Глава 14: Поход. Вдоволь Скорбей. Гора

Назад: Глава 11: По льду. Сломанный клинок. Не отпущу

«Сколько времени прошло?»

Первыми среди систем доспеха отказали хорологи, поэтому Амон не знал, сколько времени уже разыскивает отца на Планете Чернокнижников. Если судить по скрежету сервоприводов и ржавчине, разъедающей броню, — целые годы.

«Или я только недавно покинул развалины Обсидиановой Башни?»

Время в пределах Великого Океана текло странным образом, и многие легенды повествовали о путниках, сгинувших в темпоральном хаосе. Одни странствовали по волнам эфира лишь день, но по возвращении обнаруживали, что империи, знакомые им, уже рассыпались в прах. Другие, напротив, появлялись из имматериума за века до своего рождения и оказывались чужаками в прежде родном краю.

Заскорузлое от пыли тряпье, которым советник покрыл сбоящие доспехи, затрепетало на ледяном ветру, как только Амон вышел из руин кристаллического храма Гноф-Кеха.

До него здесь побывал Циклоп, одинокий и потерянный.

И всюду, где проходил Алый Король, начинались чудеса.

Каждый раз, когда Магнус творил заклятия, эфирные ветра разносили вести о них тем, кому хватало сил и умений понять шепот варпа. Воин шел по следам каждого из подобных слухов, мучимый не только болью в искалеченном теле, но и чувством вины. Амон сознавал, что это из-за него отец поддался безумию.

В своем, казалось, бесконечном походе легионер повидал немало великого и ужасного. Ему открывались грехи прошлого и разнообразные варианты будущей гибели; он видел картины несравненной доблести и страдал, внимая отголоскам невообразимо чудовищных деяний. Амон сражался в бессчетных битвах и повергал орды монстров, но неизменно оставался в двух шагах позади Алого Короля.

Порой в самые мрачные часы советнику казалось, что отец не хочет, чтобы его нашли. Всякий раз, когда подобные мысли всплывали из непроглядных глубин разума, воина охватывало отчаяние, но затем какой-нибудь свежий слух дарил ему новую надежду и побуждал идти вперед.

Так Амон пришел к Гноф-Кеху, младшему павониду, который прежде владел лишь немногими из чар своего братства. Теперь же ветра эмпиреев шептали о том, как он поднял из мертвых десятки тысяч древних кристаллических трупов, чтобы построить титанических размеров оссуарий из переливающегося стекла. Зефиры рассказывали, как Гноф-Кех развязал войну против братьев с Просперо, атаковав их армией неуязвимых существ — ихити, созданных изо льда и дыхания.

Стараясь не поддаваться слепой надежде, Амон счел такие известия ложными, но все же направил «Грозовую птицу» к их источнику, следуя за бормочущими ветерками. Десантный корабль, как и его хозяин, понемногу менялся в этом диковинном мире: силуэтом штурмовик уже напоминал ястреба, а манерой полета — не стремительного хищника, а терпеливого охотника.

Увидев кристаллическую костницу, легионер немедленно узнал в ней творение эфирного искусства Циклопа. Его мощь сверкала во всех отражениях и ярких, как звезды, искорках света на гранях здания.

Гноф-Кех закрыл врата перед пришельцем, поэтому советник призвал свою колоссальную силу и начал разрушать блистающую твердыню по кусочкам. Тогда из распадающейся крепости выступило многотысячное воинство ихити, но помощник примарха оскорбительно легко разделался с этими бесталанно созданными тварями. Их направляла слабая воля, и Амону не составило труда развеять чары, наделившие существ жизнью.

Пройдя через ряды рассыпающейся армии, советник заковылял к башне из чистого сапфира. Гноф-Кех попытался дать ему отпор, но, по сути, только проявил непокорность — он никак не смог бы одолеть адепта с навыками и хитроумием Амона.

Когда советник приставил ритуальный кинжал к горлу врага, тот напоследок поведал о встрече с магом в красном облачении, хранившим при себе серебряный ключ на разорванной цепочке. Чародей прятал лицо под переливчатой завесой и явно обладал невообразимым могуществом, но павонид не знал ни его имени, ни того, откуда он пришел.

Обливаясь слезами, Гноф-Кех рассказал Амону, как лгал безымянному магу о дружбе и братстве, чтобы задержать гостя у себя и раскрыть тайны его дара.

— Слепой глупец, ты ничему не научился, — произнес советник, глубже надрезав глотку неприятеля. — Ты заполучил в союзники бога, и все же я разрушил твои заклятия в одно мгновение.

— Кто это был? — с мольбой спросил павонид; при каждом слове из-под клинка, поворачивающегося в его шее, брызгала струя крови. — Я должен знать.

— Тот, кто породил нас всех.

— Нет! — Вместе с криком изо рта Гноф-Кеха вылетел глянцевито-красный сгусток пенящейся мокроты. — Я его сын… Я узнал бы его…

— Он не узнает сам себя, — возразил Амон, крепче сжав рукоять атама. — И ты — не сын Магнуса.

— Подожди… — взмолился павонид. — Он еще здесь…

— Где? — требовательно спросил советник, ослабив давление на кинжал.

— Ушел… глубже… в долину… — произнес Гноф-Кех, применяя свое жалкое искусство, чтобы остановить поток крови, хлещущей из горла. — Следует… течению… реки звезд…

Советник, не дав павониду возможности исцелить рану, резким движением разрезал ему шею до хребта и бросил труп на поживу кружащим над головой варп-скатам и многоглазым червям, которые уже вылезали из земли. При жизни Гноф-Кех был никчемным адептом, но все же его тело пропиталось эфирной энергией, и твари не стали отказываться от столь редкого мяса.

Покинув расколотую костницу, советник зашагал по тропе, змеящейся в глубь долины — мерзлого лабиринта стенающих ледников и промороженных теснин, где разносились отголоски воя вендиго.

Он ощутил, что из сокрытого сердца гор вытекает невидимая река беспримесной энергии Великого Океана. Когда мощь варпа замерцала перед глазами воина, он мгновенно понял, почему Магнус решил отыскать ее источник.

Нигде не задерживаясь, легионер болезненно хромал к упирающимся в небо вершинам. Спустя много дней, коим Амон потерял счет, он вскарабкался за облака, но боль в позвоночнике стала настолько невыносимой, что ему приходилось ползти на окровавленных ладонях и саднящих коленях. И все же он не останавливался, пока силы не оставили его.

Мерзлое плато — пороговая область, где преграды между мирами были тоньше мысли, — открылось ему как раз в ту минуту, когда он подумал о возвращении. Стеклянистую поверхность площадки, усеянную поваленными мегалитами, расчерчивали колоссальные геометрические фигуры. Нечто подобное в старину создали насканцы — вымерший народ, который неразумно жаждал привлечь к себе взоры богов.

По плато текла пенящаяся река, сиявшая в свете звезд; начало она брала в развалинах громадного дворца, неприятно знакомого Амону. Когда-то грандиозные чертоги и внушительные колоннады с течением немыслимого не-времени осыпались настолько, что прежние их очертания едва угадывались.

Река струилась по вырезанным в скале линиям — то резво и прямо, то лениво петляя. Где-то ее поток образовывал маленькие озерца, а где-то стремительно несся, вспоротый обломками кладки.

«Неужели Магнус здесь?»

Страдая от боли, советник поднялся на ноги и вдохнул полной грудью воздух, напоенный энергией. Амон заковылял по плато, чувствуя, что каждый изгиб тропы может открыть ему нечто новое, нечто непознаваемое. Фантомы иных миров мелькали на краю поля зрения, дразня Амона миллионами картин неведомых мест и эпох. Единственный неверный шаг унес бы воина за пределы всего, известного ему прежде.

«И кто знает: возможно, этот шаг уже сделан?»

— Я ищу Магнуса Красного! — воскликнул легионер, и эхо его голоса провалилось в трещины между мирами. Каких пределов достигнут слова Амона? Кто услышит их, как поступит под их влиянием? Люди создавали целые религии на основе гораздо более скромных откровений. Осознав, чем могут отозваться бездумные речи в месте, наполненном подобной мощью, советник замолчал.

Он сосредоточился на ходьбе, следя за тем, как его стопы поочередно поднимаются и вновь опускаются на твердую поверхность. Левая нога искривилась, правая твердо и уверенно отталкивалась от промерзшей скалы. В корке льда отразилось исхудалое лицо Амона: за десятилетия поисков опустошенный воин почти утратил надежду и превратился в тень себя прежнего.

«Десятилетия? Скорее века…»

Ветер принес тихий протяжный стон — или причитания?

Подняв глаза, легионер увидел, что из руин дворца выходит похоронная процессия. Создания в присыпанных пылью траурных багряных рясах, скрывающие лица под капюшонами, несли на плечах громадный одр из щитов. С каждой стороны носилки держали по семь участников скорбного хода, еще один возглавлял шествие.

У его лица парил массивный гримуар, страницы которого переворачивались сами по себе, и, пока группа шагала вдоль течения реки, ее лидер читал вслух. За процессией тянулись эфирные призраки, воплощавшие раскаяние; когда Амон захромал вперед, муки от ран впились в него с прежней яростью.

Плакальщики остановились возле крутой излучины, где над бурлящим потоком висела пелена водяной пыли. В речной пене мерцали образы иных мест и других времен — светлых краев, что не ведали войн и страданий.

Подойдя ближе, Амон понял, что на щитах покоится тело космодесантника в багряной броне с отделкой цвета слоновой кости. Руки ему скрестили на груди, поверх них возложили шлем.

— Утизаар, — произнес советник.

Существа вскинули головы, и под их клобуками легионер увидел разные лица Магнуса: бледнокожие или покрытые рубцами, отмеченные татуировками или клеймами. Объединяло созданий лишь то, что каждому из них в наказание за убийство вырвали и второй глаз. Пока слепцы оборачивались к Амону, он подступил к лидеру процессии и сдернул с него капюшон.

У воина перехватило дыхание.

Перед ним предстал Алый Король. Не ипостась, не осколок примарха, но он сам. И все же советник не заметил во взгляде отца ни проблеска узнавания, только ужас.

Нечесаная копна волос Циклопа свалялась, как у дикаря, кожа посерела: горечь потери лишила его жизненных сил. Он единственный из существ-аспектов сохранил зрение и смотрел на Амона со злобой, ошеломившей легионера.

— Отец… — начал тот.

— Ты! — рявкнул примарх, ткнув его пальцем в грудь. — Рыцарь Магнуса! Из тех, кто возомнили себя богами! Вы обещали людям просвещение, но принесли только тьму и погибель! Что за высокомерие! Что за гордыня! Как вы смели поставить себя выше всех остальных?

— Нет, всё не так…

— Я потерпел неудачу, — сказал Циклоп, и его гнев сменился усталостью, проникшей до глубины души. — Зашел слишком далеко, не послушал предостережений тех, кому было лучше знать. И погубил всех нас.

— Мой господин!.. — вскричал Амон.

Меж тем плакальщики сняли с плеч одр из щитов, готовясь спустить тело Балека Утизаара в реку.

— Никакой я не господин, — отозвался примарх, опустившись на колени у кромки воды. — Может, в прошлом я и был достойным человеком, но теперь я никто.

— Нет! — Легионер встал на колени рядом с прародителем. — Вы — Магнус Красный, повелитель Тысячи Сынов. Вы — Алый Король, мудрейший среди нас, и вы нужны нам больше, чем когда-либо. Вернитесь, пожалуйста!

Примарх взглянул Амону в глаза, и на долю секунды воин увидел в нем прежнего отца.

— Его больше нет, — сказал Магнус, указав на павшего. — Скоро мы тоже уйдем, и Вселенной будет спокойнее без нас.

Осколки Циклопа выпустили носилки, и поток унес их вместе с мертвым Утизааром. Пока легионер смотрел вслед телу, водовороты поглотили добычу и утащили ее в неизведанные пучины.

— Я убил его, — промолвил Алый Король. — Так же, как убил всех моих сыновей.

— Нет, — повторил Амон. — Вы и только вы можете спасти их.

— Раньше — да, но теперь эта задача выпала другому.

— Ариману?

Магнус поднялся, но не ответил. Плакальщики окружили советника; прочтя на их безглазых лицах свой удел, воин попытался встать, но примарх удержал его, взяв за плечи.

— Лучше нам всем без промедления покинуть сей мир, — произнес Магнус. — Сойти в забвение, пока мы не причинили еще больше вреда тем, кого любим. Пора нам умереть.

Присыпанные пылью существа обступили Амона, схватили его за руки и шею. Легионер забился, стараясь применить пси-способности, но его дар исчез, сгинул в завывающей пустоте.

— Молю, отец, вернись к нам! — прокричал советник. Слепые осколки бросили его в реку.

Воину показалось, что он пробил своим телом стену льда.

Резкое погружение в стылую воду парализовало Амона, мгновенно заморозило легкие, а течение закружило его, спеша позабавиться с новой игрушкой. Жадные руки вцепились в него снизу и потащили на дно, к мертвецам.

Посмотрев наверх сквозь бурлящий хаос воздушных пузырьков, советник увидел, что отец провожает его взглядом.

Потом все исчезло.

Ольгир Виддоусин пришел к Лемюэлю в самый темный час ночной вахты на «Дорамааре» и велел немедленно следовать за ним. Фенрисиец не извинился за поздний визит, но Гамон все равно не спал.

