Глава 28
Генуэзская крепость

Когда началось землетрясение, Лёка не спала.

Дело в том, что они с Васей самозабвенно ругались в своем номере.

– Бегаешь за ним, как идиотка, смотришь на него телячьими глазами, – злился Вася.

– Ну и бегаю, а ты мне кто, муж? – задорно отвечала Лёка. – Я тебе ничего не должна!

Они обменялись не только этими, но и куда более несдержанными фразами, а потом вдруг грохот, и все трясется, свет гаснет и – добро пожаловать в светопреставление.

– Что происходит? – кричала Лёка, совершенно растерявшись. – Что нам делать?

– Отсидимся тут, – сказал Вася. – Все скоро кончится…

Но ничего не кончалось, толчки следовали один за другим.

– Паника, – комментировал Вася, глядя в окно. – Какая глупость! Ведь они же только передавят друг друга…

В этот момент с потолка рухнул пласт штукатурки, и Лёка решила, что с нее хватит Васи и его резонерства. Она затолкала в сумочку самое ценное и метнулась к двери.

В голове ее крутились какие-то обрывки сведений, полученных во время учений: что если, допустим, химическая война, то надо надевать противогаз, а если землетрясение… постойте-ка… Что-то суровый неулыбчивый лектор говорил по поводу землетрясений. Но, как назло, она все забыла.

А, вот! Немедленно покинуть здание, выйти на открытое пространство…

– Андрей! – Она стала отчаянно стучать в дверь Еремина кулаком. – Андрей, землетрясение! Спасайтесь!

Кто-то кашлянул у нее за спиной. Она обернулась: перед ней стоял Еремин, в костюме, весь собранный – во всех смыслах слова – и даже с небольшим чемоданчиком в руке.

– Все уже покинули свои номера, – сказал он так спокойно, как будто стены вокруг них не дрожали и пол под ногами не ходил ходуном. – Я хотел идти вас искать.

Лёка бросилась ему на шею и расплакалась.

Голлербах и Мельников вывели из гостиницы режиссера, который все еще не мог передвигаться самостоятельно. Тася вывела Марусю и, поручив ей «присмотреть за папой», стала бегать за чемоданами.

Винтер кричал, чтобы она образумилась и успокоилась, но как раз успокаиваться Тася не желала. Мельников пошел помочь ей с чемоданами и был ушиблен упавшим камнем.

Сценарист уверял, что пострадал не сильно, но все заметили, что он держится за спину.

Мало-помалу вокруг режиссера собрались почти все члены съемочной группы, которые жили в гостинице. Шепотом из уста в уста передавали, будто галантный Нольде сбежал из постели очередной любовницы, едва натянув подштанники и бросив даму на произвол судьбы, а любитель порнографических открыток Светляков, напротив, помог выбраться целой семье, выбив дверь.

Также от окружающих не укрылось, что Лёка держится вблизи от Еремина, в то время как Вася с независимым видом стоит поодаль.

Затем Тася заметила машину с Кешей и отважно бросилась на перехват.

Пристроившись на каком-то обломке, Матвей Семенович вяло наблюдал за перепалкой жены режиссера с Опалиным и Кешей. Пестрый попугай сидел на плече уполномоченного, который выглядел, как заправский пиратский капитан.

Машина уехала, Тася, плача, вернулась к мужу, бессвязно жалуясь на «мерзавца репортера» и «подлеца шофера», которые ее обидели.

– Я так хотела, чтобы мы уехали! Смотри: все, кто может, бегут… Разве ты не понимаешь, что происходит? Крым проваливается под воду! Он превратится в остров и утонет! Мы погибнем здесь!

Она зарыдала, стала рвать на себе волосы, у нее появились признаки буйства.

Володя не без труда нашел доктора, и тот дал жене режиссера успокоительное, но она тотчас же стала вертеть головой и яростно отплевываться.

– Не хочу! Вы меня травите!

Она попыталась наброситься на врача. Володя и Светляков кинулись к Тасе, схватили ее за руки, но она начала выть и вырываться. Не выдержав, Матвей Семенович встал и пересел подальше, чтобы не видеть этого.

– В конце концов, у меня тоже нервы, – негромко сообщил он попугаю, – однако же я не схожу с ума!

– Матвей Семенович, – дрожащим голосом обратилась к нему Лёка, – как вы думаете, когда все это кончится?

