Глава 9. Диванное мясо

– Как?.. Ты правда никогда не была у психоаналитика? – таращила на меня и без того навыкате глаза Мирта.

Признание в том, что я не посещаю психолога, вызывает удивленные взгляды. Об этом не принято говорить в столице, где нормальным считается выстраивать свою рабочую неделю, выделяя в ней определенные дни и часы на психотерапию, наравне с посещением спортивного клуба или игры в теннис, гольф или бридж.

Мирта – владелица магазинчика диетической еды и продуктов здорового питания. Ее основными клиентами были вегетарианцы, диабетики, ипохондрики и все те, кто, начитавшись в Интернете про спирулину, спешили опробовать ее после женьшеня с прополисом, которые также покупались у Мирты. Продавать она умела талантливо, знала своих клиентов по именам и записывала в толстую тетрадь, кто сколько ей должен, если случалось, что у постоянного покупателя не хватало денег, никогда не отказывая ему в покупке. Может быть, поэтому ее магазинчик и процветал, несмотря на совсем близкое соседство аналогичного, открывшегося почти напротив. С Миртой делились проблемами здоровья, личными проблемами, и на все у нее был совет и рекомендация: «Попробуйте пивные дрожжи, отличная чистка печени». Или: «Сок черники – самый лучший антиоксидант». Или: «Если вами нужно повысить иммунитет и энергетический тонус, нет ничего лучше шиповника, уж поверьте мне». И люди ей верили – а как же нет, ведь Мирта всегда была в хорошем настроении, с готовой шуткой на устах и с рецептом от всевозможных недугов.

По четвергам после работы Мирта ходила к своему психоаналитику, уставшей от одиночества женщине, такой же, как и сама Мирта. График еженедельных посещений соблюдался, если в жизни Мирты не было острого кризиса, форс-мажорных обстоятельств или катастрофической нехватки денег. В этих перечисленных случаях Мирта посещала специалистов два раза в неделю: в четверг сеньору Иглезиас, психоаналитика, а в понедельник – психиатра Рафаэля. Поскольку состояние кризиса для Мирты было так же органично, как морской прилив для рыб, эти два визита четко фиксировались в ее недельном бюджете.

Вздыхая, она слушает мои истории про ремонт купленной квартиры и говорит:

– Иногда я думаю… сколько квартир я могла бы купить себе за всю жизнь, если суммировать мои расходы на терапию… Тем временем квартирный вопрос суммировался со всеми другими проблемами, с которыми она ложилась на диван в гостиной, служившей одновременно приемной, у доктора Иглезиас.

Нет, Мирта не настолько эксцентрична, скорее наоборот, она вполне типичная представительница аргентинского среднего класса, людей, для которых визит к психологу, как здесь в обиходе называют специалистов психоанализа, составляет такую же рутину, как поход в парикмахерскую или салон маникюра. К уходу за волосами, ногтями и душой аргентинцы относятся весьма серьезно.

Хорхе – состоятельный юрист, владелец раздольных угодий, на которых пасутся коровы и лошади эксклюзивных пород, хозяин старинной усадьбы. Он похож на Вуди Аллена не только худобой, залысинами, почти соединяющими лоб с проплешиной на затылке, но и сильно запущенным неврозом, делающим для него принятие каких-либо решений подлинной мукой. Двадцатилетняя терапия с самым дорогим психоаналитиком Буэнос-Айреса идет ему на пользу в бизнесе, но совсем не помогает в экзистенциальных выборах и его сумбурной личной жизни.

– Мне все дается таким трудом… понимаешь? – говорит он, и глаза его наполняются ненаигранной грустью. – Курица или рыба на обед? Блондинка или брюнетка для свиданий?

Он хочет, чтобы я поняла, как он действительно страдает при необходимости сделать любой, пусть и самый незначительный выбор. Ему тяжело в ресторане, где много столиков, и можно сесть у окна, можно в глубине, а можно на улице. Не говоря уже о выборе самого ресторана, особенно когда их несколько на квартал или один напротив другого. По поводу блондинки и брюнетки тоже не шутка. В жизни Хорхе всегда много женщин, поскольку отказать он не может ни одной, а большим успехом пользуется у многих, – тип невротического, умного и обаятельного «Вуди» действует в основном на интеллектуальных и романтичных сеньор и сеньорит. Помимо многочисленных объектов для флирта у Хорхе две дочки-ровесницы и две их мамы, пара племянниц, сестра и старенькая мама, а также крестница и приемная дочь. Все они в равной мере посягают на его время, состояние и неизменную готовность помочь во всем, начиная от покупки «мини-купера», заканчивая устройством на работу. Поэтому на женщин для личной жизни у него не остается ни времени, ни ресурсов, и эту экзистенциальную проблему он пытается решить на диване в кабинете самого знаменитого и высокооплачиваемого в Буэнос-Айресе специалиста.

