Четвертый день

Он проснулся резко, как от толчка. Сердце тревожно стучало, было трудно дышать. Некоторое время он бессмысленно таращился в темноту за окнами, вспоминая сон. Его напугала не история с летучим ящером. Реальной угрозы он в ней не почувствовал. Опасным наваждением казался состоявшийся прямой контакт с Дедом. А сильнее всего шокировали отчетливые воспоминания о корнуэльском пироге и вкусе выпитого вина.

– Это сон, просто сон, – уговаривал себя Никита и тут же начинал сам с собой спорить. – В нормальном сне так не бывает! Это бред сумасшедшего!

На самом деле он понятия не имел, как должно быть в нормальном сне.

– Интересно, будет ли утром похмелье, если в следующий раз во сне я с Дедом напьюсь?

Никита представил себе, как они с Эдвардом, пьяные и веселые, гоняют по дому ошалевшего Карлушу. Птеродактиль подпрыгивал, пытаясь взлететь, бил по полу острыми крыльями и вытягивал вперед голову с гребнем, как разъяренный гусак. Никита нападал на него со шваброй, а Дед держал перед собой тяжелый кухонный стул ножками вперед, пытаясь оттеснить ящера к балкону. В конце концов в фантазиях Никиты побежденный Карлуша с шумом перевалился через порог балконной двери. Он сделал судорожный рывок, взгромоздился на перила, раскрыл огромные крылья и соскользнул вниз. Поток воздуха подхватил его и птеродактиль начал удаляться, постепенно набирая высоту.

Никита воображал, как они с Дедом на радостях обнимаются и открывают новую бутылку вина, чтобы отпраздновать победу.

– Точно, бред!

Ему полегчало. Еще некоторое время он лежал в постели, закинув руки за голову, и наблюдал, как небо за окном становилось светлее.

Торопиться Никите было некуда. Предстоял день ожидания – на сегодня была назначена доставка диванов и телевизора и подключение спутниковой антенны.

Спустившись вниз, он первым делом налил себе чаю, прихватил печенье и отправился на балкон. Чувство новизны пока не прошло, взгляд на холмы как рукой снял остатки тревоги. Наступила утренняя благость.

Встречаются люди с высокой восприимчивостью к красоте в любых ее проявлениях. Прекрасное – их наркотик. Таким был Никита. Страсть ко всему красивому служила главным стимулом в его жизни. И в бизнесе, и в быту, и в отношениях с людьми. Тягой к прекрасному он оправдывал для себя любые необдуманные поступки и даже супружеские измены. Он был уверен, что посторонние увлечения никак не касались жены, потому что им двигала не похоть, а влечение к красоте. Правда, такого рода теории он держал при себе. Для Ольги они не годились. Во-первых, она сама была красивой женщиной. А во-вторых, просто не годились, и все.

– Вот был бы такой вид из окна в московской квартире, – сказал Никита, отхлебнув чаю и глядя вдаль. – Я, наверное, и за границу не ездил бы.

Он лукавил. Помимо обостренного чувства прекрасного, его регулярно обуревала страсть к переменам. Один и тот же ландшафт за окном, каким бы исключительным он ни был, рано или поздно прискучил бы ему. В мире оставалось еще столько красоты: неприступные вершины, синие океаны, молчаливые пустыни. И чудесные тихие речки, и лесные озера. И лучшие из городов – древние и современные. Без новых впечатлений Никита испытывал острый эмоциональный голод, зато, насытившись новыми ощущениями, был готов на любые подвиги.

В его мозгу забрезжила идея. Только он никак не мог ее ухватить. Что-то о врачующей силе красоты. Он предпринял ленивую попытку сосредоточиться, но мысль ускользнула, ни во что не оформившись.

После завтрака Никита навел в доме минимальный порядок. В его распоряжении было немного вещей, однако за прошедшие три дня он успел раскидать их по всему дому. Его самого это беспокоило мало, но скоро здесь должны были появиться посторонние. Пускай всего-навсего грузчики и установщики оборудования – это значения не имело. Никита с детства усвоил, что беспорядок – дело интимное. Так перед приходом гостей приговаривал его отец, распихивая все, что плохо лежало, по самым неожиданным местам. Дальнейшая судьба припрятанного обычно надолго покрывалась мраком.

В процессе уборки Никите попалась на глаза все еще завернутая в бумагу акварель.

– Как это я мог забыть?! – воскликнул он, в нетерпении срывая упаковку. В доме она выглядела еще лучше, чем в антикварном салоне.

– Мерси, месье Антиквар, – помянул он профессора добрым словом. – А что там, кстати, с буфетом?

Никита осторожно прислонил акварель к стене рядом с камином и отправился на поиски сумки с планшетником, которую только что куда-то засунул.

Сумка нашлась в кухонном встроенном шкафу, но оказалось, что компьютер разрядился. Пришлось искать зарядное устройство. Сбегав пару раз вверх-вниз по лестнице, он, наконец, устроился с планшетником на полу в гостиной, неподалеку от электрической розетки.

И тут в дверь позвонили.

Никита помчался в прихожую. За дверью он обнаружил мебельный фургон и пару грузчиков в синих комбинезонах. Приехали диваны.

С этого момента все закрутилось в бешеном темпе. Пока вносили и распаковывали диваны, явились монтажники с большими коробками и мотками проводов, а за ними – доставка из магазина электроники.

Никита разрывался на части, пытаясь руководить всем одновременно. И вот распакованная мебель и телевизор встали на свои места. Необходимые документы были подписаны. Грузчики собрали раскиданную вокруг упаковку и отбыли восвояси. Никита перевел дух и отправился на балкон – приставать с вопросами к монтажникам, которые в этот момент приступали к установке спутниковых тарелок.

Один из рабочих, смуглый пожилой француз, показал на сквозные отверстия в массивных перилах:

– Можем поставить тарелки на прежнее место.

В ответ на удивленный взгляд Никиты он объяснил:

– Они здесь уже были раньше, я их сам устанавливал. Видите отверстия? Это было очень давно, много лет назад, но я помню прежнего хозяина дома. Он был англичанин, очень приветливый, но совершенно не говорил на французском. Тогда с ним был молодой человек – помогал с переводом.

– Хорошо, ставьте на прежнее место, зачем же делать лишние дырки. – Никита перестал удивляться. Он потрогал глубокие борозды на перилах метрах в полутора от отверстий. – А здесь тоже что-то крепили?

– Не знаю. Больше похоже на следы от когтей. – Смуглый француз усмехнулся. – От очень больших когтей. И это точно не моя работа.

«Ну да, – обреченно подумал Никита. – Как же, помню я эти когти. И хозяина их помню. Карлушей звали».

Рабочие закрепили антенны и объявили перерыв на ланч. Они уехали в кафе самообслуживания на въезде в деревню. Им оставалось всего лишь настроить телевизор и проверить работу wi-fi в разных частях дома. Работы было не так уж много, но Никита даже не пытался их остановить. Франция. Обед по расписанию.

Он несколько раз передвинул свои новые диваны туда-сюда. Гладкие ножки лихо скользили по каменному полу. Никита определил три основных сценария расстановки: «Вечер у камина», «Телевизор» и «Вечеринка». Посидел на одном диване, повалялся на другом – и остался доволен.

Никита пошарил в холодильнике и в кухонных шкафах. Готовой к употреблению еды почти не осталось, а возиться с кастрюлями не было настроения. Времени на поход в ресторан тоже не было – монтажники обещали не задерживаться. Он подъел все, что посчитал пригодным, и достал из морозилки курицу, чтобы оттаяла к вечеру. Тут он вспомнил о планшетнике, который остался лежать рядом с розеткой.

– Ага! Буфет! Давай-ка посмотрим!

Обрезками проводов он разметил на полу основание самого большого буфета из коллекции Антиквара. Кусочками цветного скотча от вскрытых коробок обозначил на стене высоту. Затем развернул один диван лицом к своему условному макету, уселся, прищурил глаза и в обозначенных границах попытался представить себе резной ореховый буфет. Картинка не складывалась.

– У Деда все было хорошо. В смысле, с интерьером у него все было хорошо. Значит, и у меня все будет, – успокоил он себя.

Никита походил по комнате, глядя на макет с разных сторон. Потом встал у двери в прихожую и попытался восстановить в памяти свой первый взгляд на гостиную Деда.

– Нормально, – резюмировал он через некоторое время. – С гравюрами по бокам будет отлично. А когда повешу люстру…

Раздался звонок в дверь. Вернулись монтажники, и все снова завертелось колесом.

Прошел еще час или даже больше. Заработал телевизор. И – ура! – Интернет стал доступен практически в любой точке первого и второго этажей. На третьем этаже сигнал был слабый и неустойчивый, но Никиту это не смущало. Милая девушка, которая оформляла заказ по телефону – спутниковая фея – предупреждала, что мощности может не хватить.

