1.11. Пепел
Нам даже не дали попрощаться с ним.
Видимо, похорон удостаиваются лишь настоящие люди.
Я сижу на кровати Мари и рыдаю вместе с ней. Мы крепко обнимаем друг друга, между нами лежат потрепанные экземпляры «Пиноккио». Я вспоминаю, как обожаемый мною почти-мальчик улыбается мне в библиотеке, и спрашиваю себя, могла ли я что-нибудь сделать для него. Могла ли что-нибудь сказать ему.
Хоть что-то.
Я еще ни разу не встречалась со смертью.
Но если он не настоящий человек, почему так больно?
Прошло уже несколько дней с того «происшествия», и репликанты исчезли. Мы даже не знаем, увидим ли их снова. И хотя нам запрещено появляться там, после того, как мы с Мари выплакались в ее комнате, я поднимаюсь на лифте в офис моего отца, находящийся на одном из последних этажей Вавилонской башни. На своем постаменте появляется Мириад, ее крылья развеваются, на лице каменное выражение.
– Вам сюда нельзя, госпожа Ана, – говорит ангел.
– Ты не сможешь меня остановить, – отвечаю я и несусь по коридору к папиному кабинету, из-за закрытой двери которого доносятся громкие голоса. Их много, и все кричат.
– …такое невозможно! – слышу я крик отца.
– Именно, Ник. – Это голос доктора Сайласа. – Третий закон гласит, что робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму законам. Невозможно, чтобы репликант подорвал сам себя!
– Мы уверены, что образец по имени Рафаэль несет ответственность за собственное уничтожение?
Я узнаю и этот голос. Лила Дрезден, главный финансовый директор. У нее темные глаза и вечно обеспокоенное лицо. Меня раздражает, что она говорит про Рафа, как про вещь.
– У нас есть видеосъемка, на которой видно, как он крадет горючее, – отвечает доктор Сайлас. – Кроме того, есть записи о взломе системы пожарной безопасности в атриуме. Теперь и сад, и образец Рафаэль стали пеплом. Но он оставил записку на стене своей комнаты.
– И что там было написано?
– «Это мой выбор».
Меня начинает подташнивать. Обхватив руками живот, я зажмуриваюсь, чтобы прогнать вставшую перед глазами картинку. Рафаэль сжег себя в саду, чтобы мы не видели, как он умирал. В том же самом месте, где за несколько часов до его смерти я наткнулась на Габриэля и Грейс.
Бедный милый Раф…
– Огонь подразумевает полное уничтожение клеток, – сообщает доктор Сайлас. – Восстановление невозможно. Образец хотел уничтожить себя целиком и полностью.
– Мы можем воссоздать его, – говорит мой отец. – Сделать нового репликанта, в точности такого же. Копирование оболочки сейчас займет у нас не более недели. И даже того меньше, если шаблон уже сохранен в файле.
– Не уверен, что это мудрое решение, Ник, – возражает доктор Сайлас.
– Согласна, – говорит Дрезден. – Это происшествие ставит под вопрос всю программу по созданию репликантов. У меня есть и другие тревожные отчеты об их поведении. Двуличность. Манипуляции. Доктор Сайлас не единственный сотрудник отдела НИОКР, обеспокоенный сложившейся ситуацией. Нам необходимо остановиться и переоценить наши действия. На ближайшей встрече совета правления я собираюсь поднять вопрос об отключении сотой серии до тех пор, пока мы не разберемся во всем этом.
– Они не игрушки, – повышая голос, говорит отец. – Отключив их, мы сотрем личностные матрицы. То есть вернемся к тому, с чего начали.
– Ник, – тихим, спокойным голосом обращается к нему доктор Сайлас. – Эта программа важна для меня не меньше, чем для тебя. Но если репликанты не подчиняются Третьему закону, кто знает, подчиняются ли они Первому или Второму? Хотим ли мы, чтобы они стали настолько самостоятельными? Хотел бы ты, чтобы они общались с твоими детьми?
– Они тоже мои дети! – взрывается отец. – И ни один из вас не понимает, что они означают. Это следующий шаг на нашем пути эволюции! Репликанты сильнее! Умнее! Лучше!