– Я живу для других. Не могу не оправдать ожиданий близких и зарываю себя в еще большие обязательства перед ними… каждой из них… А жизнь тем временем кажется короче, чем казалась раньше. Женщины – это зло? – монотонно вещает он с дивана. Его поток сознания не делится на признания и вопросы, и голос не меняет интонации.

Хорхе, как и все другие пациенты доктора Переза, ищет свою дорогу к счастью. Слава богу, у него достаточно ресурсов искать ее, поэтому, когда на середине шестого десятка лет он вдруг влюбился в молодую и веселую официантку ресторана, куда ходил обедать, его визиты к доктору Перезу резко участились. Он дотошно копался в причинах этого, как ему казалось, наваждения, ему хотелось объяснить необъяснимое и всё так же четко расставить на полках своего сознания, как стояли тома по юриспруденции на полках библиотеки в его кабинете. Было ясно, что официантка, кокетничавшая с ним и со всеми другими клиентами, ему не подходит. Она была младше его на двадцать лет, и у нее были две маленькие дочки. Хорхе понимал, что втроем они уже не умещались на телегу, где и так плотно сидели много женщин, которых он в этой телеге вез по жизни, толкая ее изо всех сил, до взбухания вен на шее и мозолей на руках. Эти яркие детали описания, как и сам образ телеги, переполненной женщинами, нравились самому Хорхе и впечатляли психотерапевта. Доктор Перез любил творческих пациентов, с ними было легко и интересно выстраивать метафорический ряд на сеансе общения. Конкретная проблема Хорхе заключалась в том, что на телеге не было места для сексуальной брюнетки Ирмы, так обворожительно смеявшейся его шуткам; место Ирмы было уже давно, лет как семь, занято блондинкой Инессой, обожавшей Хорхе и, в отличие от Ирмы, пытавшейся рассмешить любимого своими шутками, подчас очень остроумными и интеллектуальными. В Ирме не было ничего интеллектуального, зато у нее было предостаточно проблем, которые Хорхе с пылом влюбленного ринулся решать, чувствуя себя полезным.

На диване он сам, без дополнительных реплик доктора Переза, пришел к потрясшему ему выводу:

– Это карма моей жизни? Доказывать свою полезность, помогая другим? Увеличивать число людей, зависящих от меня, от моей щедрости, от моего времени и моей совести, в конце концов? Это и есть моя дорога к счастью? Делать счастливыми других? – От такого озарения он даже привстал. – Но я не могу… не хочу одновременно приносить несчастье…

Самозабвенно копающийся в извилинах своей кармы и не всегда имевший возможность изучать ее вместе с доктором Перезом в кабинете, Хорхе продолжал делиться особенно удавшимися ему метафорами и открытиями его жизни, возникшими на диване у психотерапевта, и действовать в их русле. Убежденно полагая, что его интерес разделит влюбленная в него Инесса, он рассказал ей о своих отношениях с Ирмой, о своих сомнениях и о распределении мест на телеге – ему особенно нравилась эта метафора. К его удивлению, интеллектуальной Инессе, всегда разделявшей его переживания и активно участвующей в его самоанализе, совсем не пришлись по вкусу эти откровения. Она сначала замолчала, потом вообще замкнулась, а закончилось все слезами, которые Хорхе не переносил так же, как зубную боль (он всегда закатывал истерики в кабинете у стоматолога, требуя общую анестезию при обычном кариесе). Когда Инесса заплакала, понимая, что семь лет, проведенные рядом с этим человеком, перечеркнуты смазливой молодой соперницей, внимание Хорхе переключилось с собственной персоны на роняющую слезы Инессу. Он на время превратился в доктора Переза и стал активно помогать ей искать решение в создавшейся жизненной ситуации.

– Ты хочешь как-то изменить это? Или видишь четкое решение? Для принятия его надо успокоиться, слезы способны размыть ясность его утверждения. Тебе надо сходить в бар с подругами, развеяться. Не замыкайся на своем разочаровании и не вгоняй себя в депрессию.

Ему хотелось искренне помочь Инессе, но та взорвалась и сквозь плач сказала, что он не вправе давать ей такие советы, так как это он привел ее в нынешнее состояние своими постоянными изменами и садистскими признаниями.