Закрыв за монтажниками дверь, Никита в изнеможении рухнул на диван. Он устал и дико проголодался. Основных вариантов было два: ждать вечернего открытия ресторана или самому варить спагетти. Никита предпочел третий вариант – более творческий и более рискованный. Он отправился в бар.

Пьер был очень занят. Он передвигал тяжелые основания больших зонтов, чтобы вернуть на место тень, которая съехала в сторону от столиков и посетителей бара. Свободных мест на улице, разумеется, не было. Как и в первый раз, Никита устроился внутри.

– Бонжур, Никита! Одну минуту! – Пьер отнес на кухню поднос с посудой и вернулся, вытирая руки салфеткой. – Как ваши дела? Выпьете что-нибудь?

– Я буду светлое пиво. И еще я ужасно голоден. Пропустил ланч, – признался Никита.

Бармен с укоризной покачал головой. Никита заискивающе улыбнулся.

– Я знаю, что у вас бар, а не кафе. Но, может быть, накормите меня чем-нибудь в виде исключения? У меня в доме весь день работали люди, не мог отойти.

– Хорошо, – сжалился Пьер, – попрошу жену сделать сэндвич. Но сначала принесу выпить.

Никита одним махом осушил половину высокого бокала. Больше всего в пиве он ценил вкус первого глотка. Длинного, холодного, с плотной пеной на верхней губе. Только прочувствовав его до конца, он позволял себе отвлечься на то, что происходило вокруг. Он знал, что сегодня восторг первого глотка испытать уже не удастся. Только в следующий раз, когда он будет заново выстрадан.

Перед Никитой появилась тарелка с сэндвичем. Жена Пьера не пожалела продуктов – между гигантскими ломтями домашнего хлеба лежал изрядный кусок ветчины, кругляшки сладких помидоров и тонкие ломтики мягкого белого сыра. К бутерброду прилагалась миска с прохладными листьями салата и блюдце с оливками.

Со вторым стаканом пива Никита пересел за освободившийся на улице столик. Площадь выглядела как обычно. Некоторые туристы сидели под зонтиками кафе и бара, другие фотографировали. В туристическом офисе, судя по всему, тоже было оживленно. Изабель! Он вспомнил о пакетике фиалковых конфет, который остался дома. Сходить за ним было делом пяти минут. Никита критически оглядел свою не слишком чистую футболку – голод погнал его из дома с такой силой, что переодеваться было некогда. А теперь еще запах пива… «Нет, не сегодня», – решил он.

Народу в баре поубавилось.

Пьер притормозил около его столика.

– Все хорошо? Желаете еще чего-нибудь?

– О, Пьер, все супер! Передайте мое восхищение и благодарность вашей жене! Я пока не могу придумать нового желания! Хотя нет, есть одно. Вот если бы кто-нибудь повесил мне на стену акварель, которую я вчера купил в Тулузе! Сам не могу: нет инструментов.

Бармен добродушно усмехнулся, однако слова Никиты были шуткой лишь отчасти.

– А если серьезно, Пьер… Не могли бы вы порекомендовать помощника? У меня в доме будет много мелкой работы в ближайшее время: отремонтировать ванную, повесить картины и люстры. Готов заплатить за все это разумные деньги. Вы же наверняка знаете всех трудоспособных мужчин в деревне и ближайшей округе. Найдите не сильно пьющего, пожалуйста. Чтобы на него можно было положиться.

Никита по-приятельски подмигнул бармену.

Тот озадаченно потер шею и пообещал:

– Я подумаю.

Эти райские места притягивали не только туристов. Здесь оседало много благополучных пенсионеров из разных стран Европы. Их привлекал теплый, мягкий климат, хорошая экология и относительно недорогая жизнь. По тем же причинам сюда съезжались легкие на подъем одиночки в поисках временной работы, так что найти свободные руки проблемы не составляло. Гораздо труднее было отыскать мастера, который не уйдет в загул после первой оплаты.

Никита допил второй стакан и подошел к Пьеру, чтобы расплатиться.

Отсчитывая сдачу, тот сказал:

– Если у вас есть время, подождите немного. Я пошлю мальчишку, который помогает на кухне, к одному парню, англичанину. Живет рядом, за углом. Я слышал, он недавно закончил ремонт в доме пожилой леди. Его все очень хвалят. Может, у него найдется время для вас. Пьет умеренно. По крайней мере, в моем баре сильно пьяным я его не видел.

Никита заказал еще рюмочку «Кира» и снова присел под зонтиком.

Через несколько минут из-за угла показался невысокий, ладный мужчина в мятых летних брюках и белой футболке. Он не спеша двигался прямиком к бармену.

Тот подвел его к Никите.

– Никита, это Майк. Я вам о нем говорил. Майк, это Никита. У него есть к вам дело.

Пьер тут же отошел в сторону, давая понять, что дальнейшее его не касается.

– Бонжур, – сухо сказал Майк.

Он сел напротив и расслабленно откинулся на спинку пластикового стула. В течение последующих десяти минут этот человек не проронил ни слова. Только внимательно слушал. При этом лицо Майка сохраняло нейтральное выражение, с которым он шел по площади. Попытки вовлечь его в разговор успехом не увенчались.

Когда Никита рассказал все, что мог, о своем доме и предстоящей работе, Майк неожиданно спросил:

– Вы говорите на английском?

Никита почувствовал досаду. «Я что же, зря распинался?» – подумал он. Но виду не подал, а просто перешел на английский:

– Да, говорю немного. Если вам так удобнее.

– Я хорошо понимаю французский, – сказал Майк. – Но говорю с ошибками и медленно. Словарный запас маловат. – Он даже как будто слегка улыбнулся.

– Мне это знакомо. То же самое с моим английским, – проявил понимание Никита. – Хотите, чтобы я повторил еще раз?

– Нет, не надо. Я все понял. Я могу сделать то, что вам нужно. Но чтобы определиться с ценой и сроками, надо посмотреть все на месте. Дом далеко отсюда?

Никита боялся спугнуть удачу: с первого взгляда Майк произвел на него очень хорошее впечатление. Парень держался уверенно и определенно знал себе цену. Кроме того, у него имелись рекомендации.

– Дом совсем рядом, напротив школы, – сказал Никита. – Если хотите, мы можем пойти прямо сейчас.

По лицу Майка мелькнула тень. Но он ничего не сказал. Только кивнул в знак согласия и встал, выражая готовность выдвигаться.

Странное ощущение не покидало Никиту все время, пока они обсуждали фронт работ. Майк прекрасно ориентировался в доме.

Наконец, когда он со знанием дела прокомментировал назначение каждого вентиля в котельной, Никита не выдержал:

– Мне кажется, вы здесь уже бывали, Майк. Я прав?

– Да, правы. Я здесь работал и даже жил некоторое время, когда прежний владелец делал ремонт, – в своей невозмутимой манере ответил тот. – Потом я еще работал с ним на строительстве другого дома.

– Значит, вы хорошо его знали? Как его зовут? Что с ним стало? Где он сейчас? – Никита с жадностью ухватился за возможность разузнать что-нибудь о старике.

– Его зовут Эдвард Уилсон. Он получил тяжелую травму два года назад, долго болел и потом вернулся в Англию.

Тон, которым это было сказано, не предполагал дальнейших расспросов, и Никита отступил. Лишь отметил про себя: «Все сходится».

Они вместе набросали план работ, составили перечень материалов, и после недолгого торга договорились о цене.

Майк вел себя сдержанно дружелюбно и сам предложил Никите помощь в закупках:

– Я видел машину около дома. Если это ваша, она не очень подходит для перевозки стройматериалов, – сказал он. – У меня есть маленький фургон. Если хотите, завтра могу отвезти вас в торговый центр. Боюсь, вы купите что-нибудь не то, а мне потом придется с этим работать. Только оплатите бензин.

Майк наконец открыто улыбнулся и подмигнул Никите, что, определенно, являлось знаком дружеского расположения. Никита был польщен. Он все больше проникался доверием к спокойному, основательному парню.

Закрыв за Майком входную дверь, Никита в чрезвычайно приподнятом настроении помчался за планшетником. Его распирало от желания позвонить Ольге и поделиться своими успехами. Тем более что теперь он мог не только рассказать о переменах в доме, но и показать их.

Ольга ответила на сигнал видеозвонка не сразу. Наверное, предварительно посмотрела на себя в зеркало.

– Здравствуй, любимая! – проворковал довольный Никита. – Я сегодня подключил Интернет в доме, чтобы не только слышать, но и видеть тебя. Выглядишь отлично! А еще сегодня привезли диваны и телек. Здесь становится все уютнее. Смотри!

Он развернул камеру планшетника так, чтобы видны были диваны на фоне камина и телевизор в углу.

– Я почти ничего не вижу, Никита. Слишком темно. – Жена продолжала капризничать.

