XXIII

Не посоветовавшись с ними, лорд Кэрроу назначил свадьбу за день до премьеры Гилберта и Салливана, таким образом, у Таниэля все-таки оставалось в запасе двадцать четыре часа, чтобы избежать обезглавливания. Он не особенно волновался по поводу выступления, однако проводил за фортепьяно намного больше времени, чем в кенсингтонском доме. По дороге к Мори, неся в корзине его изуродованные творения, он мысленно увеличивал необходимое для репетиций время. Толкая дверь мастерской, он все еще с отсутствующим видом умножал в уме часы и минуты.

– О, ничего страшного! – воскликнул Мори прежде, чем Таниэль успел открыть рот для извинений. – Они все равно валялись на чердаке среди всякого мусора.

Таниэль поставил корзину возле двери. Из-за внезапного похолодания Мори приобрел жаровню, и в последнее время она постоянно была наполнена горячими углями, от которых по мастерской волнами распространялся теплый воздух. Таниэль размотал шарф и повесил его подле часов с лотосом. Мори все еще был закутан в свой шарф и, когда молчал, нырял в него носом, согревая его своим дыханием. Мастерская сегодня была закрыта: Мори заполнял налоговые бумаги. Бухгалтерская книга на столе перед ним была вся испещрена столбцами японских цифр. Оттого, что на левой странице он писал левой рукой, а на правой странице – правой, написанные на смежных страницах числа наклонялись в противоположные стороны, поэтому казалось, что, заполнив одну страницу, Мори затем прикладывает ее к соседней, и на ней отпечатываются еще влажные чернила. Несколько листиков золотого плюща в корзине трепетали от горячего воздуха.

– Вы отказались присутствовать на свадьбе, потому что вам не нравится Грэйс? – спросил Таниэль.

Мори поднял глаза, в них отражались занесенные снегом окна. Краска на его волосах выцвела, и теперь у него был более чужеземный вид.

– Нет, но я буддист. Будучи христианином, вы обязаны, рискуя заработать воспаление легких, сидеть в холодной церкви и в течение двух с половиной часов слушать дурня в женском платье, бубнящего что-то о добродетельной жизни в браке. Как бы вы мне ни были дороги, я на это не способен.

– Это все равно что черный чай, не так ли? – спросил Таниэль.

– Это не лишено смысла.

– Конечно, это лишено смысла, вы – ненавидящий все иностранное гном! – воскликнул Таниэль, пытаясь смехом замаскировать охватившее его разочарование. Это было довольно глупо: ему хотелось добавить в церковный обряд немного японского колорита, но, когда еще много недель назад Мори отказался присутствовать на бракосочетании, Таниэль не удивился. – То есть… вы не огорчены.

– Я был бы огорчен, если бы согласился. Восточный человек в церкви – удобная мишень для евангельских проповедников.

– Хорошо. Вы прощены, раз для вас это так мучительно.

Мори кивнул, но затем положил ручку на стол.

– Не правда ли, если ангел вдруг является вам посреди беснующейся толпы, наилучшим решением будет не швырнуть им вашу дочь, чтобы отвлечь их внимание, а просто предложить ангелу улететь? Определяющей характеристикой ангелов является их аэродинамический потенциал.

Таниэль нахмурился. Это был слишком длинный монолог для Мори, и Таниэль только сейчас понял со всей очевидностью, что он утратил свой северный выговор. Это была крохотная, малозначимая, но остро ранящая потеря. Таниэль тщетно пытался понять смысл сказанного.

– Я уже сказал, что ваши объяснения приняты; какой смысл раздражаться по поводу того, что скажет викарий в своей проповеди, если вы все равно не будете там присутствовать?

– Я займусь налогами, – проговорил Мори и вновь склонился над своей тетрадью, затем, не отрывая от нее глаз, спросил: – У вас все в порядке?

– М-м, – Таниэль сел на свободный высокий стул поближе к жаровне с углями. Несмотря на то, что он поставил корзину с золотом на пол, он ощущал усталость и тяжесть. Он подвинул к себе лежавший на столе словарь Фэншоу, взял валявшийся тут же лишний карандаш и стал сочинять короткие истории – это был его способ запоминания пиктографических иероглифов. Сидя рядом с Мори, он то и дело обращался к нему за разъяснениями, если не мог найти в маленьком словаре, купленном в выставочной деревне, составляющие иероглифы корни. Сегодня он устал от этого занятия гораздо быстрее обыкновенного, глаза не узнавали даже хорошо известные ему иероглифы. Все сливалось в лишенную смысла мешанину, и Таниэль, наконец, выпрямился на своем стуле.

