Записная книжка штабного офицера
«Выступив против великой армии… во всяком случае, против самой большой армии, ко всему ещё и европейской, японцы, наверное, теперь откровенно симпатизируют Куропаткину, – со снисходительного высока рассуждал сэр Ян Стендиш Гамильтон, – за его нерешительность, за всякий раз отданную инициативу и удачу».
Примечательно было вспоминать обсуждение на одном из представлений в штабе маршала Куроки Томэмото, затронувшее послевоенную тему и условия мира, которые будут продиктованы, несомненно, победившей Японией.
Немного переусердствовав в откупоривании шампанского, обычно сдержанные в его (европейца-чужака) присутствии, японские офицеры откровенно бравировали, кроя́ политическую карту, словно размахивая катанами.
Общее мнение сводилось к тому, что русские окончательно должны уйти из Кореи. Маньчжурия возвращается Китаю и Порт-Артур в том числе, но только номинально, с предоставлением Японии прав попечения.
В качестве дополнительных трофеев – Маньчжурская железная дорога и остров Сахалин.
Если же война затянется до 1905 года, то следует осадить Владивосток и взять его. В этом случае он должен быть сделан свободным, неукрепленным портом, при полном господстве японского флота в регионе и свободной ловле рыбы в русских водах.
При всех своих симпатиях Гамильтон лишь иронично удивлялся: русский медведь ещё бегал по лесам, а маленький упрямый желтолицый народец уже делил его шкуру.
«Что они вообще смогли бы без британской помощи?»
Впрочем, признавая… да-да! Признавая, что японский батальон превзойдёт по своим качествам такой же батальон любой европейской армии. Пожалуй, за исключением первоклассной британской. Если уж отдавать дань патриотизму… и честно сожалеть, оговариваясь, что британская армия по большей части второклассная.
Все эти выводы и мнения генерал исправно и аккуратно заносил в личный дневник.
Персональные потуги к пробе пера сэр Гамильтон, будучи британским военным агентом при японском штабе генерала Куроки, считал следствием необходимости отсылать регулярные отчёты о ходе войны в метрополию.
Занесение же собственных мыслей на бумагу, для начала просто заметками и впечатлениями, помогало упорядочить, осмыслить свои соображения по тем или иным удачным или неудачным действиям и тактическим приёмам обеих армий.
И не только чтоб потом выхолостить их выжимками-докладами в коротких телеграммах официальных отчётов.
Гамильтон подумывал объединить свои наблюдения и впечатления в печатный труд, пусть и не в художественном, так хотя бы в публицистическом стиле.
При всём желании быть беспристрастным, являясь не только наблюдателем, но и советником, с какого-то момента к нему пришло понимание, что в его нравственном настроении сместились приоритеты. Своего рода метаморфоза.
Близко контактируя с японцами, при взгляде изнутри… с изнанки этой чужой азиатской жизни, он – истинный европеец, белый человек, стал иначе к ним относиться. Теперь мысленно называя их не «узкоглазыми обезьянами», а уже вполне корректно… не иначе как «маленькие, круглолицые человечки». Вплоть до того, что, закономерно не участвуя в боевых действиях, являясь лишь сторонним куратором, принимал японскую сторону, отождествляя себя с успехами союзников, ловясь на формулировках: «наше наступление», «наша победа».
В то же время русские, по виду лиц и кожи – европейцы, всё более зрились дикими, чуждыми варварами.
Однажды, ещё в начале кампании, в ходе победоносного продвижения японцев на реке Ялу, на одном из бивуаков Гамильтон неожиданно для себя натолкнулся на широко открытый, не узкоглазый взгляд. Это оказался пленный русский – угрюмый, что и понятно, удручённый поражением человек.
Видеть европейца в плену у азиатов, признаться, было дискомфортно. Это неуютное восприятие Гамильтон объяснил для себя первобытным антагонизмом к иной расе, унаследованным ещё со времён крестовых походов, если не из более давних эпох. И гнал его, считая, что оно мешает объективности и трезвому расчёту.
В сравнении с маленькими, но такими целеустремлёнными и воинственными японцами русские производили впечатление неотёсанных мужиков, приставленных к винтовке. Именно на таких нижних чинах держалась русская армия – крепкого телосложения, коренастых, терпеливых и неразвитых крестьянах. Ничего в нём кроме как презрительного отчуждения цивилизованного человека они не вызывали – грубая, набыченная, вульгарная масса, да и воюющая, словно вполсилы, с ленцой, без искры военного задора. Их храбрость выглядела скорей безразличием к опасности. В этом Гамильтон видел одну из причин неудач российской армии в маньчжурской кампании.
