Эйден Страуд

Эйдену Страуду было восемнадцать – капитан футбольной команды, президент выпускного класса, бесспорный кандидат в короли бала и друг парня, который его убил.

О последнем пункте никто не любит говорить. Он мутит воду, вызывает чувство дискомфорта. Как мог хороший парень, жертва, которую мы возносим на пьедестал, дружить с проблемным парнем, убившим девять человек? У меня нет ответа на этот вопрос, но они, кажется, дружили с самого детского сада. Может, не так крепко, как мы с Сарой, но достаточно близко. Если углубиться в архив соцсетей, можно найти фотографии с проведенной за несколько месяцев до стрельбы вечеринки, на которой одетый в футбольную куртку Эйден закинул руку на плечи своего будущего убийцы.

Во время своих Интернетных спиралей я десятки раз видела это фото. Часами смотрела на него, гадая, что произошло. Что-то изменилось, они поссорились? Он вообще знал, что Эйден будет в кабинете? Судя по информации от Денни, Эйден зашел в конце урока, принес Бренне учебник, который она оставила в его шкафчике. Он не должен был там находиться.

Пришлось перестать гадать, потому что это меня ни к чему не привело.

Это касается не его, а Эйдена. Но мне кажется, невозможно говорить о том, кем был Эйден – в дополнение к его банальному типовому некрологу в местной газете, – и не затрагивать их связь.

Об Эйдене я знала то же, что и все. Самый популярный и общительный парень в школе. Для меня он скорее был бойфрендом Бренны Дюваль. Но он учился с Эшли, поэтому я хотела узнать ее мнение. Между нами все стало довольно сложно, поэтому пришлось попросить Майлса ей написать.

Майлс: Ты же знала Эйдена?

Эшли: Эйдена Страуда? Да, конечно. А что?

Майлс: Это все Ли.

Эшли: О.

Майлс: Есть, что сказать про него?

Эшли: Наверное. Дай подумать.

Майлс: Хорошо.

Эшли: Мы однажды поцеловались в церковном лагере.

Майлс: Ха.

Эшли: Серьезно. До того, как я начала встречаться с Логаном. Они с Бренной тогда расставались. Он использовал слишком много языка.

Майлс: Я не знал, что он посещал твою церковь.

Эшли: Только год. Когда его родители разбежались, они с мамой переехали в другой конец города. Он начал ходить в христианскую церковь Хилкрик. Уверена, там он тоже целовался с девушками. Они с Бренной часто расставались. И Эйден всегда находил, с кем бы поцеловаться.

Майлс: Не совсем такую историю я ожидал услышать.

Эшли: Я рисую его просто ужасным. ЛОЛ. Он не был таким. Просто много флиртовал. А еще был очень милым. Ему всегда можно было позвонить, если нужно добраться с вечеринки до дома. Даже если он сам не приходил на вечеринку, то всегда приезжал, чтобы никто не садился пьяным за руль. Я никогда ему не звонила, а вот некоторые мои друзья обращались за помощью.

Майлс: Значит, он совсем не пил?

Эшли: Нет, насколько я знаю. Он однажды рассказал мне, что потерял кузена в аварии по вине пьяного водителя, поэтому всегда вызывался подвезти кого-то домой.

Майлс: Логично.

Эшли: Кстати, последний раз я тусовалась с Эйденом на вечеринке. Перед Рождеством. Я тоже совсем не пила, потому что слишком боялась вляпаться в неприятности. Поэтому мы просто сидели на диване, и он позволил мне в течение часа изливать ему душу о моих отношениях с Логаном. Уверена, ему было скучно, он был раздражен, но никак этого не показывал. Сказал, что мы с Логаном точно во всем разберемся. Что в итоге будем вместе. Он оказался прав.

Майлс: Он кажется хорошим парнем.

Эшли: Так и есть. Если не считать слишком много языка в церковном лагере.

Майлс: У всех нас есть недостатки.

Эшли: Самое странное произошло в конце. После разговора о Логане к нам подошел ……. Он был пьян, и Эйден отвез его домой. Ирония, да? Эйден пытался его уберечь, но…

Майлс: Да.

– Ох, Ли, детка, ты такая красивая.

Я стояла в центре гостиной в платье, и мама смотрела на меня со слезами на глазах. Но эти слезы впервые были не от грусти или боли. Она радовалась, поэтому тревога в моей груди слегка утихла.

– Спасибо, мам, – сказала я.

Платье и правда было очень красивым, хоть и простым. Абсолютно черное, с тонкими лямками, поддерживающими вырез в форме сердца, оно создавало иллюзию округлых форм. Юбка слегка расширялась на бедрах, поэтому при ходьбе ткань колыхалась на уровне лодыжек. Платье не бросалось в глаза, не выглядело эффектно, но меня это устраивало.

– Вот, смотри, – сказала мама. – Я кое-что нашла для твоих волос.

Мои слишком короткие волосы можно было только причесать. Но мама подошла ко мне с маленькими заколками, на каждой из которых красовались кристаллики. Пусть и недорогие, но они добавили блеска, когда мама закрепила парочку в моих волосах по обе стороны лица.

– О, и я купила помаду, о которой ты просила, – добавила она.

Она подняла лежащий возле дивана пакет, достала небольшой тюбик и отдала его мне.

Я улыбнулась знакомому пластмассовому корпусу. Осторожно сняла крышку и выкрутила помаду. Идеальный оттенок ягодно-красного, который, насколько я знала, несколько оживит мои губы. Я отдала тюбик маме и попросила накрасить – если попробую сама, точно ничего не получится.

Это была любимая помада Сары. Я по своей прихоти попросила маму купить ее и была этому рада. Как глупо. Сара погибла больше трех лет назад, а я не верила в привидения, духов или жизнь после смерти. Но с этой помадой я словно брала с собой на этот вечер маленький кусочек ее.

– Готово, – сказала мама, закрыла крышку и положила помаду в черную сумочку, которую одолжила мне на вечер. – Ох, моя маленькая девочка выросла и идет на выпускной. Куда ушло время? Кажется, только вчера медсестра отдала мне тебя в больнице. Ты была такой крохой. И красивой.

– Мам.

От потока сентиментальности меня спас стук в дверь.

– О. А вот и он. – Мама подошла к двери и открыла ее. – Привет, Майлс.

Майлс пробормотал что-то в знак приветствия, и я встала рядом с мамой, чтобы увидеть его. Я думала, в смокинге он будет смотреться круто – и, кстати, так и было, – но, увидев его, я тут же расхохоталась так сильно, что согнулась пополам.

Майлс лишь улыбнулся.

Хоть я забыла о нашей сделке, когда мы покупали одежду, он воспринял ее всерьез. Костюм, как и ожидалось, был черным, но под пиджаком, жилеткой и галстуком проглядывал яркий оттенок оранжевого.

Я лишь через минуту справилась со смехом и только тогда заметила на нашем дворе миссис Мейсон с цифровым фотоаппаратом.

– Бабушка хочет нас сфотографировать, – робко произнес он.

– О господи, я чуть не забыла! – Мама схватила телефон и выгнала нас во двор. – Здравствуйте, миссис Мейсон, – сказала она, спускаясь за нами по ступенкам. – Разве они не очаровательны?

Целых двадцать минут мы принимали различные позы в разных местах наших дворов. Мама и миссис Мейсон все пытались найти лучшее для снимков место. Они ставили нас, как кукол, говорили, куда смотреть и как стоять. Иногда сами лезли в кадр. Уверена, они уже сделали больше сотни снимков, когда нас прервал звонок моего телефона.

Я достала его из сумочки и увидела, что со мной по видеосвязи пытается связаться Иден.

Я тут же ответила.

– Привет, – сказала я.

На экране появилось лицо Иден. Она сидела на кровати, и я видела за ее спиной нижнюю половину анимешного плаката. Ее волосы были собраны в небрежный пучок, а под глазами залегли круги. Но она улыбнулась мне.

– Майлс уже там? Видела оранжевое уродство?

– Ты знала? – спросила я.

– Он отправил мне фотографию, – призналась она. – Разве это не отвратительно?

– Идеально, – сказала я, улыбаясь Майлсу, который встал за моей спиной, чтобы увидеть Иден.

– Дайте я на вас посмотрю, ребята, – сказала она. – Вы знаете, что я звоню только ради этого.

Я передала телефон маме, которая тепло поприветствовала Иден, отошла от нас и выставила телефон, чтобы Иден увидела нас с Майлсом в нарядах для выпускного.

– Выглядите великолепно, – призналась Иден, когда я забрала у мамы телефон. – Даже с этим оранжевым цветом.

– Спасибо. В школе встретимся с Денни и его парой. Жаль, тебя нет с нами. Мы по тебе скучаем.

– Я тоже по вас скучаю. – Она улыбнулась и встряхнула головой. – Пора вас отпустить. А то опоздаете.

– Подожди, – сказала я и посмотрела на Майлса. – Я сейчас вернусь. Забыла кое-что в доме.

Он кивнул и пошел к моей маме и бабушке, которые уже рассматривали фотографии на мамином телефоне.

Я прошла с телефоном в дом и закрыла дверь. На самом деле я ничего не забывала, но не хотела при всех говорить с Иден. Я до сих пор не сказала Майлсу, что произошло во время моей поездки к ней или в чем она призналась в своем письме. Подумала, она сама ему скажет, когда будет готова.

– Как у тебя дела? – спросила я, присев на диван.

– Эм… ну, Мисти и Дженни устроили рейд по комнате. Вылили весь алкоголь. Так что тяжеловато. Но это, наверное, к лучшему.

– Ты справишься?

– Надеюсь, – ответила она. – Никогда не думала, что когда-нибудь скажу это, но с нетерпением жду, когда через пару недель вернусь в округ Вирджил. Круто, что вы снова будете рядом. Даже если всего на лето перед вашим с Денни отъездом.

– Мы будем на связи, – пообещала я ей.

– Знаю, – сказала она. – И Дженни уже распланировала свой первый приезд. Родители сказали, она может провести с нами выходные в честь Дня независимости. Я ее предупредила, что придется вытерпеть бабушкин допрос. Но мне кажется, у Дженни есть преимущество. Бабушка сказала, ей нравятся ее розовые волосы.

– Твоя семья ее полюбит, – заверила я ее. – Готова поспорить, будет очень весело. И ты знаешь, что мы тоже захотим отметить с вами. У меня такое ощущение, что они с Денни поладят.

– Ох, черт, – сказала она. – Я об этом не подумала. Не знаю, смогу ли справиться с двумя экстравертами одновременно.

Я засмеялась, и минуту спустя мы попрощались.

Когда я вышла из дома, Майлс ждал меня у грузовика.

– Повеселитесь, – сказала мама и поцеловала меня в щеку. – Будь осторожна. Позвони, если что-то понадобится.

Миссис Мейсон тоже меня обняла, а потом обхватила своего внука.

– Ты вырос очень хорошим мальчиком. Я так тобой горжусь, – услышала я ее слова.

Но Майлс как будто был не рад это слышать. Покраснел и склонил голову, когда она отстранилась от него.

– Спасибо, бабушка.

– Ты готов? – спросила я. Он кивнул.

Мы отказались от лимузина, чтобы сэкономить немного денег. Кроме того, если бы я оказалась в замкнутом пространстве с кучей малознакомых людей, меня бы точно поджидала паническая атака, а выпускной вечер уже сам подразумевает тревогу.

Поэтому мы сели в мой грузовик и направились к школе. Здесь на выпускной не выделяли много денег, поэтому он проводился в спортивном зале. Но там было очень красиво. Много сил ушло на то, чтобы он напоминал не баскетбольную площадку, а бальный зал. С потолка свисали баннеры традиционных школьных оттенков. Свет был приглушен, а во время песни Тима МакГроу, включенной диджеем, по полу сновали пятна прожектора. Шарики, гирлянды и столы с закусками.

