Раскопки Сенлина превратились в копошение, которое перешло в погребальную церемонию, когда туннель над ним дрогнул и обрушился.

Он и не думал, насколько книги безжалостны, до того, как оказался на самом дне огромной их кучи. Они сплошь состояли из острых углов и грубой ткани. Передние обрезы, словно зубья пилы, вгрызались в руки, пока он искал среди фолиантов просвет и не находил. Каждый новый вдох оказывался короче и напряженнее предыдущего. Но все-таки невероятным образом он не запаниковал в этой давящей тьме – лишь безгранично сожалел, что умрет так далеко от друзей и вообще так далеко от людей, что его, возможно, никогда не разыщут и он будет вынужден разделить вечность с непримечательными и нечитаными книгами.

Давление внезапно исчезло, и Сенлин обнаружил, что скользит по металлическому желобу. Он упал вместе с ливнем книг и приземлился с глухим ударом на обычный дощатый пол.

Тома продолжали падать, ударяя его по спине и плечам, пока наконец из открытого отверстия не выпрыгнул библиотекарь, завершая маленькую лавину. Кот выглядел абсолютно невозмутимым. Сенлин подумал, что зверю хватило ума держаться подальше от обрушения.

– Возможно, мне следует нанять тебя в качестве трубочиста, – сказал Сфинкс, возвышающийся над Сенлином; его маска выглядела темной впадиной. Сенлин от неожиданности вскрикнул. – О, не драматизируй! – продолжил Сфинкс, отодвигаясь. – Вставай, ну вставай же.

Сенлин попытался выглядеть достойно, но после часов, проведенных сперва на четвереньках, а потом на животе, ноги стали как резиновые. С некоторым усилием он приподнялся и выпрямился. По спине пробежала бодрящая молния. Лишь тогда Сенлин понял, где находится. Он вывалился со дна Бездонной библиотеки в чью-то личную комнату.

Пара сапог, согнувшихся на уровне лодыжки и серых от старости, валялась у подножия ветхой походной койки. На двери висела помятая фляга на ремне. Шесть-семь томиков – слишком малое количество для книжной полки – лежали на маленьком письменном столе. Рядом стоял высокий табурет. Не считая выполненного маслом портрета на стене, убранство в комнате было довольно строгим. Она чем-то напоминала заброшенное музейное крыло, и Сенлин не удивился бы, увидев пришпиленные под скромными реликвиями листочки с описаниями.

– Это ваша комната?

– Не говори ерунды. Ты никогда не увидишь мою комнату. Книгу нашел?

Сенлин издал тихое и мелодичное: «Ах…» Огляделся в поисках библиотекаря – не для того, чтобы его обвинить, но цепляясь за слабую надежду, что кот встанет на его защиту.

Рыже-полосатый с белыми лапами зверь сидел на одном из тех томов, которые свалились в комнату вместе с Сенлином. Он забрал у кота книгу и прочитал название с нескрываемым трепетом:

– «Зоотропы и волшебные фонари: введение в движущиеся картинки». Боже мой! Ты ее нашел!

Кот добродушно моргнул ему.

– Он воистину замечательный библиотекарь, – сказал Сфинкс, забирая том.

Сенлин изумился опять, но уже не коту, а этому маловероятному воссоединению.

– Как вы сюда попали?

– На лифте, разумеется, – сказал Сфинкс, пряча книгу под плащом. – Это ведь не мне нужно было прогуляться, Том. Не мне нужно было прочистить голову. Но не позволяй своим мыслям тотчас же обратиться к твоим друзьям. Ты их довольно скоро увидишь. Перед этим, однако, мы должны кое о чем поговорить.

Казалось несправедливым, что некто столь загадочный называл его по имени, хотя Сенлин вряд ли мог протестовать.

– Если речь о крошке, то я исцелился. Видения прекратились.

– Браво. Но нет, это не то, о чем я пришел поговорить с тобой. Я хочу… – Сфинкс заметил, что взгляд Сенлина то и дело перебегал на портрет у него за спиной. – Он тебе нравится?

