Глава 7

Пурпур и позолота тронного зала в иной день создавали бы мрачное, тяжелое впечатление. Темные доски наборного паркета сияли изнутри, навощенные старательной прислугой. Вдоль высоких стрельчатых окон, вдоль щедро одаренных золотыми позументами стен, возле порталов тяжелых, широких арочных дверей застыли немыми свидетелями грозные стражи внутренней гвардии. В этой залитой солнечным светом зале их простые одежды и брони казались неуместными, но создавали непередаваемое ощущение угрозы.

Ранее, при деде нынешнего императора, дворцовая гвардия ходила в шелках и перьях, а количеством драгоценных камней, уродовавшим ножны и перевязи, можно было смело шокировать немолодых дам.

Однако после того, как старая дворцовая гвардия показала свою несостоятельность, не сумев уберечь мать нынешнего императора, практика продажи чинов и должностей резко прекратилась. Выжившие были отправлены в позорную отставку, и при отце императора их места заняли эти неразговорчивые люди в простых одеждах и с простым, но чрезвычайно эффективным вооружением.

Капитан внутренней гвардии, немолодой князь Ксандр ван Тагос, по слухам, даже видел настоящее лицо Ореста, что говорило о безграничном доверии к нему. Говорят, что каждого гвардейца он отбирал лично, с каждым вел длительные беседы и проводил суровые испытания. Даже после того, как новый гвардеец становился ветераном, этот въедливый человек не оставлял своего подопечного без внимания. Но несмотря на свою грозную ауру и славу, в нынешнее время гвардия императора стала настолько повседневным и скучным явлением, что сами гвардейцы, по мнению двора, являлись не более чем мебелью.

Их уши слышали больше секретов, чем самые ярые сплетники. А все попытки выведать у них хотя бы самый малый слух разбивались о стену внутреннего кодекса, закона о молчании.

Лишь сам ван Тагос, а через него и император могли рассчитывать на откровения из этих уст.

И все же в иной день этот зал был бы огромен, но сегодня, в день Малого суда, когда сам император разбирал жалобы и принимал решения, этот зал был слишком мал.

Огромная масса разряженных в шелка и меха дворян, их любовниц и слуг, помощников и лакеев, просителей и послов колыхалась и волновалась, словно локальное море, вот-вот грозящее выйти из берегов.

Отдельной кучкой, островком в этом море, расположились северные варвары. Их меха и грозные лица, а также стойкий запах спиртного и общественное мнение не только выделяли их из толпы, а словно незримой стеной, магическим куполом эту самую толпу оттесняли на расстояние нескольких шагов.

Впрочем, если кто из них и был огорчен этим фактом, то не показывал виду. Сейчас эти вечные балагуры были во вполне вменяемом состоянии. Притащив из своего крыла огромный ковер из шкур, они с удобством расположились прямо на полу, разыгрывая очередную партию одной из своих варварских игр с костями, картами, рисованным на доске полем и горой фишек.

Так же, как двор привык к новым гвардейцам, он привык и к варварам. Однажды спасшие юного императора воители удостоились не только чести проживать во дворце, но и присутствовать при спасенном лично и в любое время. Но, к счастью, а может, и к сожалению, полной индульгенции за все грехи они так и не получили, как и особых привилегий. Вот и остались вечными шутами при императорском дворе. Однако шуты эти были при оружии, тогда как дворяне могли себе позволить только особое – парадное. И даже его нельзя было обнажать в личном присутствии императорской особы.

Малый суд длился с самого утра. Сейчас, ближе к вечеру, многие дамы начали покидать залу, не выдерживая многочасового стояния. А некоторые малодушные вельможи с тоской и завистью поглядывали на дикарей, разлегшихся на шкурах.

Уже многие дела были оставлены позади. Некоторые вопросы решались здесь же, а некоторые откладывались до прояснения ситуации.

Император стойко прикипел седалищем к трону, являя собой символ неприступности и несгибаемости, но его твердый голос звучал спокойно, не допуская свар и не сбиваясь от усталости.

За правым его плечом безмолвно и недвижимо застыл Красный Палач. Шкура белого волка, наброшенная на могучие плечи, делала его пост менее желанным для молодежи, изнывающей от жары и духоты. А покрытая кошенилевой краской личина и огромный миндалевидный щит с невиданной птицей вовсе отвращали молодых искателей славы. Что проку стоять за плечом правителя, если никто, кроме нескольких человек, не знает тебя в лицо, если твой голос слышат только безумные убийцы перед самой своей кончиной. Быть может, Орест вообще спит, застыв в извечной позе и спрятав взгляд под берестяной маской.

Широкая дорожка пустого пространства тянулась от трона почти до самого выхода, упираясь в короткую шеренгу гвардейцев. После очередного покушения, когда находчивый, но, увы, не такой удачливый убийца пустил арбалетную стрелу сквозь закрывающиеся двери тронной залы, ван Тагос несколько изменил диспозицию своих войск. Теперь выход, как и вход, преграждала эдакая перемычка из суровых воинов.

Очередной вопрос остался позади. Людское море несколько заволновалось, когда на пустое пространство с разных сторон ступили новые участники действа.

С западной стороны залы, освещаемый лучами дневного светила, уже решившего уйти с небосвода, но еще не готового к решительному рывку к горизонту, медленно, храня на лице спокойствие и представительную стать, ступил жрец Всеединого храма всех богов собственной персоной, сам митра Скроналис. Его белые одеяния, невесомым шелком окутывающие сухопарую фигуру, выгодно сияли под лучами солнца. Следовавшие за ним молодые юноша и девушка в простых одеждах держались за руки, опасливо поглядывая на оппонента митры, ступившего с другой стороны. Они были даже чем-то похожи: почтенный митра и невысокий худощавый посол. Похожи, как истинные противоположности.

Та Шин Г`Хат, полномочный посол, извечного врага Империи Арк, пресветлой Шинги. Бледная кожа посла остро оттенялась темным камзолом иностранного фасона. Узкие штаны, заправленные в высокие черные с золотом сапоги, широкая перевязь с коротким мечом и многочисленные перстни почти на всех пальцах были богато усеяны драгоценными камнями и щедро украшены дорогой вязью. Широкополая шляпа с высокой тульей и кистью на коротком басоне, укрепленном вокруг тульи, была небрежно зажата в руке, ее роль была явно декоративной, ибо щедро напомаженные волосы совсем не были готовы для знакомства с ней.

Пятью годами ранее на паркет шагнул бы герольд, зачитавший суть жалобы или проблемы, но ныне император предпочитал узнавать о подробностях от участников процесса и лишь после прибегая к помощи служб и ведомств.

Сухо кивнув оппоненту, посол отвесил широкий поклон императору, и в притихшей зале зазвучал его глубокий голос:

– Ваше императорское величество соблаговолит выслушать просьбу подданного соседней державы, несправедливо обиженного представителями Храма всех богов и чернью в провокационном заговоре против нашей державы, могущем осложнить многовековые отношения наших государств? – начал он. Но речь его не была речью просителя, он не излагал просьбу, а словно констатировал непреложный факт.

Император не любил ни нового посла Шинги, ни саму соседнюю державу. Он старался как можно реже встречаться с ее представителями. А учитывая многовековые отношения, сводящиеся к череде войн и свар, речь посла выглядела весьма глумливо.

– Ты забываешься, посланник! – император встал с трона, явив подданным стать воина. – Отчего в тебе столько спеси, что смеешь ты обращаться к престолу прежде, чем граждане Империи Арк?! Прежде верховного жреца Всеединого! Знай место свое и жди долженствующей очереди. – Император скупо поклонился Скроналису. – Прошу вас, уважаемый митра, поделиться мудростью и терпением с частицей Его, – закончил он ритуальную фразу.

Скроналис выступил вперед, разводя руки для ритуальных объятий, и поклонился в ответ куда глубже.

– Все мы дети Его, под той или иной крышей. И все пребудем в Его вечной милости. Однако негоже правителю склонять шею перед служителем, ибо я есть лишь глас, но не образ.

Император улыбнулся и, махнув рукой в приглашении продолжать, устроился на широком сиденье трона.

Митра снова воздел руки, повернулся вокруг, окидывая пронзительным взглядом умолкнувшую толпу:

– Сегодня, мы собрались здесь не ради споров о богах. Но ради закона Божьего, попранного инородцем. Ради восстановления справедливости, заповеданной нам в милосердии Его, ибо кому бы ни молился в отчаянье, кого бы ни призывал в проклятиях, кем бы ни клялся человек, все боги, что есть и будут – частица Создателя. И мы, склонясь пред Его волей, можем лишь смиренно исполнять Его заветы, кои установлены в дни, когда боги и люди вместе ходили по сей земле.

И земля сия, позже названная благословенной Империей Арк, освящена рождением закона всеобщего. И сказано в законе, что лишь равный Богу может ступать по сей земле. И человек, как дитя Создателя, как дитя Бога, наделен был сим правом безмерно. И сказано: ежели ступит раб на святой земле, отдай жизнь свою, ибо раб этот брат твой. А там, где брат твой раб, нет жизни тебе. Отсюда и явление наше на суд человеческий, ибо попраны законы: рабыня, оставившая след на святой земле, хозяином бывшим преследуема. Вот он стоит перед нами, – Скроналис выдержал трогательную паузу, пока его рука медленно поднялась и остановилась, указуя на посла.

Вот стоит – человек ли? – заковавший сестру нашу богоподобную в цепи, и требует там, где просят даже боги. Рассуди нас, император благословенной земли Арк, ибо боги свое слово уже сказали.

