Засвистят, защёлкают…

«Поразмышлять, проанализировать, порефлексировать, – на последнее слово Богатырёв презрительно усмехнулся, считая „рефлексию“ для слабонервных, – или для барышень, как тут зачастую именуют определённую категорию слабого пола».

Поразмышлять и проанализировать времени было предостаточно уже на пути обратно, в поезде-вагоне. Царапая бумагу стальным пером, с непривычки ставя кляксы («вот уж чего надо было взять с „Ямала“, так это шариковых ручек»), составляя свой отчёт по «мадсенам», стальным панцирям и прочему, включая правки по тактике. Потому как не доросли нынешние армии до уставов Второй мировой.

Но вместе с тем всё, что задумывалось по военным экзерцициям – выполнили. Вполне удовлетворительно, и даже сверх того. Хотя и с предсказуемой бестолковщиной и незапланированными потерями.

Но на то и война, чтобы вносить своё… и выносить. Жизни.

Сбив аванпосты, 2-я армия Гриппенберга практически повсеместно по фронту взломала линию обороны, основательно тесня противника. Опасаясь окружения, особо упёртые японские части вынуждены были отходить, выравнивая оборонительную линию. Самураи цеплялись за многочисленные китайские деревеньки, превращая их в опорные пункты, которые русские иногда брали… не бескровно, иногда обходили, продолжая победное шествие.

Русские, что называется, поймали кураж, совершая смелые обходные манёвры, пользуясь холмистой местностью, «кусая» неприятеля с совершенно неожиданных направлений, подавляя очаговые сопротивления.

Одним из этапов операции был охват всего правого фланга противника, так называемым «восточным отрядом», куда входил корпус Брусилова.

До поры батальон Богатырёва торчал в резерве, в тылу. Пока, наконец, не сподобились прибыть из ставки Куропаткина члены петербургский комиссии: полковники и вся остальная свора адъютантов, в том числе фотографы и врачебный персонал, раскинувший отдельный медицинский пункт. Главный наблюдатель Генштаба – генерал, так и не объявился, однако штабс-капитан не особо воспечалился, поковеркав (не вслух, конечно): «Какая к свыням разница, высоко превосходительство с важным видом будет лицезреть в биноклю или пара высокоблагородий замарают бумагу опусами подробных отчётов».

Впереди было наступление. Задача поставлена. Рекогносцировка проведена. На рассвете… А прошло, на его взгляд, под основным эпитетом «лихо»!

«Не зря ли́ты поты, би́ты мозоли», – отметил один из взводных подпоручиков.

Брусилов «закусил удила», и батальон пошёл на острие дальше.

Главнокомандующий генерал Ояма, зная, насколько русские неповоротливы в гористой местности, считал, что движение армии Гриппенберга имеет отвлекающий характер. Что основной удар русские нанесут на самом удобном участке – вдоль железной дороги. Однако и фланг отдавать противнику не желал, опасаясь превращения тактического охвата в оперативный, перебросив на это направление, в помощь Куроки, пехотную дивизию. Больше ни одного солдата с главной линии Ояма снять не осмелился.

Рассчитывая вскорости на поддержку 1-й армии, Гриппенберг упорно продолжал пробиваться вперёд.

Узнав об этом, Куропаткин не на шутку встревожился – забилась зудом, как в высветленное окно досадная мысль-муха, признавая, что «его стратегия изматывания противника (под Кутузова) не привела ни к одной победе, скорей деморализовав свои войска, нежели нанеся ощутимый вред противнику. А вот теперь приезжает какой-то решительный Гриппенберг, и того и гляди с наскока добьётся успеха. Его стремительный фланговый охват занесут в хрестоматии как блестящую стратегию. Более того – вполне возможен коренной перелом в войне! И это тоже будут связывать с именем треклятого Оскара Казимировича».

И впору прийти в ужас – как это скажется на его (Куропаткина) репутации?!

И главнокомандующий (будем верить, что заныв сердцем – «стыдно-с») отдаст генералу Линевичу ряд распоряжений, которые лишь с лёгкой руки можно будет назвать «сомнительными».

Что ж! Гриппенберг понимал, что может рассчитывать только на свои силы, ещё веря в здравый смысл, надеясь, что его очевидный успех, несомненно, выльется в общевойсковую операцию.

Невнятное куропаткинское «не увлекаться наступлением» его не остановило.