На улице и в самом деле стремительно сгущались сумерки, а единственная лампочка под потолком давала маловато света для огромной комнаты. Но, в конце концов, она могла похвалить просто так, авансом, чтобы сделать мужу приятное.

Никита разозлился: после трех дней беготни и волнений он крайне нуждался в поощрении:

– Ну, как хочешь…

Теперь настала его очередь держать сердитую паузу.

Ольга поняла, что перегнула палку. Ее голос немного смягчился:

– Давай созвонимся завтра утром или днем. Тогда я все увижу. И Алекс посмотрит с удовольствием. Он спрашивал сегодня, как твои дела и что там с домом. Я сказала, что мы договорились насчет Художественно-промышленной академии – наш сын на седьмом небе от счастья! Не представляешь, как он прыгал! Чуть не задушил меня на радостях.

Все-таки Ольга хорошо знала своего мужа. И кое-чему научилась у него за двадцать лет совместной жизни. Еще минуту назад Никита был в шаге от взрыва. А теперь не мог сдержать довольную улыбку. Конечно, следовало показать жене, до какой степени она неправа. Но еще больше хотелось послушать про сына.

Мигом подобревший, Никита поудобнее устроился на диване.

– Алекс рад? Что говорит?

– Он в полном восторге. Говорит, что ты – самый крутой отец в мире. Что он будет заниматься день и ночь и поступит в академию. И при этом обещает не бросать занятия английским.

«Я – самый крутой отец в мире». От удовольствия защекотало в животе.

– Хорошо, конечно, что он так настроен. Но преподавателя из академии найти надо: для подготовки это лучший вариант. Согласна? – Никита попытался взять ситуацию под контроль.

Однако у Ольги, кажется, появилось собственное мнение по любому вопросу:

– Согласна отчасти. Лучший вариант для подготовки – курсы при академии. Там как раз те самые преподаватели, о которых ты говоришь. Но не один, а много. И еще там дают все специальные предметы, которые потом придется сдавать. Только на курсы еще надо поступить. Для этого Алекс и занимается с Тамарой Николаевной. Ну, помнишь, я говорила, она подруга твоей мамы…

Разговор коснулся скользкой темы про свекровь, тем не менее голос Ольги звучал мирно. Чутье подсказывало Никите: что-то изменилось.

– Слушай, Оль, какая еще Тамара, к чертовой матери, Николаевна?! Вопрос серьезный, а ты про какую-то бабульку. Она карандаш-то в руке в состоянии держать? – Он опять было вскипел, но тут же сбавил тон. – Разве можно такое решение доверять пацану? Что он понимает?

В одно мгновение голос Ольги стал жестким.

– Ты недооцениваешь своего сына. Похоже, ты не заметил, как он вырос. И уже кое-что понимает, поверь мне. В частности, он понимает, что ему придется соперничать с детьми, которые не просто учились в художественной школе. Все они давно и целенаправленно готовятся к поступлению в академию, а некоторые уже оканчивают училище. А у Алекса, как ты сам сказал, остался год на подготовку. Именно поэтому нужна эта, как ты выразился, «бабулька». У нее феноменальный опыт, и она отлично знает требования всех художественных вузов.

– Откуда ты знаешь? – Никита продолжал упираться.

– Твоя мама сказала мне вчера. К «бабульке», оказывается, попасть не так просто: она берет каждый год всего несколько учеников, чтобы не переутомляться. Для Алекса она вообще-то сделала исключение, взяла сверх обычного количества. Во-первых, благодаря дружбе с твоей мамой, а во-вторых, потому что считает нашего сына очень способным.

Никита услышал две новости. И обе заслуживали внимания. Во-первых, еще два дня назад Ольга слышать не хотела о свекрови. А сегодня, судя по всему, они нормально общались. «Почему именно сейчас? Что им двадцать лет мешало? И, главное, что им в этот раз помогло?!» – вопросов было много. Вторая новость пролилась бальзамом на отцовское самолюбие: кто-то считал его сына очень способным.

– Ну, хорошо, с бабулькой ошибочка вышла. Виноват! И что, уважаемая Тамара Николаевна говорит, наш Алекс талантливый?

Взаимоотношения Ольги с матерью Никита решил пока не трогать, а вот тему способностей Алекса следовало раскрыть получше.

– Она сказала «очень способный», но, насколько я могу судить, из ее уст это серьезная похвала. Она сказала, что подготовит Алекса к поступлению на курсы. А остальное будет зависеть от него и от нас. Точнее, от нашей поддержки.

– Ты что, сама с ней разговаривала? – подозрительно спросил Никита. – Когда успела?

– Мы с твоей мамой ездили к ней сегодня днем. Она сейчас в Москве. Говорит, на даче полный дом народу, все равно никакого отдыха.

Никита сидел как громом пораженный. «Мы с твоей мамой ездили…» – он в жизни не слышал ничего подобного.

Ольга продолжала:

– Я решила все выяснить сама, чтобы понять, какие у ребенка перспективы. Попросила Алекса договориться о встрече с Тамарой Николаевной, а он позвонил бабушке и сунул мне в руки телефон. В общем, как-то получилось, что мы с ней и с Алексом поехали вместе.

Никита не верил своим ушам. Он не смог удержаться от осторожного вопроса:

– Все мирно обошлось, без ссор?

Ольга ответила так, будто всю жизнь прожила со свекровью душа в душу:

– Конечно, мирно. Тамарочка Николаевна поила нас чаем, рассказывала много всего интересного, хвалила Алекса за трудолюбие – очень хорошо посидели. Договорились о дальнейших занятиях. Потом я отвезла твою маму домой. Все.

– Все, – машинально повторил Никита.

Происходящее выходило за рамки его понимания. «Опыляют их там чем-то, что ли?»

Его размышления продлились недолго, потому что Ольга начала прощаться:

– Пойду ужин готовить. Алекс остался у Тамары Николаевны, вернется голодный.

Это навело Никиту на мысль.

– Погоди! А как же я? Я тоже голодный! Олюш, мне нужна твоя помощь. У меня есть размороженная курица. Проинструктируй, как ее готовить.

Ответственная Ольга восприняла ситуацию совершенно серьезно. Шашлык на даче Никита жарил вдохновенно и артистично, но этим его гастрономический опыт исчерпывался.

– Иди на кухню, – деловито сказала она, – покажи, что у тебя есть.

С планшетом в руках Никита переместился на кухню. По дороге он навел объектив на камин, на диваны и плавно пронес вдоль белых каменных стен. Затем приостановился перед массивной дверью с волнистым желтым стеклом.

И, наконец, от порога медленно показал жене панораму кухни:

– Вот, что у меня есть! Посмотри, какая красота! Жалко, ты не чувствуешь запах – он необыкновенный!

Никита хватался за малейшую возможность, чтобы подружить Ольгу со старым домом.

– Да, все отлично, Никита. Только запахом сыт не будешь. Давай готовить. Духовка есть?

Они вместе осмотрели духовку. Затем Никита пристроил планшетник на рабочем столе у стены, чтобы было видно, что происходит.

Под руководством жены он сполоснул маленький противень, включил духовку, нашел в шкафу соль и оливковое масло и стал возиться с курицей.

В процессе, слово за слово, они начали болтать и подкалывать друг друга, как в старые добрые времена. Никита был на седьмом небе от счастья. Ольга тоже выглядела довольной. Они чувствовали себя семьей, и, казалось, ничто не могло разорвать их связь: ни затянувшаяся ссора, ни колоссальное расстояние.

Наконец натертая солью и обмазанная маслом тушка отправилась в духовку. Никита выключил планшетник и остался на кухне караулить свой ужин – жена велела никуда не уходить, чтобы курица не сгорела.

Через некоторое время он вынул противень в надежде на то, что финал близок. Вспомнил, как Дед в его сне готовил на этой самой кухне ростбиф, по его примеру полил курицу шипящей подливкой и задвинул обратно в печь.

– Не ты один умеешь готовить, старина. Есть еще талантливые люди, – поддел Никита воображаемого приятеля. – А вообще, с тобой весело, Дед! Куда мы пойдем сегодня?

Из духовки шел упоительный запах. Никите надоело кружить по кухне.

Он решительно достал курицу, наугад ткнул в нее ножом и удовлетворенно заключил:

– Готово!

Хлеба в доме, конечно, не было, зато осталось несколько помидоров и большой красный перец. Еще в шкафу дожидались своего часа две бутылки красного вина. Никита прихватил одну из них.

Он поставил два стула перед диваном, сервировал на них нехитрый ужин, включил первый попавшийся французский телеканал и с наслаждением взялся за курицу. Никита ел руками, тщательно обгладывал кости и даже облизывал пальцы – забытая пачка бумажных салфеток и столовые приборы в упаковке лежали в шкафу.

Он методично объедал только один куриный бок: чувствовал внутреннее обязательство разделить ужин пополам. Как будто признавал за кем-то законные права на вторую половину. Возможно, этот «кто-то» был он сам в завтрашнем дне.

