Великая сибирская полынья
– Узэнько, узэнько! – бормотал капитан, рассматривая изображение, передаваемое беспилотником. – Но уж лучше, чем ничего.
Полынья, та, которая «Великая», оказалась совсем не великой – относительно узкая полоска вдоль материковой линии, между припаем и нависающим с севера обширным массивом. Не без сюрпризов… которые уже не пугали, к ним привыкли и со знанием дела, перекладкой руля, обходили – если какую из шальных льдин закручивало течением, затягивало в кильватер или спутным потоком кидало «под колёса» позади идущему.
Так что ход держали хороший. Любо-дорого!
Зиновий Петрович мог радоваться, что, по крайней мере, в кильватерной колонне, на малых и сверхмалых дистанциях, его корабли теперь заткнут за пояс любого, самого разопытного флотоводца. И эта чёткость взаимодействия держалась не только благодаря супер-пуперским радиостанциям. Была уже выстраданная опасностью и льдами практика. Да и Рожественский, что бы там ни говорили по эскадре о его сволочном характере, «накрутил хвосты» бездельникам и неумехам – теперь при маневрировании полагались не только на беспроводную связь, но и на семафоры.
Невзирая на то что до Берингова пролива оставалось пройти чуть больше тысячи миль, все уже мысленно были в Тихом океане. Думая о предстоящих сражениях. Война уже гуляла на устах, она щупалась руками, при начавшихся тренировках орудийной прислуги, зримо глядела медными футлярами полузарядов, стоящих рядками в снарядных кольцах «чемоданов».
Адмирал, дождавшись более чистых вод по курсу, получив на то и подтверждение с ледокола, рьяно занялся эскадренным маневрированием.
Воздушная разведка гарантировала бассейн с не менее чем десятимильной шириной, вытянутый на все тридцать, а то и больше.
«Черноморцы» послушно изображали из себя неприятеля, а отряд броненосцев на больших скоростях «вальсировал» вокруг, накручивая коордонаты.
Впрочем, издалека эволюции особо резвыми не казались.
С ушедшего вперёд миль на шесть «Ямала» броненосцы выглядели, как серые увальни на поверхности моря, пачкающие дымом рассвет. Пожалуй, только «Ослябя» отличался более светлым пятном.
Черто́в с помощником для удобства вышли на открытый балкон сразу за крылом мостика. Стояли, курили, смотрели в бинокли, как эскадренные броненосцы, разойдясь фронтом, накатывали с кормового сектора на створенные в кильватерном строю пароходы, потом резко совершали поворот «все вдруг», выстраиваясь в линию, условно сосредотачивая огонь на концевом «противнике». Потом снова перестраивались, опережали, охватывая голову колонны. И так по нескольку заходов.
Пароходы практически постоянно держали не меньше тринадцати узлов, изредка совершая незначительные отклонения и лишь однажды проделав какую-то контрэволюцию. Явно по приказу с флагмана.
Медленно… постепенно, не прекращая экзерсисов, группа кораблей и судов нагоняла ледокол.
– Слышь… – Шпаковский был без перчаток (а мороз покусывал), поэтому он то и дело перехватывал бинокль то левой, то правой, попеременно грея руки в карманах. – Холодрыга!
– Слышь! – повторил он. – А ребята неслабо насобачились ходить плотным строем. Смотри, и не только хвост в хвост. А и при перестроениях не особо размыкаются.
– Бояться перестали. Понимают друг друга. И пошагово по радио предупреждают о манёвре, – видимо, капитану надоело наблюдать за снующими вдалеке жирными утюжками. Отвернулся, прислонившись спиной к стальному лееру, закуривая. – Всё забываю спросить – что Рожественский сказал о находке? Наверно, ничего интересного, раз ты молчишь?
– Ну да. Поначалу он вообще не впечатлился. Хрен его знает, может, линкор ракетный ожидал. А тут леталка какая-то. Правда, когда я ему привёл длину-размах, массу и скорость этого практически воздушного корабля, он немного покудахтал, охая – оценил.
– Зря ты ему… Нефиг бы ему знать подробности. Меньше знаешь, дольше спишь.
– Да что уж… – Шпаковский снова прильнул к биноклю, в этот раз долго всматриваясь, всё так же шипя на мороз, отогревая руки. И лишь минут через десять подал голос: – Наигрался Зиновий с пароходами. К нам трюхает.
При двенадцати узлах «Ямала» семнадцатиузловый, практически максимальный ход «бородинцев» сближение подзатянул.
Успели перечаёвничать в «ходовой» с прочей послеморозной физиологией. Вышли наружу, когда корабли уже были совсем близко.
Выкрашенный в светлый тон «Ослябя» на льду не особо выделялся, а тут на серых волнах – ну прям красавец! Нагонял по левому борту. «Александр», заметно отстав, обходил по правому. «Суворов» погонщиком телепался по корме. Ещё дальше выдерживали дистанцию транспорты.
«Ослябя» подкатился совсем уж близко, оказавшись всего в двух кабельтовых.
– А всё ж ничего такой, – заметил Шпаковский.
– Ага, – нейтрально ответил кэп, бычкуя, – ща я им… Тоже мне, загонщики.
И нырнул в дверь ходовой рубки.
Через минуту почувствовалось, как «Ямал» наддал, выжав как бы не все двадцать с небольшим узлов, заметно отрываясь от приблизившихся кораблей.
Хлопнула рубочная дверь – капитан выскользнул из тёплых ледокольных внутренностей.
– Ты чего это? – прихохатывая, спросил Шпаковский.
– А чтоб не задавался! Я ещё для Зиновия сообщение оставил, что «То́го так просто догнать себя не позволит. Если только вынужденно – хромая». И что это за свинство – маневрировать в близости, не предупреждая!! Я уж не говорю о радио, но на «Ослябе» даже «набор» не сменили. Ща будет отмалчиваться, как индюк надутый!
Однако, видимо, Рожественский тоже понял, что немного заигрался – ответ пришёл почти незамедлительно.
– Рожественский на связи! – высунулся вахтенный из рубочной двери. – «Намерен выдвинуться вперёд для проведения учебных стрельб». Сообщил.
– А-а-а, козёл! Хорошо, подтвердите приём. Ход на «малый», пусть обходят.
Широкая туша ледокола «приосанилась» увесисто придавливая волну. Броненосцы стали сокращать расстояние. Первым так и шёл «Ослябя», приближаясь на левой раковине, всхлёстывая форштевнем пену.
– Да-а-а. Красавец! Ты видел, как он себе поободрал обводы в носу? Наши тут накопали, что у «Осляби» оконечность совсэ-эм «худая». В смысле не бронированная. Вроде и Зиновушке тему подкидывали, полпачки А4 извели на принтере, а он не чешется. Может того – предложить Зиновию ибн Бэру бригаду со сваркой, чтоб налепить чего-то типа маски в районе клюзов? А то вдруг они сами стесняются попросить?
Посмотрев на уже поравнявшийся «белый броненосец», капитан покивал и скупо заметил:
– Ватерлиния выглядывает – подъели угля. А впереди ещё льды. У Врангеля паркуемся на бункеровку. Рожественский в курсе. Там и потолкуем.
Стоянку у острова Врангеля планировали ещё при обсуждении похода с Дубасовым – как пункт бункеровки, а также для подготовки эскадры к бою. Поскольку не исключали вероятность японского дозора в Беринговом море.
Там же намеревались перекрасить корабли в ослепляющий камуфляж. Может, поэтому «Ослябя» и прошёл весь поход, выделяясь белым цветом – просто не стали в Кронштадте делать лишнюю работу.
На конечном же участке маршрута, а удобней это было сделать во время стоянки, следовало произвести и все пересадки с корабля на корабль… или на судно, как уж там придётся.
К этому времени три морпеха, приставленные учителями к дальномерам, должны были натаскать назначенных офицеров, как обращаться с прибором.
С радиостанциями было и того проще.
А вообще о «службе» чужаков на кораблях императорского флота можно было бы рассказать отдельно. Но вкратце…
В первую очередь все «ямаловцы» были проинструктированы, чтобы не болтать ничего лишнего о своём происхождении. Поэтому изначально «кучковались» обособленно, в том числе и по этой же причине не хаживая в офицерскую кают-компанию.