Между тем высланная в помощь Куроки дивизия ударила практически в стык русских армий. Правый фланг Гриппенберга уже терзали, грызли, а Линевич просто стоял и смотрел. Образно, конечно – получал донесения об усилившейся канонаде, о каких-то войсковых движениях, но сделать ничего не мог, выполняя иезуитский приказ Куропаткина: «Ждать, как разовьются события… содействия до поры не оказывать».

Штабс-капитан Богатырёв нацедил себе из почти «добитой» «шустовской» и совсем как водку опрокинул полунаполненный неудобный для залпа коньячный бокал. Даже не поморщившись, не закусив, не выдохнув, грузясь собственными мыслями-откровениями:

«Война не оставляет времени на долгое „подумать“. Думаешь потом, когда отхлынет истощённый ручеёк адреналина. А рассуждаешь совсем уж после, как вот сейчас, под баюкающий перестук уже на перегоне меж Харбином и Читой под бутылку коньячного одиночества».

В этот раз вагон было более комфортный. В мягком купе почти не ощущалось покачиваний или других дёрганий состава. Баюкало.

«Мы пересмотрели фантастики, – почему-то рассуждал за всех попаданцев – за „ямаловцев“, за своих ребят-морпехов из взвода. И конечно за себя. – И потому так бутафорны звяки шпор, блеск эполет и позументов. Рукопожатие монарха как онлайн-фотомонтаж и не всерьез. Словно это тебе какие-нибудь „сибирские цирюльники“ или „статские советники“ по Акунину. Казалось… мы вышли за рамки. Просто выпали из своей жизни и оказались в „квесте“, в компьютерной стрелялке на экране скачанного сказочного торрента. А вот когда ловишь пулю в стальную кирасу… и только поддетый бронежилет не даёт впиться свинцовому жалу в твою подготовленную, накачанную, забеганную на тренировках плоть. Вот тогда…»

И тогда кипела вода в кожухе. Дожирал остатки заедающей матерчатой ленты «максим», высвистывала сумасшедшая свинцовая метель, а в прорези прицела – орущая банзайствующая белозубость, захлёбывающаяся кровавым криком… ещё бегущих, ещё живых.

«И, наверное, надо было увидеть собственную вытекающую… красной струйкой жизни. Сначала удивляясь, затем морщась. А ведь всего лишь кровь. И не бог весть какая рана – царапнуло. И жизнь-то по-настоящему ценишь… должен по-настоящему ценить лет эдак с под полтинник, а то и позже. Тогда как тебе пока всего лишь… эх, что по нынешним меркам уже зрелый мужчина, а по инфантильному двадцать первому веку – пацан! А ведь могло и достать. И насмерть. Навсегда! Как же там в песне…»

И Богатырёв пьяно, фальшиво напел:

Армия стиснула зубы, скрежеща. Авангард вяз, спотыкался, неся убыль в людях. Ещё продолжая вклиниваться в расположение японцев, а где-то уже организуя оборону, невзирая ни на что отбивая одну яростную атаку противника за другой.

И на восточном крыле ситуация складывалась далеко не просто. Быстрое наступление всегда чревато отрывом от коммуникаций и отставанием тыла. Зарвавшихся «брусиловцев» подрезали с флангов. Возникла угроза обратного окружения!

В ставку докладывали: «Гриппенберг в критической ситуации». Но вместо того, чтобы двинуть войска Линевича, Куропаткин, сославшись на какие-то новые обстоятельства и полученные сведения о готовящемся ударе японцев в центре русской армии, приказал Оскару Казимировичу «прекратить!..», отходить на исходные позиции.

Нечто подобное произошло и в реальной истории. Только в том случае бои шли за Сандепу. Подвернулись тогда и удобные донесения о подозрительной активности японцев против фронта армии. Кстати, потом не подтвердившиеся. Да и не особо они нужны были Куропаткину, чтобы «завернуть» рвущегося к победе и своей славе генерала.

Зато командующий снизошёл до личного звонка Гриппенбергу и чуть ли не дрожащим голосом просил «не губить армию» и отвести войска.

Будем считать, что подобный телефонный разговор произошёл и в нашем случае.

Приняв беседу, Оскар Казимирович здраво рассудил, что ситуация критическая, но не кризисная! Но если Линевич не поддержит его армию, то как минимум два вырвавшихся вперёд корпуса (Брусилова и Штакельберга) окажутся в риске полного окружения.