– Кажется, да. В нем есть что-то необычное.

– Что бы я ни отдал, чтобы увидеть его в первый раз. Знакомство притупляет остроту взгляда. Я больше не могу увидеть в нем нечто, превосходящее собственные несвежие впечатления. – Сфинкс переместился, встал рядом с Сенлином, так что теперь они глядели на картину вместе. – Пожалуйста, расскажи мне, что ты видишь.

Портрет был формальным по стилю, но сельским по сюжету: просто одетый мужчина сидел на табурете перед огромным золотым стогом сена, обрамленным узкой полоской безоблачных небес. На первый взгляд – обычная пасторальная сцена: сельский труженик, романтическим образом представленный наподобие городского помещика. Но чем дольше Сенлин смотрел на него, тем сложнее становился непритязательный персонаж.

– У него один из самых странных лбов, какие я когда-либо видел. Он просто невероятен, почти панцирь черепахи. – Сенлин обхватил подбородок рукой. В происходящем ощущалось нечто абсурдное. За мгновение до этого он готовился умереть; теперь изображал из себя критика-искусствоведа. Каким-то образом было легче симулировать самообладание, чем выражать смятение. – Полагаю, ему около шестидесяти лет, хотя трудно сказать наверняка. В нем нет ничего показного: его воротник, рубашка и сапоги довольно практичны. Он похож на человека, который сам себе стрижет волосы. – Сенлин наклонился ближе, изучая оттенки кожи. – Я узнаю стиль. Это Огьер?

– Верно.

Сенлин чувствовал, что Сфинкс внимательно наблюдает за ним.

– Усы выбиваются из общего фона. Они тонкие, щегольские, – продолжил Сенлин и рассеянно поскреб собственную щетину. – Что-то вроде пережитка прошлой жизни, как мушка, которую каждое утро рисует на щеке стареющая мадам. – Сфинкс сдавленно фыркнул, и Сенлин не понял, было ли это выражением веселья или раздражения. – Цвет лица ни о чем не говорит. Могу лишь предполагать, что он либо южанин, либо родом с Востока, но много времени проводил на открытом воздухе.

– Очень хорошо, – сказал Сфинкс, и на этот раз Сенлин отчетливо расслышал в его голосе удовлетворение.

– Думаю, он рабочий или ремесленник. Взгляните, какие у него узловатые руки. – Сенлин обвел их контуры пальцем, не касаясь картины. – Взгляните, как он держит их на коленях. Он гордится своими руками.

– Это одно из самых точных описаний Зодчего, какие я когда-либо слышал.

– Это Зодчий? – Сенлин посмотрел еще раз и попытался примирить относительно скромный облик мужчины с величием Башни.

Задача показалась невероятно сложной.

– Разве ты не узнаешь стул? – сказал Сфинкс, касаясь скромного сиденья, стоявшего у стола. Сенлин увидел в этом жесте почтение. Это все же был не музей, а храм. – Он вечно жил в дороге. Вот почему у него было так мало вещей. Все, чем он владел, – все, что ты видишь здесь, – могло быть в любую минуту упаковано и погружено на мула. Он спал там же, где ходы, и поскольку их койки собирались с началом работы – он делал то же самое.

– Но при этом возил с собой собственный портрет? – проговорил Сенлин с намеком на легкомыслие и тотчас же понял, что шутку не оценили.

– Не будь таким грубым. Я его повесил. Зодчий вовсе не был тщеславен, хотя имел на это все причины. Ты сказал, на вид ему шестьдесят. На самом деле он позировал для портрета в возрасте ста девяти лет.

– Невероятно, – сказал Сенлин со всей возможной доброжелательностью.

Сфинкса это не обмануло.

– Думаешь, это невозможно? Поверь мне, так оно и было.

– Говорите по собственному опыту?

– М-да, ты все-таки не знаешь страха.

