XXVII
Всю дорогу от школы до дома Эмиль костерил Яна. Он злился на наставника, так как видел в нем причину всех своих нынешних проблем. «Гад. Опус магнум, тоже мне. Представляю, что он там понаписал, а мне играть. Вот гад! Забудь, говоришь? Это не твоим адресом интересуется сыщик – моим! Болдинская осень. Тщеславный сукин сын. Февраль», – думал Эмиль.
В квартире никого не было. Лампы, оставленной сестрой днем ранее, на кухне не оказалось. На столе лежала записка от Алены: «Снова не застала тебя, братец! Надеюсь, тебе понравилось то, что я сготовила. Скучаю! Люблю!» Эмиль поужинал остатками утренней еды. Сварил себе кофе и засел за дневник.
Из дневника Эмиля
1 февраля. Среда
Болдинская осень – наиболее продуктивный творческий период в жизни Пушкина. За это время завершена работа над «Евгением Онегиным», циклами «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии», и еще поэма, и еще тридцать стихотворений. Мог ли Ян сочинить что-то сопоставимое с этим? Что-то достойное хотя бы одной строчки из всего вышеперечисленного? Сильно сомневаюсь. Даже не хочу смотреть, что он там наваял. Сплошные расстройства.
Что с подростками происходит? Как бы мне не было жалко Замятина, он повел себя как идиот. И весь этот сыр-бор из-за его тупых выходок. Мое желание договориться было абсолютно нормальным. Почему нельзя было просто согласиться. Зачем усложнять жизнь себе и другим?
Татьяна права: первоклашки другие. У них есть интерес к учебе. Они радуются, когда удается сложить буквы в слова или правильно ответить на вопрос учителя. Им интересно что-то кроме них самих. Подростков же не интересует ничего, кроме их собственного удовольствия.
Ян сегодня сказал, что удовольствие – это первопричина. Я догадываюсь, откуда ноги растут. Зигмунд Фрейд. Либидо. Он считал, что терминальным значением человеческой мотивации является удовольствие. То есть удовольствие лежит в основе наших побуждений. Любое наше действие направлено на получение удовольствия или на избегание неудовольствия. Младенец кричит, просит грудь и в результате получает свое удовольствие. Взрослый зарабатывает деньги, чтобы в итоге получить свое удовольствие. Вовсе не деньги являются стимулом, а удовольствие, которое на них можно купить.
Первоклашки еще получают удовольствие от учебы. Это побуждает их к изучению нового. После начальной школы приходится искать для детей дополнительные стимулы, чтобы они учились. Отметки? Ложная мотивация. Они скорее для родителей, чтобы те видели показатели своего ребенка и своевременно реагировали. Как правило, родители уже знают, чем подкупить отпрыска. Тем, от чего он получит удовольствие. Новая одежда, игра или что-то еще – это мотивация для ребенка учиться. Посули ему желанный сахарок, и он на коротком поводке. Бывает, что связь в семье нарушена, родителей мало интересует жизнь их детей, и те живут в свое удовольствие. Не учась. Подростки раздражают меня. Зацикленные на себе, закомплексованные бестолочи. И, кажется, я был таким же.
Одно из преимуществ моего превращения – это общение с детьми. Я вспоминаю свою прежнюю жизнь и грущу об ушедшем времени. А потом вспоминаю, что у меня снова все впереди, и это придает мне сил двигаться дальше.
Удовольствие. В моей прошлой жизни оно было. Но, как мне казалось, недостаточно. А ведь нужно было просто осмотреться. Для взрослого любознательного человека мир таит множество удовольствий. Только увлекись. Чего и говорить. Новую жизнь я начал с того, что решил превзойти всех, показать лучший результат и насладиться победой. Удовольствие. Ян прав, я хочу этого. Но он не учитывает, что я умею наслаждаться процессом. И для меня это гораздо важнее. Сейчас я втянулся еще и в процесс обучения. И это меня радует. Что меня не радует, так это всевозможные препятствия на моем пути. При этом возникают они словно из ничего. На пустом месте, внезапно, вырастают разрушительные вихри идиотизма. Стоит высунуть нос из норы, как случается какая-то ерунда. Видимо, мне нужно реже выходить из дома. Только на репетиции и на концерты. На этом контакты с внешним миром стоит ограничить. Пока все не уляжется, по крайней мере. Буду больше времени проводить дома. За учебой. Чудо! Вот это жизнь! Надо купить пианино. Чтобы заниматься, не выходя из квартиры.