Несомненно, если бы русским пришлось оборонять свои собственные жилища, японцы были бы давно разбиты. Но сейчас, даже их хвалёные казаки, до колик напугавшие в 1812 году всю Европу, словно выродились.
Генерал-майор Фукушима, начальник второго отделения генерального штаба, как-то обмолвился, что «казак растерял все свои качества, исключая, пожалуй, искусство верховой езды, и в настоящее время представляет собой простого мужика, сла́ва которого держится только на наполеоновских легендах. Иногда он храбр, иногда нет, совершенно так же, как и прочие землепашцы. Однако зачастую недисциплинирован, нередко плохо обучен и находится под командой плохих офицеров».
По правде говоря, забегая вперёд, Гамильтону так не показалось, когда при отходе у Шахэ их взяла в клинки откуда ни возьмись вылетевшая полусотня русской кавалерии.
Было жутко смотреть на короткую сшибку. У сопровождавших его японцев, включая опытных офицеров, практически не было шансов – смело ринувшись навстречу превосходящему численностью русскому конному отряду, они словно растворились в нём, принеся себя кровавой жертвой войны.
У него у самого хватило выдержки остаться на месте, не удариться вскачь в бега. Иначе точно бы словил пущенную вдогон пулю.
Казаки были лишь немного удивлены нахождению среди японцев вольного европейца и, невзирая на попытки объясниться, не понимая английскую речь, обыскав, обезоружив, взяли в плен.
В целом русские были весьма любезны. Плен его продлился недолго. В расположении тыла, представ перед уже более образованным офицером, он объяснился: «британский военный агент» – практика мировая, не возбраняемая.
Ему выделили двух сопровождающих и отправили в Харбин.
Против ожидания никто из российских высших чинов пообщаться с ним желания не изъявил, что немного ударило по самолюбию, а на вокзале его встретил британский представитель одной из концессионных компаний, работавших в Китае, выполнявший, как виделось, и иного рода поручения.
– Есть ли у меня возможность вернуться к своей миссии? – сойдя на перрон, с ходу спросил Гамильтон.
– Сэр! В целом русские нас, англичан, не очень жалуют, так как мы являемся союзниками японцев. А вы, будучи советником при полевой армии их противника, персона откровенно нежелательная. Простите, non grata. В следовании во Владивосток, где вы могли бы пароходом отправиться в Вэйхайвэй, отказано. Так что путь домой предполагается по железной дороге через всю Россию. Однако если вас не пугают трудности, есть ещё одно решение. Следят ли за вами агенты в штатском или кто из армейской разведки русских, честно, не знаю. А вот вопросы с чиновником жандармского управления я решил. В конце концов, кто посмеет задержать джентльмена. Не так ли?
Воистину волнительным был момент, когда он, накинув поверх своего приметного френча-хаки что-то штатское, спрыгнул за срезом перрона с ещё не набравшего ход поезда, метнувшись меж складских построек, где его подобрала пролётка с верным человеком.
Дальнейший путь пролегал через внутренние китайские территории, пыльные мандаринские дороги, не самое приятное общение с хунгузами… почти злоключения.
Пока он, наконец, сделав обходной путь, снова не оказался при японском штабе полевой армии.
«Пожалуй, если я всё ж решусь написать свои истории, эти почти шпионские приключения, если их ещё и приукрасить в художественном стиле, придадут особо захватывающую пикантность повествованию».
Но прежде Гамильтон с не меньшим профессиональным интересом посмотрел на глубокое тыловое обеспечение императорской армии России. Оценив пропускную способность Транссибирской магистрали, организацию и неразбериху забитой воинскими эшелонами станции. Безусловно, собираясь присовокупить эти наблюдения к отчётам, отсылаемым в Лондон.
Кстати, потом маршал барон Куроки и офицеры его штаба с интересом слушали о том, что происходит в русском тылу.
Хотя Гамильтон не сомневался, что у японцев шпионов и без того хватает.
* * *
Накануне наступления пришло приглашение от Куроки провести совместный завтрак.