Остатки убрал в холодильник, выключил телевизор и с бутылкой вина переместился на балкон. Ему надо было проветриться перед сном и осмыслить новости.

Сидеть на стуле было не так комфортно, как на новом диване, зато перед глазами во всей красе раскинулась роскошная южная ночь.

Небо на горизонте было капельку светлее, чем силуэты холмов. Звезды казались яркими и крупными, как будто с высоты балкона до них было ближе, чем из долины. Присутствие жилья выдавали только точки фонарей у разбросанных внизу домиков – их свет делал темноту интимной и безопасной. В ленивой тишине изредка стукала ставня или входная дверь, и невозможно было понять, где шевельнулась жизнь: в соседнем переулке или на краю света. Спать не хотелось, двигаться тоже.

Болтовня с женой и совместное приготовление ужина привели Никиту в прекрасное расположение духа. Свою роль, несомненно, сыграла сытная еда и неплохое вино.

Однако благостное состояние продлилось недолго. Радостные ощущения таяли, их место заполняли прежние неприятные вопросы. Судьба единственного сына решалась без его, Никиты, участия. Кроме того, Ольга так и не сказала, когда собирается приехать, она снова избежала разговора на эту тему.

На третьей четверти бутылки Никита вскипел.

– Сколько я буду перед тобой унижаться? Думаешь, меня можно шантажировать? Приеду – не приеду! Что такого я натворил? – вопрошал он звезды над Лантерн.

– Ничего плохого не сделал. Ни-че-го! – В запале он чувствительно стукнул себя бутылкой по колену. – Дом купил – вот преступление! Да, мне захотелось! Может же человек хоть иногда делать то, что он хочет! Не согласна?

Никита разошелся не на шутку, хотя в глубине его души чуть слышно ерзала совесть – в общем-то, он почти всегда делал то, что хотел. Просто раньше Ольга не слишком возражала.

– А чего ты добиваешься, собственно? – зашел Никита с другой стороны. – Хочешь быть главной и все решать сама? Мужиком в семье захотела стать? Пожалуйста, попробуй!

Почувствовать себя на коне никак не получалось. Жена, похоже, прекрасно справлялась с ролью главного. Не спасовала перед проблемой, нашла решение. Более того, использовала бывшего недруга, свекровь и отодвинула в сторону помеху – его, своего мужа. Последняя мысль была совсем нестерпимой, возникла срочная необходимость в дозаправке.

Никита сбегал за второй бутылкой, затем диспут на балконе продолжился.

– Ладно, предположим. В ситуации с Алексом ты права, а я нет. Признал! – Он картинно склонил голову. – Но я же согласился! Я не идиот и не тиран! Хотел дать ему самое лучшее, а вы все, подчеркиваю – все! – меня послали. Всем на меня плевать! Все меня только используют!

Душевная рана обильно кровоточила. Жалость к себе разрывала его на части.

С заплетающимся от вина языком Никита пошел на новый круг:

– Думаешь, я долго буду это терпеть? Найдутся другие женщины, которые меня оценят. Легко!

Перед мысленным взором вместо Ольги появилась Изабель. Ах, Изабель!

Его нахмуренный лоб разгладился, лицо озарила игривая, пьяная улыбка.

– Изабель! Жалко, что мы с тобой сегодня не увиделись! Завтра – обязательно!

Мысли Никиты потекли по приятному руслу. Он представлял себе Изабель в самых недвусмысленных обстоятельствах. В его мечтах она провокационно улыбалась, была соблазнительной и доступной.

В самый интересный момент поток его фантазий прервал месье Куртепляк, который появился на соседнем балконе. Он изо всех сил делал вид, что вышел подышать вечерним воздухом. Однако на самом деле это мадам Куретпляк услышала незнакомую речь через открытое окно и отправила мужа посмотреть, с кем разговаривает сосед. Вдруг к нему приехали гости или он привел к себе женщину?!

Месье поздоровался с Никитой, разочарованно покосился на его безмолвные окна и вскоре убрался восвояси, так и не выполнив задания жены. После его ухода Никита посидел еще немного. Попытался вернуть в воображении ускользнувший образ Изабель – не вышло.

– Все испортил, старый дурак, – лениво ругнулся он на безобидного соседа.

Оставалось одно – отправляться спать.

Отяжелевший Никита медленно поднимался по лестнице. Годами отполированные перила удобно ложились в руку и как будто сами тянули его наверх, в спальню. Он уже не думал о незадачливом месье Куртепляке, не вспоминал даже о прекрасной Изабель. Никита предвкушал очередное приключение, которое, как он надеялся, приготовил ему старый дом.

Он вновь оказался в гостях у Деда. В гостиной было по-вечернему уютно. В камине тлели прогоревшие поленья. Эдвард сидел на краешке дивана перед телевизором и увлеченно смотрел футбольный матч. Рядом, на маленьком столике, стоял недопитый стакан с пивом.

Осторожно, чтобы не напугать старика, Никита подошел сбоку и негромко поздоровался:

– Привет, Эдвард! – Он не был уверен, узнает ли его Дед и как среагирует на его появление в этот раз.

Тот буквально на секунду оторвался от экрана, кивнул Никите и похлопал ладонью рядом с собой, приглашая присаживаться.

– О, Никита, привет! Садись! Любишь футбол? – скороговоркой выпалил он. Ответа не требовалось. Все внимание старика было приковано к матчу. – А-а-а! Черт! Чтоб тебя!!! Посмотри на этих идиотов! Ты это видел?!

Никита сел на диван. В данный момент футбол его совершенно не интересовал, но отвлечь Эдварда он даже не пытался. Похоже, дела у его команды шли неважно. Старик то подавался всем телом вперед в тщетной надежде на гол, то разочарованно падал спиной на диванные подушки. Он хватался руками за голову и на чем свет стоит проклинал бесталанных игроков. Шел матч чемпионата футбольной лиги Англии. Эдвард горячо болел за команду «Лестер Сити», которая проигрывала с разрывом в один мяч и никак не могла сравнять счет:

– Давай! Отдай пас, тупица! Не-е-ет!

Прозвучал финальный свисток судьи. Счет так и не изменился.

Дед выключил телевизор, раздраженно швырнул пульт на маленький столик и развернулся к Никите:

– Пять лет назад вылетели из премьер-лиги – позор! Сейчас появилась реальная перспектива туда вернуться, а они играют, как деревенщины! И это мой клуб!

– Ты болеешь за «Лестер Сити», Эдвард? Почему именно за них? – Никита спросил, только чтобы отвлечь старика. Он не был футбольным фанатом. Из английских клубов с ходу мог назвать от силы три-четыре самых известных.

– Там, где я вырос, все болели за них. Лестер был ближайшим большим городом, который имел настоящий стадион и свой футбольный клуб. Ты знаешь, где находится Лестер?

Никита отрицательно помотал головой. Он не был специалистом по английским провинциям. Спросили бы что-нибудь про Францию – другое дело.

Дед пустился в объяснения:

– Это в Средней Англии. Мой родной регион называют Блэк Кантри, потому что там раньше добывали много угля. Уголь был везде и лежал очень близко к поверхности. Ну, а раз был уголь, здесь же производили металл, а из него делали машины и разное оборудование. Еще во времена моего детства в Блэк Кантри было полно промышленности, а теперь все уже не то. Ну, да ладно, сейчас не об этом… – Эдвард вернулся к футбольной теме. – Я еще в детстве начал болеть за «Лестер Сити». Не могу же я отказаться от них теперь только потому, что они стали хуже играть!

«И то правда», – подумал Никита.

А Эдварда неудержимо потянуло на воспоминания.

– У меня было непростое детство, потому что я родился в конце Второй мировой войны. А еще потому, что я оказался изгоем в собственной семье.

– Изгоем? – удивился Никита. – Как это?

– Мать была ко мне равнодушна, отец старался меня не замечать, а если все-таки замечал, то сильно бил. Старший брат не отставал от отца – тоже лупил меня при каждом удобном случае. Правда, потом я вырос, и они от меня отстали. Но пока я был маленьким, только два человека любили меня: моя тетя Агата, сестра матери, и ее муж, дядя Джон.

Старик задумался и даже немного загрустил. Он был небритый, взъерошенный и выглядел старше, чем обычно.

– Ты в порядке? – озабоченно спросил Никита.

– О, со мной все хорошо! Не волнуйся! – преувеличенно бодро воскликнул Эдвард. – Знаешь, я иногда вспоминаю свое детство. И думаю, что все в моей жизни сложилось не благодаря семье, а вопреки ей. Обычно родители помогают своим детям, поддерживают их. У меня такого не было никогда. Не знаю, где бы я оказался, если бы не тетя Агата и дядя Джон.