– В том-то и дело, доктор Монрова, – говорит Дрезден. – Невольно начинаешь сомневаться в целесообразности создания машин, которые физически превосходят своих создателей, но явно уступают им в эмоциональном плане. Репликанты обладают всеми спектрами чувств и эмоций взрослого человека, но у них отсутствует необходимый жизненный опыт, чтобы с этими чувствами и эмоциями справиться. Честно говоря, они опасны. И инцидент с Рафаэлем прямое тому доказательство.
– Что дает вам право выносить такие суждения? Вы всего лишь бухгалтер, Лила.
– А вы заигрались во Всемогущего! Только послушайте, какие имена вы им дали: Габриэль? Уриэль? Иезекииль? Комплекс бога налицо, не так ли, Николас?
– Вы не отберете их у меня!
– Может, вы и президент этой корпорации, – сухим тоном отвечает Дрезден, – но «ГнозисЛабс» по-прежнему руководит совет правления. Если об этом случае узнают другие корпорации, придется отозвать всех андроидов, даже выпущенных до сотой серии. Все наши технологии поставят под сомнение. Равновесие сил между нами и «БиоМаас» и «Дедалом» очень хрупкое, и это еще мягко сказано. Мы не можем позволить себе продемонстрировать слабость.
Голос моего отца мрачен и полон ярости:
– Если бы не я, эта корпорация до сих пор копалась бы в пепле. Я сделал «Гнозис» таким, какой он есть сейчас.
– Уверена, совет правления учтет ваш вклад.
– Не давите на меня, Лила. Предупреждаю вас!
– Вы угрожаете мне, доктор Монрова? – спрашивает Дрезден. – Доктор Карпентер такой же профессионал, как и вы, и не меньше вашего сведущ в работе отдела НОИКР. Каким бы гением вы ни были, вас всегда можно заменить. Вавилонская башня не ваш замок, а «Гнозис» – не ваше королевство.
Раздается громкий хлопок. Приближаются шаги. Я ныряю в тень высокой гранитной скульптуры – мужской фигуры, согнувшейся под тяжестью своей ноши. Титан Атлас, держащий на плечах целый мир.
Дверь в кабинет открывается, и на пороге появляется Дрезден в сопровождении мужчины в темном костюме.
– Увидимся на встрече совета правления, – произносит она, а затем быстрыми шагами удаляется по коридору, выкрикивая команды Мириад. Дверь все еще открыта, и я заглядываю внутрь. Мой отец стоит перед столом, упираясь ладонями в стекло. У него поседели волосы, а вид такой, словно он не спал несколько дней подряд. Рядом с ним стоит доктор Сайлас, такой же изможденный.
Грейс тоже там, как и всегда, делает заметки в своем планшете. Я задаюсь вопросом, что же она думает, когда о ней говорят, как о Вещи. Ее будущее под угрозой, а мой отец и остальные вели себя так, словно бедняжки и не было в комнате.
– Ник, это не конец, – успокаивающе говорит доктор Сайлас. – Мы заново подключим репликантов после остановки. Но в этот раз сделаем все правильно. Я буду помогать тебе.
– Согласно Уставу корпорации, мы должны получить предупреждение за семь дней до внесения предложений по всем крупным проектам, – отвечает мой отец. – Так что у меня еще есть время.
– Будь осторожнее, Ник. Лила не из тех, кто бросает слова на ветер.
Папа ничего не говорит. Грейс так же безмолвна, как статуя Атласа рядом со мной. Доктор Сайлас, помедлив, неуклюже хлопает моего отца по плечу.
– Я твой друг, Ник. Твоя семья – это моя семья. Никогда не забывай об этом.
Доктор, хромая, идет к двери, опираясь на свою трость. На побледневшем лице застыло мрачное выражение, глаза затуманились. Выходя из папиного кабинета, он замечает меня. Прячущуюся в темном углу, словно ребенок. Словно беспомощный маленький ребенок, которым я по сути и являюсь, хоть и притворяюсь все время взрослой.
– Привет, детеныш, – говорит доктор Сайлас.
– Доктор Сайлас, – шепчу я. – Я жду отца.
Он кивает. Оборачивается в сторону кабинета.
– Ты все слышала, да?
– Совсем чуть-чуть, – вру я.
– Мне так жаль, что Раф погиб. Я знаю, что вы были близкими друзьями.
