По окончании строительства резиденцию американского президента в Вашингтоне покрыли влагостойкой смесью гашеной извести и клея, из-за чего люди прозвали его Белым домом. В свое время гробницы также мазали известью, чтобы защитить их от капризов погоды. Выражение «гробы побеленные (повапленные)» встречается в Евангелии от Матфея как образ лицемерия и подразумевает те гробницы, «которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Матф., 23: 27).

Белизна – это свобода от разнообразия и бегство от пестрого хаоса жизни. Белизна извести – режущая глаз простота, чистота идеала, необратимость смерти. Побелка, по сути своей, есть действие по добавлению слоя известковой воды, но в нем есть также и элемент вычитания, порыв к освобождению, к стиранию всего земного, освобождению от бремени, облегчению в буквальном смысле, сбрасывания некоего груза. Очищающее и предохраняющее действие по побелке в ритуальном смысле копирует акт по забрасыванию известью мертвого тела в могиле. Наши тела распадаются, но кости остаются, очищаются и отбеливаются от всех цветов. Умирая, мы белеем.

Известь – окисел кальция. Получают ее очень просто: путем нагревания мела, известняка или морских ракушек с целью отделения двуокиси углерода. Получаемый таким образом белый порошок обладает сильными щелочными свойствами. Он медленно поглощает воду и двуокись углерода из воздуха, эта его способность лежит в основе многих разновидностей его применения. Известь используется при погребениях благодаря ее гигроскопическим характеристикам. Она удаляет влагу из тела и снижает риск заражения продуктами гниения. Насыщенная водой известь носит название гашеной и превращается в известковый раствор. Известь в строительном растворе быстро застывает, замещая теряемую воду двуокисью углерода, благодаря чему мягкий белый порошок превращается в надежный камень. Настолько важен был данный процесс в быту, что по названию извести, которая по-латыни именовалась calx («калькс»), алхимиками и первыми химиками был выбран термин для любого вида горения на воздухе – кальцинация. Лавуазье нашел извести место в своем списке элементов, охарактеризовав ее как «одну из солеобразующих земных субстанций», однако он оговаривался, что, возможно, белое вещество само по себе не чистый элемент, но скрывает внутри некий новый металл, который наука пока не способна выделить. Кальций был выделен из своего всем знакомого и необходимого окисла лишь в 1808 г., когда Гемфри Дэви подверг его электролизу, который он уже применял в ходе открытия калия и натрия. Однако сам металл широко не использовался на протяжении еще примерно ста лет.

Кальций, таким образом, представляет собой элемент, находящийся в самом сердце извести, известняка, мела и многих других минералов, таких как кальцит и гипс. Кальций, вероятно, не единственный элемент, все или почти все соединения которого преимущественно белого цвета, но именно благодаря перечисленным естественным материалам, которые находятся в природе в большом количестве и чрезвычайно важны для человека, именно с кальцием в первую очередь ассоциируется отсутствие цвета. Когда мы хотим подчеркнуть белизну чего-то, то помимо снега мы сравниваем его с материалами, имеющими непосредственное отношение к кальцию: «белый как мрамор, алебастр, мел»; «белый как слоновая кость»; «белый как жемчуг». Белизна кальция символична. Достаточно вспомнить Белый дом. «Белые скалы Дувра» также были достаточно ярким образом, чтобы поэт военного времени, завершивший им свое стихотворение, был абсолютно уверен, что читатели, для которых скалы Дувра были чем-то подобным «синей птице», тем не менее прекрасно поймут его. Белые лошади и другие фигуры, вырезанные в торфе на меловых склонах английских холмов в неолитические времена, по сей день сохраняют свою графическую силу воздействия на зрителя.

В наше время, прогуливаясь по холмам и долинам Южной Англии, можно почувствовать, как на фоне автохтонных скал формировалось национальное самосознание. Если их просто срисовать на лист бумаги, то все эти знаменитые изображения – Великан из Серн-Эббаса и Уффингтонская Белая Лошадь – покажутся обычными граффити в стиле Пикассо, и вульгарно непристойными притом. Но, изображенные на меловых холмах, они, несмотря ни на что, производят очень английское впечатление. На острове Уайт, где геологические структуры видны так же отчетливо, как слои торта, я отправляюсь к западной оконечности, к стоячим меловым скалам, известным под названием «Иглы». Когда-то их было четыре, теперь осталось всего три плюс маяк. Они никогда не были настолько обрывистыми, какими их изображали на старых гравюрах художники, головы которых всегда забиты образами запредельного. Меловые скалы слева от меня высотой в 100 метров и больше отвесно уходят в море. Справа от меня – залив Квасцов, в его песках когда-то добывали квасцы, теперь он пребывает в полном покое, никем не тревожимый, рядом с разноцветными скалами. Я вспоминаю о том, что это южное побережье – единственная окраина Британии, которая находится неподалеку от других стран и народов, а эти белые скалы – древнейшие естественные оборонительные сооружения. Окидывая взглядом море в надежде заметить корабль на горизонте, я чувствую себя часовым – ощущение, усиленное видом развалин фортов и крепостей пяти прошедших столетий, которые виднеются здесь, на равнинном рельефе, через каждые несколько миль – укреплений против испанцев, французов, немцев.