Да, это все очень банально, но именно так я представляла себе выпускной в детстве. Единственная разница – рядом не было Сары.

Я сглотнула. Знала, что еще подумаю о ней сегодня. Но хотела повеселиться, несмотря на сильную боль от ее утраты.

– Ли! Майлс!

Мы повернулись и увидели идущих к нам Денни и Эмбер. Эмбер выглядела чудесно в розовом платье, но Денни перетягивал все внимание на себя. Он был в белом смокинге и таком же белом цилиндре. На ком-то другом этот наряд смотрелся бы нелепо – да ладно, если бы вы не знали Денни лично, он все равно смотрелся бы нелепо, – но в тот момент он как будто являлся логичным дополнением к образу.

– Выглядишь потрясающе, – сказала я.

– Знаю, – ответил Денни.

– Я разговаривала с Глиттер.

Кстати, на собаке была черная бабочка, и это выглядело изысканно.

– Ты всегда будешь стараться переплюнуть меня, да? – спросил Майлс.

Денни улыбнулся, из-за чего его темные очки слегка приподнялись.

– Это моя цель.

– Почему мы все еще стоим здесь? – спросила Эмбер. – Идем. Давайте танцевать.

– Дама права, – сказал Денни.

Майлс посмотрел на меня, приподняв бровь, я кивнула и направилась за ним к центру зала.

Пока мы маневрировали между ровесниками, я отметила, что в зале очень многолюдно, а я не могла не запомнить, где находятся выходы. Их оказалось мало. Если что-то случится, в дверях начнется давка. Отсюда будет нереально выбраться. И удастся это немногим.

В голове начал складываться список вариантов моей смерти на выпускном. Пожар. Бомба. Снова стрельба. Слишком много вариаций. Слишком много дорожек, ведущих к забвению.

Я сосредоточилась на дыхании и не спускала глаз со спины Майлса, который вел меня сквозь толпу.

– Как ты танцуешь с собакой-поводырем? – спросил он Денни, который засмеялся. Но не успела я услышать ответ, как кто-то схватил меня за запястье.

Я вскрикнула и стремительно повернулась, грудь сдавило от паники. Ну вот и все, подумала я. Это конец. Последнее, что я увижу перед смертью…

Тара Чемберс.

Она стояла слишком близко, лицо скривилось от ненависти, как у ее сестры, а ногти впивались мне в руку. Я попыталась освободиться, но дрожала от страха, а она вцепилась намертво.

– Ты должна уйти, – выплюнула она. – Никто не хочет, чтобы ты здесь была, грязная лгунья.

– Эй. – Майлс пробирался сквозь толпу. – Отвали.

– Это ей нужно отвалить, – парировала Тара. – Это она создает проблемы.

– Эм, может, я что-то упускаю, потому что слепой и все такое. – С другой стороны от меня вдруг появился Денни. – Но все кажется совсем не так.

– Поверить не могу, что вы все ее защищаете, – сказала Тара. – И это после всего, что моя сестра сделала для тебя? Для нее? Как ты можешь спустить ей такое с рук?

– Спустить с рук что? – спросила Эмбер. Она тоже к нам присоединилась. – Разговоры о Саре? Тебя там не было, Тара. Никого из нас не было. Ты тоже не знаешь, что произошло.

– И ты туда же, Эмбер? А как же Сара?

– Как насчет того, что ты отпустишь Ли, – тихо сказал Майлс, его голос звучал довольно грозно.

Тара прорычала и откинула мою руку. Я повалилась назад, все еще потрясенная и дрожащая, но Майлс не дал мне упасть, положив руку на плечо. Чтобы я удержалась на ногах.

– Это ты должна была умереть в уборной в тот день, Ли, – сказала Тара и унеслась прочь, ее красное платье колыхалось, как пламя.

– Поверить не могу, что она это сказала, – ахнула Эмбер. – Это ужасно.

– Ты в порядке? – пробормотал Майлс.

Я кивнула.

– Буду в порядке. Просто испугалась. Спасибо, ребята.

– Не позволяй ей испортить тебе вечер, – сказал Денни. – Идем. Я должен доказать Майлсу, что танцую лучше его.

– Почему мы с тобой всегда соревнуемся?

– Ты меня спрашиваешь об этом только из-за того, что я – явный победитель.

Один из следящих за порядком учителей согласился подержать Глиттер, пока Денни и Эмбер танцевали. Через несколько минут я почти успокоилась, но сердце по совершенно другой причине до сих пор колотилось.

Майлс положил руки на мою талию, а я обхватила его руками за шею. Танцорами нас сложно назвать, поэтому мы в основном стояли на месте и покачивались под музыку. Диджей (миссис Киблер, учительница английского), похоже, питала слабость к любовным песням в стиле кантри. А мне хотелось чего-то побыстрее. Чтобы не прижиматься к Майлсу и не класть голову на его плечо.

– Не знаю, говорил ли уже, но ты красивая, – сказал Майлс.

– Спасибо, – ответила я, ненавидя поднимающийся по шее румянец. – Ты сам неплохо подготовился. Но этот оранжевый…

– Стоил того, чтобы ты смеялась.

– Сожалею, что не поддержала тебя с цветом, – сказала я. – Представь, если бы я появилась в… ярко-зеленом?

Он улыбнулся.

– Было бы круто. Но нет. Мне нравится так. – Он на мгновение задумался. – Ли, я должен кое-что спросить.

– Хорошо, – ответила я, ощущая тревогу.

– Я тут думал… что ты скажешь насчет компании в Калифорнию?

– Ты хочешь поехать со мной?

– Просто провести время в дороге. Может, останусь на выходные и полечу обратно. – Он пожал плечами. – У меня после окончания учебы нет никаких планов. Честно говоря, никогда не думал, что зайду так далеко. Но скопил немного денег и… Не знаю. Бабушка считает, я должен поступить в профессиональное училище – например, на сварку, – но я подумывал на пару лет пойти в местный колледж, а потом, может, перевестись, выбрав в качестве специальности историю… Если меня примет более крупный вуз. В любом случае, я подумал, поездка будет хорошим шансом все выяснить. Если ты не против компании.

