Глава 19

…Незадолго до наступления сумерек остатки батальона под командованием обер-лейтенанта Хагена вошли в городок, через который пролегал маршрут гитлеровских войск, спешно отступавших на запад под натиском частей Красной армии. Миновав под недружелюбными взглядами малочисленных горожан добрую половину населенного пункта, подчиненные Гюнтера оказались на базарной площади, где по его приказанию сделали остановку, чтобы немного передохнуть. Сам же Хаген направился в сторону двухэтажного дома с прикрепленной к ограждению балкона массивной прямоугольной вывеской, извещавшей, что в этом здании располагается немецкая комендатура…

…После того как советские диверсанты, пробравшиеся в село, захватили оберст-лейтенанта Вернера, солдаты, возглавляемые Гюнтером, постарались его отбить, однако попытка не удалась. Русские танки, меж тем, были все ближе, поэтому Хаген решил больше не рисковать людьми и распорядился забрать с собой раненых, если таковые имеются, и начать отход, в конечном итоге превратившийся в бегство. Но драпать до бесконечности тоже было нельзя, поскольку подобные действия могли легко расценить, как откровенное дезертирство. Чтобы этого не случилось, Гюнтеру требовалось сообщить о местонахождении вверенного ему батальона, и лучшего места, чем комендатура, в данном конкретном случае придумать было нельзя. К тому же в этом «замечательном» учреждении Хаген надеялся раздобыть хоть какую-нибудь информацию о своем начальнике оберете Шредберге, который ранним утром отбыл в штаб дивизии, и с тех пор никто из полка его больше не видел, да и на связь он тоже не выходил…

…Приблизившись к зданию, обер-лейтенант приподнял ногу, чтобы поставить ее на ступеньку, но тут дверь распахнулась, и на улицу, негромко беседуя, вышли два человека. Один из них, коротко стриженый мужчина крепкого телосложения, облаченный в камуфляжную форму без знаков различия, был Хагену незнаком. Зато второго он знал весьма хорошо, поскольку это был не кто иной, как оберст Шредберг собственной персоной!

«Вот так встреча! – мысленно воскликнул Гюнтер, принимая строевую стойку и стремясь не показывать охватившего его удивления. – Как он здесь оказался, ведь штаб дивизии в десяти километрах южнее?!.»

Шредберг же, в отличие от подчиненного, свое изумление скрывать не стал. Вытаращив глаза и скорчив соответствующую гримасу, командир полка вермахта пару секунд беззвучно шевелил губами, а затем недоуменно произнес:

– Какими судьбами, обер-лейтенант, и что вы тут делаете?

– Отступаю, – лаконично ответил Хаген, уставившись на переносицу Шредберга и вызывая у того ощущение, что ему смотрят прямо в глаза.

– Отступаете? – нахмурившись, переспросил оберст таким тоном, что совершенно невозможно было понять – знает он об атаке русских и проигранном немцами сражении за село, которое покинул с утра, или же нет…

– Так точно, господин оберст! – не отводя взгляда, выпалил Гюнтер и на всякий случай решил пояснить. – Русские танки при поддержке пехоты и мотоциклистов смяли нашу оборону! На стороне противника был многократный численный перевес в живой силе и бронетехнике, и нам пришлось отойти! В настоящий момент у меня в батальоне осталось боеспособных семьдесят шесть человек! Жду ваших приказаний!..

…Конечно, Хаген, мягко выражаясь, лукавил, докладывая о «многократном численном перевесе» советских войск, поскольку сам он в бою, разыгравшемся на сельской окраине, не участвовал, но внутренний голос ему подсказывал, что именно такой ответ является наиболее правильным. К тому же обер-лейтенант не без оснований предполагал, что, скорее всего, и другие его сослуживцы, если они уцелели и смогли избежать русского плена, в своих рапортах сделают особый акцент на чем-то подобном…

– Пока отдыхайте, Хаген, – после некоторой паузы, видимо, что-то прикинув в уме, сказал Шредберг, – только не пропадайте из виду.