Сон не шел к нему, а когда летописец все же смыкал веки, ему являлись кошмары из Камити-Соны. Лемюэля посещали образы безглазых созданий, пыток и утраченных друзей, но чаще всего ему снился мальчик, чьего имени Гамон не помнил. Ребенок, который не вырос, не познал любви и теперь не давал летописцу забыть, что он — убийца.

Потерев глаз, Лемюэль неловко натянул перепачканные армейские штаны и майку.

Волк повел его с жилых палуб вниз, в инженерные отсеки.

Оттуда в трюмы, смердящие льяльными водами.

Через забытые подпалубные коридоры и сочащиеся влагой огромные трубы, где воняло затхлым воздухом, обводненным топливом и, что казалось нелепостью, домашним скотом.

Уже через пару минут Гамон совершенно потерял представление о том, в какой части звездолета они находятся. Ольгир не отвечал на его вопросы и не раскрывал, куда ведет Лемюэля, заявляя только, что летописцу пора «отработать прокорм».

За недели, прошедшие после сеанса у госпожи Веледы, Гамон общался только с воинами VI легиона. Сколько бы Лемюэль ни просил их о встрече с Чайей или Йасу Нагасеной, Волки безразлично молчали или кратко отказывали.

С другой стороны, его поочередно посетили все фенрисийцы. Воины приходили, когда им заблагорассудится; легионеров не волновало, ест Гамон или моется, бодрствует или беспокойно спит.

Если они хотели поговорить, Лемюэль обязан был слушать.

Любой из Волков садился напротив него и заводил речь о брате, которого они потеряли в Камити-Соне. Порой космодесантники рассказывали забавные истории, где почти не упоминался Харр Балегюр. Иногда звучали эпические повествования о тех или иных кампаниях, полные подробностей вроде того, какая стояла погода или что именно побудило Стаю (летописец быстро понял, что так звучало одно из самоназваний VI легиона) отправиться на войну.

Одни фенрисийцы рассуждали о сильных сторонах Харра, другие — о его слабостях. Гамон узнал, как Балегюр проходил испытания на Фенрисе и какие племенные обычаи соблюдал. Лемюэлю поведали об излюбленных боевых стилях павшего, его физической мощи и полном отсутствии чувства юмора.

Порой летописцу казалось, что Волки описывают совершенно разных людей.

Когда он сообщил об этом Раквульфу, который пришел к нему последним, Свафнир пожал плечами и произнес: «Такое верно для всех нас, разве нет? Человека определяет не только его личность, но и то, как его видят окружающие».

Сначала Гамона раздражали подобные вторжения, но вскоре он понял, что легионеры неспособны иначе выказать свое горе перед смертными. Когда Волки желали облегчить душу, их совершенно не заботили проблемы Лемюэля.

Виддоусин меж тем добрался до арки в конце радиального туннеля. Откуда-то сверху мелкой моросью падала вода; когда Ольгир пригнулся и нырнул в проход, крошечные капельки влаги забрызгали его броню и намочили меховую шкуру на плече.

Темнота снаружи поглотила Волка, и Гамон остался в одиночестве у выхода из полуосвещенного гулкого туннеля. Из полумрака за порогом доносилось ворчание и скрежет затачиваемых клинков. Запах дыма от костра боролся с металлической сыростью в воздухе.

Глубоко вздохнув, Лемюэль ощутил вкус смерти.

Летописец ждал казни с той самой минуты, как Космические Волки взяли «Киприа Селену» на абордаж и захватили ее пассажиров. Гамон рискнул оглянуться через плечо, хотя понимал, что при попытке к бегству его поймают и прикончат на месте.

— Что ж, снова ринемся в пролом, — выговорил Лемюэль.

Закрыв глаз, он шагнул под брызжущую моросью арку и почувствовал, что переступает порог не только в буквальном смысле.

Войдя во тьму, летописец заморгал, сплюнул попавшую в рот воду с химическим привкусом и вытер лицо уцелевшей рукой. В сумраке резко смердело мокрой псиной, сырым мясом и гарью. Со всех сторон раздавалось низкое, тяжелое дыхание. Уловив эти звуки, организм Гамона отреагировал, как полагалось добыче; на лбу у него выступил пот.

О размерах отсека Лемюэль не мог даже догадываться, но счел, что помещение обширное. Ему представился длинный чертог с резными деревянными стойками — опорами для закопченных балок, на которых держится потолок из досок и соломы, а с него свисают огромные бивни и прочие трофеи, взятые в океане.

На гостя обрушилась волна жара от груды вишневокрасных углей, тлеющих в яме посреди палубы. Их трепещущие отсветы смутно очерчивали силуэты в паре шагов от него.

— Ты — Лемюэль Гамон из Сангхи, рожденный седьмым сын Векеса и Екуи? — спросил Волк, в котором летописец по голосу узнал Бъярки.

— Да, — ответил он.

Тьма вздрогнула, и рунный жрец внезапно встал перед Лемюэлем — воздвигся над ним, громадный и варварский, в увешанном пушниной доспехе и волчьим черепом на голове. Глаза Бёдвара мерцали в полумраке желтыми огоньками; в руке он держал рог для питья с резным узором, заполненный вязкой жидкостью с едким запахом.

— Понимаешь, зачем мы привели тебя в наш этт?

— Не вполне, — признался Гамон. — Я думал, что вы, наверное, хотите убить меня, но теперь уже не уверен.

Бъярки ухмыльнулся, показав зубы. Они выглядели гораздо острее и опаснее, чем обычно.

— Да, я хочу убить тебя. — Фенрисиец показал нож с костяной рукояткой, покрытый голубоватым инеем, который сжимал в другой ладони. — Но у тебя иной вюрд.

— Вы должны убить меня! — вдруг заплакал Лемюэль в приступе раскаяния. — Трон, я… я… погубил его. Я заставил мать задушить ее ребенка! Я более чем заслуживаю удара кинжалом во тьме.

— Верно, — отозвался Бёдвар. — Но то было лишь первое твое убийство.

— Что? Нет!

— Я вижу, со временем ты станешь новым человеком с новым именем, и оно будет вселять ужас в тех, кто услышит его. Ты принесешь смерть целым планетам.

Гамон покачал головой.

— Нет же, я никогда…

— Таков твой вюрд. — Фаталистически пожав плечами, Бъярки провел ножом себе по ладони. Потекла кровь. — Но здесь ты не из-за этого.

— Тогда зачем я вам?

— Ты ведь летописец, так? — Подняв руку, Волк провел алыми кончиками пальцев по мокрому от слез лицу Лемюэля.

— Был им, — ответил Гамон, прикусив губу. Он чувствовал острый аромат крови рунного жреца, ощущал ее маслянистые потеки, смутно видел плавные движения в тенях…

— Тогда рассказывай летопись, — велел Бёдвар, отступив к костру.

— Какую?

— Ту, которую мы поведали тебе, — ответил Бъярки.

Он надолго приложился к рогу, после чего выплеснул остатки питья в костер. Угли взревели, будто их полили прометием, и желтые языки пламени взметнулись к сводчатому потолку.

Зал осветился на краткий миг, и Лемюэль прикрыл глаз рукой от слепящего сияния, но успел заметить, что Волки окружили его.

— Харр Балегюр был моим братом, — сказал Ольгир Виддоусин, стоявший на расстоянии ладони слева от Гамона. — Если ты опозоришь его память, я оторву тебе голову.

— Харр Балегюр был моим братом, — произнес Свафнир Раквульф, подошедший справа. — Если ты дурно отзовешься о его свершениях, я сожру твое сердце.

— Харр Балегюр был моим братом, — изрек Гирлотнир Хельблинд. — Если ты неверно опишешь его деяния, я…

— Выдернешь мне хребет? — отозвался Лемюэль. — Только обрадуюсь.

— Нет, я собирался раздробить тебе череп, но твоя идея получше. — Гирлотнир широко улыбнулся с таким видом, что летописец занервничал еще сильнее.

— Начнем же проводы, — вымолвил Бёдвар.

Фенрисийцы расступились, и Гамон увидел, зачем его привели сюда и почему воины приходили к нему с историями о Харре. Они не пытались облегчить душу; Лемюэль сглупил, приписав постчеловеческим воинам мотивы простых смертных.

В дальнем конце отсека стоял деревянный трон с высокой спинкой. На нем сидел мертвый Балегюр, военный король-варвар, облаченный в меха и снаряженный для битвы в инеисто-серые доспехи. Меч Харра, выщербленный в сражениях, лежал у него на коленях. Несмотря на линию разреза вдоль лба и сшитые веки, легионер выглядел так, словно мог сию секунду броситься в бой.

Закрыв глаз, Гамон сделал глубокий затяжной вдох и заговорил, пересказывая услышанные истории. Он ничего не пропускал, и воспоминаниям каждого воина нашлось достойное место в повествовании о павшем брате.

Летописец не умолкал, даже почувствовав мучительную боль в связках, пока не закончились проводы. Они продолжались двенадцать часов.

Завершив последнее предание, Гамон опустился на колени возле угасающих углей и поднял взгляд, желая узнать, довольны ли слушатели или намерены исполнить свои угрозы.

Но зал уже опустел.

По Великому Океану плыли семь островов из сгустившейся материи, связанные искрящей паутиной дуговых молний. Самый крупный из них, настоящую материковую плиту, покрывали засыпанные пеплом пустоши, реки магмы и утопающие в прахе руины, настолько громадные, что в прошлом их, несомненно, населяли великаны. Что до самого маленького, то он представлял собой неосвещенную обитель, которую сорвали с фундамента реальности и небрежно бросили в волны эмпиреев.

Среди других островов встречались как огненные горные хребты, вздымавшиеся из дрожащих озер варпа, так и нечто вроде колоссальных живых существ, размеры и облик которых не позволяли отнести их к какому-либо виду биологических созданий. Остальные ежесекундно пересоздавали себя — менялись так бурно и беспорядочно, что уловить их очертания удавалось лишь на мгновение.

— Семь Спящих, — произнес Афоргомон, стоя возле окулюса. Ёкай напоминал какого-то жуткого конферансье, объявляющего о пополнении в его цирке уродов. — Как я и обещал.

Ариман постарался сохранить спокойствие, что давалось ему все сложнее с каждым днем, проведенным на закрытой от эфира «Озирис-Пантее». Само пребывание на Черном корабле действовало воинам на нервы, и любая, даже самая добродушная фраза превращалась в смертельное оскорбление. Толбек уже подрался с Киу, многие другие находились на грани срыва.

Каждый звездоплаватель знает, что все космолеты по-своему уникальны и обладают собственной личностью. Среди них встречаются самовлюбленные, непоколебимые или безрассудные корабли, полные агрессии, перенятой у прежних капитанов.

Но в душе «Озирис-Пантеи» жил позор.

В иную эпоху ее окрестили бы «гвинейцем» — рабовладельческим судном, увозившим людей против их воли на бесконечную каторгу в чужие края. Хотя характер груза с тех пор изменился и псайкеров в трюмах ждала мучительная смерть во имя Империума, а не пожизненная работа на его неисчислимых заводах, конечный результат оставался тем же.

Черный корабль знал, что его создали для бесчестного дела, и за века страданий пропитался стыдом до мозга костей. Все системы «Озирис-Пантеи», особенно те, что контактировали с энергиями варпа, вели себя вспыльчиво и угрюмо сопротивлялись командам.

По пустым коридорам разносилось чье-то бормотание, в тенях на каждой палубе мелькали фантомы. Казалось, подобное невозможно на звездолете с такими мощными оберегами, но каждый боец в поредевшем отряде Азека верил своему чутью.

Сам Ариман со дня побега из Камити-Соны чувствовал, что призраки стоят у него за плечом. Воина безмолвно обвиняли братья, которых он мечтал спасти от перерождения, но лишь сжег своим пламенем. Хуже того — их уже набирался целый легион, гораздо больше, чем тех, кто уже рассыпался прахом и пылью в башне Азека.

Корвид старался не думать о том, что это значит, и в кои-то веки радовался ослаблению своего провидческого дара.

— Игнис? — спросил Ариман.

— Благоприятных чисел здесь нет, — отозвался нумеролог, не поднимая головы от своего пульта. Он досадливо изогнул бровь. — Я не нахожу ни евклидовых углов, ни связанных векторов. Упорядоченность данных объектов нестабильна.

— Говоря по-человечески, ты понятия не имеешь, что это за место, — подытожил Санахт, который с мрачной решимостью полировал клинок Шакала.

— Острова безопасны? — поинтересовался Азек. — Мы можем высадиться на них?

— Здесь? — вмешался Толбек. Он сжимал кулаки в латных перчатках, на кончиках пальцев вспыхивали искры. — Тут мы найдем не отца, а безумие и гибель.

Адепт Пирридов метался по мостику, словно возбужденный зверь — воин-вожак, раньше правивший стадом, а ныне выхолощенный.

— На сей раз соглашусь с тобой, Толбек, — отозвался Игнис. Магистр водил пальцами над комплексом наблюдательных приборов правого борта, как будто хотел навести порядок среди нестабильности. — Вслепую мы шагнем в какой-нибудь капкан, расставленный на нас этим существом.

— Ох уж вы, смертные, — сказал ёкай. — Вы настолько недоверчивы, что даже мои сородичи могут вам позавидовать. Я же говорил, что острова — врата в нужное место.