«Чёрта с два!» – едва ли не срывалось с уст упрямого генерала на нытьё Куропаткина. Но на прямое неподчинение Гриппенберг пойти не мог. Только и удалось «выторговать» время до завтра, а отход спланировать уступами, дабы продолжать чинить вред неприятелю в удобной конфигурации.

Окончательно расстроившись, старый служака написал рапорт на имя царя, намереваясь подать его после завершения столь бездарной операции.

Дословно, за малым исключением:

«Истинная причина, заставившая просить меня об отчислении от командования 2-й Маньчжурской армией, заключается в полном лишении меня предоставленной мне законом самостоятельности и инициативы и в тяжёлом состоянии невозможности принести пользу делу, которое находится в безотрадном положении. Благоволите, государь, разрешить мне приехать в Петербург для полного и откровенного доклада о положении дела».

И хорошо ещё, что об этом закулисье не знали Ояма и Куроки.

Британца тогда застукали с прихваченной неразорвавшейся миной. Казачкам невдомёк было, что оружие секретное. Пройдоха-англичанин даже умудрился оставить её при себе, так и таскаясь в обозе, не отправленный вместе с пленными в тыл.

А потом случилось затишье. Оборонительное.

Иностранный военный агент, конечно, был под присмотром, без свободы перемещений, но не стреноженным.

«Даже выбрит, паразит», – Богатырёв мазнул ладонью по волосяному наждаку щеки. Его денщик только грел воду.

Лицо поручика, приведшего генерала, вообще выглядело немного чумазым.

«А всё боевой кураж».

Перво-наперво тактический окрас лица оценили пластуны. Но все быстро переняли этот приём. Особенно штурмовые группы, поглядев на командира. У него-то были тюбики со специальной краской «оттуда». А энтузиасты… личный состав пользовался чем попало. А «что попало» быстро смываться не желало. Вот и ходили красавцы-грязнули.

«Представляю, как прифигел этот бритт, когда увидел моих импровизированных ирокезов».

– Вот, – поручик, вывалив на стол генеральский баул, достал слегка деформированную улику-мину и толстую тетрадь, – шпионил, паразит.

Вздрогнув взглядом на гнездо выкрученного взрывателя, потянул к себе чернильные конспекты. Пролистал, даже не пытаясь разобрать английскую пропись. Зато в конце наткнулся на схемки с пехотными тактическими построениями и даже хреновенький набросок миномёта (явно подсмотренный издалека).

И честно, первая мысль была вполне прагматичная, без сантиментов: «В расход! Носатый слишком много увидел. И даже артефактом прибарахлился».

Но запнулся.

«Чёрт! Какой же это шпион, не скрывающий свои знаки отличия? Такого и за решётку надолго не упрячешь. Прибить наблюдателя нейтральной страны, пусть и не самой приятной? А как это вяжется с нынешними моральными нормами и правилами? Если тут некоторые чистоплюи изволят бухтеть даже по поводу снайперского выноса вражеских офицеров, пусть и называя их макаками. И чего это поручик так с подковыркой на меня глядит?»

– Сей прецедент укладывается под особое предписание о секретности нашего мероприятия, – немного витиевато промолвил поручик. И с нажимом отчеканил: – Защита государственных интересов порой принуждает прибегать к весьма нечистоплотным методам.

Богатырёв взглянул на офицера уже с неподдельным интересом:

– Предлагаете его… хм, нейтрализовать?

Выбранное слово в попытке более обтекаемо выразиться оказалось неудачным. Британец, видимо, о чём-то догадался – залопотал, залопотал, сохраняя выдержку, но в глазах эдак мелькнуло, расширилось зрачками…

Отдельные слова генерала узнавались, только вот школьный курс «английского» – на «троечку», а тот ещё и частил.

– Что он говорит? Не понимаю.

– Зато он всё понимает, – поручик хищно осклабился из-под усов, – этого фрукта уже ловили и высылали. Однако сбёг, барбос. Не по-джентельменски повёл себя, жентльмен.

Бледный худосочный англосакс симпатии не вызывал. Поручик, кстати, тоже – словно цепной пёс.

Зато ныла грудь, куда попали две, так и не пробившие двойную защиту арисаковские пули. И не было злости даже на японцев. Отрезвление.

– Знаете, что… поручик. Нет никакой в том надобности. Эта война скоро закончится и противник ничего не успеет перенять. А к следующей войне… мало того, что мы, вероятней всего, с бриттами будем союзниками. Так ещё и при нашем разгильдяйском обеспечении секретности… Вспомните, сколько у нас на полигоне гвардейского корпуса поперебывало генералов с полными свитами, заводчан и других высоких чинов. Как ещё иностранных атташе не пускали – удивляюсь. Так что в этих писульках особой ценности не вижу.