Дед спохватился, вспомнив, что у него гость:

– Хочешь пива? Возьми сам на кухне, если тебе не трудно. Открытая упаковка на подоконнике. Стакан тоже найдешь, там их много.

В этот раз Никита не стал мучить себя вопросом, стоит ли употреблять алкоголь во сне. Он налил себе пива, вернулся на диван и попросил:

– Эдвард, расскажи о своем детстве, пожалуйста. Если это не слишком грустные воспоминания… Я не хотел бы, чтобы ты расстраивался.

– О, конечно, если тебе интересно! Я не расстраиваюсь, совсем нет. В те годы я не считал свою жизнь тяжелой и особенно не переживал по поводу своих отношений с родителями. Видишь ли, дети ко всему приспосабливаются и видят в жизни только хорошее. Помню самый первый случай, когда я задумался о том, какая странная у меня семья. Мне было пять или шесть лет – что-то вроде этого, неважно. Мои родители привели меня в незнакомый дом. К людям, которых я раньше не видел. Меня посадили на стул в углу и велели помалкивать и ничего не трогать. В комнате был очень старый мужчина. Он сидел в кресле за большим столом. Мои родители и другие взрослые сели за стол вместе с ним, пили чай и разговаривали. На меня никто не обращал внимания, как будто меня и не было. Потом, когда мы возвращались домой, я потихоньку спросил у матери, кто был тот старый мужчина. Она ответила сухо: «Это твой дед». За весь вечер дед не сказал мне ни слова и даже ни разу не взглянул в мою сторону. У меня были друзья во дворе. Они рассказывали, как их любили дедушки и бабушки: покупали сладости, делали подарки на Рождество и на день рождения. В тот раз я шел и размышлял. Что же я сделал не так? Из-за чего мой дедушка так на меня рассердился? Но задавать вопросы матери больше не посмел.

Острая жалость резанула сердце Никиты. Он живо представил себе мальчика, который был не в силах понять, почему им пренебрегали. Пока мальчик был маленьким, он быстро забывал обиду и, вопреки всему, тянулся к родным, но его каждый раз отталкивали. Раз за разом несправедливость коверкала его характер. Ребенок мог вынести из своего детства очень плохой урок. В Никите нарастало предчувствие, что старик преподнесет ему еще немало сюрпризов. Если, конечно, их необычное знакомство продолжится…

– Почему твоя семья так относилась к тебе? – спросил он. – То, что ты рассказываешь, очень странно.

– Тогда я не знал, почему. И это ранило меня больше всего. Вначале я думал, что плохо себя веду. Изо всех сил старался быть хорошим, но ничего не менялось. Потом я стал старше и обозлился на них. Однажды за обедом, когда мне было уже лет пятнадцать, отец в очередной раз заорал на меня и попытался ударить. Я перехватил его руку и сказал, что если еще хоть раз кто-нибудь попробует это сделать, я ударю в ответ. Встал и ушел. После этого никто не осмеливался трогать меня: я вырос на голову выше отца и на полголовы выше брата. Кроме того, я играл в регби, поэтому был еще и намного сильнее их обоих.

Лицо Эдварда стало суровым, тонкие губы сжались в линию. Похоже, детские воспоминания до сих пор тянули его за душу. Никита почувствовал себя неуютно: как будто он тоже нес ответственность за того малыша и за того подростка, которых несправедливо обижали родные.

Он встал с дивана, потоптался, снова сел и, чтобы заполнить паузу, предложил старику налить еще пива.

– Да! Большое спасибо! Ты очень добр! – Дед тут же растянул губы в дежурной улыбке.

«В механических улыбках, пожалуй, есть некоторый смысл, – подумал Никита, наполняя стакан Эдварда. – Глядишь, улыбнулся лицом, а там и внутри полегчало. Почему, интересно, у нас, у русских, это не принято?» Вопрос Никита оставил на потом. Сейчас хотелось поднять старику настроение.

– Ты правда играл в регби? Кажется, это жесткая игра, характера требует. Я, откровенно говоря, не так уж много о ней знаю. – Никита решил вернуться к спортивной теме.

Эдвард оживился:

– Игра жесткая! Мне нравилась борьба на поле. Как-то мне выбили два зуба. – Он развернулся к Никите боком и продемонстрировал дырку на месте двух боковых зубов. – Видел? Есть неудобно. Хотя я уже привык.

– Это было так давно! Ты всю жизнь без зубов? Можно же вставить, – изумился Никита.

– Ненавижу дантистов, – признался Дед. – И потом, это, наверное, очень дорого.

«Ну и ну! – удивился Никита. – За пятьдесят лет не нашел денег, чтобы вставить зубы?! На покупку дома нашел, а на зубы нет?»

– Я очень любил спорт, – продолжал Эдвард. – Не только регби. Летом мы с друзьями все свободное время проводили на улице, во что-нибудь играли. Ничего не стоило проехать на велосипедах двадцать миль в одну сторону, чтобы искупаться в реке.

– Прости, сколько это в километрах? – спросил Никита.

Старик на удивление быстро прикинул в уме:

– Около тридцати километров. Тридцать километров туда и столько же обратно. Представляешь?

Эдвард посмотрел свысока.

– Отчасти представляю, – ответил Никита с долей хвастовства. – Мой сын катается на горном велосипеде. Когда он уезжает с друзьями на целый день, думаю, они проезжают намного больше.

Дед надулся. Никита тут же пожалел о глупой попытке утереть ему нос.

– Конечно, на современных велосипедах кататься значительно проще. И еще я должен признаться, что до сих пор не встречал никого, кто играл бы в регби, – поспешно вырулил он на безопасную почву. – Ты первый и единственный среди моих знакомых. У нас регби не очень популярно.

Дед задержал на нем внимательный взгляд. Потом спросил:

– Откуда ты приехал? Ты не англичанин, раз привык к метрической системе. И не француз, если в твоей стране не играют в регби.

– Я из России. Русский, – ответил Никита, приготовившись получить любую реакцию.

– О! Я встречался с русскими по бизнесу, – благосклонно отозвался Эдвард. – Очень хорошие люди!

Ограничившись общим утверждением, Дед поспешно встал с дивана и со стаканом в руке зашагал по комнате. Никите показалось, что он намеренно прервал разговор про русских. Возможно, даже пожалел о том, что сболтнул лишнего.

Никите стало интересно.

– Ты был в России? – напрямую спросил он.

Эдвард многозначительно поджал губы.

– Как тебе сказать… Официально не был, а на самом деле был. Вообще, это секретная информация.

– Ты шпион? – опрометчиво пошутил Никита.

Старик яростно зыркнул на него из-под седых бровей.

– Не вижу ничего смешного! Если хочешь знать, я сотрудничал с вашими военными в одном международном проекте и благодаря этому побывал на вашей военной базе. Где – не скажу. Конечно, это было давно, но я давал подписку о неразглашении, и у нее нет срока давности. Могу сказать только одно: тогда русские мне понравились.

Эдвард бросил на Никиту еще один красноречивый взгляд, давая понять, что из-за неуместного любопытства тот поставил под угрозу репутацию целой страны.

Старик остановился перед парой ушастых кресел, обитых брусничного цвета плюшем.

– Эти кресла стояли в доме дяди Джона и тети Агаты. Когда тетя умерла, я забрал их в память о ней. Правда, пришлось их отреставрировать и поменять обивку: они ужасно выглядели.

Никита с радостью подхватил новую тему:

– Ты сказал, тетя и дядя любили тебя. Может, расскажешь о них?

Дед вернулся на диван и с притворной неохотой начал:

– Дядя Джон был булочником. Он держал пекарню, в которой сам проработал всю жизнь. При пекарне был магазинчик. Обычно он нанимал продавщиц из молоденьких девчонок за небольшие деньги. Булочная открывалась рано, в шесть утра. К этому времени свежий хлеб уже был готов. Его распродавали за несколько часов. Вечером замешивали тесто для свежей партии. Ночью пекли, утром продавали. И так всю жизнь. С одним выходным в неделю.

– Тяжелый, наверное, труд, – подал реплику Никита.

– Тяжелый. Поверь, я испытал это на себе.

– А твоя тетя?

– Тетя Агата была портнихой. Кроме того, она, естественно, вела хозяйство. Детей у них не было, жили вдвоем. Тетя с дядей жалели меня. Они часто забирали меня к себе на выходные и старались накормить досыта, потому что дома еды было немного. Позже, когда я учился в Университете Лестера, я жил у них постоянно. Каждый день ездил пятнадцать миль до Лестера на велосипеде – это примерно двадцать пять километров, чуть меньше. Вот когда мне пригодились мои детские тренировки!

Последовал еще один победоносный взгляд в сторону Никиты. Он не пытался вставлять замечания и только подбадривал Деда вопросами, когда тот замолкал.

– Почему ты жил у них, а не дома? И ездил так далеко?