А господа офицеры, имея, кстати, свой строгий приказ не лезть с расспросами к «новеньким», сразу углядели, что те им не по чину. Впрочем, не отменяя вежливого интереса и просто адекватного общения, а при обучении так и вовсе зауважав за профессионализм. Особенно когда парочка забияк-«благородий» жёстко и хладнокровно огребли люлей от выдрессированных на «рукопашке» морпехов.
Тут надо сказать, что похожие инциденты (при разнящейся степени телесных повреждений) произошли на всех трёх броненосцах. Потому как в мужской компании, с вбитым ещё с военных училищ кастовым превосходством, всегда найдутся разного рода мудаки-снобы.
Что характерно, на «черноморцах», где в экипажах были люди иного склада, никаких трений вообще не возникло. Да и из прикомандированных там – по одному «ледовому» судоводителю.
Но – к стрельбам…
Раскиданные по горизонту айсберги Рожественский оценил как прекрасные мишени.
В рапорте Небогатова указывалось, что проводимая им огневая практика велась на оптимально эффективных дистанциях, при возможностях имеющейся на броненосцах СУО (системы управления огнём) – 40 кабельтовых. То есть 7–8 километров.
Рожественский знал, что это примерно соответствует эскадренному огню японцев, и его это уже не устраивало.
Зиновий Петрович законно полагал, что теперь-то он должен иметь преимущества.
Технически это было осуществимо – при максимальном угле возвышения орудий главного калибра его броненосцы могли добрасывать снаряды на 80–90 кабельтовых.
И пусть пробы Небогатова на 50–60 кабельтовых показали слабые результаты, сейчас на эскадре были досоставлены таблицы стрельб, выведены на новые величины циферблаты дальномеров, скорректированные с помощью «секретного американского дальномерного прибора», а также рассчитаны углы возвышения для орудий. Далее все эти наработки следовало проверить и закрепить практикой.
Однако не всё оказалось так покладисто, как хотелось.
* * *
«Утюги» обошли ледокол, удалившись на полмили, выстраиваясь в линию.
Флагманский «Суворов», повернув носовую башню на левый курсовой угол и задрав стволы, отсчитывал невидимым хронометром минуты до выстрела.
Капитан с помощником, намёрзшись, с радостью перебрались в «ходовой», приготовив бинокли и расположившись в левом крыле у штурманского стола.
– Чего они тянут? – томился Шпаковский. – Судя по всему, метят во-о-от в ту группу айсбергов. А? Далеко!
– Как я понял, Рожественский хочет научить своих стрелять на максимально дальних дистанциях, – обсказал, что знал, Черто́в. – А… здравствуйте. Что-то случилось?
Шпаковский недоумённо оглянулся, но оказалось, что вопрос был адресован не ему – пришёл специалист «по беспилотникам» с неизменным планшетником под мышкой.
Инженеры с «Сокола» поначалу произвели своеобразное впечатление, умудрившись сразу после аномалии уйти в творческий запой.
В поведении неуловимо схожие, напоминающие чем-то Шурика из «Кавказской пленницы» – только частенько меняющие очки на контактные линзы, являли собой образ эдаких чудаков-яйцеголовых.
Однако вскоре снискали уважение, в первую очередь доказав свою неоспоримую полезность. Ко всему оказались толковыми инженерами-электронщиками. А случай с находкой самолёта так и вовсе принёс им местечковую славу.
«Ещё говорят, что они интересные собеседники и тихие… но чертовски аргументированные спорщики», – быстро мелькнул мыслями в голове кэп и переспросил:
– Так что-то случилось?
– Случилось… навроде, – инженер полез в свой планшет, включая, «перелистывая» в поиске, – мы ведь, проводя мониторинг, смотрели только за льдами – искали трещины и полыньи. А после находки самолёта Леваневского я вдруг подумал – а вдруг?! Записи-то я сохраняю, вот и пересмотрел на досуге.
– Погодь, погодь, погодь! Неужели… неужели ещё что-то нашёл?!
– Да, вот поглядите, – планшетник лёг на штурманский стол, – вот! Это зафиксировано во время пролёта у Карских ворот. Южная оконечность архипелага. Точка возвышенности 66 метров. Видите?
– Да. Люди, – первым разглядел Шпаковский, – местные, самоеды?
– Нет! Рядом, чуть левее…
– Тренога?
– Да! – почти торжественно подтвердил инженер. – А на ней наверняка мощная оптика! То есть! Как минимум один раз британцы с «Бервика» высаживались на остров и с возвышенности наблюдали за горизонтом. Выискивали… нас!
– Ты подумай!!!
Капитан с помощником переглянулись.
– А ты нудил: «далеко ушли, далеко ушли». Видишь – непреднамеренно, а в тему! Иначе нас точно бы вычислили.
– Ну да, – признал капитан и похлопал по плечу инженера, – а вы молодец. Ничего больше не обнаружил?
– Это всё.
В этот момент рявкнул первый пристрелочный, докатившись раскатом и неожиданной, едва уловимой дрожью.
– Ого! – Шпаковский мигом схватился за бинокль. И сразу разочарованно: – Ни черта́ не пойму. Не успел?
– Вполне возможно, что это «холостой» для прогрева ствола, – подсказал инженер.
Практически вслед бабахнуло по второму разу!
В этот раз что-то, видимо, полетело, так как в ожидаемом секторе заметили всплеск. Следующие минуты, позабыв обо всех вопросах, наблюдали за стрельбой. Нашёлся бинокль и для инженера.
– Мажут безбожно, – Шпаковский умудрился, не отрываясь от оптики, покачать головой, – ща покидают, покидают болванки. Зиновий посчитает процент попаданий и скажет: «Ну его нафиг впустую снаряды тратить».
– Я вчера с Мишей разговаривал, – и, видя, что помощник немного не «въехал», что за «Миша», Черто́в пояснил: – С Мишей Воронёнком, что на «Суворове» судоводителем сидит. Говорит, дескать, боец дальномерным премудростям-то обучил, но в остальном там прежняя архаика с логарифмической линейкой.
– Я сразу советовал – надо было им калькуляторов сувенирных подкинуть.
– Они, видимо, не берут в расчёт свою скорость, – мягко сказал инженер, – даже не так. Большая погрешность, и, скорей всего, не учитывают… или не успевают просчитать дрейф айсберга – ветер, течения. А его наверняка влечёт. Насколько я знаю, на ледоколе установлена МР-123. Это прекрасная система для корректировки.
– О! – С интересом уставился Шпаковский. – Знакома?
– Имею опыт.
– Служил? – с удивлением оценивая очкарика.
– Участвовал в модернизации, э-э-э… на прежнем месте…
– И могёшь? Есть навык управления?
– Имею опыт, – скромно повторил инженер.
– А чё? – Шпаковский вопросительно взглянул на капитана. – Предложим Зиновию, а то только порох впустую жгут. Для простоты, наверное, надо будет уравнять наш ход со скоростью эскадры? Не?
– Не обязательно, – буркнул кэп.
– Не обязательно, – подтвердил инженер, – просто надо будет ввести ещё одну переменную. Вообще система позволяет работать по разным векторам. РЛС будет удерживать контакт с целью и огневой позицией. Или, например, с двумя целями и с двумя же огневыми позициями. Бортовой компьютер, выступая в роли ПУО, произведёт быстрый расчёт, как-то: постоянно меняющуюся дистанцию и дирекционные углы, выбирая упреждение и даже учитывая поправки на метеоусловия. Приказ на открытие огня следует производить по выработке огневого расчёта. При корректировке по всплескам следует учитывать изменения по фронту и глубине.
– Ух ты! – Уважительно покачал головой Шпаковский. – Но мы ж не будем постоянно…
– Совершенно верно, – как само собой подтвердил инженер, – в нашем случае, на начальном этапе, просто требуется помочь артиллерийским офицерам и комендорам приобрести определенный навык работать на больших дистанциях.
– Давай на связь Рожественского, – не стал тянуть капитан.
* * *
– Ну, что. Айсберги Рожественский победил! – по прошествии трёх часов «торжественно» заключил Черто́в.
Эскадра выстраивалась в походный ордер. «Ямал» обошёл колонну, занимая своё место в «голове». На кораблях банили орудия.
