Глава третья
Загребущий
Вокруг Мейстрикта метался, всхлипывал и завывал ветер. Арктические дьяволята хихикали и выдували холодные струйки своего дыхания сквозь щели в стенах моей комнаты. Еле теплюшийся огонек в лампе мерцал и колебался. Когда мои пальцы окоченели, я обхватил ими лампу – пусть поджариваются.
С севера дул резкий ветер, колючий от снежной пыли. За ночь снега выпало на целый фут, и это было лишь начало. Чем больше снега, тем поганее. Я посочувствовал Ильмо и его отряду – они отправились охотиться на мятежников.
Крепость Мейстрикт. Ключ к обороне Клина. Замерзшая зимой. Раскисшая весной. Раскаленная печь летом. Пророки Белой Розы и главные силы мятежников теперь казались нам лишь досадными мелочами.
Провинция Клин напоминает вытянутый наконечник стрелы, указывающий на юг и втиснутый между двумя горными грядами. На острие этого наконечника расположен Мейстрикт. Это точка, в которой сходятся ветры и враги. Мы получили приказ удерживать крепость, этот якорь обороны Госпожи на севере.
Почему Черный Отряд?
Потому что мы лучшие. Вскоре после потери Форсберга мятежники начали просачиваться через Клин на юг. Хромой попытался их остановить, но не смог, и Госпожа отправила нас расхлебывать заваренную Хромым кашу. Единственным выходом стало отдать врагу еще одну провинцию.
У ворот раздался рев рога – часовые увидели возвращающийся отряд Ильмо.
Никто не бросился их встречать. Неписаные правила поведения в Отряде требуют от нас внешнего безразличия. Никто не должен видеть, что тебе не терпится узнать новости. Люди лишь украдкой выглядывали из укромных местечек, гадая о судьбе вышедших на охоту братьев. Погиб ли кто-нибудь? Или тяжело ранен? Мы знаем друг друга лучше родственников. Мы годами сражаемся плечом к плечу. Не всякого назовешь другом, но мы – единая семья. Единственная, которая у тебя есть.
Часовой замолотил по лебедке, скалывая лед. С протестующим скрипом поднялась решетка ворот. Как историк Отряда я мог выйти поприветствовать Ильмо, не нарушая этикета. Обзывая себя дураком, я выбрался во двор, отдавшись во власть мороза и ветра.
Сквозь метель брела жалкая кучка теней. Пони еле волочили ноги. Всадники почти лежали на их обледеневших гривах. Люди и животные жались друг к другу, пытаясь укрыться от царапающих когтей ветра. Изо ртов вырывались облачка пара, которые мгновенно уносило прочь. Будь то нарисованная художником картина, от ее вида бросило бы в дрожь даже снеговика.
До этой зимы из всего Отряда лишь Ворону довелось видеть снег. Хорошенькую службу уготовила нам Госпожа.
Всадники приблизились. Они более смахивали на беженцев, чем на братьев из Черного Отряда. На усах Ильмо позвякивали ледяные бриллианты, почти все лицо укутывали тряпки. Остальные, обмотавшись чем попало, превратились в такие тюки, что я не сумел никого узнать. Лишь Молчун сидел на своем пони, решительно выпрямившись, и глядел прямо перед собой, презирая безжалостный ветер.
Ильмо кивнул мне, проехав ворота.
– Мы уже начали задумываться, – молвил я. «Задумчивость» означала тревогу. Кодекс требовал от меня проявлять безразличие.
– Трудно было ехать.
– Какие результаты?
– На счету Отряда плюс двадцать три, у мятежников – ноль. Для тебя, Костоправ, работы нет, только Йо-Йо слегка обморозился.
– Прихлопнули Загребущего?
Жутковатые пророчества Загребущего, его умелое колдовство и мастерство полководца превратили Хромого в дурака. Клин едва не перешел в руки врага, когда Госпожа приказала нам взяться за дело. Ее решение волнами шока разошлось по всей империи. Капитан наемников получил средства и власть, которыми обычно наделяли лишь одного из Десяти!
Лишь возможность нанести удар самому Загребущему вынудила Капитана отправить из крепости патруль, иначе он не выгнал бы людей на мороз.
Ильмо освободился от закутывавших лицо тряпок и улыбнулся, но промолчал. Какой смысл утруждать язык, если все равно придется повторять рассказ Капитану?
Я пригляделся к Молчуну и не увидел улыбки на его продолговатом хмуром лице. Он ответил на мой вопрос, слегка кивнув. Все ясно. Еще одна победа, равная неудаче. Загребущий снова сбежал. Быть может, он и нас вынудит спасаться бегством вдогонку за Хромым, этой попискивающей мышью, осмелевшей настолько, что бросила вызов коту.
Все же гибель двадцати трех человек из местной верхушки мятежников кое-что да значила. Весьма неплохой результат для одного дня работы. Хромой никогда не добивался такого успеха.
Всех пони отвели в конюшню. В большом зале уже несли на стол горячую еду и подогретое вино. Я остался с Ильмо и Молчуном – осталось немного подождать, и я услышу их рассказ.
* * *
В большом зале Мейстрикта сквозняков было лишь чуть поменьше, чем в прочих помещениях. Пока я возился с Йо-Йо, остальные набросились на еду. Наевшись, Ильмо, Молчун, Одноглазый и Фингал уселись вокруг небольшого стола. Словно ниоткуда появились карты. Одноглазый хмуро взглянул на меня:
– Так и собираешься стоять, засунув палец в задницу? Нам нужен лопух.
Одноглазому не меньше ста лет. Вулканический темперамент умудренного жизнью чернокожего коротышки упоминается в Анналах на протяжении последнего столетия. Нигде не говорится, когда он вступил в Отряд. Семьдесят лет Анналов были утеряны, когда Отряд не смог удержать свои позиции в битве при Урбане. Одноглазый отказался просветить нас относительно событий недостающих лет, сказав, что не верит в историю.
Ильмо сдал карты – по пять каждому игроку и еще пять на стол перед пустым стулом.
– Костоправ! – рявкнул Одноглазый. – Ты будешь играть?
– Нет. Ильмо рано или поздно начнет рассказывать. – Я постучал по зубам кончиком пера.
Одноглазый редко доходил до такой кондиции – из ушей у него валил дым. Изо рта с визгом вылетела летучая мышь.
– Кажется, он раздражен, – заметил я. Остальные заулыбались. Подкалывать Одноглазого – любимое развлечение в Отряде.
Одноглазый терпеть не может всяческие вылазки, но еще больше он бесится, когда упускает что-нибудь интересное. Ухмылки Ильмо и благожелательные взгляды Молчуна подтвердили, что он пропустил нечто стоящее.
Ильмо перетасовал свои карты, поднес к лицу, приоткрыл и осторожно в них заглянул. Глаза Молчуна блестели. Сомнений нет – у этой парочки наготове особый сюрприз.
На стул, который предлагали мне, уселся Ворон. Никто не стал возражать. Даже Одноглазый никогда не возражает, когда Ворон решает что-либо сделать.
Ворон. Он холоднее нынешней стужи. Наверное, он стал человеком с мертвой душой. Один его взгляд может заставить вздрогнуть. Он источает могильный хлад. И все же Душечка его любит. Бледная, хрупкая, эфемерная, она держит руку на плече Ворона, пока тот занят картами, и улыбается ему.
В любой игре, где участвует Одноглазый, Ворон – ценный партнер. Одноглазый жульничает. Но если играет Ворон – никогда.
– Она стоит в Башне и смотрит на север. Ее изящные пальцы сжаты. Легкий ветерок просачивается в окно и теребит полуночный шелк ее волос. На нежной щеке искрится слезинка-бриллиант.
– Йех-ххоо!
– Ого-го!
– Автора! Автора!
– Пусть свинья опоросится в твоем спальном мешке, Пуганый! – Эти типы освистали мои фантазии о Госпоже.
Наброски, которые я им прочитал, – моя игра с самим собой. Откуда им знать, а вдруг мои выдумки попали в точку? Госпожу видели только Десять Взятых. Кто знает, какая она – уродливая, прекрасная или?..
– Искрятся бриллианты слез, говоришь? – повторяет Одноглазый. – Мне это понравилось. Полагаешь, она по тебе сохнет, Костоправ?
– Заткни хлебало. Я над твоими развлечениями не насмехаюсь.
Вошел Лейтенант, уселся, обвел нас хмурым взглядом. С недавних пор его любимым занятием стало выражение неодобрения.
Его приход означал, что к нам уже направляется Капитан. Ильмо сложил на груди руки и сосредоточился.
Наступила тишина. В зале словно по волшебству стали появляться люди.
– Закройте долбаную дверь! – буркнул Одноглазый. – Если все так и будут шляться, я себе задницу отморожу. Давай доиграем, Ильмо.
Капитан вошел в зал, занял свое обычное место.
– Мы вас слушаем, сержант.
Капитана не назовешь одной из самых ярких личностей в Отряде, слишком уж он спокоен. Слишком серьезен.
Ильмо положил карты на стол, постучал по колоде, выравнивая их, собрался с мыслями. Иногда его одолевает тяга к четкости и точности.
– Итак, сержант!
– Молчун заметил линию пикетов южнее фермы, Капитан. Мы зашли с севера. Атаковали после заката. Они пытались разбежаться. Молчун отвлекал Загребущего, пока мы занимались остальными. Их было тридцать. Мы уложили двадцать три. Часто перекликались и предупреждали друг друга – мол, как бы случайно не прикончить нашего шпиона. Загребущему удалось скрыться.
Хитрость стала ключом к успеху вылазки. Мы хотели, чтобы мятежники поверили, будто их ряды нашпигованы информаторами. Это усложняет им связь и принятие решений, а Молчуна, Одноглазого и Гоблина подвергает меньшему риску.
Вовремя пущенный слух. Небольшая подтасовка фактов. Намек на подкуп или шантаж. Таково наше лучшее оружие. Мы вступаем в сражение лишь тогда, когда противник загнан в мышеловку. По крайней мере, это идеальный вариант.