Последовав за ординарцем, Гамильтон увидел пять раскинутых палаток, где собрался весь штаб армии. В генеральской палатке, помимо маршала и других офицеров, присутствовали адъютант принц Куни и начальник штаба генерал-майор Фуджии.
На столе без особого изобилия – традиционный рис, соленые сливы, чай, как обычно в миниатюрных порциях, что нормальному европейцу на один зуб.
После обмена официальными поклонами ему со всей любезностью предложили присоединиться к трапезе.
Покончив с едой, в японской естественности – молча, Куроки, наконец, обведя всех торжественным взглядом, но определённо именно для британского гостя, значимо объявил:
– Через два дня! Мы выступаем через два дня на утро.
Со стола тем временем убирали незатейливую закуску, расстелив карту.
– Я по-прежнему ощущаю вину, что во время нашей неудачи при Шахэ вы попали к русским, пережив не самые приятные моменты…
Подобные разговоры возникали уже не раз после его возвращения, и Гамильтон, зная, что это лишь вежливая риторика, тактично не перебивал – требовалось дождаться, когда командующий закончит, и лишь потом расшаркаться в таком же деликатном ответе.
Однако дальнейшее заявление маршала немного удивило.
Хотя чему тут удивляться – японцы знали, что британское командование в лице сэра Гамильтона искренне интересуется всеми новинками по тактике и вооружению, что появляется у русских, а также, какие идеи придут в азиатские головы. В этом случае, кстати сказать, сами японцы проявляли осторожную и, как подозревал Гамильтон, предусмотрительную скрытность даже по отношению к союзнику. Как бы там ни было…
– Наши лазутчики в стане врага докладывают, что в расположение корпуса генерала Брусилова прибыло любопытное пополнение… – Куроки увидел, что англичанин приподнял бровь и удосужился пояснить: – Одним своим видом формы одежды. Это нечто похожее на ваше хаки, но пятнистое. Будучи само по себе интересным фактом, более того сообщается, что это панцирная рота, имеющая на вооружении нестандартное оружие.
– Панцирная? – не удержался Гамильтон.
Маршал лишь склонил голову, подтверждая сказанное, и предложил:
– Вам предоставляется случай отправиться с нашими офицерами на участок фронта, где расположен корпус Брусилова. Для наблюдения и возможно более близкого ознакомления с необычными образцами. Скоро наступление, и у нас наверняка появятся пленные.
Куроки продолжал зачитывать выдержки из донесения, составленного явно не военным, но некоторые детали были весьма занимательны.
«Это действительно должно быть нечто интересное, – немедленно решил Гамильтон, – пропустить подобное дело с моей стороны было бы крайним попустительством».
* * *
На третьи сутки стало понятно, что на этом фланге, где держала оборону армия Гриппенберга, наступление японцев провалилось.
Ожидаемая «панцирная рота» до сей поры никак себя не обозначила, тем не менее Гамильтон сразу обратил внимание, что тактика русских изменилась. И не в лучшую для японцев сторону.
«Либо прибыли кадровые части, снятые с западной границы, либо славяне наконец-то чему-то научились».
В этот раз русские батареи не торчали открыто на вершинах сопок, а располагались за линией обороны, и, несмотря на явное количественное преимущество японцев, привести их к молчанию не удавалось. Наоборот, в большинстве случаев контрбатарейной борьбы японские орудия были подавлены.
А на третьи сутки русские сами нанесли контрудар на широком участке фронта.
Начали согласно законам тактики с артподготовки, но как потом выяснилось, пользуясь условиями местности и покровом ночи, предварительно сквозь линию фронта просочились казаки-пластуны, а также многочисленные конно-охотничьи отряды.
Здесь Гамильтон для себя, пусть и запоздало, но ещё успел проконтролировать ситуацию, исправно ведя хронологию действий в своём дневнике.
Случилось то, о чём он предупреждал Куроки и других офицеров японского штаба.
Дело в том, что японцы повсеместно использовали телефонную и телеграфную связь, либо конных ординарцев для доставки донесений. Британский опыт оптической сигнализации с помощью гелиографов, за который ратовал Гамильтон, ими практически не применялся.
В ночь перед контрнаступлением русские разведчики-пластуны (plastuns) перерезали линии соединений, при этом весьма масштабно и в нескольких местах. Высланные на восстановление солдаты были по-тихому вырезаны из засады.
Вследствие чего атакованные японские части вели абсолютно не согласованные действия из-за отсутствия координации.