Инженер сдержанно улыбнулся на сарказм капитана, покачав головой:
– На самом деле одних лазерных дальномеров для успешной стрельбы мало. Броненосцы имеют собственную систему управления огнём, и наши дальномеры просто не вписываются в неё, служа лишь сторонней правкой точности и данных по цели. А все огневые расчёты наверняка производились штатно. То есть, получив необходимые параметры, старший артиллерийский офицер вручную (на бумаге) проводил нужные для наведения орудий вычисления. По уму бы их и калькуляторами оснастить. И для баллистики имеются специальные формулы…
Черто́в неопределённо махнул рукой, соглашаясь:
– Всё верно. Только им это всё до первых залпов, а потом начнут палить по всплескам на глазок. Но, коль уж надо – дадим. И сделаем чего необходимо, – и указал на мерцающий экран планшетника, – вот вы и сделаете.
* * *
Через двое суток увидели скалы острова Врангеля… прибитые снегом, обрамлённые белой подушкой прибрежного льда, который не давал подойти ближе к берегу и укрыться «тенью» возвышенности от усилившегося норда.
Обосновались, став на якоря, в подобии заводи у изогнутой линии припая.
Забереги – полосы льда, вытянувшиеся от скал оконечности мыса Блоссом, образовали удобную акваторию, где тёмно-зелёные во́ды, несмотря на ветер, морщинились лишь рябью, оббегая замершие на стоянке корабли, увлекаемые дальше, дальше, пенясь барашками к середине пролива Лонга в сторону чукотских берегов. И только уж там росли набирающими силу волнами.
Слепило солнце, температура упала ниже десяти, но неожиданно стылый норд пробирал, пронзал, вгрызался под одежды, и казалось, что ми́нуса на все двадцать.
Погрузка угля (а для трёх кораблей такого водоизмещения – это несколько часов работы с участием практически всех членов экипажей) превратила тихую заводь в сущий бедлам, нарушив вековую природную гармонию.
Чадили броненосцы, пыхтели паровики-шлюпки, катера, снующие туда-сюда, набитые мешками с углём. То и дело слышались гудки, свистки, лязг работающих судовых кранов, скрип талей, многоголосый гомон и отдельный лай команд.
Погрузка угля и без того весёленькое занятьице, для матросов – надрывный труд, оседающий пылью, пачкающий лёгкие, сплёвывающий, высмаркивающий тягучее серое, чёрное…
А при коварном морозе, когда первый осиленный десяток мешков разогревает, распаривает… и исходящие по́товым паром расхристанные мужики глотали хрустальный воздух, выстуживая бронхи, подмораживая руки и обветренные лица.
И уже слышались первые сухие покашливания-кашли, простывшие сиплые окрики.
Высунувшийся наружу Рожественский, мгновенно посинев и захлюпав носом, приказал чаще менять матросов, давая им возможность отогреваться в тёплых кубриках. А после бункеровки позволил налить «для сугреву».
И это была не неожиданная гуманность, а трезвый расчёт – адмиралу не нужны были разлёгшиеся по лазаретам с простудами и горячкой матросы. А обещанный «сугрев» добавит прыти.
Не отказался Зиновий и от своих планов перекрасить корабли, несмотря на скверные погодные условия. Так как считал, что уже за углом мыса Дежнёва эскадру могли ожидать японские корабли, и времени на подобные мероприятия у него просто не будет.
Перелицовку, под руководством и режиссурой унтеров, у которых в руках были эскизы нанесения тактической маскировки, начали с надстроек, дымовых труб, мачт.
Корабли облепили матросы с вёдрами, кистями, закрашивая, мазюкая, елозя… превращая белого красавца «Ослябю» в серо-чёрно, грязно-белый хаос из полос и изломанных линий.
Рожественскому подкинули хорошую дизайнерскую подборку – несколько вариантов раскраски, чем адмирал и воспользовался в полной мере. Теперь каждый борт «бородинцев» получал свой индивидуальный рисунок.
Зиновий Петрович щурился на лоснящиеся под лучами солнца, медленно преображающиеся корабли, предвкушая, как он будет вводить в заблуждение противника при повороте на другой галс. И тут же хмурился, поглатывая не успевшую осесть угольную пыль, беря под сомнение: «Так ли уж действенна будет мазня на вражеский глаз?»
А тем временем продолжалась погрузка угля, пополнение пресной водой – по мере потрошения пароходов, броненосцы проседали, пряча под водой ватерлинию.
Бункеровкой дело не ограничивалось – проводили профилактику машин и механизмов.
«Ослябю», которому, как оказалось, больше всех досталось от острых граней ледяных глыб, нагружали в первую очередь в корме, тем самым подняв носовую часть, где матросы восстанавливали ободранную обшивку.
* * *
У чукчей название острова Врангеля своё – Умкипир. «Остров белых медведей».
И даже в двадцать первом веке у этого северного заповедника «имидж» крупнейшего в мире «роддома» белых медведей.
Баланс природы предполагал и пищу для их прокорма – крупнейшие в Арктике лежбища моржей.
Нашествие стальных пришельцев нарушило идиллию естества, вспугнув животных. Моржи нашли себе местечки подальше, а вот медведи, о которых уже говорилось, что животные сии крайне любопытные, а за отсутствием естественного врага, бесстрашные, стали возвращаться. Принюхиваясь к новым запахам, глазея на дымящие громады, шевеля ушами на поднявшийся незнакомый шум.
«Возлёгший» тушей прямо на припай «Ямал» держался обособленно, в стороне, но не так чтоб далеко.
Занятые углём моряки императорского флота замечали, как с борта ледокола что-то кидают совсем осмелевшим медведям, а присмотревшись, с удивлением понимали, что странные американцы подкармливают попрошаек. Даже и не подумав поохотиться.
В то время как Рожественский не отказал себе в удовольствии подстрелить один экземпляр. Ради шкуры в том числе.
* * *
С борта ледокола свесилась стрела крана, опустив на воду малый катер, который, мгновенно набрав скорость, в своей лёгкости задрав округлый нос, устремился к «Суворову», оставляя за собой пенный след. При ближайшем рассмотрении «моторка» оказалась настолько диковинной, что офицерам пришлось прикрикивать на раззявивших рты матросов. Впрочем, и сами господа были заинтригованы и удивлены – обводы корпуса у катера были словно из дутой резины, а установленный в транце двигатель не стучал, а буквально выл, настолько у него были высокие обороты.
Помимо того, что планировался сбор своих людей на ледокол, Черто́в нанёс рабочий визит на флагман. Пользуясь паузой стоянки, следовало обсудить дальнейший маршрут, порядок следования и действий. Потому как по радио, без непосредственного общения и наглядности навигационных карт возникали непонятки и недоговорённости. К тому же надо было довести соображения по улучшению качества артиллерийской стрельбы и ещё всяких полезных мелочей, которые отыскались и вызрели во время пути.
До чего-то там продуктивного, в конце концов, и договорились – Андрей Анатольевич ещё изволил обедать у Рожественского, а «Ямал» снялся со своего лежбища и подошёл к борту «Осляби», долго примериваясь боками для удобства к его носовой оконечности.
Затем пошла работа – ледокольным краном цепляли листы котельного железа, и группа людей в ярких рабочих куртках и касках прямо с трапа чего-то там мудрили, искря огнями резаков и сварки, обшивали нос броненосца дополнительной защитой.
Прибывший осмотреть процесс Рожественский согласился, что посредством молотов и заклёпок проделать подобную работу так споро не получилось бы. Но и не удержался – чертыхнувшись, оценив неказистость усовершенствования как «сущее крокодилище»!
А Бэр всё переживал, что теперь гордый нос его корабля значительно «присел» под тяжестью обвеса.
Тем не менее все броненосцы по мере покраски приобретали неописуемый вид, от которого многие матросы крестились. Особенно ближе к вечеру, когда стоящий чуть поодаль «Александр» стал размываться очертаниями, сначала «потеряв» носовую часть, потом словно бы уменьшился в размерах, став к зрителям то ли кормой, то ли носом.
Рожественский же был доволен:
– Определённо, господа! Эта бесовщина достойна удивления.
Зиновий Петрович спешил на театр военных действий. После удачных стрельб и завидного маневрирования был окрылён, уверовав в себя и свой ударный отряд. «Ударный отряд» – иначе он теперь свои броненосцы и не называл. Понятно, где нахватался подобной терминологии. Адмирал рвался в бой.
А время уже закручивалось к вечеру. Небо темнело, и не только от просевшего к горизонту солнца. Ветер натащил тучи, «столбик» опускался, и стоячие воды в разводьях затягивало коркой, местами образовывая сморозь.