– Вы сразу вернулись в крепость?
– Так точно. Только сперва сожгли ферму и пристройки. Загребущий ловко замел свой след.
Капитан уставился на потемневшие от копоти потолочные балки. Тишину нарушал лишь Одноглазый, похлопывавший картами по столу. Капитан опустил взгляд.
– Тогда какого же хрена вы с Молчуном ухмыляетесь, словно два придурка?
– Гордятся тем, что вернулись домой с пустыми руками, – пробормотал Одноглазый.
Ильмо улыбнулся:
– Ошибаешься.
Молчун сунул руку за пазуху грязной рубашки и вытащил кожаный мешочек, который всегда висит на шнурке у него на шее. Его колдовской мешочек. Он вечно набит всякой экзотической гадостью вроде сушеных ушек летучих мышей или эликсира для вызывания кошмарных снов. На сей раз он извлек из него сложенную бумажку. Драматически взглянув на Одноглазого и Гоблина, он начал медленно разворачивать листок. Даже Капитан не выдержал, встал и подошел к столу.
– Осторожнее! – предупредил Ильмо.
– Так это же волосы…
Кто-то покачал головой, кто-то хмыкнул, а кто-то усомнился, в своем ли Ильмо уме. Но Одноглазый и Гоблин трижды обменялись многозначительными взглядами. Одноглазый от волнения что-то неразборчиво забормотал. Гоблин пискнул пару раз, но что с него взять – он вечно пищит.
– Это действительно его волосы? – произнес наконец Одноглазый. – Точно его?
Ильмо и Молчун излучали самодовольство удачливых конкистадоров.
– Абсоточно, – подтвердил Ильмо. – С его собственного чайника. Мы ухватили старикана за яйца, и он это прекрасно знал. Он задал такого стрекача, что зацепился за дверной косяк и выдрал клок волос. Я это видел своими глазами, да и Молчун тоже. Уф, и силен же он драпать!
– Парни, ему крышка! – заверещал Гоблин, приплясывая от возбуждения. Его голос, обычно напоминающий скрип ржавой дверной петли, превратился почти в визг. – Считайте, что он уже подвешен на мясницкий крюк. На большой такой. А ты что об этом думаешь, жалкий призрак-недомерок? – промяукал он, обращаясь к Одноглазому.
Из ноздрей Одноглазого выскочила стайка крошечных светлячков. Все они оказались послушными солдатами и быстро построились в воздухе, образовав светящиеся слова: «Гоблин педик». Для неграмотных это утверждение дублировалось синхронным жужжанием крылышек.
Но это неправда. Гоблин самый что ни на есть гетеросексуал. Одноглазый просто решил затеять склоку.
Гоблин сделал парочку пассов. Появилась огромная призрачная фигура, напоминающая Душелова, но ростом до потолка. Склонившись, она устремила на Одноглазого обвиняющий перст. Непонятно откуда звучащий голос прошептал:
– Это ты соблазнил бедную девушку, солдат…
Одноглазый фыркнул, затряс головой, снова фыркнул. Глаза его остекленели. Гоблин хихикнул, с трудом изобразил серьезную мину, но не выдержал и хихикнул вновь, потом крутанулся и принялся отплясывать перед очагом победный танец.
Братья, у которых не хватало интуиции, начали ворчать. Подумаешь, пара волосков. Если к ним добавить пару серебряных монет, то с их помощью разве что деревенская шлюха приворожит клиента.
– Господа! – произнес Капитан. Он все понял.
Балаган тут же прекратился. Капитан посмотрел на колдунов. Подумал. Прошелся. Кивнул, соглашаясь со своими мыслями. И наконец спросил:
– Этого хватит, Одноглазый?
Одноглазый хмыкнул – на удивление низким голосом для столь невысокого человечка.
– Одного волоса или обрезка ногтя уже достаточно. Капитан, он у нас в руках.
Гоблин все еще изображал пляску сумасшедшего. Молчун ухмылялся. Психи они – что тут скажешь?
Капитан снова задумался.
– Мы не можем взяться за это сами, – решил он и зашагал по периметру зала. Шаги его звучали как-то зловеще. – Придется вызвать одного из Взятых.
Одного из Взятых. Естественно. Три наших колдуна – самый ценный ресурс Отряда. Их необходимо защищать. Но… Холод прокрался в зал и превратил нас в статуи. Одного из таинственных сподвижников Госпожи… Чтоб здесь, в этом зале, оказался кто-то из этих мрачных лордов? Ну нет…
– Только не Хромой. Его из-за нас вздули.
– А у меня от Меняющего мурашки по телу бегут.
– Крадущийся в Ночи еще хуже.
– Да откуда тебе знать? Ты ж его не видел.
– Мы справимся сами, Капитан, – заявил Одноглазый.
– И родственнички Загребущего слетятся на тебя, словно мухи на лошадиное яблоко.
– Душелов, – предложил Лейтенант. – Все-таки он наш покровитель, более или менее.
Предложение пришлось всем по душе.
– Свяжись с ним, Одноглазый, – велел Капитан. – И приготовься к работе, когда он сюда прибудет.
Одноглазый кивнул и ухмыльнулся. Он был в своей стихии, и в его голове уже зарождались хитроумные и грязные планы.
Вообще-то эту игру по праву следовало бы поручить Молчуну. Но Капитан выбрал Одноглазого, потому что не смог примириться с нежеланием Молчуна говорить, и это Капитана по каким-то причинам пугало.
Молчун не стал протестовать.
Некоторые из наших местных слуг – шпионы. Мы знаем, кто есть кто, благодаря Одноглазому и Гоблину. Одному из слуг, ничего не знавшему про волосы, позволили смыться с фальшивой новостью о том, будто мы собираемся устроить шпионский штаб в вольном городе Розы.
Когда батальоны редеют, поневоле научишься коварству.
Каждый правитель обзаводится врагами. Госпожа не исключение. Сыны Белой Розы повсюду… Если выбирать чью-либо сторону, полагаясь на чувства, то присоединяться следует к мятежникам. Они сражаются за все то, что любой назовет благородными целями: свободу, независимость, правду, права… За все субъективные иллюзии, за все бессмертные слова-символы. А мы – приспешники местного злодея. Мы признаем иллюзии и отрицаем их материальное наполнение.
Не существует самопровозглашенных злодеев, зато самопровозглашенных святых – целые полки и дивизии. А где зло и где добро, в конце концов определяют историки одержавших победу.
Мы отрекаемся от ярлыков. Мы сражаемся за деньги и нечто неопределимое под названием «гордость». Политика, этика и мораль к делу не относятся.
Одноглазый связался с Душеловом. Тот направляется к нам. Гоблин сказал, что прохиндей аж завыл от радости, когда почуял возможность возвыситься за счет Хромого. Взятые грызутся и кусаются хуже невоспитанных детей.
Осаждавшая нас зима сделала короткую передышку. Наши солдаты и местные обитатели Мейстрикта принялись расчищать от снега крепостные дворы. Один из местных исчез. Одноглазый и Молчун, сидя в главном зале, с довольным видом перебрасывались в картишки. Мятежники узнают именно то, что пожелают сообщить им наши колдуны.
– Что там происходит на стене? – спросил я. Ильмо установил на ней блок и полиспаст и теперь выворачивал из кладки один из амбразурных камней. – Что ты собираешься делать с этим блоком?
– У меня новое хобби, Костоправ. Стану ненадолго скульптором.
– Тогда ничего мне не говори. Мне на твои хобби начхать.
– Относись к ним как пожелаешь, дело твое. Кстати, я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты отправился за Загребущим вместе с нами. Чтобы потом все правильно записать в Анналы.
– И подпустить там словечко о гениальности Одноглазого?
– Хвали тех, кто этого заслужил, Костоправ.
– Тогда Молчун заслуживает целой главы, верно?
Одноглазый плевался. Рычал. Сыпал проклятиями.
– Сыграть не хочешь? – За столом сидели лишь три игрока, один из них Ворон. Тонк гораздо интереснее, если в него играют четверо или пятеро.
Я выиграл три партии подряд.
– Тебе что, больше заняться нечем? Пошел бы лучше срезал кому-нибудь бородавку, что ли.
– Ты сам пригласил его играть, – заметил один из солдат, которого Одноглазый не просил вмешиваться.
– Ты любишь мух, Масло?
– Мух?
– Если ты не заткнешь свою пасть, я превращу тебя в лягушку.
Его слова не произвели на Масло впечатления.
– Да ты и головастика не сумеешь в лягушку превратить.
Я ехидно фыркнул:
– Ты сам напросился, Одноглазый. Когда сюда намерен прибыть Душелов?
– Когда доберется.
Я кивнул. Взятые поступают как хотят и обделывают свои дела когда хотят.
– Мы все сегодня просто приветливые симпатяги, верно? Сколько он проиграл, Масло?
В ответ тот лишь ухмыльнулся.
Следующие две партии выиграл Ворон.
Одноглазый поклялся, что сегодня больше не произнесет ни слова. Так что узнать о придуманном им плане нам не суждено. Может, оно и к лучшему. Если объяснения не прозвучат, шпионы мятежников их не подслушают.
Шесть волосков и блок известняка. Что за хреновину они задумали?
Несколько дней Молчун, Гоблин и Одноглазый по очереди трудились над каменной глыбой в конюшне. Время от времени я заходил туда поглазеть на работу. Они меня не гнали, но лишь рычали в ответ на мои вопросы.
Иногда к ним заглядывал Капитан, пожимал плечами и отправлялся к себе в комнату. Там он корпел над стратегией весенней кампании, во время которой все наличные силы империи обрушатся на мятежников. К нему трудно было войти – все свободное место в комнате было завалено стопками карт и кипами донесений.
Как только погода позволит, мы намеревались нанести по мятежникам болезненный удар.
Может, это жестоко, но большинство из нас наслаждалось тем, что мы делаем, – а Капитан больше всех. Нынче его любимой игрой стало мериться умом с Загребущим. Капитан безразличен к мертвецам, горящим деревням и голодающим детям. Как, впрочем, и Загребущий. Две слепые армии, способные видеть лишь друг друга.