– …Мне тоже жаль. Я бы хотела, чтобы все было по-другому.
Он улыбается и цитирует записку, прикрепленную к старому сломанному андроиду.
– Лучше пожелай, чтобы этого вообще не случалось, детеныш. – Его улыбка гаснет, и лицо становится серьезным. – В последнее время Рафаэль не казался тебе странным? Он не говорил тебе или Мари ничего необычного?
– Он казался печальным.
Старик задумчиво закусил губу.
– А остальные репликанты? Ты замечала, чтобы кто-то из них вел себя не так, как обычно?
Я думаю об Иезекииле, укравшем для меня розы. О Фэйт, попросившей хранить ее тайну. О Грейс и Габриэле, застывших в объятиях друг друга.
Я по-прежнему хочу, чтобы у меня было то, что есть у них.
– Нет, доктор Сайлас, – говорю я.
Старик, но не мой дедушка, вздыхает.
– Мне жаль, Ана.
И теперь я знаю.
Знаю так же точно, как то, что в моей груди бьется сердце.
Как то, что в моих легких воздух.
Меня зовут не Ив…
_______
Он приходит в мою комнату.
В его руке зажата моя записка, за окном светит луна, застланная дымом и пеплом, что остались от мира, выжженного дотла. Цветы, которые он украл для меня и которые я спрятала между страницами книг, давно уже высохли, но их аромат по-прежнему висит в воздухе, словно невысказанное обещание. Обещание слишком голубых глаз, кривой улыбки и губ, которые я хочу попробовать на вкус.
Я открываю дверь и вижу его, застывшего в приглушенном лунном свете. От его красоты у меня захватывает дух. Его кожа светится, как расплавленная бронза. Интересно, если я дотронусь до него, то обожгусь?
Нет, не «если».
Когда.
Его глаза покраснели от слез. Все-таки Раф был его братом. Но какой бы пронзительной и реальной ни была моя тоска по умершему другу, еще реальнее и пронзительнее была мысль о том, что через семь дней я могу потерять и Иезекииля. И что бы там ни было между нами, это могло исчезнуть навсегда. Я этого не позволю, пока не узнаю точно.
Ни за что.
Я подхожу к нему, скрестив руки на груди. Он стоит, словно статуя, в его глазах застыла боль, и моя боль становится еще сильнее от понимания, насколько больно ему.
– Раф… – шепчет он.
Я обнимаю его и щекой прижимаюсь к его щеке.
Он выглядит таким потерянным.
Но рядом с ним я ощущаю себя дома.
Он прижимает меня к себе и утыкается лицом в мои волосы. Я чувствую его невероятную силу, но боже, какой же он нежный. Сдерживается из-за страха раздавить меня. Я ощущаю, как напряжены мускулы под его рубашкой. Они словно теплое железо под моими руками. И я не хочу, чтобы он сдерживал себя.
Отстранившись, я смотрю на него. Его глаза закрыты, идеальные брови сдвинуты. Слезы блестят на его ресницах, струятся по его щекам. Тогда я тоже закрываю глаза и, прижимаясь к нему, осушаю их поцелуями.
Я ничего не могу с собой поделать. И даже не хочу пытаться.
– Не плачь, – шепчу я, касаясь губами его кожи. – Не плачь.
Он открывает глаза, и я смотрю в свое отражение в синеве навсегда потерянного для нас неба. Впервые в жизни мне кажется, что кто-то видит меня по-настоящему. Я тону в этой прекрасной синеве, которая существует лишь на старых фотографиях. Он теплый, но меня все равно бросает в дрожь, а в животе начинают порхать бабочки, когда я чувствую, что в нем что-то меняется. Он опускает глаза на мои губы, наклоняется ближе, и его дыхание учащается. Он словно мотылек, зависший над пламенем.
И вдруг его губы накрывают мой рот, его руки начинают гладить мое тело, и пусть я никогда раньше не целовалась с парнем, да и он никакой не парень вовсе, все это так по-настоящему, как я и мечтала. У него теплые губы, нежные руки, которые касаются моих щек и гладят волосы. Наши губы сливаются в поцелуе, и я едва вспоминаю, что нужно дышать. Его губы скользят ниже, к моей шее. Легкая щетина щекочет мою кожу, и у меня подгибаются коленки. Я держусь за него, чтобы не упасть, изнывая от страсти и выдыхая со стонами. Он покусывают кожу на моей шее, пока мои руки блуждают по его спине. Я хватаюсь за него, словно попала в шторм и тону, а он единственный, кто может меня спасти.