«Ямаловцы» – опытные полярники, тоже смотрели на небо, мерили влажности-барометры, чувствуя опытом «пятой точки» – надо гнать, гнать.
Не нравился им этот крепнущий мороз.
Следовало поторапливаться – пока были условия для лёгкого прохода…
Пока прихваченная тонкой коркой полынья синела длинной извилистой змеёй вдаль северного побережья…
Пока этот несчастный огрызок «Великой» не наводнили айсберги…
Успеть дойти до важного поворота.
Поворота на юг в проливе Беринга.
Должны успеть.
Корабли эскадры, распугав лучами прожекторов медведей, выстраивались в ордер и выходили в ночь проливом Лонга в Чукотское море.
От Врангеля до Берингова пролива было всего 450 миль.
А Арктика как будто не хотела их отпускать, тихо свирепея ветром.
Пошёл снег.
* * *
Снежная метель ордами белых мух проносилась сквозь снопы света.
Это было хуже, чем туман, если говорить о пределах видимости – уже́ всего лишь в полусотне метров лучи прожектеров пропадали, теряясь в белом зернистом хаосе.
Сравнить можно было только с «белым шумом» усыпанного помехами экрана телевизора. Казалось, что взбрыкнувший Млечный Путь свалился всеми своими мириадами звёздочек на матушку-Землю, и они падали, летели сумасшедшими метеорами, «споря» с упрямыми прожекторными фотонами.
Дистанцию в такой кутерьме держали значительную, согласно скорости, следуя по компасу на курсовом румбе. В постоянном радиоконтакте.
На «Ямале» вахта состояла из самых опытных. При такой видимости шла регулярная сверка данных от гидролога с показаниями РЛС – оценка сплочённости и другие характеристики льдов, лежащих по курсу следования.
Длинная полынья, согласно воздушной разведке, проведённой ещё днём, имела изгибы. Снимки отмасштабировали и наложили на карту, «нарисовав» маршрут.
Но льды никогда не бывают статичными.
При нормальной видимости никаких бы проблем, но снег скрыл все границы, и уже пару раз нос ледокола вгрызался в непредвиденные ледяные наросты. В таких местах с борта сбрасывали световые вешки – плавучие фальшфейеры, предупреждая по радио направление обхода опасности.
Вообще беспилотник «пообещал» 150–170 километров пути доступного фарватера, чистого ото льда. Эти «сто пятьдесят» и прошли без особых сложностей – тонкая свежая корка льда (склянка), присыпанная снегом, не в счёт. А вот потом всё чаще стали попадаться вмёрзшие в полынью крупные льдины. Их кололи, разбрасывали в кильватерные стороны, сначала «Ямал», вслед за ним броненосцы. Ход вынужденно пришлось сбавить, тем не менее в киселе из битого льда и снежной каши отследить притаившийся крупный кусок было практически невозможно.
Ещё пятьдесят… нет, не километров – целых пятьдесят миль прошли, напористо держа темп.
А потом все-таки произошёл «залёт».
Потом, при сопутствующем «разборе полётов», установили, что «Владимир» налетел на закрученную спутными потоками льдину, выплывшую из-под кильватера впередиидущего мателота. Был бы он («Владимир») загружен углём, да хоть чем (!), и имел просадку, опустившую винт глубже…
Но не помогли даже специально наклёпанные поверх винтов защитные туннели!
Удара на «Владимире» не слышали, просто неожиданно пошла вибрация, судно вильнуло, его мигом выправили, но тряска усилилась и вдруг оборвалась. Пароход стал терять ход и руля уже слушался с заметным трудом. Из кормовых отсеков спустя несколько минут сообщили, что повреждена винтомоторная группа. Погнут вал. Замечена фильтрация воды и как бы вообще не потерян винт. Что и оказалось именно – «вообще»!
– Отъездились! – Капитан «Владимира», оценив инерционный курс судна, хоть тут нашёл успокоение – пароход уводило в сторону, давая возможность следующему сзади «Ослябе» беспрепятственно пройти мимо. И, естественно, схватился за «новенькое» средство связи, оповестив об аварии.
Повернувшись к старпому, совершенно безучастно промолвил:
– Теперь нас Зиновий Петрович сожрёт в своей психованности.
И лишь чуть позже понял, что адмирал вообще может счесть отставших и «охромевших» помехой, так как на кону гораздо большее. И похолодел – кровь отхлынула (куда там она обычно отливает? В пятки?) от понимания этого факта!
«Святые угодники! Неужели нас тут оставят, а эскадра помчится дальше?»
Человек с «Ямала» покинул «Владимир» во время стоянки у Врангеля. Опыт хождения во льдах, в том числе и обращению с рацией, имелся уже свой. И хорошо справлялись!
Капитан сокрушённо с подробностями начал докладывать на флагман о случившемся, но с доминирующего в эфире ледокола бесцеремонно перебили – посыпались утоняющие вопросы… сухо… сжато… конкретно…
Велели ждать.
Ждали! Минуты…
Затем пошли распоряжения. Приёмопередатчики на всех судах были настроены на одну волну, и капитан «Владимира» в очередной раз наглядно убедился – кто управляет караваном.
– По эскадре держать ход шесть узлов. Головным – «Суворов». «Владимиру» приготовиться к контактной буксировке. Срубить бушприт, – чётко довёл основное голос в динамике.
Хитрость была в том, что все передачи с ледокола звучали громче, нежели передачи с других кораблей.
Стоял собачий холод. Правильней было бы сказать – «дул» бешеным снегопадом. Огни «Осляби» канули в метели.
Пароход, плавно потеряв ход, мягко воткнулся в кромку льда, застыв, покрываясь снегом, медленно вмерзая.
В свете собственных огней фигуры матросов, посланных на бак с топорами, отбрасывали причудливые тени. Били, били по стылому дереву. Сухой колючий ветер рвал глотки и одежды. Но справиться с толстым бревном бушприта никак не удавалось.
Вскоре из мглы ударили мощные прожекторы, осветив аварийное судно, и громила-ледокол, усыпанный огнями, облепленный снегом, как огромный сугроб навис над «Владимиром».
С его борта спустили трап, на лёд сбежало несколько человек – переговорив с капитаном парохода, уж не стали вызнавать о поломках, лишь объяснив, что следует дальше делать.
Заворочавшийся ледокол, двинув вперёд, по́ходя снёс высоким бортом упрямую деревяшку бушприта. Развернулся кормой, пристраиваясь к форштевню обездвиженного судна.
Так выводили «Ермак» – «за усы».
На «Владимире», перекрикивая метель, капитан раздавал распоряжения – расклепали якорь-цепи и совместными усилиями с «ямаловцами» завели их на борт ледокола.
Пароход воткнулся носом в специальную выемку в корме «Ямала»… в так называемый «привальный брус». Дополнительно закрепились тросами.
* * *
Невзирая на то что ледокол пёр как экспресс, узлов семнадцать, волоча при этом судно водоизмещением в 11 тысяч тонн, эскадру догнали лишь через час.
Обходили караван по траверзу, в стороне, чтоб ненароком не допустить столкновения, однажды зацепив кромку ледяного поля с торчащими клыками ропака так, что на борт «Владимира», смяв леера, сыпануло кусками битого льда.
Став уже в «голове» ордера, выдерживали щадящий восьмиузловый ход и сумели благополучно пройти ещё миль сорок. А потом ветер додавил. Добился своего – ледяной массив сдвинулся, полынья стала сужаться, пошла подвижка льда и… «ловушка» захлопнулась!
На «Ямале» только и успели сообразить, кинуть команду по радио – экстренно сократить дистанцию, когда корабли и суда стало зажимать.
Рожественский на проблему отреагировал логично и предсказуемо. В сложившейся ситуации выжидать улучшения ледовой обстановки можно было не одни сутки – неделю… больше! А выводить караван «Ямалу» с повисшей «гирей» «Владимира» на корме – вообще не вариант. Так как при оценке давления льдов становилось ясно, что ледоколу придётся «бегать» туда-сюда: и торить дорогу вперёд, и обкалывать суда, возвращаясь. И так по нескольку раз. Почти в измор…
Черто́в советовал попробовать взять пароход на буксир другим судном… впрочем, не настаивая, понимая, что когда тросы начнут рваться, а они при такой сплоченности льда – начнут, будет не просто морока, а потеря времени. И как бы не ещё худшие последствия.