– Слушаюсь! – щелкнул каблуками Гюнтер и собрался уже развернуться кругом, однако его жестом остановил человек в камуфляже.

– Одну минуту, обер-лейтенант, – достаточно жестко произнес он и перевел взгляд на Шредберга, – у командира полка есть для вас поручение.

– У меня? Поручение? Но какое? – Шредберг непонимающе вскинул брови. – Будьте добры, объяснитесь, господин унтерштурмфюрер…

«Так этот тип эсэсовец! – мгновенно напрягшись и закаменев лицом, с неприязнью подумал Хаген и машинально сжал зубы, отчего у него на щеках заиграли отчетливо различимые желваки. – То-то его голосок показался мне не очень приятным…»

– Господин оберет, – не обратив никакого внимания на произошедшие с Гюнтером перемены, укоризненно и одновременно надменно проговорил эсэсовский офицер, – я же просил вас при посторонних обращаться ко мне немного иначе…

– Ах да, извините, господин лейтенант Кун! – сделав ударение на воинском звании, льстиво улыбнулся Шредберг. – Забыл, виноват, каюсь!..

…Эти слова командира полка, от которых за километр попахивало неприкрытым раболепием и подхалимажем, покоробили Хагена, причем в той же степени, как перед этим его слух резануло упоминание унтерштурмфюрером насчет посторонних, каковым для эсэсовца, очевидно, чересчур много возомнившего о себе, безусловно, являлся Гюнтер. И обер-лейтенанту захотелось, ну просто до невозможности, высказать вслух парочку «ласковых» фраз в адрес как «господина лейтенанта Куна», так и оберста Шредберга! Однако, хорошо понимая всю тяжесть возможных последствий, которые мог бы повлечь за собой столь опрометчивый шаг, он сдержался и промолчал…

– А про то, что я вам говорил в комендатуре, помните? – слегка выпятив вперед нижнюю челюсть, недобро прищурился офицер войск СС.

– Ну, конечно! – едва ли не радостно воскликнул Шредберг. – Вы сообщили, что наделены особыми полномочиями, предъявили соответствующий документ, а затем потребовали выделить людей, необходимых, во-первых, для разгрузки грузовика, который должен с минуты на минуту подъехать, а во-вторых, для последующего выполнения важного задания, общие черты коего вы мне также обрисовали!

– Совершенно верно! – эсэсовец снисходительно усмехнулся. – Теперь-то вы понимаете, почему я не дал обер-лейтенанту уйти и о каком поручении упомянул?

– А-а-а, – протянул оберет, – значит, вы имели в виду, что…

– Что помимо солдат мне понадобится толковый исполнительный офицер, умеющий не только руководить подчиненными и сражаться во славу Третьего рейха, но и держать язык за зубами! – раздраженно перебил его, очевидно, потерявший терпение Кун. – Именно это я и хотел сказать, господин Шредберг!

– Тогда лучшей кандидатуры, чем обер-лейтенант Хаген, вам не найти! – произнес командир полка. – Он храбр, опытен, дисциплинирован, пользуется непререкаемым авторитетом у подчиненных и всей душой ненавидит русских!..

– Даже так, ненавидит? Отчего же, господин Хаген? – сузившимися зрачками Кун пытливо взглянул на Гюнтера.

– Советские диверсанты тяжело ранили его брата! – судя по интонации, даже не сообщил, а отрапортовал Шредберг.

– Я спрашивал обер-лейтенанта, а не вас, – не отрывая глаз от лица Гюнтера, негромко процедил эсэсовец, – и хотел бы услышать его ответ.