– Сэр, последние десять дней меня изводили галлюцинации, лихорадка и смертельные ловушки. Несколько минут назад я со всеми попрощался, поскольку думал, что умру. Что бы вы со мной ни сделали, я восприму это как отсрочку приговора.

– Чудесно! – Сфинкс рассмеялся. – Теперь я понимаю, что такого в тебе увидела Мария.

Как ни пытался Сенлин произвести впечатление неуязвимости, он слегка пал духом:

– Несомненно, к этой минуте я уже достаточно проявил себя. Я подписал ваш контракт, принес вам книгу. Вы не могли бы поведать, что вам известно о моей жене?

Сфинкс вздохнул, и звук напомнил тормозящий поезд.

– Не очень много. Я знаю, что она живет в Пелфии. Я знаю, что она некоторым образом связана с Вильгельмом Горацием Пеллом, могущественным герцогом, хотя мне точно не известно, что именно их связывает. Возможно, она его служанка; возможно, гостья. Прошло много месяцев с той поры, как я в последний раз видел ее, но нет никаких свидетельств того, что ее положение изменилось.

– Сколько месяцев прошло?

– Десять месяцев. Кажется, это было в начале октября.

– Октября! – Смешок застрял у Сенлина в горле, родив сдавленный стон. Уже июль. Сколько жизней он прожил с октября? Побывал бухгалтером, пиратским капитаном, а теперь стал шпионом. А сколько жизней прожила Мария? Он почувствовал себя ужасно обманутым. – Как вы можете заявлять с уверенностью, будто знаете хоть что-то? Десять месяцев!

– Прошу прощения, мне известно достаточно, – парировал Сфинкс чуть более резким тоном. – Мои глаза внутри Пелфии в последнее время не очень надежны, и все-таки ничто не входит в порт и не покидает его без моего ведома. Я бы знал, если бы она оттуда ушла.

Сенлин не переставал качать головой:

– Даже по Черной тропе? Даже посредством погребального костра?

– Видимо, нет. Но я полагаю, что у нее все в порядке, о ней заботятся.

– С чего вдруг вы такое предполагаете? Каждый, с кем я тут познакомился, превратился в хода, изгоя или труп. Полагать, что у кого-то дела идут хорошо, – это просто бред!

Сфинкс стал подниматься до тех пор, пока не сложилось впечатление, что он встал на пуанты. Серебряный камертон, которым он однажды испепелил рой бабочек, снова появился в его руке.

– Не рычи на меня, Томас Сенлин, а не то я тебе сердце остановлю.

Сенлин тотчас же вскинул руки и отступил на шаг:

– Простите. Я не хотел вас оскорбить. Я всего лишь немного удивлен.

Искрящаяся штуковина исчезла в рукаве.

– Я предполагаю, что она в безопасности, потому как альтернатива лишит тебя присутствия духа, а мы оба знаем, что ты должен справиться. Твоя жизнь так и останется трясиной, пока это не случится. Мне нужны твои глаза в Пелфии, тебе нужна моя помощь, чтобы добраться туда. Вот почему ты будешь считать, что Мария жива, здорова и ждет, пока ее разыщут.

Сенлин с трудом вынудил себя внять словам Сфинкса. Хозяин Башни был прав по крайней мере в одном: он должен довести дело до конца.

– Спасибо, что сказали, – проговорил Сенлин хриплым голосом.

– На здоровье. – Сфинкс повернулся к единственной двери в комнате. – А теперь я хочу тебе кое-что показать. Думаю, это поднимет тебе настроение.

Примыкающая комната выглядела полной противоположностью чего-то, способного поднять настроение. Тусклый свет, низкий потолок и затхлый воздух; в центре возвышалась конструкция, напоминающая заколоченную беседку.

– Что это такое? – спросил Сенлин, вглядываясь в щель между шестами. Он ничего не увидел во тьме «беседки».

– Это устройство для анимации неподвижных изображений.