– Да я с удовольствием, – ответила я и не смогла, да и не хотела, сдержать улыбку, почти болезненно растянувшую щеки.

– Да?

– Да! Поездка продолжительная, а мама, вероятно, не сможет отпроситься с работы так надолго. И я… я буду рада, если ты поедешь со мной.

– Хорошо.

После этого мы еще несколько минут танцевали молча. Я не осознавала, что нас тянуло все ближе друг к другу, пока между нами вообще не осталось места. Быть так близко к нему казалось мне правильным. Похожим на все те ночи на моей крыше, на спокойствие, окутывающее меня, когда он приобнимал за плечи или переплетал наши пальцы. На чувство комфорта от его присутствия рядом.

– Знаешь, – пробормотал он, – начало сегодня вышло плохим, но… я рад, что ты решила пойти.

– Я тоже. – Слова прозвучали, как шепот. – Знаю, мне потребовалось время, чтобы решить, но сейчас я здесь…

– Да?

– Сейчас я здесь и… не думаю, что хочу оказаться в другом месте.

Он улыбнулся, и его руки сжали мою талию. Несмотря на мою тревогу из-за набитого людьми зала и инцидента с Тарой, меня переполняла легкость. И чувство безопасности.

Не успела я понять, как подошла еще ближе, сократив оставшееся между нами расстояние, и положила голову на его плечо. Ткань пиджака была приятно прохладной и мягкой. Я чувствовала дыхание Майлса на своих волосах. Запах мыла. И все это было идеальным.

В этом и состояла проблема.

Когда песня кончилась, я быстро вернулась в реальность. Попсовый бит следующей песни стал резким напоминанием того, что именно этого я и не хотела.

Я отстранилась от Майлса и как будто вышла из теплой воды на морозный зимний воздух. Ощущение комфорта испарилось, и накатили слезы, с которыми я боролась с самого начала вечера. Все казалось слишком ошеломительным, быстро перескакивающим с одного на другое, и меня затопило свежим чувством вины.

– Ты в порядке? – спросил Майлс, когда я отступила от него и прижала руку ко лбу.

– Надо на воздух, – ответила я и отступила еще на шаг. – Вернусь через минуту.

Не успел он что-то сказать, как я схватила со стула свою сумочку и направилась к ближайшему выходу.

Я вышла на парковку, от вечернего ветерка по рукам поползли мурашки. Я прислонилась к кирпичной стене здания и сделала несколько глубоких вдохов.

Снаружи, вдали от всей этой толпы, знакомая тревога быстро стихла, обнажив смешанные чувства к Майлсу. Я сказала себе, что мы пойдем сюда как друзья, что я буду следить за границами, и все будет хорошо. Но когда я танцевала с ним, мне хотелось большего.

Я всегда хотела большего.

«Но что тогда? – спросила я себя. – До моего отъезда в Калифорнию мы провстречаемся несколько месяцев, а потом он найдет другую девушку, которая захочет с ним переспать».

Я отбросила эту мысль в сторону. Меня беспокоило не мое отношение к сексу. А то, что, если мы расстанемся, из-за секса или просто из-за расстояния и времени, я не знаю, что станет с нами, с нашей дружбой. Со времен дружбы с Сарой я ни к кому так не относилась и, если я потеряю Майлса, не знаю, что будет со мной.

Но это – сближение, отстранение, постоянная постройка новых, более высоких стен для нашей же безопасности – могло и разделить нас.

Я хотела быть с Майлсом, но боялась. И хотела, чтобы рядом была Сара, подсказала мне, что делать. Я уже знала, что она бы посоветовала. Затащила бы внутрь и сказала мне, что я веду себя глупо, что мне уже пора поцеловать этого парня.

Я чуть не рассмеялась, представив это. А потом мне захотелось плакать.

В сумочке загудел телефон. Я достала его и увидела сообщение от мамы. Она отправила одну из фотографий меня и Майлса. «Эта моя любимая», – написала она. Я взглянула на фотографию и закрыла сообщение. Надо хотя бы минуту не думать о Майлсе.

Абстрагирование нашло меня в других сообщениях. Я снова написала Келли этим утром, но она не ответила. Пару дней назад я начала оставлять голосовые. Поэтому, даже не думая, щелкнула на ее имя и нажала кнопку вызова. Пытаясь с ней связаться, я ощутила знакомое чувство. Сосредоточиться на письмах, постоянно думать о том, чтобы собрать их, было легче, чем справляться с маячившей передо мной проблемой.

Раздался третий гудок, и дверь рядом со мной открылась, на парковку вышел Майлс.

– Вот ты где, – сказал он. – Ты как?

Я подняла руку, попросив его подождать. Включилась голосовая почта Келли.

– Привет, Келли. Это Ли Бауэр. Снова. Надеюсь, ты получаешь эти сообщения. Слушай, я была бы рада, если бы ты мне перезвонила. Это очень важно. Ладно. Пока.

Когда я сбросила, Майлс хмуро смотрел на меня.

– Ты теперь ей звонишь?

– Сообщения ни к чему не привели, поэтому…

– Так, может, оставить ее в покое?

– Я не могу. Мне нужно ее письмо.

Он покачал головой.

– Забудь ты про эти письма, Ли.

– Что? Нет. Почему? – спросила я. – Ты все время так говоришь. Что у тебя за проблема с этими письмами?

– Никакой проблемы, – ответил он и засунул руки в карманы брюк.

Внутри меня забурлил гнев. Знаю, это неразумно, но я вдруг разозлилась на него. Из-за того, что он не понимал, почему эти письма важны. Из-за того, что позволил мне так сблизиться с ним, когда обещал, что мы пойдем на выпускной как друзья. Из-за того, что, когда я отстранялась от него, мир казался холоднее.

– Прекрати это делать! – закричала я, потому что хотела на него покричать. – Прекрати притворяться, что не понимаешь, почему я должна это делать. Почему? Что с тобой не так?

– Прекрати, Ли, – сказал он. – Давай вернемся внутрь.