Так и хотелось добавить «пусть живёт», но… перебор.

Его императорское величество, даже имея на руках факты из «информационной копилки» «Ямала», в вопросах кадровых назначений терзался преизряднейшими сомнениями.

Куропаткин всё ещё оставался командующим армиями, «самостоятельным и ответственным помощником» при наместнике Алексееве. В то время как прошение Алексеева «освободить его от занимаемой должности главнокомандующего сухопутными и морскими вооружёнными силами на Дальнем Востоке» уже было подписано. Но пока не отправлено подтверждением.

Известные и альтернативные решения лежали перед императором наглядно, начертанные на бумаге, с приписками оценок и комментариев. Это были мнения со стороны – из Петербурга, и особое из столетия наперёд. Ещё требовался взгляд на месте, и уполномоченный человек уже взирал на «маньчжурскую кухню» изнутри.

Вопрос стоял «кого?», но всё упиралось не в крайность выбора, а просто Николай II – сам себе не в силах признаться – боялся вмешаться в Божье провидение.

Тяжёлое пасмурное утро следующего дня для Гриппенберга и Оямы началось практически одинаково – их разбудили адъютанты со срочным сообщением, что армия Линевича неожиданно (или ожидаемо) перешла в наступление.

Вот только Оскара Казимировича ко всему ещё обрадовали дополнительно – за ночь к нему подошли выделенные ставкой подкрепления.

– Неужели? – взвился генерал, мгновенно просыпаясь, вскакивая с постели – и даже не стрельнула многострадальная поясница.

А главной новостью был приятно шокирующий официальный циркуляр: Куропаткин смещён со своей должности.

– Да неужели? – вдругорядь изумился генерал. – И как же? И кто же?

– Да говорят, генерал от комиссии Генштаба, что давеча прибыли-с… как вчера Куропаткин изволил оповестить об отходе, так бумагу за подписью государя-императора на стол и выложили.

Скомкан, выброшен написанный в сердцах рапорт на Высочайшее имя. Объявлен штабной сбор.

– Ещё повоюем!

«Вторая маньчжурская» и без того одним своим успешным демаршем, нависнув над флангом японцев, создавала неоспоримое преимущество для всей русской линии.

Теперь, после получения ею резервов, Ояме ничего не останется, как отступить – под давлением ли корпусов одного Гриппенберга, или под общим ударом обеих российских армий.

Так и случилось. В среднем за сутки русские продвигались на 20–25 вёрст. Японцы огрызались, отступали, контратаковали… бежали гонимые казаками и кавалерией.

Упорные, тяжёлые бои затянулись – вторые… третьи… наступали четвёртые сутки.

С общим наступлением пехотных корпусов наконец в полной мере был использован не менее весомый русский козырь – многочисленная конница. Рейд генерала Мищенко, в составе трёх неполных казачьих дивизий и двух драгунских полков, теперь не отягощённых обозом, не привязанных к какой-то особой цели, а с задачей – бить там, где «тонко», обходя узлы сопротивления, – вывел более пятнадцати тысяч единиц кавалерии на тыловые коммуникации противника, где на правом крыле маячил вожделенный Инкоу.

А на другом фланге орудовали конные отряды Ренненкампфа, ни много ни мало, выйдя к берегам Корейского залива у Дагушань.

Линейный марш русских армий с резвящимися по тылам казаками парировать японцам было крайне сложно. Тем не менее, продвинувшись к Порт-Артуру на восемьдесят вёрст, к исходу пятого дня наступательный натиск иссяк.

Ломкий, неуспокоенный фронт ещё трясло конвульсиями спорадических стычек, пока усталые армии наконец не врылись в землю, голодно подтягивая тылы.

В Петербург потекли, полетели одна за другой телеграммы: совсем короткие – «Победа!», и бравурные рапорты, реляции… до подробнейших докладов и отчётов, среди которых затесался совсем непримечательный, но для кого-то наверняка необходимый и важный:

«Прилагается к вышеотправленному.

Довожу до Вашего сведения, что за время проведения военных мероприятий на маньчжурском фронте объект „Морпех“, имея встречу с представителем иностранной разведки генералом Я. С. Гамильтоном, с указанным лицом в личные и тайные контакты не вступал».

За подписью: