быть прежним, живя по-новому, с вами. Я пытался быть тут и там, сейчас и тогда, директором и капитаном. Боюсь, я потерпел поражение на всех фронтах. Мне жаль, что я был таким… самонадеянно нечестным. Надеюсь, вы сможете меня простить. Я был бы очень признателен за еще один шанс, чтобы добиться вашего доверия, вашей веры в меня. Вы все – дорогие, очень дорогие мне друзья.

Он посмотрел каждому в глаза, задержал взгляд на секунду и, не найдя других слов, схватил куриную ногу и впился в нее, как лошадь в удила.

Волету и Эдит относительная краткость речи застала врасплох, но не Ирен. Она в точности знала, что имеет в виду капитан.

– За жизнь по-новому, – провозгласила она, подняв чашку.

Сенлин отложил куриную ножку, чтобы ответить на тост, и Эдит, Волета и Байрон один за другим последовали его примеру – пока все не преисполнились уверенности в том, что этот момент оставил след в их памяти, как печать на воске.

Потом Байрон объявил, что уже очень поздно, и посоветовал всем ложиться спать. Олень сказал, что Сфинкс навестит их утром, чтобы сделать объявление о корабле. Держа библиотекаря на руках, олень пожелал всем спокойной ночи и ушел.

Ирен не нуждалась в поощрении, чтобы пойти спать, и через несколько минут после того, как дверь ее комнаты закрылась, раздался храп. Вскоре ее примеру последовала Волета, но не раньше, чем сообщила капитану, что очень рада его видеть, пусть даже бородатым, – Сенлин воспринял признание с юмором.

Но, оставшись наедине с Эдит, он с болезненной ясностью осознал, что выглядит настоящим оборванцем. Еще он был грязным, в особенности по сравнению с нею. Он ни разу не видел ее такой чистенькой и причесанной; ее кожа сияла, мило контрастируя с широким воротником синей блузки, которую за несколько минут до его прибытия избавили от рукава.

Смущенный своим состоянием, он выразил глубокую заинтересованность в продолжении их разговора, но спросил, не могли бы они сделать это утром. Она любезно согласилась, и он удалился в комнату Адама.

Там Сенлин прибегнул к утомительным гигиеническим ритуалам, от которых не избавлен ни один мужчина, включая устранение щетины, в которой, к его вящей досаде, наличествовала седина. Он выбрал рубашку и брюки из гардероба комнаты и, хотя они не очень хорошо сидели, удовлетворился тем, что их хотя бы недавно постирали.

В какой-то момент своих омовений он понял, что не собирается сразу ложиться. Во-первых, он совсем не хотел спать. Во-вторых, он все еще чувствовал удивительную ясность мыслей и хотел поговорить с Эдит, прежде чем утратит это ощущение.

Тем не менее, стоя возле ее спальни с зализанными мокрыми волосами, в застегнутой на все пуговицы рубашке – пуговиц было маловато, и рубашка слишком смахивала на кофточку, – он спросил себя, о чем собирается с нею говорить. В комнатах царила тишина. Мебель отбрасывала тени, похожие на лепестки черного цветка. Золотая тычинка лампы светилась в темноте. Он чувствовал себя в безопасности – он счастлив, он дома.

Сенлин постучал, и Эдит через некоторое время открыла, сжимая воротник блузки:

– Не могу застегнуть сама. Эти новые пальцы такие толстые и неуклюжие…

Она осеклась, узнав выражение его лица. Пристальный взгляд человека, который последние десять дней провел взаперти, наедине с бессловесным котом. Она уже видела такое. Он пришел без ясной цели на уме, которая сама по себе была отдельным заданием. Она не верила в праздные посещения кладовой, праздные прогулки по улочкам или праздные появления у дверей в предрассветные часы. Это были не праздные вещи. Это были порывы, слишком неудобные или неприличные, чтобы их признать: голод, неудовлетворенность, жажда.