* * *
Но первым выступил Штакельберг.
Не дожидаясь рассвета, внезапным броском 1-й Сибирский корпус овладел деревней Кофынцы. Японский гарнизон оказался захвачен врасплох и был взят в штыки. Лишь немногая его часть сумела разбежаться.
Учитывая, насколько развито была поставлена шпионская система посредством китайских соглядатаев, японцы бездарно прошляпили начало русского наступления. Тем более что информация поступала! Скорей всего, сказалось почти спонтанное смещение графика на более ранние часы и донесения просто не успели ко времени.
Дальнейшее продвижение корпуса замедлилось.
Японцы быстро очухались и оказывали яростное сопротивление. Войска Штакельберга упёрлись в следующий населённый пункт – Ляндасань.
Штакельберг был связан приказом и необходимостью держать темп, бросая пехотные части при орудийной поддержке раз за разом на укрепления противника, множа раненых и убитых.
Однако артиллерийский огонь оказался малоэффективен – тяжёлых снарядов у русских было мало, а шрапнели не могли поразить укрывшихся за толстыми глинобитными стенами домов и кумирней японцев.
Сибиряки умылись бы кровью, но японцев сбил с толку лихой наскок русской кавалерии на расположенные в тылу резервы – сотня орущих посвистом бородачей почти беспрепятственно порубив копившиеся подкрепления, ворвались на окраину селения.
Беспорядочная ружейная пальба за спиной спровоцировала панику и страх окружения. Японский гарнизон покинул укрытия аккурат под казачьи шашки.
Вместе с этим, обрушив на японские позиции всю возможную артиллерийскую мощь, Гриппенберг двинул остальную армию.
Пошёл в наступление и корпус Брусилова, в том числе наконец полноценно включив в план атаки «батальон нового строя».
* * *
Выехав в 6 часов, когда утренний туман был ещё разбавлен сумерками, Гамильтон, при небольшом конвое из двух офицеров, денщика и ординарцев, был потревожен звуками далёкой канонады. Пустив лошадей в галоп, отряд поспешил к назначенному месту.
Батальон, куда они прибыли, располагался в складках местности во впадине, покрытой земляными насыпями, уходя правым флангом к полузаброшенному маньчжурскому кладбищу. Позиция, укрытая от взоров противника, оказалась весьма удобной.
В целом на этом участке фронта артиллерийский обстрел был незначительным с обеих сторон, вследствие крайней пересечённости местности – как и ожидалось, у русских практически отсутствовали горные пушки. Впрочем, и японцам подтянуть полноценную артиллерию оказалось затруднительно. Но даже в этом случае огонь можно было вести на дистанции не больше мили, лишь за исключением нескольких участков вдоль долин. Поэтому на передовой в основном слышалась оружейная пальба с редким бу́ханьем чего-то более крупнокалиберного.
Командир батальона, в чине подполковника, на вид неприятный и злой круглолицый коротыш, бросая недружелюбные взгляды на европейца, о чём-то резко переговорил с прибывшими штабными офицерами. Однако разглядев генеральские знаки отличия Гамильтона, с явным усилием заставил себя смягчиться и перешёл на довольно сносный «дойче»:
– Противник атаковал аванпосты.
Узнав, за каким интересом прибыл британский генерал, он подтвердил:
– Да. Что-то похожее мы наблюдали при рекогносцировке. Однако, сэр, здесь может быть опасно, линия фронта нестабильна.
Далее японцам стало не до европейского гостя – русские проявили серьёзность намерений.
Предоставленный практически сам себе (с ним был лишь денщик), Гамильтон оказался перед выбором: двинуть с офицерами на более близкие подступы к линии фронта, веря, что коль русские сумели отбить все атаки на этих крутых перекатах, то японцы и подавно не уступят. Либо подняться на доминирующую над остальными возвышенностями сопку.
И недолго думая, всё же выбрал её, направив свою лошадь в тыл.
«Да! Далековато, немного невыгодный ракурс, исключающий вид на один из флангов, но зато остальная часть поля боя будет как на ладони».
Лошадей денщик отвёл на обратный склон. Гамильтон приготовился, удобно улёгшись на специально взятую для такого дела циновку. Вооружился биноклем, хорошей зрительной трубой и на всякий случай писчими принадлежностями – делать заметки.