Закончив речь, митра смиренно сложил руки напротив сердца и склонил голову.

– Говори, посол, теперь твое время, – пригласил император.

– Ваше императорское величество да не поверит наветам, – посол склонил голову. – Не было нарушено нами законов. А многомудрый жрец обманут был отроками этими и в заблуждение введен, не более.

Рабыня, что стоит за спиной его, по всем уложениям на территории Арка, привезена была в повозке и на землю не ступала. До самого посольства она вместе с другими путешествовала так, чтобы и кончиком пальца не смогла коснуться «священной земли». Лишь в крытом дворе посольства, которое пожаловано нам правителем и на территории которого действуют законы пресветлой Шинги, выпущена была. Два месяца она исправно находилась в собственности посольства, до тех пор, пока не заявился этот юнец, – палец посла обвиняюще ткнул в юношу, следовавшего за митрой, – и не пронес кусок грязи в кармане. Обманом заставив наступить девицу на эту грязь, он потребовал освобождения той от рабства. Привел с собой жрецов храма Всеединого со стражей. Те, не дожидаясь суда вашего императорского величества, меня с моей собственностью разделили, и более до сего дня я не видел ее ни разу. Прошу восстановить мое право и погасить этот конфликт, возникший не иначе как по недоразумению между уважаемыми жрецами и пресветлой Шингой.

– Так ли все было? Отвечай, юноша, правдиво, – император обратился к молодому человеку, судорожно сжимавшему ладонь девицы.

– Ваше императорское величество, – тот бухнулся на колени. – Не оставь милостью! Почти год я работал, привозя воду в посольство. Но месяц тому мне ихний повар позвал отволочь бочку ближе к кухням, и там в загоне, как у скота прямо, я и увидел ее. Не было сил у меня уйти просто так, я пронес с собой кусок глины и, сговорившись с этой девушкой, положил глину перед ее ногой.

– Как звать тебя, юноша? – перебил император.

– Ой, простите, ваше величество! Я – Родлик, сын Кревала, водовоз. Я помогаю отцу. Самую лучшую воду мы возим прямо из предместий. Из владений его благородия тер Патара. В аренду источник тот сдает, а мы возим всюду.

– Суд не место для рекламы, юный Родлик. Итак, ты признаешь, что умысел лишить господина Та Шин Г`Хата имущества имел и план свой реализовал собственноручно?

– Истинно так, – покаянно склонился еще ниже парень.

– Рабыня, – император обратился к девице, – назови себя и расскажи, как обстояло все. Что помнишь? И верно ли то, что говорят тут?

Девица рухнула рядом с юношей. Ее светлые волосы рассыпались по серой дерюге простого платья.

– Прости, великий господин, нет у меня имени, – чуть не плача, начала она. – Все верно, что говорят здесь! И господин Та Шин Г`Хат не обманул тебя ни словом. И Родлик правду сказывал. Принес он земли мне, и я ступила на нее в гордыне своей, задумав сбежать от господина. Наказывай меня, великий господин! Прошу лишь, пощади юного Родлика!

– Довольно! – император поднялся с трона. – Слушайте мое слово. Нет здесь вражды более, ибо нет причины для нее. Отсюда признаю правыми всех говоривших. Рассуждаю так. Родлик – сын Кревала, задумал ты лишить имущества посла Та Шин Г`Хата и исполнил сие, посему наказан будешь. Доля твоя: уплатить имущественные потери и штраф. За злодейство и умысел получишь пять плетей.

Уважаемый митра, ты тоже прав, ибо ступила рабыня на землю священную и рабыней быть не может более. Отсюда ты назначаешься проводником ее в мир светский и духовный. Проследи, чтобы новый гражданин благословенной Империи Арк был обеспечен всем необходимым. Казна несет расходы, обращайся смело.

Посол, ты тоже прав. Посему получишь компенсацию от Родлика и благодарность от империи за нового подданного. Но помни, что посольство передано вам в аренду, а не даровано навек, и стоит оно на священной земле, по которой не ступала нога раба.

Рабыня, встань, ибо ты теперь свободна, нарекаю тебя Мила. Опекуном тебе будет сам митра Скроналис. Будь верной и живи достойно.

Суд окончен, все бумаги и предписания получите завтра у секретаря, свободны.

Император взмахнул рукой, и к каждой из сторон подошел гвардеец, чтобы проводить в присутствие и утрясти все формальности.

Шинг скривился в ярости и нехотя позволил себя увести.

Юноша и девушка, обнявшись, плакали, не скрывая облегчения, и ушли, лишь когда митра, мягко обняв их за плечи, настойчиво потянул к выходу.

Император снова утвердился на троне, а на пустое пространство ступил следующий проситель.

Тремя часами позже правитель, раскинув руки, полуобнаженным лежал в своем кабинете по центру любимого ковра.

За его столом, водрузив натруженные ноги на тяжелую столешницу, развалился в кресле Орест. Полумрак кабинета словно вытягивал усталость, и давние друзья отдыхали, ведя неспешную беседу.

Орест рассказывал байки, перемежая их простыми солеными шуточками, а император, наговорившийся за сегодня всласть, тихо впитывал мудрость народных преданий.

Послышался стук. В приоткрывшуюся створку нырнул Север. Кивком поприветствовав присутствующих, он устроился в кресле у камина.

– Принес вам новости, – Север невесело усмехнулся. – Из народа новости. Говорят все больше, что торговля угасает. Что-то готовится. К нам в таверны все реже заходят местные, если так дальше пойдет, то та часть города, где обитает народ, превратится в гетто.

– Да брось, – император приподнялся на локтях. – Просто очередное охлаждение отношений…

– Да ты что? – Север сделал большие глаза. – А не слышал ли твое величество о шайке на северном тракте? Говорят, сплошь из варваров! Говорят, варвары грабить вздумали на дорогах. А Кулишки сгорели недавно. Деревенька, что на северной границе. В городе говорят, народ заскучал, в набеги ходить начал. Я тебе говорю, не просто так все слухи. Случись чего, и побьют наших.

– Наших, ваших – ты обалдел, Север! Что за разговоры? – встрял Орест. – Мы все в одной лодке – не раскачивай.

– Дык то не я, вождь, то горожане трындят. Попомни меня, неспроста все. Опять южане мутят…

– Довольно, – император запустил руки в волосы, расплетая хвост. – У тебя всегда южане виновны! Что там с твоим псарем?

– Уехал Альбин вчера. Вот с утреца так собрался и свалил весь. Пока ни слуху ни духу. Мож, поискать мальчишку-то? Пропадет ведь…

– Не стоит. Пора ему на свободу, чтобы вести свору, надо быть вожаком. Вечно за твою сиську его прятать не будешь.

– Да ну вас, – Север обиженно поджал губы. – Че валяться-то просто так? Пошли, брат, Будимир, поди, уж истопил баньку-то. Похлещу тебя веничком. А то скис чет совсем?

– Иди, Север, мы позже будем.

Кинув хмурый взгляд на Ореста, Север стремительно поднялся и вышел. Император вновь откинулся на ковер, вперив взгляд в потолок, а Орест, понимающе усмехнувшись, направился вслед за Севером.

Следующий день щедро одарил столицу дождем. Тягучие, упругие струи сокращали мир до нескольких шагов. Грохот капель по крыше из раздражающего превратился в убаюкивающий.

В этот день меня мутило. Стоило чуть-чуть отвлечься, и перед глазами вставало синеющее лицо Шушрака: его распахнутые глаза и открытый рот, в котором застревает крик. Нет, не раскаиваюсь и не считаю свои решения неправильными, но это был первый человек, убитый не сразу, а вот так. Замучен моими собственными руками.

К сожалению, отвлекаться было не на что. Монотонная работа с иглой заняла почти весь световой день. Старик учил меня, что надо тщательно готовиться к каждой акции, и учил не зря.

Сейчас, когда его не стало, я начинаю понимать ценность его советов, начинаю понимать, как мало я еще знаю. И как много он мог бы дать мне, если бы в свое время мне удавалось уделять обучению больше времени, внимания, желания. Если бы он остался жив. Ведь казалось, что впереди еще много дней, еще успеется все.

Нет, мое обучение было достаточно подробным и глубоким. Я – хороший ученик, и учитель был весьма хорош. У такого не забалуешь. Но миллионы упущенных возможностей, казалось, шептали из каждого угла, забирались под веки, жгли мозг не исполненным, не достигнутым.

Ввечеру пришлось знакомиться с дождем ближе. Он был не только мокрым, что вполне ожидаемо, но достаточно теплым, чтобы по возвращении из продуктовой лавки, работающей допоздна, только-только начать чувствовать озноб.

Болели пальцы, не то чтобы я настолько неловко управляюсь с иглой, но все же я не крестьянская дочь, убивающая глаза под светом тусклой лучины.

Одно время мы со Стариком путешествовали с бродячим цирком. Цирковые научили меня многому. Старик особенно следил, чтобы мне довелось и поработать с животными, и помочь женщинам с готовкой, и вникнуть в премудрости хранения и починки костюмов. Там же, и уже особо, со мной занимались макияжем и гримом, актерским мастерством и искусством выражения, учили говорить разными говорами и диалектами, подражать голосам животных и птиц. Да, много всего было. Вот сейчас кое-что пригодилось, в очередной раз.

