Глава тринадцатая
София

Кажется, я докопалась до грязи. Битый час без пяти минут протряслась сегодня утром в «фиате». Ждала. Зевала. Ругалась. Не сводила осоловевших глаз с особняка в отдалении. К моему удивлению, она вышла из дому. Прыгнула в «рейнджровер» и покатила. Нажав на газ, я незаметно поехала за ней – осторожно, на безопасном расстоянии, прочь из Ньюнема. Сначала по Фен-Каузвей, потом по Трампингтон-роуд. Уверенная, что она направляется в «Уэйтроуз» за покупками.

Но она поехала налево, по Лонг-роуд, потом резко повернула направо, на Робинсон-уэй. Эту улицу я знаю очень хорошо. Потому что на ней находится больница Адденбрука. Я провела там двадцать два дня своей жизни под седативами и надзором, после того как папаша нашел в мусорной корзине мой дневник. Помню, придя в себя у них в палате, я рыдала так, что горели глаза и горло.

Она припарковала машину и вышла. Шагнула через парадную дверь в главное здание. Я колебалась. Сразу за двойными дверями там прятались жуткие демоны. Темные осколки, перемоловшие мою душу. Но я стиснула зубы. Сказала себе, что должна это сделать. Должна узнать, что ей там надо.

Так что я глубоко вздохнула и пошла следом.

Большое фойе с незнакомой отделкой. Наверное, перестроили после того, как я была здесь в последний раз. Но люди на вид такие же. Шагают туда-сюда врачи в белых халатах. Суетятся сестры в синих костюмах. И воздух все тот же. Воняет антисептиком. Приторный, болезненно-сладкий бич всех больниц, маскирует имманентный распад.

Скрывает медленное гниение человеческих существ.

Как по сигналу, я начала задыхаться. Мне не хватало воздуха. Перед глазами прокручивались картины адденбрукских мытарств. Память о руках, прижимавших меня к полу. Врачи, неодобрительно меня разглядывавшие. Сестры, втыкавшие острые иглы в мои руки и бедра. Вслух обсуждавшие, не надеть ли на меня намордник. Смирительная рубашка, которую они принесли, чтобы обуздать мое сопротивление. Приглушенный обмен мнениями за стенами палаты, в которой меня заперли. Разговоры шепотом о том, что я безнадежный случай и Адденбрук ничего не может со мной поделать. Но есть подходящая психиатрическая лечебница, там должны разобраться.

Соберись, София.

Прислонившись к ближайшей стене, я набрала в легкие побольше воздуха. Постаралась утихомирить скачущие мысли. Усмирить панические волны, ломавшие мою душу. Стереть прошлое. При этом собрать в кулак всю свою волю и не выбежать с криками из этого фойе на свежий воздух.

Слава богу, сознание быстро переключилось на рабочий режим. В тот же миг я заметила, что ко мне несется встревоженная и удивленная сестра. Но я уже знала, что должна шевелиться. Вести себя нормально. Без истерик. Потому что меньше всего на свете мне в этот момент хотелось, чтобы полные энтузиазма сотрудники Адденбрука бросили меня на каталку и обмотали веревками. И накачали до краев седативами.

Нездоровый вид в больнице – плохая затея. Все равно что виноватый вид в суде.

Мне хватило присутствия духа сообразить, что Клэр Эванс давно исчезла. Дверь в конце фойе. Длинный коридор с жестким светом. Проход, ведущий в соседнее крыло. Его я знала слишком хорошо.

Служба междисциплинарной психиатрии.

Я заставила себя побежать за ней, несмотря на то что истерика еще пузырилась у меня в горле. Я понимала всю абсурдность ситуации: в поисках грязи я добровольно вступаю в психиатрическое крыло больницы. В то самое место, откуда начался мой крутой спуск к семнадцати годам позора и унижений. В ту даль, где мои надежды и мечты растворились среди недосягаемых теней.