– От дома до университета было еще дальше, а жить самостоятельно я не мог из-за нехватки денег. У меня их вообще не было. Отец и слышать не хотел о моем поступлении в университет и отказался содержать меня после школы. Он даже не разрешил мне закончить последние классы и сдать экзамены, что дало бы возможность подать документы в высшее учебное заведение. Он сам был рабочим, водителем грузовика, и считал, что я тоже должен стать рабочим. Директор школы вызывал его для беседы. Пытался объяснить, что я очень способный мальчик. Что мне надо учиться дальше. Но отец отказался, а все зависело только от его решения. И я пошел работать на завод. На дальнейшем образовании можно было поставить крест. Навсегда.

Внезапно вынырнув из воспоминаний, Дед спросил:

– Тебе интересно?

– Очень! Рассказывай дальше, пожалуйста! – совершенно честно заверил его Никита.

– Ладно, – продолжил Эдвард. – Мне повезло. Так крупно, пожалуй, первый раз в жизни. Завод, на котором я работал, принадлежал американской компании. В то время у них было правило нанимать молодых парней в качестве стажеров, чтобы затем отбирать из них наиболее талантливых. Каждый год двух или трех человек они направляли учиться в технический университет. Без отрыва от работы – только сокращали рабочую неделю. Мне тоже сделали такое предложение. И я смог поступить в университет, даже не сдав всех необходимых экзаменов в школе. Это была невероятная удача. Ты даже не можешь себе представить, насколько невероятная: один шанс на миллион. Правда, в глубине души я всегда мечтал стать юристом, но волею судьбы стал инженером.

Задумавшись, старик снова ушел в себя.

– Как ты справлялся: работа, учеба в университете, несколько часов на дорогу каждый день? – взбодрил его Никита очередным вопросом.

– Справлялся как-то. Только на сон почти не оставалось времени. Я хорошо учился, быстро стал лучшим на курсе. Это было необходимо, чтобы компания продолжала платить за учебу. Раз в неделю дядя Джон давал мне возможность поработать в пекарне. Так он получал дополнительный выходной. В пятницу я его полностью заменял, а он в этот вечер шел в бар и напивался. За ночь работы дядя платил мне пять фунтов. Не так уж много, однако в то время я был несказанно рад любой дополнительной сумме.

– Сейчас молодые ребята тоже часто подрабатывают во время учебы, – зачем-то снова встрял Никита.

– Сомневаюсь, что кто-то из современных парней согласится на такую работу, которую делал я. Особенно за такие деньги, – снова напыжился Эдвард. – Впрочем, ты все знаешь лучше, чем я!

Старик обиженно замолчал.

– Прости меня! Прости! Продолжай, пожалуйста. Я больше не буду перебивать! – Никита откинулся на спинку дивана, полный решимости не открывать больше рта.

Но Эдвард уже всерьез разозлился. Он вскочил на ноги и направился в сторону кухни, бормоча на ходу:

– Я вижу, мои истории никому не нужны!

Никита побрел за ним следом. «Вот и характер проявляется потихоньку, – думал он. – Вздорный ты, однако, Дед».

В кухне старик подошел к окну, протянул было руку к новой бутылке пива, да так и замер. Никита тоже почуял неладное. Он тихонько подобрался к Эдварду и осторожно выглянул из-за его плеча на улицу.

Около двери их дома стояли три странно одетых человека. И в кухне, и на улице было темно, но слабого света луны хватало, чтобы понять, насколько необычно выглядели незнакомцы. Двое из них были в длинной, до пят, одежде с надвинутыми на глаза капюшонами.

А улица! Сама улица совершенно преобразилась! Не стало привычной для Никиты череды ухоженных домиков, которые вплотную примыкали друг к другу. Напротив их с Дедом окон возвышалась каменная стена. Справа она упиралась в мощную квадратную башню с крышей и несколькими бойницами в верхней части. Слева стена уходила в кромешную темноту. К нижней ее части жались какие-то убогие лачуги.

Раздался тихий стук. Никита и Дед молча переглянулись.

За закрытой дверью, которая вела из кухни в коридор, прозвучали чьи-то торопливые шаги. Звякнула металлическая щеколда. Скрипнула входная дверь. Снова щеколда и звук задвигаемого засова. Послышались негромкие голоса, которые стали быстро удаляться в глубину дома.

Бесшумно ступая, Дед приблизился к двери и прислушался. Затем осторожно ее приоткрыл. Напрягая слух, Никита встал у него за спиной.

В коридоре было темно и тихо. Только слева, из глубины дома, слышалось приглушенное бормотание – кто-то нараспев читал «Отче наш».

Дед вопросительно взглянул на Никиту. Тот кивнул. Оба крадучись вышли в коридор.

Они оказались в совершенно другом доме. Пол под ногами был застлан грязными соломенными циновками. Над головами нависал низкий и темный потолок. Вдоль одной стены стояла длинная, широкая скамья, вся заваленная стопками разнокалиберных глиняных плошек. Высокие кувшины и вместительные горшки выстроились в ряд прямо на полу, под скамьей. Рядом, на старом деревянном сундуке, лежало какое-то тряпье. В конце комнаты – это, по всей видимости, была небольшая посудная лавка – в щель приоткрытой дощатой двери сочился слабый свет.

Дед огляделся и взял с сундука нечто, свернутое в мягкий рулон. Это оказался плащ из грубой ткани. Он накинул его на плечи, надел на голову капюшон и сразу стал смахивать на одного из незнакомцев, которые совсем недавно вошли в дом. Картину портили только синие джинсы и ботинки из нубука. Они предательски торчали из-под коротковатой накидки. Никита последовал примеру отчаянного старика. Его, в отличие от долговязого Эдварда, плащ укрыл полностью, с головы до пят.

Нарядившись таким образом, два искателя неприятностей подкрались к полуоткрытой двери и заглянули внутрь.

Комната оказалась небольшой. Гораздо меньше гостиной Деда, которая должна была бы располагаться на ее месте. Стену справа занимали грубый сундук с железными ручками и убогий камин. У маленького окна, закрытого решеткой из прутьев, под низким потолком из стены торчал деревянный шест. На нем висела кое-какая одежда, судя по запаху, не слишком чистая. Изголовьем к стене, ногами к камину стояла широкая кровать, которую окружали люди. Там были трое незнакомцев с улицы, двое из них – в длинных черных одеждах, подпоясанных веревками. Рядом тихо плакала женщина. В изголовье кровати молодой парень держал масляный светильник.

Один из незнакомцев, очень худой и бледный старец с седыми волосами до плеч, обращался к кому-то, кто, по всей видимости, лежал на кровати:

– Вручаем тебе, Бертран Бонне, святую молитву, чтобы ты принял ее от нас, от Бога и от церкви. Отныне ты получаешь право произносить эту святую молитву постоянно, денно и нощно, в одиночку и вместе с другими братьями. Ты не станешь пить и есть, не прочитав ее перед этим. Если же ты станешь пренебрегать ею, то пускай постигнет тебя Божья кара.

– Я принимаю ее от вас и от церкви, – донесся еле слышный голос.

Эдвард толкнул Никиту в бок. Они переместились поближе к центру событий. Пока на них никто не реагировал. Зато теперь они видели человека, лежащего в кровати. Он выглядел очень больным, едва живым.

– Брат мой, желаешь ли ты принять нашу веру? – спросил его старец.

– Желаю, Добрый Муж. Молись Богу за меня, грешного, чтобы он привел меня к доброй кончине, – ответил больной.

– Да благословит тебя Бог, – продолжал старец. – Да приведет он тебя к доброму концу. Предаешься ли ты Богу и Евангелию, Бертран Бонне? Обещаешь ли ты не убивать никаких животных, не есть ни мяса, ни яиц, ни сыра, ни сала, а питаться лишь рыбой и растительной пищей? Обещаешь ли ты не лгать, не клясться, не поддаваться похоти, никогда не ходить одному, если возможно пойти с сопровождающим, никогда не спать без штанов и рубахи? Обещаешь ли ты никогда не отрекаться от своей веры даже под страхом смерти?

– Обещаю, – прошелестел ответ. – Господи, помилуй нас. Я прошу прощения у Бога, у церкви и у всех вас за грехи, которые я мог совершить словом, помыслом или делом.

Очевидно, у постели умирающего проводился какой-то церковный ритуал. Судя по обстановке, тайный.

Никита прошептал Эдварду в самое ухо:

– Ты веришь в Бога?

– Я атеист, – беззвучно, одними губами ответил тот.

Обряд не был похож ни на крещение, ни на последнее причастие. Обеты, которые сейчас произносились, отличались от всего, что до сих пор приходилось слышать или читать Никите. В отличие от Эдварда, он не был атеистом, но и последовательным христианином назваться не мог. Он считал себя, скорее, человеком христианской культуры, чем верующим.

Люди у кровати пришли в движение.