— Да, ты так говоришь, но верим мы тебе или нет — другой вопрос, — заметил Ариман. — Ты из нерожденных, и я склонен сомневаться во всех твоих речах.

— Но зачем мне лгать, Азек?

— Причины тебе не нужны, демон, ты обманщик по природе своей, и только глупец бездумно последовал бы за тобой. Перед тем как мы ступим на этот варп-архипелаг, я должен узнать, что перед нами.

— Тебе следует понять только одно, Ариман: ты обязан высадиться, — заявила эфирная сущность. — Единственный путь к спасению твоего отца пролегает здесь.

— Как удачно, что именно тебе известен нужный нам маршрут.

— Азек, твой собственный отец связал меня с этим телом и отправил к тебе, — напомнил Афоргомон. Он провел черными металлизированными пальцами по символам призыва, выгравированным на корпусе ёкая, и от визгливого скрежета у Аримана заныли зубы. — И ещё, помнишь мои слова о том, что без меня ты обречен на неудачу?

— Еще ты называл себя скорпионом в моей постели.

Демон рассмеялся.

— Фиглярство, Азек, ничего более. Никто из нас не устоит перед шансом поиграть со смертными.

— Зачем мы вообще слушаем эту штуковину? — бросил Хатхор Маат, который стоял в задней части мостика с таким видом, словно предпочел бы оказаться в любом другом месте. Скрестив руки на груди, он выстукивал пальцами по предплечьям тревожную дробь, как будто отбивал телеграфный код.

— Возможно, ваш повелитель видит дальше вас, — предположил Афоргомон. — Возможно, ему открылось, каким образом я помогу спасти его. И, вероятно, он понял, что я знаю, куда вы должны попасть.

Толбек покачал головой.

— Итак, мы пойдем за демоном, основываясь на невероятном видении смертной женщины-психометриста и надежде, что наш отец все предусмотрел. Черный день для Тысячи Сынов.

— Жаль, Менкауры тут нет, — заметил Хатхор. — Он узрел бы истину.

Ариман резко повернулся к Маату.

— Придержи язык! — рявкнул Азек, вновь горько раскаиваясь в том, что бросил старого товарища. — Мен-каура не командовал нашей экспедицией. Это бремя с самого начала лежит на мне.

— И ты просто великолепно справляешься, — съязвил в ответ павонид. — Половина группы погибла, наш величайший провидец захвачен врагом и наверняка претерпевает какие-нибудь чудовищные пытки. Если, конечно, Волки еще не убили его!

Разгорячившись, Хатхор Маат вышел к центру мостика.

— А что же мы забрали из той орбитальной богадельни? Какой грандиозный трофей показался могучему Ариману достойным возмещением за огромные потери? Смертная пророчица с совершенно нелогичными видениями. Нет, Азек, я не прикушу язык, так что слушай: ты позволил этому монстру затащить нас в край воплощенного помешательства, где мы все и сгинем!

Ариман обратился к своему пси-дару, собираясь разорвать Хатхора на куски изнутри, но понял, что энергии ему едва хватает на слабейшие чары. На переборках, пульсируя, разгорелись геометрические узоры, образованные мощными нуль-сигилами, и даже те жалкие остатки сил, что еще оставались у воина, скрылись в недрах его существа.

Он чувствовал, что за тирадой Хатхора Маата кроется нечто большее, чем обычное раздражение. Возможно, адепт Павонидов хуже других переносил давящую обстановку на борту «Озирис-Пантеи».

Черный корабль досаждал псайкерам многими способами: болезненным пчелиным гудением в черепе, горьким железистым привкусом во рту, жгучими прострелами в суставах и позвоночнике. Азек страдал от всего этого, как и другие; он немного помолчал, заставляя себя успокоиться.

— Все вы видели, что открылось госпоже Шивани, — сказал корвид. — Сожжение перерабатывающих комплексов Йеселти и библиотека Кадма. По-другому эти образы не интерпретировать. Санахт, ты находился в ее разуме и можешь подтвердить, какие воспоминания она пережила, когда взялась за цепь гримуара.

Мечник пожал плечами.

— Азек, с уверенностью могу сказать только одно: я видел то, что хотела показать смертной «Книга Магнуса».

— Так или иначе, — вмешался Толбек, — исследователи не успели по-настоящему проникнуть в ту библиотеку, потому что ее разрушили, помните? Магнус пришел в жуткую ярость, когда узнал об этом.

— Да, хорошо помню, — отозвался Ариман, выходя на открытый участок перед командирским троном. Он медленно двинулся по кругу, подчеркивая фразы ударами кулака по ладони. — Но еще я помню то, что видел в пирамиде Фотепа. Книжные полки, гнущиеся под тяжестью томов со строчками финикийского письма — алфавита, который принес в Беотию государь Кадм Путешественник.

— Ты забываешь о двух вещах, — произнес Хатхор Маат язвительным тоном человека, знающего, что его доводы положат конец дискуссии. — Во-первых, то, что она якобы видела, уже произошло. Во-вторых, произошло на Терре. Предлагаешь нам лететь за столь хрупкой надеждой в самое сердце владений Императора? Сторожевые флотилии Дорна уничтожат нас еще возле спутников Нептуна.

— Вот почему я привел вас сюда. — Афоргомон повернулся к переливающемуся скоплению невозможных островов безумия. — Вы так ничего и не поняли. Ох уж вы, смертные, и ваше прискорбно линейное восприятие времени. А я-то считал, что воины Пятнадцатого, когда-то прозревавшие пути в грядущее, должны понимать: пространство и время едины. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Всё и вся суть одно мгновение грез, просто на него смотрят с разных точек зрения.

— И эти Семь Спящих откроют для нас дорогу в место, указанное «Книгой Магнуса»? — уточнил Ариман.

— Если вам хватит горестей, чтобы расплатиться, — предупредил демон.

— Поверь мне, скорбей у нас вдоволь.

Жара…

Лемюэль уже забыл, какое здесь свирепое пекло.

Разбухшее солнце молотило своими лучами наковальню пустыни, будто плавящийся молот. В его сиянии все казалось обесцвеченным, и волны раскаленного воздуха дрожащим маревом поднимались над безжалостно выбеленной равниной, отнимая силы у путников. До высадки Гамон считал, что Волкам, уроженцам ледяной планеты, здесь придется тяжко, но они переносили палящий зной так, словно происходили из племен бедуинов-мусарей, кочевавших по радиоактивной зоне токсичных песков в нордафрикейской «Земле великой жажды».

Прома и Нагасену окружала свита из киборгов, изготовившихся к бою. Сами агенты смотрели вверх, задрав головы и не веря своим глазам.

Позади них на краю скалистого выступа находилась «Грозовая птица». Выхлопы ее вибрирующих турбин вздымали облака мелкой соли. Точку приземления Гирлотнир Хельблинд заметил еще с орбиты — ему не потребовались ни карты, ни бортовые приборы, ни указания Лемюэля.

— Ты знаешь, что тут было раньше? — спросил Бъярки, подойдя к паре рухнувших мегалитов. За ними начиналось окутанное тенями ущелье непривлекательного вида. Бёдвар провел рукой над спиральными узорами, вырезанными у основания одной из громадин; рунный жрец хорошо понимал, что дотрагиваться до символов на выветренной глыбе не следует.

— Мы окрестили их «камнями мертвых», — ответил Гамон.

— Хорошее название, — заметил фенрисиец.

— Аборигены верили, что мегалиты — преграда на пути воинства злых духов, погребенных в горе, — продолжил Лемюэль. — Они утверждали, что этот край когда-то покоился на дне океана, и вершина увидела свет лишь после того, как бессмертный бог, дремавший под волнами, расправил плечи и опрокинул мир.

Бъярки покачал головой, дивясь истории летописца.

— Может, так все и случилось. — Он вытер запыленные ладони о пластины доспеха. — Объяснение не хуже любого другого. А потом Магнус и его сыны взяли и повалили камни, желая увидеть, что произойдет.

Дион повернулся к Гамону:

— Мы в нужном месте?

— Вы серьезно?

— Отвечай на вопрос.

Усмехнувшись, Лемюэль посмотрел на гору.

Такую колоссальную и поразительную, что природа просто не могла сотворить ее. Слово «гора» не передавало и толики величия этого устремленного ввысь чуда.

— Да, мы на Агхору, — сказал Гамон, глядя на великаншу среди вершин. — Именно тут все начало разваливаться на куски.

Глава 15: Счислитель. Здоровая, как Асахейм. Я расплатился тобой

«Озирис-Пантея» казалась ломтиком тьмы над снижающейся «Грозовой птицей». С нее видели толь-ко силуэт корабля на фоне пульсирующего калейдоскопического сияния имматериальных оттенков. На гранях звездолета мерцали варп-призраки, эфирные разряды гневно вспыхивали, разбиваясь о многослойные щиты из непроницаемых энергетических полей.

Учитывая, что за груз перевозил Черный корабль, неудивительно, что его снабдили одним из самых действенных камуфляжей, какие только встречались Ариману. Для сущностей Великого Океана транспортник был почти невидимым.

Но теперь воины покидали его защитную оболочку.

— Решение выйти за пределы активного поля Геллера можно заносить в учебники как явный симптом помешательства, — проговорил Санахт, напряженно сжимая рукояти парных мечей.

— Сам замысел нашего предприятия безрассуден, — отозвался Хатхор Маат, который крепко сцепил пальцы перед собой, будто в молитве. — Что с того, если мы утратим еще несколько крох здравомыслия?

Азек хотел было отчитать воина за ограниченность, но вдруг осознал, что в кои-то веки согласен с высокомерным адептом Павонидов.

— Нас ждет безумие. — Толбек катал между пальцами шарик голубого пламени, словно ярмарочный зазывала. — Безумие, какого не встретить в местах менее хаотичных, чем Великий Океан.

— Боишься, Толбек? — спросил Хатхор.

— А ты — нет? — парировал пиромант. — Тогда ты глупец.

— Нам всем следует бояться, — признал Ариман, направляясь через пассажирский отсек к кабине пилота, где сидел за штурвалом Афоргомон. Ёкай вел «Грозовую птицу» к самому большому из семи островов архипелага — неровному каменному клину непроглядно-черного цвета, напоминавшему обломок луны.

Громадину обвивали безумные потоки энергий, и у Азека резко закружилась голова — он разглядел картины, сплетающиеся внутри вихрей. Провидческий дар пробудился, отозвавшись болезненными прострелами в висках, и Ариман попробовал отыскать смысл посреди бессмыслицы.

Корвид сузил глаза: на кратчайший миг перед ним возник отчетливый образ, тут же расколовшийся во вспышке света.

— Что ты увидел? — поинтересовался демон.

— Я не уверен, — сказал Азек, пытаясь удержать исчезнувшее изображение в памяти. — Сбившийся с пути орел на фоне безлистного дерева…

— И что это значит?

— Вероятно, символизирует некое имя, место или индивидуума. Орел и дерево… Арвида?

— Знаешь, кому принадлежит это имя?

— Нет, но у него скандийские корни.

— Вероятно, кто-нибудь из Волков.

— Пожалуй, — вздохнул Ариман. — На востоке свирепствует Гибельный шторм, и мне сложно интерпретировать видения. Почему, когда будущее настолько расплывчато, прошлое так часто вторгается в настоящее?

— Потому что лишь оно неизменно.

Азек кивнул, но затем вспомнил, о чем говорила ему Темелуха во время подъема к Железному Окулюсу, и слова ёкая показались уже не такими неоспоримыми. Выбросив неизвестное имя из головы, Ариман снова посмотрел в варп.

От удивления он широко раскрыл глаза. Перед ними уходил ввысь силуэт колоссальной мегаструктуры, огромной даже с расстояния в тысячи километров. Последний реликт погибшей цивилизации? Или же некое сооружение, возведенное без всякой цели, по мимолетной прихоти эмпиреев?

— Что это такое? — Азек кивком указал на гигантский объект.

— Наша цель, — с нехорошим весельем ответил Афоргомон. — Чертоги Вымирания.

Ёкай опустил машину на краю широкой равнины, усеянной остовами давно проржавевшей техники. Возможно, в далеком прошлом здесь бушевали сражения?

Высадившись из десантного корабля, воины Тысячи Сынов оказались у основания цитадели, настолько высокой и широкой, что Ариман не сумел даже примерно определить размеры слишком громадного для людей строения.

Афоргомон, Хатхор Маат, Толбек и Санахт стояли шеренгой рядом с Азеком и, запрокинув головы, изумленно смотрели на твердыню.

Она уходила так далеко ввысь, что даже легионеры отказывались верить своим глазам. Вне зависимости от того, кто — или что — создал башню, этот шедевр наверняка стал их величайшим творением. Каждый из элементов цитадели, от исполинского фундамента до высочайших шпилей, мог существовать только в измерении, неподвластном законам физики.

Воины направились к гигантской арке грубых очертаний, под которой даже самые могучие титаны не только прошли бы с легкостью, но и показались бы маленькими. Обдумывая название твердыни, Ариман испытывал ужас и благоговение в равной мере.

В прошлом Азек изучал важнейшие работы в области архитектуры и теперь понял, что бездумные свершения имматериума влияли на жителей реального мира, порождая эпохальные стили зодчества. Он осознал, откуда проистекало вдохновение создателей имперских городов, любых — от готических ульев Европы до величавой Магна Макрагг Цивитас.

