XL

Когда Эмиль вышел из кабинета, Марена еще спала. Из-за ожогов мальчику было больно ходить, поэтому он вывернул стопы, встав на плюсневые кости, и косолапой походкой зашагал вниз по лестнице. Времянкин не спеша спускался, оглядывая с верхних ступеней помещение клуба на предмет опасности. К его удивлению, место, которое еще недавно выглядело как жуткий притон, преобразилось до неузнаваемости. Теперь это было уютное кафе со столиками и сценой, наподобие тех, где он привык выступать, будучи взрослым. Было чисто, и никаких дурных запахов. Посетителей раз-два и обчелся, да и те приличного вида. У бара скучал худощавый официант в белой рубашке и черном фартуке. Из-под воротника его сорочки выглядывал шейный платок. Тарахтела кофемолка. На сцене в свое удовольствие свинговало джазовое трио.

Эмиль не стал уходить далеко от лестницы и разместился за столиком для двоих в уголке заведения. Он сел лицом к сцене, расположенной в другом конце зала. Откинувшись на спинку стула, мальчик выбрался из цилиндра света, нисходящего на белую скатерть от тряпичного абажура. Времянкина почти не было видно. Лишь кончик носа и подбородок мальчика касались края желтоватого луча.

С этого места хорошо просматривалась вся сцена: пианист, контрабасист и ударник раскачивали ритм. «Это Эрик… – с волнением осознал Эмиль, – что у него с лицом? Одет нормально, прическа та же – он почти не изменился. Но эти темные шрамы на лице… Он выглядит спокойным и даже довольным. Черт… Как бы его позвать?» Немного освоившись, Эмиль вернулся в луч света, чтобы обнаружить себя. Как только под абажуром появилось сосредоточенное лицо мальчика, официант заметил его и направился к юному посетителю. Остановившись у столика, мужчина достал из кармана фартука блокнот и ручку и приготовился записывать.

– Что желаете? – начал он.

– Можно листочек и ручку?

Официант вырвал страничку из блокнота и вместе с ручкой протянул посетителю. Когда мужчина нагнулся к столу, Эмиль заметил под платком темно-синюю борозду, опоясывающую шею официанта. Мальчик не стал надолго задерживать взгляд на чужом шраме, взял ручку и написал на листке: «Нужно поговорить! Эмиль».

– Передайте это, пожалуйста, барабанщику, когда у них будет пауза, разумеется.

Времянкин сложил листок пополам и отдал официанту. Пока тот шел к сцене, группа как раз доигрывала коду. Эмиль видел, как мужчина протянул Эрику записку, сказал что-то и указал рукой на столик, где располагался автор послания. Сразу после этого он отошел к бару. Эрик прочитал письмо, вытер ладони об штанины и, дав понять музыкантам, что собирается отойти, спрыгнул со сцены в зал. Пианист и контрабасист продолжили вдвоем. Подойдя к столику, Эрик повернул стул, плюхнулся на сиденье боком к Эмилю, закинул ногу на ногу, положил локоть на скатерть и подпер пальцами висок. Затем он жестом подозвал официанта.

– Будешь что-нибудь? – обратился Эрик к Эмилю.

– Я бы выпил кофе, но мне нечем заплатить.

– Два кофе, – сообщил Эрик официанту, не успевшему дойти до столика. – И чимичангу. И малиновый лукум…

Эмиль смотрел на Эрика, пока тот делал заказ. При всей своей вальяжной позе он выглядел слегка нервным. Эрик шмыгал носом после каждого слова и часто трогал уголок рта указательным пальцем. Лицо Эрика было трудно разглядеть, поскольку он перегородил его выставленным на стол локтем, что также наталкивало на мысль о некотором стеснении старинного друга. На нем была куртка из темно-синего денима. Из-под нее торчал расстегнутый воротник черной рубашки.

– Сейчас все будет… – уверил он Эмиля.

– Привет, Эрик!

– Ах да… Привет.

Эрику никак не удавалось задержать взгляд на мальчике. Его глаза то и дело перепрыгивали в темноту.