Старец и еще один пожилой, очень худой человек в черной одежде встали по бокам от постели, простерли руки над головой несчастного Бертрана Бонне и хором произнесли:

– Да простят все твои грехи Отец, Сын и Святой Дух.

После этого старец несколько раз повторил:

– Поклоняемся Отцу, Сыну и Святому Духу.

Он поднес ко лбу больного толстый свиток из бумажных листов, они с напарником возложили на свиток руки, и старец торжественно произнес:

– Отец, вот твой слуга для правосудия твоего. Ниспошли ему милость свою и Дух свой.

Затем собравшиеся еще несколько раз повторяли «Отче наш» и вслух читали что-то из бумажного свитка – по всей видимости, это было рукописное Евангелие.

– Как думаешь, кто они? – так же тихо спросил Никита.

Услышат их или нет, они не имели понятия. Проверять это опытным путем оба почему-то опасались. Очень уж зловеще выглядело происходящее.

Эдвард ткнулся носом в ухо Никите:

– Думаю, это катары. Средневековая секта. По-другому их еще называли альбигойцами. Я кое-что читал про них. В этой части Франции с ними очень многое связано. То, что мы видим, потрясающе, ты не находишь?!

Никита кивнул. Потрясающе – это было еще слабо сказано.

Истоки религиозной секты катаров (от греческого «катар» – «чистый») лежат во временах раннего христианства. Учение катаров проповедовало ересь, которая в разных интерпретациях и под разными именами на протяжении почти тысячелетия отбирала паству у Католической церкви: манихеи, павликиане, богомилы. Максимального влияния в Лангедоке катары достигли в XII и начале XIII века. По имени города Альби их еще называли альбигойцами.

В понимании катаров добро и зло (свет и мрак) существовали всегда, с начала времен. Тот Бог, который создал материальный мир, был для них олицетворением мрака и зла, поэтому они отвергали Ветхий Завет. Их Церковь считала, что тело – ловушка для низвергнутой на землю светлой души, источник ее мучений. Душа соединяется с телом только в наказание за то, что в последнем воплощении человек не принял особого таинства Утешения. Катары отвергали брак и плотские отношения между мужчиной и женщиной, потому что такие отношения приводили к появлению новых человеческих тел, в которых страдали новые души.

Учение катаров утверждало, что Христос никогда не воплощался и не имел физического тела, и, вследствие этого, отвергало Ветхий Завет и общепринятую трактовку Евангелия. Главным элементом всех катарских обрядов и неотъемлемой частью их жизни была молитва «Отче наш», в которой они заменяли одно слово: вместо «хлеб насущный» читали «хлеб духовный».

Проповедников у катаров было немного, около четырех тысяч человек. Ими могли стать и мужчины, и женщины, которые вели крайне аскетичную жизнь. Простые последователи катаров чаще всего имели семью и потребляли материальные блага, однако большинство из них соблюдали заповедь «Не убий» в отношении всех теплокровных существ, включая людей. По этому признаку, в случае необходимости, их легко определяли крестоносцы и Инквизиция. Лишь небольшая часть из сторонников катарской Церкви защищала веру с оружием в руках.

Катары закончили молиться. Старец погладил больного по руке:

– Брат Бертран, ты принял таинство Утешения. Теперь ты – один из нас, Добрых Людей. Возможно, тебе скоро суждено покинуть этот грешный мир. Если же Отец наш оставит тебя на этой земле еще на какой-то срок, помни обещания, которые дал сегодня.

– Спасибо тебе, Брат Робер. Буду помнить.

Старец обратился к плачущей женщине:

– Вытри слезы, Бланка. Когда Отец наш заберет душу твоего мужа обратно в свои небесные чертоги, ты должна радоваться и молиться за него, ибо в тот момент ангел небесный вырвется из плена и обретет, наконец, долгожданный покой.

Женщина кивала, глядя в бледное, одухотворенное лицо пастыря. Спина ее была сгорблена. Руки с узловатыми суставами без конца перебирали углы накинутого на плечи платка. Казалось, она плакала не столько от горя, сколько от великой усталости. Речь старца проникала в ее душу каплями целебного бальзама. Его слова давали надежду на то, что эта беспросветная, полная лишений жизнь лишь испытание, которое необходимо пройти на пути к чему-то иному, невыразимо прекрасному. Главное – успеть принять таинство Утешения до того, как отойти в мир иной.

Сын Бертрана Бонне, до сих пор молча стоявший в изголовье кровати, подал голос:

– Я много слышал о тебе, Брат Роббер. Ты знаменитый пастырь катарской церкви. Говорят, ты был свидетелем падения замка Монсегюр.

В Средние века влияние секты катаров в Лангедоке было так велико, что серьезно подорвало позиции Католической церкви в этом богатом регионе. Ни давление Ватикана на местную знать, ни многочисленные попытки развенчать альбигойскую ересь не возымели успеха. В 1209 году папа Иннокентий III объявил крестовый поход против катаров, который получил название Альбигойского. В качестве награды крестоносцам обещали земли еретиков. Многие из них, надо отметить, были весьма состоятельными людьми. Безусловно, это создало мощнейший мотив для французских рыцарей. За двадцать лет война уничтожила не менее миллиона человек. Это был первый в истории крестовый поход, в котором христиане пошли войной на христиан.

Постепенно борьба с катарами превратилась в войну Франции за южные территории. После окончания Альбигойского крестового похода уничтожение катаров продолжила французская армия. Одним из самых страшных эпизодов этого периода стало падение в 1243 году оплота катарской церкви – замка Монсегюр. Через двенадцать лет после него, в 1255, году капитулировал последний из катарских замков, Шато-де-Керибюс.

Расправа Католической церкви над альбигойцами повлияла на весь ход французской истории – богатый и независимый Лангедок со столицей в Тулузе оказался впервые присоединен к Франции. Другим важным следствием стало создание Доминиканского монашеского ордена и Святой Инквизиции.

Эдвард бросил на Никиту победоносный взгляд и практически беззвучно прошептал:

– Точно, катары.

Помощник старца зашикал на парня и замахал на него руками:

– Не произноси имя нашего брата вслух, глупец! Кругом уши Инквизиции!

Старец, Брат Робер, пристыдил напарника:

– Не надо ругать его, Брат Гийом. Этот юноша хочет больше узнать о нашей церкви. Наш долг – просветить его. Разве не для этого мы проводим всю нашу жизнь в пути? Не ради этого ли наши Братья идут на мученическую смерть от рук Инквизиции?

После этого он повернулся к парню и спросил:

– Как тебя зовут?

– Меня зовут Жан, – робко ответил тот, напуганный отповедью Брата Гийома.

– Ты хотел спросить о Монсегюре?

– Да, Добрый Муж. Люди рассказывают ужасные вещи. Якобы крестоносцы сожгли там много людей, – с ужасом в глазах произнес юный Жан. – Ты видел это? И как тебе удалось спастись?

– Сам я не видел костра Монсегюра, – начал свой рассказ Брат Робер. – О жертве Добрых Мужей и Жен на Поле Сожженных я слышал от других. Когда крепость пала после долгой осады, никто из Добрых Людей, которые были тогда в замке, не захотел отречься от нашей веры. Все они, более двухсот человек, добровольно взошли на костер. После этого французские солдаты не оставили от Монсегюра камня на камне. Замок был разрушен до самого основания, чтобы уничтожить даже память о нем.

Бланка сдавленно охнула и закрыла лицо руками. Остальные жадно ловили каждое слово старца. Про несчастного Бертрана Бонне все, кажется, забыли.

Никита тронул Эдварда за локоть.

– Посмотри на больного. Ему как будто стало легче после обряда.

И правда, лицо Бертрана выглядело умиротворенным. Глаза его были полуприкрыты, руки скрещены. Одеяло на груди едва заметно приподнималось в такт дыханию.

Проповедник продолжал:

– С момента капитуляции крепости прошло еще две недели, пока французские рыцари вошли в замок. Они полагали, что столь долгая подготовка к ужасной смерти ослабит решимость наших Братьев и Сестер. Однако французы обманулись в своих ожиданиях. Добрые Люди молились и прощались с близкими. Они вместе встретили последнюю в своей земной жизни Пасху – наш величайший праздник.

– Скажи, Добрый Муж, что стало с катарскими сокровищами? Говорят, перед падением Монсегюра несколько Добрых Людей смогли уйти из него тайными горными тропами. И с ними было богатство церкви – много-много золотых монет.

От мыслей о несметных сокровищах глаза юного Жана загорелись восторгом.

Брат Гийом молча покачал головой. Старец прикрыл веки, его лицо стало непроницаемым.

– Несколько человек действительно тогда ушли из замка по самой опасной из возможных дорог, через горы. Не думай, юноша, что они трусливо пытались спасти свои жизни. Нет. Смерть означала бы для них спасительное освобождение от всех гнусностей этого мира. Наша церковь повелела этим людям скрываться от Инквизиции, чтобы до конца исполнить свой долг. Господь возложил на них особое, очень важное и трудное задание.