Я понимаю, что это не по-настоящему, но в моей жизни еще не было ничего более настоящего.
Я понимаю, что неправильно хотеть его, но от этого хочу еще больше.
Я обхватываю ладонями его лицо и притягиваю к себе, чтобы он посмотрел на меня. Мы сливаемся в новом долгом, страстном поцелуе, но за мгновение до этого он шепчет одно слово.
Он шепчет мое имя.
– Ана…
Меня зовут Ана.
Меня зовут Ана.
_______
Потом мы лежим на моей кровати, в воздухе витает аромат роз, смешавшийся с запахом пота. Его рука обнимает меня за плечи, моя голова лежит на его обнаженной груди, и пусть он ненастоящий человек, я все равно слышу биение его сердца. Все равно ощущаю его вкус на своих губах. Каждая его частичка настоящая, и каждая – моя.
– Никто не должен узнать об этом, – шепчу я.
– Никто, – вздыхает он.
– Мама. Папа. Они никогда не поймут.
– Я знаю.
– Хотя какая-то часть его будет гордиться, – я улыбаюсь, провожу кончиками пальцев по коже Иезекииля и смотрю, как она покрывается мурашками, – тем, что он создал такое совершенство.
– Это ты совершенство, Ана.
Я усмехаюсь и шутливо хлопаю его по руке.
– Мой очаровательный обманщик.
Я признательна ему за эту лесть, но мы лишь бледные тени по сравнению с ними. Мы всего лишь люди, тогда как репликанты намного лучше нас. Мой Иезекииль переворачивает меня на спину, смотрит на меня сверху вниз, и в его глазах я вижу свое отражение.
– Я серьезно, – шепчет он. – Какими бы идеальными нас ни создали, мы все равно не люди. Это из-за своих изъянов ты так прекрасна, Ана. Твои несовершенства делают тебя совершенством. Я не человек и не могу не видеть их. Не могу не любить.
Я открываю рот, чтобы заговорить, но он заставляет меня умолкнуть поцелуем, который эхом отзывается по всему моему телу до самых кончиков пальцев. Я откидываюсь на простыни и позволяю ему любоваться собой, а когда открываю глаза, то вижу, что он смотрит на меня так, как никто никогда не смотрел и никогда не посмотрит.
– Раньше я спрашивал себя, зачем они создали нас? – говорит он. – Существует ли вообще причина, почему такие, как я, существуют? Но теперь я знаю. – Он проводит пальцами по моей щеке, по губам. – Я был создан для тебя. Весь целиком. Все, что я делаю, я делаю ради тебя.
От этих слов у меня перехватывает дыхание, а его поцелуй заставляет забыть, как дышать. И когда мы лежим в темноте, в объятиях друг друга, он притягивает меня еще ближе и шепчет слова, которые я так долго ждала:
– Я люблю тебя, Ана.
_______
Прошло четыре для с тех пор, как Рафаэль… сделал то, что сделал.
Три дня с тех пор, как Иезекииль и я…
Мама считает, что все мы засиделись в башне. Особенно папа. Она организовала одну из редких поездок в Мегополис, в Вар-Дом. Сегодня ночью за звание чемпиона здесь будет биться один из лучших логиков «ГнозисЛабс», Дон Кихот. Бои логиков и машин – кровавое зрелище, призванное развлекать народ. Творения «Гнозиса» и «Дедала» и живые конструкции «БиоМаас» убивают друг друга, а потом все возвращаются домой с уже меньшим желанием развязывать настоящую войну, которая, как все понимают, не за горами.
Мой маленький брат обожает эти бои. Алекс хочет стать бойцом Дома, когда вырастет. Отец говорит, что он должен использовать свои таланты для того, чтобы создавать, а не разрушать, но мама потакает ему. Сейчас он идет к шаттлу рядом со мной, подпрыгивая от радости. У отдела НИОКР есть огромный склад-хранилище, расположенный у подножия башни. Там рядами стоят многочисленные вертопланы, гравитанки и массивные фигуры логиков нашей армии. Одной рукой брат держит меня за руку, а в другой сжимает маленькую копию Дона Кихота, которую собрал сам. На мой пятнадцатый день рождения он смастерил мне механических бабочек.