– Ты в порядке? – поинтересовался Эмиль.

– Я? Не знаю, а ты? – холодно отреагировал Эрик.

– Хм… Тебе неинтересно, почему я так выгляжу?

– Да нет. Не особо.

– Мне пришлось через многое пройти, чтобы встретиться с тобой.

– Да ну?

– Похоже, ты не рад?

– Не знаю. Я не рад?

Подошел официант с подносом, выставил на стол две чашки кофе, тарелку с чимичангой, вазочку со сладостями и сразу после этого удалился.

– Послушай, Эрик, у нас всего десять минут… На загадки нет времени.

Эрик развернулся к столу, придвинул к себе тарелку с чимичангой и принялся есть. Эмиль наконец смог разглядеть его лицо. Мертвецко-желтая кожа с подсохшими черными оспинами, полопавшиеся капилляры на белках глаз.

– Черт, Эрик… Паршиво выглядишь.

– Спасибо, – усмехнулся тот и затолкал в рот прилипшее к губе зернышко кукурузы. – Хочешь?

Он протянул Эмилю чимичангу.

– Нет, спасибо.

– Как хочешь.

Времянкин задумался и отпил кофе.

– Почему ты так себя ведешь? – терялся в догадках Эмиль.

– Кажется, это первый правильный вопрос. А что ты думаешь?

– Я не знаю.

– Между тем это важно. Ведь это ты решаешь, как я выгляжу, как я себя веду, что говорю и прочее.

– Не понял.

– Я такой, потому что ты представляешь меня таким. И чимичангу эту… Я даже не знал, что такое блюдо существует. Но знаешь, довольно вкусно.

– То есть ты хочешь сказать, что ты плод моего воображения? – усмехнулся Эмиль.

– В яблочко! Можешь проверить.

– Хм…

Эрик взял со стола чашку горячего кофе и опрокинул содержимое на себя.

– А-а-а! – вырвалось из его уст.

Он вскочил со стула и оттянул облитую рубашку от тела. Эмиль вытаращил глаза на своего визави. Эрик вдруг поднес кулак к голове и что есть мочи ударил себя по лицу. Голова тотчас упала с плеч барабанщика прямо на пол и прокатилась пару метров. Обезглавленное тело обмякло и рухнуло на землю.

– Вот черт! – оторопел от изумления Эмиль.

– Ты не мог бы… Не мог бы поднять меня? – лежа лицом вниз, произнесла Голова.

– Конечно.

Времянкин слез со стула, поднял Голову за уши, положил на стол и сел напротив нее.

– Пожалуйста, не надо больше проверять… – спокойно попросила Голова.

– Это я сделал? Я только подумал… Не ожидал, что ты станешь бить себя, – оправдывался Эмиль.

– Ладно, замяли.

– Да что происходит? – нервничал мальчик.

– Ты застрял в лимбе… Вот что происходит. Ты вроде и жив, и мертв. Но и не жив, и не мертв.

– Что?

– Тебе кажется, что ты бороздишь моря, общаешься со сказочными героями, что ты мальчик семи лет, в конце концов. Но на самом деле ты лежишь в больничной палате и спишь беспробудным сном. Как та царевна в хрустальном гробу.

– Почему в палате? – прищурился Эмиль.

– Ты прыгнул с моста. В ту ночь. И вот… Можешь положить мне в рот лукум? – попросила Голова.

Эмиль задумался, взял из вазочки посыпанный пудрой кубик розового лукума, протянул к Голове и, не глядя, ткнул сладостью в нос Эрику.

– Хмм… Чуть ниже, – скорректировала координаты Голова.

– Прости.

Времянкин сунул лукум в рот Эрику и вытер салфеткой сахарную пыль с его носа.

– Спасибо! Все, что ты видел в последнее время, это игры твоего воображения. Люди, которых ты знал, места, в которых бывал, книги и музыка смешиваются как в калейдоскопе. Дело в том, что при помощи воображения невозможно познать непознанное. Вот оно и складывает осколки воспоминаний. Чередует реальных людей с проекциями, трансформирует их, меняет местами и так далее.