– Все именно так, как сказал господин оберет, – совершив над собой усилие, чтобы не послать Куна куда подальше, ровным голосом проговорил Хаген и солгал…

…На самом деле ненависти к противнику он не испытывал, даже после того, что произошло с его братом, поскольку еще в начале Восточной кампании, будучи неплохо знаком с историей, осознавал, что вряд ли в России гитлеровские оккупационные войска будут встречать цветами и хлебом с солью. Также Гюнтер всегда отдавал себе отчет в том, что на войне любого могут ранить или убить, и внутренне, хотя, конечно, и не на сто процентов, был готов, что подобная участь может постигнуть как Германа, так и его самого.

Да, за брата он переживал сильно, родная кровь все-таки и очень близкий ему человек! Однако в последнее время обер-лейтенанта все чаще стала посещать мысль, что, может быть, Герману, получившему два пулевых ранения и находившемуся сейчас на лечении в госпитале, в определенной степени и повезло! Ведь он выжил, чего нельзя было сказать, например, о майоре Риделе, унтер-офицере Краузе и о многих других немцах, оставшихся навечно лежать в чужой для них русской земле!

Если быть до конца честным, то Гюнтеру эта война порядком уже опротивела. И получи обер-лейтенант сейчас вдруг приказ вместе со своим батальоном отходить без оглядки и остановок до Франкфурта, что на Одере, или Бреслау, то он приступил бы к его исполнению без промедления!

Однако из разговора Куна со Шредбергом Хаген уже догадался, что ему предстоит задержаться в этом городке на неопределенное время, причем явно не для осмотра памятников архитектуры или же иных достопримечательностей, и потому каких-либо иллюзий на сей счет не питал, просто решив положиться на волю Провидения. Впрочем, ничего другого ему и не оставалось…

…Итак, Гюнтер солгал, но об этом знал только он. Что касается Куна, то его подобный ответ вполне устроил, да он иного и не ожидал. В общем, услышав произнесенные обер-лейтенантом слова, эсэсовец одобрительно покачал головой, вновь повернулся к Шредбергу и категоричным тоном заявил:

– Я забираю вашего офицера, господин оберет! Он мне подходит! А вас благодарю за помощь! Дальше мы сами!..

– Хорошо! – как-то уж очень по-стариковски кивнул Шредберг унтерштурмфюреру. – Хаген целиком и полностью в вашем распоряжении! Я только скажу обер-лейтенанту на прощание парочку напутственных фраз, если, конечно, позволите, ведь он неизвестно на сколько останется с вами здесь, а его батальон под моим руководством еще до полуночи покинет данное захолустье…

– Валяйте! – покровительственно махнул рукой Кун и посмотрел на неподвижно стоявшего Гюнтера. – Когда пообщаетесь с господином оберстом, то подберите шесть или семь надежных людей, желательно знакомых с минно-взрывным делом, а лучше всего саперов, и присоединяйтесь ко мне, Хаген! Я буду на противоположной стороне площади!

– Есть! – почти не разжимая губ, произнес Гюнтер.

Унтерштурмфюрер размеренными шагами направился прочь. Шредберг, мгновенно согнав угодливое выражение со своего лица, тотчас же посуровел, расправил плечи и, что-то беззвучно шепча, тяжелым немигающим взглядом вперился ему в спину В свою очередь Хаген поднял глаза на командира полка, наморщил лоб и с некоторым удивлением стал за ним наблюдать, пытаясь, правда, без особого успеха, уяснить для себя причину внезапно произошедших с оберстом довольно разительных перемен и, хотя бы отчасти, разобраться, что же он за человек вообще…

…Возникла некая пауза, длившаяся с минуту, за время которой эсэсовец Кун отошел от застывших на месте офицеров вермахта на приличное расстояние. Затем Шредберг, убедившись, что никого поблизости нет, перевел взор на подчиненного, тяжело вздохнул и с отчетливой грустью промолвил:

– Ничего не поделаешь, Хаген! Иногда приходится прогибаться, изображая гнилого льстеца! Такова наша жизнь!

– Вы о чем, господин оберет? – изобразив, как ему показалось, весьма натурально искреннее недоумение, спросил Гюнтер.

