Глава 16

Порошенкову по всей форме было предъявлено обвинение в покушении на Инну Нерадько. Проведены очные ставки.

Сначала он хмурился и упирался, требовал адвоката, но потом признался: да, подслушал разговор и хотел избавиться от предполагаемой наследницы, так как ему были нужны деньги.

– На развитие бизнеса? – тихо спросила Мирослава.

– Нет, – он сверкнул на нее глазами, – я хотел построить для Жени Тадж-Махал.

Мирослава присвистнула.

А Наполеонов переспросил:

– Что, что построить?

– Для особо темных поясняю, – презрительно скосился на следователя Мирон, – Тадж-Махал – величественная и прекрасная усыпальница, построенная императором Шах-Джаханом в память о его третьей жене, Мумтаз-Махал, скончавшейся во время родов.

– Об этом мы наслышаны, – вздохнул Наполеонов, – да только вам, гражданин Порошенков, как эрудиту, должно быть понятно, что вы – не император и всех денег вашего дяди не хватит на малую частицу комплекса, который вы вознамерились строить.

Мирон зло мотнул головой:

– Это не ваше дело.

– Евгения не была вашей женой, – заметила Мирослава.

– Не была, ну и что?! – Он попытался испепелить ее взглядом.

Но Мирославе все взгляды были как с гуся вода, она продолжила:

– Но вы хотели, чтобы она была вашей, и только вашей.

– Что?! – взревел он.

Не замечая его воплей, Мирослава договорила:

– А она хотела Верещака, и поэтому вы ее задушили.

– Ложь! Гнусная ложь! – Мирон вскочил со стула и затопал ногами. – Ложь!

Два оперативника едва усадили его на место.

– Никакая это не ложь, вы уговорили свою сестру разыграть родных. Хотя представление предназначалось только вашему дяде. Вы сумели внушить кузине, что ее отец настолько испугается ее мнимой смерти, что, обретя ожившую дочь, согласится на ее свадьбу с Верещаком.

– Нет!

– Но в ваши планы свадьба Евгении с Адамом не входила. Вы намеревались заставить ее стать вашей женой. Каким образом? Точно не знаю, но скорее всего вы надеялись вырвать у нее клятву, угрожая ей смертью. Однако что-то пошло не так, и вы ее задушили.

– Нет! – Мирон сжал кулаки так, что костяшки его пальцев побелели. Потом он закрыл лицо руками: – Нет! – и замолчал.

За несколько минут молчания он пережил всю свою жизнь, и особенно отчетливо перед ним встали события последнего времени.

Он хорошо помнил тот день, когда ему удалось подговорить кузину притвориться задушенной.

Про себя он думал, что у дяди – слабое сердце, это убьет его, и они с Женей смогут получить свои деньги.

А Евгении говорил, что ее отец так перепугается, что согласится взять в зятья циркача.

Она сначала сомневалась. Но девушке так сильно хотелось выйти замуж за Адама Верещака, что она согласилась рискнуть здоровьем отца и припугнуть его как следует.

Дальше все пошло по их плану.

Вернее, по его плану. Выстроив алиби, он вместе со всеми поднялся к сестре и нашел ее якобы мертвой. Потом ему удалось, выпроводив всех, остаться ненадолго с ней наедине.

Он подошел к кровати, склонился над девушкой и, улыбаясь, стал затягивать чулок на ее шее. Он улыбался, глядя в ее перепуганные глаза, и шептал:

– Поклянись страшной клятвой, что станешь моей женой.

– Нет, – хрипло вырвалось из ее сдавленного горла, – пожалуйста, нет, ты обещал…

Евгения хваталась за чулок, но ее пальцы с него соскальзывали.

– Клянись! Иначе тебе – конец! – шипел он и, не осознавая того, что больше стягивать удавку нельзя, душил ее по-настоящему.

И уже потом, глядя на ее выкатившиеся глаза, он все еще не понимал, что она мертва, и лишь через несколько мгновений ужас сковал его. И дальше он действовал как сомнамбула.

– Я любил ее, – проговорил он тихо.

– Вы убили ее.

– Я не хотел! Клянусь, не хотел! Так вышло…

– Вы планировали убийство с самого начала.

– Нет!

– Тогда зачем, взяв паспорт своего однокашника, вы поселились в гостинице?

– Я хотел видеть Женю.