На самом деле мне мой план был не по душе. Природа достаточно поиздевалась надо мной, наградив ничем не примечательным лицом: прямой небольшой нос, голубые, но не синие глаза. Чистая кожа без родинок, лишь весной расцветающая россыпью веснушек. Я могу спокойно переодеться мальчишкой или девицей, могу затеряться в толпе, но на сей раз мне надо сделать все наоборот. Теперь мне нужно не ослабить, а привлечь чужое внимание. Особенно внимание одного человека.

Цафик из рода Пелирока, так звала его мать, а Слизнем называли его все остальные. В его внешности не было ничего особо отталкивающего, не дрожало студнем его тело, заплывая жиром, не текло из носа, не плевались при разговоре губы. Для бандита он, напротив, был весьма аккуратен и опрятен. Сухощавый и невысокий, с короткими волосами и тихим, немного застенчивым голосом. И с невероятно холодными и потными ладонями. За это и получил свою кличку от одной из шлюх, чье имя забылось, а привязчивое в этой среде прозвище осталось.

У господина Цафика было три проблемы, одна из которых мной уже озвучена, она же тянула за собой и вторую. Слизню категорически не везло в личной жизни. Ему не удавалось найти себе тихую и застенчивую девушку: дочку приличного горожанина или племянницу мастерового. Его маленький изъян сильно портил жизнь. Дружки поговаривали, что он связался с бандой Ржавого для того, чтобы накопить на лечение. Вроде как ему осталось немного, а потом, по заверениям самого Цафика, он подумывает о честной, спокойной жизни, без притонов, проституток, грабежей и убийств. Пока же шлюхи – это все, что ему оставалось.

Господин Цафик отличался завидным постоянством, посещая один и тот же бордель из месяца в месяц. Впрочем, девок он всегда выбирал разных. Мадам, сама никогда шлюхой не работавшая, весьма привечала молодого бандита, ибо платил он щедро, с девочками был не груб, бесчинств не устраивал, а однажды даже пригодился в качестве вышибалы. Втайне мадам его даже жалела. Но, как уже сказано, сама она шлюхой не была и становиться не собиралась.

Третьей же проблемой отпрыска рода Пелирока было то, что никакие деньги не могли исправить его дефект, сколько бы он ни скопил. Ему никогда не стать добропорядочным гражданином. У него просто не было времени. Не зная того сам, Цафик Пелирок, прозываемый Слизнем, был уже мертв.

Он умер в тот самый момент, когда мне стало известно его имя, а может, даже раньше, когда вошел в дом на улице Платанов.

К вечеру дождь нисколько не ослабел, и, плюнув и на Цафика, и на весь мир, я, завалившись на лежанку, предаюсь мрачным мыслям.

Как ни крути, а после убийства Слизня и Падлы, последнего члена банды, ниточка обрывается. Вернее, она оборвалась со смертью посредника, пресловутого хмыря, о котором рассказывал Шушрак. Скорее всего, если бы он выжил, то на следующий день после смерти Старика погибли бы все члены банды. А может, и нет. Если посреднику еще нужен был Ржавый, тот мог и придержать банду про запас. Но так легко подобраться к ним вряд ли удалось бы.

В общей сложности, потеряв два дня из-за непрекращающегося дождя, мне все же пришлось справиться как с меланхолией, так и с подготовкой к следующей акции.

Умных мыслей о том, что будет позже, в голову так и не пришло. Единственное, на что подвигло меня описание «хмыря» – это мысли пошуршать в Тайной канцелярии. Однако эти мысли были настолько бредовыми, что бились внутри черепной коробки весьма вяло.

И снова вечер. И снова удлиняющиеся тени прогоняют из доков и пристаней рабочих. Снова замирает до следующего дня рынок и улицы, прежде несущие потоки товаров и людей, пересыхают до жалких ручейков припозднившихся прохожих. Сегодня мне противен мой образ: тугой корсет не дает дышать, два упругих куска ваты на груди, стянутые жестким лифом, пытаются прожарить грудную клетку, а тяжелое недоразумение, называемое платьем, постоянно шуршит и путается в ногах подвязанной к бедру юбкой.

Количеством ткани, пошедшим на нижние юбки, вполне можно было бы одеть двух, а то и трех мужчин, не понимаю, как шлюхи не только носят это целыми днями, но и умудряются от этого избавляться перед очередным клиентом. Зато понятно, почему оплата почасовая. Пока проститутка разденется, пока приведет себя в готовность, глядишь, уже накапала кругленькая сумма.

Мне пока везет. Изголодавшиеся без женского внимания самцы сегодня валят в бордель толпами. В суматохе гораздо легче проникнуть внутрь, притворившись одной из работающих в номерах девочек. Немного сложнее было найти тот самый номер, в котором, отдыхая после близкого общения с одной из шлюх, нежился на мятых простынях Цафик, он же Слизень.

Дождавшись, пока отработавшая свое девка покинет номер, я тихо проскальзываю внутрь.

Слизень только приступил к процессу одевания, и скрип отворяемой двери он встретил, пытаясь натянуть через голову рубаху.

Удача, пусть в нее и не верил Старик, снова со мной. Подскакиваю к Слизню и с разгону бью его в печень. Он охает, оседает на пол. Добавляю сверху ногой в голову. Сегодня не будет разговоров. Бью еще и еще, пока не вижу, что жертва в полной отключке.

Вторая фаза акции – отход.

Боги, благословите современных модниц. Помимо невообразимых платьев и неудобной обуви они привили себе новое веяние – дамские сумочки.

Ну, сумочкой это, конечно, назвать было бы странно. В подобных баулах вполне можно спрятать полную смену платья, если правильно уложить, конечно. Я умею правильно укладывать и, избавляясь от недолго послужившей, но так надоевшей тюрьмы из ткани и китового уса, быстро переоблачаюсь в спокойных тонов неширокие штаны, рубаху и легкую курточку. Платье запихиваю под кровать, предварительно вытащив инструмент.

Вот и стоило же два дня мучиться с иглой, чтобы потом ничего не пригодилось. Многочисленные петельки и кармашки со всевозможным содержимым: от пакетиков с ядами до острых шипов и ножей. Быстро вытащив все, а кое-что и выдрав с корнями, часть распихиваю по карманам, часть кидаю в сумку, предварительно вывернув ту наизнанку и превратив в обычную дорожную суму, которыми пользуются все и вся в этом городе.

Я почти успеваю до того, как Слизень начинает шевелиться на полу. Добавив пару ударов ногой в область живота, спокойно объясняю ему, почему тот мертв. Он пытается сопротивляться, но его попытки вялы и слабы. Достаю недлинный нож и, показав его жертве со всех сторон, вонзаю острый клинок ему в грудь.

Дождавшись момента, когда на губах запузырится кровь, быстро чиркаю по горлу. На всякий случай. Оглядевшись и подобрав все лишнее, оттираю и прячу в ножны клинок. Быстро сдираю с лица макияж специально припасенной тряпицей. Опомнившись, срываю с себя парик и, взлохматив волосы, выскальзываю в коридор.

Ошеломление, именно это слово приходит на ум, когда твердая, словно вырезанная из дерева ладонь упирается мне в грудь. Ноги теряют опору. Это даже не удар, толчок, но такой силы, что я влетаю обратно в комнату и, ударившись о доски пола, проскальзываю к кровати.

Под руку попадает какая-то палка, и я, не глядя, отмахиваюсь. Мимо. В комнату слово нехотя, даже не входит, а вплывает высокий человек. Опрятного вида, в одеждах светлых коричневых тонов, простоволосый, сероглазый. Его лицо словно маска: ни эмоций, ни движения, только глаза живут на нем.

Переворачиваюсь, откатываясь подальше от него. У меня в руке странная трость с серебряным набалдашником, пальцы нащупывают кнопку, и от трости отлетают ножны, обнажая недлинную шпагу с узким клинком. Сразу появляется чувство уверенности. Вскакиваю на ноги. Незнакомец, не обращая внимания на мою возню, делает шаг вперед, и я, недолго думая, совершаю выпад.

Тонкое лезвие спокойно проходит меж ребер, но на лице незнакомца проступает не боль, не страх – веселая и яркая улыбка. Я еще успеваю сжать кисть сильнее, обхватывая рукоять шпаги, когда тот резким ударом ладони ломает лезвие. Успеваю заметить и другую руку, метнувшуюся к моему горлу. Стальная хватка пальцев перекрывает доступ воздуха, но перед тем, как наступила темнота, я замечаю, что в комнате появился еще один человек.

Новый персонаж возникает словно из воздуха прямо за спиной сероглазого. И словно из воздуха появляется широкий кинжал, перерезающий незнакомцу глотку. Готовлюсь принять на себя струю крови из перерезанных артерий, но из широкой раны только сыплется пыль.

Прежде чем сознание покинуло меня окончательно, я еще успеваю удивиться красоте открывшейся картины, как в свете опрокинувшейся масляной лампы озорными искорками переливается пыльное облачко, вытекающее из шеи незнакомца.

Прибыв в расположение, капитан отпустил подчиненных и пригласил Альбина в свой кабинет. Там, за широким столом, заваленным бумагами, они неожиданно разговорились. За заполнением документов Альбин поведал капитану нехитрую историю о молодом дворянине, который хочет пожить среди народа и ищет квартирку в спокойном районе за не очень высокую плату.

Для виду поворчав, капитан почти сразу присоветовал обратиться к его сестре, которая проживала на Лесной улице в пределах Пестрого города, почти у самых ремесленных кварталов.

Неплохой район, достаточно далеко от Барсуата с его вонючими пирсами и достаточно близко к Синташте с ее свежестью и прохладой. По рассказам капитана, его сестра не так давно овдовела и теперь, не зная куда себя деть, открыла небольшую лавочку с печными изделиями, при этом часть дома пустовала. И она, конечно, не откажет молодому и достойному господину.

