Я не знаю, как меня оттащили от Уильяма и доставили домой. Оказавшись в своей комнате – ибо смертью всегда занимались мужчины, – я осталась наедине со своим отупляющим горем. Эрнест, который в свои одиннадцать вдруг резко повзрослел, и судья Франкенштейн вместе с местными жителями ушли прочесывать лес в поисках убийцы Уильяма.

Кто мог так поступить? Почему?

Или убийца нашел Уильяма после того, как тот вернулся на поляну, и прежде, чем мы его нашли, и убил его там…

Или, что куда хуже, если в аду бывают сравнительные степени…

Кто-то задушил его, а потом перенес тело на покрывало, чтобы мы его нашли.

Перед глазами у меня до сих пор стояли чернильные синяки на его шее – свидетельство того, что он покинул этот мир. «Конец», – отпечатали пальцы на его нежной коже. Но почему? Зачем убивать ребенка? На поляне были мы с судьей Франкенштейном, сонные и уязвимые. Почему Уильям?

Моя рука скользнула к горлу, и ужас острыми когтями впился мне в душу.

Медальон.

На малыше был золотой медальон, который я дала ему в эгоистичной надежде его отвлечь.

Я могла бы усомниться, что ради такой вещицы кто-то решится на убийство ребенка, но это было бы лукавством. Моя опекунша с озера Комо не задумываясь убила бы меня, если бы это принесло ей выгоду. Нет, я не сомневалась. Где-то в лесу прятался такой же бездушный убийца, для которого жизнь по сравнению с золотом не стоила ничего.

К горлу подступила желчь. Я знала такого человека. Я проткнула ему руку булавкой.

Воспоминания о всех моментах после нашего возвращения, когда мне казалось, что за мной наблюдают, нахлынули на меня, и я, выбежав из гостиной, кинулась к амбару. На страже под проливным дождем стояли двое мокрых до нитки мужчин. Они попытались меня не впустить, но я оттолкнула их и влетела внутрь.

Судья Франкенштейн повернулся, а с ним констебль и несколько мужчин, которых я видела впервые. Они зашевелились, загораживая от меня аккуратно помещенное на пол тело Уильяма. Как будто я его не видела. Как будто я когда-нибудь смогу забыть это зрелище.

– Это я его убила! – выкрикнула я, и вина мельничным жерновом сдавила мне шею. Дитя, которому я никогда не уделяла должного внимания, хотя забота о нем была возложена на меня его умирающей матерью, – было бы лучше, если бы он никогда меня не встречал.

– Что ты такое говоришь, Элизабет? – Судья Франкенштейн схватил меня за плечи и потряс. – Ты все время была со мной.

Мне хотелось ударить его по щеке.

– Медальон! На Уильяме был медальон. Золотой медальон с портретом его матери. Это я дала его Уильяму. Это моя вина.

Мужчины развернулись и со всей возможной деликатностью обыскали крошечное тело.

– Медальона здесь нет, – сказал один.

Констебль мрачно кивнул.

– Я распоряжусь, чтобы его поискали там, где нашли тело. Нужно убедиться, что он не свалился в траву. Мы предупредим местных торговцев – пусть сообщат, если кто-то захочет продать нечто подобное.

Судья Франкенштейн вывел меня из амбара и проводил обратно в дом.

– Не вини себя, – сказал он глухо и слабо.

– Но это моя вина.

Я не боялась ему возражать. Я не могла рассказать ему всю правду, хотя думала, что под тяжестью вины вот-вот провалюсь в сырую землю. Я не сомневалась, что Уильяма убил дьявол из мертвецкой. Он каким-то образом выследил меня. Ведомый алчностью или жаждой мести, он убил невинное дитя и забрал себе золотой трофей.