В 1868 г. Томас Гексли читал лекцию «О куске мела» жителям Норвича. Начав с куска мела, который он держал в руке, он вернулся назад через «длинную полосу белых скал, которым Англия обязана своим вторым названием „Альбион“», к своей любимой дарвиновской теме.

Идея его выступления сводилась к тому, что…

Далее он продолжил свои рассуждения описанием микроскопических углекислокальциевых останков бесчисленных миллиардов водорослей, которые жили и умерли в эпоху мелового периода, а со временем из белесого осадка, образовавшегося от их распада, возникли толстые слои защитных меловых скал Англии, которые, в свою очередь, «намного старше Адама». Геологическая перспектива, нарисованная Гексли, ставила на одну доску из мела и глины расположенный неподалеку Кроумер и библейский Эдем, что, несомненно, вызывало восторг и удовольствие у слушателей. Для некоторых, правда, удовольствие было недолгим, так как все свои рассуждения Гексли сводил к излюбленной теме – к тому, что и скалы на английском побережье служат еще одним зримым опровержением библейской версии творения.

Создается впечатление, что и Шекспир ощущал этот цикл, по которому один и тот же белый минерал бесконечно живет и умирает. В «Буре» Тринкуло предлагает Калибану «намазать свои лапы известью» для нападения на пещеру Просперо. Но Калибан отказывается, говоря:

Странно думать, что известь, которую бросают в открытую могилу, когда-то сама была живой в виде миллионов крошечных морских организмов и что наши кости в свою очередь могут когда-нибудь стать пищей для будущих поколений маленьких созданий в известковых панцирях. Мы много говорим о природных циклах воды, кислорода и азота, но мы полностью забываем о другом цикле, более земном и «тяжеловесном», но не менее важном, – о цикле кальция, который хрустит у нас под ногами.

В своем поспешном стремлении предать презрению тех образованных людей, познания которых в естественных науках, по его мнению, недостаточны, Гексли упускает из виду, что особенность мела, в наибольшей степени способная заинтересовать «самых образованных ученых, глубоко изучивших историю человечества», – это его белизна. Мы склонны считать, что человеческая цивилизация оставляла преимущественно черные следы на белом с помощью древесного угля, графита или порошкообразного углерода, известного как «ламповая сажа» и применяемого в чернилах для печати. Однако наши следы часто представляют собой некий изначальный негатив этого – нечто начертанное белым на темной земле: финишная прямая в Большом Цирке в Риме; «Кавказский меловой круг», который является средством Соломонова суда в одноименной пьесе Бертольта Брехта; контур тела убитого. Белизна находится в конце – там, где выносится окончательный суд. В итальянском языке слово calcio употребляется одновременно и как термин для элемента кальция, и как название игры футбол. Оба значения произошли от латинского слова calx, которое значит не только «известь», но служит метафорой для цели, некого предела, который отмечается меловой линией.

Человеческие намерения, очерченные белым, не всегда носят столь уж мрачно роковой характер. Герман Мелвилл в романе «Моби Дик» в отступлении от основной темы, растянувшемся на целую главу, размышляет о том, как «белизна самым изысканным образом усиливает красоту, как будто передавая ей свои собственные особые достоинства, как это происходит с мрамором, белой камелией или жемчугом». Два из названных трех обязаны своим белым цветом кальцию, что неудивительно. Белая камелия – исключение. Белое в неминеральной природе – будь то настоящие белые лошади, белые медведи, белые слоны, альбиносы и альбатрос – обязаны своим цветом не кальцию, а рассеиванию света разных цветов органической материей, организованной в клетки. Знаменитый кит Мелвилла демонстрирует белизну обоих видов. При том что белый цвет его шкуры объясняется отсутствием других пигментов, белизна его зубов имеет своей причиной наличие в них солей кальция.

Сложная структура животной кости, прочная пористая основа с твердым как камень наполнителем, сделала ее популярным материалом для художественной обработки. Резьба по кости известна с очень древних времен. Финикийцы, народ мореходов, занимались обработкой известковых останков тех живых существ, которых они находили в Средиземном море и вокруг него, включая и бивни гиппопотамов. Но только с развитием китобойного промысла в XIX столетии возникает искусство резьбы на костной ткани обитателей моря – искусство, которое, как гласят романтические легенды, возникло как побочный продукт долгих часов, проведенных моряками в океанских просторах в поисках левиафана. Излюбленным материалом таких резчиков были громадные зубы кашалота, который и был главной целью их промысла, хотя рога нарвала и бивни моржа тоже шли в дело. На кость наносили изображения кораблей, карты, различные патриотические сюжеты, а также полуобнаженных женщин в виде русалок. Структура материала была очень удобна для тонкой прорисовки деталей и достижения в резьбе такого совершенства, которое, по свидетельству Г. Мелвилла, «по количеству ловко вставленных подробностей» не уступало гравюрам А. Дюрера.

