Нобелевская премия была у нас в кармане (не то чтобы я когда-нибудь всерьез собиралась убирать ее в карман), до публичного выступления оставалось всего две недели, когда Ни Цзян объявил о своем уходе. Я решила, что это шутка. Ни Цзян редко шутил, но какой еще вывод я могла сделать. Разумеется, он не шутил ни капельки. Яркие лучи солнца высвечивали текстуру его твидового пиджака. Он сидел в моем кабинете, повернувшись к окну сутулой спиной, а я все время отвлекалась на свет, идущий из окна. Было утро, и перед нами лежал целый день, обещающий множество возможностей. Дымоход котельной казался белым и прямым, как незажженная сигарета. Ива полоскала в реке свои зеленые щупальца, как будто пила воду. Студенты бродили по дорожкам или прохаживались по газонам, обняв друг друга за талии. Внизу, за границами кампуса, машины ползли по перекрестку, как элементарные частицы, и убегали вдаль по двухполосной дороге.

— Ты уходишь сейчас? — переспросила я. — Именно сейчас?

Он медленно кивнул, почесывая костяшки собственных пальцев.

— Мы обнародуем исследование через две недели. Ты прекрасно знаешь, Нобелевка… о! — Идея вдруг озарила меня, как молния. — Ты же не думаешь, что мы тебя не укажем? Укажем, конечно. Ты, я, Превер и Слейт — все будут числиться авторами. В этом все дело?

Вообще-то Ни Цзяну было не свойственно громко хлопать дверями и вести себя как примадонна. Более флегматичного и надежного индивидуума наша дождливая каменистая планета еще не рождала. Но, понимаете ли, я пыталась понять, почему он уходит.

— Нет, не в этом, — ответил он.

— В чем тогда?

Я всхрапнула. Потом закашлялась. Моя задрожавшая диафрагма не понравилась ФОР. Внутри что-то завозилось: ФОР меняла положение в пространстве.

Он посмотрел на меня, а потом коротко взглянул на мой живот: я отодвинула стул от стола, и весь мой торс был выставлен на всеобщее обозрение. Филогенетически-онтологическая рекапитуляторша во всей своей раздутой красе. Потом он снова взглянул мне в лицо. Несколько очень странных секунд мое сердце бешено колотилось о ребра, как будто пыталось выбраться наружу, и адреналин потек по шее к щекам. Но это прошло. К этому мой живот не имел никакого отношения.

— Я никогда не бывал в Мекке. — сказал Ни Цзян.

— В Мекке Бинго? — спросила я.

Я не пыталась шутить. Весь разговор меня здорово напрягал.

— Нет, — ответил он.

— Ты имеешь в виду, — я снова кашлянула, — в… Аравии?

— Да, там.

— Какое это имеет отношение к теме разговора?

— Я хочу, — сказал Ни Цзян, — поехать туда.

— Ладно, — согласилась я, — почему бы и нет? Мекка же вроде Тадж-Махала? Наверняка на нее стоит посмотреть. Погоди до пресс-конференции, а потом садись на ближайший летающий транспорт из международно признанного воздушного порта Хитроу.

Он только покачал головой, и тогда я сказала:

— Господи, поезжай сейчас, если хочешь. Если нужно. Пропусти выступление. Это ничего не значит. Ну, почти ничего. Если срочно — ну поезжай. Но тебе не нужно уходить совсем! Для чего? Почему?

Его безмолвный кивок был очень красноречив: нужно.

— Хорошо, Ну-Ну, а теперь, пожалуйста, объясни мне все, и помедленнее, — попросила я, — сжалься над моими иссушенными ребенком мозгами. Раскрой мне тайну. Почему ты хочешь поехать в Мекку?

— Пока я жив.

— Погоди. Ты же не умираешь? Иисус на бозоне, ты болен?