Душелов пришел поздно вечером, когда бушевала метель, переплюнувшая буйством ту, в какую угодил со своим отрядом Ильмо. Ветер выл и вопил, наметая в северо-восточном углу крепости сугробы высотой со стену – снег даже переваливал через нее. Мы стали тревожиться, как бы не замело наглухо запасы дров и сена. Местные сказали, что такой метели у них никто не помнит.
В самый ее разгар объявился Душелов. Буханье его кулака в ворота разбудило весь Мейстрикт. Запели горны, загремели барабаны. Ветер донес охрипшие голоса часовых у ворот – они не смогли их открыть.
Душелов перебрался через стену, вскарабкавшись по сугробу, и свалился вниз, зарывшись в рыхлый снег, набравшийся во дворе. Не очень-то достойное прибытие для одного из Десяти.
Я заторопился в главный зал. Там, возле весело пылающего огня, уже сидели Одноглазый, Молчун и Гоблин. Вошел Лейтенант, следом за ним Капитан с Ильмо и Вороном.
– Остальные пусть идут спать! – рявкнул Лейтенант.
Вошел Душелов, стянул тяжелый черный плащ, присел на корточки у огня. «Это у него что, показной человеческий жест?» – задумался я.
Худощавое тело Душелова всегда затянуто в черную кожу. Он носит скрывающий всю голову черный морион, черные перчатки и черные сапоги. Монотонность его облачения нарушает лишь пара серебряных значков, а единственное цветное пятно на его теле – неограненный рубин на кинжале, который держит мертвой хваткой лапа с пятью когтями, торчащая из конца рукоятки.
На груди Душелова заметны небольшие округлые выпуклости. В очертаниях его ног и бедер есть что-то женское. Среди Взятых есть три женщины, но кто они – знает лишь Госпожа. Мы называем их всех «он». Какого они пола, не имеет для нас ни малейшего значения.
Душелов утверждает, что он наш друг и защитник. Пусть даже так, но с его появлением в зале повеяло холодком. Исходящий от него холод не имеет ничего общего с погодой. Когда Душелов рядом, вздрагивает даже Одноглазый.
А Ворон? Не знаю. Мне кажется, Ворон больше не способен на какие-либо чувства, если только дело не касается Душечки. Когда-нибудь каменная маска его лица покроется трещинами. Надеюсь, я буду рядом и увижу это.
Душелов поворачивается спиной к огню.
– Итак, – произносит он фальцетом. – Прекрасная погода для приключения. – Баритон. Потом слышатся странные звуки. Смех. Взятый пошутил.
Никто не смеется.
Смеяться нам не полагается. Душелов поворачивается к Одноглазому:
– Рассказывай. – На сей раз тенор, неторопливый и мягкий, слегка приглушенный, словно голос проходит сквозь тонкую стену. Или, как сказал Ильмо, с той стороны могилы.
Одноглазый больше не ведет себя как хвастун или клоун.
– Начнем сначала. Капитан?
– Один из наших информаторов узнал о собрании руководителей мятежников. Одноглазый, Гоблин и Молчун проследили за перемещениями известных нам мятежников…
– Так вы позволили им шляться в свое удовольствие?
– Они привели нас к своим приятелям.
– Разумеется. Один из проколов Хромого. Никакого воображения. Когда он видит мятежника, то сразу его убивает – а заодно и всех, кто подвернется под руку. – Вновь этот зловещий смех. – Не очень эффективно, верно? – Затем еще одна фраза, но на неизвестном мне языке.
Капитан кивнул.
– Ильмо?
Ильмо слово в слово повторил то, что уже рассказывал, и уступил очередь Одноглазому, который набросал схему поимки Загребущего. Я ничего не понял, но Душелов мгновенно ухватил суть и в третий раз рассмеялся.
Я мысленно предположил, что мы собираемся выпустить на волю все самое темное, что есть в человеческой природе.
Одноглазый повел Душелова полюбоваться на свой таинственный камень. Мы придвинулись ближе к огню. Молчун вытащил колоду. Желающих сыграть не нашлось.
Иногда я гадаю: как приближенные Взятых не сходят с ума – ведь они постоянно находятся рядом с ними. Душелов еще симпатяга по сравнению с остальными.
Одноглазый и Душелов вернулись, смеясь.
– Два сапога пара, – пробормотал Ильмо. Он редко высказывает свое мнение вслух.
Душелов вновь подошел к огню.
– Прекрасная работа, господа. Просто отличная. Все сделано с воображением. Это, возможно, поможет выбить их из Клина. Мы отправляемся в Розы, как только улучшится погода. Поедут восемь человек, Капитан, включая двоих ваших колдунов. – После каждой фразы следовала пауза. Каждая произносилась другим голосом. Жуть.
Я слышал, что это голоса тех людей, чьи души захватил Душелов.
Позволив смелости возобладать над желаниями, я вызвался участвовать в экспедиции. Мне хотелось увидеть, как Загребущий будет пойман с помощью волос и блока известняка. Вся яростная мощь Хромого не справилась с этой задачей.
Капитан обдумал мое предложение.
– Хорошо, Костоправ. Поедут Одноглазый и Гоблин. Ты, Ильмо. И выбери еще троих.
– Получается только семь, Капитан.
– Восьмым будет Ворон.
– Ах, Ворон. Ну конечно.
Конечно. Молчаливый и смертельно опасный Ворон станет alter ego Капитана. Связь между этими двумя не поддается пониманию. Полагаю, это волнует меня потому, что недавно Ворон напугал меня до полусмерти.
Ворон поймал взгляд Капитана. Его правая бровь приподнялась. Капитан ответил едва заметным кивком. Ворон шевельнул плечом. В чем был смысл его ответа? Я не смог догадаться.
Затевалось нечто необычное. Посвященные в тайну уже наслаждались заранее. И хотя я не мог догадаться, чем все обернется, я был уверен, что мне предстоит увидеть что-то мерзкое и отвратительное.
Буран стих. Вскоре дорога на Розы стала свободной. Душелова одолел зуд нетерпения. Загребущий получил две недели форы, а нам, чтобы добраться до Роз, требовалась неделя. Оставалось надеяться, что пущенные Одноглазым байки о наших шпионах понизят эффективность действий противников.
Мы выехали еще до рассвета, погрузив каменный блок в фургон. Колдуны почти не изменили его формы, выдолбив лишь углубление размером с большую дыню. Я мог лишь теряться в догадках относительно его предназначения. Одноглазый и Гоблин хлопотали вокруг камня, словно жених возле невесты. На все мои вопросы Одноглазый отвечал лишь широкой улыбкой. Скотина.
Погода оставалась ясной. С юга подули теплые ветры. Нам стали попадаться длинные участки раскисшей дороги. И я сделался свидетелем поразительного явления – Душелов спрыгивал в грязь и толкал фургон вместе с нами. Душелов, великий лорд империи.
Розы – главный город провинции Клин, свободный город, республика. Госпожа решила, что нет смысла лишать его традиционной автономии. Миру нужны местечки, где люди любых взглядов и убеждений могут сбросить напряженность повседневности.
Так вот. Розы. Город без правителя. Набитый агентами, шпионами и всяческим сбродом, преступившим закон. В такой обстановке, утверждал Одноглазый, его план обречен на успех.
Когда мы подъехали к городу, над нами нависли его красные стены, темные в лучах закатного солнца, словно засохшая кровь.
В комнату, которую мы снимали, ввалился Гоблин.
– Я нашел подходящее местечко, – пискнул он, обращаясь к Одноглазому.
– Хорошо.
Странно. Они уже пару недель не обменялись и единым бранным словом. Обычно хотя бы час без их склоки казался нам чудом.
Душелов шелохнулся в темном углу, где торчал неподвижно, словно тощий черный куст, негромко споря сам с собой разными голосами.
– Продолжай.
– Это старая городская площадь. На нее выходит десяток улиц и переулков. Ночью плохо освещена. Нет никакого смысла ходить по ней или ездить после наступления темноты.
– Звучит превосходно, – согласился Одноглазый.
– И не только звучит. Я снял комнату с видом на эту площадь.
– Пошли взглянем, – решил Ильмо. Долгое пребывание в комнате всем осточертело. Началась суета. Лишь Душелов сохранял невозмутимость. Наверное, он понимал, почему нам не терпится оказаться на улице.
Разумеется, площадь оказалась именно такой, какой ее описал Гоблин.
– Так в чем, наконец, дело? – спросил я. Одноглазый ухмыльнулся. – Молчальник хренов! – не выдержал я. – В игрушечки играет.
– Сегодня ночью? – спросил Гоблин.
Одноглазый кивнул:
– Если черный призрак прикажет.
– У меня кончается терпение, – объявил я. – Что, в конце концов, происходит? Вы, клоуны, только и делали, что дулись в карты да любовались, как Ворон точит свой ножик. – Он занимался этим часами, и от звука стали, соприкасающейся с точильным камнем, у меня по спине бегали мурашки. Это было знамением. Ворон точил нож лишь в том случае, если ожидал, что ситуация станет паршивой.
В ответ Одноглазый по-вороньи каркнул.
Фургон мы выкатили в полночь. Хозяин конюшни обозвал нас сумасшедшими. Одноглазый в ответ одарил его одной из своих знаменитых улыбок и сел на место кучера. Мы пошли пешком, окружив фургон.
Наш груз изменился. Кое-что добавилось. Кто-то высек на камне надпись. Наверное, Одноглазый – во время очередной своей таинственной отлучки.
Вместе с камнем в фургоне лежали объемистые кожаные мешки и прочный дощатый стол, достаточно крепкий на вид, чтобы выдержать вес глыбы. Ножки стола были сделаны из темного полированного дерева с врезанными в древесину символами из серебра и слоновой кости – очень сложными, иероглифическими и таинственными.