Даже Императорский Дворец, огромный, вычурный и изысканный, не мог сравниться с этим зданием планетарных масштабов. Громоздя свои опоры на опоры и шпили на шпили, Чертоги Вымирания возвышались над легионерами с помпезностью, о которой и Повелитель Человечества не дерзнул бы мечтать, не говоря уже о том, чтобы воплощать ее в камне и стали.

Азека осенило. Оглянувшись на равнину, он увидел в ржавых остовах уже не боевые машины, погибшие в битве под сенью башни, а брошенную строительную технику, что применялась при возведении громадной структуры.

Корвиду стало ясно, почему цитадель находится на столь разрушенном небесном теле.

— Зодчие довели свою планету до вымирания, чтобы построить это.

Демон кивнул.

— Ради выполнения столь неподъемной задачи они сотворили целые расы слуг, которые разрыли корни мира и вынесли на поверхность обломки его коры.

— Но зачем? — вмешался Хатхор Маат. — И для чего здание используется теперь? Оно выглядит заброшенным.

— Так и есть, — подтвердил ёкай. — Демонические каменщики покинули сей панегирик исчезнувшей жизни, как только сплели его из костей планеты.

— Колоссальная и напрасная трата времени, — недовольно произнес Толбек.

— Это варп, — напомнил Афоргомон. — Время здесь не имеет значения.

Впрочем, какой бы грандиозной и восхитительной ни была башня, какие бы невообразимо тяжкие труды ни потребовались для ее создания, Азек подметил в ней странную неправильность. Необозримо громадная твердыня вдруг показалась ему хитроумной декорацией на театральной сцене.

Ощущение подделки ослабло, когда легионеры утонули в тени титанической арки и вошли внутрь строения. Они продолжали шагать, пока, спустя целую вечность, не добрались до бескрайнего круглого зала, над каменным полом которого кружилась пыль, а под сводами блуждали отголоски эха.

По стенам ползли колеблющиеся тени, тихо вздыхали кладбищенские ветерки, дующие изо множества арочных проходов, что вели в глубь цитадели. Перемычку каждого из них покрывали резные руны необычного вида, неизвестные Ариману. Воин порадовался своему неведению, что случалось редко; он не желал знать, о каких трагедиях повествуют надписи.

Каждый квадратный сантиметр стен занимали тщательно высеченные строчки текста. Чтобы понять их значение, Азеку не потребовался провидческий дар.

— Тут полный список обломившихся ветвей древа жизни.

— Именно так…

Афоргомон кивком указал на создание в светлой рясе с капюшоном, появившееся в центре зала.

— Кто это? — спросил Ариман.

Черное сияние, струящееся из символов на искусственном теле ёкая, настороженно моргнуло.

— Перед тобой Счислитель.

Сынам Магнуса потребовалось еще два часа ходьбы, чтобы дойти до существа в капюшоне. За все это время оно не пошевелило и мускулом, и Азек, воспользовавшись возможностью, изучил как самого Счислителя, так и переменчивые потоки эфирного света, которые льнули к нему, будто коронные разряды.

Вне всяких сомнений, создание обладало великой мощью, но обликом напоминало сутулого смертного мужчину. Линии золотого шитья на его бледно-голубых одеяниях складывались в знаки, полные мистических смыслов. Тень от капюшона полностью скрывала лицо Счислителя, и Ариман лишь мельком различил пару запавших глаз среди бездонной черноты.

В одной руке существо держало длинный посох, навершием которому служил птичий череп, обмотанный вываренной кожей и набитый смесями с тошнотворным запахом, как маски чумных докторов Старой Земли. Другая рука, скрытая во множестве складок рясы, имела смутно искаженные очертания; казалось, неестественность ее строения скрывается от глаз.

Счислитель ударил посохом о каменный пол.

Взметнулась пыль. Отголоски, унесшиеся к раззявленным арочным проходам, утихли позже, чем следовало бы. В ответ из коридоров послышались вздохи сожалений, и любопытные зефиры, прилетев в зал, взметнули маленькие смерчи праха.

Легионеры остановились, и создание поочередно осмотрело их, не снимая капюшона. Затем Счислитель кивнул, удовлетворившись тем, что увидел.

Афоргомон выступил вперед и поклонился; Азек даже не предполагал, что ёкай способен на подобный жест покорности.

— Я привел странников, исполненных исключительно сладостной скорби. Их души — бездонные пропасти печали и горечи утраты. Ты заполнишь их чувствами целые крылья своих чертогов.

— Какое вымирание им нужно? — спросило существо. Его омерзительный голос напоминал нечто среднее между хрипом ожившего мертвеца и клокотанием в глотке утопающего.

Ариман помедлил. Создание перед ними явно принадлежало к нерожденным, лжецам и обманщикам по природе своей.

— «Вымирание»?

Счислитель вздохнул.

— На каждую расу, идею, мечту или веру, что пускают корни, приходится миллион других, которые засыхают на лозе. Если они и сохраняются в памяти мира, то лишь в виде отпечатков их праха и костей на скалах.

— Но тут записано все? — уточнил Азек. Запрокинув голову, он взглянул на уходящие ввысь резные строчки. — Прямо на этих стенах, так?

— Здесь перечислено все, что когда-либо сгинуло. По любому корню можно пройти до точки, в которой перерезали нить его жизни.

— Почему тут столько пустых залов? — поинтересовался Толбек, указав на один из огромных арочных проходов. За ним виднелись гладкие стены из необработанного камня.

— Скоро они заполнятся, — пообещало существо. Развернувшись, оно заковыляло к ближайшей нетронутой стене. — Вымирание — не конечный процесс, а вечно текущая река.

Ариман и его соратники последовали за Счислителем, и порывистые пыльные смерчи завертелись вокруг них, словно бдительные псы, охраняющие стадо домашнего скота. Когда ветра обдували хозяина чертогов, его ряса шевелилась так, будто тело под тканью меняло очертания.

— Мы ищем дорогу в прошлое, в некий момент истории Старой Земли, — сказал Азек, пытаясь скрыть отвращение. — Нам сказали, что путь можно найти здесь.

— Все грани времени и пространства суть одно, — медленно кивнув, произнесло создание. — Все они связаны горем, ведь что такое жизнь, если не беспрерывная, непреложная вереница потерь? Таковы нити, что скрепляют бытие.

В прежние годы Ариману захотелось бы поспорить со Счислителем на данную тему, но жестокая печаль воина до сих пор не ослабла, и он не нашел возражений.

Они долго шли по колоссальному залу, пока не добрались до арки со сводом из каменных блоков величиной с «Лендрейдер». За ней уходил вниз коридор, откуда доносился далекий шум бурного потока.

Существо вперило взор в Азека, пылающие глаза под капюшоном расширились, и легионеру почудилось, что этот огонь объял его целиком.

— Покажи мне свои скорби, — приказал Счислитель.

Раньше вершину охраняли два гигантских стража, поставленных здесь древней расой, которая однажды держала Галактику на ладони, но позволила ей соскользнуть. Обломки этих исполинских машин лежали повсюду вокруг тропы, ведущей в прокаленную солнцем горную долину.

Глядя на неровные склоны пика, Лемюэль то и дело замечал разбросанные по ним осколки с плавно изогнутой поверхностью, которые блестели наподобие фарфора или переливчатого терраццо. Когда отряд шел по каменному мосту, взметнувшемуся над глубоким ущельем, Гамон увидел внизу вытянутую головную секцию одного из громадных хранителей.

— Ты был прекрасным творением, — произнес летописец. Даже разбитая на куски, двуногая машина очаровывала его изяществом пропорций и изгибов. — А воины Тысячи Сынов разрушили тебя.

Линзы сужающегося кверху черепа-кабины изящно мерцали лазурью — такой же, что на акварельном пейзаже океанов древней Терры, висевшем на вилле Лемюэля в Мобаи.

— Хоть в чем-то они поступили верно, — заметил Ольгир Виддоусин, обильно харкнув вонючей мокротой с края моста. Плевок пролетел двести метров и шлепнулся точно в центр глаза поверженного великана.

— Серьезно? Даже твоему легиону не чуждо некоторое понимание эстетики. — Гамон показал на декоративные кожаные шнуры, обтягивающие шлем Ольгира, на его пояс и перевязь для меча с бронзовыми вставками, покрытыми резьбой в виде волков. — Уверен, ты способен оценить красоту машины.

— Ее сделали чужаки, — буркнул Виддоусин. — Меня радует, что она мертва.

— По-твоему, если что-то создано ксеносами, то уже не может быть прекрасным?

Кивнув, Ольгир пихнул Лемюэля между лопаток. Толчок, больше похожий на удар, отозвался в руке Гамона жгучими прострелами.

— Йа, ты правильно понял, — сказал фенрисиец. — Давай, лезь дальше.

Летописец потер плечо, воображая, какой синяк появится там после соприкосновения с кулаком Виддоусина. Еще один пункт мучений в длинном списке травм. Нервы в обрубке предплечья зажили скверно, и по ночам Лемюэль просыпался от фантомных болей, хватаясь за отсутствующую кисть. Хотя бы лангеты с ног уже сняли, но лечивший его Ольгир совместил кости немного криво, и они ныли даже при ходьбе по ровным поверхностям.

Подъем на гору обернулся для Гамона особенными страданиями. На каждом шагу раскаленные шипы боли вонзались ему в позвоночник и места, вроде бы никак не связанные с ногами.

Шаркая подошвами, летописец поднимал в сухой воздух облачка мелкой соляной пыли, от которой у него пересохла глотка и дыхание превратилось в череду хрипов. Солнце палило так же беспощадно, как и во время прошлого визита Лемюэля на эту кучу навоза в обличье планеты.

Тогда мир еще не сошел с ума, а Космические Волки и легионеры Тысячи Сынов, связанные узами братства, вместе взбирались на пик. Гамон едва мог поверить, что это случилось считанные годы назад. С тех пор произошло слишком многое, и Галактика преобразилась.

«Какие еще перемены ждут нас в ближайшие годы?»

Далеко впереди, во главе отряда, шагали Бёдвар Бъярки и громадный воин в матово-серебристом доспехе без знаков различия. Прежде летописец не видел таких Астартес, однако чувствовал исходящую от них колоссальную мощь. За ними брел скованный цепями космодесантник в простом обтягивающем комбинезоне, окруженный когортой таллаксов. Сопровождала его сестра Цезария.

Лемюэль не помнил, встречал ли он пленного легионера прежде, но по татуировкам в виде рукописных символов догадался, что перед ним адепт с Просперо.

«Возможно, Волки и его захватили в Камити-Соне? Скорее всего, так, но зачем брать узника на Агхору?»

По флангам группы маршировали раскрашенные автоматоны — сгорбленные создания с вытянутыми конечностями и гладкими черепными куполами. Киборги, готовые мгновенно броситься в атаку, грозно шипели прерывистыми помехами. Их погонщики в красных рясах Механикума, склоняясь над свободно закрепленными устройствами управления, переговаривались на щелкающем двоичном наречии. Гамон не знал их языка, но понимал, что техножрецы спорят между собой.

В ста метрах перед летописцем ступали Йасу Нагасена и Парвати. Некоторое время назад Лемюэль попробовал идти быстрее, чтобы догнать Чайю и поговорить с ней, но Ольгир схватил его за плечо и просто сказал: «Нет».

Потом Парвати оглянулась на Гамона с таким испепеляющим презрением, что он даже обрадовался нежеланию Волка отпускать его дальше, чем на метр.

— Думаю, ты ей не нравишься, — сделал вывод Виддоусин.

— Нет, — признал Лемюэль. — Уже нет.

— А раньше нравился? Она была твоей женщиной?

— Нет, Чайя была женщи… в смысле, она любила Камиллу.

Ольгир кивнул:

— А, ту ведьму, которую забрали багряные колдуны.

— Камилла не ведьма! — огрызнулся Гамон.

— У нее же имелись способности, йа? Как у тебя?

— Да, имелись, но не такие, как у меня.

— Значит, ведьма, — заключил Виддоусин, коснувшись мехового амулета, который болтался у него на горжете. — Что умеет?

Лемюэль вспомнил, как целыми часами сидел рядом с Шивани, пока она осторожно касалась найденных в том или ином раскопе артефактов и рассказывала их истории. Чтобы не наткнуться на опасные или болезненные образы, Камилла обычно дотрагивалась только до вещей повседневного обихода, различной домашней утвари.

— Она владела психометрией, — сказал летописец. — Просто прикладывала руку к любому объекту и говорила, откуда он взялся, кто и когда использовал его. Могла поведать о жизни каждого человека, прикасавшегося к этой вещи, и о том, что она для него значила.

Помолчав, фенрисиец ладонью прикрыл глаза от солнца.

— Так почему эта женщина теперь ненавидит тебя?

— Я совершил нечто очень скверное и неизбежно отвечу за это рано или поздно.

Вдаваться в подробности Лемюэль не стал — ему не хотелось вновь переживать тот момент, когда он заставил узницу убить ее собственного сына.

Отряд еще пять часов взбирался по склонам горы, раскаленным, будто котел на огне. Привалы устраивали только для того, чтобы неулучшенные люди попили воды и немного передохнули в тени автоматонов. Угольно-черная кожа Лемюэля блестела на жаре, он истекал потом и покрылся солнечными ожогами.

Наконец, в три часа пополудни группа достигла цели.