В воскресенье у меня выступления перед какими-то важными особами.
Дерьмовый день. В помойку. Шатается зуб.
Я только что вырвал молочный зуб. Трудно быть серьезным без двух передних зубов. Ха-ха. Ну и вид у меня. Ребенок совсем. Я даже прослезился. Пожалуй, лягу спать. Устал.
Эмиль ворочался в постели уже более часа, не мог уснуть. Он прокручивал в голове разговор со следователем и Яном. Одна мысль не давала ему покоя. «Когда Веселов спросил, как мне удалось остановить Двоих, я ответил абстрактно. Мол, их остановила угроза моему здоровью. И все. А после ухода следователя Ян не спросил, что именно я сделал. И это странно, по-моему. Похоже, ему все равно. А ведь я мог и ударить себя по пальцам, от избытка чувств, так сказать. Хрен с ним. И с этим днем», – подумал Эмиль. Он откинул одеяло, слез с дивана и пошел по темной квартире в кухню. Там он выпил воды и вернулся в комнату. Времянкин остановился у стола. В лунном свете лежала тетрадь Яна. Эмиль какое-то время просто смотрел на нее, почесывая лопатку. «Все равно придется играть это. Вариантов нет. Какая-нибудь романтическая чушь, скорее всего. Или пафос жуткий. Как не хочется, кто бы знал. Ну давай. Чего тянуть. Это как зуб вырвать – лучше резко», – думал Эмиль. Сразу после этой мысли он включил настольную лампу, повернул ее к дивану, поменял положение подушки под сидячий режим, залез под одеяло и взял ноты со стола.
– Ладно, поглядим, – произнес Эмиль на выдохе и, устроившись поудобнее, открыл тетрадь.
Первая страница оказалась титульным листом. На ней красивым шрифтом было напечатано: «Дополнение к симфонической сюите Густава Холста «Планеты». Часть восьмая – «Теллура» (Земля). Композитор – Ян Полуэктов».
– Хм. И шрифт красивый подобрал. Написание выглядит знакомым.
Времянкин поднес тетрадь ближе к свету, чтобы лучше разглядеть надпись. «Много болтаешь», – вспомнил вдруг Эмиль. Он отложил ноты, вскочил с дивана и убежал на кухню. Вскоре вернулся с карточкой, которую ему дала женщина, когда он пытался установить контакт с Двоими. Там было написано: «Много болтаешь». Времянкин сравнил два шрифта – они были идентичны. Мальчик бросил карточку на стол и забрался в постель.
– Хм. «Теллура», значит. Ладно. Замах на рубль, посмотрим, что с ударом.
Эмиль перевернул страницу и начал читать ноты. Его лицо вдруг стало серьезным. Времянкин поджал губы и напряг крылья носа. Дочитав до конца, он отложил тетрадь, слез с дивана и принялся ходить кругами по комнате. Эмиль думал. Его думы закончились вызовом советчика. Мальчик пробудил конька.
– Привет!
– Здравствуй, Вергилий!
Времянкин тяжело вздохнул и сдул со лба челку.
– Ничего, что я в трусах? Жарко дома. Батареи горячие.
– Хмм. Мне все равно. Чем опечален?
– Да вот думаю: сразу отправиться к Василисе или сначала с тобой поговорить? Надоела эта чехарда. Сдамся на милость царицы, и мукам конец.
– Что случилось?
– Ты не в курсе?
– Смотря о чем ты.
Эмиль приподнялся со стула и дотянулся до тетради Яна, которую оставил на постели. Он раскрыл ноты перед графином с водой, в котором дрейфовал конек.
– Вот об этом.