– Где вы раздобыли стол? – спросил я. Гоблин пискнул и рассмеялся. – Но сейчас-то вы мне можете сказать? – прорычал я.
– Ладно, ладно, – смилостивился Одноглазый, гнусно хихикая. – Мы его сделали.
– Для чего?
– Чтобы положить на него камень.
– Вы мне так ничего и не объяснили.
– Терпение, Костоправ. Всему свое время.
Вот скотина.
Площадь, куда мы прибыли, выглядела странновато – ее окутывал туман, хотя нигде в городе тумана не было.
Одноглазый остановил фургон в центре площади.
– Выволакивайте стол, парни.
– Выволакивайся сам, симулянт! – пискнул Гоблин. – Думаешь, тебе удастся посачковать, пока мы надрываем пупки? – Он обратился за поддержкой к Ильмо: – У этого паршивого инвалида вечно наготове какая-нибудь отмазка.
– Он прав, Одноглазый, – заметил Ильмо. Одноглазый принялся возмущаться. Ильмо не выдержал и рявкнул: – А ну, стаскивай свою задницу и ползи сюда!
Одноглазый метнул в Гоблина убийственный взгляд:
– В один прекрасный день я тебя прихлопну, огрызок. Наложу на тебя проклятие импотенции. Как тебе такое понравится?
Его слова не произвели на Гоблина впечатления:
– Я бы давно наложил на тебя проклятие тупости, если бы мог усилить то, над чем уже постаралась природа.
– Выгружайте же наконец проклятый стол! – гаркнул Ильмо.
– Нервничаешь? – спросил я. Перепалки колдунов никогда его не раздражали. Он, как и все, считал их развлечением.
– Да. Залезайте с Вороном в фургон и выталкивайте стол.
Стол оказался тяжелее, чем выглядел. Мы смогли вытащить его из фургона лишь совместными усилиями. Притворное кряхтение и ругань Одноглазому не помогли. Я спросил его, как они ухитрились запихать стол в фургон.
– Мы его в фургоне и сделали, болван, – ответил он и принялся покрикивать, требуя переместить стол то на полдюйма в одну сторону, то на полдюйма в другую.
– Оставьте его там, где стоит, – сказал Душелов. – У нас нет времени на ерунду. – Его раздражение оказало должный эффект: Гоблин и Одноглазый тут же перестали грызться.
Мы уложили камень на стол. Я отошел в сторонку, вытирая с лица пот. Вся моя одежда пропотела насквозь – и это в разгар зимы. Сам камень излучал тепло.
– Мешки, – бросил Душелов. Слово было произнесено голосом женщины, с которой я был бы не прочь познакомиться.
Я подхватил один из мешков и закряхтел от натуги – он оказался тяжел. Я свалил его в кучу остальных мешков под столом. Там уже лежало целое состояние. Никогда в жизни не видел столько сокровищ разом.
– Разрежьте мешки, – приказал Душелов. – Скорее!
Ворон полоснул по ним ножом. На булыжники посыпались сокровища. Мы уставились на них, борясь со вспыхнувшей в душе жадностью.
Душелов схватил Гоблина за плечо, взял за руку Одноглазого. Оба колдуна словно съежились. Троица встала лицом к столу с камнем.
– Отгоните фургон, – велел Душелов.
Мне так до сих пор не и удалось прочесть вечную надпись, высеченную на камне. Я быстро приблизился к столу и прочел:
ПУСТЬ ТОТ, КТО ПОЖЕЛАЕТ НАЗВАТЬ
ЭТО БОГАТСТВО СВОИМ,
ПОЛОЖИТ ГОЛОВУ ПРЕЗРЕННОГО ЗАГРЕБУЩЕГО
НА ЭТОТ КАМЕННЫЙ ТРОН.
Ага. Ясно сказано. Откровенно. Просто. Как раз в нашем стиле. Ха.
Я шагнул назад, пытаясь оценить, сколько своих кровных вложил в эту операцию Душелов. В груде серебра я заметил золотые блестки. Один из мешков извергал необработанные драгоценные камни.
– Волосы, – потребовал Душелов. Одноглазый вытащил прядку волос. Душелов припечатал их пальцем к стенке углубления в каменном блоке (как раз размером с голову), потом шагнул назад и взял за руки Гоблина и Одноглазого.
Они начали колдовать.
Сокровища, стол и камень стали испускать золотистое сияние.
Можно считать, что наш архивраг уже покойник. Половина мира попытается овладеть такой добычей. Слишком уж она велика, чтобы противиться искушению. Его предадут свои же.
Впрочем, я увидел, что у него есть слабенький, но все же шанс выкрутиться: Загребущий может украсть сокровище сам. Но ему придется попыхтеть. Никто из пророков мятежников не в состоянии преодолеть магию одного из Взятых.
Колдуны завершили работу.
– Пусть кто-нибудь испытает защиту, – велел Одноглазый.
Ворон кольнул кинжалом ножку стола. Раздался треск. Ворон выругался и, нахмурившись, уставился на лезвие кинжала. Ильмо сделал выпад мечом. Трах! Кончик его лезвия раскалился добела.
– Превосходно, – произнес Душелов. – Увозите фургон.
Ильмо поручил это одному из солдат. А мы, оставшиеся на площади, перебрались в снятую Одноглазым комнату.
Поначалу мы столпились у окна, желая увидеть продолжение, но энтузиазм быстро испарился.
Розы лишь на рассвете узнали о судьбе, которую мы уготовили Загребущему. Осторожные, но предприимчивые личности изобретали сотни способов добраться до денег. Прочий люд являлся на площадь просто поглазеть. Некая группа хитрецов принялась расковыривать мостовую, намереваясь сделать подкоп. Их прогнала полиция.
Душелов поставил у окна стул и ни на шаг не отходил от своего наблюдательного пункта. Как-то он сказал мне:
– Придется улучшить охранные чары. Я не предвидел подобной изобретательности.
Удивляясь собственной наглости, я спросил:
– Как выглядит Госпожа? – Я только что дописал очередную порцию своих фантазий.
Душелов медленно обернулся, быстро взглянул на меня:
– Как тот, кто способен прокусить сталь. – Его голос был женским и каким-то мурлыкающим. Странный ответ. – Надо помешать им пользоваться инструментами, – добавил он.
Вот вам и отчет очевидца. Тоже мне, раскатал губу… Мы, смертные, для Взятых всего лишь предметы. Наше любопытство им абсолютно безразлично. И я укрылся в своем тайном королевстве, населенном воображаемыми Госпожами.
Ночью Душелов модифицировал охранные заклинания. Наутро на площади лежали трупы.
На третью ночь меня разбудил Одноглазый:
– У нас посетитель.
– Что?
– Он голову принес. – Одноглазый так и сиял.
Спотыкаясь спросонья, я подошел к окну. Возле него уже торчали Гоблин и Ворон. Мы скучковались сбоку – никто не желал находиться рядом с Душеловом.
По площади крался мужчина. В его левой руке болталась отрубленная голова, которую он держал за волосы.
– А я все гадал, как долго нам придется ждать начала, – произнес я.
– Тихо! – прошипел Душелов. – Он там.
– Кто?
Душелов оказался терпелив. Поразительно терпелив. Другой Взятый мне бы попросту врезал.
– Загребущий. Тихо, а то он нас почует.
Я так и не понял, как он узнал Загребущего. Возможно, я и не хотел понимать. Такие штучки меня пугают.
– В нашем сценарии запланирован его тайный визит, – пискляво прошептал Гоблин. Как он ухитряется пищать, когда шепчет? – Загребущий обязан выяснить, кто ему противостоит. А в таком деле он ни на кого не может положиться. – Толстый коротышка горделиво напыжился.
Капитан называет людскую натуру нашим самым острым мечом. Любопытство и стремление выжить завлекли Загребущего в наш дьявольский котел. Но не исключено, что он сумеет обратить наше же оружие против нас. Возможностей для этого у него немало.
Проходили недели. Загребущий являлся вновь и вновь – очевидно, наблюдение приносило ему удовлетворение. Душелов велел нам его не трогать, хоть он и превратил себя в легкую добычу.
Пусть наш ментор и заботлив по отношению к нам, но в жестокости ему не откажешь. У меня создалось впечатление, что он хочет помучить Загребущего неопределенностью его судьбы.
– Город просто помешался на сокровищах, – пискнул Гоблин, радостно приплясывая. – Тебе не мешало бы почаще выходить на улицу, Костоправ. Местные превратили Загребущего в настоящую индустрию. – Он поманил меня в самый дальний от Душелова угол и открыл свой кошелек. – Глянь сюда, – прошептал он.
Я увидел пару горстей монет, некоторые из них золотые.
– С такой тяжестью тебе суждено ходить перекошенным, – заметил я. Гоблин ухмыльнулся. Ухмылка Гоблина – зрелище, достойное наблюдения.
– Я это заработал, продавая сведения о том, где можно отыскать Загребущего, – прошептал он и украдкой взглянул на Душелова. – Высосанные из пальца, разумеется. – Он положил руку мне на плечо – для этого ему пришлось встать на цыпочки. – Ты тоже можешь разбогатеть.
– А я и не знал, что мы здесь для того, чтобы набить мошну.
Гоблин нахмурился, и его круглая бледная физиономия превратилась в сплошные морщины:
– Да ты кто такой? Уж не…
Душелов обернулся.
– Мы тут немного поспорили насчет ставки, господин, – испуганно прохрипел Гоблин. – Обычное дело.
Я громко рассмеялся:
– Весьма убедительно, коротышка. Но не проще ли повеситься?
Он надулся, но ненадолго. Гоблин неугомонен, и его юмор прорывается наружу даже в самых тяжелых ситуациях.
– Это фигня, Костоправ, – прошептал он. – Видел бы ты, чем занимается Одноглазый. Продает амулеты, которые гарантированно указывают владельцу, что рядом находится мятежник. – Быстрый взгляд на Душелова. – И они действительно работают. В определенном смысле.
