Проснулся Хома от странного шума и сотрясений. Пол в тесных сенях дрожал под ним, словно огромный табун мчался где-то поблизости.

Встрепенувшись, бурсак прислушался: топот явно приближался. Хлипкие стены мазанки затряслись, глиняные чарки и бутыли вокруг зазвенели все разом. Встревоженный парень сел, глубоко вздохнул и хотел было броситься бежать, да рассудил, что это, наверное, какой-то неумелый табунщик по неосторожности погнал лошадей по шляху, и они сдуру понеслись так близко в сторону мазанки. Успокоившись, Хома хотел даже лечь обратно, но противная тревога не отступала: что-то подсказывало бурсаку, что это были вовсе не кони. Да и с чего бы табунщику гнать куда-то лошадей посреди ночи? В том, что еще ночь, у Хомы не было никаких сомнений: уж больно мало он проспал и уж больно темно было в сенях.

«Разве что это не табунщик, а стая голодных волков вспугнула лошадей?» – встревоженно подумал он.

Топот становился все громче, приближаясь. В ужасе озираясь, Хома дрожащими руками вытащил из-за пазухи амулет. Сени озарил ярко-голубой свет.

Выругавшись, Хома быстро сел, сунул поглубже за пазуху тетрадь характерника и, убедившись, что она надежно спрятана, схватился за саблю.

В одно мгновение что-то мощное и многочисленное словно шлепнулось о стены мазанки сразу со всех сторон. В дверь яростно заколотили. Грохот стоял повсюду, сопровождаемый странными криками, тонким отчаянным писком и скрежетом.

От страха Хома попятился, пока не уперся в стену, в которую тоже стучали. Бурсак хотел закричать, но его словно парализовало. Окруженный грохотом со всех сторон, он не знал, что ему делать.

Крепко сжимая саблю, парень поднялся на дрожащие ноги, набросил зипун поверх рубахи, развернулся в тесных сенях и осторожно подкрался к наружной двери, опасаясь подходить слишком близко. Дверь была надежной и крепкой на вид, но в нее так сильно молотили, что было неизвестно, как долго она продержится. В щель протиснулся острый волосатый коготь. Отпрянув, Хома от неожиданности упал на спину.

Со свистом распахнулась вторая дверь, ведущая в горницу. Освещая сени огарком свечи, на пороге появился обезумевший от страха Явдоким, а вокруг стоял уже такой шум, что Хома даже не расслышал, как он отворил щеколду. Заспанный, в рубахе, в шароварах и в одном сапоге, мужик обалдело глянул на парня, сидящего на полу. Убедившись, что это не он издает эти странные звуки, Явдоким вскинул ружье и стал озираться по сторонам.

Стены мазанки ходили ходуном. Противный писк становился все оглушительнее, словно сотни летучих мышей разом набросились на дом, облепив его со всех сторон.

Прислушиваясь, мужик то и дело пригибался и, склонившись, испуганно прошептал Хоме в самое ухо:

– Что… что это такое?!

В дверях появилась растрепанная Ганна в исподней: – Явдоким! Какие-то… какие-то твари лезут в окна!

Услышав ее слова, Хома с Явдокимом переглянулись и бросились в горницу, оттолкнув замешкавшуюся в дверях бабу.

Из-за шторки в углу выглядывала с постели напуганная Прасковья. Коса у нее сбилась набок, рот дивчины был перекошен от страха и широко открыт, словно она вот-вот завизжит. По щекам катились крупные слезы.

Добежав до окна, бурсак увидел, как качаются ставни, как надулся под ними бычий пузырь. Издавая ужасные звуки, кто-то таранил окно, всеми силами стремясь пробраться внутрь.

– Ай! Ставни долго не выдержат! – взвизгнула Ганна, испугавшись очередного толчка, и обхватила крепкую руку мужа.– Что нам делать?!

Явдоким осторожно перехватил ружье и задумчиво поглядел на жинку.