К тому моменту Гамон уже не ощущал почти ничего, кроме страданий. Обе ноги казались ему культями из беспримесной жгучей боли, а позвоночник — раскаленный добела штырь — причинял Лемюэлю мучения, от которых он почти ослеп. В висках у него стучало от теплового удара.

Ковыляя вперед, летописец врезался в спину Ольгира и недоуменно поднял глаз на инеисто-серую кирасу воина, ослепительно сверкавшую в лучах светила. Собрав во рту остатки слюны, Гамон спросил:

— Почему встали?

— Всё, пришли.

Оглядевшись, Лемюэль изумленно приоткрыл рот. Отряд стоял на краю широкой воронки из остекленевшего камня, похожей на неглубокое озеро. За ней начиналась исполинская борозда в отвесных скалах, уходящая далеко в толщу горы. Склон разделялся точно по продольной оси, так аккуратно, словно V-образную расселину выжгли в нем орбитальным лазером.

Но ни одно оружие, разработанное жречеством Марса, не обладало подобной точностью или мощью. Путникам открылась сердцевина пика, наглядная картина его геологической истории. На солнце блестели испещренные прожилками напластования породы, никогда прежде не видевшей дневного света. Окажись здесь саванты-геологикус Механикума, они со временем изучили бы недра горы и познали глубочайшие тайны Агхору.

В центре кратера возвышалась неуместная здесь колонна из черного камня, нечто вроде вулканической пробки, обнажившейся после того, как более мягкая порода вокруг нее рассыпалась за целые эоны эрозии.

На мгновение Гамону показалось, что на вершине темного шпиля замер великан с кожей цвета меди, держащий недвижимое тело павшего сына. От капель пота у летописца слиплись веки, он моргнул, и оба силуэта исчезли.

Бёдвар и легионер в матовой броне подозвали к себе Лавентуру и охраняемого ею сына Магнуса, после чего повели группу в воронку. Миновав черный обелиск, они направились к разлому в склоне.

Рассмотрев цель похода, Лемюэль напрочь забыл об усталости.

По расселине поднималась величественная лестница из белейшего мрамора с золотыми и голубыми прожилками. Вдоль ее ступеней выстроились изваяния воинов в доспехах, ученых в длинных одеждах, королей с венцами на головах и мудрых мыслителей.

— Раньше тут так же было? — уточнил Ольгир.

В прошлое свое посещение Агхору летописец не взбирался так высоко, но Ариман в мельчайших подробностях описал ему битву со стражами вершины. Ни в одном из рассказов главный библиарий не упоминал ни о чем подобном.

Гамон покачал головой, продолжая изучать лестницу, пронзившую сердце горы.

— Как ты думаешь, — спросил он своего стража, — что там, на вершине лестницы?

— Алый Король, — ответил Виддоусин. — Кто еще мог вырезать для себя трон из горы, здоровой, как Асахейм?

Пламенный ад расступился, и Ариман обнаружил себя в одиночестве посреди непроглядной тьмы. Его окружала пустота настолько абсолютная, что Азек даже не осознавал, где она начинается или заканчивается. Воин попытался отыскать какой-нибудь визуальный ориентир, чтобы определить свое местоположение на бескрайних просторах черноты, но безуспешно.

«Куда он попал?»

Учитывая, что отправили его сюда из чертогов не рожденных в глубинах эмпиреев, ответ мог оказаться каким угодно.

Ариман ощутил жаркое дыхание ветра, напоенного двумя неразлучными запахами войны: дыма и горелого металла. Второе дуновение понесло Азека вперед.

Возможно, так начинается его странствие в прошлое Терры, на руины Старой Земли? В легендах звездоплавателей упоминались экипажи, которых умчали в былое или грядущее бурные волны Великого Океана; даже самые достоверные истории гласили, что в таких странствиях человека ждут бури и безумие.

И плату за подобные путешествия берут вперед.

Ёкай предупредил, что мзду с них возьмут скорбью, но что это значило?

Легионер не задавал вопрос вслух, но сразу же получил нечто вроде ответа. Тьма мгновенно развеялась, и Ариман оказался под бронзовым диском солнца, знойные лучи которого пламенным молотом били по наковальне земли. Азек стоял в громадной толпе из тысяч мужчин, женщин и детей. Люди бесцельно бродили по временному лагерю, раскинувшемуся на холмах вокруг города с мраморными стенами, золотыми шпилями и куполами, выложенными глиняной черепицей.

Над горизонтом к востоку и югу висела дымная пелена. В тучах нефтехимического смога на севере мелькали молнии, а на западе слоистые облака радиоактивных выбросов сыпали ядовитый пепел на развалины поселений побежденного врага.

Окруженный войной город внизу каким-то образом избежал разрушительных последствий боев. Его врата уцелели, на стенах не появилось рытвин от разрывов снарядов или остекленевших участков от попаданий из высокоэнергетических лазеров. Перед мысленным взором Аримана встало воспоминание, сначала показавшееся ему чужим, — образ, который за века, прошедшие после трансформации Азека в легионера, стал эфемерным, будто легкая дымка.

— Я знаю это место, — произнес корвид.

— Конечно, знаешь, навозная башка. Мы же в Сузах, — сказал кто-то позади него.

Обернувшись, Ариман увидел возле себя мальчика примерно десяти вёсен от роду, черты которого воин знал не хуже собственных. Лицо ребенка, взявшего Азека за руку, выражало нечто среднее между надеждой и детской невинностью.

Ариман пораженно вздохнул; чувство вины и горечь утраты отозвались в нем болью, как от удара ножом в живот.

— Ормузд… — выговорил он.

Стоило ему произнести имя брата, как реальность исказилась и декорации поменялись вновь — древний город державы Ахеменидов исчез как пустынный мираж. На его месте возникли вершины со снежными шапками, подпирающие крышу мира. Азек и другие пареньки в тренировочных хитонах мчались по узкому отрогу. Разгоняясь на скользких обмерзлых камнях, они перескакивали трещины в скалах.

Корвид несся в общей стайке, чувствуя почти позабытую легкость и силу юного тела. Ариман смеялся на бегу, и его легкие пылали, отчаянно втягивая разреженный горный воздух.

— Ходу, Азек! — крикнул Ормузд, отлично чувствовавший себя на высоте. Брат уже опередил основную группу на десять шагов, а то и больше; его черные, как смоль, волосы и кожа цвета красного дерева ярко выделялись на фоне чисто-белого снега.

В гонке по утесам состязалась дюжина ребят, но лишь двое отделяли Аримана от Ормузда. Зачерпнув из резервов выносливости, Азек поравнялся с ближним соперником.

Противник неуклюже попытался столкнуть его с тропы, но Ариман ловко вильнул вбок и в своем настоящем вспомнил, что уже тогда заранее видел движения других юношей. Второй бегун предсказуемо захотел подставить ему подножку, но Азек без труда увернулся и догнал брата.

Лицо Ормузда сияло заразительной радостью, и Ариман расхохотался вместе с ним. Ноги мальчиков работали, будто поршни; впереди уже виднелась финальная преграда. Они были близнецами, лучшими друзьями и рекрутами XV легиона, однако оба хотели выиграть это братское состязание.

Кандидаты добрались до водопада над озером, покрытым ледяной коркой. Подростки могли пробить ее лишь в паре участков, в остальных же местах толстый слой замерзшей воды не уступал по прочности пластбетону. Здесь их ждало решающее испытание, последний барьер, отделяющий мальчика от мужчины.

Добежав до края водопада, братья взялись за руки и прыгнули вниз. Они падали вдвоем, истерически хохоча, и не ведали, какой лед встретит их — хрупкий, словно стекло, или твердый, будто сталь.

Теперь Азек знал ответ. Он проживал это мгновение уже второй раз.

Братья вместе раскололи тонкую пластинку льда и погрузились в мерзлую влагу.

Но сейчас Ариман не ушел с головой в черную воду, как тогда, а оказался в гуще какого-то сражения. Мимо него свистели разрывные болты, краска на едущих позади танках вспучивалась под шквалами лазерного огня, а в небе, расчерченном инверсионными следами ракет, рвались зенитные снаряды и кувыркались остовы подбитых самолетов.

Впереди пылал один из эскарпов последней крепости правителя этого мира, еще сопротивлявшейся XV легиону.

Корвид замер, не желая делать ни шага вперед. Он понял, в какой битве очутился и что за кошмар его ожидает.

Кто-то хлопнул Аримана по плечу рукой в латной перчатке.

— Шевелись, брат.

Он сразу узнал звучный интеллигентный голос Ормузда, несмотря на искажение от вокса боевого шлема. Близнец Азека воплощал в себе лучшие черты воина Космического Десанта: высокий и широкоплечий, он вызывал у людей благоговение, переходящее в страх, но обладал также царственным величием и авторитетом. Сейчас вокруг его правого кулака трещали разряды молний, и по багряному доспеху пробегали мерцающие отблески эфирного света.

— Нет, — прошептал Ариман, когда брат отвернулся от него, не дожидаясь ответа. — Ормузд, подожди. Твой дар… Не надо…

Его близнец молча направился в пламя.

Азек покачал головой, обессилев от горя.

Он всеми силами старался удержаться на месте.

Но собственное тело предало воина и последовало за Ормуздом через яркую завесу огня, как и в тот судьбоносный день. Авточувства брони вспыхнули, реагируя на свет и жар; Ариман ослеп лишь на долю секунды, но его мир успел измениться навечно.

Визор шлема очистился, и у Азека перехватило дыхание.

Ормузд стоял с воздетыми руками, содрогаясь всем телом от боли и ужаса.

Его обвивали искристые переплетающиеся потоки энергии. Способности псайкера вышли из-под контроля, и в него хлынула мощь Великого Океана. Доспех легионера раскалывался: плоть под ним начала разрастаться — внезапно, буйно и необратимо.

— Помоги… мне…

«Ту же самую мольбу я лишь недавно слышал от Собека».

Ариман потянулся к брату, зная, что не сумеет спасти его, и сердце воина разбилось во второй раз. Шлем Ормузда треснул, уступив натиску изнутри; из-под рассыпавшейся правой линзы показался распахнутый от испуга голубой глаз, быстро наливающийся кровью.

— Помоги мне, — повторил несчастный легионер, корчась в конвульсиях. Его кости срастались, дробились и вытягивались. Плоть исследовала любые возможности для роста, даже самые губительные. Лишь голубой глаз не менялся, застыв в отчаянном призыве.

Азек беспомощно смотрел, как другие космодесантники бросаются на выручку Ормузду. Павониды всеми силами пытались замедлить его взрывную гиперэволюцию, адепты Рапторы восстанавливали вспучившиеся латы, прижимая их к телу воина.

Ничего не помогало.

Ничто не могло остановить перерождение плоти.

Ариман закрыл глаза, но картина последних секунд жизни Ормузда навеки запечатлелась в его памяти. По щекам корвида катились слезы, в груди было тесно от горечи утраты, переполнявшей душу. Еще никогда Азек не страдал так тяжко, даже после смерти его родителей от вспышки нанофага в Ахеменидской зоне восстановительных работ; об их гибели он узнал опосредованно, прочитав имперское коммюнике.

Впоследствии проклятие Тысячи Сынов пробудилось и в теле самого Аримана. Его плоть взбунтовалась в тот день, когда Азек в присутствии Императора впервые встретился с генетическим отцом.

О том, что происходило дальше, воин сохранил лишь неясные осколки воспоминаний: образы невыносимой боли, рыданий, тоски и кратких странных прояснений. В такие моменты ему мерещились четыре создания, каждое из которых предлагало свой спасительный дар.

Но их чудеса имели цену.

И платить пришлось бы прародителю Аримана.

Выйдя из стазиса, словно бабочка из куколки, обновленный Азек узнал, что Ормузд мертв.

Разумеется, он ощутил это заранее, поскольку всегда чувствовал любую мелочь, случавшуюся с его близнецом. Такое потрясение, как гибель брата, не могло пройти незамеченным. Ариман вспомнил, что Магнус тогда пришел к нему и, сообщив, что перерождение плоти убило Ормузда, произнес следующие слова:

«Такова суть предательства. Оно всегда начинается изнутри».

Опустившись на колени, Азек скорбно склонил голову.

Его снова окутала тьма, безбрежная и непроницаемая…

Но нет, вот вверху блеснула серебряная искорка — лучик света, мерцавший, как звезда в безлунную ночь.

Ариман сосредоточил все внимание на нем.

Сияние усилилось; теперь оно казалось дырой в ночи, яркой, как ртутная лампа. Протянув руку, воин стиснул блестящий диск в кулаке. Он повернул кисть и разжал пальцы, уже догадываясь, что там.

На заскорузлой ладони переливалась серебряная монетка с неровными краями и штампованным изображением пучка дубовых листьев, немного смещенным от центра. Перевернув ее большим пальцем, Азек увидел профиль благородного государя с выступающими скулами, ястребиным носом и пронизывающим взглядом.

— Зуль-Карнайн, — сказал легионер.

Стоило ему произнести имя великого царя, как декорации сменились еще раз.

Перед Ариманом простерлась бурная холодная река, противоположный берег которой терялся в бесконечном мраке. Воин не видел границ окружающего мира, не замечал вообще ничего, кроме стремительного потока, струящегося неведомо откуда.

Счислитель, замерший у кромки воды, выжидательно смотрел на Азека похожими на тлеющие угли глазами.

