19. Последние дни на руднике

За прошедший с тех пор месяц мы с начальником рудника и Нирулом дважды еще мотались в Кордубу. Ему требовалось сдать продукцию и отчитаться, а камешки «для дела» тоже приобретали вместе. Мое присутствие требовалось в качестве нынешнего ИО мастера, Нирула – в качестве будущего. Моя «халтура» при этом на руднике продолжала делаться, поскольку там я оставлял своего нового слугу – Укруфа. Этот двадцатилетний примерно бастулон тоже был из числа захваченных нами в «спасательном» походе рабов, так что присмотреться к нему заранее у меня было достаточно времени. Там, в «городе» уконтрапупленного нами «великого царя» Реботона, он тоже был рабом, а попал в рабство еще пацаном – во время сципионовского еще отвоевания юга страны у карфагенян. При этом погибли или попали в рабство и все его родные и близкие, так что бежать Укруфу было банально некуда. Чужака ведь без роду-племени нигде не ждут с распростертыми объятиями, и обратить такого в раба – самое милое дело в этих краях. Ну и какой смысл ему менять одно рабство на другое? Собственно, как раз это обстоятельство и стало для меня решающим при выборе нового слуги – мы ж, черные, все хитрожопые, гы-гы! А то, что парень – карма у меня, наверное, такая – тоже, как выяснилось, был сыном кузнеца-оружейника, оказалось приятным бонусом. Хоть и недешево он мне из-за этого обошелся – пятьдесят шекелей за него отдал, и это еще по-божески, это мне еще скидку сделали как своему – покупка себя вполне оправдывала. Кузнечно-слесарные работы ему можно было доверить спокойно, да и Нирул, когда мы были там, тоже учил его по моему заданию и своим металлургическим премудростям.

Открывать где-нибудь на новом месте свое собственное производство черной бронзы – на хрен, на хрен, ищите дурака. Чревато «маленькому простому человечку» вот так запросто и без всякой задней мысли лезть со своей рязанской рожей в прибыльный, давно отлаженный и полностью поделенный между большими и уважаемыми дядьками бизнес. Но вот «нечерная» бронза эксклюзивным «брендовым» товаром не являлась и устоявшегося спроса не имела – по причине полного отсутствия предложения. Станет это моим бизнесом или нет – это уж как обстоятельства сложатся, а на всякий пожарный свой мастер по пружинной бронзе мне явно не помешает. Кроме того, будучи бастулоном, мой новый раб более-менее сносно владел и простым разговорным финикийским, и это сильно облегчало мне тяжелую, но необходимую на будущее языковую практику.

Приятной неожиданностью оказалось то, что и кордубские оружейники совсем не пальцем сделаны. Римская кольчужная «лорика хамата» еще со сципионовских времен приобрела здесь популярность, и кольчуги для местной знати делали целых три мастера. Одним из этих трех оказался и отец Нирула – я просто не обратил внимания при давешнем первом визите, поскольку тогда мне это было ни к чему. Но Нирул-то ведь все разглядел и запомнил, так что в следующий вояж с нами отправились и один из левых слитков, и Володин макет «пистоли». В результате большую часть трех проведенных в городе дней они с отцом колдовали в кузнице над будущими пружинами – ага, после того как я не поленился ради такого дела даже «Онегина» там зачитать, гы-гы! В его же мастерской остался и мой заказ на коротенькие, но массивные цельножелезные болты к пружинным «пистолям», размеры которых мы с отцом Нирула согласовали. Их диаметры он подгонит по одному и тому же отверстию, чтоб они были одинаковыми у всех, а уж «дула» и гнезда толкателей в самих «пистолях» будут делаться по болтам.

В том же вояже мы с начальником рудника, помозговав, сделали один очень даже неглупый финт ушами, сменяв большую часть своих уже «прихватизированных» аквамаринов на гораздо более ценные изумруды. Поначалу я сдуру едва не лопухнулся, соблазнившись на маленькие, но страшно дорогущие ярко-красные камешки: то ли это были рубины, то ли гранаты, то ли карбункулы – хрен их разберет.

Я просто исходил из того, что аквамаринов у нас накопилось прилично, а будет ведь и еще больше, и не мешало бы сделать ценную заначку полегче да покомпактнее. Суть идеи мой компаньон одобрил, но в красные камешки мне вкладываться отсоветовал. Они, как он пояснил, привезены из Карфагена, а туда попадают с юга, через гарамантов Сахары. Соответственно, мне нет ни малейшего смысла переплачивать за них немалую торговую наценку в Кордубе, когда здесь же есть и изумруды – тоже редкие и дорогие, но добываемые вместе с аквамаринами и обычными бериллами на севере самой Испании. В Гадесе за них дадут уж всяко не меньше, чем в Кордубе, а в Карфагене – гораздо больше, поскольку в основном их привозят туда издалека – с Востока.

Так мы и сделали, заодно и ощутимо сбив цены на аквамарины как раз перед очередной их закупкой «для работы». Закупив их на те же деньги заметно больше, мы тем самым увеличивали и свой будущий «левак». Мы немало потом и посмеялись втихаря, когда среди купленных специально для следующей «прихватизации» камешков опознали и некоторое количество «своих», которые пойдут теперь уже по второму кругу…

В тот раз Ремд просветил нас и по текущей политической ситуации в стране. Если в Ближней Испании – ближней к Риму, то есть восточной – восставшие бастетаны и контестаны с олькадами воевали всерьез и рьяно, наголову разгромив и обратив в бегство армию претора Гая Семпрония Тудитана, а потом даже и сам претор вскоре скончался от полученных ран, то в Дальней Испании – то бишь нашей, западной – война велась гораздо спокойнее и уравновешеннее. Возглавлявшие мятежников Кулхас с Луксинием вовсе не были безбашенными отморозками. Возле активно участвующей в турдетанском мятеже Илипы, например, продолжает спокойно существовать основанная еще самим Сципионом колония римских ветеранов. Она за городом, подальше от реки, отчего мы и не видели ее с лодок, когда плыли из Гадеса в Кордубу. Луксиний даже выделил отряд специально для патрулирования вокруг колонии, дабы не допустить эксцессов со стороны «партизан», а сами бывшие солдаты Сципиона тоже стараются не злить окрестное население. Они ведь не для этого осели в стране. Мятежа они, конечно, не одобряют, всячески осуждают, но – исключительно на площади своего превратившегося в колониальное поселение бывшего военного лагеря. Все все понимают, и инциденты никому не нужны. Да и Кулхас, одолев под Кордубой претора Дальней Испании Марка Гельвия, чему мы и сами были недавно свидетелями, добивал его достаточно умеренно. То есть бить-то бил, дабы обезопасить себя от возможных контрударов, но давал ему и передохнуть. А в ходе передышек вел переговоры, в которых старательно напоминал, что воюет не с Римом вообще, а только с некоторыми римлянами, слишком уж рьяно наводящими в стране неприемлемые для нее порядки. То ли дело было при прежнем наместнике – понимающем и уважающем местные обычаи Луции Стертинии, человеке из группировки Сципиона. И как бы ни относился к подобным заявлениям сам Марк Гельвий, сторонник соперничающей со Сципионами в сенате группировки Катона, ему все же приходилось отсылать в Рим соответствующие донесения, а сенаторам – так или иначе учитывать и их при рассмотрении кандидатур в преторы на следующий год. Если новые преторы окажутся из сципионовской группировки и вернутся к политике своего лидера – мятеж прекратится и сам собой.

Передал мне «досточтимый» между делом еще и письмо «кое от кого», скорого ответа от меня не требующее, но к ознакомлению настоятельно рекомендуемое и, весьма возможно, имеющее некоторое отношение к моей судьбе. Что там – его не касается, это мое дело, а не его, но и от себя он мне не забыл напомнить, как архинужно и архиважно поскорее дать руднику нового мастера – и для клана Тарквиниев, и для меня лично…

Млять, ну и уродский же язык этот финикийский! Я и в устной-то речи на нем едва барахтаюсь, а уж в письме… Млять! Вот как прикажете понимать отдельные слова, когда без гласных и сами-то финикийцы расшифровывают их смысл лишь по всей фразе в целом? К счастью, Велия и сама прекрасно понимала, что без посторонней помощи мне ее послания не осилить, и то, что посторонних не касалось, было выражено лишь нам двоим понятными намеками. А самым прозрачным намеком как раз и был этот уродский язык письма – учи, остолоп, финикийский! Что ж, стимул у меня для этого, скажем прямо, есть нехилый. Деваха напоминала, что по весне снова наступит мореходный сезон, а значит – и восстановится сообщение Гадеса с Карфагеном, в котором живет кое-кто, чья воля будет решающей кое в чем, весьма немаловажном для нас. Следовательно, будет лучше, если к тому моменту я буду уже в Гадесе – имея за плечами достаточные заслуги перед кланом Тарквиниев и более-менее приемлемые познания хотя бы уж в финикийском. Ох, млять, кто бы спорил!

Давление на меня таким образом осуществлялось со всех сторон. Обложили, гады! Наши ведь тоже проболтались своим бабам, что торчим мы тут «из-за меня».

– Твоя малолетка там в шелках и пурпуре ходит, а мы тут – в дерюге! – бесилась Юлька. Насчет шелков она, естественно, здорово преувеличила, не говоря уж о пурпуре, а «дерюга» – это у нее, оказывается, самая тонкая из тканей, какую только смогли найти и приобрести для них с Наташкой ихние половины в Кордубе. Сравнили бы с тем, что носят крестьянки, да и простые горожанки тоже!

– Выбраться некуда, развлечений никаких, холодно, скучно! – ныла Наташка – не явно в мой адрес, но так, чтобы я наверняка услыхал. Ага, холодно ей! Нам бы в России такие холода!

Нирул ежедневно зубрил «Однажды осенью…», записав сей прикол на куске кожи иберийскими буквами, здорово напоминавшими гораздо более поздние германо-скандинавские руны. Слова он при этом коверкал так, не говоря уж об интонации, что мы покатывались, держась за животы.

– Сам ты, Макс, похабник, и аборигенов тому же учишь! – выговаривала мне Юлька. – Похабник и шарлатан!

– Ага, и еще какой! И ведь работает же, гы-гы! – весело скалился я.

Но в целом доставали они меня так, что следующего вояжа в Кордубу я ждал с нетерпением. Его я, кстати, совершал уже верхом на лошади, хоть и не лихачил. Но какую же истерику закатили бабы, когда «вдруг оказалось», что их опять никто не берет в город! И виноват во всех этих смертных грехах, конечно же, один наглый усатый тип, которого я иногда наблюдаю в зеркале! Угу, кто бы сомневался…

Получив от нас очередную партию слитков черной бронзы и услыхав, что над последним Нирул уже и «колдовал» сам, хоть и по «шпаргалке», Ремд просиял от счастья.

– Не затягивай с его экзаменом, – сказал он мне. – Как только будет готов – сразу посвящай в мастера. И сразу же гонца ко мне. Я дал тебе слово и сдержу его – ты будешь доволен наградой. И в Гадес к дяде я отпишу сразу же – ты догадываешься, о чем я буду писать? Я думаю, что и досточтимый Волний пожелает наградить тебя достойно – клан Тарквиниев не скупится для тех, кто оказывает ему важные услуги. Я и сейчас отпишу ему все в лучшем виде. Ты, кажется, хотел бы, чтобы и еще кое-кто получил кое-какие известия? Не ломай голову, я все устрою, хе-хе! Как у тебя с финикийским?

Ох, млять! Я-то по наивности полагал, что отвечу сейчас, что трудно, мол, но я стараюсь. Ага, хрен там! «Досточтимый» изверг вздумал меня проверить – спасибо хоть, что не в письменном виде! Я и сам прекрасно понимал, что изрекаемое мной лишь весьма отдаленно напоминает нормальную финикийскую речь – русских слов «для связки» в ней присутствовало до четверти. Ремд то морщил лоб, силясь понять, то от души хохотал. В конце концов, начав уже икать и утомившись от умственных усилий не меньше моего, он прекратил эту пытку и признал, что финикийский язык нелегок. Ну, в том смысле, что для начала это не так уж и плохо, надо полагать. Утешил меня начальник рудника, когда мы от него вышли:

– Ну подумай сам, Максим, зачем тебе нужен финикийский язык в турдетанской Кордубе? Ты видел здесь хоть одного финикийца, не говорящего и по-турдетански? И я тоже не встречал здесь таких ни единого! Кто стал бы утруждать себя этим, если бы это не требовалось для чего-то? Досточтимый Ремд зря ничего не делает!

Что ж, намек был вполне понятен, и это радовало. Еще больше нас порадовала обстановка на рынке. Самоцветы – не тот товар, который продается мешками. Результаты нашей прежней «аквамариновой интервенции» не успели еще полностью рассосаться, а нам было чем добавить еще, и цены на аквамарины мы подсбили дополнительно, снова пополнив свои заначки изумрудами. Само по себе это нам прибыли не принесло, даже немножко в минусе оказались, поскольку изумруды тоже все еще «помнили» несколько возросший спрос. Но зато аквамаринов закупили снова несколько больше прежнего – естественно, за счет тех первосортных, которые реально ни в какую плавку не пойдут. И снова веселились, обнаружив среди них «знакомцев».

Не подвел и отец Нирула. И пружины на восемь «пистолей», включая запасные, и восемь десятков болтов к ним, то бишь по десятку на «ствол», были готовы. Маловато, конечно, но большего было не успеть. Еще столько же обязательно будет готово к нашему следующему приезду, а пока – чем богаты, как говорится. В первый же день, пока мы с начальником рудника обтяпывали наши делишки, Нирул сам осуществил в отцовской кузнице окончательную термообработку навитых пружин – предварительно я зачитал по этому поводу «Грузинский басня про варон», дабы обеспечить помощь Авося. Их еще нужно было заневолить – на растяжение им один хрен не работать, зато на сжатие будут работать лучше, и в принципе успели бы, но я еще не успел придумать «заклинание», без которого, ясен пень, хрен чего выйдет, гы-гы! Не стоит дарить аборигенам те технологии, которые пригодятся еще и мне самому. Успеем заневолить пружины и на руднике…

Так и вышло сразу же после нашего возвращения. На наших арбалетах давно уже были новые бронзовые дуги, на широких кожаных перевязях висели новые бронзовые мечи, и лишь немногие знали, что эта бронза при всем ее обычном желтом цвете не просто не хуже, а значительно лучше нынешней стали. К ножнам мечей по иберийскому обычаю пристегивались и ножны кинжалов, клинки которых были из такого же материала. Еще далеко было, конечно, до готовности «пистолей», к которым имелись только некоторые отдельные детали. Ведь пружины и боеприпасы, от которых и следовало «плясать», мы привезли только теперь.

В этот раз мы и прибарахлились. Собственно, зимнюю тунику, зимние штаны и пару легких летних туник я заказал кордубскому портному еще в прошлый раз, а в этот – расплатился и получил свои обновы. Тому ведь пришлось повозиться и над выполнением моих «причуд». И на штанах, и на туниках я заказал карманы, закрывающиеся сверху застегиваемыми на пуговицу клапанами – портной был в шоке.

– Так никто не делает, уважаемый! – пытался он меня урезонить.

– Боги запрещают?

– Нет, уважаемый, но так никто не делает…

– Законы запрещают?

– Нет, уважаемый, но есть же традиции…

– Сколько стоит отступление от традиций?

Подавив сопротивление в зародыше, я тут же, развивая успех, заказал такие же наплечные карманы на рукавах, отчего мои туники должны были приобрести заметное сходство с отечественным армейским ХБ нового образца – «варшавкой». Я бы ему еще и внутренние карманы заказал, да только ведь – вот засада – не распашные эти античные туники, а целиковые, через голову надеваются. Поэтому внутренние карманы я заказал другому портному – на новом плаще. Поскольку снаружи их видно не было, тот особо и не протестовал…

Этого же я ошарашил по полной программе, заказав и все края ткани подогнуть и прошить, чтоб не растрепывались, что он воспринял как вообще верх цинизма.

– Что, так тоже никто не делает? – спросил я его.

– Делают, но… гм… не из такой же ткани!

Это я знал уже как-то и без него. Только самые крутые одеяния местной знати – из соответствующих материалов – обшивались таким образом, а я заказывал из «дерюги», если по Юльке – не самой грубой, конечно, но погрубее нашей самой грубой джинсы, зато прочной и практически не снашиваемой.

– Пурпуром кайму вышивать будем? – похоже, он бы уже не удивился, если бы я вдруг заказал и это. Но я уже знал, что местные щеголи носят фальшивый пурпур, а на настоящий моих сбережений – ну, может, и хватило бы на совсем узенькую каемочку. Это я, конечно, утрирую, на самом-то деле хрен его знает, насколько хватило бы, но у меня-то ведь на свои кровно заработанные были совсем другие планы. Уподобляться же дешевым пижонам, как говорят фрицы – «пфуй, даст ист цу филь». Мне ведь функциональность от моего шмотья нужна, а не пижонство. Да и провозился бы он с этой вышивкой месяц, не меньше. И так-то не без труда успел…

Глядя на мою «военную форму стран Варшавского договора», загорелись этой идеей и остальные наши, но успели, конечно, только нашить карманы на уже имеющиеся тряпки, да и то – лишь каким-то чудом. Надо ли говорить, каким скандалом встретили нас в рудничном поселке наши бабы?

– Мы в сраной рогоже ходим, а они тут разоделись в пух и прах! Фон-бароны долбаные, арбалетчики, млять, великокняжеские, мушкетеры, млять, недоделанные! Ну за что нам такое наказание?! Ыыыыыы!

То, что их – ага, теперь это уже «рогожа», оказывается – куда тоньше нашего «пуха и праха», а ярко надраенной медной и серебряной бижутерии на них – как на тех цыганках, разумеется, не имело ни малейшего значения. Значение имело только ихнее «и вообще». К счастью, увесистых скалок у них отродясь не водилось, иначе пришлось бы Володе с Серегой туго. Это ж надо было так лопухнуться! Не просто наступить, а прямо-таки строевым шагом побатальонно промаршировать по бабьей больной мозоли, гы-гы!

Но все-таки – рогожа, уже даже не мешковина! Им что, сатин или уж не знаю что там еще подавай? Какой, спрашивается, может быть ткань, которую ткут врукопашную из пряжи, спряденной тоже врукопашную?

Не умеют местные пряхи и ткачихи работать? Ну так научите же их, умницы вы наши! Да только ведь хрен дождешься, и что-то подсказывает, что и механическая «прялка Дженни» хрен сподвигла бы их показать местным «неумехам» личный пример. Никто не скажет мне, почему я этим не удивлен?

То ли дело Астурда! Когда мы с нашим испанским ментом, отпросившись у Тордула, направились в деревню, нам вслед неслись вопли:

– Отправляйтесь к вашим вшивым и немытым дикарским шлюхам! Только их вы и достойны!

– Возможно, они не так уж и неправы? – ухмыльнулся Хренио, и мы хохотали добрых полпути.

Правота наших стерв оказалась неоспоримой. Не знаю, как было у Васкеса с его подружкой, я ведь там со свечой за занавесочкой не стоял, да и нет в иберийских сельских домишках занавесочек, но у меня с Астурдой вышло не в пример благопристойнее. Она только порадовалась моему «надлежащему виду», а уж привезенные для нее из Кордубы маленькие серебряные серьги привели ее в восторг. В какой мелкоскоп Юлька с Наташкой разглядывали «немытость» – это у них надо спрашивать, если ушей не жалко. В отличие от них, местные бабы и в холодной воде искупаться не сдрейфят, и уж требовать, чтоб им ее натаскали, да еще и нагрели, им и в голову не придет. Не научили их еще феминистки, гы-гы! Насчет вшей не поручусь – вши это или блохи или там клопы, хрен их знает, но что есть, то есть. Спасибо хоть – не мандовошки! Но где нет этой кровососущей хрени?

На себя бы посмотрели! Везде она есть, и у греков с римлянами, при всех ихних хваленых банях. Хоть ты простерилизуйся весь – один хрен, с кого-нибудь да перескочит. Будь ты хоть трижды чистюлей – не будешь же мыться по пять раз в день. Спасение от этой кусючей нечисти в античном мире лишь одно – шелк. Шелковые туники и шелковое постельное белье. Не зарабатываешь ты пока на них – терпи, казак, атаманом будешь. Что, собственно, почти все в этом мире и делают. И если не капризничать и не заморачиваться мечтами о несбыточном, то и насрать на этих блох с клопами. Тем более, когда ты ночью с красивой бабой, которой тоже по барабану несущественные мелочи. Какие проблемы?

У нас их и не было – вплоть до утра. Утром – ну, не то чтоб появились, но… В общем, оказалось, что Велия как в воду глядела. Когда я дал Астурде вместо обычных медяков полшекеля – по кордубской таксе, могу ведь теперь, да и не хуже она ничуть тех, городских – она вдруг спросила:

– А ты не хотел бы остепениться? Так и собираешься всю жизнь шляться то по одной, то по другой?

– Ну, когда-нибудь, наверное, остепенюсь и я…

– А я вот хотела бы. Ну, не с кем попало, конечно, с достойным человеком… вот вроде тебя, например, – и смотрит эдак ожидающе.

– Астурда, я ведь наемный солдат. Сегодня я тут, завтра где-то там – куда меня посылают, там и служу. Я не готов…

– А когда будешь готов?

– Откуда мне знать? Как судьба сложится.

– Скажи уж прямо, что тебе вскружила голову Велия!

– Ну, ты ж понимаешь, что она того стоит.

– Но ты здесь, а она в Гадесе. И ровня ли она тебе?

– И это тоже – как судьба сложится…

Размолвкой это не обернулось, если по большому счету, но по мелочи… гм… нет, с одной-то стороны это приятно, когда тебя считают достойным, чтобы жизнь с тобой связать, но с другой – что-то они уж больно подозрительно зачастили. На следующий день начальник рудника, когда финикийским занимались, тоже удочку закинул:

– Слушай, Максим, ты, конечно, достойный человек, и я желаю тебе удачи во всех твоих замыслах. Но не кажется ли тебе, что почтенная Криула вряд ли в восторге от твоего выбора? И не думаешь ли ты, что и отец девчонки может иметь свои планы на ее судьбу? А он ведь человек очень непростой…

– Кто может знать свою судьбу, почтенный?

– Полностью – никто, но ведь есть же определенные признаки! Судьба бывает обычно милостива, если ты не желаешь несбыточного. Я не отговариваю тебя, пробуй, и судьба иногда являет чудеса. Но что, если чуда не случится? Разве не придется тебе тогда поискать себе другую пару?

– Все может быть. Может, и придется.

– Есть хорошие семьи и попроще Тарквиниев, Максим. И в некоторых из них тоже подрастают невесты на выданье…

А потом и Юлька еще до кучи. Мы тут как раз отмечали готовность Нирула к его экзамену на мастера. Хорошо посидели, отметили. Но отмечает-то каждый по-своему. Серега вон – ну, надегустировался от души, а она у него широкая, и транспортировать его в итоге пришлось всей компанией. Дотранспортировали, уложили, дальше Юлька и сама с ним разберется. Поболтали, прогулялись до ветра, пора бы и самим на боковую. Сижу на бревне, курю на ночь – Юлька подходит, подсаживается рядом:

– Нажрался мой – спасу нет! Храпит, перегаром несет – пьяная скотина!

– Ну так следила бы, чтоб не нажирался.

– Уследишь тут! Вот почему за тобой следить не надо?

– Юля, ну ведь у каждого своя порода.

– Вот именно – порода. А я бы предпочла породу получше, – и придвигается поближе, до касания выпуклостями. Но я-то ведь от Астурды свое намедни получил и с ума сходить как-то не собирался.

– Тебе самому не надоело по шлюхам бегать? – Ну вот, еще одна, и все туда же! Сговорились они все, что ли, гы-гы!

– Ну, вообще-то я по ним не бегаю, а хожу нормальным шагом.

– Ага, «медленно и методично», знаю этот анекдот! А ты не думал насчет того, чтобы остепениться?

– Прямо тут?

– А почему бы и нет? В тот раз – согласна, не время было. Вас всего-то четыре мужика с голыми руками против всего мира – нельзя вам было еще и меж собой вздорить. Но теперь-то уже не так, теперь есть и местная опора – у тебя это хорошо получается.

– И поэтому надо обязательно перелаяться меж собой?

– Не утрируй. С Васькиным ты из-за меня не поссоришься, с Володей тоже. А много ли толку от моего неудачника, чтобы носиться с ним, как с писаной торбой?

– Так уж прямо и неудачник? А кто мне бериллы распознал?

– Только не говори, что не обойдешься без него и впредь! Я что, не видела, как ты отбирал для себя образцы? Зачем они тебе, когда есть геолог, а? – и еще поплотнее ко мне прижимается. Увы, косвенными отмазками и от этой тоже не отделаться…

– Юля, если ты задашься целью – ну, дважды-то ты меня уже раздраконивала, раздраконишь и в третий раз. Это ты умеешь. Но моих основных планов это не изменит.

– Тебе было плохо со мной? Мне что-то этого не показалось! Чем я хуже этой твоей малолетней дикарки? Тем, что не разодета в шелка и пурпур, не увешана золотом и серебром, не умащена благовониями, а рабыни-служанки не сдувают с меня пылинки?

– Ну, в походе и Велия не была расфуфырена. И как-то, знаешь ли, не сильно она проигрывала от этого.

– Местная, ко всему привычна, все умеет – это тебя в ней привлекает?

– Не только. Но не заставляй меня каламбурить.

– Это как? А, поняла – местная знает свое место! Да, для тебя – не пустяк! Сволочь ты, Макс! Только о себе и думаешь! Сволочь и эгоист!

– А ты, значит, думаешь не о себе?

– Ладно, допустим. Но ты ведь не из тех, кто живет, чтобы работать, работать и работать. Как насчет досуга? Что у тебя с ней общего? Она же ни одной книги не читала, ни одного фильма не смотрела, ни разу за компом не сидела и в интернете не шарилась. А наши бабьи «тряпки и побрякушки» тебе неинтересны. О чем ты с ней вообще говорить-то будешь на досуге? Ведь дикарка же! Обезьяна обезьяной!

– Юля, а подскажи-ка ты мне адресок ближайшей общественной библиотеки, ближайшего компьютерного магазина и ближайшего интернет-провайдера. А заодно и ближайшего местного Чубайса.

– Хочешь сказать – прошлого не вернуть? Но у нас есть хотя бы воспоминания обо всем этом!

– Месяц, год, два, три – сколько можно жить одними воспоминаниями? А все твои новости тоже будут только о тех же тряпках и побрякушках.

– Дались они тебе! Я, между прочим, еще и историю хорошо знаю!

– Лучше местных? Точнее, подробнее? Быстрее ориентируешься в постоянно меняющихся раскладах?

– Может, и не быстрее и не подробнее, но уж точно лучше! Ты думаешь, я на твоем телефоне только фильмы смотрела, в игрушки играла, которых у тебя на нем нет, или музыку слушала, которая у тебя там вся или похабная, или милитаристская? Я, между прочим, и в самом деле Тита Ливия штудировала – хоть что-то полезное для нас у тебя на твоем телефоне нашлось…

– Ага, прямо сутками напролет штудировала, пока наконец и мне аккумулятор не угробила! – проворчал я. – Ну и дурак же я был, когда свой аппарат тебе дал!

После того как в давешнем походе приказал долго жить Серегин телефон, не особо долго прожили они и у всех остальных – сказалась эта дурацкая привычка держать аппарат все время включенным, так что аккумуляторы у них и в момент-то нашего с ними попадания были уже полуразряжены. А тут еще и бабы – свои посадили на хрен, так у нас принялись клянчить – естественно, с аналогичным результатом. Я ведь упоминал уже, кажется, что большинство современных баб, дай им только волю, целыми днями с телефоном играться готовы? Наши обе исключения не составляли. Мой, бывший обычно выключенным, держался дольше всех, и бабам я его хрен давал, за что и стал у них «сволочью и эгоистом» окончательно и бесповоротно, зато это долго спасало мой аппарат от незавидной участи остальных – ага, до недавнего времени. Перед последней поездкой в Кордубу, роясь в хранящихся на нем электронных книгах, наткнулся там и на Тита Ливия означенного – не куцую «Войну с Ганнибалом», а полного, которого я так и не удосужился прочитать. Юлька, как услыхала, так прямо в психическую атаку пошла, куда там до нее тем киношным каппелевцам! Это же, по ее словам, не просто обычный исторический талмуд, а самая натуральная летопись вроде нашей «Повести временных лет», только римская и как раз по «нашим» тутошним годам весьма подробная. Для нас это была ценнейшая «инсайдерская» информация, короче.

Вот на это я, дурень, и купился, дав ей для изучения римского летописца свою «Нокию» и взяв с нее слово музыкой и видео аккумулятор мне не сажать. Я ведь на что рассчитывал? Что не мелкая шмакодявка все-таки и сама соображать должна, чего делает. В режиме плейера аккумулятора «Нокии Е7» на полдня хватит от силы, а в режиме чтения документов – уж всяко поболе сотни часов, то бишь более четырех суток или двенадцати нормальных восьмичасовых рабочих смен. А учитывая необходимость шифроваться от хроноаборигенов, эти двенадцать смен обещали растянуться на многие месяцы! Вот я и понадеялся тогда сдуру на ейный здравый смысл – как историчка, должна все это хорошо понимать, а заодно и знать, где искать нужные места в этом здоровенном талмуде, чтоб весь его не перелопачивать, как пришлось бы, не зная броду, мне самому. Упустил из виду только одно – что баба есть баба. Млять, нашел кому довериться! Лучше бы сам, в натуре, весь талмуд перелопачивал! Возвращаемся, короче, из Кордубы, выдался у меня момент самому затихариться, забираю у нее аппарат – у меня там среди всякой всячины еще и довольно сытенькая статья про деятельность Катона имелась, и в ней кое-что и как раз по испанским событиям вот в эти годы. Нахожу ее, перечитываю, потом проверяю на всякий пожарный, не завалялось ли у меня там еще чего-нибудь ценного в нашем раскладе, и тут аппарат выдает предупреждение «Аккумулятор разряжен», когда по моим прикидкам там еще две трети заряда должны были оставаться! Устраиваю этой дряни допрос, а она на полном серьезе заявляет, что они с Наташкой «всего-навсего» парочку фильмов только и посмотрели – ага, от скуки. Надо ли объяснять, как мне хотелось в тот момент убить на хрен проклятую обезьяну? Естественно, аппарат я отключил окончательно – оставалась еще надежда, что закапризничала операционка все-таки не при самом глубоком разряде и когда-нибудь в светлом будущем, возможно, нам удастся придумать решение проблемы зарядки аккумуляторов. Надежда ведь умирает последней…

– Говорю же, сволочь ты, Макс! Не только в этом – вообще!

– И из чего на сей раз состоит твое «вообще»?

– Да какая разница? Вот ты сейчас куришь, например. А мы с Наташкой, между прочим, уже целую вечность не курили!

– Ну на, покури – говна не жалко.

– Вот именно – говна! Сам кури свой горлодер! Тебе по барабану, ты любишь крепкое курево, а о нас с Наташкой ты подумал?

– И как прикажешь о вас думать?

– Ну, вату из одуванчиков ты ведь изобрел? Кстати, что-то не очень-то она тебе и пригодилась. Мог бы и нормальные сигареты с фильтром изобрести!

– Адресок ближайшей бумажной фабрики не подскажешь?

– Мог бы и бумагу изобрести! И не только, кстати, для сигарет!

– Жюль Верн я тебе, что ли? Все сухой травой подтираются и не ноют, а ты у нас, значит, графских кровей?

– Сволочь ты, Макс! Ну тебя на фиг, ведь затрахал уже! – И ушла, яростно виляя нижними выпуклостями и пытаясь трясти верхними. Спасибо хоть – не на мостовой и не на шпильках, иначе – уверен, что перебудила бы всех цоканьем металлических набоек, гы-гы! Нет, насколько ж все-таки культурнее ведет себя Велия! Ага, обезьяна обезьяной! На себя бы поглядела, макака красножопая!

Утром я освобождал из рабства Нирула. Торжественно церемонию обставили, как положено. Ну, не совсем по турдетанскому обычаю, но я ж не турдетан, а неотесанный варвар, так что неизбежные «ошибки» все поняли правильно.

– Беру в свидетели богов и всех, кто стоит здесь! Этот человек, – я картинно возложил длань на плечо парня, – с сегодняшнего дня больше не раб! Я отпускаю его по собственной воле и объявляю, что он ничего не должен мне за это!

Потом он, проинструктированный заранее, повернулся ко мне лицом, а мы с Володей взялись за медную цепочку с биркой. У викингов при освобождении раба хозяин собственными руками разламывал ему ошейник, предварительно подпиленный в нужном месте. В этом мире рабские ошейники пока заведены только у римлян, а у Нирула висела на груди медная табличка с моим именем на цепочке, поэтому мы со спецназером решили скрестить обычай викингов с нашей армейской традицией перевода «духов» в «деды». «Дух» является на церемонию «уставным мальчиком» с наглухо застегнутым воротником – на старом ХБ еще и крючок был, а два «деда», всыпав ему положенных ремней, которые мы в данном случае опустили за ненадобностью, берутся за его ворот и дергают порезче, срывая на хрен и верхнюю пуговицу, и крючок. Пуговицу-то он, конечно, потом пришьет, а крючок ему больше не положен по сроку службы. Вот и мы с Володей таким же точно манером рванули цепочку Нирула, одно звено которой было предварительно подпилено, так что вышло эффектно и внушительно.

У викингов снятый с раба ошейник обычно топился в волнах фиорда – в знак того, что он никогда больше не вернется на шею освобожденного. Здесь моря поблизости не наблюдалось, зато имелась речка. Я взялся за концы цепочки и примерился раскрутить рабскую «инвентарную бирку» на манер пращи, дабы покартиннее метнуть ее в воду.

– Не надо, господин, – попросил вдруг мой вольноотпущенник.

– Уже не господин, – напомнил я ему.

– Бывший господин…

– Для тебя теперь – просто Максим. Так почему не надо?

– Если она не нужна тебе – отдай мне. Я переплавлю и отолью себе что-нибудь на память.

– Ну, держи, не жалко. Но зачем тебе память о рабстве?

– Не самая худшая память, господин… ну, то есть Максим. Всем бы рабам таких хозяев, как ты!