– То есть ты хочешь сказать, что всего этого не происходит в реальности?

– Мысли вполне реальны. Но это не явь, друг.

– Раз это вымысел, я могу подчинить его себе?

– Можешь. Твоя голова – твои правила. Как меня, например, ты заставил облиться кофе. Хотя знаешь, все-таки странно, что ты выбрал столь жестокий способ. Не важно… Как ты понимаешь, я не Эрик, а твое представление о нем, ведь Эрика давно нет в живых. Но! Речь не об этом. Некоторые личности прочно засели у тебя в мозгу, где-то глубоко в подсознании, и чувствуют себя настоящими хозяевами положения. Управлять ими не так-то просто. Кое-кто из них способен управлять тобой.

– Как мне выбраться из лимба? Я хочу прекратить все это.

– Твоя булавка… Морской конек… Гиппокампус… Рыба- игла…

Эмиль расстегнул куртку, сунул руку под пиджак и вытащил Мефистофеля.

– Надо сломать иглу, – молвила Голова.

– И все?

– Да, но есть проблема. Высока вероятность, что без иглы ты не выживешь, умрешь, не приходя в сознание. Зато все прекратится. Но можешь и выжить. Шанс есть.

– Для чего же мне тогда решать все эти вымышленные проблемы? C Татьяной, с дочерью, с конкурсом… Это бессмысленные переживания.

– В лимбе люди оказываются один на один со своими страхами, нерешенными проблемами, невысказанными желаниями. Они-то как раз отнюдь не вымышленные. Твое путешествие в глубь себя вовсе не бессмысленное. Ты бродишь по закоулкам памяти, отыскиваешь старые травмы. Исправляешь ошибки, на которые раньше закрывал глаза, развязываешь узелки, мешающие тебе быть счастливым. Например, меня ты представил таким… Безголовым, неприветливым, закрытым. Облил кофе, ударил по лицу. За что? Ты злишься на меня?

– Немного. – Эмиль опустил взгляд. – Ты поступил эгоистично. Я злился, да. Винил тебя в своих бедах. Мы были близки к успеху, а ты все испортил…

Времянкин встал из-за стола, взял Голову, поднес ее к телу, лежащему на полу, и приставил к плечам. Держась за шею, Эрик принял сидячее положение.

– Но знаешь, в лимбе у меня было время переосмыслить свое отношение ко многим вещам, – продолжал Эмиль. – И выбывание из гонки за успехом сейчас не кажется мне такой уж трагедией. И еще…

Эмиль остановился между столиками.

– …Выходит, не случайно именно ты поведал мне правду о лимбе. Ты всегда был честен. Таким я тебя и помню. Ты был отличным другом. Спасибо тебе. Прощай.

Лицо Эрика вдруг стало чистым, цвет кожи здоровым, а глаза ясными. Эмиль направился к выходу.

– Уже уходишь? – спросил Эрик.

– Да. Был рад тебя увидеть. Пусть и во сне… Постой-ка… – Эмиль остановился. – Раз все происходит в моей голове, я могу преодолевать пространства и приближать или отдалять события по собственному усмотрению… – рассуждал Эмиль. – Так?

– Думаю, можешь.

– Хм…

Эмиль крепко зажмурился. А когда открыл глаза, то обнаружил себя в прихожей, в доме у Веселовых. «Телепортировался… Ничего себе…» – подумал Времянкин, стянул с себя прожженные носки, всунул босые ноги в башмаки и начал завязывать шнурки. Из гостиной пришел Прохор, сел на нижнюю ступеньку лестницы и стал наблюдать за тем, как Эмиль зашнуровывает ботинки.

– Как жизнь, Прохор?

– Нормально… – ответил тот и, тяжело вздохнув, расслабил плечи и выкатил вперед голый живот.

– Чего ты так тяжело вздыхаешь?

– Ты знаешь, Эмиль, я все время пукаю, – с грустью сообщил малыш.

– То есть как это – все время?

– Ну, когда я был еще маленький и сосал сосочку, я начал пукать. И теперь все время пукаю.