– Чушь!

– Вы выкрали туфли Адама, чтобы свалить убийство на него.

– Нет, да, я взял его туфли, но я сам еще тогда не знал зачем.

– Так ли?

– Да! Я послал дискету Верещаку, чтобы он порвал с Евгенией!

– А может быть, затем, чтобы Верещак разозлился и примчался выяснять отношения? Тут бы вы его тепленьким и сдали полиции.

– Нет, еще раз говорю вам – нет! Я не хотел убивать Женю! Это вышло случайно!

Следователь положил перед задержанным листы:

– Прочитайте, прономеруйте каждую страницу и распишитесь.

Порошенков подписал все, не читая.

Зазвонил телефон на столе следователя.

Сняв трубку, Наполеонов спросил:

– Что? Адвокат прибыл? Ну, что ж, пусть побеседуют.

При обыске в комнате Мирона были обнаружены женские трусики и прядь волос.

Экспертиза установила, что трусики и волосы принадлежали Евгении Бельтюковой. Волосы скорее всего были срезаны с неживой девушки.

– Бедная Евгения, – пожалела дочь миллиардера Мирослава, – ей настолько сильно хотелось выйти замуж за Адама, что она совершила опрометчивый шаг и сама подыграла Мирону, потеряв в итоге жизнь.

– Уж не будешь ли ты утверждать, что Бельтюкова любила Верещака? – неожиданно ощетинился Шура.

Мирослава пожала плечами.

– Любовь бывает разной, – тихо проговорил Морис, – вот древние греки…

– Только не надо мне впаривать про эрос, сторгэ, прагму, лудус, агапэ и прочее.

– Не будем, – милостиво согласилась Мирослава и спросила: – Шура, а где дискета с вечеринки Жени в честь расторжения ее помолвки?

– У меня, а что?

– Давай ее посмотрим.

– Тебя что, на порно потянуло?! – У Шуры от изумления глаза на лоб полезли.

– Не то чтобы… – отозвалась Мирослава и решила сказать правду: – Я хочу увидеть, что там делала Вера Артамонова.

– Скорее всего то же, что и все, – фыркнул Наполеонов.

– Я хочу увидеть это собственными глазами.

– Ты даешь, подруга! Ну, ладно, смотри.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной. И Морис, – она посмотрела в сторону Миндаугаса, – если можно.

– Хочешь пощекотать нам нервы?

– Нет, хочу иметь свидетелей.

Они досмотрели снятый материал до конца, не отводя взгляда от экрана, хотя порой им хотелось зажмуриться.

– Тьфу! – сплюнул Наполеонов после финального кадра. – И вы еще после этого будете толковать мне про любовь!

Но Мирослава облегченно вздохнула:

– Веры Артамоновой на записи нет. Где она в это время отсиживалась, неизвестно. Но в оргии участия не принимала. Дискету нужно сохранить, – сказала она.

– Зачем?

– На случай, если кто-то вздумает шантажировать Артамонову.

– Но ее же там нет.

– Ее мужу могут сказать, что она там была.

– Дискета никуда не денется. Будет в архиве.

– Хорошо.

На следующий день детективное агентство «Мирослава» отчиталось перед своей клиенткой о проделанной работе.

Шумская осталась довольна.

– Кто бы мог подумать, что Валя пригрел на груди такую змею, – проговорила она сокрушенно, – ведь он растил его как сына, ничего не жалел для него. И такая черная неблагодарность.

– Бывает, – тихо обронила Мирослава.

– Увы, увы.

Карина Викторовна щедро расплатилась. Раздела на прощанье глазами Мориса Миндаугаса и укатила прочь на своем лимузине в окружении шкафов-охранников, сдувающих с нее каждую пылинку.

Мирослава задумчиво смотрела ей вслед.

– О чем вы думаете? – спросил Морис.

– Так, ерунда.

– И все же?

– О любви, о сексе. – Она одарила его насмешливым взглядом. И он пожалел о том, что настоял на ее ответе.

* * *

Вскоре после ареста Порошенкова Инну Нерадько выписали из больницы. Физически она чувствовала себя неплохо, чего нельзя было сказать о ее душевном состоянии.

Зато ее мать была полна энергии. Прямых наследников у Валентина Гавриловича Бельтюкова не осталось, и Серафима Оскаровна преисполнилась уверенности, что все богатство Бельтюковых теперь по праву принадлежит ее дочери Инне как родной дочери миллиардера, пусть и незаконной.