Брат Робер как будто оправдывался. Никита заподозрил, что он в действительности был одним из тех беглецов, которые с риском для жизни спасали сокровища катарской церкви. Старец, конечно, не признался прямо, что стал исполнителем тайной миссии, но и не отрицал своего участия.

– Некоторое время эти люди прятались в маленьких селениях у подножья Пиренейских гор. Затем ушли в направлении Тараскона, к пещерам долины Сабарте. Там наша церковь всегда скрывалась в периоды гонений.

Брат Робер выдержал многозначительную паузу.

– Если сокровища действительно были тогда спасены, их использовали на возрождение церкви. Можешь не сомневаться.

Жан не унимался.

Он поставил масляный светильник на лавку, подошел вплотную к проповеднику и спросил почти шепотом:

– Еще говорят, что уже после страшного костра Монсегюра четверо спрятанных в замке катаров тайно покинули его. И что они унесли с собой главную святыню – Святой Грааль.

Легенда о Святом Граале, чаши, из которой пил Иисус на Тайной Вечере, – величайшая легенда христианского мира. Это – один из символов Страстей Христовых. В эту же чашу была собрана кровь распятого Христа, которая придала сосуду магическую силу. Тема поисков Грааля стала невероятно популярной в XII–XIII веках. Ей посвящено множество средневековых романов. Существовали и другие варианты трактовки идеи Святого Грааля. Сторонники версии о том, что Магдалина была вовсе не блудницей, а законной женой Христа, представляли Грааль символом их рода.

На этот раз старец ответил совсем уклончиво:

– Кто знает, юноша, может быть, так оно и было. А может быть, и нет. Это великая тайна. И ее не суждено постичь простым смертным. – Он вернулся к началу разговора. – Мы должны помнить о величии Монсегюра. Но нам не следует забывать и о других жертвах, принесенных во имя нашей церкви. Крестоносцы вырезали двадцать тысяч человек в Безье, сожгли восемьдесят Добрых Людей в Минерве. В Лаворе было сожжено четыреста катаров и повешено семьдесят рыцарей, которые их защищали. В Марманде убили пять тысяч человек, в Ажене сожгли восемьдесят Братьев и Сестер. И сколько еще было таких – тех, кто предпочел мученическую смерть отречению от веры!

Тут любознательный Жан задал вполне логичный вопрос, который возник и у Никиты:

– Почему лангедокские сеньоры допускали такую жестокость? Почему они не защищали свой народ?

Видимо, долгий разговор истощил силы Брата Робера. Он обессиленно замолк.

Вместо него Жану ответил Брат Гийом:

– Нельзя сказать, что они совсем не пытались, юноша. Графы Тулузские воевали с французскими королями и противостояли римским папам, пока хватало сил.

Брат Гийом тяжело вздохнул.

– К несчастью, Лангедок потерял независимость. Последнему графу Тулузскому, Раймунду Седьмому, пришлось согласиться на помолвку единственной дочери и наследницы, Жанны, с братом короля Франции Людовика Святого, Альфонсом. Ей тогда было всего девять лет. Жанну увезли в Париж и воспитали католичкой. Она не испытывала почтения к нашей церкви и…

На улице раздался шум. Входная дверь загрохотала под градом ударов.

– Именем Святой Инквизиции, откройте!

От крика вздрогнули все, кто был в комнате, включая Никиту и Эдварда. Бланка снова зарыдала, на сей раз от ужаса. Зато ее сын выказал удивительное присутствие духа.

Он наклонился, схватился за большую металлическую скобу, приделанную к полу, и скомандовал:

– Помогите мне!

Человек, который привел в дом Брата Робера и Брата Гийома, метнулся к Жану. Вдвоем они открыли люк в полу, под которым была крутая лестница, уходившая вниз.

– Спускайтесь! Там подвал. Из него есть отдельный выход наружу, на склон холма. Засов открывается изнутри, – быстро проговорил парень. – Бегите! Умоляю вас!

Как только в проеме люка скрылась голова последнего беглеца, Жан опустил крышку и крикнул матери:

– Что стоишь? Иди, открывай! А то они выломают дверь!

А сам взялся за спинку тяжелой кровати и попытался сдвинуть ее. Не сговариваясь, Никита и Эдвард подскочили к ней с другой стороны. Вместе с Жаном они молниеносно переставили кровать с лежащим на ней Бертраном на крышку люка – теперь заметить вход в подвал было практически невозможно. Бесстрашный парень даже не успел удивиться невесть откуда взявшимся помощникам.

В комнату ворвались люди. Один из них тащил за собой плачущую Бланку.

– Именем Святой Инквизиции! Здесь вершится дьявольская служба! Вот они, эти еретики!

Монах, который всеми командовал, гневно указывал на Никиту с Эдвардом. Его черный плащ эффектно распахнулся, открывая белые одежды. Как и катарские братья, человек был немолод и худощав. Никита внутренне сжался. Во всех отношениях неприятная ситуация усугублялась тем, что лицом Инквизитор чрезвычайно смахивал на Антиквара.

Святая Инквизиция в том виде, в котором она вошла в историю, опиралась на нищенствующие монашеские ордена, главным образом на Доминиканский орден братьев-проповедников. Первые инквизиционные трибуналы появились в 1229 году именно на юге Франции для борьбы с катарской ересью. Поначалу в задачу инквизиторов входило только расследование доносов. Позже Инквизиция перешла к более активным действиям. Зная о беспредельной жестокости, с которой служители Церкви добивались признаний и наказывали еретиков, люди доносили на себя самих и своих близких, пытаясь заслужить хоть какое-то снисхождение. На этом фоне стойкость катарских проповедников и всех, кто их поддерживал, заслуживала бесконечного уважения.

В течение последующих веков деятельность Святой Инквизиции распространилась по всей католической Европе и достигла пика своей власти и жестокости в Испании в XV веке.

За спиной Инквизитора маячили два солдата. Третий остался в дверях и все еще крепко держал за плечо дрожавшую Бланку. Она не могла вымолвить ни единого слова, только тихо всхлипывала.

– Простите нас, Святой Отец! Мы не понимаем, о каких еретиках вы говорите, – храбро вступился за своих незваных гостей молодой Жан. – Посмотрите, мой отец очень болен, он при смерти. А эта женщина, моя мать, в любой момент может стать вдовой.

Солдат в дверях с сочувствием взглянул на Бланку и отпустил ее. Она обессиленно сползла на стоявший у двери сундук.

– А это кто? – грозно спросил Инквизитор, кивнув головой в сторону Никиты и Эдварда.

– Это наши родственники. Брат отца и его сын, мой кузен, – не задумываясь, соврал парень. – Они приехали из Монтобана повидаться с отцом, а он, видите, совсем плох.

Жан дотронулся до руки Бертрана Бонне. Все это время тот лежал совершенно неподвижно. Вдруг парень переменился в лице и начал трясти больного за плечи.

– Отец! Отец! – в его голосе зазвучали слезы. – Кажется, он умер…

У бедной Бланки уже не оставалось сил плакать. Она прикрыла опухшие веки и беззвучно шевелила губами. Возможно, женщина молилась, как велел ей катарский проповедник. А может быть, просто разговаривала сама с собой, чтобы не видеть и не слышать ужаса, который ее окружал.

Главный Инквизитор подошел к Бертрану. Он наклонился ухом к его лицу, прислушался. Потрогал руки, лоб, шею и подтвердил:

– Умер. Теперь он в руках Господа. Пускай покоится с миром.

Он снова развернулся к Никите и Эдварду.

– Однако наш долг – позаботиться о душах живых.

Монах сверлил странных пришельцев злыми глазами. Действительно, они не были похожи на Добрых Людей. На своем долгом веку Инквизитору довелось видеть немало катарских проповедников. Все они были бледными и до крайности худыми – вера предписывала им жить впроголодь, дабы истязать грешное тело и укреплять веру. Эти двое, которые стояли перед ним, вовсе не выглядели истощенными, но все равно вызывали большие подозрения. Он пока сам не понимал, что его смущало. Возможно, они как раз были слишком гладкими и чистыми для простых горожан.

Взгляд монаха опустился вниз, к ногам Эдварда. Некоторое время он изумленно разглядывал синие джинсы с желтой строчкой и шикарные ботинки из коричневого нубука, которые вызывающе торчали из-под плаща.

– Дьявольское отродье!

Инквизитор отпрянул в сторону и перекрестился.

– Говоришь, дядя и кузен из Монтобана? Здесь что-то не так. Держите этих двоих! – скомандовал он солдатам.

Те выхватили мечи и двинулись на липовых родственников отважного Жана.

Сердце Никиты оборвалось: «Ну вот, доигрались…». Он зажмурил глаза и еще успел почувствовать судорожную хватку Эдварда на своей правой руке.