Самым возвышенным материалом в скульптуре и архитектуре, которые вместе составляют так называемые монументальные искусства, всегда был мрамор, самая чистая и самая белая форма карбоната кальция из всех, что ложатся под резец мастера. Древняя Греция и Рим достигли своего великолепия отчасти благодаря мраморным копям, расположенным неподалеку. Для строительства Парфенона Фидий использовал пентельский мрамор, добывавшийся в горах неподалеку от Афин. Это был своеобразный архитектурный эксперимент: в мощных дорических колоннах храма просматривается стремление строителя адаптировать к новому материалу традиционные деревянные конструкции. Несколько более грубый по структуре паросский мрамор привозили с острова Парос и использовали в других местах, таких как Дельфы, Коринф и мыс Сунион.

Римские памятники от Пантеона до Колонны Траяна созданы из мрамора, который доставляли из знаменитых копей в Карраре на тосканском побережье. Собор Сант-Андреа в Карраре – своеобразное творение, так как вся постройка сделана из мрамора. Решение строить его только из мрамора, вероятно, было вполне логичным, но неприятным последствием этого стал мрачный интерьер храма, напоминающий внутренность пещеры. К числу других замечательных образцов архитектуры, в которых каррарский камень используется более умело, относится собор XIII века в Сиене, в котором перемежающиеся полосы белого и темно-зеленого мрамора опоясывают все строение снаружи и изнутри. Однако мой самый любимый итальянский собор – церковь в Орвьето, которая стоит подобно украшенной драгоценностями шкатулке на плоской вершине холма. Если смотреть на церковь с боковой улицы, его западный фасад, зажатый среди обыкновенных строений, излучает мягкий белый свет – сияние небесной благодати. Если же взглянуть на него с другой стороны, его готические флероны образуют сочетания, напоминающие сверкающие небоскребы громадного современного центра или какого-нибудь волшебного Изумрудного города, а может быть, Небесного Иерусалима. Внутри собора окна вдоль нефа не остеклены, а отделаны тонкими пластинами того же самого мрамора. Сквозь них проникает тусклый умиротворяющий свет, не отбрасывающий тени.

Микеланджело использовал именно каррарский мрамор для многих своих наиболее прославленных работ. Он часто лично наезжал в Каррару, чтобы отобрать блоки самого высококачественного, самого белого мрамора для своего «Давида» и других скульптур. Названные поездки служили для него также и благовидным предлогом, чтобы скрыться от навязчивых придирок и требований пап. Когда в папской столице все складывалось хорошо, Микеланджело предпочитал работать в Риме, а его доверенный камнетес Тополино присылал ему мрамор. И среди присланного камня великий художник часто находил скульптурные опыты самого Тополино, что неизменно вызывало ироничную усмешку гения.

Одним из проектов, которые имели для Микеланджело особое личное значение, было создание гробницы Папы Юлия II. Она была начата в 1513 г. и строилась с перерывами на протяжении периода правления пяти следующих понтификов. Работа так и не была завершена в том виде, в котором ее планировал осуществить скульптор, но несколько статуй, выполненных для нее, остаются вершинными творениями Микеланджело. Джорджо Вазари, ученик и биограф Микеланджело, а также автор его гробницы, считал фигуру Моисея настолько прекрасной и реалистичной, что полагал, что «при виде ее хочется потребовать, чтобы лицо статуи скрыли, настолько великолепным и потрясающим воображение оно предстает перед нами и с таким совершенством Микеланджело воплотил в мраморе божественность, которой Господь исполнил святое тело Моисея».

Неудивительно, что величайшим и полностью завершенным творением эпохи Ренессанса, выполненным из мрамора, является еще одна гробница: капелла Медичи и надгробия, начатые Микеланджело и завершенные Вазари. Она представляет собой прототип «белого куба» в современном искусстве – нейтрального пространства, в котором чистый свет раскрывает истинную суть индивидуального ви́дения художника.

