Глава 11: По льду. Сломанный клинок. Не отпущу
Разумеется, Нагасена уже видел легионеров в бою, но все равно восхищался нечеловеческим проворством Бъярки и его воинов. Йасу со всех ног мчался за ними по ступеням, однако ледяные люди с каждой секундой отрывались от агента.
Космические Волки неслись на верхний ярус, словно терранские бегуны-со-смертью. Эти аугментированные психи, в нарушение всех законов физики и здравого смысла, прыгали по выступам зданий на вершинах исполинских ульевых шпилей, стимулируя острыми ощущениями свои нейроимплантаты.
Харр Балегюр бежал с резвостью берсерка, завывая от дикой ярости. Бёдвар скакал через ступени так, словно ноги ему заменяли сжатые пружины. По бокам от него рвались к цели Ольгир Виддоусин и Свафнир Раквульф; могучего охотника не замедляло даже зажатое в руке копье с длинным зубчатым клинком. В темпе Нагасены поднимался только Хельблинд, обладатель наполовину железного тела.
Фенрисийцы на ходу палили короткими очередями, и болты крошили каменные перила верхнего этажа. Из вихря грохочущих разрывов вели ответный огонь воины в багряных доспехах; судя по характерным резким хлопкам вытесненного воздуха, стреляли они из стандартного легионного оружия.
Масс-реактивный снаряд врезался в стену рядом с Йасу. Ударная волна отбросила его в сторону, вышибла воздух из легких. Нагасена выронил Сёдзики и рухнул на лестницу. Жгучая боль в груди не давала ему вдохнуть.
Механические руки из темной стали подняли агента со ступеней.
— Стой смирно, — велел Гирлотнир Хельблинд, подхватив упавший меч Йасу.
— Погоди! — крикнул Нагасена.
Стремительным взмахом Сёдзики фенрисиец разрезал кожаные ремешки, на которых держался лакированный нагрудник агента. Абляционные пластины на керамитовой подложке, посеченные дымящимися осколками, распались волокнистыми клочьями. Вернув клинок хозяину, Гирлотнир презрительно взглянул на разбитые латы:
— Мог бы и не надевать их. Оставайся здесь: еще одно такое попадание перережет твою нить.
— Ничего, рискну, — огрызнулся Йасу.
Хельблинд пожал плечами.
— Тебе умирать.
Отвернувшись, космодесантник продолжил подъем.
Он дал агенту дельный совет, но Нагасене изначально приказали взять троих узников живьем, а обычные люди редко где погибали столь быстро, как в гуще сражения между Астартес.
Как только Йасу последовал за Гирлотниром, наверху бешено завыл ветер. Вскинув голову, агент увидел, что в воздухе на уровне камер бушует вьюга. В затянувшей весь этаж морозной дымке сближались нечеткие силуэты; они сошлись, раздался грохот легионных доспехов.
Сверкнули пурпурные молнии, завыли угольно-черные фантомы волков. Рокотали выстрелы, лязгала сталь, рычали бойцы, металл скрежетал по металлу. Нагасена ринулся вверх, перепрыгивая по три ступени разом и рывком поворачивая на площадках между маршами. Лестница покрылась изморозью, и Йасу, несколько раз поскользнувшись на обледенелых участках, вынужденно замедлил бег.
Завернув на последний пролет, Нагасена выхватил волкитный пистолет с серебряной отделкой — оружие, более чем способное уложить легионера. Последний раз агент стрелял из него в Лунного Волка, который ныне вернулся на службу Императору.
Йасу отчетливо почувствовал на губах горький вкус прокисшего молока. Имперцы надеялись, что в построенных чужаками стенах Камити-Соны враги лишатся пси-способностей, но судьба распорядилась иначе.
По коридору и обломкам расколотого парапета ползли коронные разряды. Над полом висела пелена мерцающего тумана, и от каждого вдоха у Нагасены кружилась голова.
В широкой галерее повсюду валялись куски тел. Никто не сосчитал бы трупов — настолько неистовыми были убийцы. Агенту попадались на глаза обломки костей, торчащие из рваных лохмотьев плеча; разрубленные шлемы, из которых текла ярко-алая влага и размозженные мозги; груды растоптанных кишок и фрагменты брони, разорванной голыми руками.
Ни один из множества фрагментов плоти, лежащих в лужах крови с резким химическим запахом, не принадлежал космодесантникам Шестого.
Хотя битвы между легионерами всегда превосходили в жестокости даже самые беспощадные схватки между смертными, при виде подобной свирепости Йасу почувствовал себя запятнанным. Казалось, он заплатил за союз с фенрисийцами частичкой своей души.
Нагасена побежал по уровню камер туда, откуда доносились племенные боевые кличи и грохот стрельбы. Стены вокруг него, прежде гладкие, покрылись воронками от разрывов болтов и напоминали прибрежные утесы, а пол был скользким от крови и тающего льда.
Как только агент вбежал в густую дымку, зал сотрясся от чудовищных раскатистых ударов, похожих на непрерывный звон исполинского колокола. Оступившись, Йасу упал на одно колено.
В этот же миг туман как будто вздрогнул, и что-то вылетело из него. Агент бросился наземь, и треснувший баклер Виддоусина, просвистев над ним, врезался в стену. До половины войдя в камень, щит застрял и мелко завибрировал. На мгновение Йасу испытал дурноту — ему показалось, что он видит кладку сквозь металлический диск. Только по лязгу доспехов Нагасена понял, что случится в следующее мгновение.
Из мглы вывалились трое легионеров — двое в багряной броне, один в инеисто-серой. Они налетали на стены, как разъяренные быкогроксы, непрерывно молотили друг друга кулаками, впечатывали в животы локти и колени.
Осознав, что он всего лишь жучок под ногами безразличных великанов, Нагасена метнулся в ближайшую камеру.
У дальней стены лежали два обугленных скелета, сплавленные вместе яростным, нестерпимо жарким огнем. Из покрытых золой черепов на Йасу с невыносимым обвинением взглянули живые глаза. Отпрянув, он потер лицо рукой и снова посмотрел на останки, но увидел только черные провалы глазниц.
Поднявшись на ноги, агент прижался спиной к стене у входа. Снаружи донесся звериный рев, и в камеру влетел воин Тысячи Сынов. Врезавшись в скелеты, легионер раскрошил их.
Он немедленно попытался встать, однако в помещение уже ворвался Ольгир Виддоусин, заняв собой оставшееся свободное место. Фенрисиец с размаху всадил сабатон в лицо врагу, и его подошва уперлась в стену — череп колдуна разлетелся на куски в фонтане крови и костяных осколков.
Ольгир тут же развернулся, но недостаточно проворно. Другой отпрыск Магнуса вошел в камеру, выставив руку перед собой; невидимая сила отшвырнула Виддоусина к стене и намертво прижала.
Волк завыл, стараясь высвободиться из-под незримого гнета, на шее у него вздулись жилы. Легионер в багряной броне сделал еще шаг вперед, неотрывно глядя на Ольгира с такой ненавистью, что Нагасена побледнел.
Лицо воина, коричневато-красное, как у нордафрикейцев, покрывали кровоточащие ссадины. Волосы на голове он подбривал, оставляя треугольный выступ, и носил туго заплетенную «озирисову» бороду.
Сын Магнуса повел другой рукой вбок. С фенрисийца слетел нагрудник, за которым быстро последовали наплечники и оплечья.
— Я вырежу тебе сердца, — пообещал чернокнижник. Подступив еще ближе, он снял с пояса изогнутый нож-хопеш. — И ты увидишь каждый кровавый разрез моими глазами.
Йасу затаил дыхание и стиснул пальцы на обтянутой кожей рукояти Сёдзики. Пристально глядя на врага, он представил, как должен пройти клинок.
Нагасена позволил колдуну еще на шаг подойти к Ольгиру.
Затем развернулся на четверть оборота, занес меч и опустил его идеальным взмахом саю-мен.
Клинок отсек легионеру кусок черепа от макушки до нижней челюсти. Йасу одновременно расслабил обе руки, выполнив движение сибори, и меч выскользнул из раны. Противник повернулся к нему; изумленно глядя на агента уцелевшим глазом, он шевелил губами, пытаясь произнести какие-то последние слова.
Но прощальная речь не удалась: Виддоусин схватил чернокнижника за подбородок и свернул ему шею.
— Не давай им говорить, — сказал Волк. — Даже мертвецам.
Пурга улеглась, осколки камня и льда осыпались на пол искрящимся дождем. Горстка уцелевших Клинков Анкхару наконец справилась с бешеными атаками рунного жреца — воины Мемунима оградили товарищей кин-заслоном. Санахт и Люций наблюдали за расплывчатыми фигурами, что расхаживали с другой стороны барьера. Оба мечника поводили плечами, готовясь продолжать бой.
Ариман чувствовал, как феноменальная мощь псайкера VI легиона вгрызается в щит, словно дикий зверь. Фенрисиец черпал силу в своих товарищах, что никогда не удавалось адептам братств.
— Подумать только, чему бы вы смогли научиться друг у друга при иных обстоятельствах, — заметил Афоргомон. — Представь, как ярость и могущество Фенриса сплелись бы с выучкой и мастерством Просперо.
— Такому никогда не бывать, — отрезал корвид.
Ёкай с символами на корпусе покачал головой:
— Азек, ты вроде не настолько глуп, чтобы бросаться категоричными заявлениями.
— Однажды я пробовал создать такой союз, — с неохотой признал Ариман. — Но порой нечто разбитое уже не собрать воедино.
— Извини за выбор слова, но я молюсь, чтобы ты ошибался. — Менкаура кивком указал на перепуганных узников, державшихся за Азеком и автоматоном. Демон поддерживал вокруг них низкоуровневый кин-щит, но чары рассеивались так же стремительно, как Афоргомон наводил их. Причин происходящего Ариман не понимал.
— Прости, брат, — отозвался Азек. Летевший в него сплошной заряд обратился в струйку пара, которая зашипела на металле наплечника, и воин пригнулся. — Новая битва с Волками изменила пропорцию моих соков, пробудив меланхолию.
— Странно.
— Почему?
— В наших братьях преобладает холерический настрой, но в тебе я вижу обратное.
— Волны Великого Океана по-разному разбиваются о берега каждой из душ, — ответил Ариман. — Сейчас эфирный прилив обрушивается на эту тюрьму с такой силой, будто жаждет уничтожить то, что столь долго сдерживало его.
— Ты приписываешь злой умысел измерению, не обладающему разумом, — указал Менкаура.
— Так, поэтическая вольность.
— Как же вы оба наивны, — вмешался Афоргомон. Ёкай постучал себя пальцем по груди, где под резными спиралями оберегов светилась чернотой сущность демона. — С того дня, как один человек впервые проломил череп другого камнем, люди засеивали варп семенами и злого умысла, и разума.
Азек подавил желание схватить автоматона и выбросить за край галереи. Тварь почуяла ненависть воина и рассмеялась, словно провоцируя его.
Тонкие, как карандаш, лучи волкитной энергии вонзились в кладку над ними. Ариман отошел в сторону, подальше от летящих сверху капель расплавленного камня. Он мельком взглянул на осыпающиеся перила, возле которых Солнечные Скарабеи и Оперенные бились с закованными в железо врагами. Легионерам противостояли отряды насекомообразных роботов с конечностями-крюками и выпуклыми глазами, а также летающие кибернетические воины-трэллы.
Воздух дрожал, будто мираж в пустыне: его искажали кин-щиты краткосрочного действия и пузыри перегретого кислорода. Неприятели обменивались болт-снарядами, высокомощными волкитными пучками и разветвленными молниевыми разрядами; казалось, идет свирепая битва между двумя жилблоками города-улья.
Под прикрытием товарищей Онурис Гекс и его Тайные Скарабеи кромсали пол галереи светящимися кин-клинками. В первой, неописуемо жестокой рукопашной стычке и в продолжающейся перестрелке уже погибли одиннадцать воинов Тысячи Сынов. Вероятно, еще многие братья не переживут эту вылазку.
— Есть что-нибудь от Игниса? — спросил Менкаура.
— Ничего.
— Значит, деремся? — поинтересовался демон.
— Нет, спасаемся.
— Но вы превосходите врага в численности и варп-мастерстве, — возразил ёкай. — Ты же понимаешь, что вы способны перебить все живое на станции.
— Может, и так, но тогда эти смертные наверняка погибнут, — указал Азек. — Мы не нашли Каллимака, однако они — важное звено цепочки, и я не пожертвую ими ради мести и утоления жажды сражений.
Менкаура кивнул.
— Тогда мы…
Закончить фразу ему не довелось.
Кин-щиты Клинков Анкауры рухнули с оглушительным хлопком вытесненного воздуха. По коридору промчались клубы леденящего тумана, и за ними пришли дикие создания.
Беспощадные убийцы с самыми холодными сердцами на свете.
В разум Санахта с ревом ворвался неистовый шквал агрессии, рожденный кроваво-красными волчьими рассудками, и легионер пошатнулся. Следом на них с Люцием стремительно обрушилась метель; вскинув руку, атенеец прикрыл визор от твердых, как алмаз, льдинок.
Мечники шагнули в разные стороны, освобождая друг другу место для боя.