– Тетрадь Яна?
– Да, это его тетрадь.
– И что в ней?
– В ней восьмая часть «Планет» – «Теллура».
– Хм.
– Ян решил тихонечко примоститься к чужой славе. Встать, так сказать, в ряд великих.
– Как раз «Земли» в «Планетах» и не было?
– Дык, вот. Наш гений задумал восполнить пробел. Теллура не вполне вписывается в астрологическую концепцию Холста, но в астрономическую – очень даже.
– Ну и как? Удачно?
– Даже не знаю, что сказать. Он все продумал. И площадка для премьеры отличная. На конкурсе будут сотни специалистов со всего мира. И пресса. Хитер.
– Ты убрал меня в шкаф вместе с рубашкой, поэтому я не видел нот. Что там?
– Там, дорогой мой Мефисто, акт вероломства.
– Поясни.
– Он присвоил мою вещь. Так-то. Композиция, у которой не было названия. Я сочинял ее последние пару месяцев. Как тебе это?
– Ого! Ты уверен, что это она?
– На миллиард процентов уверен! Как с ним иметь дела? Он ненормальный! Он ведь угрожал мне. Я будто забыл об этом. Вроде даже начали нормально общаться. И тут наааа по башке.
– А где он мог ее услышать? Насколько мне известно, ты не играл ее при нем.
– Хм. А ведь ты прав. Где он мог ее услышать?
– Если не ошибаюсь, ее слышал только один человек и Двое… Валера, Двое, а больше никто.
– Это так. Любопытно. Думаешь, Двое могли как-то передавать информацию Яну.
– Почему бы и нет? Могли записать. А возможно, Ян незримо присутствовал, когда Двое были рядом. Они могли быть его глазами или ушами. Для них такое организовать – раз плюнуть.
– М-да. То есть, когда я общался с ними, думая, что Яна нет рядом, он все слышал или даже видел?
– Не исключено.
– Но он точно осведомлен обо всем. Я уверен в этом. Поэтому он не спросил, как именно я остановил Двоих.
– Я тоже обратил на это внимание.
– Правда?
– Да, это не похоже на него. Ян старается все контролировать. Хочет быть в курсе твоих дел, а про это даже не спросил.
– Более того. Я думаю, он мог отдавать Двоим команды на расстоянии.
– Скорее всего.
– Тогда все встает на места. Это он приказал Двоим отлупить Замятина. И притворялся, будто не знал, что произошло. А он знал. Он все знал. Когда я упрашивал Двоих сводить меня в школу и убеждал их, что Ян ничего не узнает, он отвечал мне. У него я просил разрешение выйти из дома. И записки эти не их инициатива. Это Ян. Вот человек, да?
– Да.
Времянкин резко перевел взгляд на кисть левой руки. По указательному пальцу мальчика полз маленький паучок.
– Ты представляешь? – обратился Эмиль к коньку.
– Что там? Я не вижу.
– Паучок. Откуда он взялся? Зима. Разве он не должен спать?
Эмиль сдул паука с пальца, и тот улетел куда-то за стол.
– Ну вот, – посетовал конек. – Надо было мне показать, что это за паучок, который не знает про холодовое оцепенение.
– Я его уже не найду, прости. В доме так топят, что неудивительно. Ему просто не спится. Как и мне. Посоветуй лучше, что делать.
– Ну, во-первых, выдавая твою композицию за свою, Ян демонстрирует слабость. Он признает твое превосходство.
– Пожалуй. А ты знаешь, как задобрить мое непомерное эго. Так-так.
– Во-вторых, ты будешь играть свою вещь. Это не так уж плохо.
– Да, но я бы не осмелился дописывать Холста.
– Ты нет, а Ян – да.
– То есть если я посрамлюсь с «Теллурой», то это проблема Яна, а если вещь примут, то я могу гордиться собой. Так, что ли?
– Ну да.
– Хм. Как-то это все непоследовательно. Вроде как идея Яна – фи. А вроде я и не против. Тебе не кажется это притворством?
– Это проблема?