— Я не болен, — ответил Ни Цзян, — я совершенно здоров. По крайней мере, насколько мне известно. Понимаешь, я вовсе ничего не скрываю. Все мусульмане должны побывать в Мекке хотя бы раз в жизни.

Я обдумала эту идею.

— Ты мусульманин? Я думала, ты китаец.

— Одно другому не мешает.

— А как же та бутылка вина, которую мы тобой и Превером распили вчера в «Годольфине»?

— Ислам совершенен, а вот люди слабы. — Он стал раздирать кожу на тыльной стороне ладони еще энергичнее.

— Я не знала, — я чувствовала себя глупо, — я просто считала, мусульманам нельзя употреблять алкоголь.

— А я считал, беременным женщинам нельзя употреблять алкоголь, — парировал он.

В первый раз на протяжении этой странной беседы я увидела прежнего Ни Цзяна, заметила крошечный проблеск его прежнего остроумия, его обычный взгляд. Потом все снова пропало.

— Вчера вечером, в «Слоне», ты говорил о костюме, который наденешь на пресс-конференцию. Ты все время повторял, что твоя мама будет смотреть трансляцию, что весь мир тебя увидит, что тебе нужен хороший костюм, что ты должен поговорить с лондонским портным. Куда делся лондонский портной?

— Я говорил с Тессимондом, — сказал он.

В первый раз тогда я услышала это имя. Не последний, совсем не последний.

— С кем?

— С другом Превера.

— С этим угрюмым мужиком? Бывшим профессором из Орегона? Ты с ним говорил? Когда?

— Полчаса назад. — Ни Цзян смотрел в потолок.

— И он велел тебе уйти из команды? Брось. Ну-Ну. К чему его слушать?

— Он не велел мне уходить из команды.

— А тогда что он сказал?

— Он рассказал о расширении вселенной, — пояснил Ни Цзян, — и я понял: я должен уйти от вас и поехать в Мекку.

— Ничего безумнее я в жизни не слышала, — сказала я.

В эту секунду моя маленькая филогенетически-онтологическая рекапитуляторша махнула ножкой и пнула меня в селезенку. Или какой там орган внизу живота больше всего похож на комок распухших нервов. Я втянула воздух сквозь зубы и заерзала на стуле.

— Он рассказал тебе о расширении вселенной? А не ты ему? Это не он главный кандидат на Нобелевку, а ты.

Он не ответил, и я стала терять терпение.

— Что конкретно он рассказал тебе о расширении вселенной?

Ни Цзян второй раз посмотрел на мой живот. Потом встал, и его колени скрипнули, принимая его вес.

— До свидания, Ана, — сказал он, — ты сама знаешь, как бывает.

— Не знаю.

— Мне не хотелось бы производить ложного впечатления. Я не могу даже утверждать, будто он мне вообще что-то сказал. Он просто обратил мое внимание на очевидное. Ты же сама знаешь, Ана, как это — кто-то говорит тебе несколько слов, которые полностью меняют твой взгляд на мир, а потом ты начинаешь думать: очевидно же, как я раньше не замечала?

— Это он и сделал?

— Да.

— И теперь ты уходишь? Вместо того чтобы подождать пару недель и получить Нобелевскую премию по физике?

Он кивнул.

— И что это? Что он сказал? Что вообще можно тебе сказать — и заставить тебя так отреагировать? Ты самый нормальный из нас из всех!

В третий раз он взглянул на филогенетически-онтологическую рекапитуляторшу, плавающую в мешке жидкости, окруженную моей плотью. Одно быстрое движение глаз, через секунду он снова смотрел мне в лицо. Потом он пожал мне руку тем странным способом, который вычитал в романах Джейн Остин или я вообще не знаю где, и ушел. На следующее утро я видела, как он тащил свой чемодан по сорокаметровому циферблату солнечных часов, больше всего походившему на гигантскую крышку люка, у здания отдела кадров. Я окликнула его и помахала ему рукой, он помахал в ответ, а потом сел в такси и уехал. Больше я его никогда не видела.