Библиотекарем был кот, что оказалось сюрпризом. Рыже-белый зверек не был химерой из плоти и механики, как Байрон, но от усов до хвоста являл собой истинного представителя семейства кошачьих. Он не говорил и не носил одежду. Рисунок на его шкуре напоминал карту неизвестного государства. Он, как и многие его сородичи, был преисполнен чувства собственного достоинства, оставляя по боку сомнения и объяснения.

Впрочем, поначалу Сенлин спросил себя: уж не чучело ли это?

Библиотекарь лежал в ложбине открытого словаря, недвижный, как закладка. Прошло несколько мгновений, прежде чем кот повернул голову и поставил точку в вопросе о том, живой ли он.

Сенлин счел это нелепым. Нет, ну в самом деле – какую квалификацию в архивном искусстве может иметь кот? Возможно, это была шутка. Или – проверка его терпения или здравого смысла. Может, он должен что-то сказать?

Они спустились на лифте-коридоре глубоко в каньон «отельных» дверей, чтобы добраться до библиотеки, и по пути каждый погрузился в размышления. Сенлин на протяжении безмолвного путешествия наблюдал за Марией, которая стояла перед ним, как натурщица перед художником. Она подмигивала ему, а он – ей, пока Сфинкс не поинтересовался, не попала ли ему соринка в глаз.

Сенлин вынужден был признать, что попала, причем очень упрямая.

Когда они вошли в Бездонную библиотеку через непримечательную белую дверь, Сенлин был приятно удивлен, не увидев ямы, обрамленной книгами. Он в глубине души ожидал, что его отправят в путь по узкой тропе, спиралью уходящей вниз, в тревожные сумерки, но за дверью оказался лишь веселенький атриум с полками со всех сторон и коридорчиками, уводящими в другие, столь же хорошо освещенные книгохранилища. Это зрелище отнюдь не соответствовало ужасу, который вызывал эпитет «бездонная». Для Сенлина запах книг был таким же захватывающим, как женские духи. Между книжными шкафами стояли обитые кожей стулья, и еще были диванчики, лампы для чтения и журчащие фонтаны. Все это казалось абсолютной противоположностью бездны.

Сенлин запоздало понял, что Байрон с ним разговаривал все то время, пока он таращился по сторонам. Пришлось сосредоточиться, чтобы уделить внимание сварливому оленю.

– …был библиотекарем больше пятнадцати лет. Как по-вашему, сколько книг за это время ему не удалось разыскать? Ни одной. Все, что мне надо сделать, – это сообщить библиотекарю название нужного тома, а потом следовать за ним до места.

– Разве не лучше был бы библиотекарь, который способен нести книгу самостоятельно? – спросил Сенлин.

– Теперь ты ранил его чувства! – воскликнул Байрон, вскинув ко рту латунную руку в жесте притворного потрясения. – Может, за это он приведет тебя к какой-нибудь ловушке. Я не стану его винить.

– Ловушки? В библиотеке? Для чего?!

– Книги – это ловушки, – сообщил Сфинкс задумчивым, доверительным тоном.

– Наверное, – ответил Сенлин без особого воодушевления.

Едва договор был подписан, Сфинкс сделался отчужденным. Жаль, что не ушел совсем, предоставив Сенлину возможность общаться с Байроном, в котором не было ничего таинственного, потому что он совершенно не умел держать язык за зубами.

Байрон вручил ему холщовый ранец, битком набитый и, как обнаружил Сенлин, довольно тяжелый.

– Это еще что?

– Твой рюкзак, а вот название книги, к которой тебя проведет библиотекарь. – Олень вручил Сенлину маленький свиток вроде тех, которые ученики передавали друг другу между рядами во время урока.