– Смотрю, ты невысокого мнения о моих моральных качествах. А я чувствую, что устаю от вранья. Мне все труднее изворачиваться. Это отнимает много сил.
– Ну, тогда сдавайся. Василиса будет рада.
Времянкин задумался. Но выбор был невелик.
– Тогда. Тогда. Тогда. Надо довести «Теллуру» до ума, закончить ее. Дописать финал. Чтобы она прозвучала во всей красе. Правильно?
– Это твое детище.
– Да! И это редкая правда.
– Решено?
– Решено. Мне нужно работать. Я допишу ее прямо сейчас. Ты не против, если я тебя?.. Ну, это… Солью водичку.
– Не против.
– Не хочу отвлекаться. Мне нужна полная тишина.
– Как тебе будет удобно.
– Ты настоящий друг.
Эмиль слил воду из графина, высушил конька и сел за «Теллуру».
Перед ним лежала открытая нотная тетрадь и простой карандаш. Подперев голову рукой, Времянкин задумчиво смотрел на деревянную палочку с заточенным графитовым наконечником, лежащую перпендикулярно нотному стану, прямо посередине новой страницы. Свет лампы выбелял пустоты бумаги до бесконечных глубин. Эмиль смотрел сквозь решетки нотного стана на успокаивающую чистоту и вдохновенно ковырял в носу. Очевидно, для полного комфорта ему требовались чистые ноздри. Мальчик отчаянно пробирался внутрь узких пещер, и наконец ему удалось зацепиться за что-то засевшее глубоко в носовых пазухах. Он незамедлительно вытащил это из себя. Нечто бесформенное, бледно-зеленое, подсохшее и в то же время склизкое свисало с указательного пальца юного сочинителя. Времянкин пошел в ванную, чтобы вымыть руки, вернулся и снова сел за работу. Какое-то время он смотрел на карандаш, как вдруг поднес к нему руку и… столкнул в ложбинку между страницами. Карандаш лег ровно между двумя металлическими скрепками.
– Тетрадь есть, карандаш есть. Тишина есть. Все есть. Ну, давай, просто нарисуй ноту. Надо начать.
Эмиль достал карандаш из углубления, занес черное острие над нотной линейкой и аккуратно вывел скрипичный ключ. Затем две цифры. Тройку и четверку, одну над другой.
«Нет!
Что нет?
Исправь. Сначала шесть восьмых, потом пять восьмых, потом одиннадцать восьмых.
Переменный размер? Но там же три четверти.
Пиши.
Как скажешь, тебе виднее.
Вот именно, мне виднее. – Эмиль исправил размер. – Ты должен научиться думать продуктивно. А то ты только думаешь, что думаешь о деле.
Просто я не знал, что писать. Зачем сразу нападать? Это ты у нас за чувства отвечаешь.
Ладно. Скажи мне, какое твое самое приятное воспоминание?
Воспоминание? Не знаю.
Ты что, не можешь покопаться в памяти?
Могу. Пусть будет победа на конкурсе.
Да, это приятный эпизод, но для наших целей он не подходит. Слишком прямолинейно! Успех. Понимаешь?
Не совсем. И, кстати, какие у нас цели?
У нас цель – написать финал.
А, понятно. Нам нужно приятное воспоминание?
Да. Подумай, это Земля. Все наши воспоминания связаны с ней. Нужно вспомнить что-то очень приятное. Это должно быть что-то такое, неявное, мимолетное, как аромат. Что-то естественное. Лаконичное и грандиозное. Сокровенное и потрясающее. Ладно, не мучайся. У меня есть такое воспоминание. Оно связано с моей юностью.
В этом воспоминании есть Татьяна, угадал?
Да, ты угадал. Одно из моих лучших воспоминаний.
Случай в лагере? И что в нем такого? Это даже не случай. Просто картинка.