– А ты можешь сдерживать себя?

– Да.

– Но не хочешь?

– Да. – Прохор звонко рассмеялся и оттянул пальцем нижнюю губу.

– Похоже, для тебя это не проблема. Постой, а ты не придумал это?

– Да, придумал, – сквозь смех ответил малыш.

Прохор заливался от хохота, напрягая живот. Да так заразительно, что Эмиль, глядя на него, не смог сдержать улыбку. И тут Прохор громко пукнул… По его лицу стало понятно, что он и сам не ожидал этого.

– Ой!

В прихожую из гостиной вышел Николай, а за ним и Настя. Веселов прислонился плечом к стене, а Настя спиной прижалась к нему.

– Ну что, Эмиль, как ощущения? – начал Николай.

– Как тебе сказать… Нормально, наверное. Бултыхаюсь в дреме, а в остальном – скучать не приходится.

– Что думаешь делать?

– Думаю, я должен по возможности закрыть дела, очистить свой разум и принять… – Эмиль хотел сказать: «смертельное», но, взглянув на присутствующих детей, передумал. – Принять серьезное решение. Нужно освободить Татьяну и разобраться наконец с Яном.

– Что это у тебя? – спросил Николай, уставившись на острый каблук женской туфли, торчащий из кармана куртки мальчика.

Эмиль вынул туфлю.

– Это часть свадебного наряда Тани, – ответил он.

– Давай ее сюда.

Веселов протянул руку. Времянкин вложил в нее туфлю. Николай поднял голову к потолку.

– Иван Федорович! – позвал он. – Спуститесь, пожалуйста.

Он посмотрел на Эмиля, улыбнулся и подмигнул мальчику.

– Сейчас, – добавил он.

Со второго этажа донеслось громыхание, заскрипели доски пола, а через мгновение на верхней ступени лестницы показалось огромное лохматое существо: бурый волк с ярко-зелеными глазами начал спускаться вниз. Он прошел мимо Прохора и лизнул его румяную щечку.

– Ну… – засмеялся Прохор и обтерся локтем. – Деда, ты чего?

– Иван Федорович, сможешь найти девушку по туфельке? – спросил Николай.

Волк остановился и лег у ног внука. Прохор схватился за мохнатый загривок дедушки двумя руками и взобрался к нему на спину. Иван Федорович приподнял голову и принюхался.

– Найду, – молвил он человеческим голосом. – Ай, Проша, не выдергивай у дедушки волосы.

– Чего тебе, жалко, что ли? – засмеялся внук.

– Ну вот, – улыбнулся Веселов. – Татьяну мы вытащим.

Николай вынул из кармана карандаш и протянул Эмилю.

– Возьми. Буду держать тебя в курсе.

Времянкин взял артефакт.

– Мне пора, – с досадой сообщил мальчик.

– Тебя подвезти?

– В этом нет необходимости. Я теперь могу перемещаться в пространстве без потери времени и без особых усилий. – Эмиль улыбнулся. – Моему племяннику это бы понравилось. Ну… Прощайте, дорогие, не поминайте лихом.

Эмиль зажмурился.

Когда Времянкин открыл глаза, он находился в стальной кабине лифта вместе со Львом Гроссманом. Оба были одеты с иголочки. «Граунд флор», – объявил женский голос. Двери лифта разъехались, и пассажиры вышли в вестибюль отеля. В оживленном холле звучала английская речь. Лев и Эмиль вышли на улицу, где их уже ожидало такси.

Усевшись рядом с Эмилем на заднее сиденье автомобиля, Лев разложил у себя на коленях ворох утренних газет. Мальчик отрешенно смотрел в окно. Такси тронулось. «Нужно решиться и сделать это. Мне страшно. Страшно исчезнуть навсегда. Так у меня есть хотя бы иллюзия жизни, и если притвориться, что все реально, то можно и дальше играть в эту игру. Делать вид, что так и должно быть: выигрывать конкурсы, подстраивать действительность под себя, тешить свое самолюбие. Самообман. Очередная ловушка. Кукольный театр. Нет, нужно решиться. Я могу умереть, черт… Я должен подготовиться. Убраться в доме, разложить все по полочкам и развязать узелки… Развязать. Я должен остановить Яна… – размышлял Эмиль. – Кажется, я знаю, как выманить его».

