Мы решили, что в Стокгольм я поеду одна. Я все еще кормила грудью, и эта перспектива не особенно меня радовала, но мы с М. долго ее обсуждали и решили: лучше не тащить ребенка в самолет, потом в шведский отель и наконец на церемонию, которую она по молодости лет даже запомнить не сможет. Я поеду одна и вернусь. Я выделяла молоко, как корова, и мы устроили в морозилке целый склад.

Это было страшно интересно, и я очень радовалась. Или радовалась бы, если бы спала чуть больше. Если честно, на самом деле меня преследовал исключительно образ номера в четырехзвездочном отеле, где я смогу проспать одна всю ночь напролет, не просыпаясь, в невиданной роскоши, проснуться освеженной и полюбоваться стремительным шведским рассветом.

Вы спросите, жалела ли я трех своих коллег, которым не придется поехать со мной? Это был их выбор. Вы бы на моем месте жалели?

Вы спросите: и на этом все?

Нет, не все. За день до отлета я пошла гулять с Марией в трехколесной коляске. Мы дошли до реки и вернулись в город. Потом мы зашли в кофейню «Коста», я взяла себе горячий шоколад и покормила ее. Она заснула, и я старательно уложила ее обратно в коляску. Потом я проверила телефон и настучала несколько коротких ответов на очередные вопросы о Нобелевской, ради всего святого, премии! И наконец устроилась в кресле поудобнее, сложив руки на коленях.

— Здравствуйте, Ана, — сказал Тессимонд, — как у вас дела?

Раньше я видела его всего один раз, когда Джек, стоя у кулера с водой, знакомил его со всеми. Это было несколько месяцев назад, до того как он сказал то, что сказал, и заставил моих парней убежать прочь от будущей Нобелевки. Он запомнился мне высоким грустным старым джентльменом, чисто выбритым, с копной седых, тщательно причесанных волос, и старомодными манерами. Джек говорил: «Это мой друг из Орегона, ни много ни мало профессор». Я даже не помню, называл ли он тогда его имя.

— Вы меня преследуете, профессор? — спросила я. Я чувствовала себя на удивление спокойно. — Знаете, я гуглила информацию о вас.

— Если «Гугл» сообщил вам, что я преследую людей, Ана, мне придется обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства.

— Садитесь, — велела я, — больше вы не причините никакого вреда. — Я добавила, зная, что хвастаюсь: — Завтра я лечу в Стокгольм получать Нобелевскую премию по физике.

Тессимонд медленно сел.

— Я об этом, конечно, читал. Сердечно поздравляю.

— Премия принадлежит нам четверым. Вы общаетесь с другими тремя?

— Вы имеете в виду профессоров Ни Цзяна и Превера и доктора Слейта? Нет. Почему я должен с ними общаться?

— Не важно. — Я отхлебнула горячего шоколада. — Хотите чего-нибудь?

— Нет, спасибо. — Он смотрел в коляску. — Какой милый ребенок! Мальчик?

— Девочка. Ее зовут Мария.

— Очень рад за вас.

— Да, — сказала я, — это был хороший год. Родить ребенка и получить Нобелевскую премию.

— Поздравляю.

Какое-то время мы сидели молча.

— Вы поговорили с тремя моими коллегами, — сказала я, — и после этого разговора они ушли из моей группы. Что вы им сказали?

Тессимонд посмотрел на меня долгим веселым взглядом.

— Вы точно хотите это услышать? — спросил он наконец, посмотрев на мою спящую дочь, а потом на меня.

— Нет, — я вдруг испугалась, — да, чтоб меня. Конечно. Это надолго?

— Пять минут.

— Потом вы больше меня не побеспокоите?

— Разумеется.

— Нет, не говорите. Я передумала. Кто вы, между прочим? Старый мореход, который ходит среди людей и рассказывает им свою тайну лично? Почему бы не опубликовать ее? Не запостить в блог? Не напечатать на футболке?

— Мне приходило в голову это опубликовать, — сказал Тессимонд, — ведь это результат академических исследований. Академические исследования обычно публикуют, правда?

— А вы почему не опубликовали?

— Не видел смысла. Не в публикации, а в науке как таковой. Я понял, чем хочу заниматься на самом деле. Путешествовать. — Он посмотрел сквозь витрину кофейни на людей, гуляющих туда-сюда по площади. Рынки, храмы, склады, мощеные улицы. Тенистые скверы с помпезными статуями мертвых богачей и генералов тихо ждали. Два облака наползли друг на друга, закрыв солнце, как ящеричий глаз. Как там сказал поэт? «Тьма, тьма, тьма. Они все уходят во тьму». Тессимонд снова заговорил: — Я читал вашу работу. Очень элегантно. Очень элегантное решение проблемы темной энергии. Очень… я собирался сказать, что вы обладаете интуитивным ощущением геометрии космоса.