Но понимание его побуждений не избавило ее от переживаний собственных. Она перенесла столько унижения, пока его не было, столько неуверенности в себе, но вот он здесь и смотрит на нее, как будто у нее нет водосточного желоба вместо руки, как будто она не худший лакей Сфинкса, как будто они не стоят на пороге приключения, которое почти наверняка их разлучит. Они были похожи на старую посуду в таверне: сломаны и склеены так много раз, что лишь чудом сохранили форму и лишь чудом могут все еще удержать что-то в себе, когда их наполняют.

Они обнялись и слились в страстном поцелуе.

Это казалось экстатической прелюдией, как хоровой вздох, предшествующий первой ноте оперы. Хоть оба и чувствовали себя не в своей тарелке, они казались идеальной парой.

Отстранившись, они увидели на лицах друг друга ужас и восторг от собственного поступка.

Он пожелал спокойной ночи, и она закрыла дверь.

Никто не увидел прильнувшую к ширме бабочку, чьи крылья были раскрашены так, чтобы сливаться с пестрым шелком.

Ранним утром следующего дня Байрон постучался, словно дятел, в двери их спален, вынудив прервать недостаточно длительный сон на разных стадиях. Настаивая, что времени на завтрак – даже на чашку чая – нет, олень выгнал всех в коридор.

Фердинанд удивил их еще сильнее, издав звук, похожий на свисток поезда, – видимо, от избытка чувств. Он наступал им на пятки, не обращая внимания на протесты Байрона. К еще большему раздражению оленя, когда Эдит приказала ходячему локомотиву угомониться, он сразу же подчинился. Байрон посоветовал старпому не привыкать к тому, что громадное чудище ее слушается, ведь это, несомненно, временное явление.

Волета заметила, что капитан и «мистер Уинтерс» за первую минуту прогулки сказали друг другу «доброе утро» дважды, разным тоном и с разным выражением лица, как будто слова были способны выразить больше, чем скучное «привет», как будто они обменялись друг с другом кодовыми знаками. Ей это показалось забавным, и она несколько раз пожелала Ирен доброго утра, с каждым повторением поднимая брови все выше. Капитан и старпом от этой шутки смутились, и внезапно их очень сильно заинтересовал разодранный ковер под ногами.

Они всей компанией отправились к парадной двери, похожей на огромный медальон, где зеленые медные фигуры двигались по безупречному кругу, и вышли на платформу, где их когда-то вышвырнули с корабля. Там ждал Сфинкс – он с видом невозмутимой гордости стоял у перил над центральным каналом ангара.

Нетрудно было догадаться, чем их хозяин так горд. Корабль посреди ангара, у него за спиной, выглядел по меньшей мере потрясающе.

На нем не было видно ни одной открытой доски; борта и ограждения покрыли пластинами из полированной стали. Корпус по форме напоминал колун: нос был острым клином, корма – тупой стороной топора. Корабль был обращен к ним левым бортом, из которого торчали два ряда пушек. Сам борт, яркий как зеркало, украшали ровные параллельные линии, похожие на нотный стан, подчеркивая пару крепких стабилизаторов. Длинная, чистая оболочка цеплялась к корпусу с помощью идеальной матрицы тросов и пары серебристых воздуховодов. Судно выглядело таким же грозным, как «Арарат», но было несравнимо изящнее и красивее.

– Когда-то этот корабль был самым уважаемым во всем Вавилоне. Зодчий использовал его, чтобы переправлять дорогих гостей туда и обратно. Он непобедим и роскошен, и ты его совершенно не заслуживаешь. Это «Авангард».

– Он замечательный. Потрясающий. Но где наш корабль? – спросил Сенлин.

– Ваш «корабль», как ты его благосклонно поименовал, не будет готов в течение некоторого времени. Мое поручение не может ждать. В Пелфии кое-что меняется, и пришло время действовать. Я одолжу судно, чтобы ты выполнил свою часть договора.

– Польщен, что вы доверили мне такого красавца.

– Ах, Томас, в этом-то все и дело. Поскольку это мой корабль, его капитана назначаю я. И им станешь ты. – Сфинкс ткнул пальцем в Эдит.