– Послушай, что пишут о тебе сегодняшние газеты, – прервал молчание Лев. – «Поскольку музыка для него – не только воплощение красоты, не только обращение к чувству и не только развлечение, но и выражение истины, он относится к своему труду как к воплощению этой реальности, без компромиссов с дешевыми вкусами, без заманчивой манерности любого рода…» А вот из другой рецензии: «Он не подпускает музыку к себе на расстояние ближе, чем считает это допустимым; он с ней всегда, во всех случаях на «вы»». Или вот еще: «Вновь поразило мастерство молодого музыканта, после исполнения Эмил… – Они называют тебя Эмил. У них же нет мягкого знака. – …после исполнения Прокофьева. Уже сама его уверенная техника способна доставить художественное удовольствие. И мощные октавы, и «богатырские» скачки, и будто совершенно невесомые пассажи piano…» Ха-ха, неплохо, Эмиль. Если и последний тур пройдет так же, мы победим.

– Ага.

– За каждым великим человеком стоит кто-то, кто выпестовал эту личность, тот, кто заботился, продвигал вперед. Связи, отношения, репутация… Кто-то должен делать это для тебя. Тебе крупно повезло со мной. Надеюсь, ты это осознаешь?

– Конечно. У тебя далеко партитура «Теллуры»?

Лев отложил газеты, вынул из портфеля папку и протянул ее мальчику.

– И ручку, если можно…

Гроссман дал Эмилю шариковую ручку. Тот открыл ноты, зачеркнул имя Яна и вписал вместо него: «Лев Гроссман». Лев от волнения расстегнул пуговицу на воротнике рубашки.

– А Ян как же?

– Мы скажем, что он пытался присвоить твою работу. Как тебе?

– У меня просто нет слов, – разволновался Лев. – Ты правда сделаешь это?

– После сегодняшнего выступления это уже будет не так важно. Твое авторство засвидетельствуют публично. Оспорить это сможет только Ян, но его ищут все и вся. Как думаешь, станет он рисковать жизнью, чтобы заявить о себе?

– Ну…

– И потом, кому поверят – ему или тебе? Преступнику или уважаемому человеку?

Лев глубоко задумался.

– Трансляции первых двух туров посмотрели более десяти миллионов человек. На конкурсе собрались лучшие специалисты со всего мира. И сегодня все эти люди услышат «Теллуру». Композитор – Лев Гроссман, – настраивал наставника Эмиль.

– Ты вот сейчас говоришь, и я понимаю, что да, да, пожалуй, это хорошая идея. Это интересно, да? – суетился Лев.

– Конечно.

– Солидно.

– Все, как мы любим.

– Да. Я согласен. Да. Да. И еще раз да!

– По рукам.

Времянкин зажмурился, а когда открыл глаза, он был уже в небольшой гримерной. Мальчик сидел перед зеркалом и пил кофе. За его спиной Гроссман раскладывал какие-то бумаги на диванчике у стены.

– А кофе здесь хороший, – заметил Эмиль. – В этой реальности всегда вкусный кофе.

– Что? О чем ты, Эмиль? – не отвлекаясь от бумаг, спросил Лев.

– Да так… Не бери в голову.

Лев подошел к двери.

– Я пойду встречусь с организаторами, сообщу, что у нас некоторые изменения… Ну… Как мы говорили с тобой… Чтобы Яна вжух… – Лев чиркнул в воздухе невидимую полоску. – И меня, значит, туда… Бжик. Вместо него.

– Конечно, – спокойно ответил Эмиль.

Лев открыл дверь и тут же получил удар кулаком по лицу. Он отлетел к стене и рухнул на пол. В комнату вошел амбал из Сумы, следом за ним Ян. Замыкала тройку женщина. Она закрыла за собой дверь. Эмиль даже не шелохнулся.

– Подними его, – приказал Ян амбалу, глядя на стонущего Льва.