– Когда-нибудь, – уверенно ответил Кауфман. – Непременно! А как же иначе? Все на свете кончается, надо только потерпеть.

Пока киношники обсуждали положение, в котором оказались, в другой части Ялты Валя Дружиловская закончила перетаскивать из частично разрушенного дома нехитрый семейный скарб.

Бабушка, родители и пятеро братьев и сестер помогали ей. В конце улицы горел дом, освещая ночь, как диковинный факел.

Не чувствуя под собой ног от усталости, Валя присела отдохнуть на груду вещей, и тут возле нее резко затормозила черная машина.

Рядом с шофером стоял Сергей Беляев, и что-то такое было в его взгляде, что храбрая обычно Валя затрепетала.

– Тебя… тебя выпустили? – проговорила она с усилием.

– Я сам себя выпустил, – усмехнулся Сергей. – Представляешь, стена камеры рухнула. Ну как упускать такой случай?

Валя поглядела на лица людей, которые сидели с ним в машине, и ей стало не по себе. Каторжные рожи, сказала бы ее старомодная бабушка. Бандит на бандите.

– Так ты… Ты и правда…

– Давай залезай, – сказал Сергей, он же Сеня Царь, протягивая ей руку.

Валя дрогнула.

– Нет. – Она мотнула головой. – Я с тобой не поеду.

– Не поедешь?

Тут только она разглядела у него за поясом револьвер, и то, как легко и привычно лжефотограф взялся за оружие, развеяло ее последние сомнения.

– Я никуда с тобой не поеду, – огрызнулась Валя, – можешь меня убить! Не поеду, и точка!

Ее собеседник скользнул взглядом по ее лицу, уловил, как дрожат ее губы, и негромко, оскорбительно рассмеялся.

– Очень надо… Дура! Живи со своими жалкими стишками и мечтой о принце, который никогда не придет…

Его спутники засвистели, заулюлюкали, и машина, развернувшись, скрылась в ночи. Валя вся разом как-то обмякла и стала вытирать проступивший на лбу пот.

– Кто это был? – крикнула мать, которая пересчитывала и перекладывала уцелевшую фарфоровую посуду, не обращая внимания ни на землетрясение, ни на горевший неподалеку дом.

– А?

– С кем ты только что говорила?

– Так, – ответила Валя, закусив губу. – Ни с кем… – Ее всю еще трясло после недавней беседы.

…Опалин помогал переносить койки с детьми, вышибал заклинившие двери и порой успевал на ходу сочинить для очередного маленького слушателя какое-то подобие сказки.

Выдумывать он не умел, и оттого получалось или странно, или нелепо, но само его присутствие действовало на людей успокаивающе.

Когда стало ясно, что все пациенты покинули здание и находятся в относительной безопасности, он просто повалился на землю и обхватил руками колени.

К нему подошел Стабровский и молча протянул раскрытый портсигар.

Это было, в общем, признаком уважения, потому что доктор слыл человеком с характером и с кем попало папиросами не делился.

Опалин поглядел на Андрея Витольдовича, взял две папиросы и сунул в карман.

– Что-то сейчас не хочется курить… Я потом.

– В городе сильные разрушения? – спросил доктор своим глуховатым, невыразительным голосом.

– Боюсь, что да. Думаю, весь южный берег…

Он не закончил фразу, вспомнив еще об одном месте, где могла понадобиться его помощь.

– Кеша! Как, по-твоему, мы сумеем сейчас проехать в Гурзуф? К Броверманам?

– Если шоссе не завалено, – ответил шофер из темноты.

– Я вам больше не нужен? – спросил Опалин у доктора, поднимаясь на ноги. – Тогда я пойду, попрощаюсь с товарищем.

Он нашел Селиванова в группе больных, которые пережидали стихийное бедствие в саду возле туберкулезного санатория.

– Кажется, землетрясение слабеет, – сказал комбриг и закашлялся.

– Вася, слушай, – начал Опалин, – мне тут надо… В общем, я должен кое-кого навестить и проверить, как они.

Селиванов поглядел на его лицо, понял, что отговаривать Ивана бесполезно, и сказал:

– Ну, езжай… Если что, возвращайся. – Он вздохнул и все-таки решился: – До утра подождать не хочешь?

– Не хочу, – честно ответил Опалин. – Там в доме только калека и старая женщина. И… в общем, я за них беспокоюсь.

– Да? Ну…

Больше ничего Селиванов придумать не мог.