Она развила бурную деятельность, уже чувствуя себя хозяйкой дома, в котором много лет была всего лишь домоправительницей.

Ее пыл умерил Филипп Яковлевич, который заявил, что, если экспертиза покажет, что Инна является дочерью Валентина, он не будет препятствовать принятию ею наследства. Но пока нет документа, хозяин в доме – он.

Его поддержал Василий Афанасьевич Артамонов, который до сих пор не мог прийти в себя от известия, что его любимый пасынок оказался убийцей.

Жена его Вера также долго не могла в это поверить, она то и дело вопрошала:

– Может, это ошибка? Не может наш Мироша быть душителем.

– Еще как может! – по-военному резко пресек все сомнения Филипп Яковлевич. – У следствия имеются все доказательства.

Вера поплакала и смирилась.

На какое-то время весь дом миллиардера затих в печали и ожидании.

Никто из его обитателей не был уверен в своем будущем и не знал, что принесет ему грядущий день.

Василий Афанасьевич Артамонов больше всего беспокоился о бизнесе. Он был уверен, что, как только Нерадько вступит в права наследства, бизнесу, в который он вложил столько душевных, умственных и физических сил, придет конец.

Филипп Яковлевич, как мог, успокаивал его, надеясь прийти с наследницей к устраивающему всех соглашению.

Но Василий Афанасьевич не верил в добрую волю тех, на кого сваливается неожиданно огромное богатство.

– Вы, Филипп Яковлевич, – человек военный, далекий от дурманящего запаха денег, – вздыхал он.

– Да будет тебе, Василий Афанасьевич, – отвечал тот, – раньше времени Инну и Серафиму Оскаровну в злодейки записывать.

– Я и не записываю, я просто лучше знаю жизнь, – упорствовал Артамонов.

– Ну, ну, – похлопывал его по плечу двоюродный брат миллиардера.

* * *

Наступила зима. За окном лежал снег. И пусть покров его еще был тонким, но тем не менее мир, одевшийся в белое, выглядел умиротворяюще.

Однако в то утро все проснулись от громких рыданий, казалось, сотрясающих весь дом.

– Боже! Что еще случилось?! – вопрошал каждый, сбегая с лестницы.

В гостиной они и обнаружили плачущую навзрыд Серафиму Оскаровну.

– Ради бога, что случилось? – спросила подбежавшая к ней первой Вера.

Нерадько мотала головой и ничего не отвечала.

– Что произошло? Отвечайте немедленно! – рявкнул своим генеральским голосом Филипп Яковлевич.

– Экспертиза ДНК показала, что Валя – не отец Инны, – с трудом выдавила из себя Нерадько.

– Нашли о чем убиваться, – всплеснул руками Филипп Яковлевич и, вспомнив суть вопроса, проговорил: – Ах да.

Василий Афанасьевич облегченно вздохнул.

А Вера бросилась утешать домоправительницу:

– Вам, Серафима Оскаровна, радоваться нужно. Выходит, Инна – законная дочь вашего мужа.

– Но у нас с Артуром семь лет не было детей, – тяжело вздохнула Нерадько.

– Значит, произошло чудо!

– Но я все эти годы была уверена, что Инна – дочь Валентина, – снова заплакала женщина, но на этот раз тихо, без рыданий. – Что же мне теперь делать? – спросила она.

– Жить, – ответила Вера и спросила: – Разве вам здесь плохо?

– Неплохо, просто…

Нерадько утерла слезы и неожиданно улыбнулась:

– А Инна никогда не верила, что Валя – ее отец.

– Почему? – вырвалось у Веры.

– Наверное, сердцем чуяла. Она у меня такая чувствительная и ранимая.

С этого дня жизнь в доме Бельтюковых вошла в более или менее привычную колею.

Позднее Мирослава узнала, что все состояние миллиардера перешло к единственному оставшемуся у него наследнику – двоюродному брату Филиппу Яковлевичу Бельтюкову.

Тот поступил весьма справедливо и мудро – управлять бизнесом он оставил Василия Артамонова.

Вся обслуга осталась на своих местах. У садовника и водителя появились жены. При этом обеим парам была выделена значительная сумма на обзаведение хозяйством.

