Глава 20: Вместилище демона. Прах к праху. Тёмный Принц

Дальше: Глава 23: Глаза из праха. Только в теории. Виновен

— Вы же понимаете, что я вас всех убью?

Существо, прикованное к стоячей металлической клетке-дыбе, говорило голосом Лемюэля, но Чайя понимала, что перед ней нечто иное. Речь твари звучала так, будто она воспроизводила интонации Гамона, послушав искаженную вокс-запись его фраз.

Но в первую очередь правду о создании выдавало не скверное копирование голоса, а его взгляд. До Камити-Соны, где в медово-карий глаз летописца проникла скорбь, он был добрым и неизменно приветливым.

А в жестоком и бездушном взоре существа не осталось ничего человеческого.

Хотя госпожа Веледа объяснила Парвати, что произошло с Лемюэлем, у женщины не укладывалось в голове, каким образом частица прежде любимого ею примарха оказалась внутри Гамона. Чайя видела тело летописца, его красновато-коричневую кожу поверх мышц и костей, однако управляла им совершенно иная воля, чуждая людям.

Запертая клетка не позволяла созданию даже шевельнуться. И оно действительно застыло в одной позе, как солдат по стойке смирно, но Парвати чувствовала, что тварь мелко дрожит от напряжения. Силуэт Лемюэля мерцал — казалось, внутри него жарко пылает расплавленное ядро. Жилы вздувались, словно под воздействием колоссального внутреннего давления.

— А начну я с тебя, — продолжал Гамон, не сводя почерневшего глаза с госпожи Веледы, которая уселась на мат, постеленный мигу. — Выдерну тебе хребет через таз и забью остальных твоим уродливым черепом, как булавой.

Крохотная старушка гортанно и хрипло хмыкнула, что сходило у нее за искреннюю усмешку, и указала на громадных воинов, стоявших позади двух женщин.

— Думаю, Ямбик Сосруко будет возразить тебе, — заявила она. — Он без труда отрывать твою башку с шеи.

Обернувшись, Чайя взглянула в широкое плоское лицо неизменного телохранителя гадалки. Великанский мигу облачился в латы из перекрывающихся металлических браслетов и тяжелый, отформованный по фигуре панцирь с бронзовой отделкой. С плеч его спадал плащ, отороченный дурно пахнущим мехом. Недочеловек казался двоюродным братом Астартес, что возвышались по бокам от него: легионера с огненно-рыжей гривой, вооруженного зазубренным копьем на длинном древке, и химерического гиганта, состоящего из плоти, бионики и доспехов.

Все трое, как и Парвати с госпожой Веледой, носили гудящие сигнум-печати Механикума, которые помечали людей как невраждебные объекты для автоматических турелей, размещенных в отсеке.

— Вот это ходячее генетическое отклонение? Не смеши меня.

— Если не он, тогда Хельблинд и Раквульф закончить дело, — парировала карлица.

Здоровенный мигу с поразительной аккуратностью поставил рядом с ней маленький столик. Гадалка взяла с него обрезанную сигару из крученых листьев и спичку. Кроме этого, Чайя увидела на столешнице нечто вроде сервиза из керамического кувшина, чашек и горшочков, прикрытого муслиновым платком. У самого края лежала колода карт.

Чиркнув спичкой о ноготь большого пальца, госпожа Веледа зажгла сигару. Раскурив ее, карлица глубоко затянулась и выдохнула облачко голубого дыма в направлении летописца. Парвати уловила гнусный ядовитый смрад и закашлялась, но этот запах хотя бы перебил вонь прогорклого масла, идущую от их охранников.

— Псы Русса не смогли прикончить меня на Просперо. С чего ты взяла, что здесь у них получится лучше?

Чайя вздрогнула при упоминании ее сожженного дома. Потеря родины мучила женщину, как открытая, неисцелимая рана в сердце. Зажмурившись, Парвати сжала кулаки: гадалка предупреждала, что нельзя выказывать эмоции в присутствии существа, завладевшего телом Гамона. Оно могло уловить любую слабость, как психнойен с нюхом на незащищенные разумы.

Госпожа Веледа еще раз пыхнула сигарой.

— С того, что они делать так сейчас, если я просить. Они хотят убить тебя, сильно очень. Потеряли много братьев на Просперо. Разорвать тебя им радостно, я думаю. — Карлица обернулась. — Тебе радостно убить Магнуса?

— Радостно, как охотнику по колено в крови ёргунавра. — Гирлотнир со скрежетом провел лезвием инеевого топора по боковине крестовидного щита.

— А тебе, Свафнир Раквульф?

Исполин ударил древком зазубренного копья о палубу и кивнул.

— Очень радостно. Скажи, и я пробью ему сердце моим гарпуном.

— Видишь? — спросила гадалка, широко улыбнувшись. — Ты живешь или ты умрешь по моему слову. Или нет. Твой выбор.

— Что же ты еще не дала им команду? — Лемюэль оскалился так, что разорвал кожу в уголках рта. По подбородку заструились ручейки крови. — Если все на борту этого корабля жаждут моей смерти, но я по-прежнему дышу, вы наверняка чего-то от меня хотите, так? Ну, чего же именно?

— Ты понимать, что мне нужно, — сказала госпожа Веледа.

— Ты желаешь знать, где найти другие осколки моей души?

— Да. Будешь рассказать мне?

— Нет.

— Почему нет?

— Если бы ты лишь недавно обрела свободу после того, как веками сидела на цепи в темнейшем остроге, согласилась бы вернуться обратно в тюрьму?

— Ты сидел на цепи? — уточнила карлица.

— Конечно же! Ведомы ли кому-нибудь истории о Магнусе-воине? — прорычал тот, кто некогда был Лемюэлем. — Помнят ли о его славных поединках, о поверженных им могучих врагах? Кто упоминает его в одном ряду с Ангроном и Львом, повествуя о ратном искусстве примархов?

— Никто, — признала гадалка.

— Так зачем же мне говорить тебе хоть слово правды?

— Не мы стараться собрать твою душу вместе.

— Верно, вы просто стремитесь уничтожить ее.

— Я думаю, ты выберешь стать ничто, чем вернуться в оковы.

Не дождавшись ответа, госпожа Веледа вздохнула.

— Как угодно. — Взяв карты со столика, карлица разложила их перед собой рубашкой вверх. — Будем делать по-плохому.

— Картомантия? — усмехнулся тот, презрительно взглянув на потрепанную колоду. — Что же с вами стало, если вы прибегаете к столь нечестивым ухищрениям?

— Мои карты не обычные карты, — заявила гадалка, переворачивая случайно выбранные листки. — Они слышат все. Знают все. Не веришь мне? Говори, и я скажу, какую правду они разобрали.

Чайя увидела, что каждая из вскрытых карт с загнутыми уголками помечена странными выцветшими рисунками — чашами, жезлами и другими, более эзотерическими символами. Среди прочего она заметила падающую каменную башню, могучих воинов и всевозможных невиданных зверей.

— С этой колодой ты ничего не узнаешь, — произнес осколок примарха в теле Лемюэля. — Ариман владел такой же, но она ничем ему не помогла. Эттейла был мошенником, и твои карты — копии фальшивок.

Госпожа Веледа выпустила несколько идеально круглых колец дыма подряд.

— Так считаешь ты? Карты привели нас к тебе на гору.

— Потому что я им позволил. Ты думаешь, я мечтал вечно сидеть на развалинах входа в Эдинну?

— Может, да. Может, нет. Но карты слушали тело, где ты потом застрять, и вот что получилось. Кто знает, что они слышат сейчас, а?

Разговор карлицы и «Лемюэля» напоминал спор двух торговцев о цене рыбы, но внимательно слушавшая Чайя чувствовала, что каждая фраза подобна выпаду клинка. Ей просто не хватало ясности понимания, чтобы увидеть истинную картину дуэли.

Гадалка вновь разложила карты и начала убирать ненужные. Перевернув одну из них, старуха увидела пораженную молнией твердыню, с зубчатой стены которой падал скелет с косой.

— Слишком очевидно, — буркнула она, возвращая листок в колоду.

Пока госпожа Веледа перебирала карты, Парвати не сводила с нее глаз.

— Чайя, посмотри на меня, — велел Гамон.

От ужаса у женщины скрутило кишки, а сердце бешено застучало в груди. Она замотала головой.

— Нет.

— Почему?

— Я тебя не знаю.

— Прекрасно знаешь. Обернись ко мне.

— Можешь глядеть, дочь Просперо, — сказала карлица. Выложив на стол еще одну карту, она коснулась ручонкой предплечья Парвати. — Оно-Магнус не вредить тебе. Цезария говорить, руны Раквульфа крепкие.

— Не хочу. — От страха Чайя прикусила нижнюю губу. — После того, что сотворил Лем, я не могу смотреть на него. Просто не могу. Извините.

— Ладно тебе, девочка, — почти разочарованно произнесло нечто с лицом Гамона. — Лемюэль спас тебя от смерти или кое-чего похуже. Трупы-людоеды из Камити-Соны выпили бы твои глаза и высосали мозги до последнего комочка, если бы он не подтолкнул мать ребенка к тому, что ей давно уже втайне хотелось совершить. Чудовища освежевали бы тебя заживо и облачились в твою кожу, пока ты смотрела бы, как умирает Камилла. Неужели ты предпочла бы подобный исход?

Судорожно сглотнув, Парвати неохотно подняла голову.

— Нет, — прошептала она и наконец встретила взгляд летописца.

— Нет, — подтвердил черноглазый монстр. — Лемюэль избавил мальчика от долгих лет духовных и телесных мук, а его мать — от тягостных забот о мелком хнычущем негоднике, который разрушил ее жизнь самим своим появлением на свет. О, бедная малышка Чайя! За твое спасение заплатили смертью бесполезного сопляка, которого ты презирала. По-моему, девочка, неплохой вышел размен.

— Я не презирала того ребенка.

— Не лги. — Гамон издал гнусный, булькающий смешок, и Парвати едва не вырвало. — Убеждай себя сколько угодно, но мне известно все, что знает Лемюэль, — все, что ты говорила ему за спиной у Камиллы. Ты ненавидела мальчика, поскольку он каждую ночь ревел и мешал тебе предаваться миленьким уютным фантазиям о лучшей жизни и более приятных местах. Ты ненавидела его за то, что каждую секунду каждого дня он напоминал тебе о кошмаре, который поглотил тебя по твоей же вине.

— Нет, все не так… — По щекам Чайи ручьями текли слезы.

— Лгунья!

— Да! — закричала Парвати. — Я ненавидела его, но не желала ему смерти!

Осколок Магнуса рассмеялся.

— А я знаю, что желала. Когда чудовища ушли, Лемюэль ощутил, что тебя переполняет облегчение. Ты испытала его, осознав, что ребенок мертв. Еще Гамон почувствовал, как ты обрадовалась тому, что вместо тебя погиб кто-то другой. Здесь нет ничего постыдного — в тебе говорил инстинкт самосохранения, развившийся у твоих предков-приматов еще до того, как они перестали опираться на кулаки при ходьбе. И вообще, мы все в свое время желали кого-нибудь прикончить, разве нет?

— Нет, я никогда…

— Но тебе хочется убить меня, правда?

Какое-то время Чайя сидела молча.

— Да, — наконец прошептала она.

— Что ты сказала?

— Я сказала «да»! Я хочу, чтобы ты сдох за то, что ты натворил! Я хотела, чтобы ты сдох, еще когда Волки захватили нас возле Просперо! Я хочу, чтобы ты сдох вместо того мальчика! Я хочу, чтобы ты сдох, ублюдок!

Как только от переборок отразился хохот Лемюэля, женщина вскочила со стула и рванулась к пленнику, но уже на втором шаге мясистая ладонь тисками обхватила ей запястье. Ямбик Сосруко покачал головой, крепко удерживая Парвати.

— Назад, — приказал он. — Сейчас же.

— Отпусти, чтоб тебя!

— Назад. Сейчас же.

— Делай, как он говорить, — посоветовала гадалка, не поднимая глаз от карт. — Очень плохо есть нарушить круг, который вырезать Раквульф. Очень плохо совсем. Магнус желать ты нарушить его. Может, тогда он выбраться. Я такое не хотеть. Думаю, ты не хотеть тоже.

Опустив взгляд, Чайя увидела, что промежуток между ее левой ступней и внешней линией рунических узоров меньше ширины пальца.

— Может, ты сесть, да? — предложила госпожа Веледа, стряхнув сигарный пепел на палубу. — И пока не говорить, лады?

Кивнув, Парвати отошла от круга и робко опустилась на сиденье.

— Ты использовал свой дар, чтобы заставить женщину убить ее ребенка, — все же произнесла Чайя. — Что за человек способен на такое?

— Человек, который хочет жить. — Гамон хотел пожать плечами, но клетка помешала.

— Ты не говорить, я сказала! — резко произнесла карлица. — Сиди. Ямбик Сосруко нальет нам попить из особый чайник Нагасены. Свежий отвар я сделать, успокоить нервы. Может, тебе нужно сейчас?

— Да, — согласилась Парвати.

Протяжно и напряженно выдохнув, она съежилась на стуле. Мигу меж тем стянул с сервиза муслиновый платок, открыв фарфоровый кувшин и чашечки изящной работы. По окружности сосудов тянулись картины из жизни героев, нарисованные тонкими бледно-голубыми штрихами. Чайя никогда не видела столь прекрасных вещиц.

Великан поднял со столика еще один керамический предмет сероватого цвета, ранее скрытый под тканью, и Парвати прищурилась.

Сосуд был знаком женщине, но здесь выглядел неуместно.

— Зачем вы принесли ее? — спросила Чайя.

Нагасена увидел предмет одновременно с ней. Изумленно распахнув глаза, агент схватился за рукоять Ао-Шуня.

Пром обернулся к нему.

— Что такое, Йасу?

— Уводи их оттуда, — приказал Нагасена, разворачиваясь к выходу с поста управления. — Немедленно.