Сенлин его развернул и вслух прочитал написанное аккуратным почерком:

– «Зоотропы и волшебные фонари: знакомство с движущимися картинками». – Сенлин повернулся к Сфинксу и самым умоляющим и благоразумным тоном, на какой был способен, сказал: – Не могу не отметить, что название начинается с последней буквы алфавита. Очень надеюсь, что вы не выбрали ненужную книгу лишь ради того, чтобы испытать мое терпение.

Сфинкс не ответил. Если бы он снял маску, Сенлин смог бы увидеть, улыбается ли этот странный человек, хмурит брови или, может быть, спит.

Байрон похлопал по верхней части ранца в руках Сенлина, снова привлекая внимание капитана:

– Просто следуй за библиотекарем, и достаточно скоро доберешься куда надо. И да, я опечален тем, что надо говорить такое взрослому человеку, но, принимая во внимание твои наркоманские наклонности, это необходимо. Не ешь кошачий корм.

– Прошу прощения?

– Как бы тебе ни было плохо, пока пагубное зелье не покинет твое тело, не ешь кошачий корм. Для тебя тут достаточно галет. Рыба – для библиотекаря. Каждые двенадцать часов.

Кот зашипел.

– Каждые двенадцать часов, – настойчиво повторил Байрон. – Вот карманные часы, чтобы ты не терял счет времени. Мне бы очень хотелось, чтобы ты их вернул.

– Ранец довольно тяжелый, – сказал Сенлин. – Сколько в нем банок рыбы?

– М-да, зря я предположил, что ты способен на такие сложные вычисления. Двадцать восемь штук. На две недели.

– Две недели?!

– Эдит, тебе не кажется, что это похоже на разговор с попугаем? – спросил Байрон.

– Игнорируй его, – сказала Эдит Сенлину, помогая просунуть одеревеневшие от потрясения руки под ремни ранца. Она развернула его и поправила пряжки на плечах. – Всегда нужно брать больше, чем нужно. Капитан Ли рассказывал мне, как его однажды послали за книгой. Его не было несколько дней, максимум неделю. – Она поправила его рубашку, ее прикосновение успокаивало. – Уверен, что хочешь остаться в сюртуке? Там тебя никто не увидит. Можешь даже рубашку в штаны не заправлять.

– Безумие. – Сенлин улыбнулся.

– Пожалуйста, выверни карманы, – сказал Сфинкс, скользнув по полированному мрамору. – «Внучку Зодчего» оставь при себе, но все остальное отдай мне.

Даже не видя его лица, Сенлин понял подтекст:

– По-твоему, у меня есть крошка?

Сфинкс теперь казался выше ростом. Сенлину пришлось задирать голову, чтобы увидеть отражение собственного лица, которое искажалось и клубилось. Не считая пуговицы в одном кармане и обрывка бечевки в другом, при нем были только две картины.

– Есть одна памятная вещица, которую я хотел бы оставить при себе.

– Покажи.

Сенлин достал драгоценную ношу из кармана. Он толком не успел протянуть картину Сфинксу, а тот ее уже выхватил.

– Это моя жена. – Когда-то Сенлин считал нужным объяснять, почему она изображена в таком виде, но это осталось в прошлом.

Сфинкс покрутил этюд с обнаженной так и этак, поднеся к центру своего вогнутого зеркала, изучая картину, словно банковский клерк – подозрительную банкноту. Его лицо отражало заветный образ, и Сенлин вдруг обнаружил, что на искривленной поверхности тот выглядит уродливым и незнакомым.

– Эта картина испорчена, – объявил Сфинкс. – Белый кром проник в холст и слился с краской. Ты засунул ее в наркотик, а потом подверг воздействию воды?

– Снега, – сказал Сенлин.

– Ты сказал, это памятная вещь. Видимо, тебе нравилось регулярно ее трогать?

– Да.

– Да, и каждый раз, когда ты это делал, каждый раз, когда ты ласкал подобие жены, частицы крошки с картины попадали в твои легкие. Ты накачивался. Судя по твоему виду, это происходило ежедневно.

