Едва очнувшись, Сенлин начал извиняться.

Он извинился за то, что внезапно рухнул к ногам Эдит. Извинился за свою долговязую фигуру, которую ей пришлось тащить через всю комнату на кровать. Извинился за простуду, которую подхватил, когда они едва не утонули, и в последний раз извинился, когда Эдит сказала, что хватит уже извиняться.

– Ты болен. Читаешь лекцию с улыбкой, а спустя секунду начинаешь бредить и плюхаешься на пол.

– Я не бредил. Это был маленький припадок. Мне уже хорошо, – сказал Сенлин, хотя и не всю правду. Голова все еще кружилась, и подташнивало, но смущение оказалось сильнее. Ему хотелось поскорее забыть об этом происшествии. Он настоял, чтобы Эдит позволила ему встать, но не успел подняться, как увидел ее снова.

Призрак Марии взглянул из угла клетки, где она просматривала испорченную книгу. С ее кожей было что-то не так – не в том смысле, что она оказалась вся на виду, но в смысле внешнего вида. Она была пестрой и размытой и блестела, словно масло. Она испачкана в краске, понял Сенлин. Нет, не испачкана; она сделана из краски. Повсюду на полу виднелись влажные отпечатки ступней, каждый – многоцветный, как палитра. Мария улыбнулась и откинула назад темно-рыжие волосы. Они испачкались об руку, переняв цвет кожи.

– Она здесь, верно? – спросила Эдит.

Ему не нужно было отвечать. Он стоял, вытянувшись по струнке, как у позорного столба.

Эдит хотелось бы ему посочувствовать, но она была слишком подавлена издевательствами Марата и этой парадоксальной тюрьмой, а также неизбежным отказом механической руки. Казалось несправедливым, что к Сенлину именно сейчас вернулся его недуг. Эдит чувствовала себя так, словно из нее выжали все терпение до капли. Нет, одного сенлиновского стоицизма мало; он должен выздороветь!

Но, наблюдая за гримасой, что исказила его лицо, Эдит вспомнила, как он утешал ее, когда они угодили в клетку в Салоне. Он был чужаком, но по какой-то необъяснимой причине не бросил ее. И разве теперь он не так же уязвим – он, который гордился силой своего мозга и теперь страдал из-за причуд этого самого органа?

Эдит перевела дух:

– Как же не вовремя появился твой призрак.

– Момент неудобный, – напряженно признался Сенлин. – Я выторговал несколько часов спокойствия. – Он взмахнул рукой возле уха, словно отгоняя муху, которой там не было, а потом тяжело опустился на тонкий тюфяк. – Видимо, перемирие закончилось.

– Она говорит с тобой?

– Да.

– О чем?

– Какая разница?

– Послушай, если бы ты мог исцелиться, стискивая зубы, тебе бы уже стало лучше. Давай попробуем другой способ.

Сенлин достаточно расслабился, чтобы бросить на нее сердитый взгляд:

– Я все перепробовал! Я ее игнорировал. Умолял. Медитировал каждый день над портретом Марии, надеясь освежить воспоминания о женщине, чей образ этот призрак только искажает.

– Что она говорит?

– Она не способна говорить. Она ничего не говорит, потому что ее нет! – Последняя фраза была адресована не Эдит.

– Все равно расскажи мне.

Сенлин откашлялся и начал возиться с измятыми, грязными манжетами рубашки. Он, казалось, снова превращался в пугливого, чопорного человека, с которым Эдит когда-то познакомилась.

– Если хочешь знать, сейчас она ничего не говорит. Просто сидит рядом с тобой и… мажет твои волосы краской. Хватит! О, ну прекрати! Теперь краска повсюду.

– Она красит мои волосы? Зачем?

– Не знаю.

– Так спроси у нее.

– Я же буду разговаривать сам с собой!

– Просто спроси!

Сенлин наклонился вперед и вперил взгляд в пустоту рядом с Эдит:

– Ты! Да, ты. Хватит трогать ее волосы. Это грубо, и ей это не нравится.

– Это не вопрос. Ты действительно так разговариваешь с женой?

– Это не моя жена! – Сенлин сердито ткнул в невидимку. – Будь любезна, оденься!

– Ого! – сказала Эдит, немного потрясенная, что само по себе было сюрпризом: она-то думала, что за время, проведенное с Билли Ли, исцелилась от щепетильности. Было приятно узнать, что она не развратилась окончательно.

– Хорошо, забудем о том, что она раздета и красит мои волосы, – сказала Эдит, собравшись с духом. – Просто успокойся и спроси, чего она хочет.