Я покачал головой:
– По крайней мере, сможет хотя бы рассчитаться с карточными долгами. – В этом весь Одноглазый. Ему туго пришлось в Мейстрикте, где у него не оказалось возможности заняться привычными махинациями на черном рынке.
– Вам же поручили распространять слухи. Подливать масла в огонь, но не…
– Ш-ш-ш-ш! – Он вновь взглянул на Душелова. – Мы этим и занимаемся. В каждой городской забегаловке. Ей-ей, мельница слухов крутится так, что аж крылья отваливаются. Пойдем. Я тебе кое-что покажу.
– Нет.
Душелов становится все более разговорчивым. Глядишь, сумею вызвать его на настоящий разговор.
– Тебе же хуже. Я знаю одного букмекера, который принимает ставки на то, сколько Загребущий еще проходит с головой на плечах. А у тебя есть тайная информация, сам понимаешь.
– Катись лучше отсюда, пока свою голову не потерял.
Я подошел к окну. Минуту спустя через площадь проковылял Гоблин, даже не взглянув на нашу ловушку.
– Пусть себе тешатся, – сказал Душелов.
– Что, господин? – Моя новая попытка. Подхалимская.
– Мой слух острее, чем думают твои приятели.
Я уставился на черный морион, пытаясь уловить хоть какой-то намек на мысли, скрытые под металлом.
– Безобидная возня. – Душелов слегка повернул голову, посмотрел мимо меня. – Подполье парализовано страхом.
– Да, господин.
– Раствор, скрепляющий кирпичи в этом доме, ослабел. Вскоре он начнет крошиться. Этого не произошло бы, захвати мы Загребущего сразу. Из него сделали бы символ, выставили невинной жертвой. Конечно, мятежников опечалила бы потеря, но они продолжили бы начатое им дело. И еще до начала весенней кампании Круг заменил бы Загребущего кем-нибудь другим.
Я смотрел на площадь. Почему Душелов все это мне говорит? И одним и тем же голосом. Уж не голос ли это самого Душелова?
– Потому что ты думал, что я вершил жестокости ради жестокости.
Я подпрыгнул:
– Но как вы?..
Душелов издал звук, заменяющий ему смех:
– Нет. Я не читал твои мысли. Просто я знаю, как размышляют люди. Ведь я Ловец Душ, ты не забыл?
Бывает ли Взятым одиноко? Страдают ли они без простых приятельских отношений? Без дружбы?
– Иногда. – На сей раз голос женский, обольщающий.
Я обернулся, потом, испуганный, перевел взгляд на площадь.
Душелов угадал и эту мою мысль. Он перевел разговор на Загребущего.
– Просто его устранение не входило в мои планы. Я хотел, чтобы герой Форсберга дискредитировал сам себя.
Душелов знал нашего врага лучше, чем мы подозревали. Загребущий играл в его игру. Он уже совершил две впечатляющих, но тщетных попытки добраться до нашей ловушки. Эти неудачи сильно подорвали его авторитет в глазах сопровождающих. Если верить слухам, Розы склонялись к проимперским симпатиям.
– Когда он выставит себя дураком, мы его раздавим. Как назойливого жука.
– Не недооценивайте его. – Какое нахальство. Давать совет одному из Взятых. – Хромой…
– Неудачное сравнение. Я не Хромой. Они с Загребущим очень похожи. Давным-давно… Властелин мог бы сделать его одним из нас.
– А как он выглядит? – Не давай ему замолчать, Костоправ. От Властелина до Госпожи всего один шаг.
Душелов поднял руку ладонью вперед и медленно согнул пальцы, словно когти. Его жест заставил меня похолодеть. Мне ярко представилось, как эти когти терзают мою душу. Конец разговора.
Позднее я сказал Ильмо:
– Знаешь, ведь сокровища могли бы быть и ненастоящими. Сошло бы что угодно, раз никто не в силах до них добраться.
– Ты не прав, – возразил услышавший меня Душелов. – Загребущий должен знать, что они настоящие.
Наутро до нас дошла весточка от Капитана – по большей части новости. Несколько мятежников-партизан сложили оружие в ответ на наше предложение об амнистии. Кое-какие их регулярные части, пришедшие на юг вместе с Загребущим, отошли севернее. Смятение добралось и до Круга – их встревожила неудача Загребущего в Розах.
– Но почему? – удивился я. – Ведь ничего, в сущности, не произошло.
– Произошло, – ответил Душелов. – В людских умах. Загребущий, а по аналогии с ним и Круг, выглядят бессильными. Ему следовало бы передать командование войсками в Клине другому командиру.
– Будь я генералом-победителем, я, наверное, не согласился бы на такое унижение, – заметил я.
– Костоправ! – ахнул изумленный Ильмо. Обычно я не выражаю свое мнение вслух.
– Это правда, Ильмо. Ты можешь представить себе любого генерала – нашего или вражеского, – который просит другого генерала занять его место?
Черный морион, скрывающий лицо Душелова, повернулся в мою сторону:
– Их вера умирает. А армия без веры есть армия, потерпевшая поражение куда более сокрушительное, чем на поле битвы. – Когда Душелов говорит на какую-то тему, ничто не может его отвлечь.
У меня возникло странное ощущение, что он, возможно, как раз из тех, кто способен уступить командование более опытному.
– Теперь мы начнем закручивать гайки. Все мы. Рассказывайте об этом в тавернах. Шепчите на улицах. Травите его. Гоните его. Надавите на него так, чтобы у него не было времени думать. Нужно, чтобы он впал в такое отчаяние, что решился бы на какую-нибудь глупость.
Я решил, что идея у Душелова правильная. Эта победа будет одержана не на поле боя. Весна уже на носу, но сражения еще не начались. Глаза всего Клина были обращены к вольному городу. Все ждали исхода дуэли между Загребущим и защитником Госпожи.
– Теперь уже нет необходимости убивать Загребущего, – заметил Душелов. – Доверие к себе он потерял полностью. Сейчас мы уничтожаем уверенность его сторонников и всего их движения. – И он возобновил бдение у окна.
– По словам Капитана, Круг приказал Загребущему покинуть город, – сказал Ильмо. – Тот отказался.
– Он восстал против собственной революции?
– Он хочет уничтожить нашу ловушку.
Вот и еще одна грань человеческой натуры, работающая на нас. Самонадеянная гордыня.
– Доставай карты. Гоблин и Одноглазый опять принялись грабить вдов и сирот. Пора облегчить их кошельки.
Загребущий остался в полном одиночестве – озлобленный, знающий что на него охотятся. Исхлестанный пес, бегающий по ночным переулкам. Он не может верить никому. Мне стало его жаль. Почти.
Он дурак. Только дурак продолжает делать ставки, когда его шансы уменьшаются. А шансы Загребущего уменьшались с каждым часом.
Я ткнул пальцем в темный силуэт возле окна:
– Если прислушаться, весьма смахивает на сборище братства шептунов.
Ворон взглянул поверх моего плеча, но ничего не сказал. Мы играли на пару в тонк, борясь со скукой и временем.
От окна доносилось бормотание десятка голосов: «Я это чувствую», «Ты ошибаешься», «Это надвигается с юга», «Надо заканчивать немедленно», «Не сейчас», «Уже пора», «Нужно подождать еще немного», «Мы рискуем удачей. Игра может обернуться против нас», «Опасайся гордыни», «Это уже здесь. Вонь опережает это, словно дыхание шакала».
– Интересно, ему когда-нибудь удается переспорить самого себя?
Ворон и на этот раз промолчал. Я и прежде пытался разговорить его, когда ощущал в себе побольше храбрости. Тщетно. С Душеловом у меня и то лучше получалось.
Душелов внезапно поднялся и что-то произнес – гневно и неразборчиво.
– Что случилось? – спросил я. Я устал от Роз. Меня уже тошнило от этого города. Он пугал меня – отправившись прогуляться по его улицам в одиночку, можно было расстаться с жизнью.
Один из призрачных голосов был прав. Мы приблизились к черте, за которой отдача от нашей затеи начала уменьшаться. Во мне уже против моего желания постепенно росло восхищение Загребущим – он отказывался сдаться или убежать.
– Так что случилось? – повторил я.
– Хромой. Он в Розах.
– Здесь? Почему?
– Почуял крупную добычу. Хочет украсть у нас успех.
– То есть спутать нам карты?
– Это его стиль.
– А не могла бы Госпожа?..
– Мы в Розах. Она от нас очень далеко. К тому же ей все равно, кто его прикончит.
Политические дрязги среди приспешников Госпожи. Как странен мир. Я попросту не понимаю тех, кто не принадлежит к Отряду.
Мы живем простой жизнью. Думать нас не заставляют. Это забота Капитана. Мы лишь выполняем приказы. Для большинства из нас Черный Отряд – убежище, спасение от теней прошлого, место, где ты становишься новым человеком.
– Что станем делать? – спросил я.
– Хромого я беру на себя. – Душелов поискал взглядом свое одеяние.
Ввалились Гоблин и Одноглазый – настолько пьяные, что держались на ногах, лишь ухватившись друг за друга.
– Вот хрень, – пискнул Гоблин. – Опять снег пошел. Проклятый снег. А я думал, зима кончилась.
Одноглазый разразился песней – нечто о прелестях зимы. Смысл я уловил, но не более, потому что язык у него заплетался, а половину слов он не помнил.
Гоблин плюхнулся в кресло, позабыв про Одноглазого. Тот свалился к его ногам, облевал Гоблину сапоги и попытался допеть песню, потом пробормотал:
– А где все, чтоб им пусто было?
– Да так, в городе шляются. – Мы с Вороном переглянулись. – Ты можешь в это поверить? Парочка надралась вместе.
– А ты куда, старое привидение? – пискнул Гоблин, обращаясь к Душелову. Тот вышел, не удостоив его ответом. – Скотина. Эй, Одноглазый, старый приятель. Я прав? Старое привидение – настоящая скотина?
Одноглазый оторвался от пола и огляделся. Вряд ли он что-либо увидел своим единственным глазом.