Незаметно для себя Альбин задержался за разговорами и протоколами до самого вечера, и капитан, сдав смену, предложил сразу проводить юношу к новому месту жительства.

Лесная улица встретила их густой тенью черной ольхи, рассаженной вдоль аллеи. Сейчас ее побуревшие почки стыдливо прятались за еще зеленые листья. Все деревья были ухожены, пострижены во избежание ветровала. Этим занимался местный аптекарь, который поздней осенью, а иногда даже зимой, снимал с них щедрый урожай соплодий. Соплодия сушились и отваривались, а из срезанных листьев и коры аптекарь готовил специальные экстракты, коими вполне успешно приторговывал в своей лавочке.

Нор Амос же, давно перешедший с капитаном на «ты», впитывал рассказы и байки Стэна, которому явно нравилось общаться не на служебные темы. Капитан был вполне состоявшимся интересным человеком. Несмотря на разницу в летах, общение с ним не доставляло юноше неудобств, а грубоватая отчужденность, присущая ему на службе, плавно сошла на нет.

– Вот не пойму я тебя, – стуча каблуками по мостовой, вещал Стэн. – Чего ты этим соплякам просто не сказал какую-нибудь чушь, чтобы отвязались. Чего за нож-то хвататься? Нет, ты, конечно, парень молодцом. И купца здорово прижучил. Но ведь не отстанут эти упыри от тебя теперь. Неужто не ведаешь, что вызнают, куда делся, и пакость подстроят тебе? А папашки у них не из бедных, могут и мужиков нанять, чтобы взбучку устроили.

– Не дело мне отчитываться перед всякими, – отмахнулся Альбин, – да и не понял я вообще: с чего они полезли ко мне? Я с Данте несколько лет знаком, и дружба наша не такая, чтобы я о ней докладывал.

– Ну, я тут поспрашивал в общем, ежели интерес есть, то расскажу, – капитан усмехнулся, искоса поглядывая на юношу.

– Да не томи уж…

– Вот смотри, компания у них дружная, но главный в ней недавно сменился. Был еще один юнец – сынок торгаша. Не помню имени, да и неважно. В общем, когда твой друг купил тот домик, то слава про него пошла нехорошая. Наших даже вызывали пару раз, на дебоши. Но на поверку все чинно. Господа гулять изволят в саду, а то, что там девки полуголые по саду бегают и вино чуть ли не по улице течет, на то запрету нет.

– В чем дело тогда?

– Дело в том, что дружок твой местных молодчиков в гости не звал. С соседями он если только на улице раскланяться. А так, чтобы с уважением в гости позвать или прием устроить, ни-ни. Ну, и решил тот юнец с ним то ли поговорить, то ли проучить – не знаю. Но вошел он к нему не с парадного входа, а через забор перелез вечерочком. Дело недавнее совсем, пары недель не минуло… – капитан протянул паузу.

– Не томи! Что с того? Ну, перелез, собаки его там порвали, что ли?

– Да какие собаки? – рассмеялся Стэн. – Девицы его поймали. Говорят, гоняли его по саду с четверть часа, а потом в дом утащили. А вот что в доме было, то у друга своего вопрошай. Мне не ведомо.

– А парень что говорит?

– А он теперь ничего не говорит. Как подменили его: не балагурит, с друзьями не гуляет, интересу не выказывает больше ни к другу твоему, ни вообще к прежней жизни. Ну, его папашка сунулся к твоему другу, а потом спешно отправился в деревню с семьей, здоровье поправлять. Что да почем, опять никому не известно.

Соседи тогда жалобу накатали префекту, пытались добиться выселения и запрета. А за что? Инкер этот самый упорный был: в управе все пороги оббил. Ну и послали его подальше. Так он через своих торговых партнеров решил сам наехать на Данте твоего. А те, как узнали, с кем связываются, так и обратную сразу дали. Сказали, пока он с такими людьми враждует, то торговать с ним не будут. Вот они и злобствуют, а сделать ничего не могут. А мальчишки себе в голову вбили, что там, за оградой, страшные дела творятся. Даже в Совет магов обращались для проверки на запрещенные практики.

– Да ты что?! – Альбин присвистнул. – И что Совет?

– А ничего. Послали их тоже. Ну, и пацаны эти решили установить дежурство возле особняка, чтобы вдруг поймать твоего друга на горяченьком и сдать сразу. Вот такие дела.

– Идиоты! Я, конечно, Данте не выгораживаю, но ничем таким он не занимается. Да и вообще, он – весьма мстительная сволочь. Зря они связываются.

– Вот и я о том же. Так и ты сюда влез зачем-то. Зелен ты еще. А хочешь, ко мне на службу пошли? К себе в группу возьму. У меня такие хваткие не пропадают. И прикроем, если что, уже официально. Не пикнут торгаши в твою сторону. Да и поднимешься, я вижу, ты смышленый парень. Да и служба такая, не посрамишь чину дворянского, а то и взлетишь повыше.

– Хм, я подумаю, – Альбин смущенно потер щеку. – Надо бы обустроиться сначала, а там видно будет. Да и дела у меня есть кое-какие.

– Ну, дык я не тороплю. Как надумаешь – не стесняйся. А вот мы и пришли… Сапоги только перед входом о тряпку вытри, а то Лика заругает.

Улица, периодически прячась в тени, несмело вывела их к небольшому двухэтажному домику. Первый этаж в нем был поделен на две части, в одной из которых располагалась небольшая лавка-пекарня, с отдельным входом и резным калачом на светлой двери. Вторая половина, после небольшой прихожей, открылась чистенькой гостиной. Повсюду, создавая ощущение веселой сказки, были расстелены пестрые коврики и салфеточки явно работы хозяйки дома. Даже чехлы на двух больших тяжелых креслах были расшиты пестрыми цветками.

Усадив Альбина в одно из кресел, Стэн прошел через боковую дверь, ведущую внутрь пекарни. Вернулся он в сопровождении невысокой женщины в чистеньком фартуке на светло-бежевом платье. Несмотря на аппетитный запах свежей выпечки, женщина была очень худа, но, присмотревшись, Альбин понял, что ее худоба недавно приобретенная. Нет, платье было аккуратно ушито и не болталось на ней, как на вешалке, но казалось, что болезнь или горе выели ее изнутри, туго обтянув и так не очень красивое лицо печатью страдания.

Вежливо поклонившись, Альбин представился и через некоторое время уже осматривал небольшую, но очень чистую и светлую комнатку под самым чердаком.

Что ценно, тут был даже отдельный выход на улицу, и Альбин мог уходить и приходить, не беспокоя хозяйку. Заверив ее, что не будет устраивать дебошей и водить к себе продажных девок, он был окрещен милым мальчиком и угощен только что покинувшей недра тандыра лепешкой.

Стэн Кодар наблюдал за знакомством с явным подозрением, но на что оно было направлено, Альбин так и не понял.

Сестра Стэна – Салика Даста, казалось, была под не менее пристальным вниманием со стороны брата. Однако как только из-за боковой двери донесся звонок тоненького колокольчика, хозяйка, поспешно извинившись, убежала в лавку.

Оставив сумки, уже изрядно оттянувшие плечо, Альбин с капитаном вышли на улицу и направились в недалекое кафе с целью подкрепиться. Кодар заказал кружку пенного светлого пива, а Альбин – яблочного сока. На изумленный взгляд стражника попытался отшутиться, но не удалось.

– Ты, может, желудком страдаешь? Знаю я тут аптекаря, он тебе таких травок даст – все как рукой снимет, – выпытывал капитан.

– Да все в порядке, – Альбин обреченно возвел очи горе. – Просто не люблю. Мне ни вкус не нравится, ни эффект. Да и традиция тоже не очень, честно говоря.

– Какая традиция? – изумился Стэн.

– Ну смотри: вот два купца встретились, обсудили сделку и отметили ее. Или к другу в гости приехал, которого не видел давно, и давай отмечать это дело винцом. А еще на праздники всякие, за встречу, за расставание. А если я к другу приехал просто соскучившись? Ежели хочу с ним время провести, о заботах его узнать, о делах? А так вот выпьешь с ним, и как будто перед тобой совсем другой человек сидит. Совсем не тот, с кем я дружу.

– Ну ты загнул, – Стэн расхохотался и сделал огромный глоток из кружки. – Людям просто надо иногда расслабляться. Отдыхать от жизни, от забот. Сам знаешь, иной мужик крутится день и ночь. Без продыху пашет… Как тут не отметиться по значительному поводу? Без отдыха совсем с катушек слететь можно.

– Ну, значит, я пока не устал, – усмехнулся в ответ Альбин. – Или вот еще пример: при дворе есть присказка «хлебнуть для храбрости». И ведь вся молодежь употребляет ее. А почему не задуматься, о чем она говорит.

– И о чем же?

– Да как ты не понимаешь, – Альбин досадно хлопнул ладонью по столу. – Если для храбрости надо хлебнуть или глотнуть, или еще чего-нибудь, то значит, и нет ее вовсе храбрости-то.

– Ох, ну ты и рассмешил, – Стэн, не скрывая, хохотал в голос, – зелен ты просто еще.

– Ааа… да и ладно, не нравится мне, в общем, и все.

– Не обижайся. Не хочешь, ну и ладно. Только знаешь, иногда надо и тому другому, как ты говоришь, тоже волю давать, иногда. И вот тут-то лучше, чтобы возле тебя друг был, который и тебе не даст глупостей натворить, и другим тебя в обиду не даст.