Ситуация действительно была куда как не простая.
Капитан связался с пультом управления реактором, дав команду поднять мощность.
– За бронированные утюги я почему-то не переживаю, – устало привалившись на кресло, «ширяясь» в глотку крепким кофе, проговорил Черто́в, обращаясь к старпому, – а вот пароходы в риске – скинув угольный балласт, побить винты и рули могут запросто. Что, видимо, и случилось с «Владимиром». Это Зиновий после вчерашнего «радио» из Петербурга готов и остальными обеспечителями пожертвовать, лишь быстрей пройти… хреново там у Порт-Артура. Но нам, ребята, кровь из носу – не допустить того, чтобы ещё один транспорт потерпел аварию. Не спортивно. Мы обещали провести всех.
Пересаживали людей на ближайший «Суворов», подошедший вплотную к «Владимиру», борт к борту. В то время как «Ямалу» уже пришлось идти вызволять успевших завязнуть «концевых» – «Ослябю» и «Воронеж».
Несмотря на старания офицеров, сумевших организовать снятие и перегрузку с парохода наиболее ценного, люди были на грани паники… в метели, в слепящем свете прожекторов, в подозрительном треске льда или бортов, перепрыгивая с палубы на палубу. Несколько человек покалечилось.
А потрескивание имело место быть – эскадра встала, вмерзая. За время вынужденного стояния льды уплотнились, окончательно затерев корабли.
Началась адова работа. В первую очередь, сведя караван в плотный ордер, «Ямал» ослабил ледовое сжатие – дал «разрядку», пройдясь вдоль наветренной стороны. Пробитая колея под многотонным давлением массива снова сжималась, глыбы наползали друг на друга, смачно лопаясь, торосясь. Словно выстрелами кололись, пробегали по снежному полю трещины, иногда заканчиваясь под бортом кораблей. Зато теперь можно было подходить к судам и проводить обколку без опаски напряжением льдов повредить борта подопечных.
И всё равно – что тяжёлые броненосцы, что облегчившиеся пароходы заметно содрогались, когда в пару́ пневмообмыва атомоход дробил, отодвигал лёд от их бортов.
Медленно… Медленно и очень осторожно двинули вперёд, поочерёдно проходя мимо оставленного парохода. На него смотрели сквозь заиндевевшие стёкла ходовых рубок, оглядывались, наблюдая воочию, что могло произойти и с ними, останься они тут без поддержки мощного ледокола.
Корпус «Владимира» заметно сдавило, возле его кормы дыбилось обломками, проминая борт.
И только уже с «концевого» «Осляби», в лучах прожекторов кормового мостика, увидели, как судно, так и не уйдя под лёд, накренилось, заваливаясь набок. Его до последнего держали в пятне света, пока метель тысячами небесных мальков не «обглодала до косточек» очертания мачт, труб и некогда изящные обводы корпуса.
Арктика, походя, приняла свою жертву.
* * *
Остаток ночи дался непросто. Шли – практически ползли. Два-три узла. Дистанция «плавала» от пятидесяти метров до чуть ли не до тридцати – двадцати. Взломанная борозда искромсанного льда норовила тут же закрыться. И хоть на одну единицу в ордере стало меньше, теперь «бородинцы» своими боками раздвигали канал, отклоняясь от середины: «Суворов» – влево, «Александр» – вправо. Иначе «Ослябе» было бы совсем туго.
Неоднократно «Ямалу» приходилось оббегать караван вокруг, чтобы снимать напряжение льда и затем опять же выкалывать каждое судно, выводя в пробитый фарватер.
Сам ледокол при форсировании тяжёлых льдов порой вылезал чуть ли не на метр, наваливаясь своим яйцеобразным корпусом на скованные морозами многолетние пласты, затем грузно проседал, продавливая их.
Вымотались вусмерть. Не выспались даже подвахтенные, учитывая, что многотонную махину весь этот сложный участок постоянно трясло и кидало, звеня и дрожа всем, что было не закреплено.
И как укором где-то там за кормой во мгле остался брошенный «Владимир».
Давно они не теряли суда.
* * *
Рассвет принёс облегчение – пурга наконец выдохлась. Теперь можно было поднять беспилотник. И тут ждала приятная новость – уже всего в двадцати милях аппаратура фиксировала разрушенность льда по пятибалльной шкале на уровне «троечки».
А там уже и до Берингова рукой подать. Всё! Считай, вырвались. Вышли.
Правда, «добить» эту миле-двадцаточку тоже ещё надо было. Но после напряжённой ночи уже как-то не пугало.
К проливу Беринга вышли на третьи сутки.
* * *
И за мысом Дежнёва лежали льды, отличаясь, кстати, немного цветом – сказывались состав и влияние вод Тихого океана.
Льды ерундовые, меньше полуметра, что не являлось препятствием для таранных форштевней броненосцев. Тем не менее «Ямал» как само собой повёл караван дальше.
Потеплело и закономерно над морем тянуло туманом. Его веяло ветром и набирающим силу рассветом.
Чуть позже, когда немного прояснилось (впрочем – наплывами), прошвырнувшийся беспилотник предоставил примерную картину.
На экране в разрывах тумана было видно, что «белая поляна» с проплешинами полыньей раскинулась практически до самого острова Святого Лаврентия и…
…легли на штурманские карты линейки… посчитали-прикинули, сколько ещё до чистой воды – получилось восемь-девять часов, при эскадренном в десять узлов.
В планах – довести эскадру до открытых вод и… практически адью!
– Я на контроле, – доложил начальник связи капитану, пропав надолго в радиорубке – «подслушивать».
Рожественский вроде бы как лично своими планами с «ямаловцами» и не делился, но всё «радио» с Санкт-Петербургом проходило через ретранслятор-ледокол. Соответственно содержание переговоров с Авеланом и замыслы Морского штаба секретом не являлись.
И складывалось такое впечатление, что однозначных и чётких планов-то не было – адмиралы оглядывались на обстоятельства и обстановку. Единственное, что проработав несколько сценариев.
Основная тактическая цель «отряду Рожественского» рисовалась примитивно – способствовать прорыву порт-артурской эскадры адмирала Витгефта.
Разведка «русских» работала из ряда вон плохо, но примерную расстановку японских сил знали.
То́го стережёт Витгефта у Артура и по всей логике никуда ему (псу сторожевому) не деться.
Передовым дозором поблизости от Владивостока «бродит» отряд Уриу, с задачей до подхода Камимуры ввязаться в стычку с крейсерами адмирала Иессена, если те выйдут на японские коммуникации.
Сам Камимура доподлинно где – не известно.
Вот и все сведения.
Ну, а пока… где-то там, а конкретней в бухте Провидения Чукотского полуострова эскадру должен был поджидать угольщик.
Или не должен… если не добрался или вовсе перенацелился на Петропавловск-Камчатский.
Куда, кстати, по планам, составленным ранее – до выхода отряда броненосцев из Кронштадта, обещалось прибытие ещё двух дополнительных судов с углём из Америки.
Опять же – если не произошла утечка информации и их не перехватили японцы.
Откуда утечка? А хотя бы из самих Штатов. Или американских браконьеров, что нагло шныряют у берегов Камчатки.
Вот поэтому все «яйца в одну корзинку» не стали складывать, разделив пункты назначения – хоть какая-то гарантия пополнения топлива.
Операция с угольщиками задумывалась тщательно и с размахом, наплевав на тройную оплату услуг и завышенную страховку американских судовладельцев. Тут ничего не поделаешь – в такой ситуации денег не считают.
Капитаны судов до определённого момента были уверены, что пункт назначения – Владивосток, и только русские представители имели специальные полномочия.
Тем не менее неясность для Зиновия Петровича сохранялась. Адмирал вполне уместно опасался, что, придя в Петропавловск-Камчатский, застанет там сожжённые склады или перетопленные угольщики.
В то же время отсутствие телеграфа в Петропавловске гарантировало, что информация о приходе в порт судов с углём (для кого?) не умчится шпионской «точкой-тире» к противнику.
Ну, а далее, если с угольщиками всё пройдёт по плану, у Рожественского было два пути. Первый – выход к Владивостоку на соединение с отрядом Иессена, с последующим броском к Порт-Артуру уже полноценной эскадрой – то есть с крейсерским прикрытием.