– Нет, – рявкнула я. – Почему ты не напишешь письмо?

– Ли.

– Почему ты этого не сделаешь?

– Я возвращаюсь.

Я схватила его за руку.

– Нет, пока не скажешь, что с тобой.

Он стряхнул мою руку и сделал шаг назад, глаза сверкнули.

– Что со мной? – спросил он, повысив голос. – Это ты зациклена на этих дурацких письмах!

– Потому что они важны!

– Для кого?

– Для всех, – ответила я. – Всем важна правда.

– Нет, она важна тебе, – сказал он и ткнул пальцем в мою грудь. Его голос звучал так громко, так резко, что я удивленно отступила. – Здесь дело совсем не в правде, Ли. А в тебе. Тебе и твоем чувстве вины.

– Я стараюсь все исправить.

– Келли не хочет с тобой разговаривать!

– Поговорит, когда поймет, что я делаю.

– Не все хотят об этом говорить, Ли. – Он кричал на меня. Такого никогда раньше не было. Пусть я не ощущала никакой угрозы, но меня это тревожило. – Возможно, ты думаешь, мир должен услышать истории Денни, Эшли, Иден и твою, но не мою. Эта правда не освободит нас троих. Люди не хотят слышать мою историю. Особенно ты.

– Майлс… О чем ты говоришь? – спросила я. Он теперь ходил туда-обратно, запустив руки в волнистые волосы. А я стояла и смотрела на него. – Я уже знаю, что с тобой случилось. Знаю, какие гадости писали про тебя журналисты. Что люди неправильно тебя поняли. И в этот день ты был самым храбрым из нас. Почему тебе так сложно написать об этом?

– Потому что я…

Открылась дверь, и он сбился. Из зала выбежали две держащиеся за руки девочки, одетые в фиолетовое и голубое. Они посмотрели на нас и, перешептываясь и хихикая, направились к машине.

Когда они ушли, я снова посмотрела на Майлса. Он смотрел под ноги, засунув руки в карманы.

– Майлс…

– Мне надо идти.

– Что?

– Я не могу сейчас.

– Майлс, ты не можешь уйти домой. Потому что я тебя привезла.

Но он уже пересекал парковку и шел к школе. Даже не оглянулся.

После этого я еще долго стояла на тускло освещенной парковке. Не могла войти внутрь, не могла посмотреть на Денни и Эмбер и объяснить им, что только что произошло. В основном потому, что не знала, как это сделать. Я не понимала, как от такого идеального момента, танца и разговора о совместной поездке через страну мы перешли к крикам.

А теперь он ушел.

Я больше не хотела здесь находиться. Без него. Поэтому достала из сумочки ключи и направилась к грузовику.

Я некоторое время ездила с орущим радио по городу. Понимала, если приду домой слишком рано, мама захочет знать, что случилось, а я слишком устала разбираться с ее беспокойством.

Когда я наконец заехала на подъездную дорожку, в доме не горел свет. В окнах рядом с дверью тоже было темно. Интересно, Майлс добрался до дома? И как? Может, попытаться с ним поговорить или оставить на ночь в покое? Часть меня хотела извиниться, хотя я честно не понимала, что сделала не так. Наверное, слишком надавила на него, но ради благой цели.

Я так думала.

Я заглушила двигатель и услышала гудение телефона. Я бросилась за ним, думая, что это Майлс. Что он скажет, что нам надо поговорить. Что захочет объясниться.

Но сообщение пришло не от Майлса, а от Келли Гейнор.

Забавно, что некоторые воспоминания о том дне кажутся мне очень яркими, как фильм на экране с высоким разрешением, проигрывающийся за моими глазами, тогда как другие становятся размытым пятном или вообще отсутствуют.

Например, я не помню, кто из нас заметил засос на шее Сары или как мы убедили учительницу биологии одновременно отпустить нас в уборную. Но картинка становится четче, когда мы стоим перед зеркалом. Я очень живо помню выражение лица Сары, когда она всмотрелась в свое отражение и чуть склонила голову, чтобы увидеть засос. На ее лице отразились тревога и раздражение, но я не могла не заметить толику гордости.

Келли уже была там. Я видела ее в зеркало – она стояла в углу за нами, словно тень с сигаретой. Ничего нам не сказала, и мы ее проигнорировали. Я всегда считала Келли школьным привидением. Если приглядеться, она здесь, но этого легко не заметить, если не заглядывать в темные углы.

Сначала память молчит. Я знаю, что Сара что-то говорила, рассказывала о засосе, когда достала тональник и воспользовалась им. Но слов нет. Это похоже на выключение звука во время фильма. Но потом за нами открывается дверь кабинки, и выходит Эшли.

– Я собиралась спросить, где ты пропадала последние несколько вторников, – сказала она. Она смотрела на Сару, рот скривился в презрительной усмешке. Сейчас мне в некотором смысле даже смешно это вспоминать. Несмотря на возникший между нами конфликт, я знаю Эшли как доброго и заботливого человека. Слишком переживающего. А это была другая Эшли. – Но, кажется, уже получила ответ.

– О господи, Эш. – Сара развернулась к ней. Намек на гордость, который я видела несколько секунд назад, исчез. – Прости. Я просто…

– Эй, я понимаю. Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присосался парень?

Я сжала руки в кулаки, но стоящая рядом Сара даже не вздрогнула. Сару сложно было обидеть. Даже в четырнадцать лет она излучала такую уверенность в себе, что я представить не могла. Когда ее оскорбляли – что, честно говоря, случалось нечасто, – слова как будто отскакивали от нее. Словно она знала, что лучше любых ярлыков, навешанных на нее.

И тут такая же ситуация. Они с Эшли долгое время дружили, но даже когда эта девушка, которую она знала всю свою жизнь, попыталась ее пристыдить, Саре было все равно.

Из письма Эшли я знаю, что Сара покраснела, но не помню этого. Я помню, как она наблюдала за Эшли, которая подошла к раковине, чтобы помыть руки.

