Бубу было хуже, чем Госпоже, – она потерялась внутри себя. Ее охраняли настоящие часовые. Они сказали, что она лишь лежит, уставившись куда-то в бесконечность, с тех самых пор, как пришла в сознание. Но они ни разу не испытывали непреодолимое желание прислуживать или поклоняться ей.

Одним из часовых оказался шадарит, служивший под командованием Дремы еще во времена кьяулунских войн.

– О ней заботятся Сурувайя Сингх и ее дети, – сообщил он.

Я ощутил легкий укол совести. Вдова Икбала Сингха. Дрема его ценила. Но я и не подозревал, что его семья уцелела после сражений южнее Таглиоса. Я слишком сосредоточился на собственных переживаниях и позабыл о благополучии тех, кто зависит от Отряда.

Дщерь Ночи отмыли, причесали и переодели в чистое. Она сидела в кресле-качалке – весьма необычная вещь в этих краях. За пределами своего сознания она не замечала ничего. Из уголка ее рта стекала струйка слюны на красивое белое сари – лишь чуть более светлое, чем ее кожа альбиноски. Кто-то подложил тряпочку в то место, куда попадала слюна.

Кстати, об альбиносах. Белая ворона ухитрилась примчаться сюда быстрее меня. Но нынче она вела себя очень осторожно, опасаясь меня рассердить.

Я подслушал в разных местах немало любопытного. И теперь подозревал, что могу во многом повлиять на ее будущее.

Шевитья оказал нам огромную помощь в обмен на обещание избавить его от бесконечного присмотра за Сияющей равниной. И я намеревался это обещание сдержать. Я стараюсь выполнять все данные Отрядом обещания. Именно выполнение обещаний отличает нас от людей, подобных Радише, предпочитающих обмануть, но не сдержать слова, когда это представляется им невыгодным.

Я дважды обошел вокруг Бубу. Она даже не заметила моего присутствия. Я опустился перед ней на колени. Зрачки ее распахнутых глаз превратились в точки. Я пошевелил перед ними пальцем. Никакой реакции.

Я отошел и задумался. Потом вывел Аркану в коридор, рассказал о том, что хочу попробовать сделать и как она может помочь.

Мы вернулись к Бубу и птице. Обе выглядели так, словно за все это время даже не шевельнулись.

Медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, мы с Арканой обошли Бубу справа и слева, остановились у нее за спиной и стали ждать.

Хладнокровие – черта, не свойственная молодости. Время от времени Аркана шевелилась и, услышав шорох собственной одежды, замирала, затаив дыхание.

Время шло. В конце концов я тоже потерял терпение и подал Аркане знак. Изо всех сил стараясь двигаться бесшумно, она приблизилась к Бубу и опустилась на колени за ее левым плечом. Девушка не могла видеть Аркану, хотя ее лицо было совсем рядом с ухом Бубу – настолько близко, что та смогла бы ощутить тепло ее присутствия. Я занял такую же позицию слева. Мы застыли и простояли в такой позе так долго, что я едва не взвыл от боли в коленях. Мы старались даже не дышать на Бубу. Наконец я кивнул.

– Coca, coca, – прошептала Аркана так тихо, что я ее поначалу даже не услышал. Настолько тихо, что даже если бы она нашептывала эти слова кому-то прямо в ухо, их вряд ли можно было разобрать.

Понятия не имею, откуда она взяла эти слова. Я подошел ближе, чтобы Бубу могла почувствовать и мое присутствие. И кивнул.

– Coca, coca. – Так же тихо, как прежде. Кожа на шее Бубу слегка дернулась. Я улыбнулся Аркане и подмигнул. Уловка сработала.

– Coca, coca.

Девушка стала медленно поворачивать голову к Аркане – ребенок внутри нее не сумел сдержать любопытства.

Все это время Бубу не притворялась. Просто за глухую стену отчаяния, которой она отгородилась от мира, не могло пробраться нечто обыденное.

Я встал и отошел, чтобы девушка не смогла меня случайно заметить.

Аркана посмотрела на меня. «Как ты узнал, что до Бубу можно достучаться?» – говорил ее взгляд. Я пожал плечами. Наверное, просто интуиция. И убежденность в том, что ее любопытство можно разбудить, если раздразнить его достаточно хитроумно.