Но я не могла об этом рассказать! Я была обречена на чудовищное молчание! Если бы я описала им убийцу, мне пришлось бы объяснить, почему я подумала на этого человека. Судья Франкенштейн не знал о моей поездке в Ингольштадт. Но я бы призналась, будь это единственная беда, которую я тем самым навлеку.

Я беспокоилась за Виктора. Каждую секунду. Ведь если я выведу их на этого негодяя, сторожа мертвецкой, они выяснят, почему я с ним встречалась. Они узнают о его делах с Виктором. О безумии Виктора станет известно. Его великолепное будущее будет безжалостно растоптано, как жизнь юного Уильяма. А если его отправят в лечебницу, моему будущему тоже настанет конец.

Мне оставалось только молиться, что они найдут убийцу и казнят его до того, как он успеет что-то рассказать.

Мои размышления прервал судья Франкенштейн: – Это не ты убила моего сына.

– С тем же успехом я могла повесить ему на шею мишень. Вы ведь знаете, что делает с людьми жадность.

Он вздохнул и опустил голову. Я никогда не считала его старым, но годы внезапно обрушились на него и теперь выдавали себя в каждом его движении, как будто за эту ночь он разом постарел на двадцать лет. Он проводил меня в мою комнату и похлопал по руке.

– Я напишу Виктору. Тебе нет нужды пересказывать ему весь этот ужас. Переоденься в сухое и постарайся поспать.

Он зашаркал прочь. Затем попытался тихо закрыть дверь моей комнаты, но она со скрипом приоткрылась снова. Дерево со стоном заелозило по раме, пока наконец дверь не закрылась.

И тут я поняла, что мое наказание только начинается. Потому что я еще не рассказала Жюстине, что ее Уильяма – ее драгоценного подопечного, которого она любила больше, чем родная мать, – больше нет. Мысль об этом была невыносима, но представлять, как она мирно спит, пока ее Уильяма уносят из дома, было еще хуже. Она должна была знать.

Задыхаясь, я дошла до крыла, где жила прислуга. Я остановилась у комнаты Жюстины и постучала; ответа не было. Я открыла дверь и увидела, что кровать убрана, а покрывало не смято. Но на улице уже стемнело и шел дождь. Где же она?

Как ни эгоистично это было с моей стороны, но я почувствовала облегчение. Я сделала, что могла: попыталась поступить правильно. У нее будет эта последняя мирная ночь, последняя счастливая ночь. Я побрела в другое крыло и, вместо того чтобы вернуться к себе, шмыгнула в комнату Виктора. Я свернулась на его кровати, и погрузилась в долгожданный сон, свободный от ужасов яви.

Солнце почти достигло зенита, когда меня выдернуло из сна. Я зажала рот, заглушая странный вопль, который рвался у меня с губ.

Я ощупала живот, торопливо провела руками по ребрам.

Я цела.

Я цела.

Я попыталась выровнять дыхание, но события прошлого дня захлестнули меня, и панический страх из моего кошмара превратился в панический страх перед реальностью.

Вялая и отупевшая от горя, я спустилась в столовую. На мне все еще было вчерашнее платье; чулки остались где-то в постели Виктора. Никогда еще я не входила в столовую с босыми ногами. Пол был холодный и твердый, зернистый от пыли и грязи.

Судья Франкенштейн сидел за столом, закрыв лицо руками; перед ним стояла нетронутая тарелка с едой. Я заняла свое место напротив.

Он удивленно поднял голову.

– Элизабет.

– Вы не знаете, где сейчас Жюстина? – Я с трудом могла находиться в этой комнате. Мне нужно было покончить с самым страшным делом. – Я еще не рассказала ей. Я должна ей рассказать. Вчера вечером ее не было в комнате.

Он нахмурился. Вошла служанка, чтобы узнать, не голодна ли я. Я не могла даже представить, чтобы мне когда-нибудь захотелось что-то съесть.

– Зайди в комнату Жюстины, – велел ей судья Франкенштейн. – Посмотри, не вернулась ли она.

