Сложный и странный человек, Зирру, казалось, очень хотел сделать Бирху счастливой, но, как большой и глупый ребенок, не был способен на это. Массивный, тучный мужчина с вечно взъерошенными волосами любил громко хлопать в ладоши, решив сложную задачу, перед которой спасовали все остальные. От него пахло настоянным на горьких травах чаем — его Зирру пил целый день. Даже во время их брачной церемонии он непрерывно болтал и хлопал в ладоши, но она решила, что такая реакция — всего лишь следствие смутного беспокойства и, может быть, влюбленности. Позднее именно раздражение из-за его странностей, его гениальности и беспомощности подвигло Бирху на самые лучшие ее научные труды. Словно возникающее в его присутствии неуютное ощущение заставляло ее в большей степени быть самой собой.

Однажды она, устав от Зирру, увлеклась другим мужчиной. Они работали вместе, его красивые длинные пальцы так ловко порхали над клавишами симулятора, а когда он с неизменной теплотой обращался к ней, она ощущала себя эфирным созданием, расцветающим в лучах восходящего солнца. С ним она как будто молодела. Не сказать, что он ей особенно сильно нравился; она в принципе не доверяла привлекательным мужчинам, но он был не просто привлекательным. Худощавый, с длинными, свободно спадающими черными волосами. В каждом его движении чувствовалась расслабленная грация хищного животного; когда он наклонялся к Бирхе, ее неудержимо тянуло к нему. В такие моменты она всегда отвечала ему с вежливой жесткостью, а потом, оставшись одна, проклинала себя за слабость. Она сторонилась его, искала встречи с ним, опять избегала, и метания продолжались много дней, пока Бирха внезапно не справилась с собой. Ее больше не тянуло к нему. И дело не в том, что вся его привлекательность вдруг исчезла, просто она, к несказанной своей радости, постепенно учась сопротивляться искушению, достигла определенного мастерства в этом искусстве. Чем больше упражнений, тем легче ты со всем справляешься, точно так же, как с инопланетной математикой, которую она тогда изучала. Точно так же, как и со всем прочим.

Чувство освобождения от чар этого мужчины просто опьяняло ее. Бирха не ощущала больше скованности, могла шутить и смеяться, разговаривая с ним без ужасного девичьего смущения. Она даже могла себе позволить симпатию к нему.

Тем же способом Бирха сопротивлялась и другим искушениям. Даже после предательства Зирру она устояла перед соблазном завести новый роман. После примирения они оставались вместе еще целый цикл, и он прошел в таком легком, спокойном удовлетворении, какого Бирха никогда прежде не испытывала, она словно купалась в поистине неисчерпаемом источнике счастья. Они расстались добрыми друзьями.

Но то, что осталось позади, то, что всегда остается от прежней любви, наложило призрачный отпечаток на всю ее жизнь. Для нее Зирру возвращался всякий раз, когда она смотрела на дорожку вдоль парапета, где Бирха когда-то гуляла вместе с ним. Зирру присутствовал в сырых камнях, в яркой зелени мха между ними, в свежем аромате тумана. Ей не требовалось подниматься туда снова, хватало взгляда на каменную арку под облаками — и Бирха снова чувствовала теплоту его руки.

После Зирру у нее мелькали другие партнеры, с одними она расставалась быстро, иные задерживались дольше, но ни к кому из них она не испытывали любви. И когда такой человек появился, когда он очутился рядом, Бирха оказалась к этому не готова. Его звали Рудрак, и он был молод.

Особенно в нем поражало искреннее восхищение прекрасным, например поэтикусом, стоявшим у нее на столе. Рудрак работал инженером, конструировал космические корабли для исследования звезд. Бирхе нравилось его красивое, женственное лицо, то, как оно отражало все мысли и эмоции, как загоралась улыбка в глазах, как хмурились брови, когда он задумывался. Черные курчавые волосы, плавный взмах смуглой руки, когда он прочув- ственно читал ей строки из классических трагедий, о которых она даже не слышала. Он приходил редко и неожиданно, каждый раз спрашивая о женщине по имени Уббири, и его появление казалось Бирхе восходом солнца в небе ее сознания. Разговор с ним превращался то в поединок интеллектов, то в свободную и неторопливую беседу давних любовников. Она так и не попросила Рудрака остаться насовсем (будто это было возможно), так и не призналась, что любит его.

А сейчас, бесцельно бродя по кухне и прислушиваясь к шуму дождя, Бирха гадала, придет ли он снова, прежде чем она умрет. В последний раз они виделись половину цикла назад (три с половиной года по счислению родной планеты, привычно перевела она). Ей осталось жить столько же, может, немногим больше. Придет ли он снова? Наливая себе чай, Бирха подумала: хотя она, несомненно, любит этого мужчину, в ее любви есть что-то необычное. Она не испытывала нужды во взаимности. Иногда она смотрела на свои высохшие, утратившие силу руки с возрастными пятнами и вспоминала, что чувствовала, когда к ним прикасались с любовью, гадала, что ощутила бы, дотронувшись до руки Рудрака, его щеки, его губ. Но мысли были отвлеченными. Даже если бы она смогла заставить его забыть Уббири (хотя у нее не имелось никакой причины для этого), Бирха все равно не хотела бы слишком сближаться с ним. Ей нравился ее образ жизни: ранний подъем, работа с поэтикусом (означавшая долгую медитацию со звуком и солнечным светом), неторопливое восхождение на холм, к давно заброшенной лаборатории. Возвращение вечером, когда старые колокола звонят к закату (хотя на самом деле солнце не зайдет еще половину цикла), в безмятежность своего старого дома, где деревенская девочка уже оставила на плите еду именно так, как любила Бирха. Затем женщина обычно тихо ужинала, читала, смотрела на танец огневиков за окном, в кратковременной туманной темноте, которую принесли с собой сгустившиеся облака. В подобные моменты Бирха чувствовала: Вселенная открывается ей с такой ясностью, какой никогда не бывает днем. Бирха смотрела на темные силуэты деревьев и думала: все ответы, которые она пытается найти с помощью теорий и формул, на самом деле ждут ее там, в лесу, среди завываний френеток и запутанного узора танцующих огневиков. И все, что ей нужно сделать, это войти в зеленую чащу, протянуть руку и сорвать ответы, словно плоды с деревьев, и тайны мира явятся ей именно в эти минуты абсолютной восприимчивости, а не в окружении лабораторных приборов. А ее уравнения покажутся детским лепетом рядом со знанием, которое она может там постичь во всей полноте.

Бирха взяла чашку и уселась на свой любимый стул, мимоходом проведя пальцами по струнам поэтикуса, что стоял в деревянной раме на столе. Звуки музыки пробились сквозь грохот дождя, переводя ее размышления на забытый инопланетный язык. Здесь тоже остался призрак Рудрака: воспоминание о том, как он склонился над инструментом и коснулся рукой струн. В другой реальности он мог бы точно так же убрать прядь волос с лица Бирхи. Потом он спросил, что означает эта последовательность нот на ее языке. С тех пор как она много лет назад проникла в инопланетную крепость и мир изменился, Рудрак приходил к ней девять раз. Каждый раз он не помнил своих прежних визитов, не помнил даже, кто она. Каждый раз ей приходилось объяснять ему: Уббири умерла, но он может зайти и выпить чая, если ему угодно. Она переживала все повторения так же остро, как и в первый раз. В некотором смысле так оно и было. Священный ритуал.

Рудрак.

Придет ли он снова?