– Зоотроп? До чего огромный. Я думал, это маленькая штуковина, игрушка.

– С твоей точки зрения, вероятно, так и есть. У технологии есть свойство деградировать по мере того, как она отдаляется от первоисточника. В этом нет ничего странного. Таков естественный процесс: пользователи переделывают машину под свой уровень понимания. Инструмент мудреца становится игрушкой простака.

– Простака! – обидчиво повторил Сенлин.

– Не будь таким чувствительным, Том. Наслаждайся моментом. Перед тобой чудо света – зоотроп Огьера. Невозможно постичь гений, который требуется, чтобы создать такую вещь. Шестьдесят четыре раскрашенных панно, на которых каждое прикосновение кисти, каждый оттенок краски в точности соответствует следующему изображению в очереди.

Сенлин напрягал извилины, пытаясь вообразить себе такую вещь.

– Могу я увидеть, как он вращается?

– Сперва установим твою картину на место. Не соблаговолишь передать мне своего Огьера?

Сенлин достал свернутый холст. Тот долго пролежал у него в нагрудном кармане и немного истрепался по краям. Ему сделалось стыдно за то, что он так грубо обращался с ценным артефактом.

Железная полоса разделила зоотроп на два полушария: верхняя половина была решетчатой, как забор; нижняя содержала последовательность шкафчиков, и каждую дверцу украшал номерной знак, от одного до шестидесяти четырех. Сфинкс поворачивал колесо вручную, пока перед ним не оказался номер три. Он открыл шкафчик, достал пустой деревянный подрамник и начал тонкую работу по прилаживанию шедевра.

– Единственная складка испортит эффект, – объяснил он, растягивая холст.

– Сколько у вас картин?

– Терпение, Том. – Сфинкс вставил картину на раме внутрь шкафчика. – Надо занять места. Это всего лишь комната с проектором. Ты же не думаешь, что Зодчий рассчитывал втиснуть в этот чулан шестьдесят четыре сановника с женами, мужьями и свитой? Чудо так не показывают. Идем.

Сфинкс обогнул зоотроп и открыл дверь, скрытую в тени. Сенлин последовал за ним туда, где черный занавес покачивался, как густой лес на ветру.

Сфинкс исчез, и на один тревожный миг Сенлину показалось, что он каким-то образом забрел под его одеяние. Он заметался туда-сюда среди тяжелых штор, которые касались его, грубовато лаская.

Содрогнувшись от отвращения, он вырвался на хорошо освещенную сцену в просторном помещении.

Трибуны светлого амфитеатра перед ним поднимались так круто, что походили на утес. Сотни, возможно тысячи, белых бархатных сидений заполняли «склон» и балкон над ним. Гипсовый потолок напоминал раковину огромного наутилуса, расколотую пополам, и ее полости спиралью завивались к висящей в центре колоссальной люстре, подобной которой Сенлин никогда не видел. Она напоминала большой ветвящийся побег прозрачной морской капусты. Плоские листья перемежались с молочными сферами электрического света. Это было захватывающее зрелище.

Не дожидаясь, пока Сенлин придет в себя, Сфинкс спустился с невысокой сцены и начал подниматься по крутой лестнице между рядами. Закрыв разинутый от изумления рот, Сенлин поспешил за черной фигурой, похожей на дыру в холсте; он поднимался через две ступеньки зараз, но так и не догнал неутомимого Сфинкса. Тяжело дыша, Сенлин добрался до центра белых трибун, где устроился хозяин Башни, чьи строгие одежды собрались вокруг него, как расплавленный воск вокруг свечи.

Перед ними на черном фоне просцениума висел квадратный, совершенно белый экран.

– Я собираюсь выключить свет. Не бойся, – сказал Сфинкс.

Светящиеся сферы над ними тускнели и в конце концов сделались не ярче звезд в сумерках.

– Я не боюсь темноты, – сказал Сенлин, утопая в бархатной спинке сиденья.