Служанка поклонилась и вышла. Мне хотелось спросить судью Франкенштейна, нет ли новостей. Не пойман ли сторож мертвецкой. Но я была уверена, что в таком случае он бы уже об этом упомянул. Он бы не сидел тут один.

– Проклятая девчонка снует повсюду и подслушивает, – сказал он, хмуро глядя на дверь, в которую вышла служанка. – Надо ее рассчитать. Кто знает, какие сплетни она унесет в город. А мой мальчик… мой крошка… – У него затряслись плечи, и он снова уронил голову на руки.

Хотя я долгое время считала его своим врагом, сейчас я видела только человека, который за свою жизнь познал слишком много потерь. Он уже похоронил ребенка, рожденного после Виктора и до Эрнеста, похоронил жену. Теперь ему предстояло выкопать на семейном кладбище новую могилу, хотя он, несомненно, рассчитывал, что следующим под могильный камень ляжет он.

– Судья Франкенштейн, я…

– Зови меня дядей. – Он поднял голову и вытер глаза. – Пожалуйста. У меня так мало осталось. Все мои надежды теперь связаны с тобой.

– Дядя, – сказала я. Слово прозвучало непривычно и фальшиво. – Могу я…

– Господи боже! – Служанка вбежала в столовую, хватая воздух ртом и распахнув глаза, в которых читалась какая-то извращенная смесь паники и радостного возбуждения. – Господь милосердный, я нашла убийцу!

Судья Франкенштейн нахмурился, но она не уходила, поэтому он поднялся и вышел за ней из комнаты. Я с трепещущим сердцем последовала за ними. Неужели сторож мертвецкой вернулся, чтобы поживиться еще? Но когда она остановилась перед комнатой Жюстины, я застыла, пораженная страшной мыслью. Неужели он убил Жюстину? Неужели он все еще был там, с ней?

– Сюда, – сказала служанка и распахнула дверь.

Жюстина – в уличном пальто, подол юбки заляпан грязью – распростерлась на кровати. Я обмякла от облегчения, но меня смутил ее вид и то, что служанка привела нас сюда. Я пощупала ее лоб. Жюстину слегка лихорадило, волосы у нее были влажные.

– Смотрите! – Служанка торжествующе вытянула палец.

На кровати рядом с Жюстиной поблескивал обвинительный приговор.

Мой медальон.

– Как вы можете в это верить? Это же абсурд!

Я вцепилась в руку Жюстины, притягивая ее к себе. Констебль, схвативший другую ее руку, упорно смотрел в пол.

– Прошу вас, мадемуазель, я обязан ее задержать. Жюстина плакала.

– Я не понимаю. Элизабет, что происходит? Что это они говорят про моего Уильяма?

– Ты убила моего брата! – Эрнест, вжавшись в дальнюю стену, с ужасом и ненавистью смотрел на женщину, которая любила его больше жизни. – Ты убила его! – Он сполз на пол, не переставая всхлипывать. – Зачем ты это сделала?

Жюстина попыталась броситься к нему, пошатнулась и едва не упала. Констебль воспользовался моментом и выдернул у меня ее руку. Между нами поспешно встал еще один незнакомый мне полицейский.

– Она этого не делала! – завопила я, пытаясь обойти мужчину.

Пока меня удерживали на месте, констебль потащил Жюстину через холл.

– Она не в состоянии объяснить, где находилась прошлым вечером, – сказал он.

– Она нездорова! Она едва стоит на ногах! – Я вывернулась из хватки и кинулась за ними. – Это абсурд! Она любила его!

– Уильям, – всхлипнула Жюстина и, растеряв остатки сил, осела на пол, вывернув руку, которую продолжал сжимать констебль. Другой полицейский – откуда только они взялись? Где они были, когда Уильям был в опасности? Почему их собралось здесь не меньше дюжины, словно Жюстина была опасной преступницей? – схватил Жюстину за локоть, и ее потащили дальше.