Не исключался проход проливом Лаперуза в Японское море, дабы встретить отряд Иессена уже в море.
Вне всяких сомнений, все эти варианты требовали слаженной координации.
Однако ситуация в осаждённой крепости складывалась так, что…
В общем, как бы Рожественскому не пришлось на всех парах мчать на подмогу Витгефту, не заходя и не тратя время на Владивосток, обогнув Японские острова с восточной стороны Тихим океаном.
В этом случае у Иессена была бы своя отдельная задача – оттянуть на себя часть японских крейсерских сил, по возможности не вступая в заведомо неравный бой.
Посему, пока при флагмане Рожественского присутствовал «Ямал» с его длинноволновой радиостанцией, этим тактическим преимуществом пользовались вовсю – переговоры между «Суворовым» и Санкт-Петербургом шли плотным потоком. А Морской штаб уже слал телеграфом приказы Иессену и, с понятной задержкой из-за осады крепости, Витгефту.
Но главное сейчас для Зиновия Петровича, конечно – определиться с топливом и уже от этого «плясать».
* * *
На мостике ледокола капитан – стои́т у массивной металлической тумбы (РЛС метрового диапазона). Аппаратура ещё советского наследия использовалась редко, хотя во льдах качество давала неплохое.
Посмотрел показания, протестировал… штатно, буднично, с ощущением покоя – после напряга во льдах наступила расслабуха.
Ещё подумал: «Как в музыке перепады: за грустью – веселье и так далее. Чего-то это меня в лирику кинуло?.. Так! Горизонт чист. Нужды гонять беспилотник не вижу… всё одно туманы, обойдёмся эрэлэской».
И бормочет скорей для себя под нос:
– Рожественский опасался, что То́го его будет ждать прямо у входа? …Хм. Полез бы японский адмирал в лёд, как же! Да в такие да́ли – за три тыщи миль.
На месте рулевого вахтенный Миша Воронёнок, «отработавший» судоводителем на флагмане «Суворов», – делится впечатлениями о корабле и экипаже, в контексте «во какие они – предки»:
– Люди как люди… – и хмыкнул, видимо, хотел добавить по-булгаковски, однако не стал, – но воя-я-яки! По-моему, у Марка Твена читал, что со звания майора военные начинают безнадежно тупеть.
– Матереть, – поправил Черто́в, – не вздумай такое при начбезопасности сказать. Обидится.
– Да я и ребят своих с Союза помню, кто по военным училищам подался. Пока молодые были – весёлые живчики. Как за капитана перевалили – начинается… И эти, хоть и императорские, а такие же… До каплеев ещё куда ни шло… над анекдотами хохочут, и всё со всем нашим извечным российским разгильдяйством – «бог не выдаст, свинья не съест».
– В смысле?
– Да я им – учите матчасть! А они всё на «авось» переводят. Хотя косточка белая так и прёт наружу. Сказано – «благородия». А ведь на бойню идут. Я понимаю, что и в известной нам истории многие из них того… Но смотрел я на них и никак не мог понять – ведь своим появлением тут мы что делаем? Меняем прошлое… ради нашего там – в две тыщи шестнадцатом настоящего? Или убиваем это настоящее… ради их лучшего какого-то будущего?
И увидев, как кэп, сменив в лице интерес на лёгкую оторопь от темпоральных загадок, по-простецки заключил:
– И сам запутался, голова я садовая.
Андрей Анатольевич, не находя что ответить, ляпнул невпопад нечто философское:
– Наша благость и наша беда… в голове нашей. В уме и дури.
– Чё за дурь, чё за заумь? – Шпаковский ввалился шумно, запыхавшись, видимо шёл с низов. – Поверьте, господа, и… э-э-э… милостливые государи (это я учусь по-тутошнему), не будь этой восхитительной смеси дури и разума, не видать нам великих книг, картин и… музыки.
– Во-первых, любезный ты наш Вадим Валерьевич, не милостливые, а милостивые. И ты опять в своём муззале пропадал? Ди пёплы гонял? – догадался Черто́в.
– Ага! – Лыбился довольный помощник, в конце концов, могут быть у человека маленькие радости? Чтобы снять напряжение от тяжёлого перехода… переложить на другое плечо груз ответственности (с уставшего правого на левое)… получить заряд бодрости, для новых так-с раз эдак-с великих свершений!
– И уж не остограммился ли случайно?
– Отнюдь, в одиночку не киряю.
– Ладно, – не стал придираться Черто́в, тем более зная, что так оно и есть.
– А вообще, – завёлся Вадим, – всё мной перечисленное якобы великое – лишь последствия. На картины, книги и пение победных маршей людей вдохновляли в первую очередь эмоции – от навязанной ли нам природой любви, до… вплоть до полёта Гагарина. А нередко иногда происходит и обратный процесс! Токката ре минор Баха рождает, например, ракету Циолковского. А?! Как созвучно: токката – ракета! И у меня порой случается – послушаю, и к-э-эк взвивает на всякое эдакое! А ещё суть в том, что вся наша жизнь, людская цивилизация, крутится вокруг людей. От мелочных обид-любви до гениальных атомных бомб. Всё это наше – людское. Живём сами в себе. Сами себя рисуем и сами же восторгаемся. Мы даже в повадках животных подмечаем человеческие черты. Собственно, как и людям приписываем, что-то от собако-кошачьих манер. В общем, всё и вся о себе любимых…
– Только вот Вселенной, которая огромна (в миллиарды раз огромна!), на нас пилювать, – подкинул скептицизма кэп, – мы лишь прыщик на её теле. Нет, не так! Мы прыщик на прыщике, который на прыщике Вселенной.
– О-о-о, – протянул в сарказме Шпаковский, – это уже ил пошёл.
– Охолонись уже.
– Но зачем-то же мы нужны? Вообще люди-человеки?.. – совсем потерялся Воронёнок.
– А тут темы, друг мой, начиная от Библии – до самой извращённой гордыни фантастов! И нам теперь в философии «прыщиков»… – слегка подколол кэпа помощник, – просить нам у Рожественского икону и в «красный угол» её привесить. Или зелёных человечков в лупо-телескопы выглядывать. Так как что-то… или кто-то там с нимбом на башке нас сюда-таки закинул… А?
– Не сто́ило бы углубляться в невероятное, когда есть очевидное, – подумав о приоритетах, пробормотал капитан.
– Ладно, забыли. Вот! Знаете, о чём я вспомнил? – радостно вывел Шпаковский. – О тунгусском метеорите! А?! Как это у нас из головы вылетело-то? Туда же надо экспедицию слать. Уже сейчас готовить – пока они там, в своём Русском географическом обществе расчухаются. И с кинокамерой! Это ж какие кадры будут! Только точные координаты дать и время, чтобы под удар не попали. И дозиметр из наших подкинуть, а то мало ли…
– Действительно, – чуть озадаченно проронил Черто́в, – а ведь забыли. Я на сеансе связи Гладкову обязательно скажу.
Из штурманской, где обычно «базировался» чайник со всеми сопутствующими кружко-ложко-печенюшка, высунулся штурман:
– Э! Ну, я чего, сам всё таскать буду?
– Ща помогу, – вызвался Шпаковский.
Чуть сдвинув карты, расставили всё прямо на штурманский стол – чай, конечно, в пакетиках, печенье из «артелки». Кружки новые из сувенирных, с логотипом «Ямала», так как «дежурные» во время штурма льдов умудрились частично расколошматить.
– Ты мне вот что скажи, – дуя на горячее, вернулся к впечатлениям Воронёнка капитан, – что они вообще о нас думают? Ты вот говоришь – анекдоты…
Тот сразу понял, к чему клонит начальство:
– Анекдоты я адаптировал под эпоху – соображаю же… Да и нужда была после того, как морпех заломал там одного дворянчика. Я же рассказывал…
– Помню. А в плане футуристики прокололись во многом? Беспилотники… или ещё что?
– Беспилотники ерунда – летает мелочёвка какая-то, – повёл плечами вахтенный, – за вертол интересовались, но я, как и условились, сказал – типа батискаф. Тоже не удивил. А вот когда мы в море Лаптевых с первыми трудными льдами столкнулись… Со стороны же, знаете, как оно выглядит – ледокол тушей всей наползает на лёд, продавливает, снова наползает… словно скользит поверху. Феерическое зрелище! Кое-кто сразу сообразил, что корпус не клёпаный – повылетали бы от таких напряжений…
– Со сваркой мы уж у Врангеля засветились, когда «Ослябю» переваривали, – заметил штурман и потянулся отметить очередную «вешку» на карте. Без навигационных маяков и спутниковой ориентации ему приходилось вручную вести счисления, чаще делая пометки на маршруте.