Она вздрогнула, как будто получила щелчок по носу.

Она сразу же поняла, что объявление должно было унизить Сенлина, развеять последние остатки его авторитета. Она не знала, какие у их нанимателя планы на бывшего директора школы, но понимала, что преемником Ли ему не быть. Сфинкс отдавал себе отчет, что Сенлин ни за что не станет сборщиком душ, хотя это никоим образом не оправдывало такого грубого обращения с беднягой. Да, из него вышел небезупречный капитан, но он заслужил любезность в виде сообщения об утрате командования наедине, а не вот так, внезапно, на глазах у команды. И еще была достаточно большая вероятность того, что, если он окажет сопротивление, Волета и Ирен встанут на его сторону. Это не только отравит ее власть, но еще и подвергнет их всех немедленной опасности, потому что, невзирая на торги, Сфинкс на самом деле не обсуждал условия – он их диктовал. Он добьется своего, даже если для этого потребуется пролить немного крови.

Эдит взглянула на Сенлина: понял ли он?

– Это нечестно, – сказал Сенлин, стараясь казаться спокойным. Притворство в сочетании с заемной одеждой выглядело не очень убедительно.

Его слова словно выдернули пробку на дне ее сердца, и вся кровь отхлынула от лица Эдит.

Но на самом деле он не расстроился. Он с трудом сдерживал восторг. На протяжении месяцев он не позволял себе задумываться о грузе командования или о том, как плохо он подходил для того, чтобы этот груз нести. Ведь в конечном итоге не имело значения, тот он человек или не тот; он сам попросил об этой ответственности и принял ее. Он с искренним усердием выполнял свой долг перед командой и ни разу не дрогнул, защищая ее. Но, получив возможность отойти в сторону, пусть и без особого изящества, он ощутил внезапное желание расхохотаться, обнять их всех с той же благодарностью, с какой вышел из Бездонной библиотеки. Он почувствовал себя свободным.

Он знал, что перемена не обойдется без потерь. Эдит не скрывала, что капитанский пост ей неинтересен. Сенлин не понимал причины ее колебаний, особенно принимая во внимание таланты и прошлое старпома. Разве она не была садовой генеральшей во владениях отца? Но Сфинкс был нечувствителен к ее отговоркам и теперь вынудил ее столкнуться с источником неуверенности лицом к лицу. Это был деликатный момент, требующий хладнокровия.

Сенлин со всем возможным самообладанием посмотрел на Ирен и Волету. Шея амазонки сделалась толще, на ней выступили вены. Она опустила голову, как раздраженный бык. Волета свирепо таращилась на Сфинкса, криво ухмыляясь. Сенлин вскинул руки, привлекая их внимание:

– Нечестно вот так сообщать команде о замене капитана. Ему ведь понадобится их поддержка.

– Их поддержка не имеет значения, – парировал Сфинкс, и от сквозняка его одеяние затрепетало, как дым над свечой.

– Для капитана – имеет, – не уступил Сенлин. Он повернулся к Эдит. – Я полностью в вас уверен, капитан Уинтерс. С нетерпением жду путешествия на вашем корабле, под вашим командованием. – И он отдал ей честь, очень продуманно, пусть и не очень умело.

Ее помрачневшее лицо смягчилось от нежности. Она хотела обнять его снова, но теперь такой поступок был бы еще более опрометчивым, чем раньше. Впрочем, разве он не был капитаном, когда подошел к ее двери? Будет ли смена ролей иметь такое значение? Она тотчас же понадеялась, что нет, но в глубине души поняла, что да.

– Теперь пусть другие говорят сами за себя, – сказал Сенлин.

Ирен вздохнула, и ее плечи немного расслабились.

– У меня нет с тобой никаких проблем, Уинтерс. Я подчинюсь. – Она указала на Сфинкса. – Но на тебя мне плевать. Знавала я таких людей, как ты. Никакого уважения. Никакого доверия. Никакой отваги. Такие, как ты, кончают плохо.