— В чем дело? — вмешался Бъярки. — Что ты заметил?

— Трон! Как же я мог проглядеть?.. — Агент уже мчался к двери.

— Проглядеть что?

Задержавшись на секунду, Йасу наполовину вытащил меч.

— На борту «Аретузы» не один осколок души, а два, — сказал он.

Мигу держал бледно-серую урну с прахом Каллисты Эриды. В громадных руках Ямбика Сосруко сосуд казался до нелепости маленьким, но великан сжимал его так же бережно, как Лемюэль со дня смерти девушки. Парвати разглядела вазу только сейчас — до этого она терялась среди горшочков сервиза.

— Ямбик, ты что делать? — обратилась к нему гадалка.

Похоже, гигант сам изумлялся тому, что взял урну со столика. Морща лоб с толстыми надбровными выступами, он сосредоточенно всмотрелся в сосуд. Его корона синаптических усилителей зажужжала помехами.

Склонив огромную голову набок, Сосруко медленно кивнул.

И разбил урну кулаком, похожим на валун.

Чайя изумленно прикрыла рот ладонью.

Телохранителя заволокло клубящееся облако переливчатого праха. Оно мерцало, как алмазная пыль в свете звезд, и не оседало на палубу, а обвивалось вокруг мигу, будто разумный туман.

Сияющий прах хлынул в Ямбика, наполняя его светом. Выгнув спину, великан завопил от боли: из глаз и рта у него вырвались струи огня. Сосруко трясся всем телом, пока скрывавшийся в урне осколок души связывался с новым живым носителем.

— Малефикарум! — воскликнул Свафнир Раквульф, ринувшись на гиганта с нуль-копьем наперевес. Он вонзил гарпун в живот мигу, но лишь согнул древко оружия — острие не пробило упрочненный панцирь и плитообразные мускулы под ним.

Боковым ударом наотмашь Ямбик отбил копье в сторону и выбросил ногу вперед, словно поршень; Свафнир, не успев увернуться, отлетел к переборке отсека. Гирлотнир Хельблинд, шагнув вплотную к мигу, с протяжным ревом обрушил ему на руку крестовидный щит — конечность безвольно обвисла. Пригнувшись, Волк стремительно и мощно махнул топором понизу.

Клинок впился в бедро, и гигант охнул от боли. Гирлотнир выдернул секиру; из раны брызнула струя крови, при виде которой Парвати взвизгнула от страха. Ямбик попытался достать Хельблинда ударом кулака, однако фенрисиец успел отскочить.

Он зашел к мигу со спины.

Развернувшись на четверть оборота, Сосруко встал лицом к нему.

Чайя на четвереньках отползла от рычащих противников. Горький запах крови вызывал у нее тошноту, но жажда сбежать, оказаться как можно дальше от схватки, наполняла мышцы адреналином.

Раквульф, поднявшись с палубы, вновь кинулся в драку. Он опустил копье, будто равнинный охотник перед атакой на исполинского зверя, проревел фенрисийский клич и всадил гарпун в мясистую подмышку Ямбика. Зазубренный наконечник погрузился в тело великана; Свафнир надавил на оружие, как на рычаг, и Сосруко завыл от мучительной боли.

— А ну хватит дурить! — рявкнула госпожа Веледа, крохотная по сравнению с приемным сыном.

Мигу замер, услышав голос гадалки.

«Неужели в Ямбике сохранился клочок прежнего сознания, и он вспомнил ее?»

Воспользовавшись тем, что гигант отвлекся, Гирлотнир изо всех сил ударил его топором в боковую часть колена. Раздался омерзительный хруст ломающейся кости, но Сосруко не упал: его грубая, рудиментарная нервная система не успела сообщить в мозг о калечащей травме.

Копьеносец Волков выдернул гарпун из плеча мигу. По пути наклонные зубцы раздробили суставы, разорвали мышцы и связки; такая рана никогда не исцелится полностью. Хельблинд резко шагнул в сторону, обходя великана с тыла.

Увидев, что легионер заступил в круг из резных рун, Парвати тревожно крикнула:

— Стой, ты так…!

Ее слова заглушил рык Лемюэля из клетки-дыбы. Будучи уроженкой Просперо, Чайя обладала шестым чувством, хотя и притупленным, и потому ощутила всплеск эфирной энергии.

— Убей сучью карлицу! — взревел Гамон.

Развернувшись, Ямбик захромал к госпоже Веледе.

Гирлотнир с Раквульфом развили наступление: гигант уже не пытался защищаться, и легионеры все глубже вонзали в него клинки. Но, сколько бы смертельных ран ни получил Сосруко, они не замедляли мигу.

— Сказать тебе хватит! — заявила гадалка.

Решительно стоя перед великаном, она выставила вперед ладонь. В другой руке Веледа держала какую-то карту рубашкой к Парвати.

Ямбик навис над приемной матерью, глядя на нее без всякой любви. На глазах Чайи он поднял карлицу с палубы так же легко, как ребенок хватает с пола любимую игрушку.

Из живота гиганта вырвалось острие копья Свафнира. Хлынул фонтан крови, и алая влага, попавшая внутрь рунического круга, зашипела, будто на раскаленной сковороде.

— Поставь меня! — приказала госпожа Веледа мигу, который завывал, пока Волки рубили его на куски.

Испустив предсмертный рев, Сосруко взмахнул гадалкой, словно дубиной, и размозжил ее тело о дыбу Лемюэля. Все кости карлицы раскололись, как стеклянные.

— Нет! — вскрикнула Парвати.

Веледа бесформенной грудой плоти рухнула на палубу у основания смятой клетки. Чайя поползла к ней, сознавая, что уже не поможет гадалке, но не желая бездействовать. Над кожей старушки поднимался дымок, в широко распахнутых глазах читались потрясение и отрицание происходящего. Как ни поразительно, карлица была еще жива: она протянула Парвати окровавленную карту.

— Дочь Просперо… — из последних сил взмолилась госпожа Веледа. — Глянь. Пойми…

Чайя рассмотрела изображение на листке, но не догадалась, что оно означает, поэтому сохранила рисунок в памяти. Почти тут же карта вспыхнула и рассыпалась пеплом.

Свафнир и Хельблинд по-прежнему рубили труп Ямбика Сосруко. Зажав уши ладонями, чтобы не слышать глухого влажного стука, Парвати зажмурилась и расплакалась.

Раздался скрежет, потом треск металла. В посадочном отсеке взвыли сирены и завращались аварийные лампы, омывающие стены бликами янтарного сияния.

Женщина завопила, чувствуя, как ее накрывает волна огня, который пылал холоднее самого лютого мороза. Рыдая от боли и горя, она подняла голову и разглядела сквозь слезы, что окровавленная дверца клетки-дыбы болтается на сорванных петлях.

По отсеку пронесся мучительный рык.

Перекатившись на другой бок, Чайя открыла глаза и увидела нечто необъяснимое.

Раквульф завывал, стоя на коленях: его броня плавилась, раскалившись докрасна, а плоть на половине лица пузырилась и стекала вниз, как воск по горящей свече.

Гамон без труда держал на весу исполинского Гирлотнира, погрузив руку по запястье в нагрудник Волка. Световое облако, ранее завладевшее Ямбиком, выплыло из трупа мигу, взметнулось языками золотого пламени и влилось в Лемюэля. Тело бывшего летописца задрожало и вздулось: внутри него воссоединились два осколка души примарха.

Существо выпустило частицу вновь обретенной силы в воина Фенриса. Космодесантника объял вихрь пепла и огня, закружившийся внутри доспехов. Непокорно завыв напоследок, Хельблинд сгинул, поглощенный эфирным жаром.

Лемюэль бросил на палубу обугленные латы, выжженные изнутри. Дымящаяся броня с лязгом развалилась на части, из сочленений и горжета высыпался прах.

Вместилище Магнуса развернулось к Парвати. Его глаз ярко пылал, словно ядро обреченной звезды, и казался огромным блистающим шаром.

— Я же говорил, что убью вас всех, — напомнил Гамон.

Перескочив через поручень, Йасу приземлился на три точки.

Он уже понял, что опоздал. Летописец возвышался над женщиной с Просперо, у его ног валялись двое Волков и госпожа Веледа. Внутри Лемюэля извивалась беспредельная мощь, и при взгляде на него агент различил два подрагивающих образа, которые накладывались друг на друга в границах одного тела.

Ао-Шунь с шелестом покинул ножны, на клинке блеснули ультрамарские изречения. По звукам сзади Нагасена понял, что Бъярки спрыгнул вслед за ним, ловко и грациозно, как леопард.

В отсеке оглушительно завыли сирены. Йасу понадеялся, что они не извещают о начале разгерметизации: агент разрешил Диону прибегнуть к такому варианту, но рассчитывал, что библиарий только в самом крайнем случае выбросит все содержимое отсека в пустоту.

— Иди влево! — рыкнул Бёдвар, быстро обогнав Нагасену.

Кивнув, Йасу бросился в сторону, создавая разрыв между собой и рунным жрецом. Несмотря на громадный доспех, воин с легкостью опережал агента.

Они стремительно преодолели небольшой отсек. Нагасена замедлил бег, увидев, что слившиеся ипостаси Магнуса заставили Гамона повернуть голову к имперцам. Лемюэля переполняли силы, слишком могучие для смертного тела, и его растянутое лицо застыло, как посмертная маска.

Даже Бъярки сбился с шага, когда на него обратила внимание сущность внутри летописца. В тот же миг Йасу обернулся, услышав, что в правой переборке открываются взрывозащитные двери. Из них грузно выступил магос Аракс, машинную душу которого недавно переселили в новый корпус. Техножрец сжимал в руках массивный адамантиевый шест с закрепленным на конце зазубренным ошейником-капканом из нуль-металлов. Следом на палубу вбежал Ольгир Виддоусин.

За фенрисийцем ковыляла сестра Лавентура. Пария стоически переносила муки от многочисленных ран и отказывалась от обезболивающих снадобий, опасаясь, что они ослабят ее дар, сдерживающий приливы имматериума.

«В прошлый раз мы захватили Магнуса лишь чудом… Как же остановить примарха теперь, если его сила удвоилась?»

Однако нового кровопролития не последовало.

Сущность в теле Гамона осторожно опустилась на колени и положила руку на затылок.

— Я не стану биться с вами. Сдаюсь.

— Сдаешься?! — взревел рунный жрец. Прокрутив в ладони инеевый клинок, он направил меч острием к сердцу Лемюэля. — Ты прикончил двух моих бойцов и думаешь, что тебе разрешат сдаться?

— Убил я только одного, — возразил тот. Он указал кивком на стонущего Свафнира: — Вот этот еще жив. Но скоро умрет, если им не займутся медике.

— Бёдвар?.. — неуверенно произнес Нагасена, видя, что на лице Бъярки написано неистовое желание сразить Гамона. В душе воина боролись фенрисийская свирепость и благородство, но последнее все же взяло верх.

— «…которого ты кормишь»! — прорычал легионер сквозь сжатые зубы.

— Что? — не понял Лемюэль.

— Не говорите с этим, — предупредила Цезария.

При звуках ее голоса рунный жрец вздрогнул и в омерзении приподнял верхнюю губу, ощутив нестерпимое для него поле пси-подавления. Как известно, при появлении нуль-сестер даже самые великие Псайкеры утрачивали связь с эмпиреями.

«Но хватит ли присутствия Лавентуры, чтобы сдержать мощь примарха?»

Магос Аракс подошел к летописцу со спины и, защелкнув ошейник-капкан, безжалостно дернул руками-поршнями за шест, заставляя бывшего летописца подняться. Тот застонал — струившийся с его кожи рассеянный свет померк — и, вставая, скривился: из-под ошейника потекла кровь.

Виддоусин, с разбегу проехав сабатонами по палубе, остановился возле Раквульфа. Изуродованное, сожженное лицо Свафнира буквально стекало с костей жирными ручейками. Волк поднял товарища на руки вместе с его длинным гарпуном, который тот так и не выпустил, и без лишних слов унес раненого брата из отсека.

— Мы должны прикончить это существо, — заявила Цезария.

— Не знаю, возможно ли вообще умертвить его, — возразил Йасу.

— Я могу попробовать, — предложил Бёдвар.

— Убейте его, — попросила Чайя. Она плакала, прижимая к груди искалеченное тело госпожи Веледы. — Убейте его за все, что он сотворил, за все, что случилось с нами по его вине.

— Никогда не думал, что соглашусь с отпрыском Просперо, — сказал Бъярки.

— Нет, — произнес Нагасена, вскинув ладонь.

Он опустился на одно колено и воспроизвел в памяти последние моменты бойни, за которой наблюдал с поста управления. Вокруг убитой гадалки рассыпались по дуге ее древние карты; агент чувствовал, что в их раскладе и взаимном расположении обязан содержаться какой-то смысл, но не обладал достаточно тонким восприятием, чтобы уловить его.

Впрочем, Йасу идеально точно помнил, как именно разлетелись карты.

И то, что перед смертью провидица сжимала одну из них в руке.

Подняв голову, Нагасена обратился к Парвати:

— Ты заметила нечто важное, верно? Скажи, что услышали карты госпожи Веледы?

Оглядывая мостик «Озирис-Пантеи», весьма похожий на склеп, Хатхор Маат отчетливо видел, как скверно сказывается на психике ее нового экипажа пребывание на Черном корабле. Никто из воинов Тысячи Сынов не отдыхал с тех пор, как они захватили космолет в Камити-Соне, и каждый из них дорого платил за это.

Астартес мучили настолько яркие и невыносимые кошмары, что ни один легионер не решался уснуть, но и наяву им приходилось немногим лучше. Чем большим могуществом обладал Псайкер, тем сильнее его выводило из себя подавляющее воздействие «Озирис-Пантеи».

