Глава 23

Стемнело… На темно-синем небе проступили звезды, повис тонкорогий месяц, и сквозь молодую листву деревьев просочился мягко мерцающий свет, наполняя мир волнующей недосказанностью и обещанием когда-нибудь кому-нибудь приоткрыть завесу вечной тайны мироздания… или хотя бы собственной души.

Мирослава просматривала местную газету, ее взгляд уткнулся в объявление.

– Морис! – крикнула она.

– Что? – отозвался Миндаугас.

– Завтра в Загородном парке в павильоне «Звездочка» состоится открытие выставки картин Лидии Заречной.

– Той самой? – спросил он.

Мирослава кивнула: – Не хочешь сходить посмотреть?

– Хочу.

– Думаю, что и тетя Виктория там будет.

– Соскучились?

– Да как тебе сказать, – рассмеялась Мирослава.

– Мне кажется, что Виктория – очень интересный человек.

– Ну, ей это по должности положено, – хмыкнула Волгина.

– По какой? – не понял Морис.

– По писательской.

– А…

– Вчера тетя Зая звонила, рассказывала, что Виктория уговорила ее отправиться на ярмарку индийских товаров. Заюшка, как и Виктория, неравнодушна к хорошему чаю, поэтому согласилась.

Тетя Вика заехала за сестрой на машине, оставила автомобиль во дворе и поднялась в квартиру. Когда сестры, прихватив бутерброды и бутылку минеральной воды, спустились через полчаса во двор, возле машины крутилась огромная собака. Надо думать, ничья.

Тетя Зая растерялась и остановилась, а тетя Виктория говорит: – Не бойся, она не кусается.

– Ты ее знаешь? – удивилась Зоя.

– Конечно, – кивнула Виктория, – это собака.

– Вижу, что собака! Она точно не кусается?

– Абсолютно. Не будет же она грязное в рот брать, – невозмутимо ответила Виктория.

– Что грязное? – растерялась тетя Зая.

– Тебя, естественно.

– Я не грязная! – возмутилась Зоя.

– Ага, – не моргнув глазом, парировала Виктория, – по улице ходит и чистая. Вот ты стала бы кусать собаку за грязную лапу?

– Нет, конечно! – окончательно растерялась Зоя.

– А она что, глупее тебя? Она тоже о здоровье заботится.

– Ну, знаешь!

– Конечно, знаю.

Морис весело рассмеялся, а потом спросил: – И чем же дело завершилось?

– Тетя Виктория угостила собаку бутербродом, который собиралась съесть сама. И они с тетей Заей отправились на выставку, где купили все, что и планировали.

– А вы ведь тоже не боитесь собак, – напомнил Морис.

– А чего мне их бояться? – искренне удивилась Мирослава.

– Уверены, что они не будут брать в рот грязное? – сыронизировал Миндаугас.

– Нет, у меня другой подход…

– Какой?

– Я уверена, что мы одной крови.

– Я думал, что только с котами.

– Нет, и с собаками тоже.

* * *

Было около четырех вечера, когда «БМВ», за рулем которого сидел Морис Миндаугас, припарковался на стоянке возле Загородного парка. Несмотря на будний день, народу в парке было довольно много.

– Давай сначала прогуляемся, – предложила Мирослава.

Морис согласно кивнул. Они прошли по аллее до островка дубового леса, присели на скамью.

– Как хорошо, – сказала Мирослава.

Где-то совсем рядом запел соловей, и они несколько минут слушали его молча.

Потом Морис тихо спросил: – Спустимся к Волге?

– Давай.

Они миновали конный двор, дошли до обрыва и по крутой лестнице в несколько пролетов спустились вниз.

«Хорошо, что мы обули кроссовки», – подумал Морис, чувствуя, как ноги утопают в мягком золотисто-желтом песке.

Река, казалось, дремала под ослепительно-ярким солнцем, и не думающим катиться к закату. Волны с тихим шипением набегали на песок, время от времени выбрасывая на берег блестящий камушек или маленькую ракушку.