Успел вовремя, представление только начиналось. Похоже, что русские накапливались для атаки, пользуясь естественными укрытиями. Между передовыми линиями противоборствующих было значительное расстояние, и ружейная стрельба велась с сомнительным успехом.
Наконец наметилось активное шевеление, и Гамильтон, настроив более дальнозоркий монокуляр, увидел тех самых обещанных «панцирников в пятнистом».
Расстояние делало движение тягучим – невзрачные семенящие букашки на пегом поле. Увеличение подзорной трубы давало более чёткие детали… почти чёткие – всё ж дистанция значительная, но бинокль оказался предпочтительней. Приближая, «цейс» не сужал панораму, дав оценить и темп, с которым двигались русские.
Посчитать численность неприятеля было сложно, но примерно около трети роты высыпало из укрытий, рассеянной цепью пробежав ярдов сто – сто пятьдесят… и раскатилось серо-бурыми комочками, залегая, открыв довольно частый ружейный огонь.
В этот раз, против обыкновения – никакой стрельбы залпами.
«Что это… русские празднуют труса? – пока ещё с усмешкой задавался Гамильтон. – Не вижу лихой штыковой атаки».
Оценить плотность и точность огня рассредоточившейся русской цепи было сложно, но под её прикрытием выскочившая вслед вторая цепь одним махом преодолела необходимое расстояние и, распластавшись рядом, включилась в перестрелку.
«Сказать, что противник понёс большие потери при такой тактике? Так – нет! – Несмотря на профессиональный и почти спортивный интерес, Гамильтон почему-то расстроился. – Две… три фигурки остались лежать. Да и то… по-моему, шевелятся».
Дальнейшее наступление продолжалось короткими поочерёдными перебежками, примерно по сто ярдов, с падениями, перекатами, под прикрытием ружейного огня.
Приверженец неплотных построений, Гамильтон счёл россыпь русской цепи более чем оптимальной. Тактика была не в диковинку. Даже приходилось наблюдать нечто подобное на учениях и у японцев. Но в данном случае исполнение было достойно восхищения.
Британский генерал понял, что в нём разгорается азарт. И даже возникло невольное желание «поставить на других», следуя общечеловеческому – «болеть» за более сильного и ловкого.
«Ах, чёрт побери! Но каковы!»
Непременно хотелось отметить некоторые исключительные моменты, занеся по-быстрому в блокнот, но боялся пропустить хоть одну деталь открывшегося внизу действа, жадно взирая в бинокль.
Звуки долетали с запозданием, уже на издохе, естественно, отличить, кто стреляет, было сложно, но генерал готов был поклясться, что слышал частое, короткое стаккато пулемётов. Или нечто подобного. И явно не одного, а нескольких.
«Недаром в донесении шпиона упоминалось нестандартное оружие – неужели скорострельные, автоматического взвода ружья?»
Перехватив зрительную трубу, попытался рассмотреть оружие нападавших и даже вычленил:
«Что-то похожее… хм. Явно не трёхлинейки. Короче и без штыка. А где ж защитные панцири? – Словно рассчитывая увидеть начищенные до блеска конкистадорские кирасы. – Ах, конечно же! Скорей покрашены, чтоб ничем не выделялись. Да у них и лица-то не белы́, сущие дьяволы! Как будто сплошные маски!»
Генерал перенёс внимание на русские тылы, пытаясь оценить силы противника.
«И всё же мало их. Даже если у них на этом участке в резерве… да хоть ещё целая рота, против целого батальона, который в обороне, шансы откровенно сомнительны. Тем более что у японцев-то как раз резерв имеется. Всё согласно германской тактике – фронтальное наступление, а на флангах ждут сигнала на обходной удар».
И немедленно для убеждения навёл оптику на левый японский фланг, поскольку правый перекрывала скалистая гряда.
«Так точно!»
Слева заметно шевеление масс, колонна численностью до роты – подкрепление-резерв.
«Там, в распадке, даже кавалерия пройдёт, – и усмотрел верховых, – сейчас ударят вбок, отсекут от основных сил. И конец русскому авангарду!»
Но пока действия штурмовой группы славян были безупречны! Настолько слаженны и напористы, что японцы, во избежание больших потерь, были вынуждены оставить первый авангардный заслон, отступив на линию окопов.