Игнис, бродя по командной палубе, непрерывно повторял бесконечные последовательности цифр или яростно царапал что-то на сломанном инфопланшете, будто безумец, раздирающий струпья. Толбек, сидя на скамье для экипажа у края мостика, рассеянно смотрел перед собой, обхватив голову руками. Течения варпа менялись, Пирриды утрачивали силы, и необузданный адепт ушел в себя, размышляя о потерянной гегемонии своего ордена.

Ариман, скорее всего, находился в палате-окулярис, где всматривался в эмпиреи, ища указаний среди волн Великого Океана. Азек слепо верил, что осколок Магнуса, вселившийся в посох корвида, приведет корабль к цели.

Санахт — бедный верный Санахт — одиноко томился за кафедрой с «Книгой Магнуса», будто послушная гончая, ждущая команды хозяина. Мечник, как одержимый, полировал и затачивал клинки, хотя они уже не заблестели бы ярче и не стали бы острее. Камилла Шивани, прикованная к основанию пюпитра, дрожала в холоде мостика. Выдыхая пар, женщина пыталась закутаться в длинные тонкие одеяния.

Люций из Детей Императора расхаживал по палубе и с ухмылкой насвистывал себе под нос. Также он выстукивал на эфесе меча мотив какого-то военного гимна, чем раздражал всех, даже Хатхора, знающего, зачем легионер обретается здесь. В противоположном ему направлении ходил по кругу Афоргомон, и Маата немало веселила ирония судьбы: корпус ёкая гнил на глазах, тогда как тело павонида непрерывно обновлялось.

Хатхор, единственный из всех, не страдал от хронических приступов флегмы и мрачного настроения. И только он понимал почему.

Толбек, вероятно, тоже догадывался, но молчал.

Тремя днями ранее пиррид едва не раскрыл тайну Маата. Избавившись от очередной порции мутаций, что зарождались под кожей, Хатхор вышел из трюма с пленниками. Заметив чей-то силуэт, он обернулся и понял, что в лужице тусклого света чуть дальше по коридору стоит Толбек. При мысли о том, что мог увидеть или услышать пиромант, сердца павонида сдавил леденящий ужас.

Однако другой легионер всего лишь прошел мимо него и мельком заглянул в трюм, где лежали груды истощенных, высохших трупов. Маат ждал какой-то реакции, но Толбек промолчал и пошел своей дорогой.

В любом случае, Хатхор понятия не имел, что заставило пиррида спуститься ниже ватерлинии, и не желал напоминать ему о той случайной встрече. Искать разгадку этой тайны Маату совершенно не хотелось.

Он провел ладонью по лицу и с удивлением понял, что вспотел в холодном воздухе мостика. Рискнув поднять глаза от поста управления обзорными датчиками, павонид взглянул на Люция.

Мечник по-прежнему сохранял безупречное сходство с Фениксийцем, что одновременно и оскорбляло, и восхищало Хатхора. Люций вопросительно поднял бровь — Маат незаметно кивнул в ответ. Ухмыльнувшись еще шире, воин Детей Императора взялся за обмотанную проволокой рукоять клинка.

Неторопливо прошагав к Санахту, корпевшему над мечами, Люций наклонился и вцепился ему в запястье.

— Как бы остро ты их ни наточил, тебе никогда не хватит таланта, чтобы одолеть меня, — заявил отпрыск Фулгрима.

Атенеец резко вскинул голову, разом выйдя из почти летаргического забытья.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что побью тебя, как бы остро ты ни наточил клинки.

— Ты серьезно хочешь затеять драку? Здесь и сейчас?

Люций пожал плечами.

— Мне скучно.

Санахт поднялся на ноги, вернее, одним неуловимым движением перешел из сидячего положения в стоячее. Черный и белый мечи, блеснув, застыли у его бедер, мелко дрожа после стремительного взмаха.

— Тогда найди себе другое развлечение, — грозно произнес атенеец, отвернувшись от Люция.

— На этом корабле? — Воин Третьего последовал за уходящим оппонентом. — Тут для меня нет никаких развлечений, кроме тебя.

— Мы уже сразились возле моей башни! — огрызнулся Санахт. — Если бы бились насмерть, то погибли бы оба. Ты этого хочешь?

— Возможно, — отозвался двойник Фулгрима. — А может, я желаю проверить, способен ли кто-нибудь прикончить меня. Я надеялся, что ты достаточно хорош, но, похоже, ошибался.

Атенеец крепче сжал рукояти мечей.

— И проверить надо сейчас?

— Почему бы и нет? — Люций подступил вплотную к противнику: лишь пара сантиметров разделяла их лица. — Или ты думаешь, что любая схватка должна проходить на твоих условиях? Выходит, ты уверен в победе, только если подготовишься заранее?

— Серьезно, зачем тебе это?

— Дело в том, что мне нужно убить тебя. Стоит мне повернуться к тебе, как я начинаю думать, а не лучше ли ты меня? Я должен разобраться. Или я прикончу тебя и докажу свое превосходство, или ты уложишь меня, и мне больше не придется смотреть на твою самодовольную физиономию.

— Приходи через тридцать минут в оружейный зал, и мы разрубим узел наших противоречий.

— Полчаса? — Сын Фениксийца покачал головой. — Боюсь, не пойдет. Я хочу узнать ответ сейчас.

— Тогда приготовься к поражению, — бросил Санахт.

— Никогда таким не занимался.

Крутнувшись на месте, атенеец присел и скрестил клинки над головой в тот же миг, как Люций нанес удар сверху. В замкнутом пространстве мостика лязг трех столкнувшихся мечей прозвучал оглушительно громко.

Камилла закричала и прижалась к стойке пюпитра. Два превосходных фехтовальщика принялись обмениваться молниеносными выпадами, стремительно перемещаясь по палубе. После каждого парирования или блока во все стороны летели искры.

Не только Хатхор Маат восхищенно наблюдал за этой демонстрацией мастерства — внезапная вспышка активности словно бы оживила и других легионеров, как электрический разряд в основное сердце. Толбек с рыком вскочил на ноги, но на кончиках его пальцев вместо прежнего ревущего пламени затрепетали лишь тусклые огоньки.

Игнис прекратил повторять цифры и целиком сосредоточился на схватке, вводя тысячи ее вариаций в свои загадочные вычисления. Афоргомон вроде бы случайно встал между Хатхором и сражающимися мечниками.

Маат начал действовать.

Тремя широкими шагами павонид пересек палубу и замер перед «Книгой Магнуса». Подняв дрожащую руку в перчатке, он потянулся к гримуару примарха.

«Но смогу ли я?»

Хатхора ошеломило внезапное осознание того, насколько немыслимое дело ему предстоит. Перед ним лежал труд целой жизни Алого Короля — том, содержащий все секреты Циклопа, каждую притчу о его мудрости.

«Смогу ли я осквернить великое творение моего отца?»

Ощутив, как зашевелилась кожа на пальцах, Маат сделал выбор. С огромным напряжением сил он поднял разум в четвертое Исчисление и прижал ладонь к открытой книге.

Павонид охнул, словно нырнул в резервуар с жикзотом. Через него потекла мощь, сокрытая в бесчисленных страницах гримуара. Перед Хатхором раскинулся мировой океан — безбрежный водоем бездонной памяти и мудрости, где ничего не забывалось и все сохранялось для познания…

Сердито заморгав, Маат изгнал образ далекой планеты и заставил себя вернуться в настоящее. Поединок между Санахтом и Люцием не мог продлиться долго, однако павониду хватило бы и нескольких секунд.

Листы «Книги Магнуса» когда-то заполнил строчками летописец по имени Махавасту Каллимак — смертный бумагомаратель, рукой которого в буквальном смысле водил примарх. Хатхор ощущал присутствие исчезнувшего старика в каждом слоге, формуле, заклинании и росчерке пера.

Маат направил в том силу Павонидов. Гримуар воспротивился трансформации, ибо его наполняли решительные слова и иррациональные числа, но легионер подчинил своей воле саму эссенцию чернил — жиры и кислоты, добытые из дубильных орешков.

Текст начал извиваться под рукой Хатхора, борясь с воином всей той мощью, что использовалась при написании фраз. Маат втолкнул собственный рассудок в восьмое Исчисление и обратился к мыслеформам, более пригодным для сражений. Вначале любая вносимая им правка почти сразу же исчезала, но павонид расширил фронт атаки, применяя все чары своего ордена для создания стойких изменений.

Из сердцевины книги воздвиглись могучие обереги — глубоко захороненные оборонительные заклятия, которые распознали угрозу со стороны Хатхора. Температура под его ладонью возросла настолько, что перчатка вспыхнула и разлетелась клочками золы. Ощутив жар в глазах, Маат заморгал, но к мелькающим перед ними пятнам света добавилось чувство жжения между висками, и поле зрения легионера заволокло багровым туманом.

Он оглянулся через плечо, но все смотрели только на мечников. Затем вскрикнул Люций: неужели Санахту удался точный выпад?

Камилла Шивани, сидящая под кафедрой, подняла голову и проследила за действиями Хатхора. Посуровев лицом, она медленно кивнула в знак одобрения такого саботажа.

Маат, собрав остатки сил, влил в чернила последний поток биомантической энергии. Его мощь осколочной гранатой взорвалась посреди длинного рассуждения о принципах невещественной трансмутации.

Павонид отнял ладонь от «Книги Магнуса». Он задыхался и едва не падал с ног от измождения, косточки в его пальцах возбужденно шевелились, кожа блестела от пота, словно натертая маслом. Мир по-прежнему застилала кровавая пелена, и Хатхор протер глаза. Отняв руку, Маат увидел на ней пятна грязи и праха.

Он перевел взгляд на гримуар. Исправления, сделанные воином, понемногу пропадали. Буквы, цифры и алхимические символы, искаженные Хатхором, неотвратимо возвращались к изначальному состоянию.

Все, кроме одного изменения.

Его приютил малозначимый отрывок — по сути, дополнение. Цепочка формул, в последний момент нацарапанная на полях.

Исключительно маловажный параграф.

Но, когда Маат вспомнил известное присловье Амона, губы павонида медленно растянулись в улыбке. Когда советник примарха хотел четко разъяснить собеседнику важность внимания к деталям, он неизменно использовал в качестве наглядной аллегории пирамиду Фотепа.

«Порой мы игнорируем или не замечаем крошечные возмущения, считаем мелкие изъяны несущественными… Но все они имеют далеко идущие последствия».

— Как вверху, так и внизу, — прошептал Хатхор Маат.

Ямбик Сосруко умер много часов назад, но кровь до сих пор вытекала из его ран, словно могучее сердце мигу отказывалось поверить в гибель хозяина. Тело гиганта лежало на полу морга, накрытое толстым брезентом, — оно не поместилось бы ни в одно из отделений для трупов.

В покойницкой ярко светили люмены, блестели предметы из стерильной стали и керамическая плитка, низко гудели блоки хирургических устройств. За спиной Чайи сверкали начищенные металлические отсеки для хранения тел — встроенные в стену вместилища павших, возложенных на алтарь бессмысленной войны.

Парвати положила ладонь на широкую грудь великана, почти ожидая, что сейчас она поднимется на вдохе и воздух заполнит легкие. Но нет, двое Волков слишком основательно подошли к делу: они нанесли Ямбику столько смертельных ран, что даже такой исполинский боец просто не мог выжить.

— Он не заслуживал такой гибели, — сказала Чайя.

С ее губ в ледяном воздухе морга с каждым выдохом срывался пар.

— Немногим из нас достается то, чего мы действительно заслуживаем, — произнес Дион. Библиарий возвышался напротив женщины, скрестив руки на груди. Доспех громадного легионера выглядел здесь весьма уместно — серая броня придавала Прому облик жнеца душ, сборщика мертвецов для покойницкой.

— Возможно, мы должны получать свое, — отозвалась Парвати. — Хорошо это или плохо.

Нагасена обходил тело великана по кругу, напевно произнося что-то на ритмичном языке, неизвестном Чайе. Одну ладонь агент держал на рукояти меча, другую прижимал к сердцу.

— Что ты делаешь, Йасу? — спросил Дион.

— Он устраивает зверю проводы, как воину, — ответил Бъярки, стоявший возле дальней стены морга.

Рунный жрец прижимал ствол массивного пистолета с золотой отделкой к затылку коленопреклоненного Астартес в тяжелом шипастом ошейнике. Судя по виткам татуировок на скованных руках пленника, тот принадлежал к XV легиону.

«Менкаура».

Ей сказали, что узника зовут Менкаура.

— Для вас все упирается в смертоубийство, не так ли? — обратилась Парвати к космодесантникам. — Как бы вы ни приукрашивали цели Великого крестового похода, вам не изменить собственной сути.

— И в чем же, по-твоему, наша суть? — поинтересовался адепт Тысячи Сынов.

Бёдвар резко дернул цепь, идущую к ошейнику. Пленник болезненно охнул, по шее у него потекла кровь.

— Ты говоришь только с моего разрешения, — бросил рунный жрец. — Такое у нас правило, помнишь, йа?

Сын Магнуса осторожно кивнул, стараясь не уколоться об ошейник. Чайя все равно решила ответить ему.

— Вы — убийцы. Душегубы. Уничтожители.

— Госпожа, мы — те, в кого нас превратили нынешние темные времена, — возразил Пром. — Измена магистра войны разрушила естественный порядок вещей. Теперь все мы идем по дорогам, которых не выбирали.

Обойдя металлический стол, на котором лежал мигу, Парвати встала перед Дионом и вызывающе посмотрела на него. Лицо Чайи потемнело от гнева, руки сжались в кулаки.

— И какое же отношение ваша война имеет ко мне? Почему меня затащили в вашу драку? Кто дал вам право несколько лет продержать меня в тюрьме и разлучить с той, которую я люблю больше всего на свете?

— Этот конфликт влияет на каждого из нас, — ответил библиарий. — От Императора до нижайшего из Его подданных.

— Да знаешь ли ты вообще, почему магистр войны восстал против Императора? — выкрикнула Парвати и вдруг замолотила кулаками по груди Прома. — Знаешь?! Что за обида заставила его втянуть целую Галактику в бездну столь ужасного кровопролития?