На крыльях бури к ним мчались воющие создания — темно-серые, синие, огненно-алые. Лишенные собственных личностей, они подчинялись стайному менталитету, единому рычащему сознанию, что сплачивало их ненавистью.
Когда существа рванулись в атаку, их оказалось слишком много даже для Санахта.
Смердящая псиной тварь с пеной на клыках кинулась на него и пала с рассеченным Соколом горлом. Клинок прошел через тело, неплотное, как морозный дым, и от неожиданности воин на миг потерял равновесие.
Сзади его атаковала тень с черно-багряными глазами.
Опустив плечо, Санахт вонзил Шакала в подмышку фантома, и тот с завывающим хохотом распался на куски. Тут же бок мечника обожгло болью — зазубренное копье пробило его доспехи.
— Бейтесь в открытую, чтоб вас! — выкрикнул легионер, стараясь удержаться в нужном Исчислении и отыскать в свирепом вихре отдельный разум.
Ветер протяжно заулюлюкал. Неужели буря насмехается над ним?
— Так, как бьешься ты, колдун? — произнес кто-то у плеча Санахта.
Крутнувшись на пятках, мечник взмахнул клинками крест-накрест.
Никого, только вой внутри разума. Атенеец сорвал шлем.
Нечто массивное тут же врезалось в Санахта, и противники неуклюже рухнули. Ударив наугад эфесом Шакала, отпрыск Магнуса услышал приятный хруст и звериное ворчание. В ответ враг с треском впечатал кулак в скулу мечника, расколов кость.
Над Санахтом навис воин с черными, как смоль, волосами. Пышную гриву и бороду он заплетал в косицы, пропуская их через железные и костяные кольца. Физиономия Волка больше напоминала звериную морду: с неровных острых зубов под растянутыми в усмешке губами капала алая слюна, зрачки обоих глаз — бионического и живого, с медно-красными искорками, — расширились так, что занимали почти всю склеру.
Мечник двинул неприятеля лбом в лицо.
— У Балегюра башка твердая, как Этт! — хмыкнул фенрисиец, отвечая таким же ударом. — А вот у колдуна голова мягкая.
Перед глазами Санахта сверкнула ослепительная вспышка; ему померещилось, что кусок черепа вдавился в мозг. Острая боль парализовала мечника. Выронив оба клинка, он беспомощно задыхался, пока Космический Волк голыми руками сдавливал ему глотку.
Воин Магнуса неотрывно смотрел в глаза своего губителя, не понимая, как столь примитивный варвар одолел его — лучшего мечника среди Астартес, несравненного бойца. То, что Санахту выпала такая банальная смерть, казалось ему чудовищно несправедливым.
Потом раздался треск, как при разряде молнии, и Балегюр перестал ухмыляться.
Его голова откинулась назад, как у пса, которого дернули за поводок.
Здоровый глаз Волка выпучился, и Санахт увидел, что шею противника захлестнул кнут, словно змея стянула кольца. Фенрисиец вцепился в удавку, но та продолжала затягиваться омерзительными волнообразными рывками. Аркан вгрызся в плоть, между пальцев Балегюра заструилась кровь.
За спиной дикаря возник легионер без шлема, неописуемо прекрасный, будто пришедший из грез. Мечник узнал эти аристократичные черты и копну выбеленных волос, но тут же с уверенностью понял, что видит предсмертную галлюцинацию. Как еще объяснить появление здесь Фулгрима?
Самый идеальный представитель Легионес Астартес подошел к ним плавными движениями опытного убийцы.
Убийцы, знакомого Санахту.
— Нет, этого ты не убьешь, — сказал Фулгрим голосом Люция и туго натянул кнут. — Он мой.
Фенрисиец, крутнувшись на месте, вскочил, выхватил увешанный талисманами пистолет и выстрелил навскидку. Люций, оттолкнувшись ногой от стены, ударил сверху; его клинок опустился, как лезвие гильотины. Рука Балегюра упала на пол, отрубленная в локте.
Еще в воздухе Люций провел второй выпад и приземлился на три точки, отклонив меч в сторону.
Волк рухнул на колени уже без верхушки черепа выше лба. Он потянулся было к Люцию, но с грохотом повалился ничком, и его мозги вытекли на каменные плиты.
— А без театральщины нельзя? — прохрипел Санахт.
— Я ведь убил его, разве нет? — парировал Люций.
Признав его правоту, атенеец поднялся на локте. Внимательно глядя на перерожденного мечника, он лишь смутно замечал доносящиеся из-за спины Люция выстрелы, лязг стали и блеск эфирных энергий.
— Твое лицо… — произнес отпрыск Магнуса.
— Тебе нравится? — ухмыльнулся Люций. — Я планировал обнажить голову с большим эффектом, но один из чертовых зверей подобрался так близко, что сумел повредить мне шлем.
Санахт хотел что-то ответить, но резко вскинул голову, ощутив внезапный укол ментальной боли. Он почувствовал неподалеку яркий разум убийцы — рассудок, совершенно свободный от дикости Волков. Когда-то его почти разрушили годами унижений и горя, но затем отточили до гибельной остроты жизнью в аскезе и тренировками, не уступающими циклу обучения легионеров.
— Слева от тебя! — выкрикнул атенеец и выбросил руку вперед, воздействуя остатками своей мощи на изогнутый клинок, который устремился по дуге к крошечному просвету в горжете неотразимого мечника.
Легионеры обладали нечеловечески быстрыми реакциями, но этот выпад совершил истинный мастер, который выбрал кратчайший путь к цели.
Даже Люций не успел бы увернуться.
Из-за сотрясения мозга и того, что Санахт не поднялся в Исчислениях, его кин-толчок вышел слабым и лишенным фокусировки, как у послушника.
Он изменил траекторию клинка всего на три миллиметра.
Но вместо плоти Люция меч, рассыпая искры, пробороздил горжет. У сына Фулгрима расширились зрачки, и атенеец прочел в выражении его лица досаду на то, что вопрос остался без ответа.
Люций пируэтом ушел от быстрого обратного взмаха. Его клинок заблистал, блокируя поразительную серию смертоносных выпадов. Мечник закружил по коридору, парируя и блокируя удары; теперь он наслаждался состязанием.
Туман рассеился, явив Санахту того, кто осмелился выйти против Люция.
Смертный из Драконьих Народов. Мужчина был облачен в свободные, хорошо подходящие для фехтования одежды, не носил брони, что дополнительно подтверждало его умопомешательство, и бился клинком почти совершенной балансировки и плавности изгиба.
— Он кое-что умеет! — бросил Люций, отбивая идеальные выпады, любой из которых рассек бы менее одаренного мечника на куски.
— Прикончи его, не теряй время!
— Сначала преподам ему пару-тройку уроков.
Понемногу придя в себя после травмы, Санахт направил разум в высшие Исчисления и вонзил в сознание человека ментальный шип.
Мужчина покачнулся и едва успел отвести в сторону сокрушительный удар, едва не разрубивший его пополам.
— Не смей! — рявкнул Люций, бросив на атенейца злобный взгляд. — Не смей трогать его. Он мой.
Санахт извлек шип. Он узнал все, что нужно.
«Йасу Нагасена, агент Императора».
«Направлен сюда Сигиллитом с распоряжением…»
Мечник XV легиона поднялся на одно колено. Оба клинка буквально прыгнули ему в руки.
Блаженно улыбнувшись, Люций поменял хват — скопировал позу противника, который держал оружие двумя руками и наклонял вперед. Противники обменивались ударами в течение нескольких секунд — на целую вечность дольше, чем продержалось бы против мечника Фулгрима большинство оппонентов.
Но, каким бы мастерством или смелостью ни обладали смертные, дуэли между ними и легионерами всегда заканчивались одинаково. Парировав безупречный выпад, Люций повернул предплечье и, зажав меч Нагасены в локте, резко дернул; блистающий клинок аккуратно разломился надвое.
По гримасе боли на лице мужчины могло показаться, что он только что потерял первенца.
Заметив ужас Йасу, легионер рассмеялся и, вздернув смертного над полом, поднес его ближе, изучая внимательно, словно какого-то особо гениального идиота.
— Ты хорош, — сообщил мечник, — но не настолько, как тот вороненок.
Нагасена забился в хватке Люция, однако тому уже надоела игра. Сын Фулгрима не почтил врага чистой смертью, а просто бросил его за перила.
Из ледяной дымки выступил новый неприятель, но уже не одаренный человек, а воин Астартес, чей доспех цвета матовой стали едва сдерживал грандиозную мощь своего хозяина.
— Возможно, со мной будет интереснее? — произнес Дион Пром.
Его пси-капюшон вспыхнул эфирной энергией, и Санахт прозрел в разуме врага несокрушимую ментальную структуру учений Ультрамара.
— Беги, — велел он Люцию.
Псионический буран накрыл Тайных Скарабеев, и воющие Волки обрушились на них, словно древние варвары — на строй римейского легиона. Снаряды взрывались и рикошетили от брони, инеевые топоры рубили серебристо-стальные рукояти пси-клинков Сехмет.
Коридор полосовали болтерные очереди, детонирующие гранаты разлетались осколками раскаленного металла. В относительно узкой галерее воины Тысячи Сынов не могли воспользоваться перевесом в численности, но у них имелись другие, более важные преимущества.
По крайней мере, так раньше казалось Ариману.
Теперь он видел, как эфирные молнии беспомощно рассыпаются искрами, а огненные бури угасают в пасти фенрисийской метели. Отпрыски Магнуса пытались вскипятить кровь противников, но их чары расплетались, а призванные ими смертоносные кошмары рассеивались, как утренний туман.
В арьергарде Солнечные Скарабеи и Оперенные бились против визжащих автоматонов. На фланге горстка уцелевших Клинков Анкхару кин-ударами и болт-снарядами сбивала на лету скачущих бойцов-трэллов Механикума.
Стены содрогались, как при землетрясении: неприятельские корабли обстреливали комплекс залпами макропушек и рельсотронов. Где-то с исступленной яростью проревел боевой горн титана; непонятно было, союзный он или вражеский, далеко или близко от зала.
Азек своим телом прикрывал спасенных узников от свистящих осколков. Все трое истекали кровью из десятков порезов, но легионеры получали гораздо более серьезные раны.
И четверо Тайных Скарабеев уже погибли.
Вина за это лежала на Онурисе Гексе, который повел терминаторов в битву, полагаясь на обычную тактику совместного применения эфирных сил: провидческий взор для метких ударов, кин-поля для дополнительной защиты, биомантию для увеличения стойкости и направленный огонь Пирридов для выжигания всего живого.
Но их враги носили обереги от заклятий. Инеевые доспехи Волков покрывали резные символы отвержения, с пластин брони свисали талисманы — волчьи лапы, меховые амулеты и бусы, которые изготовил какой-нибудь размалеванный синей краской шаман.
Безыскусное прикрытие, но пока что действенное.
«Легионеры Тысячи Сынов вечно забывают главную доктрину Аримана».
+В первую очередь мы — Астартес, только во вторую — Псайкеры!+
Онурис мгновенно внял команде Азека и перешел от псионических атак к фехтовальным выпадам. Зацепив крюком алебарды ногу противника, Гекс дернул его на себя, и легионер слева нанес удар в неприкрытое горло фенрисийца. Другой Волк перехватил опускающийся клинок, всадил его в пол и выпустил масс-реактивный снаряд в лицевую пластину воина Сехмет.
Металл смялся от разрыва болта, но выдержал.
Однако в строю терминаторов на мгновение возник просвет.
Заметив его, фенрисиец с телом и конечностями из некрашеной стали бросился вперед, будто таран. Тайные Скарабеи отступили под сокрушительным натиском.
Волки только этого и ждали. В брешь ворвался завывающий безумец, который вертел двухклинковым валочным топором так, словно тот ничего не весил. Сверкнув холодной молнией на лезвии, оружие рассекло доспех терминатора, и другие сыны Русса ринулись в атаку.
Двое из них — один с зубчатым копьем-гарпуном, другой с льдистым мечом — вклинились в стену щитов Тысячи Сынов, и сражение превратилось в беспорядочную свалку.
Ариман заметил увенчанного бурей вожака фенрисийцев, воина с изображением черепа на шлеме. Корвид уже видел такой знак прежде и кивнул, приветствуя равного себе.
Рунный жрец указал на него, как будто заявляя права на добычу.
+Я вижу тебя, Азек Ариман,+ передал Космический Волк.
Его голос звучал, как шелест сухого ветра над суровой тундрой.
Пока двое псайкеров общались со скоростью мысли, между ними бесконечно медленно падали хлопья снега, а легионеры вокруг бились тягуче, как во сне.
+Откуда ты знаешь меня?+
+Читаю твой вюрд. Он плохо кончается.+
+Кто ты такой?+
+Бёдвар Бъярки, рунный жрец ярла Огвая Огвая Хельмшрота из Тра и кровный брат Улвурула Хеорота, прозванного Длинным Клыком.+
+Рунный жрец,+ язвительно повторил Ариман. +Я встречал одного из вас, его звали Охтхере Судьбостроитель. Он тоже говорил мне о вюрде, но теперь спит на красном снегу Просперо.+
+В тот день я почувствовал, что ты распустил его нить,+ отправил Бёдвар. + Знаешь ли ты, чем это обернулось для тебя?+
Азек мельком взглянул на свой посох. Он помнил, как сине-золотая хека через несколько секунд после смерти Охтхере потемнела до эбеновой черноты.