Соратники Аримана, высадившиеся с ним на архипелаге Семи Спящих, находились здесь же и явно пребывали не в лучшем состоянии. Толбек метался по берегу, как разъяренный бойцовый пес, швыряя в воздух над непроницаемо-черной рекой сгустки звездного огня. Хатхор Маат то неотрывно смотрел на свои ладони и хныкал, как брошенное дитя, то сжимал кулаки и колотил ими по земле, как будто хотел изгнать одной болью другую. Санахт дрожащей рукой прижимал меч к собственному кадыку, словно обдумывал, не перерезать ли себе горло.

Азек не представлял, какие прежние скорби вновь пережили его товарищи, чтобы оплатить проход, но знал: им пришлось так же нелегко, как ему, а то и тяжелее.

Неподвижен был только Афоргомон. Демона не беспокоили ни сожаления, ни страдания, ни печаль. Нерожденные не ведали подобных чувств — вот и еще одна причина ненавидеть их.

Ариман опустил взгляд на серебряную монетку — копию той, которую он носил на шее. Его мать снабдила таким амулетом обоих сыновей перед тем, как они отправились на испытания кандидатов у стен Суз.

— Ормузд, я должен расплатиться тобой… — Выпрямившись, Азек зашагал к Счислителю.

На глаза наворачивались слезы, сердце ныло от боли потери.

И скорбь по брату была лишь одной из его ран.

Образы других трагедий боролись за место в сознании Аримана: тусклое воспоминание о сгинувшем мире, названном в честь оружия и ярчайшей звезды на заре; сожжение Просперо; утрата множества братьев, настигнутых перерождением плоти…

Все мучительные картины сплетались в непрерывно разрастающийся гобелен скорбей Азека, влияя на каждый аспект его существа. Любое из несчастий стоило того, чтобы залить мир слезами, но ни одно из них не было настолько личным, как то, символом которого служил серебряный кружок на ладони воина.

Он протянул монетку Счислителю.

— Если ты заберешь ее, я забуду Ормузда? — спросил Ариман.

— Нет. — Демон взял подношение длинными, суженными к кончикам пальцами с закрученными ногтями, покрытыми засохшей могильной землей. — Зачем же мне лишать тебя источника боли? Тогда ты перестанешь страдать.

Азек кивнул, и создание убрало амулет в складки длинных одеяний. По его телу пробежала дрожь удовольствия: в ту секунду легионер все бы отдал за возможность обрушить на вампирическую тварь боевые чары.

— Ты получил наши скорби, — сказал корвид. — Теперь пропусти нас. Исполни обещанное.

— Что ж, хорошо, — отозвался Счислитель. Обойдя воинов Тысячи Сынов, он взял у каждого из них какую-нибудь безделушку или артефакт, но к Афоргомону даже не приблизился. Собрав оплату со всех, демон отошел в сторону и указал на клокочущий ледяной поток: — Путь открыт, река ждет вас.

— Как нам пересечь ее? — требовательно спросил Толбек, печаль которого сменилась гневом.

— Никак. — Существо принялось болтать в воде основанием посоха.

Ариман мгновенно испытал мерзостное ощущение того, что реальность претерпевает грозные и жуткие изменения, и причина их — обыденные с виду действия Счислителя.

— Прекрати сейчас же, — произнес Азек.

Глаза демона сверкнули мрачным весельем, но от своего занятия он не оторвался.

— Вздымаясь во тьме, воды бесконечного потока втекают в вашу память… И вашу кровь. Вы чувствуете это, не так ли?

— Так, — признал корвид. — Теперь прекрати, или я убью тебя.

Счислитель рассмеялся.

— Нет, Азек Ариман, не убьешь. Ибо на стенах вверху отведено место под твое имя, и только от меня зависит, вытравлю я его в назначенный срок или сейчас.

— Я тебе не верю.

Демон вынул посох из речных вод.

— Тогда попробуй напасть на меня и увидишь, что произойдет.

— Сегодня не стану, но обязательно вернусь сюда и прикончу тебя.

— Может, так и случится. Но помни: нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ибо притекают новые воды и меняешься ты сам.

— Что, цитируешь плачущего философа? — поинтересовался Азек, направляя разум в пятое Исчисление. — Если твой запас мудрости ограничен подобными фразами, ты не настолько умен, как тебе кажется!

— Тогда ступи в реку, позволь течению унести тебя, и мы увидим, насколько в действительности умен ты.

Пройдя мимо Аримана, Хатхор Маат бросил:

— Ну же, зачем вообще тратить время на разговоры с этой тварью? Давайте просто нырнем в поток, и дело с концом.

Вслед за адептом Павонидов к кромке воды подошли Толбек и Санахт. Легионеры выжидающе оглянулись на Азека, и он вошел в реку вслед за ними, выбросив из головы мысли о нападении на Счислителя.

Темные волны заструились вокруг сабатонов воина, и Ариман даже сквозь броню ощутил пробирающий до костей холод. Это течение лишь казалось текучей водой: они стояли в самой эссенции Великого Океана, преобразованной в постижимую для смертных форму.

Азек повернул голову к Счислителю и задал ему последний вопрос:

— Как мы вернемся сюда?

— Когда вы найдете то, что ищете, прошлое вытолкнет вас обратно, — сообщила сущность.

— А если у нас не получится?

— Вы умрете, ибо минувшее неподатливо и всегда находит способ избавиться от того, чему не место в нем.

Ариман кивнул. Чего ждать от демона, если не загадочных фраз и зловещих предсказаний?

Отвернувшись, Азек отдал команду соратникам и повел их в непроглядную черноту потока. Вода поднялась ему до бедер, потом до живота; течение все сильнее толкало воина. Беспорядочные струи и невидимые быстрины словно бы вцеплялись в него, стараясь утянуть то в одну, то в другую сторону, но Ариман придерживался выбранного пути.

Вода дошла ему до груди, потом заплескалась вокруг наплечников. Азек шел все медленнее, чувствуя, как холод усиливается с каждым его шагом. Позади корвида судорожно дышали другие легионеры.

Когда Ариман погрузился в реку по шлем, перед глазами у него заплясали и завертелись огоньки, похожие на отблески костра. Воин продолжал идти, хотя вода уже накрыла его с головой.

Звуки стали приглушенными, поле зрения сузилось. Азек не слышал ничего, кроме рева ледяных струй, и видел только бешено кружащиеся частицы ила. Он ощущал вкус пепла и смрад горящего прометия, обожженной стали и растекшейся плоти. Собственное дыхание опаляло Аримана с такой силой, словно его легкие горели изнутри.

В груди легионера зашевелился страх — эмоция настолько чуждая и давно забытая, что Азек даже не сразу распознал ее.

Мощь потока росла по экспоненте, каждый следующий шаг давался все тяжелее. Воин ступил в реку под прямым углом к берегу, но сейчас будто бы шел строго против свирепого течения.

Наклоняясь вперед, Ариман упорно преодолевал глубинные быстрины. Злобные придонные токи врезались в него, пытаясь развернуть, били наотмашь и бросались под ноги, лишая равновесия, но он продолжал идти.

В шлеме у него раздавались искаженные голоса, паникующие и вопрошающие, но равно неразборчивые из-за грохота струй. Броня, возражая против такого обращения с ней, шипела сервоприводами и блокировала сочленения, но Ариман по-прежнему боролся с неодолимой силой реки.

Наконец ему пришлось сдаться.

Течение сбило Азека с ног сокрушительным ударом в туловище. Сорванный с якорей-сабатонов, он отдался на милость реки душ, и поток Счислителя увлек воина прочь.

Глава 16: Из пламени. Исключительная ненависть. Помутневшее зеркало

Всплыв на поверхность океана, Амон жадно втянул ночной воздух. Его грудь поднялась под доспехом, легкие расширились, и пляшущие перед глазами советника искры понемногу угасли. Он вдохнул еще раз; в посеревший мир вернулись краски, а световой туннель, словно бы втягивавший легионера, растворился.

Задышав более размеренно, Амон попробовал сориентироваться на местности.

«Где же я?»

Последнее, что помнил воин — лицо отца, который смотрел на него, пока текущая через плато река неумолимо утягивала советника в глубину. Призрачные руки тащили его на дно, легкие разрывались от удушья, по телу расползался могильный холод…

Амон бился с тварями, старавшимися утопить его, пока они не выпустили легионера.

«Я победил или просто надоел им?»

Советник выбросил посторонние мысли из головы и развернулся, ища глазами берег или какой-нибудь заметный объект.

Ничего.

Он дрейфовал в темных водах, поднимаясь и опускаясь на могучих волнах.

«Что это, Великий Океан? Так он выглядит на самом деле?»

Нет, Амона окружало нечто иное. Прежде оно существовало только в мечтах, но теперь воображаемое стало реальным, лишенным любых ограничений — кроме тех, которые люди сами накладывали на себя.

Над воином простирался усыпанный бриллиантами ночной небосвод, однако знакомых созвездий на нем не встречалось.

Легионер удерживался на плаву в массивной броне, подгребая руками и ногами, но уже начинал беспокоиться. Доспехи Астартес защищали хозяев даже от космического вакуума, поэтому Амон мог бы не бояться утопления… если бы его латы не были расколоты во многих местах.

Он чувствовал, что броня тяжелеет с каждой секундой. Поножи уже залило доверху, и влага громко булькала внутри доспеха, заполняя все его пустоты.

Нечаянно глотнув воды, советник сплюнул.

«Пресная, никакой соли. Значит, я не в обычном океане».

Перед мысленным взором Амона внезапно пронеслась неудержимая кавалькада образов, и он удивленно заморгал. Ему явились не видения потенциальных вариантов будущего, как это случалось с Корвидами, а собственные яркие воспоминания.

Легионер вновь пережил сражение с Волками на Просперо, испытал восторг от встречи с Императором на Никее — восторг, быстро сменившийся унынием. Он с гордостью вспомнил, как маршировал на передовой Великого крестового похода и исследовал все более замысловатые и прекрасные области знания. Смеясь от радости, Амон слышал музыку, которой внимал ребенком, видел перед собой страницы томов, прочтенных столетие назад, и картины, над которыми плакал в галерее на одной из планет чужаков.

— Так эта вода… память мира.

Воин не удержался на поверхности, и волны накрыли его с головой. Оказалось, что он ошибся — странный океан состоял не из воды в привычном понимании слова, а из гораздо более сложной жидкости. Эта шелковистая влага с неописуемо изящной структурой состояла из неисчислимых мельчайших частиц, поэтому любая молекула в каждой ее капле служила хранилищем бесконечных объемов информации.

Ближе ко дну в ней мелькали какие-то огоньки, перемещавшиеся парами. Они кружились и ныряли вместе, как птицы во время брачных танцев над землей.

«Что это такое?»

Советник воспринял концентрированную суть бессчетного множества судеб и канувших в лету воспоминаний — безгранично сложную систему взаимодействий между живыми душами. Он осознал, что погружается в океан вечно пополняющихся знаний.

«Я поплыву по этому морю грез, — подумал Амон. — Я изведаю все секреты, которые оно готово открыть мне».

Нырнув глубже, легионер по частям сорвал с себя доспехи. Латы утонули во мраке, и огоньки метнулись к пластинам брони. Воин понял, что океан жаждет изучить их — узнать, какие солнца иных миров согревали их, какие попадания сдирали с них краску и какие истории они расскажут о носившем их существе.

Освободившись от доспехов, Амон с наслаждением ощутил небывалую легкость бытия. Его тело наполнилось энергией, он больше не чувствовал боли от страшных ран. И, случайно выбрав направление, отправился в путь.

Воин не знал, как долго он плыл: с каждым гребком и всплеском воды к нему приходило новое понимание мира, открывались различные перспективы. Перевернувшись на спину, легионер смотрел на неподвижные звезды и о ходе времени судил лишь по тому, как расширились в его разуме горизонты познания.

Амон снова нырнул и, проглотив немного воды, познал свершения величайших архитекторов Юпитера; жизнь рабочего в трудовых лагерях, окружающих грандиозные постройки Императора на горных хребтах Гималазии; приятное волнение археологов, раскопавших затерянный город в районе пылевых бурь к югу от Тали.

Советник выплыл на поверхность, опьяненный беспримесной радостью; прежде он и не надеялся изведать нечто подобное. Но, уже собираясь продолжить странствие, воин заметил некую перемену в окружающем мире.

Впереди на линии горизонта нечто поднималось из воды.

«Остров?»

Легионер мощными гребками направился в ту сторону.

По мере приближения к берегу он все отчетливее ощущал подспудный ужас. Суша нагоняла жуть тем, что казалась единственной областью постоянства в текучем, вечно преобразующемся океане возможностей для роста и развития.

После свободы, дарованной волнами, Амон нисколько не желал ступать на землю, настолько враждебную изменениям, но разве у него оставался выбор? Твердь быстро вырастала перед ним; советник не мог определить размеров острова, но видел, что тот огромен.

Вскоре легионер понял, что плывет к целому архипелагу из нескольких тысяч кусочков суши. Соединявшие их арочные мосты чем-то напоминали стальной каркас пирамиды Фотепа. Расположение островков вызвало у Амона любопытство: он почему-то чувствовал, что обязан узнать эти узоры. Воин постоянно замечал новые аналогии, все более определенные, но не успевал разгадать их смысла — образы пропадали, стоило ему отвести взгляд.

«Возможно, эта твердь не такая уж постоянная».