Здоровяк обхватил ладонью шею Гроссмана и поднял его, как будто он ничего не весил. Ноги Льва болтались в полуметре от пола. Он кряхтел и хватался руками за сжатые пальцы громилы. Ян подошел ближе и уставился на Льва.

– Хотел посмотреть тебе в глаза прежде, чем ты сдохнешь, гадина.

Из клетчатой брючины Льва по лакированной туфле на пол побежала струйка мочи. Ян заметил это и отступил на шаг.

– Кончай его, – приказал он амбалу.

Тот сдавил ладонь – раздался хруст, и Лев тут же обмяк. Мужчина разжал руку, и труп с грохотом упал прямо в свежую лужу. Ян подошел к Эмилю и присел на край стола.

– Это из-за тебя! Ты понял? – прикрикнул Ян.

– Да… Пришлось пожертвовать фигурой, чтобы ты появился.

Ян снял кепку с головы. Пересаженные волосы уже прижились и заметно отросли.

– Что у тебя с рукой? – спросил Эмиль, заметив неподвижность в левой кисти Яна, одетой в кожаную перчатку.

– Не знаю. Что-то случилось. Я не понял…

Ян осторожно стянул с руки перчатку и обнажил засохшую почерневшую кисть.

– Что это?

– Рука отсохла. Вот что это… – раздраженно ответил Ян и постучал по руке, как по деревяшке. – Кажется, тромб перекрыл доступ крови. Не одно, так другое…

– Теперь у тебя проблемы не только с вечностью, но и с конечностью. Сочувствую.

– Пошел ты! Сочувствует он.

– Где Таня, Ян?

– Где надо. В укромном месте. Сыграешь «Теллуру» под моим авторством – и тогда получишь свою Таню.

– Обещаешь?

– Да, да. Обещаю.

– Уговор.

Времянкин зажмурился, а когда открыл глаза, он уже сидел за роялем на черной сцене в свете прожектора. Эмиль посмотрел в зал и увидел выстроенные полукругом тусклые огни балконных бра. Отмеченные светом ярусы высились один над другим, уходя под многометровый потолок. Зрителей не было видно, но зал был полон. Чтобы понять это, не требовалось видеть людей, достаточно было слышать их дыхание, шорохи и скрипы кресел. Эмиль чувствовал на себе взгляды трехтысячной аудитории – именно столько вмещал зал. Шесть тысяч глаз и столько же ушей. Мальчик взглянул за кулису. Там, в закрытой позе, с суровым выражением на лице, застыл Ян. Эмиль засучил рукава белой рубашки и заиграл.

«Это непросто – выходить на сцену и принимать все внимание на себя. Ты открываешься и впускаешь в свой мир посторонних. Они могут наследить там… Ты ведь понимаешь, что зрителей нет? Как и сцены, и рояля, и всего остального. Да, понимаю, но это, кажется, последняя возможность прикоснуться к инструменту. Пусть даже воображаемая. Мертвые не играют. И не воображают. Что ж, вижу, ты принял решение. Я поддерживаю. Боишься? Да. Я с тобой. И хочу, чтобы ты знал: я рад нашей встрече и горжусь тобой. Ты многому научил меня. И если я останусь жив, обещаю… Не обещай, не надо. Ну хорошо. Не будем о грустном. Сейчас не спеши. Приглуши звук. Отлично. Держи, держи. Хочу сделать тебе подарок…»

В этот момент сценический задник поехал вверх, открывая усаженных в четыре ряда музыкантов симфонического оркестра. Струнные бережно встроились в мерный ритм. Зазвучали фаготы и валторны. Мелодия покатилась как скрипучая телега. А затем, внезапно, высоко в небе – гобой. Одна нота зависла в воздухе, пока ее не подхватил кларнет. Фраза наполнилась восторгом, томлением и невыразимой грустью.

«А теперь крещендо. Да. Молодчина! Не жалей пальцев, колоти! Вот так!»

Загремели литавры, зазвенела медь. Воздух пронзила музыка сфер. Близилась кульминация.