+С тобой я поступлю так же,+ пообещал Ариман.
+Нет, у меня иной вюрд.+
Не успел Азек ответить, как по залу разнеслись грохочущие удары, схожие со звоном громадного парламентского колокола, что сзывал членов Совета Терры в башню Гегемона. Под сводами прокатился рев обезумевшей богомашины, и связь между псиониками внезапно разорвалась.
Пробив стену, «Залголисса» шагнула на нижний этаж. Воины на верхней галерее прервали бой при виде титана: из-под панциря «Разбойника» текла смазка цвета ржавчины, он затрудненно выдыхал пары ядовитых выхлопов. Колосс издал громоподобный рык, какому позавидовали бы высшие хищники допотопных эпох, и поднял левую руку. В когтистом кулаке он сжимал массивную цепь, на конце которой висела оторванная голова «Гончей» с бронзовой отделкой брони.
Следом «Залголисса» воздела правую руку. Залязгали податчики снарядов, пневматические автозагрузчики загнали огромные снаряды в казенник гатлинг-бластера.
+В укрытие!+ гаркнул Ариман.
Подхватив Лемюэля и Камиллу, он ринулся в ближайшую камеру. Афоргомон потащил за собой другую женщину, и в тот же миг «Разбойник» открыл огонь.
Мир сотрясла адская буря оглушительных взрывов. Выпущенная титаном очередь растерзала верхний ярус, грохот ударных волн сейсмической мощи слился в единый непрерывный рев. Взметенные ураганом каменные осколки рикошетили от каждой стены. Один из них зацепил Гамона; тот вскрикнул, обливаясь кровью из раны в ноге. Азек заслонил смертного своим телом, но в камеру ворвался пламенный вихрь, который выжег и высосал обратной тягой весь кислород до последней молекулы. У троих узников началось удушье, но Ариман искусством Павонидов создал вокруг голов людей пригодную для дыхания газовую смесь.
Потом все успокоилось. Внезапно наступившая тишина оказалась не менее ошеломительной, чем безудержно яростный залп.
+Шевелитесь!+
Азек еще не отошел от сенсорной перегрузки.
+Ну же, вперед!+
+Игнис, это ты?+
+Да. Сейчас же уходите оттуда!+
Подняв Лемюэля и Камиллу с пола, Ариман заковылял к выходу. В ушах у него звенело, реальность казалась выцветшей и приглушенной. Остатки коридора затянуло пеленой токсичной пороховой гари. Перила почти исчезли, едва ли метр каменного барьера еще торчал из стены. Осторожно выбираясь из задымленных камер, воины XV легиона видели перед собой чудовищный пейзаж, какой могли сотворить только разрывы артиллерийских снарядов.
Внизу стоял «Разбойник» с вытянутой рукой. Из вентиляционных щелей на верхней части его панциря с шипением поднимались завитки голубоватых выхлопов. Азеку никак не удавалось отделаться от ощущения, что титан смотрит прямо на него.
+Где ты, Игнис?+ отправил корвид.
Исполин качнулся всем телом, словно отдавая поклон.
+Я позволил себе спроецировать мое сознание в «Залголиссу», чтобы осуществить безошибочно точный залп.+
+Ты подчинил себе титана?+
+Да, и впоследствии поплачусь за это жестокими муками, но сейчас… Ухватитесь за что-нибудь.+
Ариман хотел было спросить: «Зачем?», однако тут же понял, что задумал Игнис, и, развернувшись, шагнул обратно в камеру. «Разбойник» на нижнем этаже раскрутил кулак, и голова «Гончей» на цепи завертелась, как било старинного кистеня. Темп вращения все возрастал; наконец, титан опустил правое плечо и выбросил руку вперед.
Останки «Гончей», словно шаровой таран, обрушились на галерею с раскатистым грохотом металла о камень. Посыпавшиеся обломки раздавили горстку тех несчастных, кто еще оставался в живых на нижнем уровне.
Афоргомон все еще держал на руках незнакомую узницу. Азеку сейчас было не до сантиментов, и он не собирался спасать даже уроженку Просперо. Воин протянул демоническому ёкаю Камиллу.
— Возьми госпожу Шивани, а эту брось, — велел Ариман.
Автоматон отшвырнул женщину с Просперо и схватил Камиллу, заломив ей руку за спину.
— Нет! — закричала Шивани. — Не надо! Трон, нет! Чайя! Прошу вас, не надо! Чайя!
— Камилла! — Упавшая арестантка попыталась встать, но получила удар наотмашь от Афоргомона, распласталась на полу в углу камеры и уже не поднялась.
Азек вышел из камеры в удушливое облако пыли, что сыпалась откуда-то сверху. Быстро шагая по рушащейся галерее, воин добрался до застрявшей в стене головы «Гончей». От нее к «Разбойнику» внизу уходила туго натянутая дрожащая цепь.
Ёкай следовал за Ариманом, толкая перед собой Шивани. Камилла плакала и отбивалась.
— Пожалуйста, Азек, возьми и Чайю, — взмолился Гамон.
— Женщину с Просперо? Она спутница госпожи Шивани?
— Да.
— Она бесполезна, — ответил легионер. Вокруг него плавно опадали хлопья несгоревшего пороха, напоминавшие светляков.
— Бесполезна? — потрясенно повторил Лемюэль. Край расстрелянной галереи осыпался, сошла новая лавина обломков. — Нет бесполезных людей!
— Отчасти верно, — согласился Ариман, — но одни все же полезнее других.
Впереди воины Тысячи Сынов уже лезли к «Разбойнику» по натянутой цепи со звеньями метровой ширины и двухметровой длины. Санахт уже стоял, пригибаясь, на верхушке панциря «Залголиссы»; рядом Азек заметил легионера с лицом, не соответствующим его ауре.
Последними до импровизированного моста добрались Ариман и ёкай. Менкаура ждал их, прижимая латные перчатки к черепу «Гончей», которая скрежетала, сдвигаясь с места.
— Успехи ордена Погибели не перестают изумлять меня, — произнес адепт Корвидов сквозь сжатые зубы. Бронзовая голова вновь дернулась, кладка вокруг них раскрошилась. — Но вам лучше бы поторопиться.
Цепь вибрировала под ногами бойцов Тысячи Сынов, понемногу вытягивая останки титана из пролома, как гнилой зуб из десны.
Если бы не чары легионера, она бы уже выпала.
— Менкаура… — начал Азек, когда Афоргомон запрыгнул на мост. Создание несло Камиллу с легкостью, словно ребенка. — Тебе необязательно жертвовать собой.
— И все же я жертвую, — буркнул провидец.
— Волки и сын Жиллимана сказали бы, что подобное совершенно необходимо, — заметил ёкай. От цепи срикошетили несколько масс-реактивных снарядов, и автоматон развернулся, прикрыв Шивани своим корпусом. Космодесантники, столпившиеся на панцире титана, ответили огнем на разрывные болты, которые проносились между «Разбойником» и галереей. Оглянувшись, Ариман увидел легионеров в запыленной броне: те на краткие мгновения выглядывали из камер, чтобы выстрелить по мосту.
— Воин Ультрамара сражается вместе с Волками?
Афоргомон кивнул.
— Да, но он далеко ушел с прежнего пути.
Азек мысленно коснулся противников и почувствовал, как сознание рунного жреца словно бы когтями цепляется за его рассудок, подобно бешеному псу. Но среди прочих ощущалось также присутствие еще одного разума, идеально дисциплинированного. Так обучали только жителей Просперо и Пятисот Миров.
— Топор палача не ведает, куда упадет, — промолвил Азек. — Он — просто оружие, направляемое чьей-то дланью.
— Передай мне другого смертного, — предложил ёкай, протягивая руки за Гамоном.
Ариман покачал головой.
— Нет, он останется со мной.
Убрав оружие в кобуру, Азек повернулся к Менкауре:
— Брат…
Другой корвид мотнул подбородком.
— Мое странствие по дороге судьбы заканчивается.
— Нет, ты должен…
— Я сказал, уходи! — заорал Менкаура. Через него струилась такая кин-сила, что эти слова в буквальном смысле оттолкнули Аримана.
Азек кивнул и, отвернувшись, шагнул к краю галереи. Сжав стальной хваткой запястье Лемюэля, он пригнулся, как штурмовой десантник перед запуском прыжкового ранца. И, мощно оттолкнувшись от пола, без труда перескочил на цепь.
Гамон закричал от страха — зажатый в руке воина, он раскачивался подобно маятнику на высоте пятидесяти метров над полом. Пока Азек наполовину слезал, наполовину съезжал по звеньям, вокруг них свистели болт-снаряды, но воин крепко держал Лемюэля, а тот в свою очередь прижимал к груди керамическую урну. Вражеские снаряды проносились мимо, отброшенные кин-импульсами, или сгорали на пиро-щитах, не долетев до цели.
Натяжение колоссального моста вдруг ослабло — голова поверженного титана вырвалась из стены.
«Менкаура уже погиб?»
Некогда было оборачиваться и проверять.
Ариман закачался на провисшей цепи, едва удерживая равновесие. Афоргомон спрыгнул на панцирь «Разбойника» и повернулся к воину: демонический огонь внутри ёкая вспыхнул ярче от предвкушения.
Перед внутренним взором Азека мучительно засверкали картины, открывшиеся его провидческому дару. Он пошатнулся и едва не выпустил Гамона.
…боец, взращенный в Пятистах Мирах, ведомый поистине невыносимым чувством вины. Облаченный в броню цвета стальной пыли, а не темно-синюю, он больше не зовет Жиллимана господином. Легионер знает, что бремя нового долга погубит его…
Корвид резко повернул голову в ту же секунду, как бывший Ультрамарин выпустил в их сторону призрачного воина, сотканного из пси-огня. Аватар в золотом доспехе, воплощение древних героев Макрагга, был вооружен длинным пилумом с наконечником из ослепительного эфирного света.
Фантом промчался между Ариманом и Лемюэлем, словно пылающая комета.
Варп-пламя сожгло руку Гамона вниз от локтя. Ощутив отголосок его боли, Азек подавил крик и потянулся к бывшему неофиту, сознавая, что уже опоздал.
Вопя от ужаса, Лемюэль свалился с цепи.
Голова «Гончей» дернулась в последний раз и, скрежеща сталью о камень, рухнула вниз. Ариман прыгнул, отчаянно надеясь, что достанет до края панциря «Залголиссы».
Нет, слишком далеко. Не дотянуться.
Начавшееся падение увлекало его вниз, к мертвецам.
Металлическая кисть сомкнулась на его наруче. Керамит раскололся, словно зажатый в тисках.
Подняв глаза, Ариман увидел, что его поймал Афоргомон.
— Не отпущу, — сказал демон.
Глава 12: Первые признаки. Отдыхай и ржавей. Разбитая башня
Амон несся по волнам Великого Океана, вздымаясь на гребнях эмоций и валах беспокойных сознаний. +Вот она, жизнь в ее истинной форме!+ воскликнул Магнус, мчавшийся над ним. +Свободная от оков материального мира, ограниченная только нашим воображением.+
Примарх и его советник стремительно летели по имматериуму, блистая подобно метеорам. Воина переполняла радость: в этом царстве законы физики не имели власти, и раздробленный позвоночник не сдерживал его.
Здесь не было ничего доброго или злого, благого или дурного.
След путников пламенел, как ярчайший маяк, приманивая всевозможных тварей варпа — от стай атавистичных птицеподобных падальщиков до титанических левиафанов, само существование которых не поддавалось человеческому осмыслению.
Но странников никто не трогал.
Обитатели эмпиреев знали Циклопа и не решались досаждать ему, даже расколотому. Дерзкие порождения самой беспримесной ярости тоже уступали дорогу примарху: инстинкт выживания, пусть ослабленный, предупреждал их о гибельной угрозе.
Легионер держался рядом с отцом. Так неприкрыто сверкая в полете, они серьезно рисковали, что и очаровывало, и ужасало Амона. Да, эфирные сущности боялись Магнуса, но не его помощника.
Если он слишком далеко оторвется от Алого Короля, то сгинет.
Тонкое тело советника, сплетенное из материи грез, воплощало его идеализированное представление о самом себе. Броня воина мерцала, как прозрачный кристалл, лучась насыщенным багрянцем и расплавленным золотом.
+Ну же, Амон!+ воскликнул Циклоп и завертелся вокруг своей оси, рассыпая несущиеся по спирали сгустки вдохновения. +Отринь эту подражательную ипостась. Стань тем, кем пожелаешь, — богом в обличье смертного, крылатым духом или изменчивым огненным драконом!+
Движением мысли советник превратил себя в поток ослепительной энергии, сверхплотную двойную спираль из вращающихся шестерён, глаз и логических цепочек, более изящных, чем лучшие рассуждения величайших философов человечества. Амон осознал свою красоту, и его слезы восхищения рассыпались по небосводу эмпиреев невиданными прежде светилами.
Алый Король парил возле него в образе искрящегося феникса, чьи крылья блистали янтарем, глаза горели звездным пламенем, а сердце воплощало собой сверхновую. Мощь и интеллект Магнуса слились воедино; он воспарял на эфирных ветрах, прожигая в варпе тропу из света. Там, где сияние Циклопа просачивалось в материальный мир, людей с восприимчивым разумом посещали сказочные мечты и таинственные сны.