После Микеланджело такие скульпторы, как Джан Лоренцо Бернини и Антонио Канова в своих произведениях из каррарского мрамора сочетали, казалось бы, несочетаемое: излишества экспрессии и классическое совершенство. Они восхваляли его за равномерную белизну, благодаря которой зрителя ничего не отвлекало от высочайших достоинств самого произведения. Неразрывно связанные с этой традицией выбором материала, современные скульпторы, работающие с мрамором, неизбежно возрождают в своих творениях дух классической античности. Для Барбары Хепуорт и ее ровесников, в 1920-е гг. стремившихся возродить древнее искусство работы с камнем и с пиететом относившихся к максиме «Будь правдив со своим материалом», мрамор представлял собой самую ясную демонстрацию намерения, воплощенную в камне. Как пишет ее биограф, «белый был для нее цветом духовности. В белой мастерской Барбары с серыми тенями, белой краской и белым камнем звучала музыка Стравинского и старинных композиторов». На протяжении всего периода своей творческой деятельности Хепуорт создавала текучие абстрактные формы: как отдельные камни, так пары и триплеты, камни в самых разных положениях, цельные и с просверленными отверстиями. Она использовала алебастр, портлендский камень и мрамор. Самым лучшим она считала белый мрамор. Она всегда считала, что он несет в себе более яркий, более средиземноморский свет. Хепуорт открыла для себя этот материал довольно рано, когда посещала Каррару и училась мастерству камнереза у римского marmista. Но путешествие в Грецию в 1954 г. после развода с мужем – художником Беном Николсоном и потери сына, погибшего в авиакатастрофе, стало для нее паломничеством, в ходе которого она обрела обновленную веру в творчество, что дало толчок к созданию серии скульптур, получивших названия в честь героев мифов и центров древнегреческой цивилизации, таких как Миконос и Микены, и выполненных в самом совершенном, лучащемся светом белом мраморе. Она выбрала мрамор, чтобы гарантировать, что внимание будет всегда сосредоточено на форме, но также и как демонстрацию органической связи скульптуры с окружающим ее пейзажем, и для создания нового звена в той цепи, которая через Микеланджело и Фидия восходит к меловым фигурам на доисторических холмах.

Цикл жизни и смерти, естественно, никогда не останавливается. Нам говорят, что кальций приносит большую пользу. Нас заставляют пить молоко и есть сыр, чтобы поддерживать в должном состоянии кости и зубы. (Мел и зубы во многих отношениях могут отличаться, но их объединяет большое содержание кальция.) Мы принимаем биодобавки, содержащие кальций, – мел в виде гладких удлиненных капсул, напоминающих произведения Барбары Хепуорт в миниатюре или древние саркофаги.

Самое яркое повествование о кальции содержится в «Естественной истории» Плиния. Когда Клеопатра пыталась соблазнить Марка Антония, она, стремясь произвести впечатление на пресыщенного римлянина, заключила пари на то, что устроит самый дорогой банкет в истории. Настал день обещанного банкета, каковой оказался достаточно роскошным, однако же вряд ли стоившим те десять миллионов сестерциев, которые обещала царица. Антоний напомнил ей об обещании, и тогда Клеопатра подала знак, чтобы внесли основное блюдо. Слуга поставил перед ней бокал уксуса. Недоумение Антония нарастало, Клеопатра же сняла одну из своих жемчужных сережек, самую большую жемчужину в мире, унаследованную ею от царей Востока, и бросила ее в уксус, подождала, пока она растворится, а затем выпила содержимое бокала и потребовала свой выигрыш.

Ученые оспаривают достоверность этого рассказа. В последних изданиях «Естественной истории» даются сноски, в которых разъясняется, что уксусная кислота, содержащаяся в столовом уксусе, недостаточно сильная, чтобы растворить жемчуг, и делается предположение, что «Клеопатра, вне всякого сомнения, проглотила жемчужину (нерастворенной), а впоследствии вернула ее себе естественным путем». Многие химики, однако, не соглашаются с таким выводом, а в некоторых экспериментах с искусственно выращенным жемчугом удалось добиться его растворения в обычном винном уксусе, в результате чего образуется вполне годный для питья «коктейль», хоть и отвратительный на вкус.

Как бы то ни было, названная смесь вряд ли могла причинить существенный вред. Известно, что в конце концов Клеопатра, узнав о самоубийстве Марка Антония после поражения в битве при Акциуме, отравилась гораздо более эффективным способом – она воспользовалась ядом гадюки. Местоположение ее гробницы и вопрос, похоронена ли она в ней вместе со своим римским возлюбленным, не дают покоя многим поколениям археологов. Если она когда-нибудь будет обнаружена, то ее сокровища могут превзойти богатства гробниц Тутанхамона и Нефертити. В настоящее время в центре внимания искателей ее захоронения находятся известняковые руины храма Изиды и Осириса в Тапосирисе к югу от Александрии. Главным свидетельством возможной их связи с египетской царицей является небольшой женский бюст, обнаруженный там в 2008 г. К сожалению, у скульптуры отсутствует нос, что делает окончательную атрибуцию его Клеопатре затруднительной. Бюст высечен из идеально белого алебастра.