– Я завтра вернусь, – пообещал Иван, поворачиваясь, – и все тебе расскажу.

Он махнул на прощание рукой и удалился быстрым шагом, насколько позволяло сравнительное затишье между двумя толчками.

Кеша сел в машину, «Изотта» стала подавать назад и наконец выбралась на шоссе.

Увы, до Мертвой долины они не доехали – мотор стал глохнуть.

Кеша вылез, покопался в нем, что-то поправил, и дело вроде бы наладилось, но через несколько километров машина стала.

– Сколько от нас до Броверманов? – спросил Опалин.

– Версты три осталось.

– Дойду пешком. – Иван вылез из машины. – Когда вернусь, обсудим, что делать. Опять придется на помощь звать, как в прошлый раз… Ты уж извини, что я тебя втянул во все это.

– Подожди, я тебе дам фонарь, – сказал Кеша, залезая в багажник.

– А ты как же?

– У меня запасной есть. Если что, включу фары. Держи…

Опалин забрал фонарь и ушел, а шофер присел на капот, сунул в рот папиросу и стал искать спички.

Земля снова задрожала, Максимов выронил коробок и, чертыхнувшись, наклонился за ним.

– А, чтоб тебя…

Иван стрелой летел через ночь. Он не думал об усталости и очень мало – о землетрясении, которое то затухало, то усиливалось.

Его звало чувство долга, то самое, которое побуждало его спасать Варвару Дмитриевну, выносить из санатория больных детей и ни за что никогда не требовать награды.

Стихийное бедствие, обрушившееся на эти края, стало для него кем-то вроде личного врага, с которым он обязан был сражаться. Но тут земля вновь пришла в движение, и Опалину пришлось сбавить шаг.

Издали он увидел в окнах дачи желтоватый огонек керосиновой лампы и обрадовался.

«Значит, с ними все в порядке… Да, дом, кажется, почти не пострадал. Трещины… ну, по сравнению с тем, что я видел сегодня, это пустяки…»

– Вера Ильинична! – крикнул он. – Вера Ильинична, это Опалин, я был у вас в гостях недавно! Вы целы? Отзовитесь!

Ни звука. А что, если хозяева лежат внутри, придавленные упавшими частями дома, и даже не могут позвать на помощь?

Он вновь осмотрел дом, чтобы убедиться, что тот не обрушится ему на голову, и, решившись, шагнул на крыльцо.

Дверь слегка перекосилась в пазах, и он открыл ее с трудом.

– Вера Ильинична! Иван Ильич!

Внезапно Иван услышал жалобный писк, посветил фонарем в том направлении и увидел уже знакомую ему лохматую собаку, которая лежала на полу, скребя когтями пол.

Пес был ранен, но прежде, чем Опалин шагнул к нему, кто-то сзади ткнул дулом ему под ребра, а другой человек ловко выхватил фонарь у него из рук.

– Тихо, тихо, – шепнул первый, отбирая у Ивана «браунинг».

– Надо же, какие гости, – объявил Сергей Беляев, он же Сеня Царь, выходя с керосиновой лампой из соседней комнаты. – Ну как там «Красный Крым»? – Он оскалился и ударил Опалина под дых, отчего тот согнулся надвое, ловя воздух ртом.

– Московский угрозыск, ну надо же, – продолжал Сеня с насмешкой. – Много я вашего брата перевидал, но московские мне раньше не попадались… Обыскать его, – велел он подельникам. – Руки держи так, чтобы мои ребята их видели…

– Что с собакой? – спросил Опалин, откашлявшись.

Бандит, который отобрал у него фонарь, засмеялся и покрутил головой.

– Мы тебя щас пришьем, а ты о собаке волнуешься? – прогнусил он.

– Собака сдохла, – сказал Сеня, равнодушно покосившись на умирающего пса. – От старости. Разве не видно?

Его подельники загоготали.

– Где хозяева? – допытывался Опалин.

Пол задрожал под ногами, но вовсе не из-за этого Иван переменился в лице.

Бандит, который его обыскивал, отнял у него не только кошелек с мелочью и папиросы, но и кое-что еще, туго завернутое в простой платок.

Тот, который принадлежал Нине Фердинандовне, Опалин еще раньше позаботился уничтожить.

– Ведите его в крепость, – сказал Сеня своим подельникам. – Там поговорим.