Чтобы ответить Инессе на эти не совсем справедливые, по его мнению, обвинения, Хорхе позвонил секретарше доктора Переза, чтобы записаться на прием. Предварительно он пожаловался Ирме на агрессию Инессы – именно так он воспринял ее реакцию, – и, не имея возможности немедленно изложить суть разговора своему аналитику, рассказал все в подробностях официантке. В какой-то момент он испугался, что повторится та же самая сцена, но Ирма только смеялась и курила миниатюрную фарфоровую трубочку с марихуаной, а затем притянула его к себе и поцеловала в лысину.

– Какие вы оба… нервные… и смешные. Пойдем лучше шампанское пить, пока девочки из школы не пришли. Ты, кстати, заедешь потом за ними, а я еще чуть-чуть в постели поваляюсь, ага?

Хорхе в тот день так и не дошел до доктора Переза, потому что после занятий любовью с ненасытной Ирмой пошел забирать девочек с продленного дня, чувствуя себя таким же молодым, как и тридцатилетние папы, вместе с которыми он ждал, когда группа первоклашек вернется с прогулки.

Доктор Перез, закончив свою работу над книгой «Неврозы успеха», уехал в Париж, где должен был присутствовать на презентации своей предыдущей, уже вышедшей книги «Эйфория поражения». Оставшийся без сеансов психоанализа Хорхе предался другим сеансам, с удовольствием предоставляемым его новой любовницей, но при этом он не бросал и старую, продолжая изводить ее своими признаниями. Уходить от нее он не собирался – интеллектуальная Инесса была ему теперь, в отсутствие доктора Переза, еще нужнее.

Тем временем известный психотерапевт наслаждался весенним Парижем и отдыхал от погружения в жизнь своих пациентов. Он определенно опровергал сложившийся миф о том, что все психоаналитики и психиатры – люди с неудавшейся личной жизнью, множеством комплексов и странностей, отчасти переданных им пациентами, отчасти приведшие изначально к выбору этой профессии. Он был счастливо и давно женат, дети также выбрали его путь и преуспевали в карьере, живя в Аргентине, стране с самым высоким числом психотерапевтов на душу населения, где на каждые 100 тысяч человек приходится двести дипломированных специалистов в этой области, большинство из которых проживают в Буэнос-Айресе. Перез был на пике своей профессиональной деятельности и пожинал лавры успеха: его книги издавались, его приглашали на международные конгрессы, и от пациентов не было отбоя. Не все были ему одинаково приятны, как, например, Хорхе, работать с которым – сплошное удовольствие: они говорили на одном языке образов, Хорхе не только прочитал, но и хорошо знал труды Фрейда, Юнга и особенно почитаемого, как и все французское в Аргентине, Жака Лакана, так что он понимал с полуслова о каком типаже идет речь. С Хорхе Перез оттачивал свое мастерство и черпал идеи для новых книг. Совсем не так обстояло дело с Мигелем, который неожиданного нагрянул в Париж, нарушив покой доктора и покушаясь на его сибаритский ритм жизни в обожаемом им городе гурманов и романтиков.

Мигель тоже был романтиком, но никогда себе в этом не признавался, поддерживая всеми силами среди друзей и многочисленных любовниц образ брутального мачо. Его считали прожженным бабником и циником, но мало кто знал, что уже не первый год он ходит к психоаналитику, на диване которого пытается докопаться до сути, очищая наносную шелуху, как снимают слои с луковицы, чтобы добраться до сердцевины. При этом зачастую на консультациях по его пористым смуглым щекам текли точно такие же слезы, как во время чистки лука. Приняв горизонтальное положение, он мог смотреть на доктора Переза снизу вверх, а не так, как привык смотреть на всех в жизни с высоты своих метра девяносто пяти – настоящий великан среди мелковатых аргентинцев.

Лежа на низком диване он рассказывал о своем детстве, о бабушке, к которой его отправили на воспитание рано разошедшиеся родители.

– Меня так любили папа с мамой, что не могли договориться, с кем я останусь, когда они разошлись, и отдали бабушке…

То ли выражение лица молчавшего психолога, то ли прозвучавшая вслух заранее заготовленная им фраза – что-то заставляет его замолкнуть, и доктор Перез профессионально, не навязывая толкования, подводит его к выводу: несметным количеством женщин в своей жизни, от мимолетной ночи до отношений длиной в пару лет, Мигель хочет восполнить недостаток любви и недоданную ему родительскую нежность. Он патологически не может быть верен ни одной из своих подружек, но и не терпит быть брошенным, как когда-то забросили его.