– Зачем эти твари рвутся в хату?! За что Господь наказывает нас? – мрачно спросил он.– Шо им только нужно?

– Они пришли за мною,– тяжело дыша, Хома отошел от окна, повесил саблю на пояс и поглядел на Евдокима и жинку.

Явдоким нахмурился. Ганна в ужасе прикрыла рот рукою.

– Я не уверен,– промямлил Хома, ощущая, как трудно ему говорить.– Но думаю, это так. Нужно не дать им ворваться внутрь. Или они растерзают нас всех.

С потолка мазанки раздался пронзительный писк, и Ганна с Явдокимом пригнулись.

– Свят-свят-свят,– отступая, Явдоким в ужасе перекрестился.– Знал я, что зря тебя пускаю! Скажи мне,– вдруг взмолился мужик,– что мы тебе сделали?! Разве не встретили тебя, не накормили?! Скажи, ты с нечистыми водишься? Зачем ты привел их сюда?!

Ганна испуганно поглядела на мужа.

– Нет же, нет,– Хома вынул крест из-за пазухи и, поцеловав его, трижды перекрестился.– Я обычный семинарист. Поверьте мне…

– Не гонятся нечистые за обычными бурсаками… – прошептал Явдоким и стал медленно поднимать ружье.– Сразу я удивился, откуда у тебя сабля такая. Да поздно уже горевать, знаю я, что нужно делать…

Подняв руки, Хома взмолился:

– Неужели ты убьешь меня?!

– А что мне еще остается?! – поглядев на бурсака безумными глазами, мужик оттолкнул Ганну и выпалил: – Я должен спасти дочь и жинку! Раз этим тварям нужен ты, значит, нужно просто отдать им тебя!

С этими словами мужик стал медленно приближаться к Хоме, выставив ружье.

Парень попятился, пока не уперся в стену. Над его головою послышался топот. С треском на стене лопнул пузырь. Ставни распахнулись, и в окно потянулось с десяток волосатых когтистых лап. Промелькнула клыкастая морда со свиным пятачком, но скрылась, задавленная сородичами.

Ганна вскрикнула. Ее крику вторила Прасковья из-за занавески. Мать и дочь орали так громко и неистово, что даже перекрыли чудовищный писк, не прекращавшийся ни на секунду.

– А почему ты думаешь,– Хомины губы предательски дрожали,– что, заполучив меня, твари на этом успокоятся?!

Явдоким медленно шел на него, не обращая внимания на его слова.

– Стоит тебе только открыть дверь,– прорычал Хома, схватившись за саблю,– и они ворвутся и разорвут всех нас на части!

Вздрогнув, мужик замер в нерешительности и поглядел на Ганну. Хлипкие стены мазанки сотрясались под напором чудовищ. От их бешеного визга и свинячьего хрюканья у Хомы заложило уши.

– Вели жинке и дочери схорониться подальше, – решительно встав, посоветовал Хома.– И пропусти меня в сени. Только сначала мне нужно понять, с кем мы имеем дело,– не дожидаясь ответа, он вынул из-за пазухи объемную тетрадь характерника и стал листать тонкие страницы.

Ганна закивала головою, соглашаясь, и разожгла свечу. Дрожащими руками она передала ее Хоме. Приняв свечу, бурсак склонился над тетрадью. Пальцы не слушались его, названия с изображениями плыли перед глазами. Он никак не мог найти никого, кто походил бы на существ, находившихся снаружи, тем более разглядеть их как следует не удавалось. Явдоким подошел и удивленно заглядывал ему через плечо.

Внезапно, издав протяжный стон, одна тварь ввалилась через окно в горницу и, раздувая ноздри, замотала головою. Покрутив уродливым пятачком, она попыталась расправить мелкие крылья на волосатой спине. Не раздумывая, Явдоким выстрелил в нее. Взвизгнув, продырявленная тварь отлетела в угол и тяжело повалилась, забрызгав стену кровью.

Ганна с Прасковьей визжали уже не переставая.