Кто-то взял меня за плечо, и я повернулась, занеся руку для удара.

Это был Эрнест. Моя ладонь застыла в воздухе. Он продолжал плакать, и в его свирепом взгляде я увидела сходство с Виктором.

– Она украла медальон! Это доказывает ее вину!

– Это ничего не доказывает, глупый мальчишка. – Я поморщилась, увидев, как боль исказила его лицо. Я опустилась на колени и подняла на него взгляд. Он был всего лишь ребенком, но почему-то мне казалось, что если он поверит в Жюстину, то это станет доказательством ее невиновности. И я знала, как больно ей будет услышать, что Эрнест поверил в эти чудовищные, лживые обвинения. – Она знает, что я бы с радостью подарила медальон ей, стоило ей попросить! У нее не было причин воровать! Она живет в этом доме. Она могла взять его в любой момент.

– Тогда откуда он у нее?

– Может быть, служанка его подкинула, – огрызнулась я.

Мужчины в вестибюле замешкались, и я поднялась на ноги, догнала их и остановилась, лишь когда один из них преградил мне дорогу.

– Зачем? – спросил судья Франкенштейн. – Зачем служанке это делать? Она любила Жюстину, как и все мы. И потом, весь день она была здесь, с поваром. У них нет причин опасаться обвинений или отводить от себя подозрения.

Эрнест подскочил ко мне, повторяя то, что услышал от констебля, который уже видел в Жюстине преступницу.

– И почему она провела ночь в фермерском амбаре всего в миле от того места, где был убит Уильям?

– Она была не в себе, оплакивая мать! Кто из нас посмеет заявить, что будет действовать разумно, столкнувшись со смертью близкого человека? Никто!

Эрнест отвернулся от меня, дрожа от ярости.

– Ты защищаешь убийцу. Она убила моего брата. Она и меня могла убить.

– Эрнест! – позвала Жюстина. Он кинулся прочь из комнаты. Всхлипывания Жюстины усилились. – Эрнест, пожалуйста! Он так огорчен. Где Уильям? Я нужна Уильяму. Элизабет, прошу вас. Где Уильям? Я позабочусь о Уильяме, а вы помогите Эрнесту, хорошо? Пожалуйста, приведите ко мне Уильяма. Он в порядке, я знаю, что он в порядке. Иначе и быть не может.

Я помотала головой, зажимая рот рукой, чтобы не зарыдать.

– Элизабет. – Ее широко распахнутые глаза лихорадочно сверкали. – Пожалуйста. Помогите мне. Скажите, где Уильям. Скажите, почему они говорят, что… скажите, что это неправда.

Я могла лишь молча смотреть на нее. Наконец в ее взгляде промелькнуло понимание. Наконец она осознала, что Уильям больше никогда не познает ее заботы. Отчаянный свет в ее глазах потух. Она опустила голову и упала на мраморный пол.

– Позвольте мне ей помочь! – закричала я. Судья Франкенштейн крепко взял меня за локоть, и мне оставалось только наблюдать, как Жюстину поднимают и выносят на улицу. – Позвольте мне ей помочь! Она невиновна!

Я повернулась к своему тюремщику и яростно сверкнула на него глазами, из которых струились слезы.

– Вы ведь знаете, что она невиновна.

Судья Франкенштейн покачал головой.

– Улики свидетельствуют как за, так и против нее. Мы должны верить, что суд будет справедлив. Больше мы ничего не можем сделать. Если она невиновна, судьи это выяснят. А если виновна… – Он поднял свободную руку, а потом опустил ее. Возможно, он просто отмахнулся, но жест напоминал движение ужасного рычага, открывающего люк под виселицей. – Тогда суд и Бог проследят, чтобы она получила по заслугам.

Я вырвалась из его хватки, выбежала на улицу, но было уже поздно. Жюстину уже положили в лодку, которая успела отчалить.