– Сколько там уже прошли? – по инерции поинтересовался капитан.
– Восемьдесят. Ещё полстолечко и вертеть винты обратно. Здравствуй, полярка.
– Да, – отошёл к иллюминатору Черто́в – смотреть было не на что, снова туман.
«Да-а-а», – повторил уже мысленно, в который раз подумав, что насколько привычным и рабочим был полярный переход, в сравнении с тем, что представлялось в ближайших перспективах, когда они придут на Колу. Начинания на материке вдруг испугали своей грандиозностью, незнанием, с чего начинать, поскольку… ведь главное, что не всё от них зависело.
«Там такой охват, что, сколько ни составляй регламентов и планов, всё равно всего не учтёшь. И как всегда будет не просто геморр, нестыковки и непонимание, а реальные проблемы! Вплоть до фатальных…»
И такой исход не исключал, памятуя о нападении на Престина.
«Как нас встретят… чужаков, практически инородцев? Что ни говори… но́шу мы взвалили ту ещё! Хорошо хоть время ещё есть обмозговать, пока будем идти до Мурмана. Пока, кстати, самолёт будем искать, грузить. Так что подзадержимся. Получается, что нам сейчас во льдах – как дома. Кто бы мог подумать…»
И почему-то захотелось оттянуть это «торжественное» возвращение. Хотя бы для того, чтобы там всё подготовили – жилища, охрану, зону отчуждения. Зная, что за месяц-два нужной инфраструктуры не возвести.
«Иначе как бы не пришлось болтаться в море, ожидаючи».
Звякнул судовой телефон.
– Радиорубка!
– Вижу, – подошёл к аппарату, поднял трубку. – Слушаю.
Говорил начальник связи:
– Мы «искровую» не отслеживаем. А тут Рожественский сообщил, что они перехватили работу беспроводного телеграфа.
– Чего? Может, это их угольщик, который они ждут?
– Они не поняли. Сигнал был слабый и короткий. Но Зиновий сомневается, что на сраном угольщике будет стоять телеграф. Даже на американском.
– Ему японцы мерещатся…
– Не может же это быть береговой станцией – тут, в этих местах, до Первой мировой конь не валялся. Так что это всё же судовая работала. Если им вообще не померещилось.
– Так, а чего Зиновий хотел? На РЛС я ничего не вижу, – не отрываясь от телефонной трубки, Черто́в поглядывал на мерцающий зелёными крапинками экран радиолокатора кругового обзора, – можно и советский метровый включить, но если сигнал был слабый, дальности один чёрт не хватит. На сколько они сейчас бьют, эти телефункены?
– Навскидку – кэмэ сто…
– Запускать беспилотник, при таком поле поиска? Может, подождём с этим?
– Подождём. Тогда пока всё.
– И сами послушайте… – вдогонку втиснул кэп.
– Само собой, – щёлкнуло отбоем.
Трубку можно было и не класть – едва утопилась клавиша, аппарат заверещал опять.
– Есть! Устойчивый сигнал, морзянка.
– Конкретней.
– Только вот фиксируем.
– Ну, так слушайте, по выяснению доложите. Отбой.
Только успели на мостике обсудить-поудивляться, «кто бы это мог быть?», как радиорубка подкинула дополнения:
– Значит так, – докладывал начсвязи, – предположу, что переговаривались два судна, судя по слабому и сильному источнику. Пеленг взят лишь примерно, и не удивлюсь – в нашем курсовом секторе.
– Так… и кто?
– А вот тут ссылаюсь на радистов «Суворова»: сообщения кодировались – уверены, что японским шифром. Передатчик определили как «маркони» – такие стоят в основном у япошек. Рожественский просит провести воздушную разведку.
– Надо же… просит. Быстро он привык к благам цивилизации.
* * *
Беспилотник подняли только через час. За это время продвинулись на двадцать миль вперёд, и на радаре даже что-то забрезжило – если не айсберг, то точно судно. Что вероятней, так как и сами уже шли практически по чистой воде, за редкими участками снежуры и битого льда, среди которого крупных кусков уже и не попадалось.
Дистанцию до цели определили в 63 километра.
«Птицу» вывели ровно на пеленг, но пришлось покружить, выискивая просвет в разрывах тумана.
На мостике сгрудились вокруг экрана, словно забыв, что можно воткнуть шнур в параллельный ноут.
– Но это не военное судно, – определили сразу, уже имея представление об образе самого захудалого парусно-винтового корвета.
Увеличив изображение, мнение сменили:
– Орудие на баке. Вспомогательное корыто. Флаг ни с чем не спутаешь, даже с такого расстояния. Бело-красное.
– Что ж, «обрадуйте» Рожественского, – велел Черто́в. Подкатил себе кресло на колёсиках, усевшись как сыч – типа думу думать. – Этого мы держим на радаре. Так? Второй, судя по затуханию сигнала, далеко вне зоны.
– Так что? – спросил оператор беспилотника. – Возвращаться?
– А ну-ка пройдись чуть западней. Над бухтой Провидения. Надо же глянуть – стои́т ли там угольщик?
Над сушей клубился такой плотный туман, что видеокамера было совершенно бесполезна. Радар «птички» что-то зафиксировал в узкой бухте, но сказать со стопроцентной уверенностью, что это судно, а не скала, торчащая посреди акватории, никто бы не решился.
За тридцать минут, пока кружил беспилотник, наконец, прорезался Зиновий Петрович, изъявив желание прибыть на «Ямал».
– Чего он?
– Просит лечь в дрейф.
– Командуй «стоп машина» по эскадре.
* * *
Металось у Рожественском в голове… накладываясь одно на другое.
Во-первых, продолжая идти караваном, «Ямал» оставался «ведущим» и все корабли эскадры подчинялись приказам с ледокола.
Во-вторых, Зиновий Петрович, будучи военным человеком, понимал правильность единоначалия и строгой дисциплины. К тому же зауважал компетентность «ямаловцев» как опытных судоводителей.
А ещё, пусть это будет, в-третьих, оценил техническую оснащённость «пришельцев».
И, невзирая на почти детское упрямое «я сам!» (в контексте «справлюсь своими силами»), понимал, какое тактическое преимущество эта оснащённость даёт, и не хотел отказываться от такой помощи.
В то же время лезло из адмирала всё его начальственное и властное. И нормально это по логике – командующий таким и должен быть. И не стать бы ему адмиралом без амбиций и командирского стержня. Но уж совсем претило Зиновию идти за гражданским судном, как телок. Тем более что всё уже – арктические опасности позади, и те отдельные льдины, что попадались под форштевень его броненосцев, не страшнее весенних кронштадтских.
К тому же с появлением японской угрозы рисковать уникальным, но безбронным судном, выставляя его «головным», по разумению Рожественского, естественно, было недопустимо.
* * *
Отрабатывать «задний ход» не собирались – ледокол мягко сбрасывал скорость. Все позади идущие отрепетовали команду, а имея меньшую тоннажность (а соответственно и инерцию свободного хода, нежели здоровяк-атомоход), даже чуть подрабатывали машинами для сохранения прежней дистанции.
Затем всё изменилось, но прежде…
– Зиновий оповестил, что выводит два корабля во фланговое охранение, – скупо докладывал старпом, – флагман становится к нам на траверз. Ожидаем катер с адмиралом.
Идущий позади ледокола «Суворов» расцвёл дублирующими адмиральское распоряжение флажными сигналами.
Строгий кильватер рушился, третий в ордере «Александр» выкатился из строя вправо, набирая ход.
Вскоре он прошёл мимо «Ямала», мощно толкая волну.
В итоге, удалившись всего на пять кабельтовых, занял место на крамболе.
Его башни демонстративно ворочались, задирая хоботы орудий, глядящих на курсовые румбы.
«Ослябя» почти симметрично проделал то же самое, выходя на левый фланг.
После нанесения камуфляжа броненосцы русско-японской войны «повзрослели», став одним своим хищным видом на уровень выше. Исчезла тяжеловесность, появилась обманчивая грация.