Между тем на русских позициях сформировался, как видно, основной эшелон атакующих. Такими же бросками-перебежками двинувший вслед за «штурмовой группой». Часть из них обосновалась в промежуточной ложбине, завозившись с непонятным снаряжением, рассоовывая ящики с боеприпасами.
Гамильтон всё ждал, что сейчас с японских фронтальных позиций ударят длинной лентой «гочкинсы» или «хайремы максимы»! Но что-то там не ладилось. Казалось, что «швейные машинки» клинит или заедает. Эффекта «сенокосилки» никак не наблюдалось.
А затем и вовсе из ложбинки, где происходила непонятная суета, полетели навесом гранаты (это было реально видно на верхней точке траектории!), пятная окопы азиатов чёрными кустистыми взрывами, окончательно заставив заткнуться спорадически постреливающие японские пулемёты.
– Господи Иисусе! – Гамильтон вперился в окуляр, не в силах понять, из каких таких устройств ведётся огонь. – Да это ж стрельба мортир! Как они туда смогли их подвезти?
Не видя никаких колёсных лафетов, лишь пониманием профессионального военного допускал, что это нечто переносимое вьючно, скорей всего разборное, подобно лёгким горным пушкам.
«Будь я проклят, но хотя бы один образец надо заполучить невредимым! Только бы наши желтолицые друзья сумели опрокинуть эту убойную панцирную роту и захватили её снаряжение!»
Словно услышав его «молитвы», командир японского батальона, глядя на неумолимое приближение противника, да ещё и при мортирной поддержке, счел, что лучшим будет нанести удар во встречном бою.
Из окопов на холме, словно чёрные тараканы, высыпали японские солдаты, споро формируясь в боевые порядки.
Гамильтон сразу узнал построение по германской системе, и на его критический взгляд, шеренги были излишне плотными:
– Теперь понятно, где этот неприятный подполковник, столь хорошо владеющий немецким языком, проходил обучение.
По отмашке офицерского меча стрельба производилась трёхрядным образом: первый ряд пехоты – лежа, второй с колена, третий стоя.
Русские просто залегли, открыв бешеный огонь в ростовые фигуры, и японская атака бездарно захлебнулась, ещё не начавшись. Из ложбины продолжали сыпаться мортирные гранаты, шлёпаясь, пусть с некоторым рассеянием, но внося свою убийственную лепту.
Шеренги смешалась, тем не менее японцы смогли почти организованно отступить назад в окопы.
Однако потери, на взгляд Гамильтона, были удручающие – чёрные японские мундиры хорошо контрастировали, испятнав порой целыми кучами фон грязно-жёлтой земли.
«Болеть» за русских расхотелось.
Но на этом бойня не закончилась. Мортиры оставили терзать фронтальные окопы японцев, словно корректировщики поняли – бессмысленно пахать и без того перепаханную землю, и перекинули огонь на фланги.
Чёрные точки гранат, по-прежнему хорошо заметные в верхней части траектории, одна за другой посыпались в сторону распадка в самую гущу японского резерва, укрытого, как считалось, за холмистой местностью.
Удар был столь неожиданным и скорострельным, что буквально в течение пары минут сформированная для атаки колонна превратилась в кровавую кучу. Уцелевшие бросились врассыпную, продолжая попадать под встающие то тут, то там секущие шрапнелью взрывы.
А вот часть конницы удачно успела вырваться из-под обстрела, спеша уйти в мёртвую зону навесного огня.
Гамильтон с придыханием замер, в надежде, что сейчас-то русских сметут…
Полноценный эскадрон разбегался развёрнутым строем, набирая темп…
Галоп!
Мелькали серебром сабли. До русского фланга было примерно 800 ярдов и даже по сравнительно пересечённой местности для конницы это считанные минуты.
Но оказалось, что их ждали! Сюрпризы русских ещё не закончились.
В той самой ложбине, где разместилась мортирная батарея, кинжально ударило длинной пулемётной очередью.
Снова сменив бинокль на лучшее приближение зрительной трубы, Гамильтон навёлся на приметный ориентир – пляску огня из узнаваемого толстым кожухом пулемёта мистера Хайрема Максима. И уже почему-то не удивился отсутствию громоздкого лафета – «швейная машинка» русских, прикрытая кургузым щитком, покоилась даже не на треноге, а похоже, что на маленьких колёсах.