— Собирались сказать?

— Ну… боюсь, теория неверна. Ваша интуиция завела вас в потемки. Но это очень смелая попытка…

— Неверна? — перебила я.

— Боюсь, что так. Боюсь, вы подходите к вопросу не с той стороны. Не только вы, разумеется. Все научное сообщество.

Я рассмеялась, но, надеюсь, по-доброму. Мария заворочалась, замахала ручками в перчатках, как будто боксировала, и снова уснула.

— Тогда сообщите об этом Нобелевскому комитету, — сказала я, — пока не поздно.

Какой абсурд. В самом деле, абсурд.

Позднее осеннее небо было таким же синим, как река, и таким же холодным.

— Вы сказали, что вам нужно пять минут, — я кивнула на часы, — и потратили уже больше минуты.

Он вздохнул, довольно спокойно. И спросил:

— Почему вселенная так велика?

— Вопросы, начинающиеся со слов «почему», редко приносят какую-то пользу физикам. Почему есть что-то, кроме ничего? Почему случился Большой взрыв? Откуда нам знать? Это неудачный вопрос.

Он наклонил голову набок и попробовал еще раз:

— Как вселенная стала такой большой?

— Уже лучше, — смилостивилась я, — она стала такой большой, потому что четырнадцать миллиардов лет назад случился Большой взрыв и одним из последствий этого события стало расширение пространственно-временного континуума в огромных масштабах.

— И теперь звезды и галактики отдаляются друг от друга, как точки на поверхности раздувающегося воздушного шарика, — сказал он, — только поверхность шарика двумерна, и нам надо совершить концептуальный прорыв и вообразить трехмерную поверхность.

— Разумеется, — согласилась я, — это известно каждому школьнику.

— И все же. Почему вселенная расширяется? Почему Большой взрыв привел к расширению космоса?

Я отхлебнула еще шоколада.

— Осталось три минуты, и вы снова задали вопрос «почему».

— Позвольте спросить вас о времени, — невозмутимо сказал он. — Мы, очевидно, движемся сквозь время. В одном направлении. Мы не можем двигаться назад, только вперед.

Я пожала плечами:

— Математика утверждает, что мы можем двигаться назад. Любые уравнения обратимы. Просто так получилось, что мы движемся в одном направлении. Это ерунда.

— Верно, — кивнул он, — наука утверждает, мы можем двигаться в любом направлении. Однако мы, — он погладил себя по щеке, — не делаем этого. Странно, правда?

— Может быть, — сказала я, — мне как-то все равно.

— Время многомерно, как и пространство. Мы можем двигаться в пространстве в любом направлении. А во времени — только в одном.

— Это разговор для детского сада, — сказала я, — мне, конечно, доставила удовольствие наша беседа…

— Что движет объект в пространстве?

— Сила, — сказал я через мгновение.

— Импульс и гравитация. И только они. Вы можете приложить к предмету усилие, чтобы придать ему кинетическую энергию, или же притянуть его к себе. Вы поджигаете свою ракету, а Земля тянет ее вниз. Кинетическая энергия всегда относительна, не абсолютна. Водитель проезжающей машины обладает кинетической энергией, с точки зрения пешехода, но, с точки зрения человека на пассажирском сиденье, он остается на месте.

Меня почему-то успокаивали его объяснения элементарных вещей.

— Прекрасно, — согласилась я.

— Так обстоят дела в физическом многомерном пространстве, которое мы называем пространственно-временным континуумом. А теперь перенесите эту модель в пространство времени. Назовем его временно-пространственным континуумом.

В желудке у меня забурчало.

— Ну, ради спора, пожалуй, — я понимала, что начинаю защищаться, — но это будет просто мысленный эксперимент.

— Почему вы так говорите? — вежливо спросил он.

— Потому что у нас результаты многовековых наблюдений за настоящим миром, за пространственно-временным континуумом. А ваш временно-пространственный континуум умозрителен.

— Правда? Я бы сказал, что мы перемещаемся по нему каждый день. И проводим в нем всю нашу жизнь. Вопрос в том… нет, вопроса два: почему мы по нему движемся и почему мы можем двигаться только в одном направлении.

Перед глазами у меня все расплывалось. Сердце заколотилось быстрее.

— И снова «почему».

— Если вам так будет проще, что влечет нас вперед сквозь временно-пространственный континуум?

— Вы утверждаете: причина того, что мы ощущаем время движением своего рода, часа за часом, в том, что некий объект притягивает нас своей силой тяжести? Так? Мне кажется, с тем же успехом нас может влечь вперед некий изначальный импульс. Вы не согласны?