Чайя продолжала бить голыми руками по нагруднику, давая выход ярости и горю, пока на керамите не появились смазанные кровавые пятна. Дион не мешал Парвати, и наконец она расплакалась.

— Не могу ответить вам, госпожа, — сказал Пром. — Но перед тем как все это закончится, Император вырвет правду из сердца Хоруса.

Менкаура усмехнулся, невесело и безнадежно.

— Да, госпожа, они не могут ответить вам, — произнес адепт. — Не могут, потому что не знают.

Бъярки с хрустом ударил его рукояткой пистолета по затылку. Провидец охнул, но, стоически перенося боль, повернул голову и презрительно улыбнулся Волку.

— Я велел тебе молчать! — прорычал рунный жрец.

— Не мешайте. — Чайя повернулась к ним, баюкая израненные руки. — Ему есть что сказать, и я хочу послушать.

Сын Магнуса глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя. Затем воин поднял взгляд, и Парвати поняла, что он определил ее происхождение по чертам лица. Чайя скрестила руки на груди, чтобы легионер не решил, будто уроженка Просперо станет относиться к нему как-то по-особенному.

— Сколько бы Бёдвар Бъярки ни избивал меня, это ничего не изменит. Магистр войны заключил союз с темнейшими силами варпа, и с каждым днем скверна все глубже проникает в его сердце. Никто из сынов Императора не знает, почему изменил Хорус Луперкаль. Никто из них не желает знать.

Подойдя к Менкауре, женщина посмотрела ему прямо в глаза. Когда-то Парвати считала воинов XV легиона защитниками ее родного мира — героями, заслуживающими почета и хвалы как за ратное мастерство, так и за ученость.

— И почему же они не желают знать? — поинтересовалась Чайя.

— Боятся того, что могут изведать. — Адепт перевел взгляд на Диона. — Разве не этого вы страшитесь? Ну, что же пугает вас в действительности?

Рунный жрец снова ударил пленника так жестоко, что Парвати вздрогнула. Изо рта провидца брызнула кровь, полетели зубы. Волк упер ствол пистолета ниже подбородка Менкауры и надавил на спуск так, что для выстрела ему оставалось лишь слегка шевельнуть пальцем.

— Пойми, предатель, ты жив лишь по одной причине: Пром не видел того, что открылось мне. Он не представляет, какой малефикарум вы с вашим примархом высвободили на Просперо. Он еще не понимает, насколько ты опасен.

Провидец облизнул разбитые губы.

— Ты прав, — сказал Менкаура, обильно сплюнув кровью на кафельный пол. — Я в самом деле опасен. Гораздо опаснее, чем ты способен вообразить, и при этом я — из наименее воинственных адептов. Только подумай, насколько опасным мог бы оказаться наш полный легион, если бы решительно выступил против Хоруса плечом к плечу с твоими братьями!

Чайя заметила, что убийственный гнев в глазах Бёдвара немного ослаб. Не окончательно потух, вовсе нет, но расстрел на месте провидцу уже не грозил.

— Мне бы хотелось, чтобы вышло так, но вюрд определил по-другому, — произнес фенрисиец. — По его воле мы стали врагами, и поэтому я направляю пистолет тебе в лицо.

— Интересно, могло ли все сложиться иначе? — спросил Менкаура.

— Есть то, чего нам познать не дано, — буркнул рунный жрец.

— Нам дано познать все.

Видя, что фенрисиец злобно оскалился, Нагасена подошел к нему и положил руку на оплечье легионера. Рядом с Волком агент выглядел до нелепости маленьким.

— Не стану делать вид, что разбираюсь в твоем вюрде, Бъярки, — сказал Йасу, — но разве одно то, что Менкаура сейчас находится здесь, не подтверждает ли, что мы нуждаемся в нем?

Бёдвар пожал плечами.

— Возможно. Да, он тут, и еще пригодится нам. Это я понимаю, но вюрд не настолько прост. Нельзя подгонять его под одни факты и отбрасывать другие.

Коротко поклонившись легионеру, Нагасена обернулся и настолько пристально воззрился на Парвати своими медово-золотыми глазами, что женщина отступила на шаг.

— Перед смертью госпожа Веледа держала в руке карту, — произнес Йасу. — Ты видела ее, так?

— Верно, — подтвердила Чайя.

— Отчетливо?

— Лишь на секунду, но… да.

— Тогда опиши ему рисунок на ней, — велел агент, указав на Менкауру.

Парвати кивнула и сосредоточилась, пытаясь сложить запечатленные в памяти кусочки изображения. Женщина понимала: в случае ее неудачи окажется, что гадалка погибла напрасно. Когда перед мысленным взором Чайи возникла целая карта, женщина внимательнее рассмотрела ее при помощи ментальных навыков, полученных при обучении на Просперо.

— Божественное создание с пламенным мечом в правой руке и увенчанной орлом державой в левой, — заговорила Парвати. — Над ним реют ангелы, играющие на золотых трубах, с которых свисают шелковые стяги.

Менкаура издал нечто среднее между вздохом и всхлипом.

— Тебе знакома эта карта? — спросил Нагасена с заметной нервозностью в голосе.

Адепт кивнул, глядя в пол.

— Да.

— Как она называется?

— «Правосудие», — ответил сын Магнуса.

Чайя заметила, что рунный жрец и библиарий мгновенно напряглись. От Йасу их реакция тоже не ускользнула.

— Что она означает? — уточнил агент.

— Спроси Прома, — посоветовал Менкаура. — Он был там.

— Где, Дион?

Помолчав, бывший Ультрамарин произнес:

— На Никее.

Глава 21: Распад. Столкновение душ. Тёмное перерождение

Амон нашел отца залитым кровью.

В исполосованном молниями небе бушевала гроза, совершенно обычная для Планеты Чернокнижников в нынешние беспокойные времена. Здесь, в царстве изменений, постоянно происходило только одно — разрушительные бури эфирного огня.

Но сейчас ярился неестественный шторм, хотя в этом теневом мире вообще мало что могло называться «естественным». С неба лилась кровь, и навстречу ей вздымались языки пламени, пылающего в сердце неказистого города рухнувших менгиров, что угнездился в безрадостных холмах у подножия гор из дымчатого стекла.

«Грозовая птица» советника, севшая на окраине примитивного поселения, враждебно рычала вхолостую работающими турбинами, пока ее хозяин пробирался через трущобы. За ним следовали два сервитора, которые направляли золотой трон жизнеобеспечения, когда-то использовавшийся при лечении раздробленного позвоночника Амона.

На улицах повсюду валялись окровавленные трупы звероподобных созданий с копытами и рогами — возможно, бывших людей. Точнее, куски тел, словно бы пропущенных через гигантскую молотилку. На древних камнях подсыхали алые потеки, и легионер замечал особые смыслы в геометрическом расположении пересекающихся багряных дуг. Дождь понемногу смывал кровь, так что советник брел по липкой грязи, булькающей красными пузырями под его сабатонами.

Придерживаясь пути, отмеченного следами смертоубийства, Амон дошел до круга вытоптанной земли. В центре его возвышалось идолище, чем-то напоминавшее птицу; крылатого великана с глазами на кончиках ветвистых рогов собрали из кованого металла и выбеленного водой плавника.

«Где звери нашли его?»

Перед огромным идолом стоял и растерянно смотрел в дождливое небо Магнус Красный. В тот момент прозвище особенно подходило ему — с головы до ног примарха покрывала кровь его жертв.

Циклопа окружали сотни трупов зверолюдей, к его клинку-хопешу пристали ошметки плоти. Алый Король обернулся, но выражение его лица скрыла текучая маска из капель кровавого ливня. Несколько долгих секунд примарх взирал на советника, и грудь исполина вздымалась от ложных вздохов, бесцельно наполняющих воздухом нематериальные легкие.

«Какой из Магнусов сейчас передо мной?»

Вскинув хопеш, отец движением мысли обратил слой крови и мяса на клинке в облачко мелких частиц и повесил вновь заблиставшее оружие на бедро.

— Амон, — сказал он, шагнув к легионеру.

Адепт облегченно выдохнул: сегодня генетический прародитель хотя бы узнал его. Впрочем, уже следующая фраза примарха вновь встревожила советника.

— Кто позволил столь нечестивым созданиям поселиться на Моргенштерне?

— Мы не на Моргенштерне, мой господин.

Магнус нехорошо прищурил глаз.

— Почему ты все время споришь со мной, Амон?

— Вы учили меня, что истина — величайшая из добродетелей.

Над горным хребтом пронеслись раскаты грома, с самых высоких пиков сошли лавины из осколков стекла. Новая родина XV легиона разрывала себя на куски, словно воспроизводя гибель Просперо.

— Так зачем же ты лжешь?

— Я говорю правду, мой господин! — Советник перекрикивал грозу, стараясь при этом скрыть переполнявшую его скорбь. — Мы не на Моргенштерне, не на Сорокопуте и не на Просперо! Сей мир приемлет только одно имя: Планета Чернокнижников!

— Сколько ни повторяй эту ложь, правдой она не станет! — огрызнулся примарх. — Над нами Горы Праха, мы в развалинах Жаррукина!

Последнее слово поставило Амона в тупик, ибо этого названия, в отличие от прочих, воин не помнил. Оно казалось знакомым, но обычно безупречная память Астартес не могла отыскать связей, ведущих от него к каким-либо образам прошлого.

— Нет, мой господин, — возразил советник, пока отец целеустремленно шагал к нему под дождем. — У этого города нет имени. Никто не знает, откуда он взялся и как звери отыскали дорогу сюда.

— Хватит вранья! — взревел Магнус, и легионер вскинул кин-щит, закрываясь от осязаемой ярости прародителя. Вокруг адепта потрескались валуны, с грохотом раскололись ближайшие менгиры, и в воздухе заплясали мерцающие искорки.

Нависнув над сыном, Алый Король приказал:

— Собирай легион, Амон. Моему отцу нужна наша помощь.

— Я не могу, — ответил советник, прекрасно понимая, насколько опасно открывать мучительные истины дробящейся душе примарха. Циклоп уже трижды едва не убил его, но другими способами привести Магнуса в себя не удавалось.

— Почему? — требовательно спросил Алый Король.

— Потому что большинство воинов погибли. Волки Русса убили их, когда сжигали Просперо.

Разбив кин-щит Амона, примарх поднял его за шею кирпично-красной рукой с крючковатыми ногтями и впечатал спиной в треснувший менгир. Глаз Циклопа вспыхнул таким неистовством, что легионеру показалось, будто его схватил сам Ангрон.

— Как ты смеешь оскорблять моего брата? — прорычал Магнус. — Русс — благородный воитель, он никогда бы не пошел против нас!

— Вы ошибаетесь, мой господин. Шестой легион атаковал Просперо, чтобы казнить нас… — прохрипел советник, чувствуя, что отец все сильнее сдавливает ему горло.

— Амон, ты даже не стараешься спрятать ложь за пеленой правдоподобия, — заявил Циклоп. — Разве у Лемана нашлась бы причина спустить на нас своих воинов?

Легионер попытался что-то ответить, но тут Алый Король уронил его в кровавую грязь и, отвернувшись, схватился за голову.

— Нет! — крикнул примарх, пока советник в заляпанном доспехе поднимался на ноги. — Я не верю тебе. Не могу поверить! Признать, что ты прав, значит принять неприемлемое.

— Вы должны очнуться, мой господин.

Советник рискнул коснуться ладонью отцовского плеча. Имматериальная плоть оказалась горячей, словно Магнус так напряженно старался вспомнить истинное положение дел в Галактике, что выжигал себя изнутри.

— Я чувствую их боль, — произнес Циклоп, опускаясь на колени.

— Чью боль, господин?

— Каждого из них. Моих братьев, моего отца… Но уже слишком поздно, так? А мы ведь почти добились успеха. Хватило бы еще одного шага, и мы могли сделать его все вместе…

— Пожалуйста, отец, придите в себя, — попросил Амон. — Вы — Магнус Красный. Вы слишком могучи, чтобы вот так угаснуть. Да, истина причиняет боль, у нее зазубренные края и острые шипы, но она неподдельна.

— Мне уже не удается отличить подделку от реальности, — признал Алый Король, исполинское тело которого утратило царственное великолепие. — Все словно бы удаляется от меня. Когда я тянусь к тому, что вроде бы знаю, оно отступает во мглу. Я забываю все подряд, Амон. Почему я не могу ничего вспомнить?

— Потому что вы — лишь часть самого себя. И кабал воинов под началом Аримана сейчас ищет другие осколки вашей души.

При упоминании главного библиария легиона Магнус широко распахнул глаз и яростно замотал головой.

— Нет! — закричал примарх, вскочив на ноги. — Нет, Трон, нет!

— Но вы должны снова стать цельным! Прошу вас!

Циклоп отвернулся и, пошатываясь, зашагал прочь. Он что-то произнес, но оглушительный раскат грома заглушил его слова. Алый Король гневно вскинул руки, словно бросая вызов буре.

Небо зигзагом рассекла молния.

Ринувшись к земле, она поразила птицеподобного идола. Взорванная изнутри статуя рассыпалась грудой оплавленных обломков, из ее сердцевины вывалился кусок фульгурита, похожий на раздвоенный кинжал. Новый удар грома сотряс измученное небо.

Спотыкаясь в грязи, Амон двинулся сквозь ливень за страдающим отцом. Адепта по-прежнему сопровождала пара сервиторов, тянувшая за собой летающий трон.

Магнус снова обнажил хопеш и воздел оружие над головой.

— Ну же! Давай! Убей меня!

— Нет! — закричал советник, увидев, как вторая разветвленная молния копьем несется с вышины.

Поток энергии, сойдя в золотистый клинок, с ослепительной вспышкой пронзил тело примарха и ушел в землю. Латы Циклопа почернели и сплавились вместе, невещественная плоть обгорела и задымилась. Он начал падать ничком.