Алекс весь в отца.
Настоящего Дона Кихота загружают в транспорт в противоположном конце склада. Этот логик поистине огромен, одни только кулаки у него размером с шаровые тараны. Я немного побаиваюсь его – эта штука создана специально для того, чтобы уничтожать. А вот Алекс восхищенно вопит, завидев бота, и начинает танцевать со своей фигуркой.
– Двенадцать тысяч лошадиных сил! – кричит он. – Это самое лучшее, что они создали в своих лабораториях. Доктор Сайлас показал мне новые модификации для комплексного наведения цели, которые они установили на прошлой неделе – теперь он может попасть в мишень диаметром пять сантиметров с расстояния шести километров!
Мария держит меня за другую руку и смеется над неудержимым восторгом нашего брата. Потом сестра смотрит на меня и сжимает мои пальцы. Незаметно улыбается мне понимающей улыбкой.
Я рассказала ей о нас с Иезекиилем. Еще бы. Мне нужно было срочно с кем-то поделиться, иначе меня бы просто разорвало на части. И хотя мысли о Рафе до сих пор заставляют нас грустить, сестра взвизгнула от радости, стащила меня на пол и выспросила все до мельчайших подробностей. Она слушала меня с закрытыми глазами, улыбалась и вздыхала. А потом Мари – безнадежный романтик – сказала, что нет ничего слаще запретной любви.
Кажется, что она радуется этому даже больше меня.
Доктор Сайлас все еще тестирует всех репликантов, в том числе и Фэйт. Но Габриэль и Иезекииль входят в папину группу охраны, и несмотря на то, что произошло с Рафаэлем, отец отказывается уезжать без них. Грейс тоже рядом с ним, как обычно, что-то печатает в планшете. Теперь она словно его тень, его мажордом, его правая рука.
Я невольно задаюсь вопросом, что он будет делать, если совет правления проголосует за то, чтобы отключить и ее.
Пока мы идем к транспорту, я украдкой посматриваю на Иезекииля. Он одет в черно-серо-голубой бронированный костюм личного состава служб безопасности «Гнозиса», который облегает его, как перчатка. Мне приходиться взять всю свою волю в кулак, чтобы не пялиться на него. Иезекииль идет, словно волк, всматриваясь в техников, членов палубных команд и летных экипажей, но я то и дело ловлю на себе его взгляд и едва сдерживаю улыбку.
Габриэль одет в такой же костюм, как и его брат. Но если Иезекииль похож на волка, то Гейб на льва – в архивах я видела фильмы про этих больших кошек, и он двигается в точности как они. Гордо и величаво. Его глаза словно два кинжала. Каждое его движение вымерено. Но сегодня он кажется каким-то отстраненным. Может, его преследуют мысли о Рафаэле. А может, его отвлекает близость Грейс. Так же, как моя близость отвлекает Зика.
Наверное, поэтому ни один из них не замечает бомбу.
Шаттл уже ждет нас, гладкий и беззвучный. Алекс вырывает руку и бежит к настоящему Дону Кихоту, сгорая от желания рассмотреть его как следует. Мама и Мари бегут за ним, а Таня и Оливия смеются. Папа приобнимает меня за плечи, не замедляя шага и разговаривая с Грейс.
Иезекииль идет рядом с нами. Украдкой бросая на меня взгляды. Габриель держится позади, поближе к маме, которой удалось поймать Алекса. В нашей группе охраны еще около дюжины мужчин, все вооружены до зубов и облачены в броню. Четверо из них поднимаются по трапу шаттла и входят внутрь. До меня доносится глухой металлический звук, слышный поверх ритмичного стука их тяжелых ботинок.
Потом едва слышный электронный писк.
Глаза Иезекииля расширяются. Мы с папой поднимаемся на ступеньки трапа. Грейс предупреждающе вскрикивает. Они двигаются, но весь остальной мир словно замер в замедленной съемке. Я слышу глухой стук. Чувствую дрожь. А потом, когда Зик хватает меня за плечи, выкрикивая мое имя, и оттаскивает от папы, раздается взрыв.