– Да я не против так-то. Просто раздражает. Раздражает то, что всякая дрянь лезет из человека под питием. А потом он кричит: ой, простите, пьян был, не ведал, что творил. И ведь сходит же, прощают.

– Ну, кто это прощает? Суд всегда пьяных строже карает.

– Суд-то, может, и карает, да не всегда дело до него доходит. Суд карает, а народ прощает.

– Ну, так каждый может попасть.

– Не каждый. Я, например, не попаду.

– Слушай, я тут подумал, знаешь, такое дело… Ведь от девок можно болезней срамных нахвататься.

– Это ты к чему? – Альбин подозрительно сощурился.

– Ну, вот так, покувыркаешься с девкой, а потом твой стручок и отпадет. А может, чтобы не было проблем, сразу его – вжик – ножом под корешок?

– И этот человек старше меня на десять лет, – Альбин покачал головой. – Или это так твое пойло подействовало?

– На восемь с половиной. И ты не умничай тут. Мы дворянских школ не кончали. Мы простого нраву, можем и в глаз двинуть, – расхохотался Стэн.

– Ага, представляю завтра заголовки: «Штабс-капитан в пьяной драке разнес заведение уважаемого…» Ну как там хозяина зовут? Да за такие подвиги тебе сам император орден даст.

– Ну, когда узнает, кому я в глаз двинул, конечно, даст. Может, еще и денежно вознаградят, – отшутился Стэн.

– Ну-ну, я – вассал-секундус, могу прямо обратиться к сюзерену за защитой, так что орден – если только свинцовый… и поплавать в Берсуате отправят.

– Ээх, а такой шикарный был план. Кстати, ты ведь императора поди близко видел, раз уж личный вассалитет у тебя?

– Ну, видел…

– И каков он?

– В смысле, каков? Высокий такой, мощный мужик…

– Ну, я имею в виду, он… – Стэн неопределенно покрутил пальцами в воздухе. – Как человек он – какой?

– Как человек он усталый. Ты представь себе, вот у тебя смена закончилась, и ты ее другому капитану сдал и пиво хлещешь. А ему смену сдать некому. В коридор выйдешь – и всякая шваль вокруг тебя увивается. И всем что-нибудь надо. И каждый готов тебя в жопу целовать, но на самом деле мечтает нож в спину воткнуть. А он не идиот же, все это знает, а сделать ничего не может с этим.

– Как это не может? Да пусть только прикажет, вся стража за него! И войско тоже… Уж я-то послужил, знаю.

– И что? Всех придворных порежете? А кто будет тогда приказы исполнять?

– Ну, других людей найти, не таких подлых.

– И через некоторое время они точно так же будут лебезить и подличать. Ничего тут не сделаешь. Надо менять все с самого начала.

– Это откуда?

– Ну вот смотри, дворянин – это хорошо?

– Ну так что же плохого? У тебя и права всякие, и защита, и жалованье для вас выше, если что…

– А то, что дворянство изначально не права и привилегии подразумевает, а обязанность. Вот сюзерен почему над вассалом власть имеет?

– Ну клятва же…

– Клятва, конечно. Только главное не вассальная присяга, а клятва сюзерена. Вассал к нему под руку идет потому, что сюзерен защитить обещает. Заботиться о нем, о семье. Потому вассал и идет воевать за него. А ныне что? Дворяне лишь о вольностях своих думают. А то, что у них есть обязанности перед троном, перед страной, уже почти никто не помнит.

– Ну почему никто. Вот ты же помнишь… Неужели ты такой один?

– Не один, – согласился Альбин. – Вот только я никто, и звать меня никак. У тебя и то больше влияния, чем у меня.

– Ну вот, за чем дело стало, становись кем-то, зарабатывай влияние, чего сетовать-то. Знаешь, я тебе что скажу, парень. Хотя я тебя и знаю всего ничего, но ты мне нравишься. Я скажу тебе, что нечего жалеть о том, что ты исправить не можешь. Надо просто делать то, что должен.

– Разумно.

– А то, – Стэн улыбнулся. – Это, друг мой, мудрость народная. Делюсь с тобой щедро, цени.

– Ценю, – Альбин вежливо качнул кубком с соком. – Скажи мне, кстати, ежели не секрет, а вот эта штука, что вы делали на Часовой, ну с призраками, это вообще как?

– Вот, понравилось? – Стэн приосанился.

– Не то слово. Только не понял, как это вообще возможно. Сам бы там не был, решил бы, что просто иллюзия.

– Короче, как оно правильно работает, я не знаю. Тут тебе к магам надо. Наш-то приписной к команде – молчун еще тот. Да и загружают его не кисло. Парень вечно на грани истощения. Его уже жены ребят из нашего официума подкармливать пытаются. Но я сбился. Вот ты знаешь, что наши тела постоянно что-то излучают?

– Конечно, у меня были вполне хорошие учителя.

– А действительно, что это я? В общем, наши тела постоянно излучают какие-то энергии: тут и тепло, и запах, и мозгом что-то излучается… Короче – много всего. Ну вот, сейчас в Аркаиме происходит установка специальных устройств-артефактов. Они эти излучения ловят и в себе хранят слепок. А потом приходят маги и их как-то распаковывают так, чтобы можно было увидеть.

– И что, везде так можно просмотреть, что было?

– Не, пока не везде, не хватает финансирования, чтобы установить эти артефакты везде. Да и нелегкое это дело. Вот нам и дали указание везде, где можно, использовать эту новую штуку. Да и так, чтобы зрителей поболее было округ.

– Реклама, понимаю, умно, – Альбин покивал своим мыслям.

– Не, не реклама, а… – Стэн собрался, приготовившись произнести непривычное слово, – популяризация, во. Типа и ворам видно, что ежели чего, то всех поймаем, и народец видит, что под защитой.

– Ладно, – отмахнулся Альбин. – А то, что в доме произошло, можно углядеть?

Кодар оглянулся по сторонам и наклонился к Альбину, прищуриваясь и понижая голос:

– Тсс, пока нельзя. Вернее, можно, но там столько помех, что не разобрать. Какие дома, тут и улицы пока не все. Да и сбоит часто система-то. Но маги обещают, когда все готово будет, амулеты эти сами будут кричать о том, где душегубство произошло. Останется только бежать и хватать.

– Ну вот, таким образом вы вообще без работы останетесь, – ухмыльнулся юноша. – Разгонят стражу, оставят только артефакты.

– Смешной ты человек. Артефакты артефактами, а хватать все равно нам. А опрос провести? А пострадавшего успокоить, толпу сдержать… Нет, брат, на нашу жизнь забот хватит с лихвой. Еще и правнукам останется. Но что полегче будет, тут не спорю. Да и, видишь ли, не верю я в эти штуки.

– Это отчего?

– Не, против простака какого или двух пьянчуг, сцепившихся из-за бабенки – оно, конечно, и сработает. Но вот умелый воришка по-любому в итоге придумает, как обойти. Лет пять назад стали замки магические богатеи устанавливать, с сигналками, а некоторые даже с ловушками магическими и механическими. Молниями там, ядами. И что, пару воров-то убилось, конечно, еще кого-то поймали. И что? Меньше стало?

– Мне почем знать? Я с ними в кабаки не хожу.

– Не стало. Сейчас у каждого умелого вора в сумке такой инструментарий, никакие замки не спасают. А то некоторые и вовсе со способностями. И кому их ловить? Людям ловить, таким как я, как ты, может быть. Ты подумай, мы ведь не зря жалованье получаем… Может, все же рванешь к нам?

– Я же сказал, подумаю.

– Ну и добро.

Альбин со Стэном досидели до поздней ночи, прослушав весь нехитрый репертуар молоденькой исполнительницы, что пела по вечерам забавные и местами похабные песенки. И, договорившись о новой встрече как-нибудь на неделе, отправились по домам.

Стэн на всякий случай проводил Альбина к новому месту жительства. Конечно, юноша не заплутал бы и сам, но капитан был весьма настойчив, и нор Амос не осмелился спорить. Сам капитан жил через две улицы, где-то там, где Синташта делала свою знаменитую дугу, проклинаемую лоцманами и излюбленную городскими мальчишками.

Проскользнув короткой лесенкой с задней части дома до тяжелой двери, никак из лиственницы, не иначе. Альбин повозился с замком и ввалился в комнату. На небольшом столе под окном сиротливо пристроилась масляная лампа. Проверив ее и убедившись в предусмотрительности хозяйки, Альбин запалил фитиль и, скинув сапоги, рухнул на кровать.

На завтра он наказал себе пробежаться по лавкам. Собрать пару смен белья, да и в общем разнообразить гардероб не помешало бы. С собой в сумках у него было не так много тряпья, зато всякого смертоносного железа – хоть лавку открывай.

Бережно расположив содержимое сумок на полках встроенного стенного шкафа, Альбин кинул сверху тряпки и бумаги.

Несмотря на сложность и конфиденциальность дела, которое ему предстояло, он все же не верил до конца, что сам может представлять для кого-либо интерес. И прятать свои записи пока не приучился. Хозяйка же разве что от крайнего отчаянья полезла бы рыться по вещам постояльца. Но на будущее он все же поставил целью подумать о тайнике.

Раннее утро встретило его спешной дробью дождя по черепице. Хмурое небо своей свинцовой тяжестью придавило город.

В иной день Альбин вместе с друзьями предпочел бы засесть в жаркой бане, после длительной тренировки, под нехитрые хохмочки Севера и добродушный хохот Будимира.

Но сейчас, танцуя на заднем дворе со струями дождя, он каждой клеткой разгоряченного движением тела чувствовал, как вместе с каплями пота, смываемыми ливнем, утекает время. Завершив малый комплекс, он с благодарностью принял от изумленной его упражнениями хозяйки широкую простыню и кружку горячего кипрейного чаю с маковой булочкой.

Цветочный запах остро кольнул в груди воспоминаниями и укоризной. Казалось, что в этой маленькой кухне вместо хозяйки на миг проявилась гордая стать его приемной тетушки.

Именно сегодня, после полудня, был назначен его визит в ее городскую резиденцию. Насухо утершись простыней, Альбин быстро навощил сапоги, переоделся в сухое и побежал под усиливающимся ливнем по делам.

Хозяйка была с утра на диво словоохотлива и подробна в описаниях, поэтому лавку готового платья Альбин нашел без труда. Вышедшая на звон колокольчика дородная матрона закружила его в танце шелков и сатина, умудрившись впихнуть негаданному покупателю много сверх необходимого.

Посмеиваясь над ее простодушной заботой, юноша притащил в свой новый дом огромный тюк тряпья и платья, на сей раз, правда, в большей комфортности, под отличным новеньким плащом из толстой шерсти, пропитанным специальными водооталкивающими составами. Впрочем, его хорошего настроения хватило ненадолго. После того как он с трудом растолкал ворох покупок по полкам не такого уж и вместительного шкафчика, как оказалось на поверку, Альбин с ужасом думал о том, чего сам донести не смог, так что добродушная матрона обещала прислать все с курьером. В конце концов он отправился к хозяйке и за небольшую плату договорился с ней об установке большого сундука в изножье кровати.

Время бежало все быстрее. Наскоро перекусив в уютном и сегодня совершенно пустом ресторанчике, Альбин вскочил на подножку трамвая, направляясь вверх, в прямом и переносном смыслах.

Конечно, он не поехал на замковую гору. Сойдя в Белом городе, он пробежал, уворачиваясь от карет и пролеток, пару улиц. Отдышавшись и стряхнув с плаща налипшую грязь, вступил под крышу городской резиденции вдовствующей герцогини Сар ван Дерес – троюродной сестры правящего императора и, по совместительству, официальной опекунши кавалера Альбина нор Амоса.

Светлокаменный трехэтажный особняк, окруженный огромным садом, был не менее любим герцогиней, чем ее загородное поместье. Широкий портал впускал гостей в длинную крытую галерею, что охватила переднюю и боковую стены. Тяжелые капители, щедро украшенные лепниной в южном стиле, когтистыми лапами вцепились в архитрав, не позволяя воздушному антаблементу улететь в небеса. Боковой выход из галереи вел в само строение.

Услужливый лакей поприветствовал гостя учтивым поклоном и бесшумно распахнул перед ним резную створку. В резиденции было шумно. Сновавшие по огромному дому слуги таскали тюки с тряпьем, корзины с фруктами, подносы со снедью. Взмыленная распорядительница перенаправляла потоки слуг подобно командиру гавани, выстраивающему корабли на внутреннем рейде перед внезапной бурей. Подхватив Альбина и затянув его в водоворот общей суеты, она, лишив юношу верхних одежд и шляпы, оставила его ждать в небольшой гостиной, устроенной в нежно-голубых тонах.

Молодой лакей принес гостю горячие полотенца и расставил на ажурном столике, стилизованном под облачко, легкую снедь, кувшины с вином и гранатовым соком. Удалился. Вернулся с ведерком, заправил углем едва тлеющие жаровни в углах, смахнул специальной метелочкой пепел с медных листов, установленных под ними. Бросил сверху на каждую по щепотке ароматических трав. Спросив пожеланий гостя и удостоверившись в отсутствии таковых, прислужник забрал остывшие полотенца и, долив сока в изящный хрустальный фужер, удалился вовсе.

Приходу герцогини предшествовала еще и проверка. Влетевшая в комнату компаньонка, по совместительству – тайная охранительница, вдоволь потискала в крепких руках Альбина, посетовала на его худобу и неженатость. Вспомнила о находящихся в столице племянницах и под звонкий смех, вызванный его скорбной физиономией, убежала с докладом.

Сама леди Сар явилась уже минут через пять после. Вступив в гостиную, мягко освещаемую газовыми лампами, она распорядилась отвести тяжелые шторы и осенний тюль, открывая прекрасный вид на избиваемый тугими струями дождя сад.

Альбин отставил бокал, поспешно поднялся и, отвесив глубокий поклон, приблизился для объятий и сухого, недовольного поцелуя в щеку.

Герцогиня была не в духе. После приветствия она, устроившись на широком диване с бокалом вина в руке, надолго замолкла, меря юношу тяжелым, хмурым взглядом. Наконец, решив про себя что-то важное, она с горестным вздохом приступила к очередному словесному избиению:

– Знаешь, Аль, когда твой отец попросился со службы, а император уговорил его перейти под мою руку, я радовалась. Не было более благодарного и преданного человека. Твое появление в доме было отрадой для моего измученного сердца. Конечно, не сразу удалось выпросить у твоего батюшки разрешение повозиться с малышом. Единственное, чего он никому и никогда не доверял – твоя безопасность. Когда он, наконец, подпустил меня к тебе, я как девчонка радовалась. А ведь тогда он был просто слуга, телохранитель, коих многие и замечают-то только в крайних случаях. Но он – герой империи, дважды спасший династию. Он очень страдал от своей потери. Я не была знакома с твоей матушкой. Даже более того, не знаю ни единого человека, который бы встречал ее. Даже была мысль, что тебя он просто подобрал с улицы, правда недолго, – она сделала мелкий глоток из бокала, – уж слишком очевидное сходство между вами. Он страдал. Веришь, мне тогда тоже было не очень весело. Но твое присутствие отвлекало, возвращало к жизни, если позволишь. Мы, – она запнулась, искоса поглядывая на юношу, – мы стали близки с твоим отцом. А после его гибели только мое обещание и твое горе не дали мне и самой скатиться к отчаянью. Ты знаешь, что произошло с моим мужем и сыном? И если предательство первого я пережила, то пропажа второго до сих пор мучит меня. Я растила тебя как сына, Альбин. Я всегда поддерживала тебя. Я позволила Северу и Оресту опекать тебя, чтобы ты мог вырасти мужчиной, чтобы не превратился в слюнтяя под женской юбкой. Это стоило мне многих седых волос. Я даже закрывала глаза на твои заигрывания с двором, на ваши бездумные дуэли и мелкие махинации. Даже твое последнее дело с Саржем и тер Гаритом взволновало меня не так сильно, как должно было. Но это, Альбин, явный перебор. То, во что ты влезаешь, перемалывало не только крепких воинов и отчаянных юношей. Оно способно менять правителей на тронах. Судьбы государств, самого мира на кону, и ты – как мелкая песчинка перед надвигающейся бурей. Если вы с императором и всей вашей шайкой задумали лишить меня последних темных волос, если вы задумали довести меня до нервного срыва, до того момента, когда я, простоволосая и босая, побегу по улицам, вам почти удалось…

– Герцогиня, я…

– Молчать! – леди Сар зашипела как змея, ее пальцы судорожно сжали ножку опустевшего бокала, и она, опомнившись, пустила его в недолгий полет. С тихим шорохом тот покатился по мягкому ковру, истекая розовыми каплями. Изумленно уставившись на впитывающуюся в светлый ворс дорожку, герцогиня с усилием успокоила дыхание и, явно взяв себя в руки, продолжила тихо: – Молчи, я знаю все, что ты можешь сказать. И я не говорю, что ты не прав. Ты уже давно вырос. Ты – мужчина, и я сама воспитывала тебя так, что ты не сможешь остаться в стороне. Но ты должен понимать, какую боль это мне причиняет. Если с тобой что-то случится, я не знаю, Аль, как перенести это. И весь этот разговор я затеяла не с той целью, чтобы отговорить тебя или спрятать в юбках, а чтобы ты понимал, что ты не один и что на тебе ответственность не только за благо империи или сохранность моего брата на престоле. Я желаю, чтобы ты понимал, что в твоих руках и моя судьба тоже, – она заплакала, спрятав лицо в ладонях.

Отпихнув бокал в сторону, Альбин опустился на колени перед женщиной, мягко обнимая ее подрагивающие плечи:

– Я никогда не знал иной матушки кроме вас, – вставший в горле комок мешал говорить, но он, сделав усилие, продолжал: – И менее всего хотел бы вас расстроить. Но вы сами сказали, я не могу сейчас остаться в стороне. Нелепый ли случай или так было предопределено, но я оказался там, где оказался. И сейчас должен делать то, что должно. Иначе вы сами не смогли бы уважать меня. Но я обещаю, что буду предельно осторожен и сделаю все, чтобы не доставить вам больших огорчений, – он мягко погладил женщину по плечу, – если бы я мог…

Альбин запнулся, не зная, что сказать или сделать, для того, чтобы эта гордая женщина могла вернуть душевное спокойствие. Так они просидели некоторое время. Их не беспокоили слуги, не тревожил шум всеобщей суеты. Только перестук дождя и потрескивание угасающих углей в жаровнях да тихий посвист сгорающего газа в светильниках нарушали тишину. Наконец, герцогиня, на миг крепко прижав юношу к груди, отстранилась, вздохнула поглубже, встала. Подошла к свисающему с потолка шнуру и, коротко дернув его пару раз, распорядилась сменить напитки и принести свежие салфетки.