– Что, прости господи, это может означать: «игольчатая мышь»?

Мори прервался и выписал слово, чтобы посмотреть его значение, но внезапно глубоко вдохнул и, наклонив голову, уставился в свою тетрадь.

– Что-то случилось? – поинтересовался Таниэль.

– Я только что записал приблизительный годовой доход в середину колонки с моими расходами.

Таниэля вдруг, неожиданно для него самого, охватил неудержимый смех, он хохотал до тех пор, пока Мори не ткнул его кончиком пера и не велел ему отправляться вместе со своими игольчатыми мышами на кухню заваривать чай. Таниэль повиновался и встал со стула, но тут же остановился. Смех быстро иссяк, на смену ему пришли прежние невеселые мысли.

– Мори, – спросил он, – почему вы изменили свой выговор?

Мори с помощью скальпеля подчищал в тетради ошибку.

– Я его не изменял, он сам изменился. Я могу говорить по-английски, потому что помню его из будущего, и в основном это исходило от вас, но теперь мы будем разговаривать не так часто. Теперь я перенимаю язык, слушая публичные лекции и ругаясь с миссис Хэйверли.

– Кенсингтон отсюда всего в двадцати минутах ходьбы.

– Вы будете слишком заняты.

– Чем же?

– Ну… вы знаете, обыденные дела имеют обыкновение накапливаться.

Мори локтем задвинул внутрь ящик стола. Таниэль не видел, что в нем, но от легкого толчка находившийся там предмет издал еле слышный, но очень характерный звук: как при закрывании крышки музыкальной шкатулки.

Таниэль не позволил эмоциям отразиться у себя на лице.

– Я никогда не буду настолько занят, – сказал он, не показав виду, что понял, что находится в ящике. – Вот увидите. Вы были неправы раньше, неправы и сейчас. Ладно. Я пошел делать чай.

Мори посмотрел на него с облегчением. Таниэль закрыл за собой кухонную дверь и, поставив на огонь чайник, неподвижно стоял, дожидаясь, пока он закипит. Он любил детей. Дом в Кенсингтоне – отличное место для счастливого, беззаботного детства. И все-таки ему хотелось закрыться у себя в комнате и заснуть, чтобы проснуться в какой-то другой реальности.

Всю неделю стояла холодная погода. На Темзе замерзли илистые берега и отмели. Рядом с Вестминстером вода просачивалась наверх через сделанные сборщиками моллюсков отверстия во льду, и поверхность льда от этого стала бугристой. Газеты восторженно писали о том, что зима может оказаться достаточно холодной для устройства на Темзе морозных ярмарок, хотя Таниэль не слишком в это верил. Столь раннее похолодание обыкновенно являлось предвестником шальных маятниковых зим, когда сегодня все погребено под снегом, на Рождество люди выходят на улицу без пальто, а при новом похолодании под Новый год подхватывают воспаление легких. Тем не менее, когда Таниэль отправился на Кингс Кросс, чтобы встретить приятеля Грэйс Мацумото, ветер задул совсем уж свирепо. Поезд из Дувра, резко затормозив, заскользив на рельсах, врезался в бамперы. Люди вздрагивали от металлического грохота. Державшая в руках чашку женщина от неожиданности выплеснула на платформу чай, и он тут же замерз янтарным пятном. Уже не впервые Таниэль с раздражением задавался вопросом, почему поезда находятся на том же уровне, что и люди. Если бы их опустили хотя бы на пару футов ниже платформы, находиться на ней стало бы значительно безопаснее.

Ему пришлось встречать Мацумото, чтобы выручить Грэйс; мать заставила ее заниматься чем-то связанным с платьем, и, поскольку этот человек специально приехал на свадьбу из Франции, бросить его без внимания и даже не встретить выглядело бы верхом невежливости. Грэйс объяснила ему, что следовало искать среди пассажиров чрезмерно нарядного светского льва, и поэтому Таниэль узнал его почти сразу. Мацумото пожал ему руку, похлопал по плечу и назвал Таниэлем, что по контрасту со Стиплтоном, как в течение многих месяцев обращался к нему Мори, звучало чересчур фамильярно. Сидя рядом с Мацумото в кэбе, Таниэль незаметно разглядывал его. Он выглядел намного моложе Мори и, как и предупреждала Грэйс, был одет модно почти до неприличия. Одного ириса у него в петлице было более чем достаточно, чтобы у Таниэля пропало всякое желание разговаривать с ним.