Шевелись, София.

Я быстро поняла, что она исчезла в лабиринте коридоров. Ни малейшего представления, куда она ушла. Несколько минут я ошеломленно бродила взад-вперед, изо всех сил стараясь не завыть. Уверенная, что я ее потеряла. Затем краем глаза я ее все-таки заметила. На другом конце прохода. Меня окатило задыхающимся недоверчивым «уффф».

Импозантный мужчина с серебристой щеткой волос на голове приглашал ее в консультационный кабинет. За ними закрылась дверь. Я помчалась вперед.

«Кабинет 27: Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП» – гласила надпись.

Итак, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, вскоре займется консультациями двух видов. И только часть из них будет проходить в стерильном дискомфорте кабинета 27.

Консультации для психов. Или, выражаясь деликатнее, для психически неуравновешенных. Человек не пойдет на консультацию к психиатру, если он в своем уме. Женщина, вошедшая в эту дверь, должно быть, страдает дисфункцией нейронных связей.

Джонг также займется мной.

Подобно Марку Генри Эвансу, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, проведет немало приятных минут в моем обществе.

О, счастливчик.

Сто лет не писала. Ну или месяцев. Но когда происходит что-то хорошее, писать не очень интересно. Записи помогают выпустить пар, если из-за чего-то злишься. Когда есть чему радоваться – или над чем злорадствовать, – от них, наоборот, становится приятнее. В этом смысл моего айдайчика. Моно и дуо нуждаются в дневниках, чтобы выжить. Я – нет. Назначение моего дневника куда выше и благороднее. Потому что это, блин, хроника мести.

Сегодня я имею право самодовольно улыбаться. Потому что все идет по-моему. Грязь, которую я искала, наконец нашлась.

И не просто грязь, как выясняется.

Густой навоз. Липкая хлюпающая мерзость.

Об этом говорит ее медицинская история. Свежевыловленная из глубин жесткого диска доктора Джонга.

Пожалуй, стоит поблагодарить папашу за вдохновляющую идею. Когда он был жив, ему случалось, несмотря на многочисленные проколы, сказать что-то полезное. «Успех определяется двумя параметрами», – говорил он.

Воля. И деньги.

Или «решимость и бабло», как он перефразировал это для Эгги, картинно изогнув брови. Не догадываясь, что я подслушиваю. «Проблемы испаряются, если подбросить достаточно наличных», – добавлял он для уверенности.

Эгги восприняла его слова всем сердцем и со всей энергией. Наверняка это она подмазала врачей Сент-Огастина зимой 2008-го, через пару недель после отцовского инфаркта. Щедро заплатила за диагноз, который ей нравился. Краткое, но авторитетное заключение подтвердило, что я по-прежнему не способна управлять отцовским имуществом, и оставило меня гнить на Внешних Гебридах еще несколько лет.

В настоящее время я не испытываю недостатка ни в деньгах, ни в воле. У меня до черта решимости. И куда больше бабла, чем во времена Сент-Огастина.

Но отец недооценил важность третьего параметра.

Силы соблазна. Особенно в сочетании с тонкими черными чулками и дерзкими алыми трусиками.

Все мужчины одинаковы. Не важно, писатели они или психиатры. Они подчиняются своим членам. Чтобы получить доступ к их жестким дискам, нужно всего лишь добиться жесткости в определенных частях их организмов. Пароль у доктора Джонга оказался легким. Всего-то имя его покойной жены. Помогло еще и то, что в наши дни у большинства психиатров есть удаленный доступ к рабочим записям. Изящная машинка размером с ладонь, которую они носят в кармане.

До чего же, блин, удобно.

Мне даже не пришлось особенно страдать, вопреки переживаниям Хельмута Джонга, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП. Этот человек не утратил привлекательности, несмотря на свои почтенные шестьдесят четыре года. И волос тоже (серебристая седина делала его похожим на милого снежного леопарда). И мастерства в постели, если на то пошло. Несмотря на то, что он уже год был вдовцом и давно не практиковался.