Путники оставили Мир Девяти Солнц далеко позади. Направляясь к месту, которое примарх назвал Планетарием, они мчались за пределами времени и пространства. В одно мгновение пилигримы совершали деяния, доступные лишь горстке одаренных личностей. Магнус и его советник прорвались сквозь варп-бури печальной красоты, скользнули по краю капризной тьмы Гибельного шторма Лоргара и преодолели медленно растущие круговороты возрожденной надежды.
Всюду царил хаос, но Амон пытался найти в нем упорядоченные последовательности. Отзываясь на его желания, Великий Океан преобразовывал себя, ткал гобелены истории из прядей забытых, памятных и невозможных событий.
Здесь, в смятении варпа, путники находили маршрут по подсказкам, кроющимся в геометрически правильных конфигурациях космических объектов, которые с идеальной синхронностью выстраивались в нескольких измерениях сразу. Перед воином и примархом возникали области пересечения реальностей и зоны благоприятных совпадений, что искушали проследить их развитие до конца. Исследуя самые дальние уголки Великого Океана вместе с отцом, Амон испытывал неописуемое упоение. Оно дурманило легионера, напоминая о славных днях, когда такие странствия происходили ежедневно.
В эмпиреях им встречались миры, сам воздух которых полнился знанием, — в их атмосфере поместились бы тексты всех томов воображаемой библиотеки Борхеса. Здесь кружили планеты сложнейшей фрактальной формы, где хватило бы поверхностей для каждого росчерка пера с начала времен. Увидев новорожденную галактику, звезды которой испускали лучи с закодированными в них тайнами Акаша, советник омылся в лучах чистейшего просвещения.
Но в конечном счете Магнус уже выбрал место для будущего Планетария — там, где Великий Океан безграничных возможностей мог влиться в физическую вселенную, где метафорическое море грез стало бы реальным. Примарх нашел мир, скрытый от посторонних взоров особым расположением галактик, подходы к которому он собирался запереть небесными замками, открывающимися только при уникальном сочетании созвездий.
+При виде подобной красоты легко забыть, что магистр войны разорвал Империум надвое,+ отправил Амон, когда они задержались, чтобы полюбоваться находкой Алого Короля. +Мысли о битвах кажутся столь далекими…+
+Да, беспредельность имматериума производит такой эффект,+ согласился Магнус. +Любые дела смертных на его фоне меркнут до полной ничтожности.+
+Но, если наши дела не отражаются на великом гобелене творения, зачем же мы так мучаемся и страдаем, пытаясь изменить ход событий?+ спросил легионер. +Хоть одно свершение в истории оказалось настолько грандиозным, что его последствия для космоса были различимы при взгляде с такой возвышенной, вселенской перспективы?+
Расплавив пламенные крылья, Циклоп-феникс устремился к разгорающемуся пожару энергий — невыносимо яркой туманности, сотканной из кричащих эмоций. Ее породила какая-то незримая катастрофа в материальном измерении.
+Амон, все мы следуем велениям лучшим аспектов наших личностей. Никто из нас не способен оставаться в стороне, когда разворачивается главная битва нашего времени. Наши братья вгрызаются друг в друга с ненавистью, какая возникает лишь из погубленной любви. Разве сумеем мы жить в мире с собой, если не попробуем смягчить нынешний кошмар?+
+Даже если не сможем повлиять на его исход?+ уточнил советник.
+А кто сказал, что мне это не удастся?+
+Некоторые назвали бы подобное заявление само-уверенным.+
+Тогда позволь спросить у тебя кое-что,+ передал Алый Король. +Представь, что ты в одиночку охранял берега Просперо, когда пришли Волки. Как бы ты поступил? Отошел бы в сторону, опустил бы руки, зная, что никак не изменишь исход вторжения?+
+Нет, я сражался бы.+
+Вот почему я не бездействую. Пусть мы осуждены, пусть наши имена и деяния останутся очерненными, пока не угаснут звезды, но, поверь, Утизаар, в любых поступках я руководствовался честью. Да, и гордостью, но неизменно…+
Магнус умолк, и Амон почувствовал дрожь, разошедшуюся от примарха по варпу. Эфирные твари тоже ощутили ее и впились в путников голодными глазами.
+Мой господин, что-то не так?+
Образ Циклопа замерцал, его пылающие крылья потускнели и угасли. Из затухающего огня возникло прежнее физическое обличье примарха. Исчез Алый Король, увиденный советником на вершине Обсидиановой Башни; создание перед Амоном было тенью того могучего воина-монарха. Цена их вояжа по имматериуму оказалась гораздо выше, чем опасался легионер.
Великий Океан таил в себе много опасностей, включая искусы, манящие путников удаляться от тел на небезопасное расстояние. Магнус и Амон, словно послушники в первом полете, недопустимо углубились в варп, пока искали нужный им мир.
Враждебные сущности во тьме подняли головы, учуяв нежданную возможность для атаки, и собрались вокруг странников, будто стервятники у свежего трупа.
+Балек?+ нерешительно, с легким беспокойством спросил примарх. +Балек Утизаар, это ты? Твоя аура как-то… изменилась.+
+Нет, мой господин, это Амон.+
+Амон из Корвидов? Зачем ты здесь? Я вызывал к себе Балека.+
Советник задержался с ответом, увидев, что по биополю Магнуса, словно яд, расползается жуткая неуверенность. Она вытекала наружу, образуя бурлящие вздутия и завихрения в эфире — первые признаки надвигающейся бури.
+Балека тут нет, мой господин,+ передал воин. +Он… он мертв.+
+Мертв? С чего ты взял? Балек жив, вот только утром я беседовал с ним в Отражающих пещерах.+
+Нет, мой господин,+ повторил легионер. Вид растерянного отца причинял ему страдание, как от удара ножом в сердце. Полная беспомощность Амона перед коварной, неуловимой болезнью примарха давила на воина сокрушительно тяжким грузом. +Не беседовали.+
Колебания расколотой души Магнуса распространялись по варпу, как кровь, пролившаяся в воду. Амон давно подозревал, что в имматериуме деградация раздробленной личности Циклопа усилится, но предполагал, что ради надежды на восстановление ее цельности стоит рискнуть.
+Да нет же, беседовал,+ возразил примарх. +Я… Это ты, Амон?+
+Верно, мой господин.+ Легионер прослезился, заметив в ауре отца страх. +Нам нужно вернуться в Обсидиановую Башню.+
+Обсидиановую Башню? Не знаю такого места,+ отрезал Магнус. +Ты говоришь загадками, Амон. Во имя Императора, объясни мне, почему Утизаар не пришел!+
Воин просто не мог открыть Циклопу правду о том, какая судьба постигла Балека Утизаара. Амон не хотел ранить отца напоминанием о том, что сам примарх своими чарами убил телепата Атенейцев, когда тот проник в его мысли. Подобная истина разрушила бы Магнуса, и хищные твари варпа безжалостно пожрали бы их обоих.
+Мы возвращаемся на Просперо,+ объявил Циклоп. +И там я разберусь, почему ты лжешь мне, Амон.+
+Мой господин, я не лгу. И на Просперо нам не вернуться.+
+Почему же?+
Легионер понял, что придется отвечать правдиво, и существа во мраке обнажили имматериальные клыки, словно заточили ножи.
+Просперо больше нет. Волки сожгли его дотла.+
Магнус словно бы взорвался горем — по всем направлениям от него понесся выброс простейшей эмоции, усиленной невообразимо могучим чувством вины и тяжким бременем знания. Эмпиреи вспыхнули, и миллионы смертных в десятках тысяч миров увидели кошмарные сны.
Эфирный огонь опалил тонкое тело Амона, и воин закричал, чувствуя, как страхи и тайны примарха выжигают клейма на его душе. Броня легионера рассыпалась пеплом, оставив его обличье из света ужасающе беззащитным. Взмыв к высшим Исчислениям, разум советника инстинктивно поднял ментальные щиты и перекрыл мучительным ощущениям доступ к вопящему сознанию.
Как только Амон подавил боль, его варп-взор пронзил завесу псионического пожара, разожженного Магнусом.
Алый Король исчез.
Легионер остался один.
И создания из тьмы набросились на него.
В Камити-Соне воцарилось нечто вроде спокойствия. Битва закончилась, шел подсчет потерь. Йасу Нагасена одиноко стоял в развалинах главной галереи камер, среди обугленных трупов заключенных. Вораксы рыскали по залу, добивая тех узников, в которых еще теплилась жизнь. Смрад горящей плоти окутывал агента плотным саваном.
Вероломные Астартес бежали, оседлав чудовищную богомашину. Никто не знал, где они скрываются: поднявшаяся ведьмовская буря не позволила сразу же погнаться за ними. Сейчас «Урсараксы» под началом Аракса прочесывали верхние уровни тюрьмы в поисках багряных колдунов.
Нагасена подошел к телу первого человека, убитого им сегодня, и, заворчав от жгучей боли в боку, опустился на колени, словно верующий в храме, готовый пасть ниц перед своим богом. Кожу над треснувшими ребрами покрывали кровоподтеки, но агент выжил, и такие травмы казались ему мелочью.
Когда прекрасный мечник с лицом примарха Фулгрима презрительно сбросил Нагасену с галереи, один из «Урсараксов» перехватил его в полете и опустил на землю.
Йасу выжил, но Сёдзики погибла.
Агент поднял ее: клинок заканчивался ровным изломом на расстоянии ладони от круглой гарды. Поднеся оружие к губам, Нагасена поцеловал блестящую сталь, повернул рукоять и всадил сломанный меч в мертвеца.
— Тебя зовут Сёдзики, что означает «честность», — произнес Йасу, кланяясь вертикально стоящему клинку. — Ты была моей добродетелью и моим бременем. Ты спасала мне душу и жизнь, и за это я благодарю тебя.
Сложив руки перед собой, Нагасена умолк и прислушался: в зале трещало пламя, догорали трупы арестантов.
— До того как обрести тебя, я был глупцом и бахвалом, человеком дурного нрава и скверных привычек. Но, когда мастер Нагамицу соединил нас, живущая в тебе праведность стала частью меня. С тех пор я не изрекал лжи и не позорил твоего имени.
Подняв голову, Йасу тихо запел на ритмичном языке родного края:
Сломанный меч, упокойся же здесь,
По рукоять во враге сокрушенном.
Новый клинок мои ножны примут,
Ты же взирай на закатное солнце,
Серп, заостренный для жатвы смертной.
Тут отдыхай и ржавей ты без грусти,
Быстрый, как молния, меч мой верный,
Что возвышал и свергал государей,
Сроднившись с рукою моей недостойной.
Прощай же навеки, носитель истины!
Закончив петь, Нагасена почувствовал, что утратил еще одну частицу души, и замок, на который он запер прежние пороки, рассыпался в прах. Клятва, однажды принесенная агентом на клинке Сёдзики, служила ему жизненным якорем и нравственным ориентиром в те времена, когда подобные качества ценились превыше всего.
Йасу ощутил чье-то присутствие; кто бы ни стоял за спиной Нагасены, ему хватило такта не вмешиваться в ритуал. Волоски на шее агента встали дыбом, и он понял, что к нему подошел Бёдвар Бъярки.
Оставив Сёдзики в трупе, Нагасена одним плавным движением выпрямился и развернулся на пятках. Рунный жрец осматривал картину бойни с безразличным видом человека, совершенно не впечатленного подобным кровопролитием.
— Починить не сможешь? — спросил фенрисиец, кивком указав на сломанный меч.
— А ты сможешь вернуть павшего брата к жизни? — огрызнулся Йасу.
Он тут же пожалел о своих словах. Волк обнажил клыки, и, если бы не властные полномочия Нагасены, агент немедленно поплатился бы головой за дерзкий ответ.
— Нет, — сказал Бъярки, — но оружие ведь не живое.
Йасу сцепил перед собой пальцы рук.
— Извини меня, Бёдвар, — произнес он. — Объятый печалью, я говорил необдуманно. Просто… просто мне казалось, что ты понимаешь, как важна для меня Сёдзики.
— Клинок был мастерской работы, — согласился легионер, положив огромную руку на плечо агенту. — Его с умением и любовью выковали из острейшей стали и драконьего дыхания. И я точно знаю, как ты относился к мечу. Но даже такое оружие порой удается восстановить.
— Только не Сёдзики, — возразил Нагасена.
— Может, да, может, нет, — отозвался Бъярки. — Но не путай клинок с его хозяином. Один сломался, другой выдержит.
— Надеюсь, ты прав, друг мой.
— Это ведомо лишь вюрду. — Фенрисиец отвернулся.
— Мне жаль, что Харр Балегюр погиб, — промолвил Йасу.
Воин помедлил и кивнул, не оборачиваясь.
— Пришел его час, — сказал Бёдвар, фаталистически пожав плечами. — Мы устроим Харру проводы, когда уберемся подальше отсюда.
— «Проводы»?
— Обряд прощания, вроде того, что ты провел для меча, — пояснил Бъярки. — Харр должен вернуться на Фенрис, но если нити судьбы уведут нас от Асахейма, то подойдет любая планета с океаном. Балегюр был из племени ваттъя — ловцов многоруких ваттердарков. Его нужно похоронить в волнах.