Опалин покосился на бандита с отрезанной мочкой уха, который отобрал у него «Алмазную гору», но, к счастью, тот не стал разворачивать платок, а небрежно сунул его в карман вместе с остальной собственностью Ивана.

– Шагай, – буркнул бандит, который держал Опалина на мушке.

Сеня Царь, трое бандитов и их пленник вышли из дома и направились к руинам генуэзской крепости.

«Почему они не убили меня в доме? – думал Иван. – И куда пропали хозяева?»

Ответ на последний вопрос напрашивался сам собой – вероятно, Вера Ильинична и ее брат лежали, застреленные, в одной из комнат.

Может быть, в той самой, из которой появился Сеня Царь.

– Кто идет? – прозвенел высокий мальчишеский голос.

Свет фонаря выхватил из темноты руины крепости, черный неподвижный автомобиль и на земле возле серой стены – две сидящие фигуры, у одной из которых не было ног.

Вера Ильинична была бледна, как смерть, но ее глаза сверкали, как маленькие синие солнца. У ее брата на скуле виднелся синяк, а в углу рта запеклась кровь.

Судя по всему, он пытался сопротивляться, когда появились бандиты.

Напротив пленников стоял и поигрывал револьвером сопляк, которого Опалин сразу же узнал. Это он трижды стрелял в Ивана однажды ночью.

– Ну вот и ответ на твой вопрос, – с подозрительной благожелательностью промолвил Сеня Царь. – Как видишь, старушенция и ее калека-братец целы и невредимы. Вообще, ничто не мешает им жить долго и счастливо, если ты согласишься кое-что для меня сделать.

– Что именно? – спросил Опалин, понимая, что от него требуется ответная реплика, и чувствуя, как от ненависти заполыхали щеки.

– Я хочу, – проговорил Сеня Царь ровным голосом, – чтобы ты нашел для меня «Алмазную гору» и того сукина сына, который ее увел. Взамен ты получишь этих милых старичков, а кроме того…

– Что значит увел? – вырвалось у Ивана.

Сеня Царь вздохнул. Это вроде бы был тот же самый человек, которого Опалин много раз наблюдал прежде на съемочной площадке и вне ее, но теперь с ним что-то произошло. С него словно спала маска, и то, что она обнажила, внушало страх.

– Это долгая история, – заговорил главарь, потирая висок, и усмехнулся. – Вообще начать, конечно, надо с того, что однажды меня хотели расстрелять. Нет: однажды я родился, и уже потом меня захотели расстрелять, но, на мое счастье, передумали. В общем, то, се, амнистия, вышел я на свободу, и так, знаешь, вдруг захотелось мне стать честным человеком, что прямо сил нет.

Бандиты загоготали.

Тот, который был без мочки уха, по-хозяйски достал папиросы Опалина и предложил их всем желающим.

Сопляк по-прежнему играл револьвером, недобро косясь то на сидящих возле стены, то на мрачного Ивана.

– Короче, – продолжал Сеня Царь, – сменил я личность, перебрался в Ялту и стал трудиться на благо родины. А потом, когда для съемок ремонтировали один домишко в окрестностях, нашли там рухлядь. Ну сущие пустяки, фунта полтора золотишка и камушков. И прибрала их к рукам одна актрисулька. Что за диво, думаю я, она и так красивая женщина, зачем ей столько украшений? Вот я знаю, что с ними делать, со мной им будет гораздо лучше. И стал я разрабатывать план, как пробраться в дом и избавить бедную женщину от всех этих нетрудовых излишков.

– Вспомнил слухи о потайном ходе и стал думать, кто мог его построить, – в тон ему проговорил Опалин.

– Нет. Сначала я стал собирать людей. Потом мы вышли на архитектора. Чертеж хода мы получили, но за то время, пока им никто не пользовался, своды кое-где обрушились. Пришлось заняться починкой, а мои люди, знаешь ли, не строители и не каменщики. Потом архитектор захотел слишком много денег, и пришлось от него избавиться. И вот, наконец, когда все было готово, мы пробрались в дом – и что же я вижу? Три трупа и пустой ларец.

Опалин вытаращил глаза.

– То есть тебя кто-то опередил?

– В точку, Ваня. Обошел на повороте. Что самое интересное – я совершенно точно знаю, что он пришел по тому же ходу, что и мы, убил собак сторожа, грохнул троих баб, забрал цацки и скрылся. А я ведь, Ваня, хотел обойтись без кровопролития. Скажи, что бы ты подумал, если бы оказался в моем положении?