Морис невольно подумал о море, родной и любимой Балтике, по которой он очень скучал…

– Смотри, – воскликнула Мирослава, – кубышка!

Он проследил за ее взглядом и увидел недалеко от берега среди покачивающихся зеленых листьев желтый цветок.

– Раньше их здесь не было, – произнесла девушка.

И Морис не понял, сожалела она о том, что они появились, или о том, что раньше их не было. Но уточнять не стал.

– Пойдем, – Мирослава тихонько дотронулась до его руки, и они направились в сторону лестницы.

Поднявшись, они опустились на скамью на самом обрыве и сидели несколько минут, наслаждаясь видом на широкую гладь реки с белыми прогулочными теплоходами с веселыми туристами на палубе, стремительно пролетающими моторками и черными баржами, усердно перевозящими тяжелые грузы.

Вернувшись по одной из тенистых аллей почти к началу парка, они вошли в «Звездочку». Посетители поодиночке, парами и небольшими группами бродили по павильону, переходя от одной картины к другой и тихо обмениваясь впечатлениями. Морис залюбовался пейзажем с изображением древнего дуба на фоне светлой водной глади.

– Кота нет, – тихо вздохнула Мирослава.

– Какого кота? – не сразу понял он.

 

«У лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том:

И днем, и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом»,

 

– все так же тихо продекламировала она.

– Кота нет, – согласился Морис, – зато на картине рядом есть белка.

Белка действительно была, ярко-рыжая, словно сгусток летнего солнца, и черные бусинки глаз сверкали, как живые, а не нарисованные…

– Белка прелесть, – вздохнула Мирослава, – а где орешки?

– ?!

«Белка песенки поет, Да орешки все грызет; А орешки не простые, Скорлупы-то золотые. Ядра – чистый изумруд. Белку холят, берегут».

– Вам не угодишь, – фыркнул Морис.

Мирослава тихо рассмеялась в ответ.

Они прошли дальше и залюбовались кирхой, упирающейся своей башенкой в ярко-синее небо.

– По-моему, художница талантлива, – обронил Морис.

– И даже более того, – отозвалась Мирослава.

Несколько минут они любовались натюрмортом с изображением большого медного кувшина, наполненного ветками лиловой сирени. Одна из веток выпала из кувшина и влажно мерцала махровыми звездами туго набитых в кисти цветков на поверхности инкрустированного перламутром столика. Потом начались портреты – седой старец, похожий на Леонардо да Винчи в зрелые годы, девочка лет пяти с широко распахнутыми голубыми глазами, прижимающая к себе маленького серого котенка, так же доверчиво взирающего на мир, как и его маленькая хозяйка. Молодая женщина в красном платье и такой же широкополой шляпе смотрела вдаль, небрежно опираясь на сложенный в трость алый зонт. Импозантный юноша в средневековой одежде припал к телескопу и, вероятно, рассматривал Млечный Путь.

– Смотри, знакомое лицо, – сказала Мирослава, – кивнув на портрет девушки, застывшей в позе Наполеона. Казалось, она не сводит взгляда со зрителей, стремясь продемонстрировать всем и каждому свое превосходство. И в то же время в глубине ее глаз съежились настороженные тени, в слегка опущенных уголках губ притаилась то ли невысказанная обида, то ли затаенный упрек.

– Это Юлия Лопырева, – узнал Морис девушку, которую видел на фото.

– Да, это она. Юлия и Лидия дружат.

– На фото она немного другая… – задумчиво проговорил Миндаугас.

– Да… – обронила Мирослава и минуту спустя добавила: – Ты прав, Лидия хороший художник, она пишет не только лицо, но и в какой-то мере душу или, вернее сказать, свое видение души позирующего…

– И что же вы разглядели в этой душе? У вас в России говорят, что чужая душа – потемки…

– А у вас? – усмехнулась Мирослава.

Морис пожал плечами.

– Я вижу перед собой недолюбленную девочку, – проговорила Мирослава.