Осознав, что времени больше нет, бурсак бросился к сеням. В ушах у него стучало, перед глазами все плыло. Ринувшись за ним, Явдоким крикнул жинке придерживать ставни, а сам стал отодвигать щеколду на двери. Наконец справившись с нею, мужик решительно толкнул дверь. Она приоткрылась, но тут же снова захлопнулась, так сильно ее облепили твари.

Тогда Хома склонился к постели, на которой спал, и, схватив длинный пучок соломы, поджег его от свечи. Вместе с Явдокимом они дружно налегли на дверь. В небольшую щель Хома выставил горящий пучок. Клыкастые морды и когтистые лапы тотчас отпрянули. Навалившись со всей силы, Хома вылетел на ночной двор. Дверь за ним тотчас затворилась. С горящим пучком в руках он остался с тварями в темноте один на один.

Избегая огня, сотни волосатых лап мгновенно облепили парня, другие обогнули его и снова бросились к двери. Словно воронье, твари цеплялись за волосы, толкались, срывали одежду. Они были повсюду. Уворачиваясь, Хома исхитрился вытащить саблю и дрожащими руками стал махать вокруг, разгоняя чудовищ, стараясь хотя бы ранить кого-то из них.

И без того темная ночь почернела от кишащих тварей. Острая сабля Хомы наконец как-то тягуче прошла по телу одной из них. Разрубленная пополам тварь рухнула к его ногам. Оскаливая разъяренные хари, чудища бросились врассыпную. Огибая Хому, словно черная бушующая река, новые и новые твари вылетали откуда-то из леса и неслись к мазанке.

Вдруг, скрипнув, отворилась дверь. На пороге показался Явдоким, и сразу же за этим последовал выстрел, мгновенно разметавший по крыльцу кровавые ошметки сразу троих чудищ. Отбросив ружье, Явдоким выхватил саблю из-за пояса и стал неловко и медленно ею размахивать.

Все это произошло в считанные мгновения. Но в эти мгновения бурсак позабыл защищаться, и тогда твари облепили его тело сплошной зловонной массой. Задохнувшись, он с трудом охнул. Яростно отбиваясь, он наконец скинул их с правой руки и сумел неловко замахнуться саблей. Воздух засвистел. Продолжая отчаянный полет, сразу пять тварей наткнулись на острие сабли и, поверженные, рухнули к ногам Хомы.

Ближайшие тотчас бросились в разные стороны, но остальные не могли остановиться на бегу и снова и снова врезались в парня, норовя сбить его с ног. Махая саблей, раздираемый когтями, орошаемый брызгами крови, неожиданно ликующий от хруста костей, Хома испытал такой прилив азарта, что позабыл обо всем на свете. Его тело словно слилось с оружием, он не чувствовал ни усталости, ни боли, не понимал, сколько раз его ранили и насколько серьезно.

Внезапно погрузившись в бесконечное нечто, Хома увидел себя, мощного как скала, злого, как разъяренный зверь, на просторном сером лугу, над которым плыли серые облака, размахивающего саблей и разгоняющего огромных ярких уродливых бабочек с громадными перепуганными человеческими глазами. Хрупкие бабочки ломались, рвались, умирая вокруг него сотнями. Его тело обдувал легкий ветерок, а внутри него клокотала ненависть и росло, росло желание убивать, крушить.

– Н-нет! – зарычал Хома, крепче сжав рукоять сабли ладонями, почему-то покрытыми густой шерстью.– Не сейчас!

Он тут же вновь оказался перед мазанкой, на ночном дворе, огибаемый нескончаемым потоком чудовищ. Нос резанул противный, кислый смрад от тел. Глазам понадобилось несколько мгновений, чтобы они снова привыкли к темноте. Разом навалились тяжесть и усталость. Хома почувствовал, что не может больше так резво размахивать саблей.