Амон, бросившийся к генетическому прародителю, успел подхватить его, и они вместе повалились в грязь. Капли дождя на щеках легионера смешались со слезами.

Алый Король шевелил опаленными губами, вокруг которых плоть шла волдырями, но советник не разбирал его слов. Магнус ослеп — побелевший от жара, наполовину вытекший глаз выглядел неописуемо жутко.

— Сюда, быстро! — рявкнул Амон киборгам.

Поднимая отца с земли, воин с горечью осознал, насколько хрупким и невесомым стал примарх.

— Ты выживешь, — пообещал легионер, поместив высохшее, изъязвленное тело Циклопа в золотой саркофаг.

По команде хозяина Сервиторы активировали системы жизнеобеспечения трона.

Осколок души Магнуса, обитавший в хеке Аримана, определял курс их судна, но ничего не сообщал о конечной цели полета. Тем не менее Азек подозревал, куда направляется Черный корабль, и полностью уверился в своих догадках, как только «Озирис-Пантея» покинула эмпиреи. Все его существо наполняли тяжелые предчувствия, связанные с предстоящим возвращением на Никею.

Бортовые хорологи расходились в показаниях: одни утверждали, что космолет провел в Великом Океане несколько месяцев, другие — что прошли годы. Незнакомые светила в данном регионе Галактики складывались в искаженные созвездия. Ни на одной пустотной карте из базы данных Черного корабля не нашлось похожих солнц.

По сути, «Озирис-Пантея» находилась в неисследованной области пространства.

И все же воины Тысячи Сынов отлично знали возникшую перед ними планету.

Переход к Никее из точки Мандевиля отнял еще много недель, и эти дни тянулись бесконечно, как жизнь, из-за той смеси лихорадочного нетерпения и благоговейного страха, что поневоле испытывал каждый легионер.

Мысль о повторном посещении места, где их осудили в прошлом, вызывала у адептов только неприязнь. Именно здесь сборище трусливых братьев Алого Короля заставило примарха подчиниться воле большинства и прилюдно унизило его легион.

Нет, возвращение на Никею совершенно никого не радовало.

Покинув звездолет на десантных кораблях, воины преодолели турбулентную атмосферу планеты.

Азек весьма отчетливо сознавал, что их высадка словно бы отражается в черном зеркале судьбы.

В прошлый раз Ариман прибыл сюда с надеждой, которую безжалостно раздавили. Теперь адепт спускался на Никею с надеждой, ради воплощения которой в жизнь он готов был погибнуть.

Вместе с Азеком в ведущей «Грозовой птице» летели адепты его зарождающегося кабала: Толбек, Хатхор Маат и Санахт. Отдельно от них сидел Афоргомон в ржавом и полностью почерневшем корпусе ёкая. Легионеры взяли собой даже Камиллу Шивани: корвид предполагал, что охота за осколками подходит к концу, поэтому решил задействовать все имевшиеся у него силы и средства.

Люций, который расположился у дальней стенки пассажирского отсека, сердито сверлил взглядом управлявшего машиной Санахта. Ариман слышал, что мечники сразились на мостике «Озирис-Пантеи» и атенеец выиграл дуэль, наискосок полоснув противника от виска до подбородка.

Остальные воины, собранные Азеком, разместились на двух «Грозовых птицах», которые следовали за ведущим кораблем в свободном строю. Один десантный корабль заняли Тайные Скарабеи в терминаторской броне, ведомые Онурисом Гексом, и Клинки Анкхару под началом Мемунима. В другом транспорте спускались на планету Солнечные Скарабеи Киу, Оперенные Никтея и магистр Игнис со своим орденом Погибели.

Ощутив приступ беспокойства, Ариман поднялся с бронированной скамьи и прошел в кабину, хватаясь по пути за ременные петли и вертикальные стойки.

По бронестеклу фонаря хлестал дождь такой же черный, что и ливень в день сожжения Просперо.

Азек оглядел свинцово-серое небо. Не увидев ничего, кроме пепельных туч и бурных грозовых фронтов, он посмотрел вниз. Под кораблем простирался угольночерный вулканический край — первобытный ландшафт геометрически правильных форм.

— Зарождение мира, — сказал Ариман, неосознанно повторив фразу генетического прародителя. — Только наш отец мог вернуться в такое место. Должно быть, отголоски минувшего привлекли Магнуса, притянули сюда, заставили вновь пережить его величайший позор на сцене планетарных масштабов.

Раньше поверхность Никеи покрывали кубы, сферы и бороздчатые колонны из вулканической породы. Все они рассыпались на куски, будто раздробленные рукой мстительного бога. Расколотый континент испещряли следы орбитальной бомбардировки: тысячи перекрывающихся воронок от снарядов; рытвины, оставленные кинетическими болванками; остекленевшие ущелья, прожженные макролазерами.

Сбоку из пелены дождя проступили осыпающиеся бока частично рухнувшего стратовулкана, и Азек мельком оглянулся через плечо на знакомую гору. Когда-то она пронзала облака, и в ее сердце люди возвели громадный амфитеатр, но потом круто уходящие ввысь склоны сложились внутрь под ударами из космоса. Теперь вершина напоминала осевшую пирамиду из сплавленных вместе слоев тефры и обугленного базальта.

В недрах вулкана пылал псионический свет. Ослепительный луч, как и прежде, пронзал небеса, сияя сквозь тучи подобно маяку.

— Мы не первыми добрались сюда, — произнес Санахт.

— Знаю, — отозвался Ариман.

Темный дождь заливал груды обломков амфитеатра, и базальтовые скалы влажно блестели, озаряемые вспышками молний. Орбитальная бомбардировка, длившаяся несколько недель, привела к необратимому загрязнению атмосферы соединениями тяжелых металлов. Воздух планеты приобрел железистый привкус, из-за которого людям при каждом вдохе казалось, что они наглотались крови.

Чувство вины окутывало Диона Прома тугим саваном. На плечи ему давил груз неудачи, который воину никак не удавалось сбросить, сколько бы он ни повторял себе, что во всем виноват Циклоп, обманувший доверие союзников.

Здесь бывший Ультрамарин выступал в поддержку Алого Короля перед лицом его обвинителей. Где именно находилась трибуна? Сейчас уже не определить.

Многие главные библиарии легионов восхваляли тут личные качества Магнуса Красного — рисовали образ визионера, мечтающего только о благе для всех людей. Что же сталось с этими космодесантниками?

Фел Зарост и Умойен, как и Дион, превратились в воинов без легиона, теневых агентов Сигиллита, но о судьбе остальных Пром знал только по слухам. Таргутай Есугэй вернулся к Белым Шрамам, ведущим кампанию против зеленокожих, и с тех пор о нем не поступало известий. Эликас из Первого… Кто скажет, где он сейчас? Бойцы Льва были загадкой даже для самих себя.

Об уделе прочих Дион почти ничего не знал, но опасался худшего.

Имперцы высадились на Никею менее десяти часов назад. На протяжении всего варп-перелета они не щадили двигателей «Аретузы» и «Дорамаара», чтобы достичь цели раньше кабала Тысячи Сынов. Риск оправдался: при выходе из эмпиреев оказалось, что космос вокруг проклятой планеты совершенно пуст, за исключением брошенных барж, которые использовались для наведения при бомбардировке. Кружась по нисходящим орбитам, эти выжженные остовы постепенно погружались в колеблющуюся завесу пыли, выброшенной в атмосферу разрывами снарядов.

В обычных условиях никто бы не предположил, что две группы, раздельно путешествующие через Имматериум, могут добраться до пункта назначения примерно в одно и то же время. Как правило, ввиду неизбежных превратностей варп-переходов одни странники дожидались других месяцами, а то и годами.

Но Дион с пугающей уверенностью чувствовал, что легионеры Тысячи Сынов прибудут в зал правосудия уже скоро.

И здесь их встретит Пром со своими воинами.

В сущности, план действий был несложным.

Используя осколки души примарха внутри Гамона, имперцы выманят противника на поверхность, и Антака Киваан уничтожит их звездолет. Как только неприятель лишится путей к отступлению, магос Аракс устранит Лемюэля, а Дион и его подчиненные убьют воинов Аримана.

Библиарий прекрасно понимал, что шансы на успех такого замысла крайне малы, но более удачных практических решений у них не имелось.

Нагасена прижал два пальца к вокс-бусине в ухе, через которую поддерживал связь с «Дорамааром».

— Они идут, — сообщил агент.

Пром кивнул, не отводя глаз от трех далеких пятен света, что приближались к вулкану сквозь облака.

— Знаю.

По воле Императора этот грандиозный амфитеатр, созданный как дворец чудес, превратился в сцену безжалостного судилища. Его каменная кладка обладала нуллифицирующими свойствами, хотя и почти ничтожными в сравнении с подавляющей мощью оберегов «Озирис-Пантеи».

Азек вел свой кабал и союзные отряды через исхлестанные ливнем развалины туда, где ждали ловчие. Все тридцать три легионера двигались быстрым шагом, желая поскорее закончить дело и убраться отсюда.

Ариман воспринимал ауры неприятелей, как огоньки свечей: какие-то горели тускло и подрагивали, другие пылали неземным сиянием. Среди них корвид определил несколько душ, которых запомнил по Камити-Соне; других он не знал.

Одно из созданий лучилось таким внутренним светом, что Азек отчетливо различал его силуэт даже за пеленой дождя. Когда эта фигура, словно магнит, потянула к себе сущность в посохе корвида, у Аримана участился пульс: он понял, чем вызвано такое взаимное притяжение.

Но хеку влекло вперед и что-то еще.

Азек ощутил присутствие более великой и могущественной силы, скрытой глубоко в недрах Никеи. Что там, еще один осколок души? Или нечто совершенно иное?

Тропа привела легионеров на заваленное обломками плато — все, что сохранилось от арены. Ариман мысленно представил ярусы скамей, с которых клеветники изрыгали ложь о Тысяче Сынов, нагоняя страх на публику, и подиум Малкадора, где тот зачитывал обвинения в колдовстве. Наяву корвид заметил руины пьедестала, откуда Император изрек приговор Алому Королю.

Сыны Магнуса рассредоточились по арене. Их строй напоминал расправленные крылья, сходящиеся к Азеку и его кабалу.

Против адептов Тысячи Сынов вышло весьма разношерстное воинство.

Пальцы бойцов с обеих сторон легли на спусковые крючки и активационные руны мечей. Хватило бы мельчайшей искорки, чтобы в амфитеатре вспыхнул пожар битвы. Воздух мучительно задрожал, пропитавшись едва сдерживаемой жаждой насилия.

Ариман критически оглядел группу неприятелей.

В первую очередь его внимание привлек громадный, покрытый оранжевым лаком автоматон, который держал за шею извивавшегося человека. Пленника окружал ореол пси-света, настолько яркий, что черты мужчины почти терялись в сиянии, но Азек узнал бы Лемюэля Гамона где угодно, как бы сильно тот ни изменился. Хека тянулась именно к летописцу, и корвид побледнел, ощутив, сколь нечеловеческая мощь струится по жилам бывшего послушника.

Возле киборга стоял незнакомый Ариману техножрец с высохшим телом, которое поддерживала замысловатая система из стального каркаса и суспензорных полей. В ауре механикуса читалась немалая отвага, но за ней скрывался и неодолимо растущий страх перед распадом его организма.

Азек послал Хатхору Маату мысленный вопрос, и павонид медленно кивнул.

+Тогда начинай,+ отправил корвид.

Слева от автоматона расположились рунный жрец Бъярки и его уцелевшие бойцы. Перед Волком с жутко обгоревшим лицом стоял на коленях еще один пленник. Ариман вздрогнул от гнева, узнав в нем Менкауру; способности и свободу его друга ограничивал шипастый ошейник.

Между адептом и Лемюэлем находилась воительница в доспехах. Омерзительная пустота, дыра в бытии на месте души, выдавала в ней Сестру Безмолвия.

Мечник в латах Драконьих Народов прикрывал собой женщину, которая рухнула на колени при виде Камиллы. Азек понял, что перед ним Чайя Парвати — он постоянно замечал ее лицо во время многочисленных погружений в разум госпожи Шивани.

Наконец Ариман перевел взгляд на легионера в омытых дождем серебристо-серых доспехах и уже не смог отвести глаз: он хорошо помнил ауру этого воина.

— Ты — Пром из Тринадцатого.

— Верно, — отозвался тот, — однако приказы из Ультрамара более не имеют надо мной наивысшей власти.

— Когда-то я ответил бы, что подобное невозможно.

— И я бы согласился с тобой.

— Ты говорил здесь в защиту Алого Короля, — продолжил Ариман и увидел, как покоробило Волков упоминание о том, что Дион ранее поддерживал Циклопа.

«Удастся ли вбить клин в эту трещинку?»

Да, прозвучал в разуме Азека характерный голос Афоргомона. Но у меня есть клин, который войдет глубже любого из твоих.

— Твоя речь — великолепный образец ораторского искусства и неопровержимых доводов, — произнес корвид. — Благодарю тебя за то выступление.

— Хоть я и говорил в поддержку Магнуса, даже не надейся использовать ту ошибку против меня. Каждый день я сожалею, что не промолчал тогда. Твой примарх солгал на суде и предал нас всех.

Опустив посох на растрескавшиеся каменные плиты, Ариман указал на Лемюэля.

— Вы забрали то, что вам не принадлежит. Будьте любезны вернуть.

Пром шагнул вперед и покачал головой.

— Азек Ариман, я нарекаю тебя traitoris excommunicate — врагом Империума и вероломным сыном Императора. Приготовься к смерти.

Корвид повернулся к Люцию, и тот вздрогнул, когда в черепе у него раздались слова Азека.

+Действуй быстро,+ передал Ариман.

— Ты серьезно? — вслух отозвался мечник. — Я иначе не умею.

После бомбардировки амфитеатр Никеи лишился своих нуллифицирующих свойств. Участки из псионически инертных материалов, расположенные сложными геомантическими узорами, рассеялись пылью под ударами с небес. Сохранились лишь остатки подавляющего поля, которые ничем не могли помешать адепту, отточившему свои способности в недрах Черного корабля.