– Но ведь говорят, что именно родители содержат ее. И это в таком возрасте! – В голосе Мориса прозвучало осуждение, хотя он и пытался его скрыть.

– Давать материальные блага не значит дарить любовь, понимать, поддерживать, – тихо проговорила Мирослава.

– Да, пожалуй, – согласился он.

– Если тебя не понимают самые близкие люди, то легко потерять себя как личность или вообще не найти, озлобиться на весь мир…

– Это случается не всегда, – не согласился Морис.

– Не всегда, но, увы, нередко.

Они стояли и молча продолжали рассматривать портрет.

Неожиданно за их спиной раздался звонкий голос:

– Мирослава!

Они обернулись одновременно: к ним шла тетка Мирославы, знаменитая писательница и поэтесса Виктория Волгина. А рядом с ней шагала улыбающаяся Лидия Заречная.

– Знакомьтесь, – сказала Виктория, подойдя ближе, – это моя племянница Мирослава Волгина, а это ее друг Морис Миндаугас. А это, как вы догадались, наша замечательная художница Лидия Заречная.

Мирослава кивнула. А Морис пожал протянутую ему художницей узкую энергичную руку.

Виктория незаметно испарилась, Мирослава проследила взглядом за мельканием ее голубого платья среди посетителей выставки и увидела, что тетя подошла к своему мужу, любующемуся речными пейзажами.

– Я вижу, вы заинтересовались портретом Юлии Лопыревой, – прозвучал голос художницы.

– Да, – не стала отнекиваться Мирослава.

– Юлия – моя близкая подруга.

– Похоже на то…

– Почему вы так думаете?

– Вы весьма достоверно отобразили внутреннее состояние девушки, мне кажется, что для этого нужно узнать человека поближе.

Лидия улыбнулась: – Вы проницательны, чем вы занимаетесь, если не секрет?

Мирослава заметила озорные огоньки в глазах наблюдающей за ними издали тетки и ответила: – Мы оба частные детективы.

– Вот как, – Лидия закусила губу. – Вы здесь по делу или как?

– Слегка по делу, – обезоруживающе улыбнулась Мирослава, – но в большей степени – или как.

Лидия весело расхохоталась: – Вы мне начинаете нравиться.

– Взаимно.

– И что вы думаете об этом портрете?

– О портрете? Он великолепен.

– А о Юлии? – заинтересованно спросила Лидия.

– Ваша подруга напоминает мне вазу, внутри которой глубокая, но не видимая стороннему наблюдателю трещина.

– Вот как? – озадаченно проговорила художница, задумалась на миг, коротко вздохнула и произнесла: – Вполне возможно, что это так…

– А мне очень понравилась ваша картина с кирхой, – проговорил хранивший до этого молчание Морис.

– О! Я очень рада, – глаза художницы осветились внутренним светом.

– И еще дворики Старого города написаны так трогательно и достоверно.

– Я очень люблю свой город, – сказала Лидия.

– А вы давно знакомы с моей тетей? – спросила Мирослава.

– Да можно сказать, что сто лет, – засмеялась Лидия. – Когда я еще только начинала, мне предложили оформить сборник стихов Виктории Волгиной. Я начала их читать и просто влюбилась и в вашу тетю, и в ее стихи. Позже узнала, что она пишет еще и прозу, и подсела на ее книги.

– Здорово.

– Но она вам, конечно, никогда обо мне не говорила, – снова засмеялась Лидия.

– Нет, она рассказывала мне и своей сестре о чудесной юной девочке, оформляющей ее сборник. Но я как-то пропустила это мимо ушей, виновата, – притворно покаянно склонила голову Мирослава.

– Мне о вас ваша тетя немного говорила, но никогда не упоминала о том, что вы детектив.

– Хранила конспирацию.

Обе девушки рассмеялись.

Лидия взяла под руку Мирославу, потом Мориса: – Пойдемте, я кое-что вам покажу.