Он полагал, что Мацумото остановится в гостинице, и удивился, когда кэб затормозил у ворот выставочной деревни. Оказалось, что семья Мацумото владела квартирой в Лондоне. Она располагалась в верхнем этаже соединенных воедино симпатичных городских домов, в одном из которых находилась лавка отца Юки. С тех пор как Таниэль побывал здесь в последний раз, вокруг здания выросли леса. Несколько рабочих, сидя на крыше и болтая в воздухе ногами, распивали что-то из маленькой фляжки. Они были заняты ремонтом каминных труб, о чем свидетельствовала наполовину законченная свежая кирпичная кладка. Один из рабочих положил фляжку в корзину и спустил ее на визжащем тросе ожидавшему внизу хихикающему мальчишке.

Внутри здания был лифт, в мгновение ока он плавно поднял их на пятый этаж, и они оказались в устланном ковром холле, в который выходили двери лучших квартир. Пройдя мимо ваз с цветами по разноцветным коврам, они вошли в принадлежавшую Мацумото квартиру. Пока они дожидались, когда закипит чайник, Мацумото показывал Таниэлю свои апартаменты. Они, по-видимому, были совсем недавно отремонтированы, от натертых полов пахло пчелиным воском. По стенам были развешаны старинные китайские гравюры, но один угол украшали четыре современных полотна, написанных примерно в том же стиле, что и картина депрессивного голландца, приобретенная Мори несколько месяцев назад. Их картина висела в гостиной по соседству с наброском, который Таниэль сделал на мотив Kyrie из моцартовского Реквиема. К стыду Таниэля, Мори спас ее из корзины для бумаг и затем долго преследовал его с коробкой акварельных красок и умоляющим выражением лица, пока Таниэль не сдался и не изобразил оставшиеся части мессы. Он пытался убедить Мори, что гостиная – не место для реквиема, но тот оставался глух ко всем доводам, когда же Таниэль пытался снять акварели со стены, он тут же получал укол булавкой от подоспевшего Катцу. Постепенно он пришел к выводу, что Мори делал это не из вежливости, а потому, что ему действительно нравились его работы. Почему – это до сих пор оставалось неясным.

Они пили черный чай. Мацумото оказался англичанином в не меньшей степени, чем Фрэнсис Фэншоу.

– Приезд сюда не доставил вам слишком больших неудобств? – спросил, наконец, Таниэль, когда все уже было сказано о погоде и картинах.

Мацумото отрицательно помотал головой.

– Нет, нисколько. Но после этого мне немедленно надо будет отправляться домой, – он вздохнул. – По правде говоря, меня серьезно беспокоит ситуация вокруг замка Мацумото. Моему отцу приходится в одиночку сражаться с правительством, которое уже довольно давно требует от него, чтобы он продал родовое гнездо. Вначале мне казалось, что все это не слишком серьезно, но в последнее время я получаю от него все более тревожные письма, так что, к сожалению, сразу же после торжества мне надо будет мчаться ему на помощь. Есть такая штука – закон об упразднении замков, который…

– Да-да, я знаю, – перебил его Таниэль. – Но что с вами будет, если они все же заберут его?

– Переедем в новый дом в Токио, я полагаю. Не думайте, император не собирается превращать своих аристократов в бездомных попрошаек. Он не так уж и плох, – сказал Мацумото, но вид у него был мрачный. – Господи, как же здесь холодно. Я никого не предупредил, что приеду, так что тут нечем топить.

– Давайте постоим несколько минут снаружи. После этого мы будем себя здесь чувствовать, как в тропиках.

– Наверное, я зря это сказал, – пожалел Мацумото, но, захватив с собой чай, послушно вышел на балкон.

С балкона открывалась широкая панорама: выставочная деревня, а вдалеке за ней – Гайд-парк, хоть и отчасти загороженный лесами слева. Небо на горизонте было темно-синим, и деревня внизу светилась огоньками. Стоящую неподалеку пагоду украшали бумажные фонарики и длинные узкие ленты. Плотники соорудили перед ней широкую сцену. На сцене уже воздвигли копию вытянутых, украшенных резьбой ворот из деревни, служащих аркой просцениума, и теперь парнишки, красившие ворота в ярко-алый цвет, замахивались друг на друга кистями с краской.