Но что дальше? Как удержать ее внимание, не дать ей снова уйти в себя?

Вскоре Бубу уже прекрасно видела и слышала. Но не желала общаться и не отвечала на вопросы.

У нее не осталось воли к жизни. И я понимал, почему. В ее жизни всегда были лишь Кина и борьба за освобождение богини. И ничего иного, кроме стремления начать Год Черепов.

Вошла Сурувайя. Я не видел ее в те дни, когда они с мужем присоединились к Отряду. Возможно, тогда она была красавицей, но сомневаюсь. Сейчас красавицей ее не назвал бы никто. Да и дети ее не вызывали желания обнять их и погладить по головке. Но все они люди хорошие, хотя и невеселые.

– Ты смог ее пробудить! – воскликнула Сурувайя. – Как здорово.

– И теперь нужно, чтобы она не стала прежней. Есть идеи?

– Зачем?

Мы все повернулись к девушке.

– Что? – спросил я.

– Зачем вы влезли ко мне? Зачем освободили? Мне незачем жить. Потому что нет будущего. Теперь не будет ни спасения, ни воскрешения. И время чудесного возрождения никогда не настанет.

Она уже полностью пришла в себя, но осталась унылой и безрадостной. Я опустился перед ней на колени и взял ее за руку, чтобы крепче удерживать в реальном мире.

– Что это означает? То, что ты сейчас сказала.

Мой вопрос ее озадачил. И я еще несколько минут делал вид, что не понимаю, о чем она говорит. Я надеялся, что, дав ей возможность объяснить, я ее расшевелю.

Мне еще не доводилось встречать искренне верующего человека, который сумел бы устоять перед искушением поделиться своей конкретной и выстраданной истиной. И Бубу не стала исключением, хотя и взяла медленный старт.

Я не прерывал ее почти до самого конца. До этого момента она не упомянула ничего такого, чего я уже не слышал прежде в той или иной версии. Но потом…

– Извини. Кажется, я что-то пропустил. Так ты сказала, что Год Черепов не станет концом мира?

Бхиджар, старший сын Сурувайи, принес еду и питье. Я попросил его подойти сперва к Бубу. Она жадно выпила кружку воды, потом сказала:

– Да, это конец мира. Этого мира, какой он сейчас. Это очищение. Время, когда все зло и порок будут сметены с лица земли и лишь души, имеющие истинный шанс на искупление, останутся в Колесе Жизни.

Я окончательно запутался. Потому что не понял. Я знал, что Обманники хотели ускорить наступление Года Черепов. Это как раз и было сутью их культа. Я знал, что большинство гуннитов желает противоположного, но верит, что Год Черепов неизбежен. Когда-нибудь. Потому что это одна из Эпох Творения, четвертая по счету, если считать от начала времен. Но сейчас я впервые услышал, что и после него ожидается нечто. И нечто явно положительное.

– Все зло умирает там бесконечной смертью, – пробормотал я. Потом спросил:

– Так ты утверждаешь, что главной задачей Кины было избавить человечество от всяческой швали, чтобы хорошие и праведные люди смогли попасть в рай?

Раздраженная моей непонятливостью, она яростно затрясла головой и принялась объяснять сначала.

– Пусть приведут мою жену, – шепнул я Аркане.

Я вовсе не такой болван, каким прикинулся в тот вечер перед дочерью, но должен признать, что так и не понял всего, что она пыталась объяснить. Однако я уяснил – она искренне верила в то, что, уничтожив Кину, я лишил мир возможности перейти от нынешней эпохи греха и разврата к эпохе всеобщего блаженства.

Очевидно, предполагалось, что Кина вновь сожрет всех демонов, только на сей раз это будут демоны в человеческом облике, превратившие жизнь и историю в камеру пыток.

А затем Повелители Света займутся своим делом, предварительно придумав совершенно новую схему всемирного искупления грехов. Разумеется, при том условии, что они к тому времени еще где-то уцелеют.

Бхиджар привел Госпожу. Увидев, что Бубу пришла в себя, она расплакалась.

Ошеломленный, я смотрел, как она заняла мое прежнее место, встав на колени перед Дщерью Ночи. И это моя жена? Это воплощение сопливой сентиментальности и есть та самая Госпожа, некогда одним своим именем нагонявшая ужас на целую империю?