Я должна была последовать за ней. Я побежала на причал, но в единственной оставшейся лодке сидел мужчина, которого мы иногда нанимали, чтобы переправиться на другую сторону.

– Прошу прощения, – сказал он, сочувственно глядя на меня. – Они сказали, что вам нельзя на тот берег.

У меня вырвался звериный вопль, и он отшатнулся. Я кинулась в лес. Я знала, чего хотела бы Жюстина. Она хотела бы, чтобы я нашла Эрнеста и позаботилась о нем.

Какое мне было до него дело? Он поверил в ее виновность из-за жалкого подобия улики! Как он мог? Как они все могли!

Деревья цеплялись за меня; сучья и ветки, как когти, полосовали платье; моя прическа совсем растрепалась. Я бежала, пока не добралась до полого дупла ивы, сидя в котором читала последнее письмо Анри. Как бы все обернулось, если бы Анри не уехал из-за меня? Как бы все обернулось, если бы я в своем эгоистичном порыве не отправилась в Ингольштадт, чтобы найти Виктора и обезопасить свое будущее?

Я свернулась внутри дерева, пылая от ненависти, чувства вины и горечи своих секретов. Судья Франкенштейн сказал, что суд докопается до правды. Но разве это было возможно, когда я приложила столько усилий, чтобы ее скрыть?

Я вздрогнула и проснулась. Я выкарабкалась из дерева, цепляясь за кору. Как я могла заснуть? Ночь – ибо день вдруг подошел к концу – была голодна и полна злобы, и очередная гроза наказывала землю за то, что нам не удалось защитить невинных.

Молнии освещали мне путь, дождь хлестал в лицо. Я бежала, как я надеялась, по направлению к дому, хотя давно перестала понимать, где нахожусь. Я споткнулась и упала. Ладони и колени ударились о землю. Я бессильно уронила голову. Это я навлекла на нас беду. А теперь еще и заснула, пока моя Жюстина томится где-то в клетке! Я должна была ее найти. Я не могла помочь Уильяму, но я все еще могла помочь Жюстине. Я должна была все исправить, потому что мне было ясно: если этого не сделаю я, не сделает никто.

Сверкнула молния. Прокатился гром. Я подняла голову.

– Будь ты проклят! – закричала я в небеса. – Будь ты проклят за то, что смотришь и не помогаешь! Проклинаю тебя! Я проклинаю тебя за то, что ты создал человека только для того, чтобы он раз за разом губил невинных!

Мое внимание привлекло движение, и я резко обернулась, уверенная, что это судья Франкенштейн и что он слышал мое богохульство. Я дерзко вздернула подбородок.

Но фигура чернее ночи принадлежала не моему благодетелю. Я бросилась к ней. Это был сторож мертвецкой. Я готова была убить его своими руками, чтобы сохранить секреты Виктора, отомстить за Уильяма и освободить Жюстину!

Какой-то животный инстинкт остановил мое жестокое намерение, и я замерла.

Это был не скользкий старик, которого я встретила в Ингольштадте.

Я со страхом ждала новой вспышки молнии, которая могла осветить того, кто наблюдал за мной из-за деревьев. Массивное, нечеловечески сложенное создание ростом не меньше семи футов. Моя ярость сменилась ужасом.

– Что ты такое? – выкрикнула я.

Я уже видела его раньше. Возможно, это было воплощение моей вины? Моя порочность, материализованная моим же разумом? Мог ли это быть сторож мертвецкой, раздувшийся в своей злобе до чудовищных пропорций?

А потом в белоснежной вспышке я увидела монстра. Он не был порождением моего разума. Но и порождением Господа он тоже не был. Ни мой, ни божественный разум не могли создать подобную насмешку над человечеством.

Я закричала и бросилась бежать. Нога зацепилась за корень, и я, споткнувшись, ударилась головой о камень.

Вокруг меня сомкнулась темнота.