Иезекииль невероятно силен – не осталось ничего от той нежности в моей комнате. Я чувствую, как плечо выходит из сустава, когда он откидывает меня назад, словно игрушечного логика Алекса. Грейс встает перед моим отцом и отталкивает его как раз в тот момент, когда позади нее вспыхивает взрыв. Я вижу ее размытый силуэт на фоне пламени, вижу, как загораются длинные светлые волосы, как шаттл разлетается на части, разбивая ее, словно стекло.
Боль разрывает мне ноги, грудь. Огонь. Шрапнель. Весь мир – пепел, и я, совершенно невесомая, с хрустом приземляюсь на землю, и мое тело скользит через весь склад. Во рту кровь. Перед глазами звездочки. И когда тьма раскидывает надо мной свои черные крылья, я слышу крики матери. Крики брата. Крики сестер.
Мое имя.
Они кричат мое имя.
– АНА!
_______
Дрогнув ресницами, я медленно открываю глаза. Яркий свет ослепляет, громкие звуки оглушают. Иезекииль стоит на колене рядом с моей постелью, переплетя наши пальцы. От аппаратуры, расположенной возле, доносится тихий сигнал, повторяя каждый удар моего сердца.
– Я думал, что потерял тебя, – шепчет он.
Потом замирает, склонив голову. И тут же, одним неуловимым движением, Иезекииль вскакивает и удаляется в угол комнаты, где замирает, сложив руки за спиной. До меня доносится звук шагов, дверь распахивается, и входит мужчина с широко распахнутыми глазами и радостной улыбкой.
– Она пришла в себя?
– Только что, сэр, – отвечает Иезекииль.
Мужчина торопливо подходит к моей кровати и берет меня за руку.
– Ты меня видишь, Принцесса?
Я моргаю, зажмуриваюсь, моргаю снова. Замешательство и боль.
– …Отец?
– Моя красавица. – Его глаза наполняются слезами, он встает на колени рядом с кроватью, прижимает мою кисть к своим губам и повторяет слова Иезекииля: – Я думал, что потерял тебя.
Я лежу в белой комнате, в мягкой белой постели. Здесь нет окон, воздух на вкус как металл, и жужжат машины. Все тело болит. Комната кружится, и я едва шевелю языком.
– …Где я?
– Ш-ш-ш, – шепотом говорит отец, сжимая мою руку. – Все хорошо, Принцесса. Все будет хорошо. Ты вернулась. Ты снова с нами.
Папина голова обмотана бинтами, вокруг глаз темные круги. Кожа на его лице покраснела, как будто опаленная огнем, и вдруг я вспоминаю. Шаттл. Взрыв.
– Я… что…
– Ш-ш-ш, тихо, тихо.
– Кто-нибудь еще пострадал? – охрипшим голосом спрашиваю я, слыша громкий стук собственного сердца.
Папа отводит глаза.
– …Грейс?
Он вздыхает. Я вижу, как Иезекииль опускает голову.
– О, нет, – выдыхаю я.
Бедная Грейс.
…Бедный Габриэль.
Как он будет жить без нее?
– Мне очень жаль, Принцесса, – говорит отец. – Я был слеп. Но теперь мои глаза открылись. Эта атака была спланирована внутри «Гнозиса». Они не понимают, чего я хочу добиться. И никогда не поймут. Так что я предпринимаю меры, чтобы такое больше не повторилось.
Голос у папы мрачный, а глаза еще мрачнее. Меня пугает выражение его лица, и на секунду мне даже кажется, что я совершенно его не знаю.
Это не моя жизнь.
Это не мой дом.
Это не я.
– Отец…
– Отдыхай. На сегодня достаточно.
Он нажимает кнопку на стоящей рядом со мной машине, и тут же что-то холодное вливается в мою руку через капельницу на запястье. Я смотрю на Иезекииля. Мне отчаянно хочется обнять его. Хочется, чтобы мы снова были вместе, вдали отсюда, вдали от всего этого. Но он стоит неподвижно, как статуя. Засыпая, я слышу папин голос, его клятву, произнесенную сквозь сжатые зубы.
– Никому не позволено поднимать руку на моих детей. Никто больше не причинит тебе вреда, Ана. Я обещаю.
И я вспоминаю.
Ана.
Меня зовут…