– Пр-равлно. – Он скорчил мне рожу. – Ск’тина. Ст’рая ск’тина. – Что-то показалось ему смешным, и он хихикнул.
Гоблин присоединился к Одноглазому. Поняв, что мы с Вороном не уловили юмора, он изобразил оскорбленное достоинство и произнес:
– Здесь нет наших братьев по духу, старина. В снегу нам и то будет теплее. – Он помог Одноглазому подняться, и они кое-как доковыляли до двери.
– Надеюсь, они не выкинут какой-нибудь номер. Почище этого. Например, затеют склоку. Они же прикончат друг друга.
– Тонк, – бросил Ворон и раздал карты. Он вел себя так, словно и в глаза не видел пьяной парочки.
Десять или пятьдесят партий спустя в комнату ворвался один из наших солдат.
– Ильмо не видели? – спросил он.
Я взглянул на него. В волосах солдата таял снег. Лицо у него было бледное и испуганное.
– Нет. А что случилось, Ведьмак?
– Кто-то пырнул Масло ножом. Кажется, то был Загребущий. Я его спугнул.
– Пырнул ножом? Он мертв? – Я поискал взглядом свою сумку. Раненому я буду нужнее, чем Ильмо.
– Жив. Но сильно порезан. Много крови.
– Почему ты его не привел?
– Я не мог его тащить.
Он тоже был пьян. Нападение на друга немного протрезвило его, но это ненадолго.
– Ты уверен, что это был Загребущий? – Неужели старый дурак пытается нанести ответный удар?
– Конечно. Слушай, Костоправ, пошли. А то он помрет.
– Иду. Уже иду.
– Подожди. – Ворон перебирал свое оружие. – Я тоже иду. – Он взвесил на ладонях два идеально отточенных ножа, выбирая, потом пожал плечами и заткнул оба за пояс. – Плащ накинь, Костоправ. На улице холодно.
Пока я искал плащ, он быстро выяснил у Ведьмака, где находится Масло, и велел оставаться в комнате, пока не придет Ильмо.
– Пошли, Костоправ.
Вниз по лестнице. Улица сменяет улицу. У Ворона обманчивая походка. Кажется, будто он идет неторопливо, но чтобы держаться рядом с ним, нужно пошевеливаться.
Оказалось, что снегопад – еще не самое скверное. Даже там, где горели фонари, видимость составляла не более двадцати футов. Выпало уже шесть дюймов снега – тяжелого и сырого. Но температура понижалась, а ветер усиливался. Еще одна метель? Проклятье! Неужели мы мало от них настрадались?
Мы отыскали Масло в четверти квартала от того места, где ему полагалось находиться. Он заполз под какие-то ступеньки. Ворон подошел прямо к нему. Ума не приложу, как он догадался, где следует искать. Мы перенесли Масло к ближайшему фонарю. Сам он идти не мог, потому что был в отключке. Я фыркнул:
– Мертвецки пьян. Ему грозит только одна опасность – замерзнуть насмерть. – Он был весь перепачкан кровью, но рана оказалась неглубокой – несколько швов, и все в порядке.
Мы дотащили его до нашего жилища. Я раздел его и принялся орудовать иглой, пока он не в состоянии материться.
Его приятель успел заснуть. Ворон угостил Ведьмака несколькими пинками, пока тот не проснулся.
– Я хочу услышать правду, – заявил Ворон. – Как все произошло?
Ведьмак повторил свой рассказ, настаивая на том, что приятеля ранил Загребущий.
Я усомнился в его словах, Ворон тоже. Но когда я кончил орудовать иглой, Ворон сказал:
– Возьми свой меч, Костоправ.
В его глазах появился охотничий блеск. Мне не хотелось вновь выходить на улицу, но еще меньше мне хотелось спорить с Вороном, когда он в таком настроении. Я отыскал пояс с мечом и щелкнул пряжкой.
Воздух стал холоднее, а ветер сильнее. Снежинки помельчали и сильнее покусывали щеки. Я брел вслед за Вороном, гадая, куда мы идем и зачем.
Он отыскал место, где парня ударили ножом. Свежий снег еще не успел скрыть следы на старом. Ворон присел на корточки и стал смотреть. Я гадал, что он там видит, – по-моему, в полумраке уже ничего нельзя было разглядеть.
– Может, он и не соврал, – произнес наконец Ворон и уставился в темноту переулка, откуда заявился нападавший.
– Откуда ты знаешь?
Он не ответил.
– Пошли. – Ворон зашагал по переулку.
Я не люблю переулки. А особенно в городах вроде этого, где находит пристанище всякое известное человеку зло и, вероятно, кое-какое пока еще неизвестное. Но Ворон все шел вперед… Ворон нуждался в моей помощи… Ворон – мой брат по Черному Отряду… И все же, будь я проклят, жаркий огонь и теплое вино мне понравились бы куда больше.
Полагаю, за все это время я провел на улицах города не более трех или четырех часов. Ворон выходил из комнаты еще реже, чем я, и все же он, казалось, знал, куда направляется. Он вел меня по улочкам и переулкам, через пустыри и мосты. В Розах протекают три реки, соединенные паутиной каналов. Мосты – одна из достопримечательностей города.
Но в тот момент мосты меня совершенно не интересовали – больше всего я желал не свалиться на снег и сохранить под одеждой остатки тепла. Ноги превратились в глыбы льда. В сапоги упорно набивался снег, а Ворон был не в настроении останавливаться всякий раз, когда это случалось.
Вперед и вперед. Мили и часы. Никогда не видел так много трущоб и свалок…
– Стоп! – Ворон вытянул руку, преграждая мне путь.
– Что?
– Тихо.
Он прислушался. Я тоже. И ничего не услышал. Впрочем, я мало что слышал и во время нашей вылазки. Но как Ворон выслеживал человека, напавшего на Масло? В том, что он выслеживает именно его, я не сомневался – но как?
Откровенно говоря, никакие поступки Ворона меня не удивляют. Никакие – с того самого дня, когда он на моих глазах задушил свою жену.
– Мы совсем рядом с ним. – Он вгляделся в мельтешение снежинок. – Иди вперед с той скоростью, с какой мы шли. Наткнешься на него через пару кварталов.
– Что? А ты куда? – вопросил я вслед расплывающейся тени. – Чтоб тебе провалиться. – Я набрал в грудь воздуха, еще раз выругался, обнажил меч и пошел вперед. В голове у меня вертелась лишь одна мысль: как мы станем оправдываться, если прикончим не того, кого следует?
И тут я увидел его в полоске света, падающей из двери таверны. Высокий поджарый мужчина, уныло бредущий по снегу и не замечающий ничего вокруг. Загребущий? Откуда мне знать? Из нас только Ильмо и Масло участвовали в рейде на ту ферму…
Сумерки сгустились. Только двое из тех, кто находится в городе, способны опознать Загребущего. Но Масло ранен, а Ильмо я не видел уже… Где он? Под снежным одеялом в каком-нибудь переулке, холодный, как эта отвратительная ночь?
Мой страх уступил место гневу.
Я сунул меч в ножны и достал кинжал, пряча его под плащом острием вперед. Фигура впереди не оборачивалась.
– Паршивая ночка, старина, верно?
Он что-то буркнул в ответ. Потом, когда я поравнялся с ним и пошел рядом, посмотрел на меня. Глаза его прищурились, он слегка отодвинулся и вгляделся в меня внимательнее. В его глазах не было страха, он был уверен в себе. Такие не бродят по ночам в переулках трущоб – те шарахаются от собственной тени.
– Что тебе нужно? – услышал я спокойный и прямой вопрос.
Ему нечего было опасаться – я был перепуган за двоих.
– Ты ударил ножом моего друга, Загребущий.
Он остановился. Глаза его на мгновение как-то странно блеснули.
– Черный Отряд?
Я кивнул.
Он смотрел на меня, задумчиво прищурившись.
– Лекарь. Ты отрядный лекарь по прозвищу Костоправ.
– Рад познакомиться. – Уверен, что в моем голосе было больше силы, чем в моем теле.
«А что же мне теперь делать?» – подумал я.
Загребущий распахнул плащ. В мою сторону метнулся короткий меч. Я отпрыгнул в сторону, распахнул полы плаща, еще раз увернулся и попытался выхватить свой меч.
Загребущий замер. Его глаза встретились с моими. Мне показалось, что они становятся все больше, больше… Я начал проваливаться в два серых колодца… Уголки его рта шевельнулись в улыбке. Он шагнул ко мне, подняв меч…
И внезапно застонал. На его лице отразилось полнейшее недоумение. Я стряхнул его чары, отступил, принял оборонительную стойку.
Загребущий медленно обернулся, вглядываясь в темноту. Из его спины торчал нож Ворона. Загребущий сунул руку за спину и вытащил его. С губ Загребущего сорвался стон. Он пристально посмотрел на нож и запел, медленно выговаривая слова:
– Шевелись, Костоправ!
Это же заклинание! Вот болван! Я позабыл о том, кто такой Загребущий. Мой меч нанес удар.
В то же мгновение из темноты возник Ворон.
Я посмотрел на тело:
– И что теперь?
Ворон опустился на колени, вытащил другой нож – с зазубренным лезвием.
– Кто-то предъявит права на сокровища Душелова.
– Его кондрашка хватит.
– Собираешься ему все рассказать?
– Нет. Но что мы с ним станем делать? – Бывали времена, когда Черный Отряд процветал, но богатым он не был никогда. Накопление богатств – не наша цель.
– Какая-то сумма мне пригодится. Рассчитаюсь со старыми долгами. А остальное… Разделите между собой. Отправьте в Берилл. Делайте что хотите. Но не возвращать же все Взятому?
– Дело твое, – пожал я плечами. – Я лишь надеюсь, что Душелов не подумает, будто мы перешли ему дорогу.
– Правду знаем только я и ты. Я ему не скажу. – Ворон смел снег с лица старика. Загребущий быстро остывал.
Потом пустил в ход нож.
Я врач. Я ампутировал конечности. Я солдат. Я видел залитые кровью поля сражений. И тем не менее меня замутило. Как-то неправильно, когда мертвецу отрезают голову.