Хатхор Маат с изяществом хирургеона проник в мозг смертного, указанного ему Азеком, и скальпелем из силы Павонидов аккуратно изменил строение неокортекса — по сути, заново создал его. Легионер не торопился и применял ровно столько энергии, сколько требовалось. Усилив ее приток, он обратил бы внимание имперских псайкеров на то, что с их соратником творится нечто подозрительное.

Распад плоти в черепе техножреца вызывал у Маата отвращение. Человек медленно умирал, но, что более важно, каждую секунду с ужасом думал о том, как его предал собственный организм.

«Страх — самая удобная трещинка в броне…»

Павонид углубился сознанием в разум и тело магоса Икскюля. По пути Хатхор исправлял урон, нанесенный нейродегенерацией, — возвращал жизнь в погибшие клетки и атрофированные мышцы. В мгновение ока он избавил техножреца от последствий долгих лет болезненного увядания. Мышцы Умвельта немедленно начали расти, и в сознании смертного вспыхнула надежда.

«Теперь повернем нож в ране, оставленной ужасом».

Адепт тут же прервал процесс лечения, и болезнь, перехватив инициативу в битве на клеточном уровне, опять поползла по телу магоса черным пятном скверны.

Ощутив, что Икскюля объял страх, Хатхор снова влил в него силу Павонидов и отогнал наступающий недуг. Маат еще несколько раз повторил цикл исцеления и распространения болезни; во время каждого сеанса терапии адепт шептал в сознании Умвельта, соблазняя того заманчивыми предложениями.

Трудясь под оболочкой из мяса и костей, легионер смутно различал слова Аримана, но почти не прислушивался к ним. Что бы ни говорил Азек, он просто старался отвлечь неприятеля — выиграть время для Хатхора, чтобы тот надежно подцепил жертву на крючок предательства.

Икскюль с быстротой мысли переживал различные варианты будущего. Магос видел неизбежный исход жуткого заболевания, окончательную деградацию своего организма. В его сознании сменялись тягостные картины: техножрец лежит, свернувшись в обгаженный клубок, настолько уродливый и омерзительный, что даже коллеги-механикусы не желают находиться рядом с ним. Умвельт стал бременем для окружающих, и заботятся о нем только смердящие биосервиторы. Безотрадное существование Икскюля заканчивается лишь после того, как его тело наконец отказывает, не выдержав беспрерывных мук.

Призвав ужасные образы собственных мутаций и разложения, Хатхор усилил натиск на рассудок Умвельта, и магоса охватил поистине нечеловеческий страх.

Тогда Маат перешел к искушениям.

Он показал Икскюлю иное, статное и могучее тело на пике физического совершенства, неуязвимое для любых недугов и клеточного распада. Подобная плоть никогда не подведет хозяина, не ослабнет и не одряхлеет.

Ее владелец покажется божеством среди людей.

«Прошу, исцели меня!» — мысленно вскричал Умвельт.

+Хорошо,+ пообещал Хатхор, +но мне кое-что нужно от тебя взамен.+

«Все, что угодно!»

+Уверен?+

«Вылечи меня, и я покорюсь тебе!»

Ни один воин на свете не мог сравниться с Люцием в проворстве.

Да, Санахт умело владел клинками, подтверждением тому служил шрам, рассекавший лицо мечника, но мастерство атенейца подкреплялось его пророческими способностями. Даже вороненок Никона Шарроукин, который убил Люция на планете ложного Ангела Экстерминатус, владел даром, недоступным для обычных фехтовальщиков.

Но ни тот, ни другой не обладали врожденной быстротой сына Фулгрима.

Метнувшись к имперцам, Люций припал на колено и резко выбросил вперед левую руку. Обвитый вокруг запястья шипастый кнут развернулся, словно цепкий язык насекомоядного хищника.

Раздался щелчок, похожий на выстрел.

Плавно сужающаяся к кончику плеть захлестнула шею сестры Цезарии, как гаррота. Колючки злобно встопорщились, и Люций движением, напоминавшим рывок поршня, дернул оружие на себя.

Шипы и наточенные до бритвенной остроты лезвия распороли металл и плоть.

Голова Лавентуры свалилась с плеч, из обрубка шеи ударила струя крови.

В миг смерти парии ее тело утратило большую часть подавляющих сил.

На глазах Прома сестра Цезария рухнула замертво, и ее голова в шлеме укатилась к груде обломков. Дион бросился в укрытие.

— Убей Лемюэля! — взревел он, обернувшись к кибернетическому вместилищу Креденса Аракса. — Сейчас же!

Но пневматическая лапа, вместо того чтобы задушить Гамона, разжалась и выпустила добычу.

Робот с машинной душой Креденса развернулся к магосу Икскюлю и, хотя облик механического создания никак не отображал человеческих эмоций, Дион ощутил его смятение. Аракс хотел сдвинуться с места, но его конечности лишь судорожно дернулись.

«Почему киберорганизм Креденса отказал?»

Миг спустя Пром узнал ответ.

Взглянув на стальную клетку-фиксатор Умвельта, библиарий увидел за ее прутьями не мягкую, как воск, серую плоть умирающего, а гладкую розовую кожу. Дион уловил привкус колдовства, прежде скрывавшегося за нуль-полем парии. Бъярки почуял то же самое и догадался о причинах перерождения Икскюля на долю секунды раньше Прома.

— Малефикарум!

Бёдвар свирепо взмахнул рукой и описал короткую дугу инеевым клинком, вложив в жестокий удар всю ярость и мощь Фенриса. Меч рунного жреца разрубил магоса от плеча до паха, из раны брызнули кровь и машинная смазка. Убитый предатель рухнул на камни Никеи, но причиненный им вред уже нельзя было исправить.

Невредимый Лемюэль стоял перед Араксом, и в теле его бурлила ничем более не сдерживаемая мощь. Гамон поднялся над скальным плато, роняя со ступней осязаемые сгустки света, похожие на расплавленное стекло.

Вскинув болтер, Дион прицелился в носителя осколков души Магнуса.

Одновременно с выстрелом библиария полыхнули еще десятки стволов.

В мгновение ока пространство между неприятелями накрыла чудовищная буря залпов. Но ни один из них не достиг намеченной цели.

Дюжины разрывных снарядов повисли в воздухе.

— Нет, — произнес Лемюэль, возносясь над ареной. — Мы не станем решать наш спор банальными пулями и примитивными клинками. У нас слишком много потаенных секретов и откровений, ждущих своего часа.

Пром снова нажал на спуск, однако выстрела не последовало. Дион повернулся к Бъярки — тот пожал плечами и качнул головой.

Воины Тысячи Сынов замерли, явно изумленные таким поворотом событий не меньше имперцев.

«Они не ожидали подобного?»

Гамон поднялся так высоко, что никто из присутствующих уже не дотянулся бы до него. Эфирное пламя окутывало воздетую руку летописца, осыпалось с его тела пучками искр, как в литейном цеху.

— Но здешние руины не годятся для столь грандиозного события! — воскликнул Лемюэль, обводя воинов внизу нечеловечески надменным взглядом. Глаз Гамона пылал ледяным огнем. — Драмы, что предстоит пережить каждому из нас, надлежит разыгрывать в более пышных декорациях!

Взлетев еще выше, летописец резко опустил руку, словно дирижер симфонического оркестра в момент крещендо.

Вокруг него вскипели капли темного дождя. Базальтовый пол амфитеатра вздыбился, раскололся, и из трещин рванулись к небу части нового строения. Заостренные каменные столпы с геометрически правильными гранями рванулись ввысь, обдав легионеров мелкими осколками породы из глубочайших недр планеты. В удушливых клубах пыли воздвиглись блестящие стены из кристалла и стекла; воины вынужденно разделились, отбегая от вздымающихся преград.

Библиарий помчался к Бёдвару и другим Волкам, перескакивая через растущие барьеры и многоугольные черные колонны.

— Узрите же хрустальный лабиринт! — вскричал Гамон.

Его волей и силой сейчас вставал из небытия целый город, составленный из сужающихся к вершине обелисков и стеклянных стен разных уровней прозрачности, от полностью непроницаемых до почти незаметных глазу. Пром и его спутники оказались в центре исполинской структуры из угловатых острых граней. Зеркальные барьеры продолжали выдвигаться из-под земли, постепенно складываясь в мрачную пирамиду с закопченными склонами. Она подрагивала, словно залитая грязно-бурым маслом.

На глазах у легионеров поднимался из земных глубин древний некрополь — так стародавние городища, целые эпохи пролежавшие на дне океана, внезапно показываются из волн. Место, темное отражение которого воссоздавалось сейчас в амфитеатре, некогда было прибежищем небывалых чудес и изысканной красоты.

— Мы в Тизке. — Дион соотнес то, что видел сейчас, с тем, о чем лишь читал в поэмах летописцев или в боевых донесениях.

— Нет, — успел возразить Бёдвар перед тем, как его и остальных Волков скрыли поднимающиеся хрустальные стены. — Мы в Подвселенной.

Глава 22: Конец света. Лабиринт. Одинокая душа

Применив кин-импульс, Амон удержал еще один валящийся наземь мегалит. Колоссальная глыба треснула и начала рассыпаться градом обломков, но ее падение замедлилось настолько, что остальные воины успели помочь советнику. Вместе они отвели громадный валун в сторону.

Стометровый обелиск врезался в землю, подняв удушливые клубы пыли. Отбитые фрагменты камня просвистели по воздуху, словно кремневые ножи-отщепы. Амон благодарно кивнул братьям, однако ему никто не ответил. Почувствовав нестабильность их тел, адепт понял, что как минимум двое легионеров из последних сил сдерживают перерождение плоти.

Отпустив всех соратников, Амон устало присел на корточки и выдохнул горячий воздух. Его броню покрывала корочка льда, на коже мерцали фрактальные узоры изморози, но космодесантник обливался потом. Непрерывное использование пси-дара не обходилось без последствий: воину казалось, что по жилам у него течет расплавленное стекло.

Прижав ладонь к скалистой почве, он ощутил вибрацию измученной земной коры. Планета распадалась у него под ногами, и Амону, к несчастью, не хватало могущества, чтобы предотвратить катастрофу.

Впрочем, здесь справился бы только один из обитателей этого мира.

Вокруг простирались развалины убогого поселения зверолюдей. Мертвые твари лежали среди руин языческих построек, сокрушенных глобальными землетрясениями и эфирными бурями.

После начала катаклизма выжившие сыны Алого Короля стекались к отцу; Амон давно не видел легион в настолько полном составе — наверное, со времен их прибытия на Планету Чернокнижников. И все они рассказывали о немыслимых разрушениях: о разломах, что протягивались по континентам, обнажали раненое сердце мира и целиком поглощали ярко сиявшие города. О стеклянных горах, которые взрывались переливчатыми вихрями острейших осколков; о железных равнинах, извергавших в небо металлические дожди; о морях мрака, изливающихся с края мира. Сотни воинов повествовали о безумии энтропийного распада — о том, как небесное тело, будто линяя, сбрасывало свою оболочку в Великий Океан.

Планета Чернокнижников существовала лишь потому, что Магнус поддерживал ее невозможную структуру. Как только Циклоп разжал хватку, новый родной мир легиона принялся рвать себя на куски.

Долго ли он продержится без помощи примарха?

Амон выпрямился, кривясь от боли.

Он зашагал через развалины к Магнусу, чувствуя, что кости в раздробленном позвоночнике трутся друг о друга с хрустом стеклянного крошева. Сверкавшие на небосводе молнии отражались в доспехах боевых братьев, неподвижно стоявших среди руин в ожидании конца света.

«Когда мы превратились в фаталистов? Прежде наш легион был вестником изменений, воплощением всего, что связано с ростом и развитием. Как же низко мы пали…»

Механическая пирамида Амона с царственным изяществом поворачивалась вокруг своей оси, зависнув на высоте двух километров точно над центром города менгиров. Вокруг нее порхали десятки тысяч усыпанных самоцветами варп-скатов, на отделанных бронзой гранях блистали электрические разряды. Советник заковылял к своему прибежищу, тень которого растягивалась и колыхалась на беспокойной земле.

Если планета действительно обречена, Амон встретит ее гибель рядом с отцом.

Пока легионер брел к центру поселения, его сопровождали шепотки и косые взгляды. Боевые братья считали Амона виновником того, что случилось с их повелителем, и он признавал правоту соратников. Разве не его доводы убедили Магнуса оставить величайший труд в Планетарии и вернуться сюда, навстречу распаду? Разве не из-за него примарху выпала столь ужасная судьба?

Прямо под бронзовой пирамидой сидел Алый Король, окруженный скорбящими сынами. Одни держались по бокам от него, словно назначили себя преторианцами, другие стояли на коленях, будто просители перед государем.

Такая картина вновь и вновь разбивала Амону сердца.

Обгоревшее тело Циклопа находилось в саркофаге жизнеобеспечения, куда советник вынужденно поместил его когда-то. Через несколько секунд после того, как воин подключил тело отца к необходимым системам, золотой корпус трона расплавился и потек. Воспарив над Магнусом, струи металла оплели его мерцающей сетью, после чего поползли вниз, раскололи скалистый грунт и углубились в него наподобие древесных корней.

С тех пор Алый Король восседал на вычурном престоле, достойном какого-нибудь старинного императора, и одновременно был в темнице, спасающей узника от гибели.

Подняв голову, Амон внимательно посмотрел в обугленное, изъязвленное лицо прародителя. Легионер не понимал, жив или мертв его отец, или же пребывает в каком-то промежуточном состоянии. Изуродованный глаз Циклопа, полный бездонной муки, взирал на царство, которое не могло существовать без примарха, но при этом постепенно убивало его.

Магнус перенес сюда выживших сынов, чтобы спасти их от кровожадных воинов Русса, но поступки Амона навлекли на его братьев нечто намного худшее, чем смерть.