Позади них появилась Грэйс. В руках у нее был только что купленный в лавке Накамуры бенгальский огонь, и она рисовала им в воздухе светящиеся спирали.

– Наконец-то удалось улизнуть, – сказала она. – Что происходит там внизу?

– Шоу Гилберта и Салливана, – ответил Таниэль. – Премьера состоится здесь в воскресенье.

– Таниэль будет играть в ней на фортепьяно, – пояснила Грэйс, обращаясь к Мацумото, но он только пробормотал что-то вежливое в ответ, так что Таниэлю показалось, что он просто не расслышал ее слова.

Втроем они наблюдали, как женщины, встав на лестницы, чтобы доставать до выступающих балок пагоды, проверяли с помощью зажженных свечей, которые передавали им снизу мужчины, надежность бумажных фонариков. Пламя высвечивало складки их кимоно, придавая им отточенную остроту, мерцая, отражалось в их черных волосах и поясах из шелка. Поздние посетители деревни, привлеченные огнями, стекались сюда посмотреть на происходящее.

Из расположенной под их балконом лавки фейерверков появилась знакомая воинственная фигура Юки.

– Эй, послушай, – окликнула его Грэйс, – я взяла бенгальский огонь и оставила деньги на прилавке!

Юки посмотрел вверх и кивнул, но затем его взгляд уперся в Мацумото.

– Западная обезьяна! – выкрикнул он по-японски.

– Сам ты обезьяна, – ответил ему Таниэль. – Ты живешь в Лондоне, маленький ублюдок!

Мацумото передернул плечами. Он был еще достаточно молод, и его расстраивало неодобрительное отношение со стороны других людей.

– Послушайте, в Риме надо поступать как римляне, – попытался утешить его Таниэль.

Мацумото покачал головой.

– Я в этом не уверен. Иногда я чувствую себя в этой одежде каким-то разодетым павлином, и мне начинает казаться, что, одеваясь на западный манер, я способствую разрушению того, что делает из нас нацию.

– О чем вы разговариваете? – поинтересовалась Грэйс.

– Мальчишка нагрубил ему, потому что он одет по-западному, – объяснил Таниэль.

– Но почему?

– Потому что он – только что вылупившийся невменяемый националист, и ему хочется, чтобы все японцы одевались как самураи и рычали на прохожих. Лавка внизу принадлежит его отцу. Я уже говорил, что неразумно оставлять его наедине с пятьюдесятью тоннами пороха и ненавистью по отношению к каждому, кто носит сюртук, но нельзя же посадить его в тюрьму только за то, что он, может быть, сделает в будущем, – ответил Таниэль, подумав, что следует рассказать Мори о том, что в поведении Юки ничего не меняется. Мори, конечно, и так это знает, но имеет смысл донести до него, что Таниэлю об этом тоже известно.

– Пиджак лучше, чем эти идиотские кимоно, – заметила Грэйс.

– Я с ним поговорю, – сказал Мацумото.

– Мацумото! Ты ведь просто не можешь смириться с мыслью, что есть кто-то, кто относится к тебе без восторженного обожания… так ведь? Ты не хочешь меня слушать? Я ведь разговариваю сама с собой, – пробормотала она вслед отъезжающему лифту.

Таниэль облокотолся на балконные перила и смотрел вниз, чтобы не пропустить взрыва, если он вдруг последует. Грэйс встала рядом с ним.

– Вы огорчились из-за меня, правда? – спросила она. – От того, что я сделала с деревьями.

– Нет. Я просто немного нервничаю оттого, что расстаюсь с привычной жизнью. Только и всего.

– Мори все еще отказывается прийти? – спросила она после паузы.

– Он не придет.

– Я знаю, вам бы этого хотелось, но я рада.

Таниэль посмотрел на нее сбоку.

– Он не колдун. Он просто одинокий человек, которому не с кем поговорить, кроме механизма в виде осьминога.

Грэйс подняла брови.