От доктора Переза Мигель ждет, помимо прояснения своих смутных догадок, практического решения проблемы, ибо, не обладая сильным интеллектом, он не способен самостоятельно развить тему. Этот пациент несимпатичен Перезу не только потому, что с ним нельзя, как с Хорхе, перебрасываться цитатами из раздела «Структура личности» Фрейда, нельзя развивать аллегории конкретной ситуации и предполагать, что они будут правильно интерпретированы, а еще и потому, что интеллигентный Перез по природе своей не выносил низкопошибной вульгарности, как убежденный вегетарианец со стажем не выносит запаха жареного мяса. Мигель же упрямо хочет понять – прямо здесь, на приеме, – почему «среди всех телок, что у него есть, одна чувиха не западает на него уже много лет, хоть при этом и остается его любовницей». Думая об этом после сеанса, доктор брезгливо морщится; ему досадно, что вот уже год он не может сбить своего пациента с выбранной им дороги добиться взаимности от своей подруги какими-то иными способами, нежели как закрутить пять параллельных романов у нее на виду, о чем с гордостью сообщал Мигель с дивана.

– Сейчас-то я немного спокойнее стал, больше чем с пятью одновременно не завожу отношений. А когда моложе был, меньше семи или девяти баб у меня никогда не было.

Мигель прилетел в Париж по приглашению одной из своих подружек и заодно навестить любимого психотерапевта. Был он из тех людей, которым даже такому тонкому профессионалу, как доктор Перез, легче было уступить, чем объяснить что-то. Выслушав аргументы Переза, что он не ведет приема в Париже, что он здесь совсем по другим делам, сугубо личным, что у него встреча с редактором издательства, Мигель стал канючить в телефон:

– Ну я вас очень умоляю, доктор! Это так важно! Я на грани серьезного срыва!

В итоге срыв наступил у психотерапевта. На очередном сеансе Мигель повторил все уже много раз сказанное им, но в этот раз с претензией: мол, сколько денег потратил на терапию, а строптивая аргентинка, обладательница уникальной вагины, так и не влюбилась в него. Далее, как обычно, последовали описания чудес ее несравненной вагины и какой эффект она производит на Мигеля. И вот уже практически на исходе консультации Перез, приверженец лаканианского направления в психоанализе, не выдержав, закричал:

– Да брось ты ее уже! Найди себе другую пизду, мало их, что ли, на свете!

Мигель, услышав реплику на более понятном ему языке, чем обычные комментарии профессора, вдруг растерялся; он смотрел на Переза с дивана почти испуганно.

– Вы имеете в виду… вагину? – переспросил он, все еще осмысливая рекомендацию психолога, который раньше настаивал на употреблении именно этого слова вместо других, пошлых и неуместных в кабинете профессионала.

Но Перез уже тяжело оседал на стул, расстегивая воротник рубашки.

– Всё, всё… на сегодня хватит.

Через пару часов психоаналитик уже лежал в частной клинике, куда его отвез издатель, который, по счастью, сразу после сеанса с Мигелем должен был отвезти автора-психолога на встречу с читателями. Отменив все мероприятия одним звонком секретарю, директор издательства, нарушая все правила броуновского движения маленьких «рено» и «пежо», доставил Переза в кардиологическое отделение, где тому оперативно ввели нитраты, купировав инфаркт на самой начальной стадии.

Опасность, казалось, обошла аргентинского психолога стороной. Его выписали с пожеланиями долгих лет жизни и творческих прорывов в работе. А уже на следующий день он в считаные секунды скончался в гостиничном номере от разрыва другой части аорты, выглядевшей абсолютно здоровой при всех больничных исследованиях.

Французские читатели остались без презентации новой книги; Хорхе заменил консультации с психотерапевтом на медикаментозную терапию антидепрессантами и с головой ушел в гольф, что отвлекало его от по-прежнему сложных отношений с двумя женщинами и заодно предоставляло алиби в моменты их претензий; а Мигель неожиданно для всех женился на богатой разведенной француженке и зажил на ее содержании. Иногда он рассказывал приходящим к ним в дом друзьям о пользе психоанализа за бокалом вина и убеждал их: «Самое главное, выбрать лучшего терапевта. Чтобы с именем был, не важно, что дорого, зато польза стопроцентная. Недаром все-таки столько учился Перез, и авторитет у него был международный. А какая богатая практика!.. Царствие ему небесное. Какой специалист был! Как помог мне жизнь изменить!»