Поразительно, между прочим, что скрывают психиатры. Например, тот факт, что он случайно прописал престарелой пациентке 25 миллиграммов валиума – ежедневно, в течение четырех недель – вместо 2,5. Потом написал несчастной женщине униженное письмо, умоляя не подавать на него в суд за профессиональную небрежность.

Ему чертовски повезло, что у пациентки не развилась зависимость. И что она никому ничего не сказала.

Они сошлись на двадцати пяти тысячах фунтов.

История болезни Клэр Эванс, кстати, не менее увлекательна. Она долго сидела на антидепрессантах. Но это не самое интересное. У нее склонность к самоповреждениям, особенно когда она не пьет прописанные ей таблетки. Дважды резала себя ножом. Оба эпизода были достаточно серьезны – ее пришлось отправить в Адденбрука под бдительное око Хельмута. Два шва во время второго визита в апреле 2013-го. Тогда ее продержали под наблюдением до утра – на всякий случай, чтобы не стала резаться снова. Увеличили ежедневную дозу антидепрессантов.

Такой она до сих пор и остается.

Ага. Наша замшелая сучка хранит свой грязненький секретик.

Депрессию со склонностью к суициду путем вскрытия вен.

Красота.

По чистой случайности я кое-что понимаю в суицидах.

Самоубийства – а также неумелые попытки – были в Сент-Огастине обычным делом. На моих глазах одна из обитательниц попыталась выпрыгнуть из окна. Несмотря на то, что там был всего лишь третий этаж. Кто-то проходил мимо и быстро среагировал. Ее притащили назад и накачали лекарствами так, что она все равно отправилась в лучший мир. Брюнетка через три двери от меня сделала лучше. Билась головой о стену до тех пор, пока она не треснула. Голова, а не стена. У блондинки с волосами медового оттенка, обитавшей через семь дверей от меня, вышло даже стильно. Она привязала к простыням ремешок от сумочки «Эрмес Биркин». Бог знает, где она ее взяла (вкус к полезным аксессуарам у нее, по крайней мере, был). Выскользнула из комнаты перед рассветом. В это время санитарки не так внимательны. Ее нашли в дальнем саду, когда солнце уже взошло, – висящей на чахлом тополе. После этого лишь немногим психам разрешали там гулять. Исключительно индивидам, не представлявшим угрозы для себя и окружающих.

Как Мариска ван Дайк и я.

Я ни разу не пыталась покончить с собой. В какую бы темную бездну ни погружалась. Сколь бы сильно ни ненавидела каждую секунду своего заключения. У меня и мысли не было о том, чтобы себя убить.

Наверное, я в душе инстинктивно живучая. Стайер.

В отличие от набитой таблетками Клэр с порезанными запястьями.

Ее история болезни многое проясняет. Такое действительно бывает с моно, у которых есть все, чтобы почувствовать себя несчастными.

Я долго не могла понять, почему так. Но все же додумалась. Ответ подсказали ее сетевые фотографии. Она всегда выглядит на них как будто не в своей тарелке. Временами даже испуганной, особенно на благотворительных вечерах и других мероприятиях, обычных для дуо. Для богатых, образованных дуо из лиги ее мужа. Для людей выше ее классом. Для тех, кто в два раза дольше, чем она, способен помнить события и в два раза лучше понимать мир. Для блестящих и умных людей. Которые наверняка заставляли ее чувствовать свою ущербность.

Она моно замужем за дуо. Она не может вписаться в мир своего мужа. И никогда не сможет. Моно и дуо вместе не живут. Один из них обязательно слетит с катушек. А то и повесится.

Я жду не дождусь, когда смогу обратить этот кусок навоза себе на пользу.

В нужное время, конечно.

Терпение, София.

Терпение. Это четвертый параметр успеха. После семнадцати лет в Сент-Огастине я могу себе позволить терпение.