Она привела их в самый дальний угол павильона: – Что вы скажете об этом?

Детективы увидели перед собой довольно большое полотно с изображением… дракона. Оба замерли, не в силах оторвать взгляд от маленьких злобных глаз и распахнутой пасти чудовища, из которой вырывался ярко-алый огонь.

– Хорошо, что у него только одна голова, – обронил Морис.

– У каждого из нас свой дракон? – проговорила Мирослава скорее утвердительно, чем вопросительно, и, обернувшись, взглянула в лицо художницы.

Та молча кивнула.

– А почему картина в самом дальнем углу? – спросила Мирослава.

– Устроители выставки, как бы это помягче выразиться, – Лидия сделала паузу, – просили не портить общее светлое впечатление.

– Понятно… «Все хорошо, прекрасная маркиза».

– Иными словами, если сделать вид, что в мире не существует зла, то оно как бы и впрямь перестанет существовать? – спросил Миндаугас.

– По крайней мере, наверное, именно так думают устроители выставки, – ответила Лидия.

– Увы, не они одни, – подвела итог Мирослава.

Лидию кто-то окликнул, и она, извинившись, ушла.

– Что вы думаете об этом драконе? – спросил Морис.

– То, что он есть в каждом из нас. В ком-то в виде крохотного смешного дракончика типа мультяшного, а некоторые умудряются раскормить его своими поступками и потаканием порокам до непомерных размеров и в результате получают вот такое чудовище, – Мирослава кивнула на холст, – и уже не люди властвуют над драконом, а он над ними.

Неожиданно возле них материализовалась Виктория:

– И как вам Лидия? – спросила она вкрадчивым голосом.

– Интересная личность…

– По-моему, она очень талантлива, – заметил Миндаугас.

Виктория кивнула.

– И что же ты, тетя, скрывала от нас такое сокровище? – спросила притворно сурово Мирослава.

– Да я и не скрывала, просто не было повода говорить о ней подробно, – пожала плечами Виктория.

Подошел Игорь, муж Виктории. Он был на шестнадцать лет моложе супруги, которую обожал и буквально сдувал с нее пылинки.

Разница в возрасте с Мирославой и Морисом у него была всего 5 лет.

– Привет, племянница, – улыбнулся Игорь и чмокнул Мирославу в щеку.

– Привет, дядюшка, – улыбнулась в ответ Волгина.

С Морисом Игорь обменялся рукопожатием. Приобнял за плечи свою жену и весело спросил всех троих: – И как вам выставка?

Сошлись на том, что картины впечатляют и западают в душу. Вышли из павильона вместе, распрощались, Игорь усадил Викторию в белую «Ауди» и сел за руль. Мирослава с Морисом сели в «БМВ», и Миндаугас вывел автомобиль на шоссе. Старый парк помахал им вслед ветвями вековых деревьев и обратил свой взор на тех, кто еще не спешил покидать его пределы.

* * *

Не успел Морис поставить машину в гараж, как ему на сотовый позвонил Шура и сообщил, что он собирается к ним.

– Приезжай, – проговорил Миндаугас и отключился. –   Сейчас Шура приедет, – передал он Мирославе.

Та кивнула и протянула руки навстречу летящему с крыльца коту.

– Соскучился? – спросила она, поглаживая лохматую голову, пахнущую молоком и еще чем-то непонятным и приятно волнующим.

Дон уткнулся в самое ухо хозяйки и замурлыкал.

– Я накрою пока стол к чаю, – проговорил Морис.

– А поесть у нас что-нибудь есть? – спросила Мирослава.

– Есть. Отбивные, запеченные куриные окорочка и цветная капуста.

– Хорошо, я сейчас вымою руки и нарежу салат.

В четыре руки они быстро нарезали огурцы, помидоры, лук, зелень, Мирослава посыпала все солью, а Морис полил подсолнечным маслом, пахнущим семечками.