– Таниэль, проснитесь, наконец. Он помнит о будущем все, кроме произвольных событий. То есть все, за исключением результата при подбрасывании монеты или игре в кости. Вращающихся магнитов, вроде произвольного сцепления шестеренок у Катцу. Он ощущает движение эфира. Ему все становится известно, когда вы еще только собираетесь что-нибудь сделать, потому что электрические колебания в вашем мозгу приводят эфир в движение. Неужели все это не вызывает у вас ни малейшего беспокойства? Ведь это означает, что он знает, как вызвать ваше доверие, знает, как заставить вас изменить свои намерения.

– Я это знаю. Я бы никогда больше не подошел к фортепьяно, если бы он не подстроил мою встречу с Артуром Салливаном. То, что делается с определенной целью, вовсе не обязательно плохо.

– Но вы бы ничего не узнали, если бы он сам этого не захотел. Я его боюсь, потому что думаю, что, если я окончательно ему надоем, он сможет вас убедить, что и вы от меня устали.

– Было бы славно, если вы хотя бы на минуту допустили, что здравого смысла во мне все же чуть больше, чем у цыпленка, – мягко произнес Таниэль. – Я живу с ним бок о бок и научился различать, когда он намеревается что-нибудь устроить.

– Я ведь не имею в виду, что вы глупы. Я думаю, что вы обычный человек, работающий клерком и время от времени музицирующий, а Мори – гений, умеющий создавать целые миры. Я просто… пытаюсь объяснить вам свою тревогу, только и всего.

Таниэль выслушал ее молча. Внизу возле пагоды Мацумото отыскал Юки. Таниэль думал, что интересно было бы сфотографировать этих двоих вместе: один – во фраке, с ирисом в петлице, другой – в линялом кимоно с засученными рукавами, несмотря на то, что в воздухе уже кружатся снежинки.

– Я понимаю, о чем вы говорите, но думаю, что вы неверно его оцениваете.

– Это не так. Я уверена, что, пока вы рядом с ним, вы не сможете принимать решения самостоятельно.

– Грэйс, мы собираемся пожениться. Он этим недоволен, но мы ведь не изменили наших намерений.

– Да, и это заставляет меня волноваться еще сильнее, – прошептала она. – У меня ощущение, что нас еще ждут сюрпризы с его стороны.

Таниэль отрицательно покачал головой.

Грэйс помолчала.

– Вам не приходило в голову, что ясновидение и изготовление бомб – не взаимоисключающие вещи? Подумайте, ведь он мог сделать бомбу, чтобы заманить вас на Филигранную улицу. Как бы то ни было, он знал, что ее подложили, но ничего не сделал, чтобы ее обезвредить.

– Конечно, всегда можно сбросить его с крыши просто на всякий случай.

Грэйс вздохнула.

– Хорошо бы Мацумото поторопиться. Я промерзла до костей.

– Тогда давайте спустимся вниз. Мне в любом случае надо возвращаться назад.

– Зачем? У вас какие-нибудь планы?

– Мне надо получить некоторые заказы, – солгал он; было бы жестоко сказать ей, что ему просто хочется в этот последний вечер побыть дома как можно дольше.

Таниэль застал Мори уговаривающим Катцу слезть со шкафа, где тот устроил себе гнездо из украденных в мастерской фольги и пружинок. С некоторых пор осьминог полюбил блестящие вещи и коварно упрятывал их в недосягаемое для Мори место. Встав на цыпочки и схватив Катцу обеими руками, Таниэль снял его со шкафа. Осьминог обвился вокруг его руки и не желал ее отпускать.

– Дело, по-видимому, в вашей запонке, – с выражением безнадежности произнес Мори. – Извините меня, я, честное слово, не настраивал его так, чтобы он все это проделывал, это его произвольно сцепляющиеся шестерни, знаете, все равно как если бы при бросании монеты двенадцать раз подряд выпадала решка…

– Или, может быть, он живой, – предположил Таниэль.

– Если бы он в самом деле умел думать, у него были бы намерения, и я бы тогда знал, что он собирается сделать, но… я… не знаю, – он попытался открыть панель, за которой находились металлические внутренности Катцу, но осьминог, поворковав, умчался куда-то по полу. Они видели только, как зажглась лампа под лестницей, и потревоженный паук поспешил убраться подальше.

– О, я чуть не забыл, у меня есть для вас свадебный подарок. Я, конечно, должен был бы вручить его вам после церемонии, но тогда в этом не будет смысла, – Мори пошел впереди Таниэля в мастерскую, и, как только он переступил через порог, лампы вспыхнули и зажужжали.

Таниэль, заинтригованный, последовал за ним.