— Где же ты, Ариман? — прошептал советник.

«Где я?»

Кристаллические стены, взметнувшись подобно клинкам, разделили отряд Тысячи Сынов и изолировали боевые банды. Азек заметил, что нескольких легионеров раздавили сходящиеся барьеры или пронзили хрустальные пики, рвущиеся ввысь.

Прыгнув вбок, корвид увернулся от нескольких плоскостей, которые столкнулись со звоном бьющегося стекла. Внутри темных полупрозрачных граней ветвились светящиеся кирпично-красные прожилки, похожие на сосуды с лениво текущей кровью.

Крупный песок и гравий на полу арены сменились отполированным мрамором, в котором плыли отражения слабо мерцающих звезд.

«Ариман…»

Услышав свое имя, воин поднял глаза, и его охватило невыносимое головокружение. Со всех сторон его окружали колоссальные стены, сходящиеся в одну точку на немыслимой высоте у пределов видимости.

— Куда мы попали? — спросил Толбек.

Поднявшись, он возжег пламя на кончиках пальцев.

— А тебе не ясно? — отозвался Хатхор Маат, который стоял на коленях, прижимая к груди сжатые кулаки.

— Иначе я бы не спрашивал! — огрызнулся пиррид.

— Мы в Тизке. — Азек поднялся на ноги. — По крайней мере, в одной из… версий города.

— А где Санахт? — поинтересовался павонид. — И, кстати говоря, где все остальные?

Корвид повернулся, но не отыскал и следа мечника. Тогда Ариман замер и прислушался, надеясь уловить признаки того, что поблизости есть другие боевые банды.

Ничего.

— Помощи ждать неоткуда, — подытожил Азек.

Он осторожно пошел вперед, прижимая ладонь к дымчатому стеклу. Теплая на ощупь плоскость низко гудела от слабой вибрации, как железные переборки звездолета.

Ариман…

— Слышали? — спросил корвид.

— Что именно? — уточнил Маат.

— Мое имя. Кто-то позвал меня по имени. Похоже, вы оба ничего не заметили?

— Нет, — сказал Толбек, а Хатхор покачал головой.

Азек задумчиво кивнул. Что ж, если их пригласили в игру, пока не стоит нарушать правила.

— Тогда вперед, в сердце хрустального лабиринта! — велел Ариман.

Он двинулся вперед по проходу, и оба воина последовали за ним. Коридор тянулся на пару сотен метров, а может, и на значительно большее расстояние: узоры внутри кристаллических барьеров постепенно менялись, и определить длину пройденного пути хотя бы с какой-то точностью никто не мог.

Корвид продолжал идти; на развилках он поворачивал случайным образом, но сводил выбранные варианты в мнемоническое правило, чтобы при необходимости вернуться той же дорогой. При этом чутье неотступно твердило Азеку, что, развернувшись, он увидит позади совершенно иное сплетение переходов.

Ариман…

— Нет, — произнес он. — Я не поддамся искусу. Только не здесь.

— С кем ты говоришь? — спросил Маат.

— Ни с кем. Возможно, с самим собой.

Свернув налево, Азек оказался на перекрестке, с которого в разных направлениях уходили три совершенно одинаковых коридора. Не отыскав никаких различий, корвид повел братьев направо.

Его взор неизменно притягивали галактики, вращавшиеся в глубине стен, настолько реалистичные, словно воин мог погрузить руку в кристаллическую преграду и дотронуться до любой из них.

Да…

Пальцы Аримана сами потянулись к звездному островку внутри ближайшего барьера. Удержался он лишь в последнюю секунду.

Ладонь, отразившаяся в стекле, принадлежала не ему.

Всё — прах…

Подняв взгляд, Азек увидел легионера, стоящего с другой стороны прозрачной стены. Его доспехи в цветах Тысячи Сынов почернели по краям, словно обуглились в пламени, достаточно жарком, чтобы обжечь керамит.

Ариман…

— Собек?!

За мертвым практиком тянулись сотни неподвижных фигур, расставленных сомкнутыми рядами. Каждая из них обвинительно взирала на корвида одним глазом, из ямы на месте другого ока сыпалась тонкая струйка праха.

Подняв руку, Собек ударил кулаком по барьеру. На стекле возникла паутина трещинок.

Я не дам тебе убить нас всех.

Бъярки вцепился в талисман из волчьего хвоста, свисавший у него с наплечника. Позади стояли Ольгир Виддоусин и Свафнир Раквульф, вокруг росли мерцающие преграды.

Никейский амфитеатр исчез — Волки оказались посреди сверкающей ледяной пещеры. Ее своды блистали, словно зеркальные, и всюду мелькали бесконечно повторяющиеся искаженные отражения легионеров. Трещины в каменном полу курились сернистым дымком, откуда-то доносились протяжный скрип и треск — с таким шумом гибли суда, затертые торосами. Из каверны вели несколько окутанных тенями арочных проходов, вырубленных в скале. Рядом с каждым из них были вырезаны нечестивые символы.

— Мы точно в Подвселенной? — уточнил Ольгир, выдыхая пар.

Рунный жрец пожал плечами.

— Возможно. Или же кому-то кажется, что Подвселенная должна выглядеть так.

— Ну и где тогда вигхты?

В мрачных коридорах зазвучали странные отголоски чего-то среднего между воем и причитанием.

— Тебя кто за язык тянул, дурак? — бросил Свафнир. Из-за зияющей раны на половину лица он говорил неразборчиво и глотал слоги.

От стен вновь отразились рыдания. Их источник приближался к пещере.

— По-вашему, там вигхты? — спросил Виддоусин. — Мне всегда казалось, что они ревут, как… что-то здоровенное.

— Заткнись! — потребовал Раквульф. — Ты что, погубить нас решил?

— Скоро узнаем, вигхты это или нет, — вмешался Бъярки.

Уголком глаза он заметил движение в толще льда. Там дергаными рывками перемещалось…

Нечто порченое.

— Построение: «Русс в Цитадели Дулана», — скомандовал Бёдвар.

Воины мгновенно поняли, что от них требуется, и встали спина к спине. Все трое по-братски соприкасались плечами.

— На стены смотрите, — велел Бъярки.

Рунный жрец не сосредоточивал взгляд на одном участке, а старался охватить взором как можно большую площадь пещеры. Бёдвар знал, что за ними наблюдают, но не понимал, где рыскает неведомый враг.

Как только Бъярки усилил восприятие из пяти чувств шестым, псионическим, к горлу ему подкатил комок желчи. Фенрисиец учуял мерзкую вонь скверны и разложения, гниль малефикарума.

— Покажись! — крикнул он.

По зеркальным сводам пробежала рябь, и к гладкой поверхности льда подступило чахлое, почерневшее создание, похожее на скелет. Его отражения возникли на всех поверхностях каверны.

Бёдвар узнал в существе обугленного киборга, сопровождавшего воинов Тысячи Сынов. Только сейчас Бъярки присмотрелся к нему и понял, что металлизированный корпус потемнел не от гари, а от порчи, что раковой опухолью прорастала изнутри.

На груди автоматона шипела и потрескивала некая руна, прежде ярко-золотая, но теперь потускневшая и почти стертая. Создание подняло голову в унисон с сотней своих зеркальных копий.

— Ты — Бёдвар Бъярки, — сказало оно. — Рунный жрец ярла Огвая Огвая Хелъмшрота из Тра и кровный брат Улвурула Хеорота, прозванного Длинным Клыком.

— Верно, но больше не произноси имена моих родичей, — предупредил Бёдвар.

— Как угодно, воин Стаи.

Оглядев тело автоматона, Бъярки понял, что его создавали без оглядки на угловатые, практичные формы, характерные для творений марсианского Механикума. В прошлом создание обладало изящным обтекаемым корпусом, однако теперь разваливалось на ходу.

— Очевидно, тебя создали не жрецы Железа, — заметил фенрисиец. — Так что же ты такое?

— Что я такое? О, эмпиреософы тысячелетиями обсуждали этот вопрос. В старину подобных мне существ именовали демонами, но ты можешь звать меня Афоргомоном.

— «Демон» сгодится, — заявил Бёдвар.

Выйдя из построения, он зашагал к центру пещеры. Телесное и духовное чутье твердили легионеру, какую чудовищную опасность представляет для него это создание.

В сердцевине сущности открытое взгляду рунного жреца пылало двойное пламя.

— Зачем ты пришел? — Шерсть у Бёдвара на загривке встала дыбом. — Что, воины Тысячи Сынов подчинили тебя древним колдовством, и ты хочешь, чтобы я даровал тебе свободу в обмен на великую силу?

— Это можно, — произнесли сотни отражений демона. — Если желаешь, я заключу с тобой договор, как с Ариманом.

Жрец рассмеялся.

— Нет, сделки с тобой мне не нужны. Однако расскажи подробнее о твоем соглашении с предателем.

Покачав головой, автоматон погрозил собеседнику пальцем.

— Не стану, ибо даже Ариман еще не сознает, что сторговал мне.

— Тогда что тебе нужно? Попробуешь искусить нас? Давай, я выслушаю твое предложение. Но если тебе хоть что-то известно о моем легионе, то ты должен понимать, что ни один воитель Фенриса никогда не примет малефикарум.

— Как же мало ты знаешь, Волк… Но я привел тебя к здешнему осколку души Алого Короля не для того, чтобы обсуждать грядущее. Ты обязан изведать некую тайну.

— Обязан изведать тайну? — повторил Бъярки. — И почему ты решил, что я поверю хоть одному твоему слову?

— Потому что ты сможешь распознать правду, когда услышишь ее.

— Создания вроде тебя и на такое не способны.

Из входов в каверну снова донеслось завывание, и Афоргомон вздрогнул.

— Ты должен знать, что моя сущность — грозная ипостась Пантеона, которую провидцы нерожденных называют Сплетением Судьбы, беспримесной непредсказуемостью и хаосом.

— Теперь я еще меньше доверяю тебе.

— Возможно, но имей в виду, что любая эпоха грандиозных перемен представляет собой цепочку Сплетения. Ее звенья — ключевые моменты, в каждом из которых самый малозначимый выбор приводит к последствиям колоссальных масштабов. Сейчас именно такой момент.

Рунный жрец прошелся по кругу, стараясь найти среди зеркальных образов один, более настоящий, чем остальные; такой, которого можно разбить. Все отражения демона оказались полностью тождественными.

— Ты больно мудрено толкуешь, дикарю вроде меня не понять, — заявил Бёдвар. — Так же выражаются багряные колдуны с Просперо.

Автоматон пожал плечами.

— Пожалуй, я слишком долго странствовал в их компании, но скоро отправлюсь своей дорогой.

— Тогда говори свой секрет и изыди, демон.

— Позволь, я расскажу тебе о Проме, — начало создание, подавшись ближе к поверхности зеркального льда. — О том, какие великие дела он совершал во имя твоего Императора.

Люций шагал по сумрачным чертогам лабиринта. То, что колоссальное здание воздвиглось за считанные мгновения, скорее удивляло, чем ошеломляло мечника.

Он остался один, чего терпеть не мог. Когда Люций не играл на публику или не дразнил очередную жертву, то неизбежно углублялся в собственные мысли. При этом сын Фулгрима достаточно хорошо разбирался в себе, чтобы понимать: недра его психики — не то место, где стоит задерживаться.

Мечник заставлял себя думать на отвлеченные темы, прикидывая, чем займется после того, как авантюрный поход Тысячи Сынов окончательно надоест ему. Подняв руку, Люций со злостью провел пальцем по шраму, рассекавшему его некогда идеальные черты. Куда бы он ни отправился дальше, сначала нужно потребовать у Хат-хора Маата, чтобы тот восстановил безупречную красоту мечника, и плевать на последствия.

Возможно, стоит вернуться к братьям по III легиону. Показать им новое лицо, узнать, что за чувственные излишества они изведали без Люция.

Или же сосредоточиться на каком-нибудь одном аспекте распущенности?

О том, чтобы примкнуть к Железным Воинам, и речи не шло — слишком уж они закоснелые. Гвардейцы Смерти настолько угрюмы, что от общения с ними захочется вскрыть себе вены. Пожалуй, следует отыскать банду гладиаторов Ангрона — может, безыскусная жажда резни поможет мечнику отвлечься на некоторое время.

Или же… Сыны Хоруса?

Да. При дворе магистра войны Люций отыщет поистине невиданные, изящнейшие удовольствия.

Боковым зрением мечник уже некоторое время замечал некое кружение внутри стен, но игнорировал его. Отпрыск Фениксийца неплохо разбирался в кознях нерожденных и предполагал, что местный репертуар образов ограничивается банальными ужасами изуродованной плоти и сладострастия.

Люций…

— Зря тратите время, — сообщил он в пустоту. — Поверьте, какие бы телесные соблазны вы тут ни наколдовали, мы с моими братьями из Детей Императора давно уже пресытились даже самыми неописуемыми извращениями.

Движение внутри барьеров усилилось, и мечник ухмыльнулся. Он добрался до Т-образного перекрестка, где вправо и влево уходили коридоры, залитые переливающимся светом.

— Разве порождения варпа, не ведавшие плоти, могут научить сына Фулгрима чему-то, касающемуся телесных наслаждений или мук? Вам ничего не известно ни о том, ни о другом. Вы — отголоски того, что чувствуем мы. Вы — блеклые фантомы в обличье ощущений!

Умение владеть мечом — это еще не все…

Люций застыл, его сердца застучали быстрее.

Однажды он уже слышал такую фразу.

— Локен?

Слишком быстр для тебя, предатель.

Мечник резко обернулся к противоположной стене, откуда донеслись слова.

Он знал и этот голос.

— Шарроукин.

Повернувшись обратно, Люций на кратчайший миг заметил в толще стекла размытый силуэт легионера в темных доспехах. Фигура исчезла, и воин моргнул, сомневаясь, что вообще видел ее.

Ты для меня ничто — просто бешеная собака, которую надо прибить.