В «Теллуре» есть такое место, прямо перед кодой, когда музыка замирает. Пауза длительностью в бревис. Она повисает на отзвуке ноты, как на тонкой ниточке. Такой прием нередко встречается в классической музыке, да и в джазе тоже. Слушатель, не знакомый с произведением, с легкостью может принять тишину за финал. Он не понимает – это конец или еще нет? Пора аплодировать или стоит чуть подождать? Все будет зависеть от того, насколько исполнителю удастся погрузить аудиторию в нужное состояние. Для себя Эмиль решил так – если во время паузы зрители начнут аплодировать, значит, им не понравилось и они хотят, чтобы музыка поскорее закончилась. А если дождутся коды, значит, все не так уж и плохо. Он осознавал, что это больше похоже на суеверие, чем на релевантные статистические данные, но почему-то для Эмиля паузы стали своеобразными показателями качества выступления. В этот момент можно услышать мысли зала, почувствовать их заинтересованность или, наоборот, скуку. Этот миг и пугающий, и завораживающий.

Наступила пауза…

«Тишина. Но это ничего не значит, не так ли? Все это наша фантазия. Нам с тобой, возможно, не суждено узнать, понравится ли «Теллура» людям. Возможно, люди никогда и не услышат ее. Бревис закончился. Вот и кода… Ты хорошо играл! Спасибо! Последняя нота. Финал. Хочешь услышать аплодисменты? Нет».

Зал молчал. Эмиль встал из-за инструмента, поклонился и направился в кулису. Ян, озадаченный полнейшей тишиной, выглядывал из-за занавески.

Когда Эмиль вернулся в гримерную, на столике трюмо вибрировал карандаш. Мальчик приложил его графитом к салфетке. На бумаге тут же появилась надпись: «Татьяна свободна!»

Только Эмиль успел прочитать сообщение, как в комнату влетел разъяренный Ян. Двое вошли следом.

– Что ты сделал? Почему зал молчал? Я тебя спрашиваю, – злился учитель.

Эмиль без тени волнения взирал на Яна с ироничной улыбкой на лице.

– Чего ты лыбишься? Я не понимаю! Ты все провалил, они не поняли ничего! Ты не получишь Татьяну! Никогда! – кричал Ян.

Времянкин снял с рубашки конька.

– Что ты делаешь?

– Ход конем. Ты больше не имеешь власти надо мной, – спокойно произнес Эмиль.

– Остановите его, – крикнул Ян Двоим.

Женщина схватила Эмиля за руку, в которой мальчик держал конька.

– Врежь ему как следует! – приказал Ян.

Женщина замахнулась.

– Замри, – тихо скомандовал мальчик.

И все присутствующие в комнате застыли как по волшебству. Эмиль высвободил руку и зажмурился. Его мысли тотчас понеслись ветром сквозь горизонты памяти, через долины сознания к родным, близким сердцу местам. Он прилетел к дому сестры, где Алена с Родионом мирно ужинали за столом. Он обдал любимых теплым дуновением и помчался дальше. Полетел над весенним лесом, нагнал бурого волка, несущего на своей спине спасенную из плена Татьяну, и погладил ее по волосам. Он отыскал Маргариту, полюбовался ею в последний раз и умчался прочь. Эмиль открыл глаза. Двое и Ян так и стояли в неподвижных позах рядом с ним в небольшой гримерке.

– Отомри! – произнес Эмиль.

– Бей его! – тут же завопил Ян. – Чего ты ждешь?

Женщина держала руку в замахе и никак не решалась нанести удар. Она мешкала, хотя лицо ее, как и прежде, ничего не выражало. Эмиль поднес руки к ее вискам и снял темные очки: глаза женщины были полны слез.

– Я отпускаю тебя, Таня. Ты свободна, – прошептал он.

Слеза покатилась по ее щеке и упала на пол. Она хотела было сказать что-то, но, не успев открыть рот, исчезла из комнаты. Ян опешил от такого поворота. Амбал впал в ступор.

– Вот и все, ребята… – напоследок промолвил Эмиль и разломил иглу пополам.

Темнота.