– Им бы ещё трубы под стремительный наклон установить, да дымили бы поменьше… – сменил своё мнение об «утюгах» Шпаковский. – Короче! Такими они мне больше нравятся.
В полтора кабельтовых по правому борту застопорил машины «Суворов». С талей скользнула на воду паровая шлюпка, закопошились чёрные мундиры, зачадило из длинной трубы – плавсредство тихо почапало к ледоколу.
Зиновия Петровича по понятным причинам сопровождал только Коломейцев.
Капитан стал рядом со Шпаковским, поджидающим гостей у трапа, шумно втянул влажное дыхание Тихого океана:
– Ну, что, Валерьич, прогуляемся по Тихому, – и кивнул в сторону приближающейся шлюпки: – Будут уговаривать пойти с ними дальше. В том числе.
– Откуда знаешь?
– Я только что с радиорубки. Разговоры Рождественского со ставкой в записи слушал.
– Да? И что думаешь?
– Во-первых, справиться… точней, расправиться с парочкой вспомогательных крейсеров японского дозора помочь можно однозначно. Именно в плане обнаружения.
– Парочкой? Откуда такие выводы? А почему бы японцам не раскинуть целую цепочку ретрансляторов до самой до «Микасы». До «Микасы» я образно, конечно – до ближайшего берегового телеграфа. Хотя… это ж целая операция с привлечением десятка судов.
– Во-во! И Зиновий с Карловичем к такому же выводу пришли. По поводу второго судна они думают, что имеют дело с ходким авизо или посыльным крейсером. Увидит дымы и – бежать, бежать на доклад: «Русские идут!» Но дело в том, что Рожественскому пришлось по вкусу наше дальнее обнаружение… воздушная разведка. А Авелану и, как я понял, самому императору – связь и координация действий. Николаша собирается раздать плюшки экипажам за «беспримерный проход через льды Арктики», и нам соответственно перепадёт.
– Решил задобрить висюльками? – фыркнул помощник. – Титулы, имение пожаловать и крепостных душ двести?
– А ещё… они об этом вскользь поминали – наша деза с застрявшей во льдах эскадрой прокатила якобы лишь наполовину. Наверное, поэтому То́го зачесался и прислал сюда дозор. Теперь у Рожественского есть все основания опасаться встретить на маршруте ещё какие-то японские силы.
– Я не очень силён в истории про русско-японскую, и уж тем более про всякие технические подробности, ТТХ кораблей и эскадр, – осторожно вывел начбезопасности, – но против трёх эскадренных броненосцев, что мы имеем сейчас, «пляшут» только эскадренные броненосцы. Разве не так?
– Или стая миноносцев у Петропавловска, куда Зиновий намерен зайти для бункеровки, и будет там гол без крейсерского прикрытия.
– Это он тебе сказал?
– Домыслы…
– А-а-а. Так что решаешь – идём?
– А ты прям так и против?
– Почему же, – пожал плечами Шпаковский, – надо – сходим. Вопрос – насколько это опасно для нас?
– Будем держать дистанцию от всего и вся – риск минимальный, при наличии радара. Веришь – нет, но на Колу пока можно не торопиться. Покуда там всё подготовят… Даже причалов для нас ещё нет! Так что можно и прошвырнуться до Петропавловска. Но и задерживаться тоже не след. На обратном пути ещё самолёт Леваневского нас дожидается… попробуй его потом найди.
– Да. Но как-то ты… Скоропостижно.
– Дело в том, что был ещё один разговор с Петербургом и… В общем, лично попросили… из дворца. Ампиратор.
– А ты так сразу и повёлся.
– Вот хоть убей! – бросил Черто́в, отведя взгляд, – прозвучало почти виновато. – Не смог отказать – просил. И чего ты на меня косишься? Скажи я ему «нет», как прикажешь потом строить отношения? Нам здесь жить!
– А ведь это почти три тысячи миль ресурса и топлива… На обратном пути любой вспомогательный крейсер – провороним, и будет нам приключение.
Андрей Анатольевич чуть отстранился от собеседника, подбоченясь:
– Не знал бы я тебя… Тебе лишь бы поспорить. То вам с морпехом драку подавай, то кочевряжиться начинаешь! Мы сюда дошли для чего? Чтоб дело сделать. Дело! А не полдела. В прошлой жизни Зиновий и с бо́льшими силами всё запорол, а сейчас у него только три единицы. А Морской штаб чего-то там планирует… И не знаю я в подробностях! Они ж тараторили, оперируя дюймами, весами залпов и прочими углетоннами, поминая и Камимуру, и отряды в нумерации… в общем, чёрт ногу сломит. Но запись есть, хочешь – послушаешь. Выгорит – прекрасно! Нет? Хуже не будет. А на обратный до Берингова пролива рассматривается вопрос выделить нам крейсер сопровождения. Короче, давай позже! Фу, зараза!
Шлюпка с флагмана уже всхрапывала паровичком под самым бортом ледокола, обдавая ожидающих дымовым кадилом.
– Пошли встречать. Целый адмирал пожаловал. Как там у турчан «адмирал» переводится – «хозяин морей»?
* * *
Визит предполагался исключительно деловым, без всяких торжественных застолий и речей. Так и было – дальше мостика и штурманского стола, где на карте был подан весь расклад, не ходили.
Однако Рожественский, досель скупой на улыбки, сегодня изображал пусть сдержанную, но приветливость.
Сменившийся Воронёнок, видимо насмотревшись на адмирала во время «прохождения службы» на флагмане, заскочив в буфет после вахты, поделился с начсвязи:
– Чего это с ним? Такое впечатление, что у него закончилась вся его желчь – выплеснул всю на бездельников офицеров и нерадивых матросов?
– Просить будет. А в роли просителя его коробит.
* * *
В тридцатиметровой, хорошо освещённой ходовой рубке, среди мерцающих мониторов, экранов, дисплеев, светодиодов… в общем, среди высокотехнологичной пластмассы, два мундира императорского флота немного режут глаз – вытянутые военной выправкой, даже когда склоняются над штурманским столом.
Глаза вскоре привыкнут. Уши старорежимные обороты пропустят мимо. Формальности вытеснит необходимая утилитарность. Тем более когда разговор сведётся к морским и военным вопросам. А там в основном – мили, узлы, радиочастоты, калибры…
Адмирала совсем не зацепило изображение вспомогательного крейсера, заснятого с высоты птичьего полёта – лишь мазнул взглядом, кивнув для себя, принимая к сведению.
Спокойно выслушал предложение выдвинуть на «японца» один из броненосцев, по указанию радара, в темноте, на дистанцию пистолетного выстрела.
С оценивающим прищуром посмотрел на карту, с обозначенной диспозицией, нанесёнными добросовестным штурманом циферками узлов, дистанций и временем выхода на огневой рубеж. Лишь уточнил погрешность (в кабельтовых) при наведении корабля на цель и неожиданно помянул, о чём ни капитан ледокола, ни его помощники не подумали:
– Когда мы расстреливали айсберги, а вы корректировали огонь артиллерии, было светлое время суток. Мои офицеры могли лишь подумать, что ваши дальномеры очень… очень хороши, – Зиновий Петрович был доволен, что указал на небольшой промах потомков, – теперь вдруг окажется, что они ещё и ночного видения! Многие призадумаются…
Но… продолжили. На замечание, что «если глушить телеграфную передачу беспорядочной морзянкой – это послужит предупреждением для отстоящего дальше судна противника», Зиновий Петрович беспечно махнул рукой:
– Вы всё ещё живёте мерками своего века. «Японец» будет уверен, что всегда увидит на горизонте дым чужой эскадры и всегда успеет вовремя убежать. И уж точно не уйдёт, пока не убедится воочию. Шквальный огонь в упор, дабы сбить антенны и прервать передачу – это хорошо, но так можно слишком быстро утопить судно. А мне нужны пленные. …Для чего? Меня больше волнует – есть ли в бухте американский угольщик. Вот у них и узнать. Не захвачен ли он? Хуже если он уже идёт с призовой командой на борту в сторону Японских островов. А ещё неплохо было бы вызнать – не поджидает ли нас сюрприз у берегов Камчатки.
Тут адмирал плавно подвёл к главному вопросу – прикрываясь именем «верховного», вуалируя пафосом и привычным гонором:
– …просьба его величества и моя личная, как командующего…
…сопроводить отряд до Петропавловска-Камчатского…
…государь не останется в долгу…
…во славу русского оружия!