— Я не согласен потому, что мы вынуждены двигаться по времени только в одном направлении. — Тут я поняла, к чему он клонит, но молча слушала, пока он объяснял: — Представьте себе аналог из физического мира. Нет никакой силы, которая может двигать предмет, находящийся в космосе, так быстро, что он будет привязан к единой траектории. Но при этом во вселенной есть сила, которая может притянуть предмет к себе с такой силой — притянуть так, что у него не будет иного выбора, кроме как двигаться к центру источника силы.

— Черная дыра.

Он кивнул.

— Ваша теория, — сказала я тоном, подразумевающим, что теперь-то мы все выяснили, — - заключается в том. что мы двигаемся вперед во времени из-за притяжения супермассивной темпоральной черной дыры?

— Да.

— Ну, — заявила я с беззаботностью, которой не чувствовала, — теория интересная, но всего лишь теория.

— Нет. Подумайте о данных.

— Каких данных?

— Я понимаю, Ана. почему вы сопротивляетесь. — мягко сказал он, — но вы же все понимаете. Кому эти данные известны лучше вас? Что происходит с физическим объектом, когда он приближается к радиусу черной дыры?

— Время, — ответила я, — растягивается.

— А что тогда произойдет с темпоральным объектом, если он приблизится к радиусу темпоральной черной дыры? Пространство растянется. Вселенная расширяется, пока не достигнет асимптоты реальности. С точки зрения наблюдателя, который не видит радиуса черной дыры, пространство будет расширяться до тех пор, пока не покажется бесконечным. — Он снова посмотрел в витрину. — Что еще мы видим, когда глядим вокруг?

— Значит, мы, — голос у меня стал шершавым. — находимся за пределами этого радиуса?

— Если бы мы все еще находились за его пределами, скорость видимого расширения пространства была бы асимптотой, возрастающей с фиксированной скоростью. Простое ускорение. И именно это показывали все эксперименты еще несколько десятилетий назад. Но потом мы начали получать доказательства того, что скорость видимого расширения вселенной растет. Значит, мы приближаемся к радиусу черной дыры. Это также объясняет, почему мы двигаемся во времени только в одном направлении. Строго говоря, мы должны обладать возможностью двигаться по временно-пространственному континууму в любом угодном нам направлении. Но мы находимся вовсе не во многомерном пространстве, а в точке. Как и любой предмет, падающий в черную дыру, мы привязаны к единому вектору.

Я обдумала этот вопрос. На самом деле, я просто так говорю, но мне не пришлось думать слишком долго. Мысль сразу стала мне родной. Как и все остальные, я не понимала, как не замечала ее раньше. Очевидно.

— Но если вы правы, то… подождите минуту.

Я вытащила телефон и включила калькулятор. На основные уравнения ушла пара минут. Все сходилось. Все было верно.

Он был прав.

Я посмотрела на него, чувствуя себя разбитой.

— Когда мы достигнем радиуса черной дыры, приливная сила разорвет нас на части.

— Разорвет время на части, — медленно кивнул он, — да. Но это примерно то же самое.

— Когда?

— Вы же уже посчитали, — сказал он, глядя на мой телефон, лежавший на столе, как миниатюрная надгробная плита 2001 года. — Но точности добиться сложно. Шкала величиной в четырнадцать миллиардов лет. Погрешность составляет не секунды и даже не дни. Годы. У меня вышло плюс-минус семь лет. Расчеты сделаны десять дней назад.

Я потрясла головой, как собака, вытряхивающая воду из ушей, но избавиться от новой мысли у меня не вышло. Все сходилось.

— Значит, это может случиться в любой день.

— Мне жаль, — сказал он. — не столько вас, сколько вашего ребенка.

— Вот почему Ну-Ну был со мной так предупредителен. Ясно. Но какая разница? Да, я понимаю, почему вы не опубликовали свое открытие. Оно звучало бы подобно бульварным пророчествам о грядущем конце света.

— Нет, — он посмотрел на меня сверкающими глазами, — это гораздо очевиднее. Если подумать хорошенько, как еще может быть устроена расширяющаяся вселенная? Движение с максимальной скоростью заставляет время растягиваться, а значит, движение с максимальной темпоральной скоростью заставляет растягиваться пространство. Мы все… мы должны были просто заметить это.

— Я собираюсь домой, — сказала я.

Но я обняла его перед уходом и прижалась щекой к его шершавой щеке. Потом я отвезла Марию домой. Я позвонила М. и велела ему уйти с работы и ехать ко мне. Он удивился, но подчинился.

Обратно он не вернулся.