Ворон спрятал наш кровавый трофей под плащ. Ему он не мешал.
На обратном пути я спросил Ворона:
– Кстати, а почему мы вообще за ним отправились?
Помолчав, Ворон ответил:
– Капитан в последнем письме просил покончить с этим делом, если мне представится возможность.
Когда мы подошли к площади, Ворон сказал:
– Иди наверх и проверь, на месте ли Душелов. Если нет, то отыщи самого трезвого из наших и отправь его за фургоном. Потом возвращайся сюда.
– Хорошо. – Я вздохнул и торопливо зашагал к нашему дому. Что угодно отдам за толику тепла.
Снега выпало уже на фут. Я начал всерьез опасаться, что отморозил себе ноги.
– Где тебя носило? – рявкнул Ильмо, когда я ввалился в комнату. – И где Ворон?
Я огляделся. Душелова нет. Гоблин и Одноглазый вернулись, но такие пьяные, что их сейчас можно приравнять к покойникам. Масло и Ведьмак оглушительно храпели.
– Как Масло?
– У него все в порядке. Так где ты был?
Я уселся возле огня и стянул сапоги. Ноги мои посинели и онемели, но все же я их не отморозил. Вскоре их начало болезненно покалывать. И вообще я еле передвигал ноги после бесконечных хождений по снегу. Я рассказал Ильмо обо всем.
– Вы его убили?
– Ворон сказал, что Капитан попросил завершить это дело.
– Да, я и не предполагал, что Ворон пойдет и прирежет его.
– Где Душелов?
– Еще не возвращался. – Ильмо ухмыльнулся. – Я сам пригоню фургон. Никому больше не рассказывай. Тут слишком много трепачей. – Он накинул на плечи плащ и торопливо вышел.
Мои руки и ноги немного отогрелись. Произведя в комнате разведку, я позаимствовал сапоги Масло – они оказались примерно моего размера, а ему они сейчас не нужны.
Опять выхожу в ночь. Уже почти утро. Скоро забрезжит рассвет.
Я ждал, что Ворон станет меня упрекать, но меня постигло разочарование – он лишь посмотрел на меня. Ворон замерз и дрожал. Помню, я еще подумал, что он все-таки человек, как и мы.
– Мне пришлось переобуваться. Ильмо отправился за фургоном. Остальные надрались до бесчувствия.
– А Душелов?
– Еще не возвращался.
– Пора сажать это семечко. – Он шагнул в снежную круговерть. Я торопливо последовал за ним.
На ловушке снег не скапливался, и она по-прежнему посверкивала золотом. Талая вода скапливалась лужицами под столом, ручейками стекала в сторону и превращалась в лед.
– Как думаешь, Душелов узнает, если ловушка разрядится? – спросил я.
– Почти наверняка. Да и Гоблин с Одноглазым тоже.
– Эта парочка сейчас не перевернется на другой бок, даже если весь дом сгорит.
– И тем не менее… Ш-ш-ш! Там кто-то есть. Иди сюда.
Он повел меня куда-то в сторону, в обход площади.
«Ради чего я в это ввязался?» – размышлял я, разгребая ногами снег и держа оружие наготове. Неожиданно я уткнулся в спину Ворона.
– Ты что-то увидел?
Он пристально вгляделся в темноту:
– Здесь кто-то был. – Он принюхался, медленно поворачивая голову то направо, то налево, потом быстро прошел десяток шагов и показал вниз.
Он оказался прав – след был совсем свежим. Тот, кто здесь находился, торопливо ушел. Я посмотрел на следы.
– Мне это не нравится, Ворон. – Следы отчетливо показывали, что нежданный гость приволакивал правую ногу. – Хромой.
– Точно не скажешь.
– Кто же еще? Ну где же Ильмо?
Мы вернулись к ловушке для Загребущего. Потянулось нетерпеливое ожидание. Ворон расхаживал взад-вперед и что-то бормотал. Никогда не видел его столь встревоженным. За все время ожидания он бросил лишь одну фразу:
– Хромой не Душелов.
И в самом деле. Душелов почти человек. Хромой же из тех подонков, которые наслаждаются, пытая детей.
Скрип постромок и визг плохо смазанных колес возвестили о прибытии фургона. Ильмо вывел его на площадь, подъехал к нам и спрыгнул с козел.
– Где тебя носило? – Страх и усталость взвинтили мне нервы.
– Пришлось искать конюха и запрягать лошадей. А в чем дело? Что произошло?
– Здесь бродит Хромой.
– Вот дерьмо! И что он делает?
– Пока ничего. Он…
– Пошевеливайтесь, – рявкнул Ворон. – Пока он не вернулся.
Он подошел к камню с головой Загребущего в руке. Охранных чар словно и не было. Когда голова оказалась в углублении, золотистое сияние погасло. На голову и камень стали опускаться снежинки.
– Начали, – выдохнул Ильмо. – У нас мало времени.
Я схватил мешок и перенес его в фургон. Предусмотрительный Ильмо застелил пол брезентом, чтобы выпавшие монеты не провалились в щели между досками.
Ворон велел мне собирать все, что лежало россыпью под столом.
– Ильмо, вытряхни один мешок и дай его Костоправу.
Сами они грузили мешки, а я ползал на коленях, собирая раскатившиеся монеты.
– Минута прошла, – объявил Ворон. Половина мешков уже лежала в фургоне.
– Слишком много всего рассыпалось, – пожаловался я.
– Если придется, оставим на месте.
– А куда повезем мешки? И как мы их спрячем?
– В сеновале на конюшне, – решил Ворон. – На время. Потом сделаем у фургона фальшивое дно. Две минуты прошли.
– А что делать со следами колес? – спросил Ильмо. – Он сможет нас по ним выследить.
– А с какой стати ему вообще об этом беспокоиться? – засомневался я вслух.
Ворон проигнорировал мои слова и спросил Ильмо:
– Ты не маскировал следы, когда ехал сюда?
– Как-то не подумал.
– Проклятье!
Все мешки перекочевали в фургон. Ворон и Ильмо стали помогать мне собирать россыпь.
– Три минуты, – произнес Ворон и тут же воскликнул: – Тихо! – Он прислушался. – Ведь Душелов не мог вернуться так скоро, верно? Нет, это опять Хромой. Сматываемся. Ильмо, ты поведешь фургон. Правь к главным улицам, затеряйся среди движения. Я пойду следом за тобой. А ты, Костоправ, постарайся уничтожить ведущие сюда следы фургона.
– А где Хромой? – спросил Ильмо, тщетно вглядываясь в метель.
Ворон показал.
– Нужно от него оторваться, или он все у нас отберет. Иди, Костоправ. Давай, Ильмо, езжай.
– Но, пошли! – Ильмо щелкнул поводьями. Фургон со скрипом покатил.
Я нырнул под стол, набил доверху карманы и побежал прочь от того места, где, по словам Ворона, затаился Хромой.
* * *
Не знаю, насколько удачно я сумел замаскировать следы фургона. Думаю, начавшееся с утра движение на улицах помогло нам больше, чем все, что я сделал. От конюха я тоже избавился. Я протянул парню носок, набитый золотом и серебром, – больше, чем он смог бы заработать на конюшне за несколько лет, – и спросил, не согласится ли он исчезнуть. Желательно, и из города тоже.
– Я даже не потрачу лишней минуты, чтобы забрать свое барахло, – ответил он, бросил в угол вилы и вышел.
Я торопливо вернулся в нашу комнату. Все, кроме Масла, еще дрыхли.
– А, Костоправ, – произнес он. – Как раз вовремя.
– Что, рана болит?
– Угу.
– Похмелье замучило?
– И это тоже.
– Сейчас что-нибудь придумаем. Ты давно проснулся?
– Да с час назад.
– Душелов был здесь?
– Нет. Кстати, куда он подевался?
– Не знаю.
– Эй, это же мои сапоги. Чего это тебе вздумалось надевать мои сапоги?
– Успокойся. Выпей вот это.
Он выпил, но не угомонился:
– Послушай, почему ты надел мои сапоги?
Я снял сапоги и поставил их возле огня, который уже начал угасать. Масло дышал мне в спину, пока я подбрасывал уголь.
– Если ты не успокоишься, у тебя разойдутся швы.
Наших можно успокоить только так. Когда им даешь медицинский совет, они прислушиваются. И, все еще злясь, Масло снова улегся и заставил себя лежать спокойно, но ругать меня не перестал.
Я стянул с себя промокшую одежду и напялил ночную рубашку, что попалась мне на глаза. Понятия не имею, откуда она взялась. Рубашка оказалась коротковатой. Поставив на огонь чайник, я взял свою сумку и подошел к Маслу:
– Дай-ка я тебя осмотрю.
Я очищал кожу вокруг раны, и Масло тихонько ругался, когда я услышал звук. Шарк-стук, шарк-стук. Шаги замерли возле нашей двери.
– В чем дело? – спросил Масло, ощутив мой страх.
– Это… – Дверь за моей спиной распахнулась. Я обернулся и увидел, что моя догадка оказалась верна.
Хромой подошел к столу, плюхнулся на стул, обозрел комнату. Его взгляд пронзил меня, и я стал гадать, помнит ли он, что я сделал с ним в Весле.
– Как раз поставил чайник, – невинно произнес я.
Он посмотрел на мокрые сапоги и плащ, затем на каждого находившегося в комнате. Потом снова на меня.
Крупным Хромого не назовешь. Если встретить его на улице, не зная, кто он такой, Взятый не произведет особого впечатления. Подобно Душелову, он был одет в однотонную одежду – тускло-коричневую, поношенную и грязную. Лицо скрывала потертая кожаная маска, с которой капала вода. Из-под капюшона и маски торчали спутанные пряди волос – черных, припудренных сединой.
Он не произнес ни слова, лишь сидел и пялился на нас. Не зная, что же мне в такой ситуации делать, я закончил обрабатывать рану Масла, затем заварил чай. Разлил в три оловянные чашки, одну дал Маслу, одну поставил перед Хромым, третью взял себе.