Тем временем фронтальная атака подходила к завершающей стадии. Благодаря тому, что местность между русскими и японскими позициями была пересеченного характера, где встречались низины и рытвины, которые вполне могли служить временными убежищем от встречного огня, штурмовым частям удалось приблизиться к японским окопам практически на минимальное расстояние.
А вот ближе к подножию холма, где окопались самураи, участок, ярдов эдак в триста пятьдесят, был абсолютно ровный, свежевспаханный, трудный для движения и совершенно лишённый укрытий – для идущего под огнем в атаку солдата хуже трудно себе представить!
Однако русских это не остановило!
Вот теперь Гамильтон точно был уверен, что неприятель использует ручные пулемёты, потому как стремительный бросок штурмовиков, под слившееся в едином крике «ура-а-а!», сопровождался какофонией скорострелок.
Быстрота пробежки в 350 ярдов была поразительной. В окопы метнулись ручные гранаты, и атакующие солдаты влетели на позиции японцев чуть ли не под собственные взрывы.
Всё уже было понятно – бой японцы проиграли. Захватив основную линию обороны, с русских позиций для развития успеха поднялись основные, маршевые части. Тащили даже конными упряжками мелкокалиберные пушки.
Увлёкшись событиями на центре, Гамильтон совсем забыл о правом японском фланге, который хоть и был к нему значительно ближе, однако вид на него был перекрыт скалистой грядой.
Оказалось, что в том направлении уже вовсю работали не меньше трёх пулемётов, а также разворачивалась кавалерия. Судя по мохнатым шапкам, всё те же казаки.
К тому же туда перенацелились мортиры, выплёвывая вверх свои заряды. Теперь бомбочки с характерным свистом пролетали совсем уж в виду позиции Гамильтона и словно подвисая в воздухе, падали за гряду.
Русские, вероятно, не имели точного целеуказания и метали заряды с большим рассеиванием, словно по площадям.
Одна мина так и вовсе, странно шепелявя, значительно ушла в сторону, шлёпнувшись у подножия сопки, на которой обосновал свой наблюдательный пункт генерал. Что характерно не взорвавшись.
«Такое случается, – Гамильтон автоматически отметил место падения, – неисправный взрыватель».
И вдруг взвился от посетившей его дерзкой мысли.
«А что если быстро спуститься вниз и забрать? Поглядеть, что это за новинка у русских? А вдруг это будет представлять ценность для армии Великобритании? Но если так, дьявол меня забери, то медлить невозможно. Скоро тут будут казаки, а попадать в плен по второму разу – это уже чересчур!»
Ещё был риск, что потревожь он гранату, взрыватель сработает с запозданием…
«Уж скорее мне умереть на своем посту, чем пропустить случай получить столь ценный трофей!»
Крикнув денщика, приказал ему собрать всё снаряжение и быть готовым к немедленной ретираде. Сам, прихватив солдатский ранец, вскочил на лошадь, направив её вниз по пологому склону, моля, чтоб копытная скотина случайно не споткнулась.
Находка лежала на боку, впечатавшись в податливую песчаную почву. Каплевидная форма мины заканчивалась в хвосте наклёпанными стабилизаторами. Местами погнутыми. Один едва ли не оторван. Головная часть венчалась (опытный Гамильтон сразу сообразил) набалдашником взрывателя. Рискнул открутить его, холодея и потея одновременно – не дай бог рванёт!
Минуло!
Быстро вскинул голову, озираясь. Звуки боя слышались совсем уж отчётливо, однако движение наблюдалось более чем в тысяче ярдов. Ближе лежал невысокий холм, который удачно прикрыл его рисковую вылазку.
Уложив трофеи в ранец, вскочив в седло, поспешил обратно, уже не сомневаясь, что если его и заметят на склоне, уйти успеет… а дистанция для точного выстрела в спину явно великовата.
Лошадка быстро вынесла наверх. Ликуя, что получилось, Гамильтон оглянулся – русская пехота двигалась уже у подножия.
«Ха! Вовремя унёс ноги!»
Теперь уже успокоившись, лёгким понуканием, неторопливо двинул, переваливая через вершину сопки и… невольно натянул поводья, стопорясь.
Картина – «приехали»!
Его денщик-японец припал на колени, высоко вытянув вверх руки. Вокруг полукольцом восседали на лошадях казаки и смотрели на него – европейца в военном реглане цвета хаки. С каким-то уже известным интересом. Чуть ли не с улыбками. Один, явно главный, даже склонил голову набок, словно издеваясь.