– Не притворяйтесь, обер-лейтенант, по крайней мере, передо мной, не стоит! Такого старого лиса, как я, не проведешь! – с горечью улыбнулся Шредберг. – Вы замечательно поняли, к кому относились слова про гнилого льстеца, но сейчас суть не в них, а в том, что ожидает в будущем вас и ваших людей!..

Оберст умолк и как-то уж слишком сосредоточенно принялся ощупывать ладонью свои гладко выбритые щеки и подбородок, словно от состояния его кожи зависело, что именно он скажет в дальнейшем. Гюнтер, весь обратившийся в слух, сохранял хладнокровие и начальника не торопил, хоть и чувствовал, что в данный момент мог бы позволить себе подобную вольность. Впрочем, командир полка и сам не собирался долго молчать.

– Тут вот какое дело, – опустив руку к бедру, продолжил он, – наш новый знакомый унтерштурмфюрер Кун решил подготовить для русских ловушку, заминировав здание городской бани. Собственно, для этого ему и нужны саперы. У вас таковые имеются?

– Так точно! – вспомнив об унтер-офицере Вилли Кениге, ответил Хаген. – Но только один! Конечно, если необходимо, то я в кратчайшее время разыщу умельцев среди солдат батальона, однако за их квалификацию поручиться не смогу, господин оберст!..

– Не бегите впереди паровоза, обер-лейтенант, и не проявляйте инициативу, ведь самого главного я вам еще не сказал! – перебил его Шредберг, скорчив выразительную гримасу и судорожно сглотнув. – План Куна не заключается в том, чтобы просто разнести на куски эту баню, когда в нее заглянут красноармейцы. Он хочет предварительно загнать в здание местных жителей, в смысле, гражданских, и с помощью ваших умельцев-саперов отправить их затем к праотцам…

– Этот ваш Кун совсем, что ли ополоумел, собравшись уничтожить женщин, детей и стариков?! – гневно вытаращил глаза Гюнтер, молниеносно вскипев и напрочь забыв, что перед ним находится командир полка. – Я боевой офицер, а не палач! Я воюю с солдатами и отказываюсь участвовать в этой гнусной бесчеловечной расправе! Можете отдать меня под трибунал прямо сейчас!..

– Спокойнее, обер-лейтенант, спокойнее! – выставил перед собой ладонь Шредберг и настороженно посмотрел на окна комендатуры. – Ваша позиция мне лично ясна, а другим ее знать абсолютно не обязательно, мало ли что!..

– Еще раз повторяю, господин оберст, я не буду принимать участие в убийстве мирных людей! – уже значительно тише, но чрезвычайно настойчиво произнес Гюнтер. – Это находится за гранью моего понимания!..

– Хорошо, – командир полка согласно кивнул, – а теперь отодвиньте эмоции в сторону и выслушайте меня. Как я уже говорил, Кун обладает особыми полномочиями. Поэтому, если вы, Хаген, и дальше будете упираться, протестовать, то никакого трибунала не будет, поскольку унтерштурмфюрер элементарно вас расстреляет, причем сделает это безотлагательно и с большим удовольствием. Поверьте мне на слово! Поэтому в ваших же интересах исполнять указания Куна и, соответственно, сохранить себе жизнь!..

– Надолго ли? – Гюнтер с сомнением покачал головой. – Из ваших с унтерштурмфюрером слов я сделал вывод, что мне и моим людям придется вступить в бой с красноармейцами, когда они войдут в городишко, правильно?

– Скорее всего, – снова кивнул Шредберг.

– Так неужели, господин оберст, вы полагаете, что после того, как Кун одним махом уничтожит определенное количество местных жителей, русские будут брать пленных?

– Думаю, нет, – произнес командир полка и в его голосе отчетливо зазвучали нотки металла. – Лично я за нечто подобное всех бы врагов перебил, причем беспощадно и очень жестоко!

– Получается, мне в любом случае крышка, – без какого-либо намека на страх, но все-таки с отчетливой грустью констатировал Гюнтер.