Сфинкс наклонился над их общим подлокотником.

– Я не о темноте предупреждаю, дурачок. О свете, – проговорил он шепотом, который звучал как хор.

Зал наполнился цветными бликами, неистовыми, как утреннее солнце на лице спящего. От такой атаки на зрение Сенлин дернулся и моргнул, но запретил себе отворачиваться.

Он уставился на сияющий водоем из Купален, чья поверхность мерцала. Свет рассеивался по воде, которая, казалось, состояла из блестящих чешуек, маленьких и плотных, похожих на рыбьи. Девочка – теперь гигантская – больше не стояла неподвижно. Ее лодыжки шевелили тень в воде; косички покачивались над спинкой купальника. Бумажный кораблик, который она сперва держала крепко, опустился и выскальзывал из пальцев. Потом случилась ослепительная вспышка белизны – и сцена повторилась, и детская рука опять плотно сжимала кораблик.

Эта последняя вспышка была не единственной в своем роде: изображение мерцало, как облако, в котором сверкает молния. Повторение было гипнотическим. На глаза Сенлина навернулись слезы.

– Как такое возможно? – прошептал он.

– Знаешь, что такое камера-обскура?

– Нет.

– Зеркала, мой мальчик. И один-два трюка.

Сенлин сосредоточился, определяя длительность последовательности, и решил, что она составляет не более пяти секунд. Пять секунд! А сколько лет жизни потратил Огьер, чтобы создать эти пять абсолютно великих секунд…

– Вспышки из-за пустых рамок, – объяснил Сфинкс. – Из первоначальных шестидесяти четырех двадцать восемь картин все еще где-то блуждают.

– Но они ведь и должны быть где-то еще?

Сфинкс сменил тему:

– Скажи мне, что ты видишь. Опиши это, как если бы ты был Зодчим. Освежи мои впечатления.

От такой уловки Сенлин нахмурился, но ответил на просьбу:

– Я вижу Купальни. Водоем. Я там был. Он похож на океан, лишенный ярости. Свет и прозрачность воздуха переданы безупречно.

– А что насчет девочки?

– Я спрашивал себя о ней. Меня всегда поражала ее меланхоличная поза, спиной к зрителю. Интересно, почему Огьер выбрал такой ракурс. Она всего лишь ребенок, но, взгляните, как она устала от мира. В ней есть что-то… потерянное, не так ли? Конечно, я могу целиком и полностью ошибаться. Я знаю о детях одно: они более вдумчивы, чем обычно считают взрослые. Мы часто сильно ошибаемся в суждениях о них.

– Верно.

Сенлин на мгновение закрыл глаза и насладился передышкой от ослепительного света.

– Кто она?

– Ты рассмотрел обстановку и девочку, но пропустил кое-что довольно значительное. Взгляни на воду под лодочкой.

Сенлин изучил пятно под болтающимся бумажным корабликом. Через мгновение он заметил, что игра света вырисовывает некие знаки. Эффект напомнил ему об использовании углей для рисования в ночном воздухе. Призрачный след задержался достаточно долго, чтобы разум мог различить форму, прежде чем белая вспышка поглотила ее.

– Это было число? Девятнадцать, да?

– Правильно.

– Зачем оно?

– Это часть ключа.

– К чему?

– К небесам, разумеется, – сказал Сфинкс. Анимация резко остановилась, загорелся свет. У Сенлина закружилась голова, когда вокруг них снова появился белый склон из пустых сидений. – Идем, я покажу.

В своей прежней жизни Сенлин мало что ненавидел сильнее, чем театральное фойе. Этот лишенный притягательности загон наполняли посетители, которые приходили и уходили, отчего в нем царило подобие всеобщей паники. Но хотя посетители были слишком заняты, игнорируя друг друга, это не мешало им выставлять напоказ свою успешность в жизни посредством тростей, галстуков, брошей, декольте, муфт, часовых цепочек, духов и профессионально отработанных акцентов.