Что за удача. Трудно поверить, но она действительно упала мне в руки. Фортуна воистину благоволит тем, кто умеет ждать.

Он позвонил сегодня вечером. Во-первых, извинился за то, что наше следующее рандеву переносится на конец августа. Сказал, что две недели пробудет с Клэр на Невисе.

Я знаю почему. Джонг, кроме всего прочего, прописал им регулярные поездки в теплый климат как способ борьбы с депрессией у его жены. Солнце, сон и секс, писал он, в долгосрочной перспективе помогут ей лучше, чем лексапро и престик.

На секунду захотелось наорать на Марка из-за того, что жена для него важнее меня. Эта глупенькая суицидальная моно. Но я успокоила себя тем, что он наверняка не выполнит предписание – по крайней мере, в том, что касается секса. Особенно после секса, полученного в другом месте. Больше этого не выдержит никакой мужчина. Даже сатир. Члены не могут толкаться постоянно. Зато потом, когда мужчины возвращаются с Карибов с классным загаром на своих торсах, трахаться с ними становится куда приятнее. Так что я захлопнула рот. Стала слушать, что он скажет дальше.

Он решил это сделать. После стольких лет размышлений о политике он наконец решился. Баллотируется как независимый кандидат от Южного Кембриджшира. В конце концов, он известный писатель и достиг здесь всего, чего хотел. Слава, деньги, вся эта хрень. Настало время двигаться к чему-то большему, лучшему, к тому, что принесет удовлетворение. В мир политики, где он сможет влиять на жизнь людей. Возможно, даже менять ее к лучшему.

Это решение означает две вещи, добавил он.

Мы должны быть предельно осторожны в том, что касается нашей связи, и приложить все усилия, чтобы никто о нас не узнал. Необходимо более скрытое место. «Кандински», с его публичным фойе, больше не подходит. Он склоняется к тому, чтобы снять в Лондоне приличную квартиру. Где-нибудь в Челси, например. Даст мне ключ при первой же возможности.

Да уж, не Нельсон, подумала я. Нельсон открыто похвалялся своей любовницей перед всем Лондоном. Политический кандидат Марк Генри Эванс твердо намерен держать свою в тайном шкафу где-то в Челси.

Мы не сможем встречаться так же часто, как раньше, добавил он. В выходные ему придется заниматься в Кембридже делами кампании.

Ничего страшного, проворковала я.

Минутой позже он сказал «до свидания» бурлящим от облегчения голосом. Значит, я говорила достаточно убедительно. Ах, эта роль благоразумной, все понимающей любовницы. Я доиграю ее до самого конца. Однако, перед тем как повесить трубку, мне пришлось спрятать ликование в голосе. Что за подарок судьбы. Невозможно желать лучшего.

Итак, Марк Генри Эванс входит в клетку со львами, известную как политическая арена.

Что за дивная новость. Дикий и беспощадный мир политики. Где несчастных кандидатов терзают национальные и местные медиа. Их предвыборные платформы. Их послужные списки. Их манеру одеваться. Их речевые ошибки. Личную жизнь. Скелеты, которые они прячут в своих шкафах.

Любовниц среди прочего.

И депрессивных суицидальных жен.

Таким образом, Марк Генри Эванс преподнес мне свою собственную голову. На блюде. Его страшное падение начнется, я теперь это знаю, вместе со всеобщими выборами 2015 года. Гораздо раньше, чем я надеялась, и с гораздо более высокого насеста, чем я предполагала. Чем тщеславнее человек, тем с большей высоты он валится. Ах, эти убийственные радости политики. Блестящие возможности. Сладость разрушения. Я буду наблюдать весь процесс в замедленной съемке. Кадр за кадром. Кирпич за кирпичом.

Хорошее приходит к тому, кто умеет ждать. Отвратительное – тоже.

Я ждала достаточно долго.