Шура, должно быть, летел по шоссе, так как явился спустя тридцать минут после звонка. Под нажимом Мирославы, бранящей его за превышение скорости, Наполеонов признался, что звонил, уже едучи к ним.

– Кстати, где вы были? – спросил он.

– Ходили на выставку картин Лидии Заречной.

– ?!

– Ты не знал?

– Нет…

– Газеты надо, Шура, читать.

– Некогда. А что вы мне не сказали?

– Мы как-то об этом не подумали, – лукаво улыбнулась Мирослава.

– Проявили вредность, – Шура махнул рукой, – ну ладно, прощаю. Рассказывайте! Как картины? Понравились?

– Потрясающе!

– А тебе, Морис?

– Мне очень понравились миниатюры старых двориков…

– Там были портреты ее подруг. В том числе Юлии Лопыревой…

– Ну и почему бы ей ее не написать, – сказал Шура, пристально вглядываясь в глаза Мирославы.

– Действительно, почему бы, – задумчиво проговорила она, – но главное – как…

– Ты что-то заметила?

– Даже не знаю, что сказать тебе, Шура.

– Просто скажи, что ты увидела и почувствовала, – настаивал он.

– Когда я смотрела на этот портрет, – проговорила она медленно, – мне вспоминался Оскар Уайльд с его портретом Дориана Грея.

– Да?

– Да…

– И что же? На ее портрете проступили тени ее пороков и прегрешений?

– Не совсем так…

– Тогда что же?

– Интуиция подсказывает мне, что убила Юлия.

– Опять ты за свое! – всплеснул руками Шура. – Абсурд! У нее стопроцентное алиби! Она никак не могла его убить!

Мирослава ничего не ответила.

– К тому же ты забыла, что она не переносит крови, – добавил Шура нахмурившись.

– Необязательно убивать самой…

– Ну да, – усмехнулся Шура, – скажи еще, что она киллера наняла.

– Почему бы и нет…

– У нее недостаточно для этого денег. Родители, как мы выяснили, в последние несколько месяцев уменьшили траты на ее содержание. Наличные вообще по минимуму. Займов в банке она не брала.

– Необязательно платить деньгами.

– Чем же еще? – фыркнул Шура, – натурой – зерном и шкурой?!

– Ты прав в одном, заплатить можно натурой, вернее, сексом.

– Слава, ты издеваешься?! – Шура округлил свои лисьи глаза. – Где ты видела киллеров, которые принимают оплату сексом?!

Губы Мориса дрогнули в легкой улыбке. Он склонялся к тому, что в словах Мирославы есть зерно истины, но в спор друзей детства вмешиваться не спешил.

– Это может быть не профессиональный киллер… – проговорила Мирослава.

– Вот как, – заинтересовался Шура, – и есть предположения, кто это?

– Тебе не кажется, что это может быть тот, кто сильно влюблен? Долго и безответно.

– Я не совсем тебя понимаю.

– Есть люди, которые впадают в зависимость от своей любви. Они готовы на все, лишь бы быть подле объекта своей страсти.

– Но это редкий случай.

– Редкий…

– Ты думаешь?.. – задумался Наполеонов.

– Думаю. И я бы на твоем месте пристально изучила прошлое и настоящее Анатолия Стригунова.

– Но это представляется невероятным… Какой здравомыслящий человек пойдет на такое…

– Одержимые любовью, как правило, не относятся к категории так называемых здравомыслящих людей.

– Ты хочешь, чтобы я взялся разрабатывать эту версию?

– Шура, ты следователь. Мало у тебя было невероятностей?

– Ну…

– Думай сам. Ты интересовался моими ощущениями. Я считаю, что Юрия убила Юля руками своего несчастного обожателя. А уж что ты будешь делать, решать тебе.

* * *

Над словами Мирославы Шура думал всю ночь. Бессонница для него была не типична. А тут он не мог уснуть до половины третьего. Ворочался с боку на бок, ругал луну, шум внезапно пошедшего дождя и даже запах левкоев и резеды, который под утро хлынул со двора в раскрытое окно.