Поэтому было странно стоять посреди фойе и чувствовать себя так непринужденно.

Не было ни красных веревочных лабиринтов, ни низкооплачиваемых капельдинеров в броской униформе. Низкие люстры горели не ярче свечи на прикроватной тумбочке. Диваны и мягкие кресла стояли вокруг милых ковриков. За пределами этой уютной гостиной виднелся ряд открытых лифтов, излучающих теплый желтый свет. Ряд гостеприимных выходов нарушала лишь одна закрытая стальная дверь. Такие обычно бывают в банках. Сенлин был разочарован, но не удивлен, когда Сфинкс подошел именно к ней.

На двери «хранилища» обнаружился круглый переключатель, который выглядел неким всевидящим оком. Переключатель окружала сотня цифр, что показалось Сенлину небольшим перебором, хоть он и не разбирался в таких вещах. На относительно незаметной табличке рядом с дверью значились любопытные слова: «Вавилонский мост».

– Что там такое? – спросил Сенлин.

– Я не знаю.

Сенлина удивила откровенность Сфинкса.

– Я думал, все это – ваш дом.

– Полученный по наследству, да. Но эту дверь Зодчий установил до моего появления. И комбинации у меня нет.

– При чем тут вообще мост?

Сфинкс положил руку на плечо Сенлину. От прикосновения тот вздрогнул и, повернувшись, уставился в собственное искаженное отражение. Он слышал хриплое дыхание Сфинкса по ту сторону зеркала.

– Том, я попрошу тебя взглянуть на мир по-другому. Сначала ты найдешь это забавным, потом разозлишься, потом испугаешься. Все это совершенно естественно. С возрастом открытия вызывают все более тревожные ощущения. Я хочу, чтобы ты не свернул с пути.

Сенлин расправил плечи:

– Ладно. Просветите меня.

– Что, если я скажу, что этот пол и все под ним, этот потолок и все над ним, весь кирпич и раствор, который нас окружает, не являются частью башни?

– Это не башня? Хм, какая-то слишком уж замысловатая обманка.

– Это на самом деле мост. Недостроенный мост.

– Мост? Куда? На Луну? – Он не мог не улыбнуться этой мысли.

– Да. К Луне, к планетам, звездам и всему прочему. Это мост к небесам.

– Абсурд. Нельзя построить мост, который одним концом висит в воздухе. Если строишь нечто, устремленное вверх, оно зовется башней. Вы играете со мной в какую-то семантическую игру.

– Не играю. Это действительно мост. Но ведет он не в воздух, а к краю зоны влияния нашего мира. Вселенная ждет, чтобы ее исследовали. А мы застряли тут и копошимся в грязи.

Сенлину впервые пришло в голову, что Сфинкс может быть совершенно безумным. Или одержимым. И с этим существом он подписал контракт… Он отверг безнадежный крестовый поход Марата и присоединился к человеку, который бросил вызов звездам.

– Если все мои слова вылетят из твоей головы, запомни хотя бы следующее: когда человечество перестает куда-то стремиться, его настигает упадок. Знаешь, почему статус-кво – такая тошнотворная вещь, от которой несет тиранией? Потому что его не существует! В мире не бывает застоя, и уж точно его не может быть там, где вовлечены люди. Статус-кво – это милый синоним распада. Ты видел, что процветает в Башне: жестокость, апатия, небрежное насилие, саморазрушение и бесплодные удовольствия. Вот каковы ее плоды.

Сенлин потер наморщенный лоб:

– Не буду спорить с этой характеристикой.

– Ты и не сможешь. Это место не должно было стать башней, напластованием бессмысленной конкуренции и угнетения, структурой, которая требует для обновления войны, как лес для процветания нуждается в огне. Какое варварство! Зодчий стремился к лучшему. Он знал, что гармония – не симптом изобилия и с политическим климатом она не связана, а уж тем более с давящим тупиком, который ваши короли именуют «миром». Гармония – то, к чему нужно стремиться. Поэтому он вообразил себе этот мост, и началось строительство.