Спину мечника обжег полосующий удар. Крутнувшись на пятках, он успел разглядеть тень, которая мелькнула за угол коридора. Мгновением позже Люций выхватил клинок, чувствуя, как по хребту струится кровь из отвратительно аккуратной борозды на спине. Несмотря на боль, выпад произвел на воина впечатление — Люций помнил, что легионер Коракса проворен, но уже забыл, насколько.

— Выходи, выходи же, вороненок, — позвал мечник, ослабляя кольца кнута на левом запястье. — Готов к моему реваншу?

Он медленно повернулся вокруг своей оси, ища противника взглядом.

Твои мысли выдают тебя.

Люций скрипнул зубами. Сначала Локен, потом Шарроукин, теперь еще и Санахт!

Новый укол боли пронзил ему бок, и мечник опустил клинок, запоздало парируя выпад. Следующий выпад поразил легионера в поясницу; пошатнувшись, он упал на одно колено.

— Деритесь открыто! — взревел Люций, вскочив на ноги.

Прямо из стен, будто призраки, выступили три воина: Локен в светло-серой броне Лунных Волков, Шарроукин в полностью черном доспехе и Санахт в багряных латах. Они окружили мечника, но тому доводилось сражаться и побеждать и при худших раскладах.

Три величайших мечника из тех, с кем сталкивался Люций… Вот такой схваткой он точно насладится.

Гарвель напал первым: пригнувшись, он нанес колющий удар гладием. Люций заблокировал выпад, крутанул запястьем и впечатал кулак в лицо Лунного Волка. Ощутимо хрустнули кости. Фантом отступил и скрылся в тенях, распавшись на фрагменты.

Шарроукин крест-накрест рассек Люцию спину парными клинками. Удержавшись от крика, сын Фулгрима развернулся и рубанул мечом по шее Гвардейца Ворона. Лезвие глубоко вошло в плоть, но Никона также сбежал в искаженный полумрак.

Щелкнув кнутом, Люций захлестнул клинок Санах-та. Пока тот пытался выдернуть оружие, воин Третьего всадил свой меч по рукоять в живот атенейца.

Призрак Санахта исчез с хриплым воем, от которого затряслись стены. Люций взревел, триумфально воздев руку с клинком, и зашелся булькающим, почти истерическим смехом. Зрачки мечника расширились от боли и свирепого наслаждения победой над всеми тремя воинами, которым когда-либо удавалось одолеть его.

Легионер перестал ухмыляться, как только увидел, что из зеркальной преграды на него смотрит еще один противник — живое воплощение совершенства, с ясным взглядом и мужественно красивыми чертами.

Люций почти забыл это лицо.

Его пальцы сами сжались на рукояти клинка.

Кнут напрягся в предвкушении дуэли.

Однажды сын Фулгрима уже изуродовал собственные черты. Сейчас он повторит процедуру, но уже не острым куском стекла, а мечом.

Покажи мне, как ты сражаешься. Покажи, как выигрываешь.

Бросившись на отражение, Люций с размаху обрушил клинок на барьер. Оружие пробило стену, полетели осколки стекла; один из них глубоко пробороздил лицо воина.

Ему было плевать. Боль не имела значения.

Ты можешь победить кого угодно… кроме меня.

Услышав насмешку двойника, мечник принялся неистово и безжалостно рубить прозрачную преграду. Он шагнул в ураган смертоносных фрагментов стекла — из множества порезов на лбу и щеках обильно заструилась кровь.

Кожа на лице повисла лохмотьями, разрезанные мышцы отслоились от костей.

Люций яростно взревел, и в его первобытном рыке злоба смешалась с горечью утраты.

Воин углубился в бушующий вихрь стекла и ненависти.

Осколки воссоединились у него за спиной. Прозрачная плоскость бесследно поглотила Люция, словно тот и не ходил никогда по изменчивым хрустальным коридорам.

Кристаллический лабиринт поймал очередную слабовольную жертву.

Ариман в сопровождении братьев мчался по переходам внутри пирамиды. Адепты сворачивали наугад, стараясь оторваться от ковыляющих за ними комплектов брони, наполненных прахом. Возглавлял погоню Собек, который вывел армию доспехов из разбитой стены.

Сколько бы перекрестков ни миновали легионеры, преследователи неизменно держались неподалеку. Азек направлял соратников по широким хрустальным галереям, через змеящиеся коридоры и полные отголосков сводчатые залы, где мелькали блики великого множества цветов. Казалось, сам Великий Океан давит на стекло с внешней стороны.

Насколько понимал корвид, такой вариант был вполне возможен.

Космодесантники пробовали вступить в бой, но град болтов не смутил медленно и уверенно шагающего Со-бека, а пси-атаки не задержали его бестелесное воинство.

На каждом повороте живые легионеры замечали все больше неуклюжих, похожих на автоматоны созданий в характерных латах Тысячи Сынов. По какой-то причине, вероятно, из-за эффекта подводного освещения, броня големов причудливо отливала лазурью.

— Они не остановятся, — произнес Хатхор. Он пошатывался, будто страдая от нестерпимой боли, хотя Ариман не видел, чтобы Маат получил ранение.

— Значит, и мы не должны, — бросил Толбек.

Воины немного помедлили в конце обширного чертога, из которого выходили несколько коридоров. Азек неторопливо прошелся по кругу, выставляя перед собой пульсирующую хеку.

— Посох указывает тебе, какая дорога ведет к спасению? — уточнил павонид.

— Я не ищу путь к бегству, — возразил Ариман.

— Нет? — Хатхор стоял, прижимая кулаки к животу. — А что же ты тогда ищешь?

В голосе Маата отчетливо проступило страдание.

Азек уже слышал такие измученные голоса и понял, что означают эти нотки. Другие легионеры, осознав то же, что и он, тревожно взглянули на адепта Павонидов.

— Нужный проход, — ответил корвид. — Нас направляют по лабиринту.

— Куда? — требовательно спросил Толбек. В линзах шлема пиррида мелькали огоньки, символ способностей его ордена.

— Думаю, нас ведут к центру пирамиды.

— Зачем? — спросил недавно примкнувший к ним Санахт.

— Увидев Лемюэля, я ощутил поселившуюся в нем силу, — сказал Ариман. — Она хочет, чтобы мы прошли туда. Я точно знаю.

— Тогда я задержу погоню, чтобы вы успели добраться до цели, — предложил мечник, заметив, что в зале появились неповоротливые и неукротимые воины Собека. — Найду подходящий узкий участок и остановлю их, как Львиный Император у Жарких Врат.

— Львиный Император и все его бойцы погибли, — напомнил Толбек.

— Никому не нужно жертвовать собой, — вмешался Азек, получив подсказку от сущности в хеке. — Идем дальше, все вместе.

Корвид двинулся в недра запутанного строения. Он слышал хлопанье огромных оперенных крыльев, какие-то вопли и жуткие, низкие стоны; звуки словно бы доносились из стен, но утихали, когда Ариман пытался точно определить их источник. В пирамиде не действовали известные корвиду законы перспективы и причинно-следственные связи.

Адепты продолжали идти вперед и вниз, пока, совершенно внезапно, не оказались в колоссальном невозможном чертоге — сердце лабиринта.

Кристаллические склоны зала, в котором поместилась бы сотня пирамид Фотепа, сходились в одну точку где-то над бурлящими в вышине грозовыми тучами. Копья молний пронзали воздух, омывая стены и пол мерцающими голубоватыми отсветами электрических разрядов.

Азек посмотрел вверх, и от безысходности у него упали сердца.

В воздухе, прямо под слоем облаков, неподвижно парило гигантское тело Магнуса Красного. Сраженный исполин превосходил размерами даже боевого титана класса «Император». Он висел, раскинув громадные руки и опустив голову на грудь в опаленном чернобронзовом панцире. Растрепавшиеся багряные волосы закрывали ему лицо.

Братья Аримана изумленно вскинули глаза; услышав их потрясенные вздохи, воин утратил надежду на то, что ему привиделась какая-то иллюзия.

Алая плоть примарха постепенно распадалась, как хлопья золы, в которые обращается толстый лист пергамента, сжигаемый в горниле. Над телом раскручивались завитки дыма вперемешку с мелкими тлеющими частицами: оно словно бы расплеталось на пряди энергии, и все высвобожденные потоки вливались в наполненное темной мощью создание, что висело в воздухе перед Циклопом.

Когда-то это существо было Лемюэлем Гамоном, Азек узнал его даже с расстояния в несколько сотен метров. Осколки души, облачившиеся в мясо и кости летописца, зримо светились внутри его плоти. Впитывая силу последней ипостаси Алого Короля, они словно бы росли, расширяясь за пределы фигуры человека.

Под ногами Магнуса извивались и скакали орды кошмарных демонических тварей — беспокойное море загребущих лап, раздутых буркал и скрежещущих клыков. Чудовища тянулись когтями в небо, будто хотели поймать молнию или сдернуть труп Циклопа на землю.

Уловив боковым зрением еще какое-то движение, Ариман обернулся и понял, что из внутреннего лабиринта пирамиды выходят, устало пошатываясь, прочие участники действа. Из одного прохода вырвались три Волка в инеисто-серой броне; Азек едва не рассмеялся, когда они пораженно застыли, увидев титаническое тело под сводами зала.

Из других проемов появились Дион Пром и смертный боец, сын Драконьих Народов. Следом переплетение коридоров неверными шагами покинули Камилла Шивани и Чайя Парвати. Женщины немедленно бросились навстречу друг другу, крича от радости.

Последним шел Менкаура.

Лицо адепта Корвидов напоминало кровавую маску, его скрюченные пальцы покрывала красная влага. Провидец рухнул на пол, и Ариман осознал, что его брат сам, своими руками, вырвал себе глаза. Что за ужасы, открывшиеся Менкауре в недрах лабиринта, заставили оракула ослепить себя?

— Во имя Просперо, что… — начал Толбек и умолк.

— Это действительно Магнус? — Хатхор Маат, опустившись на колени, возился дрожащими руками с креплениями шлема.

Азек не мог ответить ему и лишь кивнул Санахту. Хорошо понимая, что может от него потребоваться, мечник зашел за спину павониду.

— Да, это Магнус, — раздался дребезжащий голос, в котором не осталось ни единой человеческой нотки. — Та часть души примарха, что умерла здесь, когда его Отец нарушил обещание, данное сыну.

Обернувшись, адепты Тысячи Сынов увидели Афоргомона, хромающего к ним со стороны лабиринта. Корпус ёкая почти развалился, внутри почерневшей оболочки вздымалась клокочущая скверна. Легионеры не понимали, как автоматон держится на ногах: все его сочленения подтекали темными маслянистыми выделениями, с каждым неровным шагом от покрытия отслаивались ржавые чешуйки металла.

— Твое время в нашем мире заканчивается, — с немалым удовлетворением произнес Ариман.

— В этом теле — да, — отозвался демон. Теперь его речь стала напряженной и хриплой, как у умирающего человека, легкие которого заполняются кровью. — Но я не уйду.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Толбек, обходя ёкая по кругу.

— Спроси Азека, он поведает тебе.

— Ариман, что это значит?

— Ничего, — сказал корвид. Меж тем Хатхор Маат раскрыл замки на горжете, и из-под шлема с шипением заструился пар. — Он ведет речь о соглашении, которое мы с ним давно разорвали.

Шагнув к Азеку, пиррид движением мысли возжег пламя вокруг своих ладоней.

— В недрах той горы на Терре ты поклялся, что между нами больше не будет тайн, — напомнил Толбек. — Объясни, о чем говорит демон!

Но Ариман лишь показал ему на Диона и Волков, окутанных вспышками псионического сияния: имперцы прорывались к центру зала, круша потусторонние орды.

— У нас нет на это времени, — произнес Азек, отворачиваясь от пироманта.

Тот схватил корвида за руку.

— Нет, объясни сейчас же!

Ариман осознал, что ему, возможно, придется убить Толбека, и поднялся в пятое Исчисление. При мысли о том, какой неблагодарностью братья платят ему за все, что он совершает ради их спасения, в сердцах Азека вспыхнул гнев.

— Помнишь, как на «Торкветуме» войды Дрех’йе едва не разодрали вас всех когтями?

— Да, — сказал пиррид. — И что?

— Я мог выручить вас только одним способом. — В тело корвида потекла энергия Великого Океана. — Мне пришлось заключить сделку с Афоргомоном. Иначе вы неизбежно погибли бы.

— Что ты пообещал ему?

— Одну душу.

— Чью?

— Тогда я не знал. Демон говорил загадками.

— Но теперь ты понял?

Под ёкаем подогнулись ослабевшие ноги, и он рухнул на четвереньки.

— Он понял, — просипел автоматон, в грудной секции которого зияла дыра. — «Принц с глазами из праха, сердцем изо льда, душой из зеркал и лицом божества».

Из корпуса ёкая сыпалась пыль и сочилась смазка, вылетали блекнущие искорки желтушного света. Через считанные секунды демоническую сущность внутри него вновь затянет в глубины имматериума. Ариман направил энергию в кисти рук, готовясь окончательно столкнуть демона в бездну распада, но Афоргомон ощутил всплеск его силы и покачал головой.

— Без меня ты потерпишь неудачу, Азек, — прошептал ёкай, булькая горлом.

— Какая же от тебя помощь? Ты уже при смерти.

— Дай мне… то, что я хочу… и узнаешь…

Корвид с трудом отвел взгляд от гибнущего создания.

Исполинский труп Магнуса уменьшался с каждой секундой, и соразмерно его расщеплению возрастала сила осколков в плоти летописца. Отряд Прома, сражающийся внизу, под громадным телом примарха Тысячи Сынов, все ближе подходил к центру пирамиды.

— Афоргомон говорит правду, — сказал Ариман, повернувшись к братьям. Сердца корвида обратились в холодную сталь. — Я понял, кто ему нужен.

Назад: Часть третья: Отверзение уст

Дальше: Глава 23: Глаза из праха. Только в теории. Виновен