Сенлин поерзал на матрасе. Румянец, покрывший его шею, начал спадать. Он выровнял дыхание и в конце концов спросил относительно ровным голосом:

– Мадам привидение, почему вы здесь? Что вам нужно?

И прислушался.

Эдит следила за тем, как выражение его лица меняется, пока призрак отвечает. Казалось, расслабилась некая мышца, давным-давно сведенная судорогой.

– Что она сказала? – спросила она через минуту.

– Она… – Ему пришлось остановиться, чтобы откашляться. – Она говорит, я не должен спешить. Я не должен так убиваться, потому что ее не нужно искать. Она больше не потеряна. Она говорит, что надеется, я смогу это принять. – Сенлин обернулся вслед невидимому призраку, к двери их клетки. – Она уходит. Она ушла.

– Думаешь, на этом все закончится?

– Сомневаюсь. Она наделена талантом драматизировать, эта моя призрачная супруга.

Эдит глубоко вздохнула, ритмично кивая:

– Что, по-твоему, она имела в виду?

– Разумеется, ничего. Я разговаривал с собственной неуверенностью. Так что во многом значение чисто ассоциативное…

– Том, – сказала Эдит и взмахнула рукой, ускоряя его вступление.

– Но я полагаю, она выражает мое личное беспокойство по поводу того, что мне не удастся разыскать жену; и возможно, Мария предпочла бы со мной не встречаться. Мы расстались год назад, и есть вероятность, что она начала новую жизнь – быть может, по принуждению. Для женщины ее талантов и внешности это не удивительно. И к тому же ее украл аристократ…

Он немного помолчал, бросил взгляд на механическую руку Эдит, а потом – на собственные сжатые руки.

– Знаю, Башня была с нами жестока. Но я читал описания цивилизованных кольцевых уделов, где господствуют благовоспитанное общество и нескромное богатство. Конечно, не все там воры, мошенники или тираны… Может, она наслаждается лучшей жизнью. Наша совместная жизнь, такая короткая, могла уже выветриться из ее памяти.

– Не может быть, чтобы ты в это верил. Тебя просто совесть грызет. Но чувство вины тебя ни к чему не обязывает, Том, каким бы сильным оно ни было. Знаешь, почему я настаиваю, чтобы ты называл меня «мистер Уинтерс» перед всей командой?

– Нет. Честно говоря, это кажется мне глупым. Ты ненавидишь этого человека. Ты никогда о нем не говоришь. Ты хочешь развестись с ним, но заставляешь нас называть тебя его именем.

– Мой муж – настоящий проныра, который женился на мне ради фермы моего отца, и я разведусь с ним, как только смогу. Но до тех пор я храню его имя, чтобы напоминать себе об обязательствах не только перед ним, но и перед собой, и перед тобой, и перед командой. Я восхищаюсь твоей преданностью жене.

– Но как долго я буду мучить тебя и всех остальных этой преданностью?

– Ты веришь, что она в Пелфии?

– Да, хотя у меня очень мало причин для этого.

– Тогда мы должны проверить. Обязаны. Это все, что нам нужно решить сейчас.

Он хлопнул себя по коленям, делая храброе лицо:

– Вы совершенно правы, мистер Уинтерс. Совершенно правы. Я позволил своему разочарованию исказить перспективу. Это неудача. Но она у нас не первая. Мы обязательно это преодолеем. Мы найдем другой путь в Пелфию.

– Вот и славно, – сказала она, взбивая маленькую подушку у изголовья кровати. – Теперь, если мы не собираемся немедленно бежать, я хотела бы сомкнуть веки. Мне нужно поспать всего лишь полчаса.

– Конечно. Отдохни, а я попробую выяснить, сможем ли мы выбраться из этой открытой тюрьмы при помощи слов, или все-таки придется устраивать побег.

– Ты не собираешься снова упасть в обморок?

– Я никогда в жизни не падал в обморок, – сказал он, вытягивая ноги поверх одеяла.

– Ну, иной раз ты слишком резко засыпал. – Эдит зевнула. – По крайней мере, эта клетка уютнее, чем наша последняя.

Он сухо рассмеялся:

– Если так будет продолжаться, в конце концов мы очутимся в клетке на поросшем травой холме где-нибудь в сельской местности. У нас будет четыре комнаты и кладовая.

– Мне кажется, это называется коттедж, Том, – проговорила Эдит из-под одеяла.

– Маленькая тюрьма на холме, – сказал Сенлин, и его улыбка смягчилась. – Эдит.

– Да?

– Спасибо тебе.

Она снова зевнула:

– На здоровье.

Он скрестил лодыжки и сложил руки под головой. Сквозь золотые прутья лился серебристый свет леса. Вдалеке молот бил по наковальне – звук был ритмичным и непрерывным, как перестук колес поезда.