– Но что случилось? Если это правда мост, почему он его не закончил?

Сфинкс отвернулся:

– Он подошел к пределу своих технологий. Он подошел к пределу своей жизни. Он осознал, что потребуются годы, десятилетия, чтобы развить понимание, опыт, необходимый для продолжения работы. Остановка планировалась как пауза, посвященная изобретениям, исследованиям и подготовке. Вместо этого люди воспользовались возможностью, чтобы очертить свою территорию, укрепить власть и унизить ходов. Таким образом, недостроенный мост стал законченной, но недостойной башней.

Сенлин прикусил язык, но ему хотелось сказать: не имеет значения, что предполагал Зодчий; важно только то, что именно он построил. И это была Башня – та самая, которую Сфинкс во всем обвинял и за которую отказывался нести ответственность.

Он почувствовал движение у ног: библиотекарь ткнулся головой ему в штанину. Кот посмотрел вверх, потом потерся о то же место. Сенлин наклонился и почесал зверька за ушами.

– Внутри этого хранилища есть средства для возобновления работы. Катализатор. План. Путь вперед, путь вверх. Наше искупление лежит за этой дверью.

– Откуда вы знаете?

– Я знаю это, так как знаю много вещей, которые даже не могу объяснить тебе, – огрызнулся Сфинкс. – Зодчий соорудил зоотроп и распределил картины так, чтобы каждый удел имел часть его видения. Он настаивал на сотрудничестве и, чтобы обеспечить его, включил комбинацию в анимированные кадры. Хранилище можно открыть только при наличии всех картин.

– Если сотрудничество так важно, почему вы собираете картины самостоятельно?

– Поколения войн и беспорядков затуманили память многих людей. Кольцевые уделы забыли свое обещание. В течение многих лет я внимательно наблюдал и вмешивался только тогда, когда какой-нибудь картине грозило забвение или пренебрежение.

– Тогда вы сами откроете хранилище? Что бы там ни было, что бы ни служило катализатором, вы распакуете его самостоятельно?

– Если придется. Ты должен понять: я борюсь за будущее нашей расы, но есть те, кто хотел бы видеть, как все рушится.

– Вы имеете в виду Марата.

– Ты можешь думать, что знаешь его, но это не так. Он хочет запереть нас, хочет, чтобы работа не продолжалась. Бунт, который он поднимает, не на пользу ходам. На самом деле ему нет до них дела. Он циник, который предпочел бы править руинами, чем увидеть, как наша раса возвысится.

– Он о вас не лучшего мнения.

– Но ты-то что думаешь о нем? Он тебя очаровал?

– Я отчасти понимаю его чувства, но считаю методы безнравственными. Он пытался убить моих друзей; он пытался убить меня. Он назначил себя судьей и присяжным для ходов и, по-видимому, без зазрения совести прибегнет к смертной казни. Ради всего святого, он обучил своих последователей систематически уничтожать отличные книги. Нет, я не очарован!

– Он называет это рисование каракулей «изучением». От конца к началу, чтобы они ненароком не прочитали какое-нибудь слово; в какой-то момент слова теряют смысл и становятся абстрактными формами. Он хочет, чтобы его последователи разучились читать и думать.

– Это достойно порицания, – сказал Сенлин с неподдельным отвращением, хотя отвращение к миссии Марата не делало теорию Сфинкса о Башне более привлекательной.

– Я больше не могу позволить себе быть мифом. Я должен подтвердить свое влияние. Мы должны действовать. Мы должны стремиться. Пришло время тебе войти в Пелфию и проникнуть в ряды ходов.

– Но почему я? Вы же считаете меня некомпетентным обманщиком.

– Возможно, ты не самый умный или храбрый человек, которого я когда-либо встречал, но ты проницателен и умеешь выпутываться из неприятностей. Ты довольно скользкий парень, Том. И я думаю, из тебя выйдет отличный шпион.