Добравшись до отвесного берега, Амон полез вверх. Суша оказалась пористой, неровной и узловатой, как древний коралловый риф, поднявшийся со дна морского. Здесь хватало опор для рук, и советник без труда вскарабкался на десятиметровый утес.

Подтянувшись, он перевалился через край вершины, после чего встал и огляделся вокруг. Коралловый остров напоминал дюнное море в черной пустыне; почва впивалась в ноги, словно осколки керамики или зернистый базальт.

Снизу донесся тихий шепот безбрежного океана бесчисленных чудес. Воин полуобернулся к воде, но ему все же хватило решимости, чтобы преодолеть стремление вечно плавать в глубинах памяти. Он двинулся вперед, взбираясь по пути на крутые склоны и увалы неестественных очертаний.

После чудесной легкости, подаренной водой, собственное тело казалось советнику чрезмерно грузным, гораздо более тяжелым, чем при возвращении в плоть из полетов по эмпиреям. Когда-то обтягивающий поддоспешник свисал с плеч — советник Алого Короля сильно исхудал за долгие годы странствий по тайным тропам в поисках пропавшего отца.

Никогда прежде Амон не чувствовал себя настолько слабым.

Он покачнулся и, хрипло дыша, опустился на колени. В грудь, казалось, насыпали битого стекла; поднятый ветром песок колол глаза.

Услышав скрип шагов по кораллам, советник устало поднял голову и разлепил веки, склеившиеся от едкого пота и пыли.

К нему ковылял высокий мужчина в рваном плаще с отделкой из темных перьев, опиравшийся на посох-хеку из плавника. Его спутанные седые волосы, зачесанные назад, спускались до земли. Морщинистое лицо перехватывала грязная повязка, скрывавшая глаза; с одной стороны ее покрывала давно засохшая кровь.

— Кто идет? — спросил слепец. — Это ты, Ариман?

Легионер затряс головой, потеряв дар речи при виде того, какая судьба постигла его возлюбленного отца.

Облизнув губы, советник все же ответил:

— Нет, это Амон.

— Амон? — повторил старик. — Ах да, конечно, мой сын… Ты пришел. Все-таки ты пришел…

— Я пересек планету, чтобы найти тебя, — произнес воин. Осознав, что его одинокий поход наконец завершился, он опустил голову на грудь и залился слезами.

Магнус Красный дотронулся рукой до его плеча.

— Сын мой, добро пожаловать в Планетарий.

«Из тьмы к свету».

Когда-то Ариман читал истории спасенных утопающих, и во многих случаях выжившие рассказывали, что видели ослепительный свет за несколько мгновений до того, как их вытащили из воды. По утверждениям некоторых, им являлось нечто божественное, но Азек давно уже понял ложность подобных заявлений. Такие ощущения порождались обычными механизмами диссоциации — средством защиты разума, которое срабатывало в моменты чрезвычайной опасности, чтобы отвлечь человека от факта его неминуемой гибели.

И тем не менее, когда темные волны вынесли Аримана на поверхность, воину показалось, что он мчится по узкому туннелю к ярчайшему в мире сиянию.

В следующий миг чувство невесомости исчезло, а холод реки сменился опаляющим зноем. Непроницаемая тьма вокруг Азека так молниеносно сменилась мерцающим оранжевым светом, что объекты в его поле зрения размылись и посерели. Охваченный чудовищной дурнотой, Ариман рухнул на четвереньки.

Сорвав и отбросив шлем, легионер изверг наружу содержимое желудка — то немногое, что там оставалось. Обычно постлюди не страдали от подобных недугов, но сейчас у Азека дрожали руки и ноги, перед глазами все вращалось, а живот стискивали спазмы, как при отравлении.

Ариман простонал и сжал расставленные пальцы в кулаки, загребая черные жирные комья пропитанной нефтепродуктами земли. Осознав, что источник нестерпимого жара находится где-то сзади, воин оглянулся через плечо и увидел пустыню, объятую огнем до горизонта.

Вал оранжевого пламени и столпы канцерогенного дыма вздымались до небес. День превратился не просто в ночь, но в пылающую преисподнюю из верований древних. В пожаре плавились цистерны и хранилища из стали-серебрянки. Буровые вышки километровой высоты обмякали, будто слепленные из воска. Стены контейнерных складов гнулись, трескались и рушились под тяжестью крыш.

Посреди полыхающего комплекса стояли обугленные остовы брошенной техники — тысячи колесных грузовиков, бронетранспортеров, основных боевых танков и выгоревших бензовозов. Ощутив невыносимый смрад жженого металла и жареной плоти, Азек зажал нос и рот грязной ладонью. Он уже вдохнул целую горсть праха, словно стоял у трубы крематория.

Кое-как встав на ноги и подобрав шлем, он неуклюже поплелся от горящих развалин перерабатывающего комплекса. Из глаз воина катились едкие слезы, в глотке невыносимо першило от жара и смога. Он брел, пока от бессилия не свалился вновь за разбитым корпусом «Носорога», лежащего в закопченной от снаряда воронке.

Закашлявшись, Азек обильно отхаркнулся пенящейся черной мокротой и поневоле прикрыл глаза рукой от потоков жара и яркого света, которые расходились от этого пожара размером с город.

В дымном мареве Ариман заметил несколько силуэтов, но лишь после того, как те приблизились, узнал в них товарищей по легиону. Первым из пелены возник Хатхор Маат, опустошенный после недавних переживаний. Вторым появился Санахт: мечник чуть ли не впервые выглядел неуравновешенным. Последним до них добрался Толбек, и было заметно, что пламя досаждает даже адепту Пирридов.

Каждый из бойцов, зайдя в укрытие за подбитой бронемашиной, опускался на корточки рядом с Азеком.

— Куда мы?.. — с трудом произнес Санахт.

— Не знаю, — сказал Ариман.

Толбек потер обугленный остов «Носорога» рукой в латной перчатке. Он только размазал копоть, но легионеры все же сумели рассмотреть эмблему на борту: изображение великого государя, который разбрасывал нечто вроде зазубренных клыков.

— Знакомый рисунок? — спросил пиррид.

Азек кивнул.

— Царь Кадм, сеющий зубы дракона.

— Герб Йеселти, — вставил Хатхор. — Трон, это ведь значит, что…

Ариман поднялся на ноги и взобрался по «слону воронки. Выглянув над ее неровным краем, корвид увидел лагерь армии, способной завоевать всю планету: десятки тысяч единиц бронетехники, миллионы солдат, армады летающих машин.

Над воинством реяли знамена с орлом, держащим в лапах скрещенные молнии.

— Мы на Терре, — подтвердил Азек.

Пока отряд поднимался к вершине по пышной лестнице, Гамон разглядывал каждую из статуй. Лица изваяний оказались смутно знакомыми: Лемюэль уже видел многие из этих скульптур на мраморных постаментах вокруг площади Оккулюм в сердце Тизки.

— Ты знаешь, кто они? — поинтересовался Виддоусин.

— Когда-то знал, — ответил летописец, не скрывая нарастающей горечи, — но после пси-неводов ваших дознавателей и нескольких лет издевательств в той адской дыре посреди космоса их имена стерлись у меня из памяти.

Ольгир пожал плечами, как будто услышал что-то маловажное, и Гамон пришел в гнев.

— Моя жизнь и страдания для тебя ничего не значат, верно?

Услышав злость в голосе Лемюэля, воин остановился.

— Ты запятнан малефикарумом, — сказал Волк. — Тебя оставили в живых только потому, что Йасу Нагасена решил, будто ты поможешь нам уничтожить остатки души Красного Циклопа. Думал, тебе это понятно.

— Я… Мне казалось…

— Тебе казалось, что тебя помиловали? Нет прощения тем, кто якшался со злом, только покаяние.

— А как же это? — Гамон показал Ольгиру обрубок руки. — Разве такого наказания мало?

— Фенрис хьольда, нет! — рассмеялся Виддоусин. — Судя по тому, что говорит Бъярки, твое искупление только началось!

Легионер хлопнул себя по бедру и продолжил подъем, весело покачивая головой так, словно отпустил самую удачную шутку в своей жизни.

— Не стой! — крикнул он Лемюэлю. — Иди в моей тени, или я убью тебя.

Гамон заковылял по ступеням вслед за Ольгиром. Боль в искривленных ногах распаляла его ненависть к тюремщикам, хотя летописец понимал, что злиться бессмысленно. Чего он добьется, гневаясь на них? И все же Лемюэль не успокаивался, воображая, какими способами разделался бы с Волком.

На сто восьмом варианте казни Виддоусина пленник добрался до верха лестницы. Машинально переставляя ноги, Гамон вдруг обнаружил, что ступени закончились.

До пика горы было еще очень далеко, но воздух уже стал разреженным. Вокруг площадки располагались каменные шпили, идеально обрамлявшие солнце. Выступы имели угловатые очертания и разделялись равными промежутками; очевидно, возникли они не в результате природных процессов.

Кто-то придал внутренней части горного склона форму исполинского амфитеатра, похожего на ристалища, где древнеримейские монархи устраивали кровавые игры ради увеселения толпы. Над ареной почти пятисотметрового диаметра возвышались ярусы каменных скамей, уходящие на головокружительную высоту.

Здесь разместились бы десять тысяч зрителей.

Но гостей ждал только один.

У Лемюэля скрутило кишки, а мочевой пузырь неуправляемо сжался, пытаясь опорожниться.

— Нет, — сказал Гамон, как будто отрицание реальности могло изменить ее. — Нет…

Точно напротив поднявшегося на ристалище отряда на золотом троне, установленном в пышном императорском павильоне, сидел осколок души Магнуса Красного. На коленях великана, облаченного в доспех с бронзовой отделкой, лежал блистающий клинок.

Летописец никогда прежде не видел Алого Короля в такой ипостаси, но сразу понял, что примарх снарядился для битвы. Копну волос Циклопа охватывал золотой венец с красным самоцветом в центре, а сверкающий глаз пылал такой исключительной ненавистью, что Лемюэль повалился на колени, всхлипнув от ужаса.

Человеческая озлобленность самого летописца показалась ему ничтожной.

Гамон ненавидел Волков за то, что они на пять лет заперли его в чистилище и изуродовали ему ноги. За то, что Галактика полыхала огнем и по их вине.

Но подобные обиды ничего не стоили в сравнении с болью того, кто потерял сожженную родину и убитых сынов.

— Как вам нравится место вашей казни? — спросил Магнус.

Четверо легионеров шагали от разбитого «Носорога» к имперским позициям, изумленно озираясь вокруг. Все они уже десятилетиями не ступали на Терру и по большому счету не надеялись вновь побывать здесь. И пусть над землей висела густая пелена нефтехимической сажи и пепла, каждый вдох здесь казался особенным.

— Поверить не могу, — произнес Хатхор Маат. — Я всегда предполагал, что истории о путниках, переброшенных Великим Океаном во времени, — просто аллегории или метафорические отображения скрытых смыслов. Не представлял, что они правдивы.

— Думаю, каждый из нас так считал, — отозвался Ариман.

— Тогда почему мы поверили слову демона? — требовательно спросил Толбек. Пылающий ад вокруг них усиливал холерические черты пиррида. — Ухватились за соломинку?

— Другой надежды у нас не оставалось, — указал Санахт.

— Все поддакиваешь Азеку, так?

— Хватит! — рявкнул корвид, видя, что мечник потянулся за клинками. — Наше появление заметили.

К воинам приближался полуэскадрон кавалеристов на переливающихся металлом скакунах с огненно-красными вымпелами.

— Наш легион ведь участвовал в этом сражении? — уточнил Хатхор.

— По-моему, да, но все записи об этом погибли вместе с Просперо, — ответил Ариман, стараясь вспомнить краткие строчки информации о Беотийских кампаниях.

— Тогда нам стоит ожидать, что эти бойцы удивятся встрече с четырьмя легионерами, идущими из развалин вражеского комплекса? — поинтересовался Санахт, когда пятеро всадников опустили мерцающие пики со стальными наконечниками.

— Да, — согласился Азек и добавил с ноткой искреннего сожаления в голосе: — Но мы — космодесантники, а в те годы все Легионес Астартес были верны Императору.

Кавалеристы натянули поводья, придержав кибернетических коней, и Ариман увидел, что перед ним гусары в зеленых мундирах и касках с плюмажами. Шлемы, не защищающие лицо, выглядели непрактично.

Осознав, что наткнулись на космодесантников, всадники немедленно подняли копья. Их командир, убрав пику в чехол на боку скакуна, пришпорил его и направил к воинам Тысячи Сынов.

— Капитан Берардо Бон-Джованни, — представился он на готике с заметным акцентом и растянутым произношением урожденного терранина. — Мы не ждали, что сегодня утром кто-нибудь выйдет из того пекла, уж тем более легионеры.

Кивнув, Азек заявил:

— Гибель одной из терранских династий, пусть мятежной, заслуживает нашего внимания.

— Не спорю, господин, — ответил Берардо, — но нам бы не повредило какое-нибудь предварительное уведомление.

Ариман был впечатлен. Большинство смертных растерялись бы в присутствии Астартес Императора, но гусарский капитан сохранял спокойствие. Его бойцы меж тем выстроились в шеренгу, держа копья вертикально. Их багряные флажки хлопали на беспорядочных тепловых потоках, струящихся из перерабатывающего комплекса.