Он проснулся от панического осознания того, что заснул и, что еще хуже, они не одни в комнате.

Горбатый ход в тяжелом плаще сидел у изножья кровати, и силуэт его лысой головы вырисовывался на фоне атриума, освещенного лампами. Сенлин вскочил и приготовился броситься на незваного гостя. В ответ раздался знакомый глуповатый смешок.

На Сенлина уставились огромные глаза Волеты. От ее волос, ее прекрасных вьющихся волос осталась щетина, короткая, как вельвет.

– Капитан, – сказала она, пока он все еще не обрел дар речи от изумления.

– Волета? – Эдит села на кровати. Ее одежда и волосы были в беспорядке после сна, но взгляд быстро прояснился. – Что ты здесь делаешь? Что… что ты сделала с волосами?

– Обрилась. Я ход.

– Не на самом деле? – потрясенно спросил Сенлин.

– Нет, разумеется. Они сумасшедшие. Это просто маскировка.

– Как ты нас разыскала? – спросил он.

– Ну, я тут все исследовала, не знаю, час или два. Это место такое огромное. Тут много чего интересного. Я видела комнату, полную оружия.

– Да, мы ее тоже видели, – сказала Эдит, кивая на соседнюю клетку.

– На третьем этаже есть еще одна. Рядом с клеткой, где полным-полно открытых чанов и сушильных лотков. Там ужасно воняет, как в старой уборной.

– Они делают селитру, – сказала Эдит и слабо улыбнулась в ответ на удивленный взгляд Сенлина. – Работая на ферме, многому учишься. Из мочи можно получить нитрат калия, который нужен для удобрения. А еще это один из главных ингредиентов пороха.

Волета сняла плащ, и они поняли, отчего она поначалу казалась горбатой: на шее и плечах девушки висели огромные мотки веревки. Сенлин и Эдит помогли ей выпутаться.

– Вам оставили мечи? Я удивлена, – сказала Волета.

– Не думаю, что они сочли нас большой угрозой, – призналась Эдит.

– Так всегда случается. Капитан, я нашла и их кладовку, она огромная. Я набила мешок всем, что смогла унести, и спрятала внизу.

– Только за это, Волета, я прощу, что ты покинула корабль.

– Я всего лишь выполняла ваши приказы, сэр. Вы сказали мне присматривать за всеми. Я присматривала за вами и мистером Уинтерсом.

– Это не игра, – сказала Эдит.

– Я знаю, что не игра, – ответила Волета, потирая бритую голову. Ее лицо помрачнело от ужасного воспоминания. – Я видела, как местные стражники убили человека. Он им ничего не сделал. Он был простым ходом и хотел уйти. Они ему сказали, что если он присоединится к ним, то будет свободен. А потом убили.

– Все эти люди ведут себя нежно и ласково, пока ты не скажешь им: «Спасибо, нет». И тогда в ход идут ножи, – проворчала Эдит.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что разговорами отсюда не выбраться, – сказал Сенлин.

– Мне кажется, они что-то затевают, – проговорила Волета. – Не могу понять ни слова из того, что они говорят, но, похоже, ходы собирают экспедицию. У ворот стоит очередь из пустых повозок.

– Корабль, – сказал Сенлин. – Вот почему он оставил нас здесь. Марат в курсе, что мы прибыли на корабле. Они собираются его обобрать. Адам, Ирен – они не знают, что им угрожает.

– Мы должны добраться до корабля раньше ходов, – решила Эдит. Она начала собирать постель. – Используем простыни для маскировки.

– Они сразу вас заметят, – возразила Волета. – Вот почему я принесла веревку.

– И что, по-твоему, мы должны делать с веревкой?

– Протиснетесь через решетку и спу́ститесь.

– Не сходи с ума, Волета. Мы на высоте пяти-шести этажей. Даже если мы начнем спускаться, по одну сторону от нас будут только прутья клетки, а по другую – пустое пространство, – сказал Сенлин. – Нас заметят в одночасье.

– Вот почему я спланировала диверсию, – сказала Волета, вновь кутаясь в плащ. – Вы двое выскользнете через прутья, и мы встретимся на корабле.

– Мы не оставим тебя в зоопарке, полном вооруженных ходов. Ты пойдешь с нами. Просто нам надо быть осторожными.

– Не получится, капитан. Кроме того, если вы и впрямь беспокоитесь обо мне, я буду в большей безопасности одна. Я окажусь на деревьях, на полпути к кораблю, когда догорит фитиль.

Сенлин моргнул:

– Какой еще фитиль?