Сфинкс немного покачнулся, но, похоже, не был ни удивлен, ни впечатлен гневом амазонки.

Волета закатила глаза.

– Быть твоим другом очень трудно, – сказала она Сфинксу. Потом повернулась к Эдит. – Капитан Уинтерс, вашей вины в том, что ловушка захлопнулась, нет. Я думаю, вы отлично справитесь, а корабль весьма красивый. С нетерпением жду возможности выполнить большую часть ваших приказов.

Эдит расправила плечи и вскинула подбородок.

– Как ваш капитан… – начала она, и тут Сфинкс вмешался:

– Итак, похоже, у нас консенсус. Что не имеет никакого значения. Я рассчитываю, что ты сдержишь слово, выполнишь мое поручение и позаботишься о моем корабле. Если ты его потеряешь, пущу тебя на запчасти. – Он вскинул палец. – Это абсолютно необходимо добавить к вашим контрактам. Байрон, пожалуйста, принеси свой стол.

Когда олень удалился, стуча каблуками по платформе, Волета сунула руку в расслабленный кулак Ирен. Пискля выскочила из ее рукава и взбежала по толстой руке амазонки на ее серебристую макушку, откуда окинула ангар взглядом победительницы. Сенлин улыбнулся им, а потом – Эдит, которая рассматривала свой корабль, блестящий, словно ртуть.

Он задался вопросом, не упускает ли из виду предмет своих поисков.

Механические бабочки с расписными крыльями собирались в мастерской Сфинкса, внутри медного купола. Они приходили и уходили через трубы в стенах, достаточно разумные, чтобы идти туда, куда велено, достаточно сообразительные, чтобы избежать поимки, хотя если бы кто-то их и поймал – он бы не знал, что делать с добычей.

Женщина, называющая себя Сфинксом, сняла одеяние и парила над столом, где лежало несколько бабочек, чьи крылья время от времени двигались – с ленцой, как веки того, кто предается грезам любви.

Она взяла одну и отделила грудную клетку от живота. Пестрые крылья забились быстрее, и, когда Сфинкс убрала руку, лишенная внутренностей бабочка поднялась и присоединилась к другим, бездумно порхающим вокруг купола.

Грудную клетку бабочки покрывал черный лак, а посередине в жестяном корпусе блестела хрустальная линза.

Сфинкс включила проектор, стоящий в углу стола; он ожил и бросил круг белого света на пустой участок стены. Открыв боковую часть проектора, она просунула грудную клетку бабочки в камеру, словно вставила патрон в винтовку. Пятно света уступило место изображению, мутноватому и искривленному по краям. Призрачная анимация сопровождалась еле слышными звуками движения, шорохом одежды, чьим-то дыханием.

Запись была сделана в спальне Эдит. Она сидела у туалетного столика, разрабатывая новую руку и поглядывая то на нее, то на отражение в зеркале.

Стук в дверь не отвлек Сфинкса от сцены. Она велела Байрону войти. Как только олень увидел сцену, воспроизведенную на стене, он отвернулся, прищурив темные глаза от стыда.

– О, не смотри так виновато. Ты лишь выполнил приказ, – сказала Сфинкс.

От этого ему не стало лучше. Накануне он побывал в комнате Эдит с докторским саквояжем, предположительно – чтобы облегчить ее боль дозой опиатов, хотя главная цель заключалась в другом. Олень положил открытую сумку на пол у ее кровати, и, пока отмерял лекарство, шпион Сфинкса выполз наружу. Он предал Эдит спустя несколько часов после того, как возродил их дружбу.

– Я проверил музыкальную комнату. Как вы и ожидали, Волеты там не было. Я думаю, она в постели, – сказал Байрон, сопротивляясь желанию посмотреть на красочное пламя, танцующее на стене. Эдит тяжело вздохнула, отчего он почувствовал себя несчастным.

– Девочка дуется, – сказала Сфинкс. – Она меня обязательно простит.