Я не прислушивался к ее воркованию. Должен признать, что меня смутило ее поведение. Потому что я никогда не догадывался, что внутри у нее таится такой запас чувств. Оставаясь наедине со мной, Госпожа всегда примеряла на себя остатки своего прежнего образа.., когда не удалялась во внутренний мир, где упивалась жалостью к себе.

Дщерь Ночи эта сцена откровенно изумила. Она явно не знала, как себя вести дальше.

Сурувайя тоже смутилась и торопливо вывела своих отпрысков из комнаты. Мальчики ушли быстро – они были не в силах выдержать лошадиные дозы сентиментальности. А Сурувайя, прежде чем закрыть дверь, взглянула на меня с сочувствием.

Я хотел сказать ей, что мне хочется пить, но не успел. В горле у меня пересохло, и я вышел следом за ней. Подходя к двери, я споткнулся. Впрочем, физическая неуклюжесть – чепуха. Мой настоящий недостаток – неуклюжесть умственная.

Выйдя в коридор, я окликнул уходящую Сурувайю:

– Принеси, пожалуйста, еще воды. Мы еще не напились.

Она понимающе кивнула. И снова смутилась, на сей раз потому, что оказалась наедине с мужчиной, который не был ее мужем. Я уже собрался сказать ей что-то бодренькое, но тут услышал крик Арканы. Она звала меня.

Секунда – и я ворвался в комнату.

В руках Бубу я увидел румель – шарф-удавку, которым пользовались душилы. И этот румель сейчас стягивал горло ее матери. В потемневших глазах Бубу маячил призрак Кины – он-то, очевидно, и придал сверхъестественную силу. Аркана безуспешно пыталась оторвать ее руки от румеля, а ведь эта блондиночка весьма сильна.

Мне не нужно было умереть, чтобы очутиться в аду. У меня имелась секунда – чтобы выбрать, от какой пытки я желаю страдать до конца своих дней.

Я влепил Бубу пощечину. Она не разжала пальцы. Я ее ударил. Она покачнулась. Из носа у нее хлынула кровь, но желтый шарф она не выпустила. Я выхватил кинжал – он у меня всегда с собой, и я им обычно пользуюсь только когда ем – и ткнул ей в лицо под левым глазом.

Она и тогда не остановилась.

– Это месть Кины, Костоправ, – промолвила белая ворона.

Какой ад мне понравится больше? Госпожа почти не дышала…Я ударил девушку кинжалом в руку. Из раны даже кровь почти не пошла. Я ударил снова, целясь в локтевой сгиб. Бесполезно.

Я попытался перерезать ей сухожилия на запястьях. Все это время Аркана старалась оттащить ее, вцепившись сзади, оторвать ее пальцы от шелковой ткани или перерезать румель.

Я снова ударил ее – яростно, вложив в удар все свои силы. Голова Бубу дернулась, но румель она не выпустила. И тогда я утратил над собой контроль. Как говорится, «его глаза затуманила кровь».

Когда Аркане удалось меня остановить, я успел нанести родной дочери более двадцати ударов кинжалом. Но, несмотря на это, так ее и не убил. Однако ее пальцы, стискивавшие шарф-удавку, все-таки разжались.

Наверное, слишком поздно. Госпожа рухнула на пол, судорожно хватая воздух ртом. Она задыхалась. Я присел и попытался осмотреть ее горло. Похоже, у нее была повреждена гортань.

Но Аркана не потеряла головы. И позвала на помощь.

– Откуда у Бубу шарф-удавка? – спросил я. – У нее не было румеля, когда мы улетали на юг. – Ее раздели донага, вымыли и переодели. А уж потом поместили в эту комнату. Значит, румель ей кто-то принес. Тайный Обманник. – Нам нужно точно знать, кто входил к ней в комнату. – Мне очень не хотелось, чтобы виновной оказалась Сурувайя, хотя, если рассуждать логически, на нее подозрение падало прежде всего. Если позабыть о том, что она женщина. До сих пор лишь моя жена и дочь были единственными известными нам женщинами, допущенными в тайное братство.

Впрочем, сейчас было время великих перемен. А печаль и туповатость Сурувайи могли оказаться притворными.

Люди назвали их Обманниками не зря.