И что дальше? Теперь уже не притворишься, будто чем-то занят. И присесть негде, только возле стола… Вот дерьмо!
Хромой стянул маску. Поднес чашку к губам…
И я не смог отвести глаз.
Я увидел лицо мертвеца или же скверно забальзамированной мумии. Глаза у него были живые и злобные, но прямо под ними я увидел пятно гниющей плоти. В правом углу рта, где не хватало квадратного дюйма губ, виднелись обнаженные десны и пожелтевшие зубы.
Хромой отхлебнул чаю, посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Я едва не обмочился.
Я встал и подошел к окну. На улице немного посветлело, и снег падал уже не так густо, но камень я так и не смог разглядеть.
На лестнице затопали сапоги. Вошли Ильмо и Ворон.
– Эй, Костоправ, как тебе удалось отделаться от… – Голос Ильмо сразу стих, едва он заметил Хромого.
Ворон вопросительно посмотрел на меня. Хромой обернулся. Я пожал плечами, когда Хромой не мог меня видеть. Ворон отошел от двери и начал снимать мокрую одежду.
Ильмо сообразил на ходу. Он подошел к огню и разделся.
– О, как здорово избавиться от этой мокрятины! Как дела, Масло?
– Есть свежий чай, – сообщил я.
– Все тело болит, Ильмо, – ответил Масло.
Хромой посматривал на каждого из нас, а заодно на Одноглазого и Гоблина, который понемногу начал шевелиться.
– Вот, значит, как. Душелов привел с собой лучших из Черного Отряда. – Его голос упал до шепота, но даже шепот Хромого наполнил все помещение. – Где он?
Ворон проигнорировал его. Он переоделся в сухие брюки, присел возле Масла и проверил мою работу.
– Здорово ты его заштопал, Костоправ.
– У меня хватает практики.
Ильмо пожал плечами в ответ на вопрос Хромого. Он допил свой чай, налил всем по новой чашке и вновь наполнил чайник из кувшина. Пока Хромой сверлил взглядом Ворона, Ильмо быстро ткнул Одноглазого сапогом в ребра.
– Вы! – рявкнул Хромой. – Я не забыл, что вы устроили в Опале. И во время кампании в Форсберге.
Ворон уселся, прислонившись спиной к стене, вытащил один из своих самого зловещего вида ножей и принялся чистить им ногти. Он улыбался. Улыбался, глядя на Хромого, и в его глазах читалась откровенная насмешка.
Неужели он совсем не знает страха?
– Что вы сделали с деньгами? Они принадлежали не Душелову. Госпожа дала их мне.
Глядя на Ворона, и я набрался смелости:
– Разве вам не полагается сейчас быть в Вязе? Госпожа приказала вам покинуть Клин.
Гнев исказил и без того уродливое лицо. На лбу и левой щеке проступил шрам. Наверное, он тянулся вниз до левого соска Хромого. Этот удар ему нанесла сама Белая Роза.
Хромой резко обернулся. И этот проклятый Ворон сказал:
– Достал карты, Ильмо? Стол освободился.
Хромой оскалился. Уровень напряженности быстро поднимался.
– Я хочу эти деньги. Они мои. У вас есть выбор: или вы соглашаетесь, или нет. И я не завидую вам, если вы откажетесь.
– Если они тебе нужны, пойди и возьми, – сказал Ворон. – Поймай Загребущего. Отруби ему голову. Положи ее на камень. Для Хромого это не составит труда. Загребущий всего лишь бандит. Разве у него есть шанс устоять против Хромого?
Я подумал, что Взятый сейчас взорвется. Но он выдержал. Слова Ворона на мгновение ошеломили его. Но лишь на мгновение.
– Ладно. Значит, вы решили усложнить себе жизнь. – Его улыбка была широкой и жестокой.
Я понял, что напряженность вот-вот кончится взрывом.
В проеме распахнутой двери шелохнулась тень. Худощавая темная фигура скользнула в комнату, посмотрела на спину Хромого. Я облегченно вздохнул.
Хромой развернулся. Между Взятыми едва не сверкнула молния.
Краем глаза я заметил, что Гоблин сидит, а его пальцы отплясывают в сложном ритме. Одноглазый, уставившись в стену, что-то шепчет в подушку. Ворон развернул нож для броска. Ильмо вцепился в чайник, готовый выплеснуть кипяток.
Вокруг меня на расстоянии вытянутой руки не было ничего пригодного в качестве метательного снаряда. Так как же мне внести свой вклад? Занести историю в хроники – если выживу?
Душелов сделал едва заметный жест, обошел Хромого и уселся на свой любимый стул. Вытянул руку, подтащил один из стульев и положил на него ноги. Потом взглянул на Хромого:
– Госпожа передала тебе сообщение. На тот случай, если я встречу тебя. Она желает тебя видеть. – Все фразы были произнесены одним голосом, женским и твердым. – Ей не терпится расспросить тебя про восстание в Вязе.
Хромой вздрогнул. Одна из его вытянутых на столе рук нервно дернулась.
– Восстание? В Вязе?
– Мятежники атаковали дворец и казармы.
Тугая кожа на лице Хромого обрела смертельную бледность. Подергивание руки стало более заметным.
– А еще ей хочется знать, почему ты там не был и не отогнал мятежников.
Хромой выдержал лишь три секунды. За это время его лицо стало гротескным. Мне редко доводилось видеть столь откровенный страх. Затем он сорвался со стула и выбежал.
Ворон метнул нож. Тот вонзился в дверную раму, но Хромой этого не заметил.
Душелов рассмеялся. Смех был совсем не такой, как прежде, а звучный, четкий и торжествующий. Душелов встал и подошел к окну.
– Ага. Кто-то получил приз. Когда это произошло?
Ильмо решил закрыть дверь. Ворон попросил его вытащить нож. Я робко подошел к Душелову, выглянул в окно. Снегопад прекратился, камень был ясно виден. Холодный, утративший свечение и покрытый дюймовым белым покрывалом.
– Не знаю. – Мне оставалось лишь надеяться, что голос прозвучит искренне. – Всю ночь снег падал очень густо. Когда я последний раз смотрел в окно – еще до того, как пришел он, – то ничего не смог разглядеть. Может, сходить посмотреть?
– Не стоит. – Он развернул стул так, чтобы наблюдать за площадью. Позднее, после того как он принял из рук Ильмо чашку чая и выпил ее – отвернувшись, чтобы скрыть лицо, – Душелов негромко добавил: – Загребущий уничтожен. Его шваль в панике. И, что самое приятное, Хромого опять вывели из себя. Неплохо сработано.
– Это была правда? – спросил я. – Насчет Вяза?
– Каждое слово, – веселым голосом подтвердил Душелов. – Остается только гадать, откуда мятежники узнали, что Хромого нет в городе. И как я вовремя понял, откуда дует ветер, и потому успел появиться в Вязе и раздавить восстание прежде, чем накопились последствия. – Еще одна пауза. – Не сомневаюсь, что Хромой над этим задумается, когда придет в себя. – И он вновь рассмеялся – еще тише и еще мрачнее.
Мы с Ильмо занялись завтраком. Обычно стряпней заведовал Масло, так что у нас появился повод нарушить устоявшийся обычай. Через некоторое время Душелов заметил:
– Вам и вашим людям больше нет смысла здесь оставаться. Молитвы вашего Капитана были услышаны.
– Так мы можем отправляться? – уточнил Ильмо.
– А ради чего здесь теперь торчать?
У Одноглазого причины имелись, но мы их проигнорировали.
– После завтрака начинаем собираться, – сказал нам Ильмо.
– Вы что, решили ехать в такую погоду? – изумился Одноглазый.
– Мы нужны Капитану.
Я отнес Душелову тарелку с яичницей. Сам не знаю почему. Он редко ест и почти никогда не завтракает. Но он взял тарелку и отвернулся.
Я выглянул в окно. Толпа уже обнаружила перемену. Кто-то смел снег с лица Загребущего. Глаза у него были открыты, и казалось, будто он наблюдает. Жуть.
Под столом копошились люди, дрались за оставленные нами монеты. Получившаяся куча мала напомнила мне клубок червей в полуразложившемся трупе.
– Надо бы оказать ему последнюю почесть и похоронить голову, – пробормотал я. – Он был дьявольски сильным противником.
– Для этого у тебя есть Анналы, – ответил Душелов. – Только победитель утруждает себя оказанием почестей поверженному врагу.
К тому времени я уже сидел перед своей тарелкой. Я задумался над смыслом его слов, но в тот момент горячая еда оказалась для меня важнее.
Все, кроме меня и Масла, отправились в конюшню. За мной и раненым солдатом решили прислать фургон. Я дал Маслу кое-какие лекарства, чтобы подготовить к тряске во время предстоящего переезда.
Ребята задерживались. Ильмо решил натянуть у фургона матерчатый верх и защитить Масло от снега. Ожидая их возвращения, я раскладывал пасьянс.
– Она очень красива, Костоправ, – неожиданно произнес Душелов. – Юная на вид. Свежая. Ослепительная. Но сердце у нее каменное. Хромой по сравнению с ней попросту щенок. Молись о том, чтобы никогда не попасться ей на глаза.
Душелов смотрел в окно. Мне хотелось расспросить его, но я никак не мог придумать хотя бы один вопрос. Проклятье. В тот раз я и в самом деле упустил свой шанс.
Какого цвета ее волосы? Ее глаза? Как она улыбается? Когда такого не знаешь, это очень много значит.
Душелов встал и запахнул плащ.
– Даже если считать только подложенную Хромому свинью, дело того стоило, – сказал он. Возле двери он остановился и пронзил меня взглядом. – Ты, Ильмо и Ворон. Выпейте за меня. Слышал?
Потом он ушел.
Через минуту приехал Ильмо. Мы перенесли Масло в фургон и направились к Мейстрикту. Но еще очень долго мои нервы не стоили и гроша.