— Могу я присутствовать на проводах?
Бъярки оглянулся через плечо.
— Нет. — Зашагав прочь, он добавил: — Идем.
Агент последовал за рунным жрецом.
— Сестра Цезария связывалась с тобой? — поинтересовался Йасу.
— Нет, и это скверно, но мы не в ответе за нее.
Космические Волки собрались у погребального костра из горящих тел. Густой дым немного прикрывал уродства мутантов, но смотреть на них все равно не хотелось. Стая обернулась к подошедшим бойцам; судя по враждебности в запавших желтых глазах воинов, они с трудом сдерживали агрессию.
Не успел Бъярки заговорить, как к нему обратился Свафнир Раквульф:
— Позволь мне убить пленника. Надо, чтобы он ушел вместе с тенью Харра Балегюра. Каждый воин должен знать, почему вюрд перерезал его нить.
Взглянув за спину Свафниру, Нагасена увидел, что Ольгир Виддоусин держит на цепи какого-то нордафрикейца, болезненного, худого и со множественными переломами ног. У мужчины осталась только одна рука, которой он прижимал к груди обколотую керамическую урну. Нижнюю часть его лица скрывала маска позора — кляп из кожаных лент с узлами. На Волков он смотрел широко раскрытым от ужаса глазом, и Йасу отлично понимал почему.
— Лемюэль Гамон, — произнес агент, и мужчина уставился на него с безмолвной, почти безнадежной мольбой. Нагасена долго изучал труды этого летописца и знал его лицо не хуже собственного, однако за пять лет в Камити-Соне узник состарился на целых пятнадцать и лишился всего жира на когда-то округлом теле.
Подойдя к нему, Йасу опустился на одно колено и протянул руку к застежке маски.
— Неразумно, — предупредил его Бёдвар. — Ты говорил, что он — ученик Аримана. Наверняка в нем малефикарум.
— Как ему отвечать на вопросы с кляпом во рту?
Бъярки ухмыльнулся.
— Я вырву из него правду так, что нам не придется слушать порченые слова, — пообещал рунный жрец.
Пленник захныкал от страха и попытался отползти, невзирая на жуткую боль в раздробленных ногах.
— Не надо, Бёдвар, — твердо сказал Нагасена.
Пожав плечами, Бъярки забрал у Виддоусина цепь-поводок и дернул за нее, заставив Гамона поднять голову.
— Мы снимем узду, летописец, — сказал воин, — но учти: ты сдохнешь, если хотя бы набздишь колдовством.
Как только Лемюэль кивнул, Волк выпустил натянутую цепь. Узник дернулся, обломки костей в ногах заскрежетали друг о друга, и он приглушенно застонал сквозь маску.
Агент посмотрел Гамону прямо в лицо.
— Меня зовут Йасу Нагасена, — начал он. — Я хочу вынуть кляп, чтобы допросить тебя. Отвечай честно, и мы исцелим твои раны, однако имей в виду, что лгать мне чрезвычайно опасно. Кивни, если понял меня.
Лемюэль опустил подбородок. Осторожно расстегнув крепления кожаной маски, агент вытащил кляп, и летописец судорожно втянул воздух. Зрачки у него расширились от боли, на коже от испуга выступил холодный пот.
— Они забрали Камиллу, — быстро проговорил Гамон. — Прошу вас, верните ее. И еще Чайя — она в одной из камер наверху. Та штука, вроде сервитора, ударила ее. Может, убила, я не знаю… Пожалуйста, посмотрите, что с Чайей. Помогите ей…
Вскинув ладонь, Нагасена остановил лепет узника.
— Легионеры Пятнадцатого схватили госпожу Шивани?
— Да.
— А что с Махавасту Каллимаком? Его тоже увели?
Летописец исподволь взглянул на Бёдвара, и Йасу осознал: пленник боится, что ответ будет стоить ему жизни.
— Нет.
— Каллимака не забрали?
— Его здесь никогда не было.
Йасу покачался на корточках, обдумывая новую информацию. Он поднял глаза на Бъярки, затем снова повернулся к Лемюэлю.
— Насколько я понимаю, факты таковы. Ты, госпожа Шивани и Махавасту Каллимак находились на борту грузового транспорта «Киприа Селена». В системной точке Мандевилля его перехватил «Храфнкель». Мои сведения верны?
Гамон кивнул.
— Да. Нет. То есть не совсем. Чайя тоже была с нами.
— Кто такая Чайя?
— Уроженка Просперо, — объяснил летописец, и Космические Волки сплюнули, услышав название родины врага. — Они с Камиллой любили друг друга, поэтому Парвати улетела с нами. Сейчас она наверху, в галерее. Помогите ей, пожалуйста.
— Только если ты сообщишь все, что мне нужно знать, — сказал агент. — Где сейчас Каллимак? Он поднимался с вами на «Киприа Селену»?
— Да, Махавасту отправился с нами, — задыхаясь, произнес Лемюэль. Его черты словно бы застыли от постоянно усиливающейся боли. — Но мне неизвестно, что с ним произошло, клянусь вам. Нас разделили. Захватчики допрашивали нас, пока мы лежали лицом в грязи, с красной глиной во рту и на глазах. Там были воины вроде него, в кожаных масках, с желтыми очами и ледяными ножами.
Узник неудержимо расплакался.
— Они разрезали нас на куски, вскрыли наши разумы и вытащили оттуда все тайные мысли! Заставили кричать и молить о пощаде, а потом, когда закончили, бросили нас во тьме. Троном клянусь, я не знаю, что случилось с Махавасту! В тюрьме он мне не попадался.
Нагасена заглянул в полный муки глаз Лемюэля Гамона, ища там признаки обмана, но ничего не отыскал. Вздохнув, Йасу принял решение.
— Если Чайя жива, я приведу ее к тебе.
— Спасибо, — прошептал летописец, сотрясаясь от рыданий.
— В обмен на спасение ваших жизней ты поможешь мне найти Азека Аримана, — добавил агент.
— Что?! — выкрикнул Лемюэль, и надежда в его взгляде угасла. — Нет, прошу вас! С меня довольно, я не желаю приближаться к этим чудовищам! Молю вас, лучше убейте меня, но не вынуждайте снова встречаться с Ариманом!
Заворчав от нетерпения, Бъярки присел на одно колено возле Гамона, оскалил зубы в свирепой усмешке и выгнул бровь. При виде громадного Волка пленник съежился от ужаса.
— Я — Бёдвар Бъярки, рунный жрец ярла Огвая Огвая Хельмшрота из Тра и кровный брат Улвурула Хеорота, прозванного Длинным Клыком, — промолвил фенрисиец. — Скажи, смертный, кого ты сейчас боишься сильнее — меня или Азека Аримана?
— Тебя.
— А кого из нас ты ненавидишь сильнее?
— Его, — мгновенно ответил Лемюэль.
— И хочешь его смерти, йа?
— Да.
Космический Волк ухмыльнулся.
— Ну, вот и договорились. Ты поведаешь нам все, что тебе известно о багряных колдунах и о том, где их найти. Потом скажешь мне, почему враги пошли на такой риск, чтобы освободить тебя.
— Но я ничего не знаю.
— Увидим, — отозвался Бёдвар.
Выпрямившись, рунный жрец снова сплюнул, как будто запятнал себя этим обменом фразами, и повернулся к Ольгиру Виддоусйну.
— Ты разбираешься в телах смертных, — произнес Бъярки. — Проследи, чтобы он выжил, и доставь его на борт «Дорамаара».
— Будет сделано.
Ольгир нагнулся, поднял Лемюэля и буквально закинул себе на плечо. Пока космодесантник уносил летописца, тот непрерывно кричал от боли.
— Гамон говорил правду? — спросил Йасу.
— Да. Или, по крайней мере, думал так.
— Ты думаешь, кто-то повлиял на его сознание?
— Они уже не раз такое проделывали. — Бёдвар постучал пальцем по окровавленному лбу. — Чернокнижники весьма коварны. Возможно, мы не вправе доверять никому из тех, кто общался с сынами Магнуса.
— Искренне надеюсь, что ты ошибаешься, — заявил Нагасена. — У нас нет лучшего способа отыскать Тысячу Сынов.
— Может, и есть, — сказал кто-то позади них усталым голосом.
Бъярки зарычал, учуяв знакомый запах. Крутнувшись на месте, он схватился за оружие и резко выбросил свободную руку вперед. Его латную перчатку окружил ореол бледного света.
Последовав примеру рунного жреца, Йасу потянулся к Сёдзики, но нашарил только пустые ножны. Волкитный пистолет тоже пропал, однако агент уже понял, что стрелять ему не в кого.
Дион Пром подошел к ним, волоча за собой бессознательного воина в багряном доспехе, с кровавым месивом на месте лица.
— Его зовут Менкаура.
Амон втянул ртом воздух, жаркий, как в топке, и эфирная энергия обожгла ему легкие. Резко открыв глаза, советник увидел перед собой темное сердце колоссального варп-шторма, ярящегося над Обсидиановой Башней. Око бури кипело мощью имматериума.
Вокруг легионера сверкнули разветвленные молнии, и несколько разбитых шпилей рухнули с боков твердыни, рассыпаясь каскадами остекленевшего камня.
Приступ мучительной боли едва не ослепил Амона. Воин закричал, вспомнив, как его тонкое тело исступленно рвали кошмарными клыками и жуткими когтями свирепые твари эмпиреев.
Целые стаи чудовищ собрались для пира, и советник не мог биться с ними. Он едва успел сбежать в свое материальное воплощение.
Легионер хотел встать, но не сумел даже пошевелиться.
Его парализованное физическое тело находилось внутри золотого трона жизнеобеспечения. После недавней безграничной свободы полная неподвижность вновь, словно впервые, ужаснула Амона.
— Отец! — крикнул воин, но вихрь лишь захохотал в ответ.
Космодесантник закрутил головой, озираясь по сторонам, однако примарх исчез бесследно.
Он неуловимо слабо ощущал конечности и пытался пошевелить ими, напрягаясь так, что на шее вздувались жилы. Как долго длилось странствие по Великому Океану? Насколько исцелилось тело Амона в отсутствие духа?
«Недостаточно».
Буря меж тем усиливалась. Раскаты грома отразились от исполинского горного хребта, которого еще не существовало, когда советник в прошлый раз смотрел вдаль с вершины цитадели. Ураганные ветра сотрясали Обсидиановую Башню, и с ее стен падали обломки камня — громадные, будто айсберги, отколовшиеся от ледника.
Амон заставил себя перейти в нижние Исчисления, изгнать неупорядоченность спокойствием. Тело воина, пусть изломанное, по-прежнему подчинялось его командам — если не биологическим, то псионическим.
В завывающих шквалах бесновалась мощь варпа. Легионер вобрал ее в свою плоть и вновь закричал, чувствуя, как измученный организм начинает распадаться изнутри. Втолкнув кин-силу в скелет, Амон приказал себе встать на ноги. Твердыня продолжала содрогаться, разваливаясь на куски.
Медленно, очень медленно, сражаясь за каждый миллиметр, воин поднялся с трона.
— Магнус Красный! — рявкнул он в пасть шторма. — Покажись!
Шаги давались Амону ценой жутких страданий: казалось, его кости состоят из постепенно трескающегося стекла. Подавив муки, легионер прошел к центру вершины и усилием воли встал на колени. Он приложил ладонь к площадке с резными символами, надеясь отыскать какие-нибудь следы генетического прародителя.
Ничего.
Примарх покинул Обсидиановую Башню.
Выпрямившись, Амон глухо простонал от боли и осознал, что теперь даже искусство Павонидов не исправит вреда, который он сам причинил своему телу. Направив в бурю ментальный призыв, советник заковылял к осыпающемуся краю цитадели.
По всей линии горизонта алели огненные смерчи — Планета Чернокнижников пылала, охваченная хаотическими изменениями. Легионер чувствовал, как внутреннее неистовство мира окончательно выходит из-под контроля. Мощь творения сбрасывала оковы, надетые на нее разумом.
— Куда же ты ушел? — спросил Амон.
Ответа не прозвучало, но воин по-прежнему ощущал присутствие отца — далекое, слабое и безнадежно потерянное.
— Разум, лишенный цели, обречен блуждать во тьме, — произнес советник.
В ту же секунду оглушительный хруст кладки утонул в грохочущем реве турбин.
Легионер поднял глаза к небу, где его «Грозовая птица» стремительно вырвалась из силков бури, словно феникс в полете к своему последнему костру. Сделав круг над вершиной, транспортник завис перед Амоном и опустил десантную аппарель.
Стоило воину подняться на борт, как Обсидиановая Башня рухнула внутрь себя лавинами косного камня и бездушного стекла. На ее месте возникла пирамидальная груда мерцающих черных осколков — темная насмешка над всеми утратами Тысячи Сынов.
Когда «Грозовая птица» отвернула от руин цитадели Алого Короля, легионер окинул взором пейзаж безумной планеты, стараясь отыскать своего примарха.
— Я верну тебя домой, отец, — пообещал Амон.
Битва за Камити-Сону окончилась, но в ее разваливающихся недрах еще тлели угольки жестоких схваток. Под гигантскими сводами орбитальной тюрьмы ухали и ворчали стаи зверолюдей. Мстительные Сестры Безмолвия охотились на них и истребляли в свирепых стычках.