– Что значит «не будет смысла»?

Мори потянулся к полке над верстаком и достал оттуда изящную шкатулку из вишневого дерева. Он бережно поставил ее перед Таниэлем и спрятал руки за спину, чтобы показать, кто должен ее открыть. Таниэль поднял крышку. Внутри на подушечке из голубого бархата лежали три стеклянных флакона. Все они были заткнуты пробками и запечатаны блестящим воском, и все были пустыми на вид, если не считать почти неуловимого различия в их цвете. На стенках флаконов были впаянные в стекло бронзовые таблички, украшенные гравированным орнаментом, таким же, как на бумажных кружках, которые Мори вкладывал в свои часы. На них были надписи на английском и японском. На первом флаконе было написано «солнце», на втором – «дождь» и на третьем – «снег». Таниэль посмотрел на Мори.

– Для чего они?

– Чтобы завтра вы могли выбрать погоду, – он поднял «солнечный» флакон и поднес его к свету. Стекло было подсвечено желтым, и внутри флакона плавали еле заметные, почти невесомые частицы, поблескивая, как пылинки в солнечном луче. Флакон отбрасывал на его руку золотую тень.

– Если вы выпустите в воздух эти частицы с большой высоты, например с церковной колокольни, то в течение нескольких секунд будет достигнут желаемый эффект. Вот этот флакон рассеет облака, а эти два, наоборот, соберут их на небе. Выбранная вами погода будет держаться несколько часов.

Таниэль по очереди потрогал флаконы, глядя на отбрасываемые ими цветные тени у себя на пальцах.

– Что бы вы ни выбрали, половины флакона будет достаточно. А если вы сохраните немного того, что внутри, вы также сможете использовать его для оперетты. Здание, где живет Накамура, подойдет по высоте. Конечно, солнечная смесь вечером сможет дать вам только небо без облаков. Лично я порекомендовал бы вам опустошить весь флакон с дождем, чтобы они поступили как цивилизованные люди и перенесли спектакль в «Савой», – он глазами указал на «дождливый» флакон.

– А что не так с опереттой под открытым небом? – рассеянно спросил Таниэль. Флаконы были не из стекла. Они блестели иначе и не казались хрупкими. Первой его мыслью, когда он открыл шкатулку, было, что они сделаны из драгоценных камней, но сейчас ему вдруг пришло в голову, что они могут быть из алмаза. Он только теперь сообразил, что, обыскивая мастерскую, разбил один из флаконов. Трудно представить, что бы произошло, если бы это случилось на улице. Мори был необычайно изобретателен. Таниэль спрятал руки за спину. Вид у флаконов был такой, как будто их настоящее место – стеклянная витрина в каком-нибудь музее или запертый сейф.

– Это Англия. Какая бы ни была погода, все равно будет ужасно.

– Но вы ведь придете? Там будет ваш друг Ито, так что…

– Конечно, я приду, я очень этого жду. И дело вовсе не в Ито, там будете вы.

Мори говорил, возбужденно жестикулируя поднятыми руками и, когда он внезапно резко опустил их вниз в своей манере сломанной куклы, Таниэль подхватил его за локоть, чтобы он не стукнулся запястьем о край стола. Мори высвободил свою руку, и Таниэль поблагодарил его за подарок в преувеличенно вежливых выражениях.

Грэйс ждала Мацумото возле пагоды, дрожа от холода. Она спустилась вниз, чтобы напомнить ему, что пора идти, но он ничего не замечал. Юки, поначалу сердито смотревший на него исподлобья, теперь разговорился, и не видно было, чтобы Мацумото собирался его прервать. Ему нравилось приручать людей. Запах горячего воска от фонариков напомнил Грэйс о Рождестве. До него оставалось еще два месяца, и Грэйс надеялась, что погода до этого времени не изменится. Она любила морозные ярмарки.

Наконец до неприличия счастливый Мацумото подошел к ней.

– Хочешь пойти со мной в город на митинг националистов?

– В городе проходят митинги японских националистов? – удивилась Грэйс.

– Нет, националисты ирландские, но несколько здешних ребят собираются туда пойти. Чувства у тех и других сходные.

– Знаешь, сегодня вечер накануне моей свадьбы. Я предпочла бы провести его подальше от членов Ирландского республиканского братства, несущих всякую чушь про угнетателей.

– Действительно, что за глупость с моей стороны! Ты ведь собираешься провести вечер с другими друзьями!