– Ты же не собираешься…

– Рассказать твоим родителям? – спросила Эшли. – Нет. Если тебе комфортно врать, зачем мне тебя останавливать? Но помни – может, они и не в курсе, чем ты занимаешься, но Бог знает.

Я снова посмотрела на Сару, и она закатила глаза. Минуту спустя, когда Эшли ушла, она сказала:

– Кто-то должен ей сказать, что Богу нравятся хорошие люди.

Келли хохотнула из угла, а Сара широко улыбнулась, сверкая брекетами. Никто из нас не видел, как Келли Гейнор улыбается, не говоря уже о смехе. Но если кто и мог ее рассмешить, так это Сара.

Она снова взяла тональник и принялась замазывать засос.

– Нам надо торопиться. Скоро прозвенит звонок.

– Ты действительно думаешь, она не расскажет твоим родителям? – спросила я.

– Не расскажет. Она ханжа, но не стукачка. Сказать правду? Мне кажется, у нее сейчас все сложно. Она не всегда была такой плохой.

Она закрыла крем и сунула его обратно в сумку. Я понятия не имела, как она умудрялась покупать столько косметики и протаскивать ее в школу незаметно от родителей, но коллекция продолжала расти. Иногда по утрам, когда она заканчивала краситься в столовой за столом, используя камеру телефона в качестве зеркала, она поворачивалась к сидящей рядом девочке и предлагала накрасить и ее. Благодаря ее тайным запасам косметики многие девятиклассницы могли слегка преобразиться.

Келли вошла в кабинку и, кинув бычок в унитаз, смыла его. Затем направилась к выходу из уборной.

Дальше все происходит, как в замедленной съемке. Келли вышла, Сара застегнула сумку, и мы услышали выстрелы.

Сначала мы не поняли, что это такое. Я решила, что фейерверк. Подумала, прикалывается кто-то из выпускников. Мы с Сарой переглянулись и вместе двинулись к двери, чтобы посмотреть. И тогда послышались крики.

Мы даже не успели выйти в коридор, как Келли забежала обратно. Она втолкнула нас обратно в уборную.

– Прячьтесь, – сказала она.

– Что? – спросила Сара.

Но Келли уже неслась к кабинке. Она так спешила, что даже не заметила развязавшийся шнурок. Споткнулась о него и повалилась на пол. Мы с Сарой поспешили к ней, но она покачала головой и оттолкнулась от пола.

– Прячьтесь, – снова сказала она. – Сейчас же.

Выстрелы зазвучали ближе. Хлопки, крики и страх в глазах Келли наконец уложились в моей голове. Что-то было не так. Совсем не так.

Сара среагировала первой. Схватила меня за запястье и, затащив в кабинку, заперла дверь.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он зашел в уборную. Понимаю, что всего минута или две после того, как мы спрятались. Но они показались мне вечностью. Мы с Сарой стояли лицом друг к другу и старались не дышать. Мое сердце колотилось так сильно, что я в ушах слышала его стук. Сара обхватила мои пальцы своими и сжала.

Я услышала, как он вошел в уборную. Его тяжелые шаги по плитке. Скрип дверцы другой кабинки, выстрел, крик.

И тут звуки снова меняются. То, что происходит снаружи кабинки, звучит приглушенно. Я слышала, как стрелявший что-то говорит, как кто-то – видимо, Келли – отвечает, но слова невнятны и искажены. Вместо них я слышу Сару. Она почти не издает звуков, так тихо шепчет, что я бы, наверное, не расслышала. Она закрыла глаза и одними губами читала молитву.

К тому моменту я поняла, что происходит, но все казалось нереальным. Словно во сне. Или будто я попала в какую-то видеоигру. Самым реальным, самым страшным из всего было то, как дрожали руки Сары. Она почти никогда не пугалась. А когда это происходило, она визжала и убегала в противоположную сторону, смеясь над собой. Я никогда не видела такого бледного лица. Никогда не слышала, чтобы она так отчаянно молилась.

Не хочу вдаваться в подробности того, что произошло потом. Ты их уже знаешь. Короткая версия – он нашел нас и дважды выстрелил через край кабинки. Одна пуля попала в стену возле моей головы, а вторая – в Сару, тут же убив ее, она обмякла в моих руках. Он вышел из уборной, оставив меня целой и невредимой. По крайней мере физически.

Через минуту приехала полиция, и я услышала выстрелы, которые забрали его жизнь.

После этого все снова ускоряется. Фильм перематывается. В уборную зашел офицер и оторвал меня от тела Сары. Другой помогал Келли, которая хватала ртом воздух. Он прострелил ей плечо. В коридоре работали медики, но я не видела, с кем. Помню, спросила про Сару, снова и снова спрашивала, где она и кто о ней позаботится, хотя понимала, что она умерла.

В итоге я как-то очутилась в полицейском участке. Как вышла из школы, как ехала в машине с копами – эти моменты исчезли. Потому что в следующий момент меня опрашивают, меня все еще покрывает кровь подруги, в комнату врывается мама и бежит ко мне. Никогда не забуду, как она меня обнимала. Словно я ее спасательный плот. Словно только объятия на дают ей утонуть.

И в ее руках я наконец начала плакать. Потому что знала наверняка, что Сара – моя лучшая подруга, моя сестра – не вернется домой. Ее мама никогда ее вот так не обнимет.

Я любила Сару. Люблю больше, чем, возможно, полюблю кого-то еще. И ненавижу то, что кто-то из вас, читающих это, решит, что я пытаюсь очернить ее память, рассказывая правду. Этого я хочу меньше всего. Я хочу, чтобы Сару помнили, но как человека, каким она была на самом деле, а не каким ее хочет видеть мир.

Поэтому повторяю, если вдруг до сих пор неясно: в тот день Сара не надевала цепочку; не вела себя в последние минуты храбро или героически. Мы, напуганные маленькие девочки, забились в кабинку, и это не меняет того, сколько значила ее жизнь. Со стрелявшим разговаривала Келли Гейнор, найденный на полу полицией крестик принадлежал ей.