Йасу Нагасена сдержал слово и отыскал в одной из камер на верхнем ярусе женщину, внешность которой подходила под описание Лемюэля. Она выжила, но страдала от перелома челюсти и тяжелого сотрясения мозга.
Большинство узников погибли, поэтому, взяв пленников под охрану, имперцы приняли решение оставить комплекс. Пром, Нагасена и Бъярки возглавили переход отряда по полосе разрушений, отмечавшей путь «Разбойника» изменников.
Они пробирались к зоне эвакуации через расколотые ворота и коридоры с осыпавшимися каменными стенами. В тенях таились бормочущие призраки, и Бёдвар порой изрекал слова-обереги от новосозданных вигхтов Подвселенной.
Наконец Дион вывел группу к верхним посадочным отсекам. Там их ждала картина такой резни, что даже самые стойкие из имперских воинов побледнели. Повсюду среди обломков полностью разрушенной палубы лежали сотни разорванных тел: Сестры в доспехах с бронзовой отделкой, целые манипулы роботов и вражеские легионеры без гербов или иных знаков различия на латах.
Каждого из них, не разбирая врагов и друзей, убил предательский «Разбойник».
Сам титан стоял на коленях, безжизненно свесив голову на расплавленные остатки туловища. В черепе исполина мелькали всполохи жаркого голубого пламени, из разбитого корпуса лилась горящим дождем машинная кровь.
Под гигантом лежала имперская «Гончая» с раздавленными ногами; ее плазменная бласт-пушка еще светилась после финального убойного выстрела. Магос Виденс и прочие адепты Механикума сломя голову бросились через поле боя к павшей богомашине, хотя ее уже ничто бы не спасло.
Союзники последовали за ними с большей осторожностью, добивая раненых изменников и проверяя, нет ли в отсеке выживших Сестер. Вскоре имперцы установили два факта.
Среди убитых не было воинов Тысячи Сынов.
Вражеских десантных кораблей на палубе тоже не имелось.
— Антака Киваан уничтожил звездолет противника? — уточнил Пром.
— Он — Гвардеец Ворона, — сказал Йасу, и другого ответа не потребовалось.
Дион выругался.
— Значит, предатели удрали в пустоту и попытаются захватить другой транспорт! — Библиарий открыл вокс-канал к «Аретузе»: — Магос Икскюль, говорит Пром. К вам направляются десантные корабли неприятеля. Приготовьтесь к отражению абордажа.
— Абордажа? — повторил командир «Аретузы». — Пустота бурлит от ЭМИ-помех, но к нам определенно не приближаются никакие аппараты.
— Они улетели не на штурмкатерах, — раздался женский голос, наполненный болью.
Доспех сестры Цезарии от наплечников до поножей заливала кровь, нагрудник сверху донизу рассекала пробоина, а голова воительницы блестела красной влагой. Стояла Лавентура только потому, что опиралась на руку Свафнира Раквульфа.
— Ты видела, как они бежали? — спросил Нагасена.
— Враги захватили «Озирис-Пантею». — Цезария отхаркнула сгусток крови. — Прямо у нас из-под носа, вместе с грузом…
— «Озирис-Пантея»? — вмешался Дион. — Это еще что?
Лавентура хмыкнула с горькой иронией:
— Черный корабль.
Глава 13: «Озирис-Пантея». Нечто огромное и ужасное. Найди его!
Другие легионеры возненавидели Черный корабль, но Хатхор Маат нашел благословенное облегчение в отсеках-склепах под темным, как пустота, корпусом. Многослойные стены из железных пластин холодной штамповки и нуль-углепластика ослабили связь псайкера с Великим Океаном, и его восставшая плоть присмирела.
Пока Хатхору удавалось сдерживать бунт тела чарами Павонидов, однако рано или поздно все откроется… и что тогда?
Столь опрометчивая мысль побудила его пальцы зашевелиться. Маат хлопнул по металлической переборке с такой силой, что в ней появилась вмятина. Он уже сотню раз ломал себе кисти, но, даже залив латные перчатки кровью, ничего не добился. Ладони неизменно исцелялись и перерождались, предавая хозяина: их покрывали мутные глаза, кривые зубы или языки-присоски.
Сейчас они оставались руками Хатхора Маата, но кто знает, как долго это продлится? И когда мятеж плоти распространится на весь организм?
Уже скоро, но, возможно, Маату хватит времени.
Здесь, в недрах Черного корабля, стены и палубу покрывали грубые, прямолинейные обереги. Не настолько мощные, чтобы лишить чернокнижника Тысячи Сынов его умений, но вполне способные держать несчастных псиоников в трюмах.
Нижний транзитный коридор «Озирис-Пантеи», частично освещенный мигающими люмен-полосами, тянулся на километр по прямой линии. По обеим его сторонам располагались камеры с пси-защитой, закрытые секционными ставнями. Звездолет перевозил живой груз из ведьм, мутантов и колдунов; Толбек хотел вышвырнуть их всех в пустоту, однако Ариман решил, что для псайкеров еще найдется применение.
Разумеется, звезда Азека клонилась к закату после провала в космической тюрьме. Погибли десятки воинов кабала, а спасти удалось только женщину-летописца с незначительной ментальной силой. Каллимака они не нашли, и Ариман даже умудрился потерять бывшего послушника, которого захватили Волки.
Главный библиарий редко приходил в ярость, но после незаметного побега на Черном корабле он бесновался уже несколько дней. До налета на станцию Азек был совершенно уверен, что найдет там один из осколков примарха.
Ариман уже четверо суток не выходил из каюты, где заперся с Афоргомоном и «Книгой Магнуса»: корвид старался определить, куда им плыть дальше. И, пока воины ждали распоряжений, плоть Хатхора Маата злоумышляла против него.
Следуя по коридору, он подмечал угловатые символы-коды, начерченные мелом на ставнях камер. Сестры Безмолвия прекрасно понимали, что в словах таится сила, поэтому обозначали степени угрозы, пси-ранги, процент заполнения и вероятный коэффициент выживаемости только примитивными пиктограммами.
Через полкилометра пути Хатхор увидел поврежденный ставень с именно той комбинацией обозначений, которую он искал. Набор символов указывал, что здесь содержатся опасные мутанты. Поднявшись в четвертое Исчисление, Маат заметил в нижнем углу секционной двери недавно вырезанный сигил, почти скрытый за направляющим желобом.
— Тутмос, — заинтригованно произнес воин.
Он для проверки дернул за цепь ставня и не удивился, когда створка с лязгом поехала вверх. Изнутри хлынула волна ментальной боли; Хатхор отшатнулся, почуяв зловоние человеческих отходов и безумия. С неохотой он поднял дверь до упора.
Прерывистый свет из коридора проникал во тьму грузового трюма только на десять метров. Дальше начинался почти осязаемый мрак, непроницаемая угольно-черная стена. Вдоль переборок сидели примерно девяносто смертных, закутавшихся в длинные покрывала. Когда Маат вошел, все они отвели взгляд; в их позах читалась униженная покорность.
Опустив глаза, Хатхор увидел на пороге еще несколько защитных сигилов магистра Тутмоса. Здесь их уже не пытались спрятать.
— Кто-то не хочет, чтобы посторонние узнали о происходящем здесь. — Голос легионера звучал так громко, что по отсеку раскатилось эхо. — Почему?
Из темноты выступил мечник со снежно-белыми волосами и лицом, которое Маат сделал прекрасным.
— Люций? — удивился павонид. — Что привело тебя сюда?
— Увидишь, — сказал сын Фулгрима. — Обещаю, тебе понравится.
— Я знаю, что ты не мог начертить Знак Тутмоса, — сказал Хатхор. Он расширил зону восприятия, но ощутил только новые очаги боли, телесной и духовной. — Так кто же еще здесь?
— Тот, кто способен помочь тебе, — ответил Афоргомон, возникая из мрака. При его появлении узники корабля вжались в стены. Заметив их ужас, Люций ухмыльнулся, и даже красота Фулгрима не скрыла гнусности воина.
— Помочь в чем?
— Ну же, тут нас никто не услышит, — произнес демон, подойдя ближе. — Тебе не нужно утаивать свою патологию.
— Нет у меня никакой «патологии».
Как только автоматон вышел на свет, Маат понял, что на его эмалированном корпусе прибавилось меток: звезд из перекрывающихся стрел, по-змеиному извилистых спиралей, что притягивали взор, и формул, написанных исключительно иррациональными числами. Эфирное пламя в яйцеобразном черепе ёкая мерцало, словно искажаясь в треснувшей линзе.
— Знаешь, на секунду мне отчетливо показалось, что у тебя в голове пылают два огня.
— Ты ошибаешься, — возразил Афоргомон.
— А ты лжешь.
— Как и ты.
Хатхор Маат развернулся на пятках.
— Все, я ухожу.
— Подожди, — вмешался Люций. Мечник грубо поднял с пола испуганного юношу в лохмотьях, симпатичного по меркам смертных. — Выслушай эту штуку. Я знаю, на что способен демон; у него впечатляющий дар.
Обернувшись, Хатхор с сожалением взглянул на Люция.
— Ты что же, теперь на побегушках у «этой штуки»? — поинтересовался Маат и усмехнулся, видя, как помрачнел мечник. Тот крепче сжал пальцы, и подросток захныкал в его хватке.
— Ты оказал мне услугу, — напомнил Люций. — Я возвращаю долг.
— Как?
— Смотри, — велел мечник. Сорвав с узника тряпье, воин передал его автоматону. — Потом решишь, уходить или нет.
Хатхор скривился: красивым у юноши было только лицо. Его тело покрывали шишковатые хрящи и вздувшиеся наросты, симптомы какого-то недуга обычных людей.
Потом одна из опухолей зашевелилась.
Над грудью паренька поднялась уродливая голова, в разбухших глазницах которой вращались незрячие слезящиеся буркалы. Другие кисты оказались бесформенными конечностями или органами чувств на разных стадиях неестественного развития.
Афоргомон провел по ним металлизированными руками, как будто извлекал сведения о жизни узника из структуры его плоти.
— Это Дориан, — начал демон, приложив ладонь к колеблющемуся животу юноши. — На тринадцатую годовщину своего прихода в бытие он впервые уловил мысли окружающих. Сначала потекла струйка шепотков — случайное раздумье там, истовое желание здесь, но вскоре она усилилась до оглушительно ревущего потока.
Ёкай зажал пареньку уши.
— Можешь представить, каково это — внимать каждой глупой мыслишке и бездумному бормотанию в тупых головах смертных? Бедный Дориан ничего не знал о братстве Атенейцев, не понимал, что с ним творится. Думаю, он немножко сошел с ума, но… с людьми точно не скажешь. Чем больше слышал мальчик, тем заметнее перерождалось его тело, и однажды происходящее с ним открылось. Сородичи, конечно же, испугались способностей Дориана и донесли о нем ведьмознатцам. Когда Безмолвное Сестринство пришло за юношей, он уже превратился в настоящее чудище.
— Лучше бы мать вытравила его из лона, — произнес Хатхор Маат, с отвращением взирая на уродства Дориана. — Таких монстров и тех, кто их породил, ждут одни лишь страдания.
— Возможно, — сказал демон, — но не обязательно.
Погрузив кисть в живот паренька, Афоргомон сжал и повернул кулак. Дориан завопил и попробовал вырваться, но ёкай держал его крепко. Из тела автоматона хлынула беспримесная энергия варпа; проникнув в юношу до мозга костей, она разрушила кошмарные искажения плоти.
Гротескные опухоли и жуткие выросты рассосались один за другим, и скверна мутации покинула мальчика. Однако за исцеление пришлось заплатить.
Дориан избавился от безобразия, но с ним ушли молодость и красота. Узник одряхлел и высох: его тело очистилось от порчи ценой утраты всех жизненных сил. Он испустил дух, и, когда ёкай разжал хватку, на палубу рухнул обтянутый кожей скелет.
— Ариман заявляет, что справится с перерождением плоти, но он лжет, — заключил Афоргомон. — Такое подвластно лишь мне.
Рассмеявшись, Хатхор Маат указал на груду мощей.
— Твой метод не годится, — заявил воин. — Я найду иной способ.
— Ах, это? — отозвался демон. — Просто демонстрация моих умений. Я покажу тебе, как использовать смертных в качестве гомункулов, живых хранилищ для жутких проявлений твоей хвори. Благодаря моим знаниям ты снова станешь цельным.
— И чего же мне будут стоить твои знания? — уточнил павонид.
— О, сущей мелочи, — пообещал ёкай.
Менкауру содержали на самой незначительной из взлетных палуб «Аретузы». Облаченный только в простой балахон для тренировок, он стоял, разведя в стороны увитые мышцами руки. Туго натянутые адамантиевые цепи приковывали пленника к двум крепежным кольцам, предназначенным для фиксации сверхтяжелых боевых танков. Еще десяток цепей отходили от надетого на воина нуль-ошейника с резными оберегами.
Сняв с Менкауры шлем сенсорной депривации, сестра Цезария встала позади легионера и направила ему в затылок мелта-пистолет. Окружавшие их вораксы активировали молниевые орудия и ударили себя плоскостями силовых клинков по грудным отделам. Над головами присутствующих носились сервочерепа, которые записывали изображение и звук пиктерами и вокс-ворами.