Ты не прав. Это не просто картинка. Июль. Школьные каникулы. Мы с Татьяной оказались в одном лагере для музыкантов, но в разных отрядах. Я жил в деревянном двухместном домике, окна которого выходили на сосновый лес. Она жила в таком же домике неподалеку. Шел десятый день смены. Мы с ней толком не были знакомы. Встречались в столовой и на всевозможных собраниях, но не общались. Так, привет, может быть, не более. Было раннее утро. Я спал. Через распахнутое окно в мою комнату с жужжанием залетали насекомые. В основном комары. Они мешали спать, но я не мог закрыть окно, поскольку за несколько дней до этого уронил вареное яйцо в дырку в полу. Яйцо закатилось под доску, я не смог его достать, и оно протухло.
Весьма приятное воспоминание, надо сказать.
Подожди. С приходом солнца насекомые начали отступать. Окно было открыто, дул свежий ветерок. Над изголовьем моей кровати покачивались белые занавески. Из чащи леса доносились звонкие дроби дятлов, словно где-то на опушке репетировали Равеля. Пахло мокрой травой и хвоей. Сквозь сон я слышал шаги и обрывки разговоров вожатых, проходивших мимо моего окна. Они, как обычно, просыпались первыми, чтобы разбудить детей к утренней зарядке. Суета только пробуждалась, и у меня еще оставалось немного времени, чтобы насладиться дремой. Я провалился минут на пять, как вдруг почувствовал, что кто-то ползет по моему уху. Решил, что это очередной жучок, и попытался смахнуть мешающее спать насекомое, но оно вернулось и стало щекотать мою шею. Я снова попытался отогнать надоедливого жучка, но вдруг услышал девичий смешок прямо над головой. Я открыл глаза и посмотрел вверх. Моему взору предстало перевернутое лицо Татьяны. Представляешь, она снаружи забралась на подоконник, заглянула в мое окно и склонилась над моей головой. А ведь мы были едва знакомы. Утреннее солнце освещало половину ее лица, другая половина пряталась в тени свисающих волос. Она улыбалась и смотрела мне прямо в глаза. В руке Таня держала сочную зеленую травинку, которой и щекотала меня. Я закрыл лицо одеялом, оставив только глаза, потому что не мог оторвать взгляд от такой красоты. Воплощение природной чистоты и свежести. Ее кто-то позвал. Она спрыгнула на землю и убежала, оставив меня осчастливленным. Я понял, что люблю ее. Так что это не просто картинка. На этой картинке лучшее утро в моей жизни. Вот так.
Прости, какое отношение эта история имеет к Земле?
Это квинтэссенция жизни. Пятая стихия.
Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Раз ты уже знаешь размер, полагаю, и все остальное уже придумано.
Кое-что есть.
Тогда вперед», – заключил Эмиль и начал писать. Точки и палочки, дуги и кружочки. Кофе, кофе, кофе. Времянкин писал и переписывал без остановки до вечера следующего дня. Закончил Эмиль за полчаса до начала репетиции. Мальчик быстро собрался, сунул в зубы хлебную корку и выбежал из дома. Он шел быстрым шагом, жуя на ходу свою первую пищу за день.
Мальчик стремительно ворвался в кабинет. Ян был уже здесь. Он сидел за инструментом и наигрывал что-то мечтательно-грустное. Услышав, как захлопнулась дверь, Ян прекратил музицировать и обернулся. Подпрыгивая на месте, Времянкин принялся стряхивать с себя куртку. После нескольких подергиваний пуховик сполз на пол. Эмиль выглядел энергичным и даже возбужденным. Будто и не было этой бессонной ночи, а затем и дня. Он достал из рюкзака законченную партитуру, подошел к парте, занес ноты над гладкой поверхностью стола и разжал пальцы. Тетрадь шмякнулась на парту, проскользила вдоль столешницы и упала на пол. Эмиль тут же поднял ее и положил на край стола. Сразу после этого он принялся расхаживать по кабинету. Ян все это время внимательно наблюдал за действиями своего подопечного.
– Ты так спешил, потому что боялся опоздать? Или торопился высказать мне что-то?
– Я не спешил, – буркнул Эмиль.
Ян посмотрел на наручные часы.
– Ты пришел на пятнадцать минут раньше. И вид у тебя как у загнанного зверька. Зверя, прости.