Она приехала в кафе на двадцать минут позже назначенного времени. Я ее сначала даже не узнала. Пока она не подсела ко мне за стол и не достала вместо приветствия из сумочки пачку сигарет.

– Итак, – сказала она, прикуривая одну прямо посреди кафе. – Чего ты хочешь?

Мне понадобилась минута, чтобы найти нужные слова. Ее когда-то длинные иссиня-черные волосы теперь были острижены под каре и высветлены. Подводка для глаз сменилась на черные очки в квадратной оправе. Губы были накрашены темно-фиолетовой помадой, а из-под ворота футболки выглядывали черные линии татуировки. Она вроде набрала килограммов десять, это сделало лицо более округлым и сказалось на увеличившейся груди.

Сегодня никто из смотрящих новости трехлетней давности или читающих форумы о преступлениях точно не узнал бы в ней Келли Гейнор, пережившую стрельбу в округе Вирджил. Так, наверное, и было задумано.

– Привет, – наконец сказала я, когда удивление прошло.

– Привет, – повторила она, в голосе послышался намек на поддразнивание. – Что тебе нужно, Ли?

– Ох, я, эм… Я хотела узнать, как ты поживаешь.

Она затянулась и, прищурившись, выдохнула.

– Ты отправила мне десятки имейлов и пять голосовых – даже не хочу считать все сообщения, – чтобы узнать, как я поживаю? Серьезно?

Я закашлялась и попыталась отмахнуться от дыма. Честно говоря, не понимаю, как она до сих пор может курить. Этот запах слишком напоминает мне нашу уборную. За несколько минут до начала стрельбы. До того, как мир изменился. Сидя в этом кафе, я уже чувствовала, как ускорилось мое сердце, а кожу начало покалывать, как что-то захваченное уголком глаза превращалось в нечто зловещее.

Когда к нашему столику подошел официант, я так сильно испугалась, что чуть не соскочила со стула и не рванула к двери. Но мне удалось сохранить спокойствие, и я расслабилась, когда он сказал:

– Мисс, вам придется это отложить. У нас не курят.

Она вздохнула, затянулась в последний раз и отложила сигарету, ни слова не сказав мужчине, который посмотрел на меня с выражением на лице «она это серьезно?» Интересно, до этого ему когда-нибудь приходилось просить кого-то не курить? В кафе это уже так давно запрещено, что я была потрясена, когда она попыталась.

Когда он ушел, Келли сказала:

– Значит, ты хочешь знать, как у меня дела. Отлично. Все хорошо. Если не считать одну придурошную, которая меня преследует.

– Тебя кто-то преследует?

Она недвусмысленно посмотрела на меня.

– Ой. – Я сглотнула. – Прости. Я просто очень хотела с тобой поговорить.

– Насчет чего?

Я закусила губу и покрутила трубочку в холодном кофе.

– Ты слышала о родителях Сары?

– А что с ними?

– Они пишут книгу.

Она пожала плечами.

– Ну и отлично. И как это связано со мной?

Я озадаченно посмотрела на нее и поморгала.

– В смысле… это связано с Сарой. Со стрельбой и тем, что произошло в тот день в уборной. Понимаешь, цепочка? Полагаю, в книге упомянут и тебя.

– Вполне вероятно.

– Тебя это не беспокоит? Что об этом снова заговорят? Что подумают… что так история… – Я пыталась найти верные слова. Келли смотрела на меня, словно я самый раздражающий, самый глупый человек на всей планете. Возможно, так и было. Наконец я выпалила: – Ты разве не хочешь, чтобы люди знали правду?

Она поднялась.

– Мне нужен кофе.

Я смотрела, как она подошла к стойке, слышала, как заказала большую порцию черного кофе. Честно говоря, я была рада услышать в ее голосе столько же презрения и раздражения в разговоре с баристой, сколько она вложила в разговор со мной.

Вернувшись на место со стаканом в руке, она проигнорировала мой последний вопрос. Вместо этого сказала:

– Теперь меня зовут Рене.

– Эм, хорошо.

– Это второе имя, – объяснила она. – А еще я сменила фамилию. Написала через дефис фамилии родителей. Гейнор-Маркс. Мама взяла свою девичью фамилию, когда развелась с папой. Так вот, теперь меня зовут Рене Маркс.

– Мне, эм… Мне нравится. Хорошее имя.

Да, я знаю. Прозвучало до боли нелепо. Но я понятия не имела, что сказать. Как принято реагировать, если кто-то сообщает тебе о смене имени? Мне теперь называть ее Рене? Именно это она пыталась мне сказать? Если бы я так не нервничала, то придумала бы что-то получше, чем «хорошее имя».

Келли-Рене? – как будто и не слышала меня. Продолжила говорить, словно я ни слова не сказала.

– Мои друзья знают, что я из округа Вирджил, – сказала она. – Самые близкие. Все остальные думают, я из Иллинойса, так как именно туда мы переехали в мой выпускной год. Но даже близкие не знают, что я была там. Я всем говорю, что мы переехали до стрельбы. Они не задают вопросов. Да и зачем? Сомневаюсь, что многие из них вообще помнят, кто такая Келли Гейнор. А если и помнят, то не знают ее. Они знают лишь единственного человека из округа Вирджил – Рене.

– Значит, ты не рассказала правду никому из своих друзей?

Она сделала глоток кофе.

– А какова правда, Ли?

– Я… Я не знаю, – призналась я. – Знаю лишь, что цепочка не принадлежала Саре. Знаю, что она ничего не сказала ему, и то, что услышала Эшли…

– Эшли? Так слухи распустила эта тварь?

Я поморщилась.

– Она не такая плохая, как ты думаешь. Вообще-то, она очень хороший человек.

Келли закатила глаза.

– Да мне плевать, какой она человек. Но ты права. Эта цепочка не принадлежала Саре. И это я разговаривала с этим придурком. Это как минимум часть правды. Но нет. Я не рассказала своим друзьям. Три года уже никому не рассказывала об этом.

– Но разве ты не хочешь, чтобы об этом узнали? О том, что произошло на самом деле?