Чуть позже выяснилось, что Вера – беременна. Филипп Яковлевич настолько обрадовался этому известию, точно на свет должен был появиться его собственный внук. Василию и Вере он заявил, что будет крестным отцом ребенку и отказа не примет ни в коем случае.

Те отказываться и не помышляли.

У Инны после всего произошедшего случился нервный срыв. И участие в ее судьбе принял Наполеонов. Оказывается, у следователя имелся знакомый директор неврологической частной клиники, который был обязан Шуре не только раскрытием громкого преступления, в котором он был замешан помимо своей воли, но и спасением своего честного имени. Доктор с удовольствием принял Инну и заверил следователя, что поставит девушку на ноги.

Филипп Яковлевич был готов оплатить курс лечения, но доктор категорически отказался от денег.

Наполеонов несколько раз ездил навещать Инну в клинике и остался доволен наметившимся улучшением.

Девушка искренне радовалась приездам следователя, и они долго гуляли в зимнем саду.

Однажды она тронула его за рукав и сказала радостно:

– Смотрите, Александр Романович. – Инна указала перчаткой на дерево.

Наполеонов повернул голову в указанном направлении и увидел на рябине стайку снегирей. Они сидели на ветках и тихо переругивались между собой.

– Птицы выясняют отношения, – рассмеялась Инна.

– А что они, не люди, что ли, – улыбнулся Наполеонов.

Он так рад был смеху девушки, что забыл и о снегирях, и обо всех поджидающих его по возвращении новых делах.

Самым важным в эти минуты для него было то, что девушка наконец-то оттаяла и снова научилась смеяться.

Так что жизнь складывалась совсем неплохо.

Бельтюков, в свою очередь, пообещал Нерадько продолжать поддерживать их семью, как это делал его брат.

Владимир Константинович Драпецкий напросился в гости к Мирославе.

Окрыленный лестными отзывами о ней Шумской, он краснел от удовольствия и преисполнялся отеческой гордости, точно Мирослава Волгина была ему не просто знакомой, а родной дочерью.

На улице было холодно, мела метель.

– Как рано нынче пришла зима, – вздохнул Драпецкий, прихлебывая душистый чай с лесными травами из большой серебристо-розовой чашки.

– Может, еще все растает, – сказала Мирослава.

Владимир Константинович покачал головой:

– Поверьте стариковским костям, не растает.

– Тоже мне, старик, – усмехнулась Мирослава и спросила: – Как бизнес?

– Нормально, но не бизнес, а дело.

– Ах да, извините, я забыла.

С недавних пор Драпецкий величал себя не иначе как предпринимателем. Чуждое слово «бизнесмен» он изгнал из своего лексикона и запретил называть себя так всем родным и знакомым.

– Я теперь и отдыхать решил на родине.

– Хорошее решение, у нас много интересных мест.

– На Камчатку хочу съездить. Не хотите со мной?

Мирослава улыбнулась и покачала головой.

Драпецкий тяжело вздохнул:

– Многие мои дружки смылись. – Владимир Константинович покачал головой и принялся перечислять: – Лева Садиков уехал в Израиль, Семен Костюшков – в США, Геннадий Штубель – в Германию, Тимоша Лапшин – в Лондон, – усмехнулся Владимир, – как недавно в какой-то передаче по ТВ сказали – в резервацию российских миллионеров.

– А вы?

– А я и вы, Мирославочка, в России.

Она кивнула.

– Хотя стоит только вам захотеть, и сильно запавший на вас парень, – он сделал многозначительный кивок, – умчит вас отсюда прочь.

– В Литву? – улыбнулась она.

– Необязательно, насколько мне известно, у вашего мальчика есть и другие возможности.

– Есть, – согласилась она.

– Здесь его держит, предполагаю, только привязанность к вам.

– Не знаю, – честно призналась она.

Они помолчали.

– Но я никуда не уеду ни за какие коврижки! – констатировал Драпецкий. – Кто только придумал, что рыба ищет где глубже, а человек – где лучше?!

– Не знаю. Моя бабушка говорила – хорошо там, где нас нет.

– Вот, вот, мудрая у вас была бабушка.

– А еще мне кажется, – сказала Мирослава, – что цивилизацию спасают не те, кто бежит из страны, а те, кто делает жизнь лучше там, где живет он сам.

Владимир Драпецкий согласно кивнул и улыбнулся.