Когда Сенлин повернулся к своей команде, его встретили одинаково потрясенные лица с вытаращенными глазами и разинутыми ртами. Друзья, которые следовали за ним с такой безрассудной преданностью, которые не дрогнули, столкнувшись с паукоедами, военными кораблями и даже банальным голодом, уставились на него как на самозванца. Это было душераздирающее зрелище.

И все-таки Сенлин вынужден был признаться самому себе, что выдыхает с огромным облегчением. По крайней мере, безумие ни при чем. Он всего лишь отравлен.

– Я не знал, – сказал он им с мягкой убежденностью. Откашлялся и повторил увереннее: – Я ничего не знал.

– Хочешь сказать, не было никаких симптомов – ни по части настроения, ни по части зрительных галлюцинаций?

– Я… – начал он и повернулся к Эдит в поисках поддержки, но она в замешательстве смотрела в сторону. – Я просто думал, что… сошел с ума, – договорил Сенлин и тотчас же понял, что это признание никак не улучшит образ, сложившийся у команды. Он считал себя не наркоманом, а всего лишь чокнутым и скрыл от них этот факт. Одним ударом он выявил собственную наркозависимость, сомнения по поводу своей психической нормальности и готовность обманывать друзей ради капитанского поста, поисков и гордыни.

– Почему ты не сказал нам, что болен? – спросил Адам.

Мысли молодого человека еще не прояснились достаточно, чтобы разочароваться или разгневаться, но чувство предательства не заставило себя долго ждать.

Вопрос был настолько простым, что Сенлин ответил не задумываясь:

– Я хотел, чтобы вы мне доверяли.

– Ах, извращенная логика помутненного разума!.. – проговорил Сфинкс, пряча испорченную крошкой картину в складки одеяния. – Но не переживайте. Ничто так не прочищает голову, как визит в библиотеку.

Байрон принялся выгонять команду Сенлина обратно к двери. Адам, Ирен и Волета были совсем сбиты с толку, чтобы сопротивляться. Они ушли не оглядываясь. Сфинкс следовал за ними по пятам.

Байрон придержал дверь, подняв длинную морду в самодовольном прощании. Только Эдит задержалась, стоя спиной к Сенлину. Посреди книгохранилища, под гнетом открывшегося знания, он казался тонким и незначительным, как позабытая на книжной полке газета. Всего-то мгновение назад она интимным жестом поправляла ему воротник, а теперь стояла, как чужая.

– Прости, Эдит.

Она начала отвечать, осеклась и поспешно ушла. Байрон захлопнул дверь, и по библиотеке прокатилось эхо – как будто ведро упало в колодец.

Встревоженный резким разрывом с друзьями, Сенлин подбежал к двери. Та была недвижна, как в склепе, и он лишь поскользнулся у самого порога. Дернул ручку – она не поддалась ни на йоту – и, не успев взять себя в руки, застучал в дверь кулаками.

Они не могли запереть его здесь, оставить наедине с призраками и чувством вины на долгие дни. А если он заболеет? Если его настигнет белая горячка? Если кот затаил обиду и действительно готовит ловушку? Если он никогда не найдет дно библиотеки, или себя, или Башню – и будет падать в пропасть до конца времен?

Руки саднило, Сенлин прекратил бессмысленно молотить в дверь и уткнулся в нее лбом. Если бы его ухо не оказалось к ней так близко, он бы мог упустить звук, приглушенный толстым бесстрастным слоем древесины. И все-таки Сенлин это расслышал: три отчетливых удара. Сильный, слабый, сильный.

Он постучал, отвечая Эдит, и когда три удара раздались снова, он их опять повторил. Он прижался щекой к холодным доскам, чувствуя прилив благодарности. Хотя это был просто их способ ничего не говорить, признать существование невысказанных слов, стук сообщил, по крайней мере, что их дружба способна пережить это испытание, как пережила уже много других до него.

И поэтому у Сенлина не было выбора, кроме как тоже выжить.