У его ног лежали уже десятки бездыханных или умирающих тварей. И в какой-то момент убивать стало некого: чудовища стали осмотрительнее и не решались нападать на него в открытую. Вокруг него образовался широкий круг. Выбегающие из леса и проносящиеся на огромной скорости твари больше не рвались в мазанку, а с визгом удирали дальше, в темноту. Хлипкое строение совсем покосилось от ударов нескольких сотен лап, его стены и крыша стали черными от грязи.

Не понимая, что происходит, Хома стал озираться по сторонам. Тут только ему наконец удалось разглядеть тварей получше: по пояс человеку, они были покрыты темной густой шерстью. У них были жуткие перепончатые крылья, слишком маленькие, чтобы взлететь, но достаточные, чтобы совершать громадные прыжки. Напуганные морды с уродливыми пятачками и круглыми глазами были искажены от ужаса. Двигались твари очень проворно, напоминая смесь кабана, обезьяны и летучей мыши. Почему-то ему показалось, что они не собираются больше нападать. Они рассыпались перед Хомою, густым потоком несясь мимо мазанки и устремляясь куда-то вдаль. Многие из них молча падали, сраженные неловкими усталыми движениями неповоротливого Явдокима.

Размахивая саблей со всех сил, он едва не валился с ног. Вокруг него лежала уже приличная гора трупов, ненамного меньше Хоминой.

Неожиданно бурсак понял, почему твари больше не приближались к нему. Голубое сияние на его груди было таким сильным и мощным, что вырывалось в темноту даже сквозь ткань рубахи.

Потянув амулет за ремешок, Хома вытащил его наружу. Темная ночь озарилась ярким голубым сиянием. Завизжав, последние твари бросились врассыпную и скрылись в темноте.

Не понимая, куда они все враз подевались, рассвирепевший Явдоким с криком бросился догонять тварей, скрывшись за деревьями.

Оглядевшись, Хома увидел, что он один. Хлопнув крыльями, три последних чудища скрылись, спрыгнув с разрушенной крыши мазанки. Земля вокруг была сплошь усыпана останками их сотоварищей.

Ухмыльнувшись, Хома приблизил к себе амулет. Голубой камень ярко пульсировал, постепенно темнея, становясь зеленым. Нагнувшись, парень с жаром поцеловал его и спрятал за пазуху.

– Я знаю, это ты придал мне сил,– прошептал он. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышли перепуганные Ганна с Прасковьей. Охнув, мать и дочь закрыли лица, чтобы не видеть чудовищную картину бойни, представшую перед ними.

Ганна брезгливо озиралась на крыльце, опасаясь перепачкаться в крови, подавляя порывы рвоты, в то время как Прасковья неожиданно сорвалась с места и бросилась к Хоме, без разбору шлепая по трупам.

Босоногая дивчина бросилась ему на шею, едва не уронив парня, и, прислонившись полуголым телом, жарко поцеловала в губы.

Из-за деревьев показался усталый Явдоким с саблей в руке и поспешил к ним, словно не замечая, что его дочь повисла на полузнакомом парне. По лицу мужика стекала вода, рубаха была мокрой от пота, он тяжело дышал и брел прихрамывая.

Завидев мужа, Ганна радостно вскрикнула. Поборов брезгливость, она задрала подол исподней и поспешила навстречу мужу. Добравшись до Явдокима, она схватила мужа за голову, повисла на нем и завыла, как раненый зверь, целуя мужа в потное чумазое лицо.

Мягко оттолкнув ее, мужик поплелся к Хоме. Прасковья предусмотрительно отошла от парня на приличное расстояние, но Явдоким все равно словно не замечал ее. Подойдя к Хоме, он оскалил некрасивое лицо в улыбке и вдруг обнял бурсака так, что у того хрустнули кости и они оба едва не повалились на землю. Прислонившись друг к другу, мужчина и бурсак тяжело опустились возле горы изрубленных туш.

За горизонтом осторожно и медленно зарождалась заря, роняя первые лучи и освещая жуткую картину ночного сражения.