– Хорошо, пойдем, но только, пожалуйста, ненадолго. Я уже превратилась в сосульку, – сказала Грэйс, ссутулившись и постучав каблуком по притоптанному снегу.

– Мы не будем сидеть до конца. И это совсем рядом, на Пикадилли, мы можем доехать на метро.

Грэйс подняла голову.

– Ни в коем случае. О метро не может быть и речи, если только ты не хочешь умереть от болезни бронхов…

– Чепуха, – возразил Мацумото. – Я в Лондоне, и поэтому я должен ездить на метро.

– Неужели ты не понимаешь, что поезд приводится в движение силой пара, получающегося при сжигании угля, который, сгорая, выделяет сернистые испарения?

– Это вредно?

– Знаешь, давай поедем. Нагрузка на систему японских частных школ значительно снизится, если ты погибнешь прежде, чем получишь возможность производить себе подобных.

– Вот и великолепно, – ответил он и поманил Юки.

Станция метро была недалеко, и под землей оказалось значительно теплее, чем снаружи. Еще на подступах к платформе Грэйс ощутила на губах привкус копоти, которая висела в воздухе, придавая всему вокруг сумрачный вид. Сумрачными выглядели и пассажиры метро. Грэйс была изумлена их количеством. Метро, конечно, было дешевле наемного кэба и не так ужасно, как омнибус, но все-таки оно производило тягостное впечатление. Юки в его японской одежде привлекал к себе немало любопытных взглядов, но относился к ним с гордым безразличием. Его взор был обращен куда-то в пространство, как будто он различал вдали нечто, недоступное прочим смертным.

На платформу шумно ворвался поезд, толкая перед собой волну горячего воздуха с кружащимися в нем частицами сажи. Мацумото помог ей войти в пустой вагон первого класса. На стене за окном был наклеен потрепанный плакат с рекламой пастилок от першения в горле. Поезд тронулся; Мацумото оглядывался вокруг, восхищенный новизной происходящего. Довольно долго они мчались по темному туннелю, но потом перед ними забрезжил тусклый свет. Это были отблески от ламп бурильщиков, прокладывавших новый, круто спускающийся вниз туннель. Хотя они быстро проехали мимо, Грэйс успела заметить проблеск света на круглом щите, отгораживающем туннель, и мужчин, работающих в его квадратных отсеках. С тех пор как при строительстве метро стали использоваться щиты, которые рабочие, копая туннель, переставляли метр за метром по мере продвижения вперед, стало невозможным отслеживать прогресс в прокладывании новых линий. Никто теперь не рыл траншеи прямо на улицах; туннели располагались настолько глубоко, что люди на поверхности не могли услышать шум от работ. Внезапно вагон резко дернулся, и Грэйс непроизвольно вцепилась руками в край сиденья.

– Ненавижу поезда, – пробормотала она.

– Уверен, крушения случаются довольно-таки редко, – рассмеялся Мацумото.

– Крушение на скорости сорок миль в час катастрофично по своим последствиям, как бы редко это ни происходило. На свете не бывает умеренных крушений поездов.

– Ох, выше нос, Кэрроу.

В зале городской мэрии, где проходило собрание, пахло мастикой и мокрыми пальто. Они сели в заднем ряду, Грэйс – с краю, а Юки – рядом с группой мужчин, сердечно его приветствовавших. Надеясь, что Мацумото ничего не заметит, Грэйс вынула из кармана пальто книгу, которую купила днем. Она принадлежала перу Оливера Лоджа, человека из ливерпульского университета, занимающегося проблемами искусственного воздействия на погоду. Он, по-видимому, достиг новых успехов в лабораторных исследованиях, но, как обычно, недостаток средств не позволял ему продвинуться в области практического применения своих идей. Перелистывая страницы, Грэйс время от времени прислушивалась к происходящему, но почти сразу снова погружалась в чтение. Ей не нравились ирландские республиканцы по тем же причинам, по которым она не любила суфражисток. Те и другие слишком много говорили, не понимая, что одними жалобами невозможно ничего изменить.

– Я хочу уйти отсюда, – сказал Мацумото.

– Хм. Что? Но мы ведь только… – она не закончила фразу. – Я не против. Пойдем.

– Ты разве не слушала, что он говорит?

– Конечно, я его не слушала.