Колдун быстро заморгал, ослепленный яркими прожекторами, и болезненно вздохнул — энергия, излучаемая парией, лишила его псайкерского дара.
Дион и Бёдвар наблюдали за тем, как чернокнижник озирается по сторонам, изучая спартанскую обстановку палубы, ее автоматические орудийные установки и боевых роботов. Опустив взгляд, Менкаура прищелкнул языком: Бъярки разложил вокруг его ступней птичьи черепа, кости животных, меховые талисманы и племенные амулеты.
— Серьезно? — поинтересовался узник.
— Осторожность не повредит, — влажно рыкнул фенрисиец.
Сын Магнуса хотел обернуться к Лавентуре, но ошейник и цепи не позволили ему даже взглянуть на парию через плечо.
— Из-за ее мутации вы в той же мере, что и я, лишены связи с Великим Океаном, — произнес Менкаура, — но, учитывая тему нашей беседы, это, вероятно, к лучшему.
— Зачем воины Тысячи Сынов прибыли в Камити-Сону? — начал допрос Пром.
Чернокнижник внимательно посмотрел на него. Хотя дар пленника ослаб, под его испытующим взором у Диона забегали по коже мурашки. Он ждал, что ощутит в Менкауре ненависть или желание отомстить Космическому Волку, но корвид казался совершенно спокойным.
— Сразу к делу, без многословия, прямолинейно, просто и эффективно — как и все, что связано с Тринадцатым, — прокомментировал Менкаура. — Скажи мне, главный библиарий Пром, почему ты отказался от цветов примарха Жиллимана? А ты, Бёдвар Бъярки, рунный жрец Тра, как относишься к тому, что больше не увидишь Фенрис?
— Откуда он знает вас обоих? — требовательно спросила Цезария.
— Он — один из их готи, — ответил рунный жрец. — Тех, кто читают еще не прожитый вюрд.
— Мы называем себя корвидами, — вставил колдун.
— Но мое имя известно ему по другой причине, — сказал Дион.
Бёдвар покосился на него с таким видом, что бывший Ультрамарин вспомнил: порой Волки исполняют обязанности палачей Астартес.
— Ты не рассказал им, что участвовал в Никейском Совете? — широко ухмыльнулся Менкаура. — Не поведал про то, как выступал в защиту Алого Короля?
Бъярки повернулся к соратнику.
— Это правда?
— Да, — кивнул тот.
— Именно так, Пром поддержал Таргутая Есугэя из Белых Шрамов и других братьев по Библиариуму, — продолжил чернокнижник, наслаждаясь моментом разоблачения. — Услышав речь, в которой ты требовал не наказывать нас, я преисполнился гордости.
— Может, тебя приковать рядом с ним? — спросил Бёдвар у Диона.
— Ну, попробуй.
Рунный жрец посмотрел Прому в глаза, и тот встретил суровый взгляд Волка. Пауза затянулась, но затем Бъярки медленно кивнул.
— Ты понял свою ошибку и постарался ее исправить. Кроме того, Магнус обманул великое множество людей поумнее тебя.
Стараясь не обижаться на небрежно брошенное оскорбление, Дион снова повернулся к Менкауре.
— Зачем воины Тысячи Сынов прибыли в Камити-Сону? — повторил он.
Вздохнув, корвид покачал головой.
— Говори! — приказал Бёдвар. Подступив вплотную, он ударил пленника кулаком в лицо.
Хрустнули кости, зубы со стуком рассыпались по палубе.
Менкаура поперхнулся и обильно сплюнул кровью.
— Если ты собираешься задавать вопросы, на которые уже знаешь ответ, то твой Волк прикончит меня раньше, чем ты услышишь что-то полезное.
— Отвечай на вопрос! — велел Пром.
— За тем же, зачем и вы! — резко произнес Менкаура. — Найти Махавасту Каллимака, бывшего писца Магнуса Красного.
— Для чего?
Склонив голову набок, колдун перевел взгляд с Диона на Бъярки.
— Так вам еще не известно… — пробормотал он себе под нос.
— Что именно? — вмешался Бёдвар.
— Скажи, магистр Пром, зачем туда прибыли вы?
— Чтобы остановить вас.
Чернокнижник горько усмехнулся, что прозвучало нелепо из уст человека, скованного цепями и нуль-ошейником.
— Вы ничего не понимаете, верно? Вы отправились туда, исполняя команду, а не потому, что догадались, в чем дело. Разве вам неясно, что самый главный вопрос всегда звучит одинаково: «Почему?» Все прочие — «что?», «когда?», «как?» — просто мишура. Обязательно спрашивайте: «Почему?»
Корвид посмотрел на Бъярки.
— Ответь, рунный жрец, знаешь ли ты вообще, почему вас отправили на Просперо? Представляешь ли, почему вы истребили мой легион?
Дион заметил, что теперь Менкаура испытывает настоящие эмоции — подвластные рассудку, поглощенному раздумьями о возможных вариантах будущего, но тем не менее. При этом колдун не чувствовал ненависти к врагам, только досаду наставника, ученик которого никак не ухватит вроде бы очевидную концепцию.
— Малефикарум, — произнес Бёдвар.
— И всё? — злобно бросил провидец, когда фенрисиец не стал продолжать. — Вот так ты обосновываешь сожжение планеты и убийство всех ее жителей? Одним словом?!
— Главной проблемой твоего легиона всегда было многословие, — парировал фенрисиец.
Менкаура взглянул на Прома так, словно ожидал увидеть, что воин настолько же ошеломлен кратким доводом Бъярки в пользу геноцида целого мира.
— Тебе нужно нечто большее? — спросил Дион. — Понимаю тебя. Мне тоже требуется узнать, почему происходят некоторые события, поэтому один раз я сыграю роль оратора. Я назову тебе истинную причину гибели твоего легиона. Вы сгинули, потому что ваш господин нарушил клятву, данную Императору, и решил, что это сойдет ему с рук. Ваш повелитель и наставник посмотрел в глаза своему сеньору и солгал Ему. Солгал всем нам.
Повернувшись к Бёдвару, бывший Ультрамарин продолжил:
— И знаешь почему? Можешь догадаться, как он объяснял и оправдывал такой поступок? Учти, Магнус даже не отрицал, что странствовал по запретным краям. Нет, он гордо отстаивал правильность своих деяний, говоря: «Все в порядке, все просто превосходно — мне ведь лучше знать». Вот все его доводы и отговорки — ему лучше знать.
Ему лучше знать, потому что он так эрудирован, так ментально развит, так безупречно разбирается в сложных космологических нюансах чародейских искусств. Ему лучше знать, потому что Магнус просвещеннее всех, а мы недостаточно развиты, чтобы узреть истину. Мы не видим Вселенную так, как он, не воспринимаем нюансы ее существования. Мы слишком тупы, чтобы понять общее положение дел!
Пром отступил на шаг и развел руками, нарочито изображая благостное смирение и великодушие.
— Но все правильно. Ему лучше знать. Он настолько многоумен, что готов узнавать все за нас, а нам нужно лишь верить, что ему ведома истина. В общем и целом он говорит следующее: «Я разбираюсь в этом лучше, чем кто-либо из вас, включая Императора». Императора, который приказал ему остановиться. Он вынес прямой запрет, но… Магнусу было лучше знать!
Прервав диатрибу, Дион опустил голову и медленно кивнул.
— Хуже всего здесь то, что он, возможно, прав. Возможно, Магнусу действительно лучше знать. Не зря ведь утверждают, что ему с рождения предначертано видеть дальше, чем всем нам. Но мы верим только сотворившему нас Императору, с которым никто не сравнится в могуществе. Он понимает, насколько мрачен, адски чудовищен и вековечен Имматериум; если Он говорит, что есть места, где даже Ему опасно появляться, и есть шаги, которые даже Ему опасно предпринимать, с этим должны согласиться мы все. Любой из нас.
Взглянув на Бъярки, сын Жиллимана с удивлением заметил в глазах рунного жреца искреннее сожаление. Волки были кровавой дланью Императора, своего рода ручными чудовищами, и многие видели в них только дикарей: боялись топора, не замечая скрытого кинжала.
Пром снова обратился к Менкауре.
— Вы хоть раз задумывались, что там, вовне, может оказаться нечто иное? — спросил он, и риторическим его вопрос не был. Диона по-настоящему интересовал ответ. — Неужели вы не представляли, что в темных, безумных глубинах варпа таится некий… малефикарум? Нечто, наблюдающее за вами и шепчущее: «Вот так, любители, барахтайтесь дальше, не сомневайтесь, что у вас все под контролем… Верьте, что вам лучше знать».
Бывший Ультрамарин вдруг понял, что стискивает и разжимает кулаки в ритме своего пульса.
— Воины Пятнадцатого играли с огнем, не заботясь, что в итоге обожгутся не только они. Вас вразумляли и предупреждали. Вам запрещали. Вы не слушали и не собирались. Поэтому вас потребовалось осадить. Спасти от самих себя.
Библиарий развернулся к Бёдвару, который по-новому взглянул на него.
— И, если необходима акция таких масштабов против целого легиона, ее должны проводить самые беспорочные и смертоносные воины в нашем распоряжении. Здесь нужно быстрое, чистое, тотальное истребление: удар острейшим оружием в вернейшей руке, которую направляет безжалостная решимость, рожденная в самом бесстрашном сердце. Убить легион — немалое дело; для него требуются безотказные палачи, свободные от колебаний. Такие, что никогда не позволяют сомнениям удержать их от исполнения приговора.
Пром отошел от колдуна.
— Вот почему Шестой спустили с цепи, — заключил он. — Вот почему вы погибли.
Менкаура размеренно покачал головой.
— Вы не представляете, как жестоко вас всех обманули. — Лицо корвида выражало лишь скорбь об упущенных возможностях. — Алый Король трудился на благо всего человечества. Магнус надеялся, что с его помощью смертные отведут взор от теней, пляшущих на стене пещеры, и увидят всё, что видит он; познают то, что знает он. Столько крови пролилось из-за непонимания… Я спрашиваю себя, могло ли все сложиться иначе?
— Вюрд ведет нас, куда пожелает, — сказал Бъярки. К удивлению Диона, фенрисиец шагнул к пленнику и положил руку ему на плечо. — Порой свершения могучих героев немного преобразуют его, но что остается нам? Мы — листья, взметаемые их порывами. И любой, кто способен прозревать вюрд, благословлен и проклят, ибо знает, что не в силах ничего изменить.
— Я не приемлю таких идей, — произнес Менкаура. — Тот, кто видит будущее, обретает силу поменять его.
— Но, если твое видение не сбудется, что же тогда тебе открылось? — поинтересовался Бёдвар. — Сам Фенрис учит нас, что грядущее не предопределено. Прочные земли с глубокими корнями вдруг тонут в океане, тогда как крошечные скалы, едва скрепленные с сердцем мира, стоят на протяжении сотни Великих Лет. Мы способны замечать лишь предупреждения — темные пути, каких лучше избегать. Так скажи мне, Менкаура с Просперо, при виде какой дороги ты направился в Камити-Сону?
Чернокнижник вздохнул.
— Согласно учениям Корвидов, возможен любой вариант судьбы, а каждое наше деяние подобно маленькому порогу в безбрежной реке. Но даже крошечный камень со временем способен повлиять на ее течение. Вот почему я пришел к вам.
— Пришел к нам? — повторил Дион. — Тебя захватили в плен.
— Да, — согласился Менкаура. — Я сдался в надежде, что мой поступок окажется порогом, который изменит течение реки. Вы хотите знать, почему мы прибыли в Камити-Сону? Я скажу вам то, что вы должны услышать, — то, что я увидел и скрыл даже от моих братьев.
— Что именно? — спросил Пром.
— Вы были правы, когда сжигали Просперо, — выговорил корвид, — хотя исходили из неверных соображений. Вы атаковали Магнуса за то, что он уже совершил, но вам следовало убить примарха за то, что он сделает в будущем.
— О чем ты?
— Никто из нас не подозревал, насколько тяжкую рану Русс нанес Алому Королю, сокрушив его о колено. Душа моего отца разбилась на осколки, разлетевшиеся по космосу. Сейчас Азек Ариман пытается воссоединить их, чтобы вернуть примарху былое величие, но мне открылось, во что превратится Магнус в случае успеха…
— Во что же? — нарушил молчание Бъярки.
— В нечто огромное и ужасное. — Менкаура заговорил с лихорадочной поспешностью, словно у него истекало время. — Он станет могущественнее, чем вы можете вообразить. В огне его перерождения сгорят дотла и рассыплются прахом те крупицы хорошего, что еще остаются в душах Тысячи Сынов. Циклоп возвысится на вершине темной пирамиды из закопченного стекла и золотых шестерен, и все сущее в пределах Великого Океана подчинится ему. И новый Магнус, глухой к велениям совести или сострадания, наконец сделает выбор между светом и тьмой.
— Почему ты рассказываешь нам все это? — уточнил Дион.
— Потому что вы должны остановить его.
Горизонт почернел от столпов дыма и копоти. Токсичный смог над воспламенившимися реками углеводородного сырья и химикатов опалял глотки и жег глаза. Густой ядовитый туман, смертельный для любого человека, сотворили сами люди — защитники нефтеперегонных комплексов запалили их, чтобы не отдавать имперским войскам.