Времянкин продолжал молча прохаживаться по кабинету. Он смотрел в пол и поглаживал затылок. Вид у него и правда был диковатый: волосы взъерошены, свитер вывернут наизнанку, шнурки на ботинках развязаны.
– В чем дело?
Ян закрыл клавиатурный клап, облокотился на него локтем и закинул ногу на ногу. В противовес Эмилю своим поведением он демонстрировал абсолютное спокойствие.
– Загляни в тетрадь.
Эмиль кивнул в сторону парты. Ян не спешил подниматься с места.
– А что, в руки не мог дать? – спокойно спросил он.
– Ты играл, я положил на стол, – оправдывался мальчик.
– Ты не положил, а швырнул. Идиотский какой-то жест. Что за представление? Детство в одном месте играет?
– Швырнул? Я просто положил. Не надо выдумывать.
– Короче, ты можешь дать ноты мне в руки?
Эмиль взглянул на Яна, тот сурово смотрел в ответ. Поджав губы, Времянкин взял с парты ноты, подошел к учителю и сунул тетрадь ему в руки.
– На, – раздраженно буркнул Эмиль.
И тут же отошел.
– Стоять! – не повышая голоса, скомандовал Ян.
Мальчик обернулся. Взгляд наставника из-под козырька кепки обещал проблемы.
– Что? – спросил Эмиль так, словно не понимал причину злости учителя.
– Извинись, – потребовал Ян.
– За что? – гнул свою линию Времянкин.
Ян поднялся с места и начал приближаться к Эмилю, медленно накрывая мальчика своей тенью. Времянкин пятился назад, пока не уперся в стену. Ян подошел к нему, взял за грудки и, прижимая к обоям, поднял до своего уровня.
– Ты, мальчик, следи за своим поведением. Лучше не зли меня. Тебе понятно?
Эмиль опустил глаза и заметил прямо под ухом Яна на темно-синем пиджаке торчащий из-под воротника кончик черного-пречерного пера.
– Понятно, – покорно ответил Времянкин.
Ян опустил его на пол.
– Урок окончен, – отрезал учитель и подошел к инструменту, на котором оставил тетрадь.
Мальчик поднял с пола куртку и рюкзак и, как побитый, направился к выходу.
– Подожди, – остановил его ментор у самой двери. – Что в тетради?
Эмиль обернулся.
– Ну и козел же ты!
– Что?
– Ты слышал. Можешь ударить. Мне по хрену. Или позови Двоих, чтобы они сделали это за тебя. Это ведь ты велел им отлупить того парня?
– Сам сообразил или конек помог?
– Достаточно было понять, что только Двое из Сумы слышали вещь, записанную в тетради. И все прояснилось.
– Еще ее слышал охранник. Ну и я, разумеется, хотя и не присутствовал. Здорово, да?
– Ноты сам разложил? Или Двое вынули из кармана все готовенькое?
Ян уже собрался ответить.
– А знаешь, не важно, – опередил его Эмиль. – Мне все равно, как, почему и прочее. Даже не собирался протестовать против твоей идеи. Более того, я дописал финал. Понятно? И хотя я понимал, что вожу пером от твоего имени, я старался. А ты решил между делом утвердить свою силу. Ты просто варвар! Это жестоко.
– А ты не переходи границы, и все будет нормально.
– В общем, пошел я домой. Можно, хозяин? Позволишь вернуться в мою башню для продолжения заточения?
– Не паясничай.
– Буду знать, что хозяин не любит, когда паясничают.
– С завтрашнего дня будем работать по восемь часов. Жду тебя к двенадцати.
Времянкин безысходно покивал, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Он угрюмо плелся домой по скрипучему снегу, ощущая полную опустошенность. Он был зол и голоден. Весь заряд от воодушевления, полученного после написания финала, улетучился. Проявилась усталость. Шапка торчала из кармана куртки. Сама куртка была распахнута. Эмиль словно не замечал мороза.
Когда он открыл дверь подъезда, сзади его окликнул мужской голос:
– Эмиль!
Времянкин обернулся.