— Ты, разумеется, прав, — сказал Азек, — но события развивались так, что от нас потребовались немедленные действия, а в подобных ситуациях иногда приходится забыть об учтивости к товарищам по оружию. Приношу извинения тебе и командующему Селюду.

— Вы же легионер, мой господин, и не обязаны извиняться, — произнес Бон-Джованни. — Кроме того, командующий Селюд уже не руководит операцией.

— О, конечно же! — Ариман только что вспомнил нужный отрывок из архивных записей. — Его сняли в… ноль шесть тридцать пять, не так ли?

— Верно, но как вы узнали?

— Тебе известно, к какому легиону я принадлежу?

— Судя по знакам различия на броне, господин, вы из Пятнадцатого.

— Вот ты и ответил на свой вопрос.

Берардо кивнул с беспечной ухмылкой и заерзал в седле, словно обдумывая, продолжать разговор или нет.

— Капитан? — подбодрил его Азек.

— Насчет событий, упомянутых вами… Мы можем как-то помочь?

Гусару явно хотелось заслужить немного славы в совместном бою с лучшими воинами Императора.

— Вообще говоря, да, — сказал корвид.

Пром осторожно шагал к Магнусу, ощущая на себе взгляды множества невидимых наблюдателей. Ряды скамей над ареной пустовали, но шелест дующего над ними ветра казался глухим шепотом притихших зрителей.

— Тебе знакомо это место, верно? — поинтересовался Бёдвар.

Дион кивнул.

— Циклоп решил посмеяться над нами. Он не сомневался, что я пойму значение амфитеатра.

— Тогда посмеемся над ним в ответ, — ухмыльнулся Бъярки. Повернув голову, он сплюнул на песок и перебросил инеевый клинок из одной руки в другую. Пром даже не заметил, когда фенрисиец достал меч.

— Хьольда! — крикнул рунный жрец примарху, размахивая оружием так, чтобы расслабить мышцы перед схваткой. — Шикарную бойцовую яму ты вырыл, но я видал и получше! У нас на Фенрисе фатсерки вырубали их во льду, а у балтов выходило… непосредственнее, йа? Шипы из костей по краям, голова-другая на копьях, все такое. Но у остмаанов… Ох уж эти остмааны. Даже когда они утоляли жажду-до-земель и могли бы не отправляться на смертоубийства, все равно ходили в набеги и брали множество пленников. Потом выставляли целые племена друг против друга и обагряли снег красным даже в бесснежную пору.

Бёдвар умолк. Скалясь, как безумец, он неторопливо повернулся вокруг своей оси и медленно кивнул, после чего вонзил меч в песок перед собой.

— Но для того чтобы мы сразили тебя еще раз, сгодится и такая яма.

Дион встал слева от Бъярки. Магнус поднялся с трона; его единственный глаз пылал гневом.

— Ты действительно думаешь, что вы способны одолеть меня?

Фенрисиец пожал плечами.

— Может, да, а может, нет. С каких пор это имеет значение?

— Сейчас имеет, — вмешался Нагасена. Подойдя к Волку с правой стороны, он обнажил позаимствованный у кого-то клинок. — Если верить Менкауре, исход будет иметь огромное значение.

Какой бы сильной ни была взаимная неприязнь Прома и Йасу, псайкер как будто огорчился, увидев агента без Сёдзики. Пусть новый меч, изготовленный настоящим мастером, обладал превосходным балансом, но он не принадлежал Нагасене. Йасу не приносил клятв на этом клинке.

— Менкаура, Слепой Оракул, — произнес Алый Король. — Я желаю видеть моего сына.

— Тебя предупреждали, — сказал Дион, игнорируя просьбу Циклопа. Библиарий извлек из ножен пси-меч из голубоватой стали с кристаллическими вставками. — Я был там. Пришел туда вместе с Таргутаем Есугэем и еще многими из моих братьев, чтобы поддержать тебя. Мы явились по своей воле, ибо верили, что поступаем правильно.

Пром шагнул к Магнусу, и клинок бывшего Ультрамарина засветился по всей длине от прилива ментальной энергии.

Дион едва справлялся с гневом, который до сих пор тлел, будто присыпанный костер, но сейчас грозил разрастись в неудержимый пожар. Библиарий смутно осознавал, что слева от него рассредоточиваются «Урсараксы», а вораксы занимают позиции справа, но не обращал внимания на автоматонов. Вся ярость, боль и мучительное осознание того, что его предал собрат по дару, хлестали из ауры Прома потоком душевных страданий.

— Ты нарушил обещание, данное Императору и твоим братьям! — взревел Дион. — Мы защищали тебя, а ты солгал нам! Всем нам. У тебя нет никакого права гневаться на нас! Тебя предупреждали. И ради чего ты совершил измену? Чтобы заглянуть в бездну и узнать, посмотрит ли она в ответ?

— Ты понятия не имеешь, что я видел, — заявил Циклоп.

Покачав головой, библиарий сделал еще шаг вперед. Соратники последовали за ним, однако Пром ощутил их неуверенность. Он чувствовал то же самое: атака на примарха, пусть даже на осколок его сущности, весьма напоминала самоубийство.

Но Диона это уже не беспокоило.

Он направил меч в сердце Алого Короля.

— Я дословно запомнил тот эдикт Императора: «Горе тому, кто осмелится проигнорировать запрет или попытается меня обмануть. Он станет моим врагом, а на его голову и головы его последователей обрушится такая кара, что до конца мира они будут проклинать тот день, когда отвернулись от моего света». Ты посчитал, что это пустая угроза? Ты серьезно решил, что твоя ложь останется незамеченной, что тебе удастся изменить отцу так, чтобы Он ничего не узнал?

С каждой фразой Прома его клинок блистал все ярче, пока не засиял подобно солнцу.

— Ты нарушил обещание, данное Императору, — повторил воин надломленным голосом. Произнося слова, что годами бродили внутри него, Дион ощущал, как его сердца разбиваются вновь. — Поэтому я спрошу вот о чем: чего ты ждал, если не того, что против тебя направят примарха Русса и его Волков?

Ловко спрыгнув на песок, Магнус направился к имперцам. Собравшись с духом для неизбежной битвы, Пром закрылся псионическими щитами и вскинул пламенеющий меч к плечу.

Циклоп спокойно прошел в центр арены, словно гладиатор-чемпион, готовящийся к схватке за свободу. Вораксы и «Урсараксы», растянув строй по дуге, окружили примарха с флагов. Космические Волки встали рядом с вожаком — все, кроме Ольгира, который остался возле Лемюэля Гамона. Только сестра Цезария не приближалась к воинам: она подавляла своим нуль-полем дар Менкауры и в то же время не хотела ослаблять способности Диона и Бёдвара.

Оглядев собранные против него силы, Алый Король усмехнулся.

— Скажи, мастер Нагасена, сколько бойцов следовало за тобой, когда ты взбирался по ступеням Общины, чтобы перебить Воинство Крестоносцев?

— Около трехсот Черных Часовых, — ответил Йасу. — Но я шел туда не с тем, чтобы отнимать жизни.

— Не говори с ним! — резко бросил библиарий.

— Три сотни? — переспросил Магнус. — Может показаться, что отряд такой численности прискорбно мал для потенциально опасной операции.

— Пожалуй, но возможную бойню предотвратил один из твоих сынов, — произнес Нагасена. — Воин по имени Атхарва.

Пром заметил в биополе примарха вспышку болезненного сожаления; будь на месте Магнуса кто-то иной, Дион назвал бы это чувством вины. Но эмоция исчезла сразу же после того, как библиарий увидел ее.

Циклоп повернулся влево, потом вправо, изучая окружившее его кольцо из плоти и стали. Подняв золоченый хопеш, Алый Король описал клинком сверкающую восьмерку, и его глаз блеснул предвкушением битвы.

— Как думаешь, хватит ли тебе бойцов, чтобы убить меня?

— Посмотрим, — промолвил Йасу.

Ухмыльнувшись, Магнус с хрустом покрутил шеей.

— Обязательно посмотрим.

Опустив меч, Пром оглянулся через плечо на Креденса Аракса и Виндикатрицу, ждавших его приказаний.

Кивнув, Дион скомандовал:

— Огонь!

Под широким коралловым отрогом на острове примарха парила сфера варп-пламени. Эта лампа, не требующая топлива, отбрасывала теплое сияние на лица Амона и его генетического прародителя. Оба сидели в безмолвии, наблюдая за танцем звезд с высокого утеса над темным океаном.

Когда советник смотрел на небо из воды, светила казались ему статичными, однако теперь стало понятно, что они движутся по замысловатым траекториям. Перемещения созвездий выглядели случайными, но в действительности подчинялись закономерностям не менее точным, чем часовой механизм.

Амон всмотрелся в черты Магнуса. Случилось то, что воин ранее считал невозможным: его отец одряхлел. Алый Король сохранил отвагу, с которой шел в сражение против Лемана Русса, и его скрытый под повязкой взор не утратил мудрости, но морщины на лице Циклопа напоминали глубокие каньоны, а пожелтевшая кожа — тонкий пергамент.

Советник не знал, с чего начать разговор. Он всегда легко общался с отцом, но сидевший рядом старик был совершенно незнаком Амону. Возможно, для Магнуса прошло столько времени, что примарх забыл о дружбе с сыном?

Впрочем, даже просто находясь рядом с Алым Королем, легионер ощущал прилив свежести. Усталость, терзавшая советника после того, как он выбрался на берег, понемногу отступала. Да, подобное обновление дорого обошлось ему — вместе с силами вернулись и прежние муки: жуткая боль в трущихся друг о друга осколках позвоночника, которые павониды скрепили бесчисленными фрагментами новой ткани, обещала остаться с ним навсегда.

— Прости меня, сын мой, — наконец произнес Циклоп.

— За что?

— За то, как ты страдаешь по моей вине. — Магнус смотрел вдаль, на волны. — И за то, что я бросил тебя в Великом Океане. Не по злой воле, просто растерялся. Тогда я… обезумел от горя, и к тому же мне предстояло в одиночку создавать Планетарий.

Амон испытал прежде немыслимое для него чувство: гнев на своего примарха.

— Тогда зачем вы просили меня помочь?

— Разве?

— Да, на вершине Обсидиановой Башни. Вы сказали, что мы построим величайшую библиотеку в истории Галактики. Пообещали мне, что мы возведем ее вместе.

Сокрушенно вздохнув, Алый Король покачал головой.

— В ту пору я обожал хвастаться.

— «В ту пору»? — повторил советник. — Как долго вы пробыли здесь?

Пожав плечами под мантией, украшенной вороновыми перьями, Циклоп снова вздохнул:

— Слишком долго. А сколько лет потратил ты, разыскивая меня?

Амон ощутил, что Магнус не желает отвечать прямо.

— Не знаю, но думаю, что очень много. На Планете Чернокнижников непросто отслеживать ход времени.

Циклоп кивнул, признавая правоту воина. Снова воцарилось молчание.

— Значит, вы нашли место для Планетария, — произнес советник, глядя на океан.

— Да, — подтвердил примарх. Он потер лицо ладонью, и Амон осознал, что его отец изможден до глубины души.

При виде согбенного Алого Короля воину хотелось плакать.

— Покидая тебя в варпе, я… не был собой, — проговорил Магнус, не отводя скрытого повязкой взора от сферы холодного пламени. — Большая часть моей сущности необратимо распадалась, и от меня уже откололось… чрезмерно многое. По правде сказать, сейчас я не уверен, что моя душа когда-нибудь восстановится. Я боюсь, что буду слабеть с каждым вздохом, если отправлюсь обратно.

Видя, насколько беззащитен Циклоп, легионер перестал гневаться.

Как же плохо Амон и его братья понимали всю тяжесть бремени, что несет их отец; как же охотно они полагали его извечное могущество и непоколебимую силу естественными и неизменными.

Алый Король протянул руку к шару варп-огня, глядя в его прозрачное нутро.

— Когда я… пришел в себя, то обнаружил, что ты очень, очень далеко от меня — и в пространстве, и во времени. Искренне хотел перенести тебя ко мне, но… услышал зов океана. Он привел меня в этот мир, где я решил сотворить Планетарий. Определив, какие труды ждут меня, я понял, что сумею довести работу до конца лишь в одиночку.

— Почему же? — требовательно спросил Амон. — Я бы помог вам!

— Нет, ты бы давно уже умер.

Советник осекся. Судя по словам Магнуса, тот провел на острове столько лет, что за такой срок, несомненно, скончался бы и функционально бессмертный космодесантник.

— И все эти годы вы непрерывно создавали Планетарий? — уточнил воин. — Наполняли мировой океан воспоминаниями?

— Да, в основном, — широко улыбнулся примарх. — Иногда я летал по эмпиреям, чтобы лучше понять, как изменилась Галактика в мое отсутствие. Однажды я даже рискнул проникнуть в Гибельный шторм и вывел из варп-бури Лоргара терпящий бедствие корабль сынов Вулкана.

— Но что нам делать теперь?

Циклоп поднялся на ноги. Из-под его плаща с вороновыми перьями показались матово-бронзовые латы и красные птеруги из вываренной кожи.

— Мы вернемся к остаткам нашего великого легиона. Попробуем закончить то, что я начал здесь, пока у меня еще есть немного времени.

Встав, Амон протянул ему руку.

— Закончим это вместе.

— Согласен, — ответил Магнус.

Назад: Глава 11: По льду. Сломанный клинок. Не отпущу

Дальше: Часть третья: Отверзение уст