– Раньше хотела, – призналась она. – Я рассказала, что могла, когда мне было шестнадцать, когда я думала, что это имеет значение.

– Но до сих пор имеет.

– Три года назад ты так не думала.

– Я… Знаю. Келли, мне жа…

Она подняла руку, чтобы я замолчала.

– Все нормально. Я на это не злюсь.

– Нет?

– Тогда злилась, – сказала она. – Была уверена, если ты заговоришь, тебя услышат. Тебе скорее бы поверили, чем мне. Я была уверена, если заговорит хотя бы один человек – единственный оставшийся в той уборной в живых человек, – все попросят у меня прощения. Господи, какой я была наивной.

– Возможно, они бы попросили.

Она покачала головой.

– Нет. Эта история оказалась мощнее наших, Ли. И я понимаю. Чертовски хорошая история. Милая симпатичная мертвая девочка, мученица, погибшая за свою веру, намного лучше злой эмо-чики, отвечающей с запинкой, потому что она не знает, что хочет услышать этот маньяк с оружием. Возможно, если бы я умерла, история была бы куда лучше. А может, нет. Не уверена, что из меня получилась бы великая мученица.

– Все равно мне надо было что-то сказать.

– Да. Надо было. Но тогда, наверное, вместо одной семьи из города прогнали бы две. Как я уже сказала – это хорошая история. И знаешь, что нравится людям больше правды? Хорошая история.

Она произнесла это так обыденно. Никакого гнева. Никакой злобы. Полная апатия с намеком на обреченность. Таковы факты, по крайней мере как она их видела. Нет необходимости так заводиться.

– Я тогда была такой глупой, – произнесла она, почти посмеиваясь. – Старалась рассказать всем правду. Не для того, чтобы люди боготворили меня так же, как Сару. Мне на это было плевать. Я просто… Не знаю. Я думала, правда важнее.

– Важнее, – настаивала я. – Правда важнее.

– Почему?

– Потому что… потому что это правда. – Мне не удавалось озвучить то, что я хотела сказать. Я продолжала думать о Майлсе, нашей вчерашней дурацкой ссоре на парковке. Вроде бы все так просто. Правда важна. Факты важны. Почему люди не могли этого понять? Разве нам не твердили с детства, что надо всегда говорить правду?

Три года назад мне это не удалось. Я молчала и совершила ужасную ошибку. Почему теперь, когда я пыталась все исправить, Келли и Майлс не могли меня поддержать?

Она сделала еще один глоток кофе и посмотрела влево, в окно. Мимо кафе шли люди. Мамы толкали коляски с детьми. Парочки держались за руки. Никто снаружи не знал, что в этом захудалом кафе сидят две выжившие в национальной трагедии. Черт, они, наверное, уже несколько лет не вспоминали про стрельбу. Так давно двинулись дальше, что мы стали лишь…

Историей.

– Ты знала, что я ходила в церковь?

Я взглянула на нее, но Келли на меня не смотрела. Она все еще выглядывала в окно.

– В небольшую методистскую церковь в соседнем городе. Ее посещали мои бабушка с дедушкой, поэтому я была не против их туда отвозить. Там не было никого из школы. Я думала… Думала, там безопаснее. – Она поджала губы. – Я рассказала священнику правду. А он на следующей неделе написал целую чертову проповедь о Саре. Сказал, мы все должны стремиться быть как она. Бабушка назвала его проповедь лучшей.

– Он тебе не поверил?

– Нет. А когда я попыталась рассказать правду бабушке, она сказала: «А ну прекрати, Келли Рене. Врать, чтобы добиться внимания, леди не к лицу». Иногда я гадаю, а поверили ли мне родители. Они говорят, что да, но… – Она пожала плечами. – Мне кажется, оба обрадовались, когда я перестала об этом говорить после переезда. Они прошли почти через такой же ад, что и я.

– Мне так…

– Прекрати извиняться, – огрызнулась она и смерила меня взглядом. – Я тебе не поэтому рассказываю. Не пытаюсь вменить тебе в вину. Мне плевать на нее, Ли. Я пытаюсь донести, что правда в моем случае сделала только хуже. И пока ты сидишь тут и говоришь, что правда важнее, я говорю тебе – нет. Ни для меня. Ни для кого.

– Но…

– Каждый раз, как я говорила, меня затыкали. Мой голос затоптали. Мои собственные друзья и соседи превратили меня в чертова мультяшного злодея. Вот что сделала со мной правда. Они причинили боли больше, чем тот выстрел. Поэтому родители Сары могут писать любую книгу, какую захотят. Это их выбор. Мой же – попытаться оставить все это позади. И это чертовски сложно, когда ты продолжаешь постоянно писать и звонить, чтобы мы просто посидели здесь и обсудили, насколько тебе важна правда.

Ее слова начали медленно доходить до меня. Она не просто избегала меня – девушку, которая не заговорила, – последние несколько недель. Она избегала прошлого. Она выстроила новую жизнь, а я доставала ее, надеясь убедить написать письмо для моей коллекции, надеясь, что она поделится правдой с… кем-то, кому я решу отдать эти письма, когда закончу. А она меньше всего этого хотела.

Вероятно, я не лучше брата Ллойда.

Она встала, взяла сумку и допила кофе.

– Мне пора. Кампус в получасе езды, а я обещала друзьям, что встречусь с ними для подготовки к экзаменам. Так что если ты об этом хотела со мной поговорить…

Я кивнула. Пришлось сдержать очередное извинение. Оно подбиралось к кончику языка и почти преодолело губы, но я поборола его. Она не нуждалась в моих извинениях. Ясно дала это понять. И меньшее, что я могла сейчас сделать, это выслушать, чего она хочет.

– Отлично. Тогда я пойду. Я бы сказала: «Увидимся», но будем честными, я надеюсь, что нет. Без обид.

Я снова кивнула.

И она ушла. А я еще с час сидела в этом кафе, смотрела в окно и гадала, что же делать дальше.

И я до сих пор пытаюсь это понять.

Назад: Джаред Грейсон

Дальше: Рози Мартинез