В факелах чудовищно жаркого огня плавились титаны, неподвижные, словно исполинские статуи. Они замерли в тот миг, когда в подземных хранилищах прометия детонировали сейсмические мины, — Камилла ощущала страдания и ужас экипажей, заживо сгорающих в стоячих гробах без надежды на спасение.
Колоссальные трубопроводы сминались и лопались, извергая миллионы, литров пожароопасных смесей. Топливные резервуары с грохотом взрывались, выбрасывая грибовидные облака пламени. Траки бронетехники размягчались от жара, и водители вслепую тыкались между пылающими зданиями в поисках выхода, но находили только огонь и смерть. Крылатые машины-копьеносцы, затянутые к земле термальными вихрями, проносились по спирали среди руин; раскаленные докрасна турбины разлетались осколками, как фосфексные бомбы воздушного подрыва.
Шивани скользила в загустелом воздухе, словно призрак: чувствовала жар пламени, вдыхала едкие пары, но оставалась невредимой.
Ее окружали кошмары наяву, и Камилла не сдерживала слез.
Она видела солдат, объятых пламенем с головы до ног. Броня прикипала к их телам, плоть растекалась, как воск, кости трескались от перегрева. Десять тысяч мужчин и женщин обратились в химический пепел за один обжигающий вдох.
К счастью, затем картина адской бойни отдалилась. Шивани взмыла над полями перерабатывающих комплексов — десятками тысяч квадратных километров буровых вышек, извивистых мостков для труб, насосных станций и топливных хранилищ. С высоты огненно-дымное море показалось ей вратами в ад, придуманный древними.
Обычно Камилла смутно узнавала представшие перед ней места, поскольку часто применяла свой дар, находясь в их руинах, но территорию пожара она никогда раньше не видела.
Способности к психометрии приносили Шивани немалую пользу, когда она служила археоисториком в ордене летописцев. Касаясь раскопанных артефактов, женщина считывала с них остаточные пси-отпечатки и мысленно переживала воспоминания их хозяев.
Раньше она решалась дотрагиваться только до различной домашней утвари: горшков, одежды, ремесленных инструментов и так далее. Никакого оружия или вещей, связанных с кровавыми делами или жуткими событиями.
Цепочка в ладонях Камиллы выглядела вполне безвредно, но по выражению глаз Азека она заранее поняла, что сеанс будет болезненным. Золотые звенья тянулись к проклятому гримуару огромных размеров, уже знакомому женщине: когда-то примарх использовал Махавасту Каллимака, словно марионетку, чтобы заполнять страницы этого тома.
«Книга Магнуса».
— Найди его, — велел Ариман, и Шивани сразу поняла, о ком речь.
Улетев прочь от пылающих полей, она помчалась на крыльях памяти над местностью, облик которой менялся вслед за ходом истории. Кровопролитные войны тысячелетиями преобразовывали израненный ландшафт.
За морем огня Камилла разглядела военный лагерь, где располагались десятки полков Армии в странной архаичной броне, под бессчетными знаменами с орлом-и-молнией. Воздух над ними рассекали стремительные, искусно изготовленные десантные корабли в обличье хищных птиц, с носами в форме наконечника стрелы и лопастными пропеллерами на хвостовых секциях.
Все расплывалось за пеленой расстояния и времени.
Подобное могло происходить на любой планете Империума, но Шивани совершенно точно знала, что перед ней воспоминание о Терре.
Правда, она не представляла, где или когда находится. Камилле не попадались знакомые ориентиры, и сама местность сильно отличалась по рельефу от ее родных краев. На юге поднимались морщинистые хребты, серовато-пыльных пиков, у горизонта на востоке и севере виднелись полосы загрязненной жижи — вероятно, остатки громадных озер или далеких океанов.
Направившись к горам, Шивани снизилась и нырнула в расселину меж двух вершин. Ущелье выглядело так, будто возникло в результате падения какого-то исполинского объекта. Вокруг Камиллы замерцали осадочные полосы обнажившихся пород, которые последний раз видели небо миллионы лет назад, и сердце женщины забилось быстрее. Она разглядела цель своего путешествия.
Устье пещеры на высоком узком плато.
Тут же Шивани поняла, что ошиблась. Входом служил рукотворный трилитон: две каменные плиты стояли вертикально, третья лежала на них, как перемычка.
Влетев в глотку горы, Камилла помчалась по тесным коридорам с лицевой кладкой и по более широким галереям, увешанным люменами в защитной сетке. Странница замечала палаты со статуями в нишах, где по кругу были расставлены чаши для жертвоприношений, но они слишком быстро проносились мимо. Казалось, воспоминание изнывает от нетерпения, желая скорее открыть Шивани свою суть.
Что же это, усыпальница? Склеп, обнажившийся после орбитального удара?
Камилла ворвалась в широкую пещеру с высокими сводами, где стояли гигантские скульптуры, золотые и нефритовые, с глазами из лунного камня и обсидиановыми зрачками. Миновав исполинских стражей, Шивани устремилась вниз, все дальше и дальше, к самому сердцу горы. Ее безудержный спуск закончился лишь в глубочайшем зале, шестиугольной библиотеке, вдоль стен которой, всех, кроме одной, располагались книжные полки.
Точно в центре помещения стоял круглый рабочий стол, заваленный грудами открытых томов. За ним, спиной к Камилле, сидел чтец в багряных одеяниях с золотой отделкой. Кольчужный капюшон из серебристых чешуек лежал у него на плечах, будто снег на вершине пика.
Незнакомец повернулся к женщине, и она увидела смуглое, царственно красивое лицо, обрамленное пышными темными волосами, что спускались до середины спины. Бороду неведомый чтец стриг коротко, за исключением участка под губами, где косица с тремя медными кольцами свешивалась до страниц книги.
— Госпожа Шивани, — произнес он. — Добро пожаловать в библиотеку Кадма.
Декоративные подсвечники в покоях Веледы почти не рассеивали бархатную тьму. В деревянных горшках курились благовония, из скрытых вокс-динамиков доносился неуместный здесь шум воды, журчащей по камням.
Переборки и пол каюты украшали огромные ковры с повторяющимися геометрическими узорами и закольцованными спиралями. На окутанных тенями книжных полках древние гримуары соседствовали с резными статуэтками из зеленого мыльного камня, странными и неприятными на вид.
Лемюэлю уже встречалась такая мистическая обстановка. В своем обреченном походе за эзотерическими знаниями, необходимыми для спасения жены, Гамон побывал в сотнях комнат и салонов подобного рода. Большинство из них принадлежали шарлатанам или безумцам; летописец еще не решил, к какой из двух категорий относится госпожа Веледа.
Хозяйка каюты была сморщенной худощавой карлицей, и мебель в покоях соответствовала ее размерам, что дополнительно подчеркивало контраст между Веледой и нечеловечески громадным огром, маячившим у дальней стены.
Он стоял, сложив руки на мускулистой груди, будто идол бога войны в языческом капище, и похрюкивал на каждом вдохе. Лемюэль раньше сталкивался с подобными недолюдьми, но никогда не подходил к ним так близко. От великана исходил мощный, почти невыносимый запах маслянистого пота, схожий с вонью скотного двора.
— Ямбик Сосруко есть первый мигу ты смотреть? — спросила госпожа Веледа, которая сидела, скрестив ноги, возле пары столиков из темно-красного дерева. Говорила она с сильным акцентом, и голос ее казался немыслимо глубоким для столь маленького создания.
Гамону смутно вспомнилось что-то, но пока он не стал углубляться в прошлое.
— Нет, — ответил Лемюэль. — Целые их бригады ворочали балки или дробили камни в трудовых лагерях вокруг Императорского Дворца, однако таких больших я там не видел.
— Мой сын самый большой кто угодно когда-нибудь видеть, — сообщила карлица.
— Ваш… сын? — переспросил Гамон. Слово далось ему с огромным трудом; оно пронзило летописца острым, как нож, приступом чувства вины.
— Приемный сын, — с ухмылкой произнесла госпожа Веледа, и в глазах у нее блеснули озорные искорки. — Он народился в лавине, когда горы Сагамартха и Аннапурна столкнулись много мировых эпох назад, чтобы поднять Гималазию в небеса для Императора.
— Тем лучше, — вставил Ольгир Виддоусин, слоняющийся у входа в каюту. Волк теперь повсюду сопровождал Лемюэля, что одинаково не нравилось им обоим. — Я совсем немного знаю о смертных женщинах, но даже мне ясно, что двергер помрет, если попробует родить ётуна.
— Не забывайся, Ольгир из балтов, — предупредила карлица, не поднимая головы. — Мои карты слушают. Смотри, не то положу на тебя дурной глаз.
— Картомантия… — Виддоусин сплюнул и дотронулся до амулета из мохнатой лапы, прицепленного к наплечнику. — Говорят, Ночной Призрак верит в такие штуки.
— Как и Сигиллит, — заметила госпожа Веледа. — В нем тоже сомневаешься?
Не ответив, Ольгир снова перевел взгляд на Ямбика. Вероятно, легионер представлял, какой получится схватка с мигу.
— Сядь, мэтр Гамон, — предложила гадалка. Указав на один из столиков, где стояли три хрупкие фарфоровые чашечки и чайник тончайшей работы, она добавила: — Хочешь пить?
— Нет, спасибо, — отказался Лемюэль.
— Уверен? Мэтр Нагасена одолжил мне заветный набор для чая. Досадно, если не попробуешь.
— Да, уверен, благодарю вас.
Пожав плечами, женщина разложила на пустом столике засаленные карты с загнутыми уголками.
— Иди, мы поговорим, расклад послушает.
Гамон опустился на толстый ковер и постарался удобно устроиться за слишком низким столиком. Задача усложнялась из-за отсутствия у него одной руки и наличия металлических стержней, что удерживали кости в недавно подлеченных ногах. Целебные средства смягчали телесные и духовные муки летописца, но и те, и другие по-прежнему вгрызались в края его восприятия.
Госпожа Веледа сдала еще несколько карт, и Лемюэль увидел ряд знакомых ему изображений: разбитую молнией башню, короля, пажа и мага. Перед тем как гадалка забрала козыри со стола, Гамон успел заметить зловещую улыбку скелета с косой.
— Однако ты уже видел подобную колоду раньше? — поинтересовалась карлица.
— Да, у Аримана, — подтвердил Лемюэль. — Он называл ее «Триумфы Висконти-Сфорца». Мне казалось, другой такой колоды не существует.
— Правда, — кивнула Веледа. — Та книжка дьяволовых картинок сделана для людей с золотом и властью. Эта есть колода де Жебелена, волшебника второго тысячелетия. Он считал, рисунки на картах придумали древние жрецы Гипта в «Книге Тота».
— Когда-то я искал этот том, — заметил Гамон.
— Лучше для тебя, думаю, не находить его.
Гадалка сдала новую комбинацию. Пробежав взглядом по картам, она покачала головой и убрала листки в колоду.
— Впервые де Жебелен узнал о картах в земле франков, куда их занесли катерические владыки Римея. Он подумал, что колода есть божественная, и написал о ней «Monde Primitif», которая временно погибла в кострах кардинала Танга.
— Временно погибла?
— Воины Тысячи Сынов найти копию в руинах Аккада.
— Значит, и ее нужно сжечь, — заявил Виддоусин, шагнув в каюту. Ямбик Сосруко низко заворчал, и басовитый гул отдался в позвоночнике Лемюэля.
Не обращая внимания на воина, карлица продолжила:
— Де Жебелен обнаружить мистическую связь между колодой из двадцати одного Триумфа с Шутом и древним языком ангелов из двадцати двух букв.
— Енохианским, — кивнул Гамон. — Читал в «Liber Loagaeth».
— Не в «Claves Angeliсае»?
— Так и не сумел отыскать ее.
Госпожа Веледа кивком указала на книжные полки.
— Возьми мою.
У Лемюэля отвисла челюсть. Он хотел встать, но Ольгир Виддоусин схватил его за плечо и удержал. Гамон даже не почувствовал, как Волк подошел к нему.
— Никаких книг.
— Но…
— Никаких книг, — повторил фенрисиец и надавил на ключицу Лемюэля так, чтобы тот ощутил боль.
Летописец поднял руку.
— Хорошо, никаких книг.
Ольгир своим вмешательством напомнил Гамону, что он живет под постоянным наблюдением. По сути, с ним обходились, как с пленником.
Карлица пожала плечами и как ни в чем не бывало снова сдала карты.
— Скоро потом безликий предсказатель по имени Эттейла разгадать последние тайны колоды — как заставить ее говорить, но, больше важно, заставить ее слушать.
— Карты не умеют слушать, — возразил Лемюэль.
— Нет? — Гадалка выложила на столик еще восемь листков: семь лицом вниз, один — вверх. — Тебя они уже слушают. Глянь.
Потерев плечо, на котором уже проступил синяк, летописец посмотрел на верхнюю карту. Она прежде не встречалась ему ни в одной колоде, но изображение на ней Гамон узнал сразу же.
Гигантский пик из пыльно-желтого камня. Его вершина пронзает облака яркого коричневого неба.
— Гора, пожирающая людей, — сказал Лемюэль.