– Он расхваливает взрыв, который в мае разрушил Скотланд-Ярд, – возмущенно проинес он, – и Парламент, и… Кэрроу, нам надо немедленно уходить. Юки, извини нас, я плохо себя почувствовал.

Они двинулись к выходу. Оглянувшись, Грэйс заметила, как один из приятелей похлопал Юки по руке, но вид у того был разочарованный. Мацумото покачал головой.

– Извини меня. Он сказал, что это просто националистический митинг, не объяснив, что здесь будет неофициальное сборище Клана-на-Гэль. Боже милостивый! – перейдя дорогу, он оглянулся на двери, из которых они только что вышли. – Там были призывы взять в руки оружие. Я просто не могу в это поверить! Кто им позволяет устраивать такие сборища, когда на них может прийти буквально кто угодно?

– Тут нет ничего незаконного, – объяснила Грэйс. – Там, возможно, даже присутствовала полиция. Клан-на-Гэль – это всего лишь экстремистское крыло организации ирландских националистов. У них есть представитель в Парламенте. Парнелл. Я даже пила с ним чай. Не надо думать, что это горстка сумасшедших, которые собираются где-то тайком.

Он недоверчиво засмеялся.

– Я не перестаю удивляться политической близорукости правительства, у которого уже взорвали половину Уайтхолла. Это все, что нужно знать о британцах. Сколько сейчас времени? Еще только семь. Мы можем прогуляться пешком, раз уж ты так сильно ненавидишь метро.

– Постой, может быть, нам надо сначала вытащить оттуда Юки? Он слушает все это и при этом живет в лавке с фейерверками…

– Он мне сказал, что ходит сюда уже много месяцев подряд, но лавка до сих пор на месте. К тому же она принадлежит его отцу; он не настолько глуп, чтобы уничтожить собственные средства к существованию.

Грэйс кивнула, соглашаясь. Они прошли совсем немного, и она хотела обратить его внимание на поднимающихся в горку, скользящих на льду запряженных в кэбы лошадей, но Мацумото заговорил первым.

– Я хотел спросить, ты готова к завтрашнему дню? Твоя мать провела с тобой беседу?

– Надеюсь, ты не имеешь в виду того, о чем можно подумать, хотя, как мне кажется, именно это ты и имеешь в виду.

Как всегда, он не выказал ни малейшего смущения.

– Послушай, я слыхал твои рассуждения по поводу биологии. Помнится, ты утверждала, что ее суть – в изучении дрожжей и слизи. Это не предвещает ничего хорошего.

– Очень мило с твоей стороны, что ты беспокоишься обо мне, но в этом нет необходимости.

– Ты уверена? Я не доверяю твоей матери. Могу вообразить: она описала процесс в терминах, скорее подходящих для операции по удалению аппендицита. Видишь ли, это неправильно. Мужчинам не нравится чувствовать себя в роли хирурга, оперирующего без анестезии.

– Ради всего святого, Мацумото, заткнись!

– Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Грэйс пристально посмотрела на него.

– Мы женимся, потому что мне нужна лаборатория, а ему надо помогать овдовевшей сестре, у которой слишком много детей. Это деловое соглашение.

– Ну нет, деловое соглашение – это когда ты делаешь заказ у портного. А ты собираешься жить с этим парнем, и о нем нельзя сказать, что он уродлив или неприятен в общении.

– Мацумото.

Он набрал было воздух в легкие, но затем выдохнул, и с него слетела неуместная веселость.

– Прости меня. Я не хотел… знаешь, иногда человек говорит глупости, когда он… – видно было, что он боролся с собой, но затем, тряхнув головой, закончил фразу, – когда человек в состоянии шока оттого, что его скверная подруга выходит замуж.

Она похлопала его по руке, и они отправились дальше, переругиваясь и то и дело оскальзываясь на обледенелой мостовой. Мацумото горько жаловался на арктический холод, а Грэйс думала о том, как легко, засунув руки в карманы, ходит по льду Таниэль. Она не знала, как ему это удается, но он так естественно вписывался в зиму. Глаза у него были подходящего для зимы цвета. Если повезет, завтра будет идти снег, это будет хорошо с ним сочетаться, и старое кладбище при маленькой кенсингтонской церкви скроется под белоснежной пеленой, а выбранные ее матерью цветы будут казаться еще ярче. А Мори, если его взгляды на погоду такие же, как у Мацумото, с меньшей вероятностью захочет изменить свое решение в последнюю минуту.