– Получается, – Шредберг кивнул в третий раз и внезапно прищурился. – Но ведь замысел Куна по не зависящим от него факторам и причинам может и провалиться. И тогда ваше будущее не будет выглядеть уже таким мрачным. Догадываетесь, на что я намекаю?

– Кажется, да, – в глазах обер-лейтенанта вспыхнули огоньки понимания и надежды. – Вы хотите сказать, что…

– Я и так уже наговорил много лишнего, пора и честь знать, – предостерегающе приложив указательный палец к губам, оборвал подчиненного Шредберг. – Хочу лишь добавить, что мне бы не хотелось безвозвратно терять такого грамотного и достойного офицера, как вы!

– Спасибо за признание моих скромных заслуг, господин оберст! – будучи человеком воспитанным, Гюнтер благодарно наклонил голову.

– Кстати, Хаген, у вас есть дети? – резко сменил тему командир полка.

– Пока нет, господин оберст, я не женат!

– Ничего, наверстаете после войны! – доброжелательно улыбнулся Шредберг. – А ваш сапер тоже холост?

– Вилли? – переспросил Гюнтер. – Он-то как раз человек семейный. Его жена и двое мальчишек проживают в Берлине.

– Тогда он, несомненно, мечтает их снова увидеть, что, кстати, вполне объяснимо, – многозначительно взглянув на подчиненного, произнес командир полка и устало вздохнул, сворачивая несколько затянувшуюся беседу. – Идите, обер-лейтенант, а то Кун уже вас, наверное, заждался.

– Есть! – Хаген тряхнул головой и, развернувшись через левое плечо, двинулся через площадь.

Шредберг же опустил глаза, окинул критическим взглядом свои покрытые внушительным слоем пыли сапоги, а затем извлек из кармана белоснежный платок, будто бы собираясь именно им чистить обувь! Однако этого не произошло. Оберст лишь рассеянно смял между пальцев мягкую ткань, промокнул ею покрытые мелкими каплями пота седые виски и убрал платочек на место. Все это недолгое время на его лице сохранялось выражение глубокой задумчивости. Казалось, что Шредберг пытается вытащить из глубин своего сознания какую-то мысль, но никак не может ее, образно говоря, ухватить. Наконец, видимо, предприняв решающую попытку, он неимоверно страдальчески наморщил лоб, скривил рот и даже задержал дыхание, полностью сконцентрировавшись где-то внутри себя. И по тому, как неожиданно озарилось его лицо, стало понятно, что оберст вспомнил нечто действительно очень существенное, а вырвавшиеся секундою позже из уст командира полка слова это подтвердили…

– Погодите, Хаген! – закричал он вслед обер-лейтенанту. – Я забыл сообщить хорошую для вас новость! Фон Тиссен жив!

– Что?! – Гюнтер остановился так резко, словно уперся в невидимую стену и стремительно обернулся. – Эрих живой?!

– Да! Да! – утвердительно закивал Шредберг. – Мне об этом сказали в комендатуре! Фон Тиссен не погиб в том бою, он в плену у русских! Откуда пришла информация, я не знаю, но сведения точные!

– Эрих живой! – расплывшись в счастливой улыбке, повторил Хаген и почувствовал, как в ускоренном ритме забилось сердце у него в груди.

Неуставным, но зато искренним взмахом руки поблагодарив оберста за столь приятную весть, Гюнтер под воздействием наполнивших его естество радостных эмоций едва ли не бегом продолжил свой путь. Шредберг, переминаясь с ноги на ногу, проводил его долгим пристальным взглядом, а потом, задрав голову, устремил взор к небесам. Со стороны могло показаться, что он с интересом рассматривает зависшие в вышине облака, но это было не так. На самом деле командир полка вермахта снова и снова произносил про себя одну и ту же достаточно сложную для восприятия фразу смысл которой заключался в том, что Шредберг очень надеялся искупить хотя бы малую часть накопившихся у него на душе грехов…