Отерев лицо и вернув ему привычную безмятежность, она села в кресло у столика. Альбин устроился напротив. Леди Сар подалась вперед, сжала его ладонь:

– Я помогу. В конце концов, это всего лишь очередной заговор. И если когда-то твой отец прошел через один из них, то и ты справишься. – Призвав слугу, она шепнула ему пару слов, так, что юноша не расслышал, и возвратилась на свое место.

Альбин успел налить ей новый бокал вина, когда слуги внесли две большие клетки с желтыми и светло-зелеными птицами, подвесив их на специальные крюки над окнами.

– Как тебе мое новое увлечение? – взмахнув пальчиками в сторону клеток, поинтересовалась леди Сар.

– Канарейки? – Альбин не смог сдержать интереса и подошел к одной из клеток. Птички насторожились, испуганно поглядывая на исполина, вторгнувшегося в пределы их небольшого мирка, но так же быстро успокоились, вернувшись к своим нехитрым делам. – Не понимаю.

Герцогиня мягко улыбнулась, и Альбин с облегчением заметил веселый и азартный огонек, промелькнувший в серых глазах. Она приблизилась, потрогала пальчиком прутья, с интересом взглянула на птичку, купавшуюся в небольшой посудине.

– Канарейки, Альбин. Давно ли ты видел этих удивительных птиц? Знаешь, они красиво поют, если успевают научиться. Я заказала певчего кенара, чтобы он обучил этих. Знаешь, самки канареек тоже поют. Но тише и реже. Это все самцы, Альбин.

– Любопытно, но все же непонятно.

– Ох, скажи мне, во многих ли домах ты видел поющих кенаров?

– Я не следил за этим, герцогиня. Но думается мне, что пару раз встречал.

– Пару раз, говоришь. Сейчас рынок переполнен этими замечательными птицами. Очень много самцов по бросовым ценам. Теперь их вполне могут позволить себе даже крестьяне. Торговцы канарейками разоряются, Альбин.

– И что? Какое это имеет отношение ко мне? – юноша недоумевал.

– Эх, ну разве можно быть таким недогадливым? Если в империи что-то происходит, то есть люди, которые знают об этом. Люди, которые выстраивают события. И поверь моему опыту, эти люди не нищие студенты, собирающие мелочь на кружку пива, и не крестьяне, задумавшие продать последнюю корову, чтобы расплатиться с долгами. Это люди богатые, видные, обладающие властью и влиянием. Это люди, которые создают события и пожинают плоды. Люди, которые оказывают влияние не только на умы, но и на общее состояние дел в империи. И самым лучшим индикатором, самым действенным и явным является рынок.

– Я подозреваю, что рынок канареек влияет на ситуацию в империи? – Альбин усмехнулся.

– Да нет же, это ситуация в империи влияет на рынок. И то, что готовится. Если торговцы начали разоряться, значит, что-то изменилось. Если на рынке появляется какой-то продукт, значит, он откуда-то взялся, значит, кто-то где-то перестал его покупать. И торговцы, потерявшие спрос, избавляются от товара, пока он не обесценился вовсе или пока их потери еще не настолько велики.

– Значит, некто перестал покупать птиц, и это перенасытило рынок. Только не пойму никак, что бы это могло значить? Зачем еще, кроме пения, нужны эти птицы?

– А вот это уже хороший вопрос. Но отвлечемся немного. Или, скорее, зайдем с другой стороны. Вспомни Саржа и скажи: кому он мог бы быть нужен?

– Подозреваю, что вы намекаете на акцию императора, направленную против монополии тер Гарита, – Альбин оставил канареек в покое и уселся в кресло.

– Именно. Но ведь тер Гарит был не единственным монополистом империи. Просто он зарвался: военные заказы, которые он подмял под себя, это отличный источник дохода. Но военным нужны не только теплые штаны, им нужно и оружие, а оружие – это…

– Сталь. Вы говорите сейчас о князе ван Зунаре.

– Именно, – повторилась герцогиня. – Более двух третей железных и медных рудников под его рукой. Шахты, обогащающие и перерабатывающие компании, цеха по производству и литейные, способы доставки и снабжения. Империя в империи. Сейчас он один из самых богатых людей в стране. Пока он не зарывается, как тер Гарит, императору не выгодно его трогать. Но он самая явная следующая мишень для антимонопольной кампании. Я вижу, что ты не понимаешь до конца. Ладно, я скажу прямо, ван Зунар – единственный крупный скупщик певчих птиц на всей территории империи от юга до севера.

– Значит, он перестал покупать канареек? Может, он завел себе новое развлечение…

– О боги, я нанимала этому мальчишке лучших учителей! С ним занимались и учили наукам и этикету самые светлые головы империи. Я потратила на это столько средств… – герцогиня картинно заломила руки. – Воистину, мир полон обманщиков и бракоделов!

– Полно, леди, ваши старания не прошли даром. Но все равно я не понимаю ничего. При чем тут шахты и канарейки?

– Ох, придется мне, видно, взять назад свои слова о мужчине, которого не требуется водить за ручку. Ладно… Знаешь ли ты, мой дорогой, как добывают железо, из которого варят столь любимую вами, мужчинами, сталь?

– Ну, разными методами, но полагаю, сейчас речь пойдет о шахтах.

– Истинно так. Представь себе суровых мужчин, что день за днем спускаются в недра земли, вгрызаются кирками и кайлами в горы, пытаясь отобрать у них нужные минералы и породы. Они погибают под обвалами, захлебываются в воде, задыхаются в тесных ходах и лазах. И каждый такой погибший шахтер – это огромный удар по кошельку владельца шахты. Это тонны не добытой руды. Это компенсации семьям и родичам. Это волнения и недовольство товарищей шахтера. Ты думаешь, ван Зунар не умеет считать деньги? С каждым годом эти отважные люди забираются все глубже и глубже. С каждым годом их работа становится опасней, и, конечно, с каждым годом появляются новые техники и механизмы безопасности. Но кое-что остается неизменным много лет, и это – канарейки.

– Канарейки?!

– Я слышу эхо? Мне стоит поговорить с архитектором. Я хотела тихую маленькую комнату, – леди Сар иронично улыбнулась опешившему юноше.

– Вы – язва, герцогиня, – Альбин подлил вина в протянутый бокал.

– Знаешь, если надеть тебе на голову кожаный мешок – ты задохнешься. Если спрятать тебя в погреб и законопатить все щели – ты задохнешься. Ты просто уснешь, надышавшись собственного дыхания. Но Земля щедро делится с нами и иными газами. К примеру, если я задую светильники, но не поверну кран, то в итоге ты снова задохнешься.

– У вас богатая фантазия, леди. Но я предпочел бы обойтись без экспериментов.

– Зря, это бывает весело. К примеру, если я сейчас все же погашу светильники, мы с тобой умрем нескоро. Пока соберется довольно газа, пока еще мы надышимся им. А вот эти мелкие птахи начнут падать уже минут через десять. Это самые древние и самые надежные газовые анализаторы, и шахтер никогда не сунется в шахту без маленькой клетки с чирикающим другом. Распорядители шахт следят как за рабочими, так и за их питомцами. Это позволяет им понять, когда, например, следует продуть шахту или когда нужно уменьшить смену.

– Ага, а теперь канареек никто не покупает, значит, ван Зунар планирует закрыть шахты или продать?

– Вряд ли продать. Скорее, он знает нечто, чего не знаем мы. И если собственных запасов ему еще хватит на некоторое время, то надо понимать, что оно не так уж и велико.

– Но почему он перестал скупать птиц, это ведь подозрительно.

– Скупость, мой дорогой, и невнимание к деталям. Да и подозрительность твоя почему-то спала, пока я тут битый час пыталась так или эдак натолкнуть тебя на эту мысль.

– Вы думаете, он один из заговорщиков?

– Я в этом более чем уверена. В крайнем случае он так или иначе знает нечто, о чем не поделился со своим сюзереном, а значит, он предатель.

– Я, конечно, преклоняюсь перед вашим умом, но неужели никто не заметил этого, кроме вас?

– Ух, довольно вина на сегодня. Налей мне соку. Конечно, заметили, и сделали выводы. Поверь, сейчас, пока мы разговариваем, умные люди делают ходы, которые разорят одних и обогатят других. Но делиться своими догадками или подозрениями никто не будет.

– Ладно, а что будем делать мы?

– Как что? Побеждать, конечно. Сейчас ты мне скажешь, как ты устроился и что узнал, а вечером я приглашена на прием у ван Зунара. Похожу, послушаю. Женщина может многое узнать, если ее уши открыты, а разум готов понимать.

– Вы – опасная женщина, герцогиня. Уже то, что мы с вами на одной стороне, вселяет в меня нешуточную уверенность.

– Помни об этом, Альбин. Помни, когда будешь нуждаться в поддержке, и помни, когда задумаешь глупость. Ибо, если что, я откопаю тебя из самой глубокой норы и… – она ласково улыбнулась юноше, погладив его по щеке, – женю. Кстати, я тут слышала, тебе приглянулась племянница замковой поварихи. Как ее? Сара. Вроде милая девушка. Ничего, что низкого рода. Главное, что здорова и неглупа. Расскажи-ка мне про нее.

Альбин скрипнул зубами и потянулся наполнить бокал графини багровым, гранатовым соком:

– Скажите мне, любезная тетушка… я надеюсь, вы позволите мне и впредь вас так называть? Разве мы не должны сообщить об этих подозрениях его величеству? – понизив голос, чтобы скрыть раздражение, спросил Альбин.