В тот же самый день его экзаменовали и на мастера. «Однажды осенью…» он вызубрил хорошо – хоть и уморительно коверкал слова, но обошелся без «шпаргалки». На славу вышла и его «экзаменационная» плавка, хотя и выяснилось это, конечно, не сразу, а лишь после термообработки – тоже важнейшая часть мастерства – и испытаний слитка. Только на этих испытаниях, когда молоток отлетал от пружинящего слитка, и закончился экзамен моего бывшего раба, после чего начальник рудника немедленно послал конного гонца в Кордубу.

– Послушай, учитель, – свежеиспеченный мастер все же предпочитал называть меня так, а не по имени, – я все-таки побаиваюсь – что, если я вдруг забуду заклинание и потеряю его запись?

– Хорошо, Нирул, я открою тебе самую сокровенную тайну металлургической магии. Она заключается… В чем бы ты думал? В том, что ее нет!

– Как же так? – промямлил озадаченный парень.

– А вот так. Хочешь знать, что ты «колдовал» над расплавом и слитком?

Когда я перевел ему «Однажды осенью…» на турдетанский – не дословно, но наиболее близко по смыслу, парень был в шоке.

– А как же боги?

– У богов достаточно своих божественных дел. Что им до мелкой возни простых смертных? Тебе много дела до копошения муравьев?

– И как же без них?

– Тебе помогали не они, а твоя собственная вера в их помощь. Точнее, твоя вера в то, что у тебя все получится – неважно, с чьей помощью. Но ты знаешь ремесло и вполне способен помочь себе сам. Ты сам себе главный металлургический бог, Нирул. А заклинания – ну, должна же, в конце концов, у мастера быть своя тайна, без знания которой никто другой не сможет занять его хлебное место. Вот и ты бормочи себе под нос все, что тебе вздумается, но работу делай правильно и тщательно, а главное – верь в себя и в свое мастерство. У тебя получалось уже много раз – с чего бы не получаться и впредь?

Последующие дни шли в суматохе – что-то подсказывало мне, что это наши последние дни на руднике, и я поторапливал всех, кого требовалось. Последнюю плавку «нечерной» бронзы делал Укруф – Нирул лишь руководил, проверяя знания моего нового раба, и бормотал с важным видом под нос «Однажды осенью…», не без труда сохраняя серьезность – видно было, что главный урок мой вольноотпущенник усвоил хорошо. Он был страшно доволен своим нынешним положением. Шутка ли – три шекеля в день! По меркам Кордубы это был шикарный заработок для мастерового, делавший его завидным женихом в ремесленной среде. Я лишь хитро посмеивался – главный сюрприз для него был еще впереди…

Кого я заездил в эти дни, так это Укруфа. И литейщик, и термист, и кузнец, и просто слуга – все, как говорится, в одном флаконе. А что прикажете делать, когда и по части пружинной бронзы поднатаскать его напоследок надо, и пистоли наши пружинные все еще не доделаны, и манатки мои – те, которые сей секунд не требуются – к упаковке в дорожные баулы не подготовлены? Последнее я бы, с куда большими толком и сноровкой, сделал сам, но уместно ли такое простому турдетанскому рабовладельцу? Глядя на меня, заездили своих слуг и остальные наши, да и бабы даже как-то поумерили свою обычную стервозность – все ждали скорых перемен.

Вызов в Кордубу – с формулировкой «не сломя голову, но и не мешкая» – не застал нас врасплох. Хоть и почти впритык, но успели. Укруф даже детали регулируемых прицельных приспособлений к пистолям почти доделал, которые ему оставалось только окончательно припилить по месту да собрать на пистолях, после чего те можно будет уже окончательно пристрелять и привести к нормальному бою. Все это вполне можно будет спокойно доделать и на новом месте, а с двух шагов не промажешь и так.

Последнюю дележку наших левых аквамаринов мы с начальником рудника произвели в присутствии Нирула, которому заодно и растолковали на этом нагляднейшем примере суть теневой экономики и его будущее место в ней. Парень, не успевший еще и жалованью-то мастера нарадоваться, только теперь окончательно понял, какое золотое дно остается ему в наследство.

На радостях, что мы все наконец-то отбываем из «этой дыры» в город, Юлька с Наташкой даже не закатили истерики оттого, что им предстоит идти пешком – все мулы были под грузовыми вьюками. Мой вольноотпущенник собирался важно, с достоинством – целый мастер как-никак. Я втихаря произвел смотр своего «левака» – солидная у меня получилась кучка. Уж кому-кому, а мне грех было бы жаловаться на «эту дыру» – хорошо я на ней поработал, плодотворно. Что ж, спасибо этому дому – пойдем к другому.

На привале в деревне я преподнес Астурде приготовленный еще с прошлого вояжа прощальный подарок – пару хороших серебряных браслетов. Не очень-то они ее обрадовали, смысл подарка она поняла прекрасно, но тут уж чем богаты. То, чего ей хотелось бы куда больше, предназначалось для другой. Даже Юлька, заметив это дело, воздержалась от своих обычных шпилек.

При выходе из деревни я окинул ее прощальным взглядом. Немало здесь было и хорошего, и приятного, да и ту, к которой я спешу, я ведь впервые увидел здесь. Но наш дальнейший путь лежал в Кордубу и, как я крепко надеялся, не заканчивался в ней…