– Библиотекарь нашел дневник Сенлина, или как это еще можно назвать, – продолжил олень, вытаскивая из внутреннего кармана красной куртки маленькую стопку неровных бумаг. – Вы были правы: он уронил его в шахту. – Байрон положил бумаги на стол хозяина возле картины, конфискованной у Сенлина Сфинксом перед входом в библиотеку. Что-то в выражении лица обнаженной женщины выбило его из колеи: отсутствие стыда, пристальный взгляд. Или, возможно, все дело в том, что он знал, как этот образ едва не погубил человека. Байрон переложил бумаги, чтобы прикрыть ее. Сфинкс ничего не заметила, или ей было наплевать.

Раздался стук, и они оба посмотрели на проекцию как раз в тот миг, когда Эдит принялась поспешно возиться с блузкой и приглаживать волосы. Она открыла дверь, и через ее плечо они увидели Томаса Сенлина, который глядел на старпома весьма пылко. Эдит извинилась за свой внешний вид, а потом они просто стояли и смотрели друг на друга.

– Боже мой! – сказала Сфинкс. – Как по-твоему…

Ее прервал поцелуй. Байрон не удержался и топнул ногой. Они молча наблюдали, пока двое не разошлись – неохотно, нерешительно. Миг спустя Эдит закрыла дверь, а потом повернулась к комнате, которую считала пустой. Сперва она выглядела обеспокоенной, а затем улыбнулась.

Сфинкс вытащила тело бабочки из проектора и взглянула на него, оскалив зубы из драгоценных камней.

– Ах, молодость! – сказала она с коротким смешком. – Байрон, собирай багаж. Ты понадобишься мне на борту «Авангарда». Не уверена, что Эдит и впрямь сосредоточена на деле.

– Вы хотите, чтобы я вышел наружу? – спросил Байрон, касаясь груди кончиками тонких пальцев. Его глаза округлились от изумления и страха.

Сфинкс открыла небольшой, богато украшенный сундук на столе, в котором в специальных выемках лежали тельца бабочек. Она добавила записанный поцелуй в коллекцию личных сцен и извлекла другую запись.

– Байрон, не надо так волноваться о том, что про тебя думают другие. А теперь оставь меня в покое. Мне надо поработать.

Олень чопорно поклонился и покинул круглую комнату с высоким потолком.

Оставшись в одиночестве, Сфинкс вставила новую бабочку в проектор, и белый круг опять уступил место изображению.

В красивой желтой комнате женщина с темно-рыжими волосами что-то мурлыкала себе под нос, напевая. Обстановка с первого взгляда казалась неброской, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что мебель сделана на заказ и выдает большое богатство. На письменном столе сидела золотоволосая кукла в шляпе с оборками.

Женщина, продолжая напевать, раздвинула занавеску, которая окружала колыбель, и достала младенца в белых пеленках. Дитя встревоженно попискивало, его розовое личико все еще было сморщенным от ужаса, испытанного при появлении на свет.

В кадре появился мужчина в темно-синей военной форме и присоединился к женщине, держащей ребенка. Обнял ее за талию. Она как будто не хотела на него смотреть, но, когда это все же случилось, ее глаза глядели нервно и испытующе.

– Доктор говорит – тебе следует быть в постели, – сказал мужчина и, повернувшись, продемонстрировал красивый профиль.

– Я лишь хотела ее увидеть и убедиться, что с ней все в порядке, – ответила женщина, хотя уже возвращала дитя в колыбель, подчиняясь рукам, которые ее обнимали.

– Для этого есть няня.

– Ты не будешь ее винить? Ты обещаешь, что не будешь? – Она без конца оглядывалась на колыбель за занавеской.

– Да-да. Я обещаю, – сказал он монотонно, словно в сотый раз повторяя эти слова. – Ну хватит, Мария. Пора в постель.

Когда запись закончилась, Сфинкс закрыла живой глаз с нависшим веком и проговорила, обращаясь в пустоту:

– Ах, молодость…