– Не отказывай себе в удовольствии, – ехидно усмехнулась герцогиня. Подняв бокал, она посмотрела сквозь багрянец на юношу. – Но все же ты меня поражаешь. Неужели ты думаешь, что император, взращенный с самого детства, обучаемый лучшими крючкотворами и подлецами нашей страны, пребывает в неведении? Он уже делает ответные шаги, к примеру, слышал ли ты о прошедшем вчера Малом судилище?

– Только слухи, – Альбин подался вперед.

– Это плохо, но поправимо. Помни, Аль, что ты никогда ничего не сможешь поменять один. Всегда и везде тебя будет побеждать любая более-менее организованная шайка. Вся стратегия победы строится на кадрах. И твоя задача – подобрать себе такую команду, которая заметит то, что упустишь ты, и ткнет тебя носом в крайнем случае. Поэтому тебе нужны будут связи, агенты, друзья, люди всех сортов и мастей. Но упаси тебя боги начать этим людям доверять всецело. Пока ты мальчик на побегушках – твое влияние никакое. Только когда в твоих руках окажутся ниточки, связывающие разных людей, когда ты научишься за них дергать, тогда ты поймешь, что есть власть и зачем она нужна.

– Не вполне уверен, что она нужна мне, – Альбин выделил последнее слово. – Меня вполне устраивало уже то, что у меня есть сейчас.

– Ха, мальчишка! Что ты понимаешь? Даже сейчас у тебя есть многое: покровительство императора, поддержка народа, мое благоволение и даже полезные знакомства, вроде того несчастного мальчика – Данте, если не ошибаюсь.

– Отчего это Данте несчастный?

– Об этом он тебе пусть расскажет сам. Не туда ты смотришь. Поверь мне, у тебя действительно есть многое. И я ставлю задачей научать тебя справляться с этими ресурсами, использовать их.

– Мне не очень нравится, как это звучит. Получается, я должен использовать своих друзей?

– Конечно, мы все так делаем. Просто некоторые делают это не осознавая значимости процесса. Некоторые просто не уделяют должного внимания – это всего лишь леность и неуважение к людям. Зря, люди такого не прощают.

– Не верю в то, что слышу. Леди, вы хотите сказать о том, что все всех используют?

– Именно. Друзья используют друг друга, чтобы получить удовлетворение от общения, от собственной дружбы. Жена использует мужа, чтобы получить стабильность, детей, заботу, а муж использует жену для своих целей.

– Цинично…

– Истинно. Конечно, это не отменяет самих чувств. Не отменяет любви, дружбы, долга. Но тот, кто понимает, что делает, может вывести отношения на качественно более высокий уровень. Все, что мы делаем, есть сделка. И если ты это понимаешь, то понимаешь и то, что за все нужно платить.

– Вряд ли друзья, собираясь в кабак, о том думают.

– Отчего же? Если они умны, то обязательно. Ты приглашаешь друга, и он думает о том, что это для него. Если он использует твое общество лишь для отдохновения – плата будет невелика, но когда тебе потребуется подобная же услуга, он пойдет тебе навстречу, даже если она будет ему в тягость. Понимая эти законы, ты сам получаешь больше от подобных связей, и твои агенты, с которыми ты общаешься… неважно, друзья или возлюбленные… находясь под более пристальным вниманием с твоей стороны, получают больше от общения с тобой. Но это справедливо, только если ты с ними честен. Так и в обратном случае, если ты жаждешь обмануть, ты должен быть особо внимателен к людям и их желаниям. Кстати о возлюбленных. Я поняла, как ты увел разговор в сторону, но это меня начинает беспокоить. Если ты не хочешь разговаривать о Саре, я это принимаю. Но ты молодой человек, у тебя должно быть влечение к девушкам. Или у тебя есть влечения иного рода? – герцогиня спросила расслабленно, словно не интересуясь, но ее пальцы, нервно пробежавшие по ножке бокала, могли бы выдать ее напряжение и заинтересованность внимательному собеседнику. Однако в тот момент юноша таким не был.

– Да вы что?! – Альбин чуть не поперхнулся от возмущения. – Да как вы помыслить могли? Нет у меня никаких влечений иного рода… Просто я не желаю обсуждать это.

– Тихо, тихо, – выдохнула герцогиня. – Я просто интересуюсь. Пойми и ты меня, ты – молодой, красивый юноша, у которого есть определенные потребности. При этом ты не беден, не женат, не скован обетами и обязательствами. К тому же общеизвестно, что длительное воздержание отрицательно влияет на здоровье мужчин. Особенно, – она выделила интонацией, – в твоем возрасте. Может быть, – понизила голос герцогиня, – ты стесняешься рассказать мне о своей проблеме? Ты можешь вполне доверять мне. Мы можем вызвать лекарей. Это будет тайно. Можем выписать душецелителей.

– Стоп. Довольно!.. У меня все в порядке, я просто не могу обсуждать это с вами. Вы все же леди! Да и неловко, – залился краской Альбин.

– Ой, ну ты такой милый, когда смущаешься. Ладно, я оставлю этот вопрос на время, но учти, меня он все еще беспокоит. Мне было бы легче, если бы ваша дуэль с Саржем была бы из-за юной дамы, которая вознаградила после своего героя. Мне было бы легче, даже если бы это были просто слухи о твоих похождениях или скандал с ревнивым мужем. Жаль, что традиции куртуазной любви остались в прошлом.

– Боги, леди! Может, мы вернемся все же к прошлой теме?

– Изволь, – собралась герцогиня. – Так вот, о чем я? Конечно, император принимает меры. Вчера из столицы ушел обоз с новым вооружением, а четырнадцать когорт на границе начали маневровые учения. К ним на соединение идет два полных легиона с северного направления, инженерный легион и двенадцать сатамов наших северных союзников. Кроме того, Рука Народа посылает пятьдесят сатамов на массовые учения у себя и пять сатамов в обмен на семь когорт дает для внутреннего патрулирования.

– Любопытно, но что же Малый суд?

– На Малом суде император вчера неплохо врезал шингам, показав, что не боится обострять отношения. И что он все еще весьма силен.

– Я что-то пропустил? А при чем тут шинги?

– Альбин, когда ты научишься слушать? Я же говорила тебе неоднократно, заговоры и восстания – это наша имперская традиция. Раз в поколение как минимум что-то случается. Кстати, еще ни разу шинги не упустили возможности поучаствовать в беспорядках. Империя наша сильна, но народонаселение малочисленно, территории же излишне огромны, пожалуй. Из всех соседей только народ не точит на нас зуб. А шинги – наши извечные враги. Тот же ван Зунар замечен в частых сношениях с их резидентами. А император показал, намекнул на то, что это чревато. Посему все те, кто сейчас колеблются, станут колебаться еще более, а некоторые могут и сменить решение в пользу… в нашу пользу.

– Разумно ли дергать за хвост спящего льва?

– Ха, ха, хорошо сказал, только ошибся. Вокруг нас не гордые львы, а стаи шакалов. Промедли, прояви милосердие, замешательство, благородство, и они примут это как слабость. Ты должен рявкнуть, показать когти и клыки, но в меру, ибо от отчаяния загнанная в угол крыса будет сражаться как лев.

– Вас послушать, так у нас все в порядке, и император сам со всем справится. Зачем же я нужен?

– Затем, чтобы перекрыть все направления. Наши противники, кто бы они ни были, нападают на разных уровнях. Кто-то подрывает экономические пласты, кто-то готовит военную мощь, кто-то заказывает убийц и шпионов. Даже император не может справиться со всем самостоятельно. И сейчас он берет тебя в свою команду. Присматривается к тому, что ты можешь. Прояви себя – останешься надолго. Прояви себя хорошо, покажи, что можешь быть не только мальчиком на побегушках, и тебе дадут более сложные и, надо признаться, интересные задачи.

– Но что я могу?

– Ты можешь сменить маску. Ты уже перерос роль «дикарского щенка». Пора налаживать связи и брать узду в свои руки. Насколько бы ни был хорош в своем идеализме народ, живешь ты все же в империи. И от тебя, от таких, как ты, – молодых, наглых, уверенных в себе, зависит то, какой будет эта империя в будущем. Отойди сейчас ты в сторону, и место, которое я вижу для тебя, займет какая-нибудь мразь. Пропихнут своего избалованного сынка дворяне, забывшие про честь, или поставят хитрую змею из наших врагов. Пойми, насколько бы ни был могущественен правитель, без подданных он – никто. – Герцогиня прервалась, устало откинувшись на спинку кресла.

В комнате повисло затянувшееся молчание, где каждый думал о своем. Альбин размышлял о том, как все изменилось, о том, как быстро, вскачь понеслось время. Недоумевал, как раньше мир, такой огромный и многообразный, казался ему маленьким, домашним и уютным. Повсюду теперь ему виделись ловчие ямы и капканы, словно нарочно настороженные против него.

Герцогиня, в свою очередь, грустно размышляла о вырастающих птенцах, кои вырываются из гнезда. Вроде неохотно, но расправит крылья единожды – и более сидеть в тепле и под защитой их не заставишь. Размышляла о том, как помочь и не навредить, не спугнуть. Защитить, но так, чтобы в будущем это не аукнулось бессилием и неуверенностью.

Двое сидели средь мягких голубых цветов, постепенно выцветавших до холодного серого, и размышляли об изменчивости мира. Лишь дождь, как прежде, стучал в окна тяжелыми ливневыми каплями. Он был сейчас, бывал вчера и пребудет извечно, в этом месте или ином, и нет ему дела до жалких букашек, мнящих себя центром мироздания.